ГЕРМАН ВАГНЕР
ПУТЕШЕСТВИЯ И ОТКРЫТИЯ
ДОКТОРА ЭДУАРДА ФОГЕЛЯ
В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКЕ, ВЕЛИКОЙ ПУСТЫНЕ И ЗЕМЛЯХ СУДАНА.
IV.
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МУРЗУКА В СУДАН.
Траган. — Гертрун. — Караван невольников. — Тегерри. — Мешеру. — Эль-Вар. — Жизнь животных в оазисе. — Мадема. — Тибести. — Мафрас. — Ят. — Икена. — Долина кауарская. — Ашенума и Бильми. — Соль. — Тибуанцы и их султан . — Келовийцы и земля Асбен. — Горы в Асгаре. — Вади Эгери. — Баракат. — Тиска и Мариау. — Система гор Асбенских. — Дождевое наводнение. — Тинтаргоде. — Агадес. — Султан Агадесский. — Земляные стручки. — Пустыня Тинтумская. — Бельгашиферри. — Унгурутуа.
С свежими силами выехал Фогель, 11 октября 1853 г. из Мурзука, торопясь достигнуть своей отдаленной цели, озера Цада. Ему предстояла двухмесячная поездка, сопряженная со всеми ужасами пустыни, какие только может представить неприязненная натура и хищнический характер людей. Не смотря на [162] это, отважный путешественник, пылая благородным одушевлением и предпринятому им великому делу, был полон невозмутимой веселости и, едва успев возвратиться из трудной поездки к натровым озерам, за день перед отъездом писал к своему другу Петерманну:
«Наконец завтра утром раздается: “Вставайте, ребята, на коней, на коней."
Едва путешественник успел оставить за собою пальмовые плантации Мурзука, как его принимает в свои объятия самая безотрадная пустыня. Обширная песчаная равнина вся покрыта соляною корою, а растрескавшаяся во многих местах почва очень похожа на только что вспаханное поле, при чем земляные глыбы так тверды, что их нельзя даже разбить. Кое-где темная поверхность земли пересекается белыми, как снег, полосами и пятнами. В широких расселинах висят на глубине нескольких футов красивые кристаллы выцветшей соли. Там же, где преобладает песок, вся поверхность получает какой-то скучный черный колорит. Зерна наносного песку довольно малы и своею округленною формою указывают на то, что они часто меняли свое место.
Местечек находится там немного и те все очень бедны. Недалеко от Мурзука лежит самое значительное местечко Траган, пользовавшееся прежде особенным благосостоянием. Во времена Денэма здесь приготовлялись ковры, не уступавшие красотою константинопольским коврам. Славившийся тогда своею необыкновенною святостью марабут, который, в качестве главного лица в городе, держал с руках своих бразды правления, имел возможность из собственных своих средств уплатить 60,000 долларов отряду арабов, угрожавших городу разграблением.
В песчаных холмах между Мурзуком и Мафуном, Фогель находил в значительном количестве окаменелые корни божьего дерева (Tamarix gallica); кроме того он собрал несколько образчиков соли, которою было покрыто к северу от Мафуна пространство около 3/4 мили в длину и ширину. Соль [163] лежит там огромными глыбами и сильно смешана с глиною. Известняк в пустыне Мастута был совершенно отполирован наносным песком. За тем следуют селения Иессе и Бедан, из которых первое отличается своим местоположением близь реденькой пальмовой рощи. Источник Декири по дороге к Гертруну (Гатрон у Барта) нередко так бывает засыпан песком, что приходящим караванам надо бывает долго рыться, пока им удастся получить несколько скудных глотков.
Между Мурзуком и Гертруном караван Фогеля был застигнут страшным вихрем песка. Вообще эти орканы песка гораздо неприятнее и опаснее, чем редко случающиеся грозы. Густые клубы песку с необыкновенного резкостью несутся в лицо путникам, верблюды не двигаются с места, лошади лягаются, и что всего хуже, караваны очень легко теряют дорогу. Только при помощи редкого знакомства с местностью проводника Гаджи Ахсена, удалось Фогелю и его спутникам добраться к вечеру до развалин так называемого красного замка, почти задохнувшись и с кучами песку в складках платья. До Гертруна им еще оставалось 2 1/2 мили.
Это местечко состоит из нескольких групп хижин, близко расположенных одна подле другой, и лежит у опушки редкой финиковой рощи, представляя довольно приятную картину в сравнении с расстилающеюся вокруг голою и печальною песчаною пустынею. Лежащие вблизи печальные холмы и пригорки увенчаны тамарисками.
В Гертруне Фогель вынужден был пробыть восемь дней, где надо было обождать зятя паши, выехавшего немного позже. Во время описанного нами вихря, он сбился с дороги и блуждал в течение трех суток, потому что вихрь занес следы предшествовавшего ему каравана. Спустя два дня по приезде Фогеля в Гертрун, прибыл из Борну караван с невольниками, доставив некоторое, хотя потрясающее и печальное развлечение в утомительном однообразии пустынной жизни. Доставленное им описание этого каравана, приводит в ужас и трепет. [164]
В рядах несчастных невольников считалось от 4-500 негров. “Тут я в первый раз видел," говорит он “что значит невольничество и торговля невольниками! Тибуанцы заставляют своих несчастных невольников, по большей части девушек и детей моложе 12 лет, носить на головах тяжести около 25 фунтов, вследствие чего все они лишаются волос, а кожа с головы слезает. Через это проводники делают значительную экономию в верблюдах, которых во всем огромном караване было только 35. До Теджерри все невольники скованы цепями и идут с большим железом вокруг шеи, к которому ремнем прикрепляется правая рука. Взрослые мужчины (которых я видел не более 15), остаются закованными в цепях до самого Мурзука. Все они были или почти совершенно наги или покрыты лохмотьями одежды. В Мурзуке, по приказанию паши, купцы обязаны давать каждому невольнику по шапке и по сорочке. Ко всем ужасам семидесятидневного перехода по пустыне присоединяются еще самые жестокие истязания, чего большая часть несчастных носила на себе ясные следы. Как скоро верблюды развьючены, несчастные невольники принуждены приниматься за другую работу, — толочь в деревянных ступах гозуб и гафули, что обыкновенно продолжается от 3-4 часов. Из этой муки с прибавлением воды и немного соли приготовляется густой кисель, который и составляет всю пищу.
Тал как невольники в Борну очень дешевы, то равнодушие их к жизни доходит до невероятного. Когда караван отправлялся в путь, то я нашел под деревом человеческое существо, в буквальном смысле превратившееся в скелет и уже находившееся при последнем издыхании. Немного мясного бульону возвратило несчастного в чувство и вскоре он мог, более знаками, чем словами, рассказать, что ему уже в течении трех суток не давали никакой пищи, так как он от ран на ногах не мог двигаться, и после того, как его перед тем тщетно пытались излечить палочными ударами. К вечеру я уговорил одного из жителей взять несчастного к себе в дом и отдал ему небольшую сумму на содержание больного. [165]
Через тря дня после этого, в нескольких часах пути к югу от Гертруна, я нашел на дороге труп невольника, наполовину истерзанный шакалами. Я ехал в нескольких милях впереди каравана, в сопровождении слуги и еще двух арабов, так что нам удалось нашими бичами выкопать могилу, в которую мы и зарыли останки несчастного. Сложив над этою могилою небольшое возвышение из камней, мы произнесли над ним арабскую молитву, и отправились далее через пустыню по дороге, где встречавшиеся почти на каждом шагу различные части человеческих трупов, свидетельствовали о том, что там прошел караван.
Большая часть приведенных невольников были родом из Борну и из Судана. Из 500 человек, которых видел Фогель, только трое были феллаты — девочки лет около четырнадцати, тотчас же поразившие своего глубокою меланхолиею. Когда он к ним подошел, то они стали просить его, чтобы он их купил, и на отказ в том, спросили: разве они не нравятся ему? На это им сказали, что религия Фогеля воспрещает ему держать рабов, на что они заметили, что эта религия должна быть гораздо лучше магометанской.
Между прочими невольниками, Фогель нашел 20 человек Мусго (язычники), все мальчики от 10-12 лет, столько же канембуанских девушек, из остальных две трети Борнуанцев, и одну треть Суданцев.
Около четырех миль к югу от Гертруна лежит Тегерри, ближайшая цель путешествия Фогеля и последний населенный пункт владений Фессана.
Когда в декабре 1822 г. Денэм с своими товарищами покидал Гертрун, намереваясь предпринять путешествие через пустыню, то их провожал до границы города тамошний местный марабут. Начертив в этом месте на песке, не волшебный круг, а параллелограмм, он писал в него несколько знаменательных слов. Затем он попросил путешественников пройти через освященное им, таким образом, место и в заключение напутствовал их молитвою (фата). Все это происходило с [166] большою торжественностью и важностью, так что произвело глубокое религиозное впечатление.
Отъехав миль восемь к югу от Гертруна, путешественник видит из-за густых венцеобразных макушек многочисленных финиковых пальм пограничное место Тегерри, окруженное высокими башнями из глины на подобие крепостей. На южной стороне города находится небольшой пруд соленой воды. Ворота хорошо защищены, очень узки и низки, и скорее походят на небольшую калитку, служащую для вылазок, нежели на главные городские ворота. В наружной стене, также как и во второй стене за ними, устроены амбразуры, а над внутренними воротами находится отверстие, чрез которое можно бросать в нападающего врага огнестрельные снаряды и горящие головни. Впрочем в этом местечке немного найдется такого, что может возбудить алчность неприятелей. Все путешественники согласны в своих жалобах на счет бедности жителей, от которых они ничего более не могли добыть, как несколько фиников; какая-нибудь луковица, или курица, принадлежали уже к предметам роскоши. Что же касается до фиников, то они отличаются своим превосходным качеством и все караваны запасаются обыкновенно ими здесь, потому что, далее к югу, дорога, в течение десяти дней, пролегает через совершенно голую степь, лишенную всякой растительности. Так как для Фогеля одного их нужно было около 25 центнеров, что составило груз для шести верблюдов, то он вынужден был оставаться в Тегерри двое суток.
Про ручей, протекающий у ворот крепостцы, жители Тегерри рассказывают чудеса. Они утверждают, что могут каждый раз по количеству воды узнавать о приближении каравана, а именно: будто, при приближении каравана, вода в источнике спадает и они, с полною верою в это чудо, указывают на изменяющуюся поверхность воды, не помышляя о том, что это необходимое последствие уменьшения воды, выпиваемой значительным количеством верблюдов.
К счастию погода сделалась немного прохладнее и термометр, даже в полдень, не поднимался выше +30°, при чем 3 и 4 [167] ноября, Фогелю пришлось вытерпеть сильный дождевой ливень — очень редкое явление в той стране.
Место это с восточной стороны окружено целым рядом низких пригорков. У соляных прудов, недалеко от города, нередко встречаются дикие гуси, утки и кулики. Воспользовавшись роздыхом, Фогель совершил небольшую поездку по окрестностям, при чем нашел первую и единственную во всей окружности дум-пальму (hyphaene thobaica). Из той группы, о которой упоминает Лайон и Денэм, оставался один только полувымерший ствол, и Фогелем овладело опасение, через два, или три года исчезнет и этот последний след прежней группы. Думпальму можно уже издали отличить от финиковой пальмы по разветвляющемуся в нескольких местах, на подобие вилки, делению ствола, оканчивающего не перистыми, как у финиковой пальмы, а широкими, похожими на веер, листьями. Ее кругловатый плод похож вкусом на пряник и употребляется как прибавочная пища. Пальма эта преимущественно распространена в Судане, между восточным берегом Африки и заливом Гвинейским. Группа, находящаяся близь Тегерри, самая крайняя на севере.
Жители Тегерри по большей части Тибуанцы, черного цвета, но не имеют собственно негритянских физиономий. Плоские носы, широкие рты и выдающиеся скулы придают им не особенно привлекательный вид. К этому присоединяется еще то, что их зубы, по большей части, покрыты черными пятнами от привычки жевать табак. Они так пристрастны к этого рода удовольствию, что даже получаемый ими нюхательный табак суют в рот. Главное вооружение мужчин составляют два кинжала, из коих один в 18, а другой в 6 дюймов длины; последний они обыкновенно носят на руке. “Длинный кинжал, — заметил один тибуанец майору Денэму, — мое ружье, а короткий — мой пистолет."
Дорога от Тегерри до Бильмы одна из ужаснейших на свете. Не одна безотрадная пустыня из наносного песку, каменного булыжника и голых утесов, лишенных всякой растительности; но одно безжалостное солнце, развивающее такую жару, [168] какой нет нигде на земном шаре и являющееся не плодотворным светилом, а скорее мертвящею силою; не одни страшные вихри песка и прочие ужасы природы делают эту дорогу похожею на могильный путь смерти. Отвратительно страшное впечатление возбуждают преимущественно встречающиеся там ужасные следы бесчувственности людей и бесчеловечных торговцев невольниками. В Вальпарайзо указывают, как на особенно ужасную замечательность города, на то, что в одном месте для мощения тротуара употреблены в дело останки побежденных и [169] павших испанцев, прежних притеснителей страны; — здесь же в пустыне целая бесконечная дорога укладена человеческими костями и остовами. Можно себе представить, какое впечатление должна производить такая дорога на европейца, может быть уже ощущающего на себе разрушительное действие губительного климата чуждых стран и разных лишений, сопряженных с продолжительным странствованием! Вот конь его споткнулся. Пробужденный из своей задумчивости, он с удивлением рассматривает, что могло быть причиною беспокойства, и видит, что лошадь своими копытами раздавила несколько человеческих остовов. Отвалившаяся голова какого-то несчастного далеко катится прочь по песку. Недалеко оттуда лежат другие трупы — естественные мумии с высохшими и съежившимся мясом и кожею, при чем у некоторых еще можно распознать черты лица. Окою сотни остовов валялись вокруг полузасыпанного источника; они тоже служили указателями пути в течении нескольких часов перед тем! К этому присоединяется еще грубая бесчувственность сопровождающих арабов. Полушутя, полуиздеваясь, разбивают они ружейными прикладами то какой-нибудь череп, то скелет и сопровождают эти бесчувственные шутки самыми возмутительными замечаниями. “Это была девка! — Этот был еще молод! черт побери их отцов! Ведь это все негры." — “Вот тот прислуживал мне," замечает один, “месяца четыре тому назад; я его здесь бросал!" — “Скорее сведи его на рынок" возражает другой, “а то тебя предупредят!" Отвратительный хохот толпы слышится в ответ на эту гнусную остроту.
Очень много костей валяются вокруг обсаженного пальмами источника Ома, первого на дороге, по которой следуют караваны из Тегерри в Бильму; но в особенности в ужасающем количестве находятся они близь источника Мешеру, окрестности которого арабы, злобно, но остроумно называют, “гулянье министра" (dendal Ghaladima). Ветер, постоянно, при сильном дуновении, сносит в источник останки погибших несчастных, и надо удивляться, что при всем том путешественники хвалят воду за ее хороший вкус. [170]
Между Тегерри и Мешеру, Фогель нашел иного разбросанного окаменелого дерева. Более всего поразил его окаменелый пальмовый ствол, почти засыпанный песком, в 25 футов длиною и 18-ти дюймов в поперечнике.
Наклонная долина, идущая от Тегерри к югу от источника Мешеру, преграждается в этом месте крутым горным кряжем, через который ведет дикая тропинка Тниэ эль-Кебира. Формация гор совершенно схожа с описанною нами уже несколько раз прежде. Внизу залегает мелкий белый песчаник, с сильною примесью известняка, а сверху лежит глинистый железняк, вперемешку с слоями синей глины. Над этим расстилается квасцовый сланец, и наконец над всем этим лежат несколько пластов черноватого, железистого песчаника, который на первый взгляд очень походит на базальт. Местами попадаются окаменелые стволы деревьев, у которых сердцевина пропитана известкою, а волокна и наружные слои кремнеземом. Фогель нашел здесь еще один окаменелый предмет, который ему показался снимком с древесного листа. С тех пор, как мы с приготовлением жидкого стекла, узнали какие значительные массы кремнезема в состоянии распустить вода, содержащая соли, — пропитывание значительных масс дерева не представляется уже нам теперь такою неразрешимою задачею, как прежде. Хотя проливные дожди в пустынных местностях и редки, но за то, с другой стороны, процесс гниения замедлятся в такой же степени сухостью воздуха, и нет никакой особенной нужды приписывать происхождение этих масс дерева исключительно ранним периодам существования земли; в северных частях африканской пустыни Эренберг, Унгер и прочие исследователи не раз находили подобные же окаменелые стволы, принадлежащие частью погибшим, частью же еще существующим породам растений.
Проход, по которому каравану предстояло взбираться на вершины гор, был песчан и очень затруднителен так, что надо было подвигаться вперед медленно и очень осторожно. День пути далее к югу, скалы принимают очень дикий и, вследствие их черного цвета, какой-то зловещий вид. Они очень походят на [171] вздыбившиеся волны взволновавшегося и окаменелого моря. На расстоянии следующих пятнадцати миль (3 1/2) градуса, Фогелю не было никакой возможности произвести ни одного астрономического наблюдения: страна, чрез которую пролегал путь, была слишком дика, а трудные пути слишком велики.
В восьми миляг к югу от Мешеру лежит источник эль Вар, или Темми в глубокой долине, грунт которой составлен из крупного хряща. С обеих сторон, близко одна от другой, торчат черные дикие скалы от 5-600 футов вышиною, служа отдохновением для зрения, утомленного однообразным видом предшествовавшей песчаной равнины. В дальнейшем протяжении, эта узкая долина ведет к дикой гористой местности с конусообразными шпицами и предгорьями в виде столбов. Но особенно поразительна и величественна бывает сцена, с места обыкновенных стоянок, при начале ущелья, когда в тихую ночь, узкий месяц едва освящает утесы и, разбросанные у подножья их, бледные скелеты. Дорога вниз к источнику очень затруднительна, а от острых каменьев ноги верблюдов очень скоро приобретают раны. При входе в долину находится пещера, доставляющая в знойное время дня некоторую защиту от палящих лучей солнца. В этой же пещере собирается прекрасная свежая вода, ради которой вообще и посещается эта вади.
Далее, на протяжении трех с половиною миль, опять следует сухая песчаная пустыня; тут это безотрадное однообразие прерывается плоскою долиною, изобилующею тальговыми деревьями и некоторыми питательными травами. Мелкий кустарник связывается в кучи и употребляется в дороге как топливо. Известняк, попадающийся большими глыбами между эль Варом и эль Ахмаром, не заключает в себе никаких следов окаменелостей. Около двух миль южнее лежит источник эль Ахмар или Маддема, окрестности которого, в сравнении с предшествовавшим источником, представляют очень много отличного, но вместе с тем и очень много схожего. Источник лежит в открытой пустынной местности, граничащей на западе с величественной цепью гор. Далеко ползущие колокинты [172] (называемые у арабов гандаль) возвышаются над бесчисленными человеческими остовами, покрывающими вокруг всю местность. Между ними попадаются другие степные кустарники, называющиеся у номадов “хареб и каие." Среди этой растительной жизни, развивается и животная жизнь. Стада газелей приходят сюда искать нищи и воды; множество жуков ползают по земле. В местах, покрытых травою, чаще других встречается лучистый жук (Atouchus sacer). Животное это делает, из помета верблюдов и газелей шарики, в которые кладет свои яички и потом укладывает их в углубления и в вырытые ямки. Во время путешествия естествоиспытателя профессора Эренберга по пустыням северной Африки, ему случилось однажды ночью стоять с заряженным ружьем, на страже, возле ночлега своих спутников. Среди ночной тишины, вдруг он услыхал какой-то странный шум и стал опасаться, что это какой-нибудь разбойник, приближающийся ползком на брюхе. Он потребовал огня и уже при свете фонаря рассмотрел, что то были деятельные жучки, с усилиями катившие перед собою шарики, слепленные из песка и помета. От того у древних египтян этот интересный зверек считался символом силы, управляющей движением светил небесных, а через них и разными временами года. Они полагали, что движение шариков происходит всегда от востока, к западу, и находили сходство в зубчиках грудной чешуи с лучами солнца, а в тридцати коленцах шести щупалец — сближение с числом дней месяца. Вследствие того, жуку были воздаваемы божеские почести, и вместе с тем, были выставляемы его изображения, в больших размерах из гранита, а в малом объеме, в виде маленьких талисманов из драгоценных камней и металла. Последние воины имели обыкновение носить как средство защиты, надевая их на шею и на пальцы. [173]
Птицы тоже по временам оживляют окрестности источника; в особенности названные уже нами степные куры (Pterocles), называющиеся у естествоиспытателей летающими курами, а у арабов хита. В противоположность привычке большей части прочих пород кур, куры эти не могут много бегать, но могут очень много летать. Ко времени вывода детей, они удаляются в более населенные местности и более плодородные страны, где в изобилии валяющиеся зерна служат пищею для их питомцев. Настоящих гнезд у них не бывает, но, во время вывода, они выкапывают для себя в песке углубления. Когда птенцы уже подросли, то старики возвращаются с ними в пустынную равнину, где им кажется гораздо лучше. Там они иногда образуют такие огромные массы, что издали походят на летящие облака. Главнейшую пищу летающих кур составляют твердые зерна бесчисленных мотыльковых растений, из которых преимущественно и состоит флора пустынь, как то: уже поименованного нами агула (Alhagi camelorum, конишник), породы дрока, акаций, александрийского листа и т. д. Может быть, именно в следствие употребления в пищу этих твердых сухих зерен, птицы эти не могут легко выносить недостатка в воде; они пьют ее по несколько раз в сутки, а если представляется возможность, то и купаются. Для путешественника в пустыне они служат приятною переменою, при его однообразной и невкусной пище. Впрочем, мясо их жестко и черновато, и конечно [174] менее понравится европейцу, чем мясо рябчика, на которого куры эти походят величиною. Светлого цвета перья их испещрены, попеременно, то черными, то серебристо-сероватыми поперечными полосами. Через грудь и шею проходит по одной темной, с черными краями, поперечной полоске. Два средние пера в хвосте значительно выдаются вперед.
Между немногими млекопитающимися, которые в состоянии существовать в обширных пустынях северной Африки, одно из главнейших — антилопа-корова (Antilope bubalis), изображена на первом плане слева), или так называемый дикий бык. Превосходя величиною оленя, она в то же время, очертанием своей головы и всего туловища очень походит на корову, но немного стройнее ее. Вместе с тем она может очень быстро бегать и, будучи преследуема, с успехом защищается своими разветвляющимися рогами, стараясь ими, подобно быку, подбросить своего преследователя вверх. В обществе с нею живет еще другая сильная антилопа вадан или аудан (Oryx Gazella). Обе они предпочитают гористые местности пустыне, где им доставляют средства к существованию покрытые травою долины и мало посещаемые источники. На приложенном рисунке изображено стадо антилоп из породы называющейся у арабов абу-гарб (antilope leucoryx), которая тоже распространена в северной Африке. Представленные на первом плане, глубокие расселины напоминают сухость африканской почвы, о чем также живо свидетельствуют воздушное отражение у подножия горных вершин и песчаный вихрь. Только растительность в действительности, кажется, немного слабее.
Когда д-р Барт, на обратном пути, расположился у источника Маддемы, термометр, даже в самой густой тени, показывал в два часа по полудни 45о, а по закате солнца 40°. Далее дорога эта приводит к источнику Мафрасу, оставляя около двух миль в стороне гору Фаджа, обозначающую направление, по которому пролегает путь к Тибести. Название Мафрас носят два различные источника; из них, близь северного источника, Фогель делал астрономические наблюдения. Его [175] барометр обнаружил, что Сахара не есть низменная равнина с незначительным возвышением над поверхностью моря, как это полагали до того времени, а плоская возвышенность, имеющая около 1300 фут. среднего возвышения. Начиная от Черных гор у Сокны, она тянется довольно однообразно, поднимаясь лишь на 1200 фут.; только в одном месте, под 22° северной широты, встречается горный хребет около 2400 футов возвышения. Впрочем, к востоку оттуда, в Тибести, Фогель полагает, должны находиться более значительные горы, потому что дующий оттуда ветер был резок и холоден. Населенная Тибуанцами (Титуртшаде) земля Тибести была прежде поводом ко многим географическим преувеличениям. Рассказывали, что там находятся черные вулканические горы, которые будто так высоки, что шапка сваливается с головы, когда смотришь на их вершины. Такое определение высоты конечно еще немного значит. “То же самое, — писал Фогель в Петерманну, — можно сказать и о статуе Нельсона, когда стоишь у ее подножия." Вторую сказку рассказывали об источниках, содержащих будто бы кипящую воду и серу. Тибуанцы смеялись, когда Фогель расспрашивал их о таких вещах; впрочем он узнал, что в этой земле есть источники, из которых поднимаются такие же пузыри, как и из источников Вестфалии, содержащих угольную кислоту. Судя по виду этих источников, кажется, как будто вода кипит, а между тем температура в них обыкновенная.
Другой источник того же имени лежит к югу от предыдущего.
Расстояние между обоими представляет совершенную зеркальную плоскость, открытую и пустынную, довольно печально обозначенную разбросанными костями, и производят на путешественника тем более тягостное и неприятное впечатление, что, после некоторого пройденного пространства, не только он сам, но и его животные совершенно изнемогают от усталости. Как Тегерри составляет самое южное населенное место Фессана, так точно источник Мафрас — самую южную границу этого края. Он находится под рядом холмов из белого песчаника, [176] перемежающихся с известняком. Редко заключает он в себе непосредственно воду, а напротив бывает обыкновенно так засорен песком, что караваны только по небольшой группе карликовых пальм могут узнавать место, в котором, при раскапывании, оказывается несколько влаги. Так как вода накопляется чрезвычайно медленно, и проходят много времени, пока можно набрать ее столько, чтобы отчасти напоить караван.
Во время таких привалов, путешественники располагаются под прохладной сенью прекрасных тальговых дерев; вообще место это считается самым приятным для отдохновения среди окружающей степи. Там же стоит одна высокая пальма, а пень другой показывает, что прежде на этом месте росло их несколько. Две с половиною мили далее идет путь по горной группе Тегерри к границе Фессана; путь этот рассекает долину, покрытую травами и отчасти тальговыми деревьями. Затем снова на протяжении около двух миль, приходится пробираться между дикими, крутыми и сдвинутыми скалами, пока не достигнешь плоской долины Ят или Дьенгам (Иза у Денэма). На ослепительно белом песке, покрывающем всю плоскость и причиняющем своим ярким светом боль в глазах, показываются обманчивые отражения, производимые разогретыми слоями воздуха.
Вершины холмов и скал, по временам появляющиеся на горизонте, с скудным кустарником по краям, кажутся поросшими пальмами долинами — вожделенною целью; к которой стремятся изнуренные до смерти караваны. И здесь-то именно, вблизи от стран, населенных табуанскими племенами, к другим немаловажным опасностям присоединяются еще разбойничьи набеги. Внимание путешественников слабеет, силы их изнемогают, и ловкие похитители, пользуясь этою минутою, или подкрадываются незаметным образом, или же пытаются силою отбить что-нибудь. Для подобных случаев необходимо иметь при караванах пару лошадей, содержание коих, впрочем, чрезвычайно затруднительно. Двое наездников, при малейшем признаке опасности, должны разъезжать, выведывая по сторонам, и в случае встречи с разбойниками, или устрашать их своим появлением, или же [177] вооруженною рукою предпринимать на них смелое нападение. Каждый тибуанский купец, проезжающий с своим караваном этою пустынею в Борну, имеет при себе лошадь и на ней небольшой мех с водою. Через это он поставлен в возможность спасти не только себя, но и наиболее ценное свое имущество в случае какой-либо неожиданной опасной беды. Тибуанские лошади небольшого роста, но живы и переносчивы. За неимением другой пищи, кормят их даже верблюжьим молоком, кислым и сладким, которое одинаково идет им в пользу.
Миновав давно завиденную горную группу, караван достигает оазиса Сигедима. Путешественники приветствуют его торжественным криком и располагаются в тени бесчисленных финиковых пальм. Герред (Mimosa nilotica) услаждает зрение свежими зелеными листьями; только местами земля обнажена, или покрыта соляною корой; большею же частью на ней растет густой себот. Несколько каменных жилищ, воздвигнутых на выдающихся вершинах скал, свидетельствуют о том, что оазис хотя временно бывает населен. К несчастию, именно про это место ходит молва, будто бы оно служит притоном разбойничьих шаек.
Оазис Сигедим отделяется плоскостью, шириною более двух миль, от вади Икеба или Икбара, простирающейся низменною впадиной у западной подошвы одной из горных возвышенностей. Вокруг ключей, с холодною, освежающею водою, простирают свои вершины, на подобие вил, высокие пальмы, доставляя приятную тень своими веерообразными листьями. Земля покрыта травою и все место кажется маленьким раем приближающемуся путешественнику, совершенно изнуренному безотрадным однообразием прежней продолжительной поездки по степи. Фогель собрал здесь образчики каменной породы особого вида, которую он считал окаменелыми костями. Весь оазис был буквально покрыт ею, на некоторых местах вышиною в несколько футов. Небольшие караваны не осмеливаются однако здесь приставать, опасаясь разбойников. Вади Икбар составляет северное начало огромной впадины, образовавшейся из Бильской вади (долины [178] Кеуар) и простирающейся на протяжении 30 миль по направлению к северу и югу. Одна из выдающихся вершин служит указателем пути и названа арабами “Туммерас кумма" т. е. “вскоре вы напьетесь воды." Две конические горы, находящиеся одна от другой на расстоянии получаса ходьбы, совершенно представляют столбы ворот. Узким проходом между скал спускается дорога от нависшей степной плоскости к вади и вскоре караваи приветствует первую тибуанскую деревню Анай, находящуюся на полмили впереди более обширной деревни Аникиммы. Место Анай лежит на песчаниковой массе темного цвета и довольно мягкого свойства, вышиною около ста футов. Множество хижин расположено на горе, другие у подошвы ее; наиболее ценное имущество свое туземцы скрывают на вершине скалы. Коль скоро хищнические туарики и келовийцы предпринимают набеги, что в продолжение года бывает иногда более одного раза, то все скрывается на горе, на которую можно взбираться только посредством лестницы. Затем лестница поднимается и естественная крепость усиленно защищается камнями. Главное оружие тибуанцев составляют копья; большая часть из них имеют по четыре длинных и одному короткому копью: тибуанцы владеют ими весьма искусно и, во время метания их, изгибают руку, держа пясть поверх правого плеча. В то время, когда копье бросается, его сжимают пальцами, вследствие чего оно вертится вокруг себя в воздухе. Молодые здоровые тибуанцы могут бросать это оружие на 80 футов. Если при этом оно ударяется о землю, то отлетает еще далее. Мечей имеют при себе тибуанцы по три и по четыре; они совершенно особого вида и называются тибуанцами гумгамунга. Недалеко оттуда лежит городок Гессиби, (Кисбе), служивший некогда местопребыванием тибуанского султана. Городок этот находится на западной стороне долины и имел прежде особое значение потому, что около него проходила дорога в Азанарес. Проезжавшие мимо караваны платили здесь султану дань. С того времени, как путь изменился, городок этот заброшен, а хижины его развалились и превратились в скрытные убежища гиен и шакалов. [179]
Около Аникиммы проходит горная возвышенность, от бокового рубежа долины далеко во внутрь вади, и представляет особый род бухты. По ту сторону этой цепи скал путешественник встречает пальмовую рощу и приветствует Ашенумму — место, где первая половина огромного степного пространства кончается и где можно приготовиться к путешествию по другой половине. Оазис Кауар, называемый тибуанцами Гендери Тейе или Тедэ, чрезвычайно важен для всех сообщений между северною и южною Африкою, составляя связь между севером и отдаленными племенами Судана. Ашенумма служит в настоящее время местопребыванием предводителя племени Тибу. У подошвы высокой, весьма крутой скалы, напоминающей своими формами известный вид Кенигштейна, лежат вразброс над низменною террасою до 120 приземистых хижин. Без всякого порядка и симметрии покрывают они склон. Только одна между ними каменная; остальные же построены из темноцветной глины и пальмовых листьев. Возле примыкает несколько садов, огороженных пальмовыми листьями и засаженных сафсфою (донник Melilotus), отчасти луком и другими овощами. Некоторые хижины представляют круглую форму, какую обыкновенно можно встретить в Судане, с полупокрытыми дворами, огороженными пальмовыми ветвями. Жара, производимая солнечными лучами, при отражении их от белых утесов, бывает неимоверно сильна и превышает часто сорок градусов. Кругом простирается редкая пальмовая роща, а у подошвы отдельно стоящих скал из песчаника пробиваются на свет источники свежей воды. Далее к западу два соленые озера, блестящими зеркальными поверхностями, придают редкую красоту ландшафту. Жилища содержатся внутри большею частью чисто и опрятно, не смотря на повсеместную бедность. Тибуанцы остаются в своих семействах немного долее четырех месяцев в течении года, остальное же время проводят, занимаясь торговлею в разъездах по степи, достигая обыкновенно на юг до Борну, а на север до Мурзука.
Жилище предводителя решительно ничем не отличается от других жилищ. Обыкновенный титул главы: «майна»; имя [180] настоящего главы Бакр или Абу-Бакр, но обыкновенно его называют Май-Бакром. Доктор Барт, посетивший его на обратном пути, представляет его человеком преклонных лет, внушающим уважение своим обращением.
Об аудиенции, которую имел у него Фогель, мы привели собственный его рассказ из письма его к матери. Вот оно:
«Ашенумма, Тибу, 26 ноября 1853 г.
Сейчас только я приискал человека, который должен отправиться с моими депешами в Мурзук, и потому я не могу не написать тебе этого первого и единственного письма, которое когда-либо получал смертный из Ашенуммы (оазиса, находящегося в центре великой степи Сахары). Доселе я совершил чрезвычайно затруднительную поездку в Мурзук, и в продолжение пятнадцати дней не видел ничего кроме песка и неба, даже ни малейшей травки. В настоящее время, благодаря Бога, я нахожусь только в двадцати днях пути от озера Цада и от великолепного зеленеющего Борну. Считая вместе время необходимое для остановок, я надеюсь отпраздновать новый год в Куке.
Здоров я настолько, насколько дозволяют обстоятельства, хотя чувствую себя немного слабым, что весьма естественно, если подумать, что в течение двадцати дней сряду ежедневно 13 часов я высиживал на лошади, и притом каждую ночь сторожил два часа питаясь одним рисом и крупою из пшеничной муки и иногда горстью фиников.
Здесь можно достать мяса в изобилии; я питаюсь однако только одним отваром из мяса, потому что желудок мой несколько ослабел, а здесь, более чем где-нибудь, надобно остерегаться от употребления трудно переваримой пищи.
Ежели бы ты могла бросить хоть один взгляд на эту местность! На это море песку с его пальмовыми островами и черными голыми скалами, возвышающимися повсеместно; если бы ты могла увидеть меня, до черна опаленного солнцем, в полуарабской, полуевропейской одежде, в то время как я пишу эти [181] строки, развалясь в своей палатке на земле, потому что вся меблировка моя состоят из полевого стула и матраца с двумя соломенными циновками. Стол мой уже давно употреблен на палатку и топливо.
Так как ты большая охотница до животных, то тебя не мало порадовали бы обе мои лошади, серая и вороная; они так кротки, что как собаки бегают за мною всюду и, когда я ем, смело подходят ко мне за финиками. Серая лошадь чрезвычайно красива и получена мною в подарок от Гассана Паши, Мурзукского губернатора; вороная, на которой я выучился ездить верхом в Триполи, также весьма красива, но до того неукротима, что ни один из моих вожатых не мог на нее сесть. Меня только одного она не сбрасывает.
Вчера я сделал официальный визит султану тибуанскому, в владениях которого я в настоящее время нахожусь. Он живет в маленьком земляном домике, вмещающем, кроме него самого и наиболее знатных из его народа, двух коз и лошадь. Его Величество сидел на низкой тростниковой скамье, одетый в синюю блузу, в огромном, страшно грязном тюрбане на голове. Я подошел к нему и, протянув руку, в знак того, что не считаю себя его подчиненным (к удивлению всех Тибуанцев), осведомился о его здоровье. Спросив, в каком положении оставил я английскую королеву, он уверил меня, что я без всяких затруднений могу проехать его владениями, потому что он намерен сделать для меня все, что только будет можно. Он был весьма обрадован моим намерением послать курьера в Мурзук (первого и единственного гонца, который когда-либо делал эту поездку) и обещал оказать мне верное содействие, в случае отправления иною каких-либо писем из Куки. Затем я подарил ему, к великой его радости, красный бурнус и кафтан, кусок мусселину, красную шапку, две бритвы и несколько кусков коленкору. Лишь только вернулся я в мой шалаш, как он прислал мне в замен этого двенадцать больших блюд вареного рису и жирную овцу. Запас этот уничтожен был моими людьми менее, чем в час. [182]
Что, ты думаешь, заплачу я гонцу, который с этим письмом должен пройти более 150 миль степью, без всяких следов растительности, затем вернуться тем же путем назад, содержать при этом себя и верблюда и ни одной минуты не быть уверенным за свою жизнь? — Всего-навсего около трех прусских талеров. — В эту минуту мне помешало писать около дюжины существ прекрасного пола, которые, воспользовавшись мгновенною отлучкою моего слуги, ворвались в мой шалаш. Я должен был делать усилие, чтобы держать их от себя подалее. Каждой из них, по обычной моей любезности, я подарил по четыре иголки, которыми они чрезвычайно были восхищены. Дамы носят на левой стороне носа в роде большой пуговицы из красного коралла; одежда их состоит из куска выбойки, который они обвивают вокруг своего тела. Черную, блестящую кожу свою они, для украшения, сильно натирают маслом, а волоса заплетают в множество мелких косиц, которые также лоснятся.
Крайний недостаток в деньгах ставит меня в чрезвычайно неприятное и стеснительное положение. За все приходится расплачиваться кусочками коленкора, при чем вечная мерка и резка становится весьма обременительными.
Самое место расположено на большой, крутой, изрытой по всем направлениям скале, совершенно похожей на Кенигштейн. Скала эта служит для туземцев убежищем, от нападений туариков — хищнического племени, обитающего отсюда к западу. Во время этих набегов, случающихся один раз в два года, похищается все, что только может быть унесено. Мужчин убивают, а жен и детей уводят в рабство. Эти же самые господа имели намерение посетить также и наш караван, что меня заставило в продолжении трех ночей спать не иначе как с револьвером по правую и двустволкой по левую руку. Однако, так как мы во всякое время находились настороже и готовы были дать им сильный отпор, то пока еще нас не обидели. Однако я должен кончить, потому что в эту минуту многие из местной знати предъявили желание отведать моего кофе. Не тревожь себя, ежели [183] ты теперь долгое время ничего от меня не услышишь; до Борну покуда почта еще не ходит и нет электрического телеграфа."
В этом же письме Фогель уведомляет отца своего о сделанных наблюдениях, “что великая степь представляет равнину довольно одинаковой возвышенности (между 1500-1200 фут.) с каймовою цепью гор в 2700 футов (у Сокны, Черные горы) и другим горным хребтом под 22 град. северной широты, который возвышаясь на 2400 фуг. состоит из известкового и песчаного, черного цвета, камня (базальта вовсе нет); везде, где нет скал, соль находится в массе. Несправедливо утверждают, будто бы финиковая пальма далее Тегерри не растет; напротив, пятью градусами южнее встречается она еще в изобилии. Погода здесь весьма переменчива, постоянно дует северо-восточный ветер, вздымая пыль, затемняющую солнце; утром температура в 8 градусов, а в полдень в 30о. Около Бильмы, в холмах вышиною до 20 фут., Фогель открыл тонкие, отдельные пласты дерева, весьма похожие на бурый уголь, которые от соприкосновения превращались в порошок.
Из того же оазиса, из Шимотизона, в 7 милях к северу от Бильмы, Фогель сообщил от 26 ноября 1858 года, кавалеру Бунзену такое же замечание относительно образования почв этого края, и при этом присовокупил:
«Я приобрел себе дружбу султана тибуанского, в владениях которого я нахожусь, сделав ему подарок в 7 фунт. стерлинг.; расход этот произведен мною с той целью, чтобы иметь возможность поддерживать мои сношения с севером. Тибуанцы имеют полную возможность прервать для меня всякую коммуникацию, и я мог бы тогда посылать мои письма только с караванами, которые отходят не более одного раза в год.
Доселе счастье благоприятствовало мне и я не потерял, при всей трудности поездки из Фессана, ни одного верблюда. Страна эта ужасная: на протяжении 600 английских миль ни малейшего следа растительности, — все песок да черные скалы из песчаника. Только здесь увидели мы первые зеленые деревья, с тех пор, как оставили Тегерри. Теперь мы удалены от берегов [184] озера Цада только на 17 дней пути и полагаем тронуться по этому направлению через два дня. Здесь должны мы были остановиться на три дня, отчасти для отдыха животным, отчасти же чтобы запастись мукою и маслом.
Мои вожатые и я, благодаря Бога, были доселе настолько здоровы, насколько можно было ожидать. Страдаю я отчасти желудком, но надеюсь, что немного покоя и хорошая жизнь в Борну восстановят все по-прежнему. Гаджи-Аксен, двоюродный брат султана Борнуанского, наш провожающий, оказался честным человеком, он делает все, что только в его силах, и был доселе для меня весьма полезен.
К югу от Ашенуммы находится много местностей, которых обитатели все, более или менее, существуют добыванием и продажею соли. Ближе всего две деревни Элиджи и Тегимани, затем следует город Дирки, выстроенный, как и окружающие его стены, из черноватой глинистой грязи, которая образует грунт соляных логовин. Хотя, засыхая, грязь эта и твердеет, но за то, в сравнении с выбеленными жилищами Ашенуммы, придает постройкам печальный вид. К этому присоединяется еще и то, что как городские стены, так и многие хижины развалились. Соляные лагуны, превращаясь в сухое время года в вонючие, отвратительные, грязные болота, усиливают неприятное впечатление. Для путешествующих верхом место это имеет одно, весьма немаловажное значение, именно то, что в нем живет единственный в целом оазисе кузнец, — человек, от которого иногда может зависеть жизнь. За финиковыми плантациями Дирки лежит деревня Шемиддеру, вполовину на утесистой скале, вполовину у подошвы ее; далее расположена, окаймленная полосами пальм, деревня Эмимаддама. Весь южный край вади представляет живописную картину. Скалы спускаются уступами от крутых боковых стен к низменной подошве; в других местах они идут низкими хребтами поперек всей ширины оазиса. Между ярко окрашенными утесами простираются зеленые, богатые травами пастбища, пересекаемые пальмовыми рощами. В огородах, орошаемых водою из колодцев, произрастают некоторые овощи. [185] В диком виде растет весьма любимый верблюдами агул (Alhagi camelorum), мотыльковое растение с своим цветом, испускающее сок, а также, употребляемая как овощ, молухия (Gorchorus olitorius). Местами, возле дикорастущих акаций, встречаются искусственно разведенные калебасовые деревья (Kalabassen Baume), коих плодовая кора идет на домашнюю утварь. Стада рогатого скота предвещают чужеземцу возможность достать молока и тибуанского сыру — удовольствие, в котором приходится долгое время себе отказывать. Сыр этот весьма вкусен, но так тверд, что перед употреблением должен быть размочен в воде. Главное преимущество этого оазиса, как мы уже заметили, состоит в богатстве его солью. Всю равнину можно назвать громадным солончаком. Глинистые слои, как кажется, изобилуют в особенности натром; дождевая вода, падающая здесь, не в холодное время года, как в северной Африке, а напротив, во время сильнейшей жары — спускается по этим непроникаемым слоям в логовину вади и насыщается там солью. В разных местах образуются озера и пруды, оживляемые болотными птицами, между которыми особенно замечательна одна, весьма похожая на нашего чибиса. Добывание соли заключалось прежде в собирании соляных кристаллов, которые при испарении воды освобождаются на берегах лагун; с возвышением потребности на соль, начали мокрую грязь бросать на конусообразные кучи, на которых соль осаждается и затем собирается. В последнее время эта отрасль промышленности еще более усовершенствовалась, соленую воду стали вливать в четырехугольные глиняные формы, в которых она испаряется, а между тем собирают также соль кристаллизующуюся при естественных условиях. Только последняя, имеющая вид порошка, может быть употребляема европейцами и потому конечно в три раза дороже ценою другого сорта в четырехугольных кусках, который горького вкуса и может испортить всякую пищу тому, кто не привык к его употреблению. Куски этой горькой соли запаковываются наподобие сахарных голов и окутываются пальмовыми листьями, или рогожами из финикового лупа. Фогель прислал пробы этой соли из Бильмы в Лондон, при чем [186] заметил: “что соляные головы, около 25 фунтов весом, продаются в Судане по 16 штук за испанский доллар. В Судане же каждая стоит этих денег". Ежегодно отправляется большой караван, исключительно только с солью, на юг и запад. Впрочем в барышах участвуют с Тибуанцами, Келовийцы, народ обитающий к западу от Бильмы. Ниже сообщены будут подробности об этих конкурентах. Отдельные начальники, из которых другой ведет по 200 и более верблюдов с солью, собираются вместе и образуют громадный поезд, представляющий. в степи характеристическую, богатую жизнью, картину. Самый значительный из начальников становится во главе, за ним следуют отдельные отряды, из которых каждый имеет своего барабанщика или даже флейтиста. Пламя, высоко взвивающееся над зажженными кострами, озаряет ночь до восхода, пока рассвет не вызовет к сборам. Тогда раздается дробь барабана в тишине утреннего рассвета; барабанщики, изо всех сил, с бешеным рвением бьют по коже, натянутой на пустой тыкве, и каждый старается снискать себе честь превзойти другого. Общим радостным криком отвечает им весь лагерь. Верблюды, понимающие смысл этого сигнала, ревут также; их навьючивают, и в воинском порядке одна партия выступает перед другою, имея каждая у себя во главе особого начальника. В одном из таких соляных караванов, попавшемся на встречу доктору Барту, числилось до 10,000 верблюдов, навьюченных солью. Одна треть из них отправлялась в Кано и стоила, по прибытии на место, около 50-80 миллионов каури (раковин). На возвратном пути торговцы солью забирают обыкновенно такой товар, в котором недостаток на родине. Преимущественно закупают они хлопчатую бумагу и хлеб; отъезжающие же в Куку особенно охотно запасаются сушеною рыбою, водящеюся в озере Цаде. Хотя для европейского носа рыба эта имеет невыносимый запах, однако для тибуанцев она составляет самое высшее утонченное лакомство. Если все другие потребности удовлетворены, и не достает только этой рыбы, то жизнь мало привлекательна для тибуанца. Рабов своих он употребляет преимущественно на перевозку [187] этой вонючей рыбы, заставляя этих несчастных проходить пешком страшную пустыню, вежду Кукою и Бильмой, с тюками этого товара на голове, стоящего владельцу дороже жизни раба. В этом отношении Тибуанцы далеко превосходят жестокостью Арабов и Туариков.
Расположением соляных озер обусловлено различие в политическом значении обитателей вади. Жители Дирки и Бильмы, будучи самою местностью поставлены посредниками в торговле солью, уважаются Туариками, которые щадят их собственность; для этих полуномадов они имеют всегда достаточно соли в запасе. Келовийцы также не смеют их грабить, даже напротив, защищают их, и потому купцы путешествуют из Дирки и Бильмы через Асбен в Гауссу. Жители же Ашенуммы и других местечек подвергаются напротив всякого рода притеснениям и несправедливостям, и находятся во всякое время в опасности пострадать от набегов на местах своего жительства, и быть умерщвленными в дороге, если встречаются с Туариками или Келовийцами.
Между Туариками и Тибуанцами или Тубуанцами не существует даже и в наречии никакого сродства; напротив, язык последних выказывает решительное сходство с языком Канорийцев, обитателей Борну, хотя и сильно отличается от него произношением. Другие тибуанские племена обитают близь Комадугу Ваубе, Мандара Даза, Эдерэ и в других южных округах. Тибуанцы составляли весьма значительный, могущественный народ, которого блестящий век совпадает со второю половиною шестнадцатого столетия. В то время царством их правила династия Булала, опиравшаяся преимущественно на Тибу. С половины тринадцатого до половины четырнадцатого столетия Тибуанцы были присоединены к царству Борну, простиравшемуся до Фессана. Несмотря на несправедливости и притеснения, которые терпят Тибуанцы от туариков и келовийцев, так как оба эти народа далеко превосходят их своим огнестрельным оружием, и в особенности воинственным духом, тибуанцы все-таки пользуются такою степенью благосостояния, о существовании какой едва ли можно бы [188] было подозревать в сердце Сахары. Во время торжественной церемонии, которую удалось видеть Барту в Ашенумме, находилось но менее 10 лошадей; во всех торжественных случаях всеобщее веселье усиливается открытием национальных танцев. Под тенью высоких дерев собираются женщины, блестя натертым в сильной степени маслом, с клинообразными косами, спущенными по обеим сторонам лица. Кроме обыкновенного украшения из коралла на левой стороне носа, шею свою некоторые из них обвивают цепочкою из янтарей; на одежде, которая застегивается на левом плече и оставляет правую грудь незакрытою, висит у некоторых связка ключей. Одни носят в руке ветвь, другие опахало, сплетенное из мягкой травы, или сделанное из страусовых перьев. Барабан составляет главный инструмент музыки. Плясуньи, приближаются друг к другу, делая разные движения головою, руками, и всем туловищем, которое они перебрасывают с одной стороны на другую, качаясь, но не передвигая ног. Внезапно такт музыки становится ускореннее и, по мере того, шумнее, и танцовщицы переходят к самым неистовым движениям, мотают головою, скрежещут зубами, перебрасывают руками, отпрыгивая в то же время то вправо, то влево, пока совершенное изнеможение не заставит их уступить свое место другим.
В таких случаях также и рабам дозволяется особого рода удовольствие. Они образуют тесно замкнутый круг; один выступает на средину и старается разорвать цепь, наскакивая быстрыми скачками то на одних, то на других, из которых каждый в то же время сильно его отталкивает. Если таким образом круг обойден, то место одного заступает другой. [189]
КЕЛОВИЙЦЫ И СТРАНА АСБЕН
Бильмские соляные лагуны составляют предмет постоянного соперничества между соседними племенами, которых существование настолько же связано с ними, как и тибуанцев. В особенности относятся это к названным уже нами келовийцам. Это народ, обитающий в стране Асбене или Айре, в 60 милях в западу от Бильмы, и поселившийся там уже около ста лет. Еще до этого времени край тот был населен полулибийским племенем, смешавшимся о прежним чернокожим народонаселением. Во время завоевания, мужчины большею частью были вероятно умерщвлены, оставшиеся же в живых порабощены, при чем им дано было удостоверение, что они не будут продаваемы в чужие края. На северной стороне Асбенского хребта еще до сих пор указывают один холм, как место, на котором заключен был такой договор между обоими народами. Когда караваны проходят этим местом, рабам дается позволение повеселиться на свободе. Они заводят тогда дикие песни и воинские пляски, и имеют право у каждого свободного из путешествующих в [190] караване спросить себе какой-нибудь подарок. Женщины получили некоторые преимущества, которые сохранились по настоящее время. Так, например, при заключении браков, жена не переселяется к мужу, а он принуждается обычаем поселиться на родине жены. Замечательно также постановление, происшедшее от смешения обоих племен, по которому, избранный из берберского племени, начальник может приживать детей только к чернокожими или рабынями, которые однако ни в каком случае не наследуют его власти. Наследником престола делается сын старшей сестры. Это — обычай, повторяющийся у народов в странах между нижним Нигером и Ашанти, а равно в некоторых краях Индии. У берберских племен, как кажется, такого обычая первоначально не существовало, потому что благородные поколения туариков смотрят на него с отвращением, как на признак того, что племена эти не имеют никакого доверия к супружеской верности своих жен. Образ семейной жизни у келовийцев далеко не носит на себе характера строгости, которою отличаются туарики. Весьма часто муж живет врозь с женою и посещает ее только при случае. Неверность с обеих сторон тогда не редкость. Происшедший из этого смешения берберов с первоначальным народонаселением, келовийский народ имеет благородную наружность и, утратив суровость туариков, принял характер и нравы, отличающиеся веселостью народов Гауссы. Туарики уважают их мало. От смешения таргийских или имошарских жен о чернокожими мужьями, или даже с рабами, произошли Бузауа, люди похожие сложением на берберов, но самых развратных нравов, странствующие отчаянными разбойниками но южным частям пустыни.
Коль скоро общий интерес к тому вынуждает, келовийцы в состоянии поставить на ноги до 10,000 войска; обыкновенно отдельные их отряды лишены единодушия и не составляют одного целого. Келовийские воины вооружены копьем, мечем и кинжалом, и имеют кроме того большой щит из бычачьей, или антилоповой кожи, которым они умеют весьма искусно прикрывать себя, а также и животное, на котором едут. Многие из них, [191] подобно древним ассирийцам, имеют также лук и стрелы. Ружьями снабжены не многие, и при том более для виду, чем для действительного употребления. С своими соседями, кельгересами и итиссанами, келовийцы находятся в постоянной вражде и, превосходя их числом, уступают им однако нередко верх, по причине недостатков единодушия, а также потому, что первые, по своему берберскому обычаю, воюют преимущественно на лошадях. Наездник на лошади, в бою всегда имеет преимущество над ездоком на верблюде. Страна келовийцев, Айр или Асбен, не может пропитать всего народонаселения, которое она в себе вмещает; впрочем, она могла бы производить несравненно более, если бы усилено было ее возделывание. Поэтому большая часть келовийцев поставлена в необходимость торговать солью, дабы иметь возможность вывозить из Судана хлеб, материалы для одежды и другие жизненные потребности.
Прежде, чем мы приступим к описанию самой страны Асбена, мы считаем не излишним бросить взгляд на край, простирающийся на протяжении 90 миль по направлению от юга к северу, между Асбеном и землею Асгар-Туариков, в окружности Рата, удаленный от маршрута доктора Фогеля на 60-70 миль к западу. Сведениями об этом крае мы обязаны исключительно поездке Ричардсона, Барта и Овервега, первых европейцев, проникнувших в те части Африки.
Широкая страна между Ратом, почти под 25о, и Тинтельлюстом в Асбене, под 19о северной широты, представляет степь, но степь особенного рода. Вовсе не подходя под то, что разумелось доселе под степью, то есть низменную равнину с сыпучим песком, какую представляет описанная нами местность около натровых озер, край этот состоит большею частью из скал. На равнине, занимающей все пространство между обоими городами, и имеющей среднюю вышину до 2000 футов, возвышается на севере Асгарский хребет, на юге Асбенский, каждый более чем на 2000 футов над окружающею поверхностью, и таким образом, над уровнем моря более чем на 4,000 футов. Между обоими хребтами перемежаются широкие, ровные [192] зеркальные плоскости из скалистого грунта и мелких камней со многими отдельными цепями и группами гор менее значительного объема.
Асгарские горы образовались из разорванных масс песчаника, между которыми, в глубоких пропастях, извивается след караванов. Один из таких разрывов, вади Эгери, изображен на приложенном здесь рисунке. Дно показывает явные следы, что во время сильных проливных дождей оно служит руслом бешеного ручья. Низверженные валуны покрывают дно, которого светло-желтая краска, от присутствия хряща и песку, живописно отделяется от боковых стен пропасти, оттушеванных разными тенями. К югу от Асгарских гор видны мощные массы гранита, и именно в тех местах, где обе формации приходят между собою в соприкосновение, разрывы песчаников, становятся громаднее и придают местности чрезвычайно дикий вид. При своем значительном возвышении, этот горный край мог бы быть весьма удобен и здоров для населения; к несчастию это становится невозможным по причине чрезвычайного неплодородия его. Только на немногих отдельных долинах произрастают травы. По всему хребту разбросаны котловины, которых основание образуют довольно значительные озера. Некоторые из них так велики, что могут служить местом пребывания даже для крокодилов. Они образуются из натекающих дождевых вод, имеют при том значительную глубину и сохраняют воду в продолжение целого года.
Орикс-антилопы и дикие быки (Antilope bubalis), равно как стада летающих кур, находят на этих отдаленных горных долинах приют и пищу; наиболее поросшие травами места выискиваются пастухами, которые, прикрываясь одними кожаными передниками, пасут здесь свои стада коз и сильных ослов.
Уже при Баракате довольно часто возделывается негритянское просо (Pennisetum typhoideum) указывает на отдаленный Судан, по мере того как пшеница и ячмень начинают скрываться; на южной подошве Асгарских гор, по дико растущим травам можно также заключить о перемене местных условий. Хотя [193] тальговые деревья все еще растут преимущественно, и неоднократно упомянутые горькие огурцы (Koloquinten) одинаково покрывают землю в вади как и в Фессане, однако, кроме них, становится уже часто заметен гигантский асклепиас (Asclepias gigantea); растение это называется туариками турфафией, в Судане — ашуром (т. е. десятина или процент с дохода). Оно оправдывает вполне свое название, как однолетнее растение, потому что достигает до 20 футов вышины. Тамариски (Ethelbaume) бывают здесь также весьма высоки.
К югу от горной группы Тиска, возвышающейся над равниною на 600 футов, и при крутой цепи Мариау начинается [194] обширная гранитная плоскость, напоминающая своим темно-синим цветом зеркальную поверхность океана. Вместо песка, покрывает землю хрящ и обломки гранита; нередко встречаются также осколки порфирообразного камня с большими кристаллами полевого шпата. На южном конце гранитной равнины начинаются отдельные холмы из песчаника, обозначающие близость другой формации. Тамарисковые кусты покрывают вершины холмов, между которыми произрастают разные травы, а пестрые мотыльки, изменяющие свой цвет стрекозы, выказывают своим появлением преимущество даже этих дюн над гранитною плоскостью, отличающеюся совершенным бесплодием и недостатком каких-либо следов жизни. Темно-синие гранитные слои еще перемежаются с холмами из белого песчаника, между которыми воздушные отражения нередко рисуют обманчивый вид дрожащих водяных поверхностей; наконец гранит скрывается и песчаник вместе с сланцевыми скалами заступают его место.
Страна Асбен, выступает более чем на полторы тысячи футов над ровною подошвою окружности и принимает крупные формы от острых, узких гребней с круто спускающимися склонами. В особенности здесь становятся значительными, в более сильной степени, растительные формы Судана. К колючим тальговым деревьям присоединяется Гаджилидж (Balanites aegyptiaca), которого далеко простирающиеся корни, наподобие веревок, часто обнажаются проливными дождями и употребляются келовийцами на древки превосходные для пик. В долинах, окруженных скалами из песчаника, произрастают различного рода травы. Некоторые долины покрыты травою песси (panicum grossularium) родственною нашему пшену, на других произрастает “буреккеба" и “гад". Все это превосходные кормовые травы. Равным образом абисге (Capparis sodata), известная в Судане под названием шивака, доставляет, довольно приятное лакомство своими ягодами, похожими на коринку.
Некоторые части Асбенских гор состоят из мощных пластов белого, крепкого мрамора и гипса, из которых последний преимущественно содействует появлению в долинах [195] настоящей тропической роскоши. Тальговые деревья достигают значительной высоты; многие другие роды акаций появляются промежутками; бесчисленные пальмы показываются также, то с высокими разветвленными стволами, то как мелкий кустарник, с живописным украшением из веерообразных листьев. Финиковые деревья также попадаются поодиночно. Сплетающиеся паразитные растения и орхидеи украшают ветви лесных деревьев.
Этот растительный мир находится во внутренней зависимости от климатических условий. Проливные дожди, наступающие в самое жаркое время года, когда солнце стоит на высшей точке, имеют вполне тропический характер. Облако, появляющееся на горизонте, большею частью с юго-востока, приближается чрезвычайно быстро. Начинают внезапно дуть ветры и с такою силою, что ездок едва только может усидеть на своем животном; вскоре за тем выпадает вода в такой массе, что путешественник и кладь его промокают совершенно. Счастье тому путешественнику, который, будучи освоен с этими особенностями страны, заблаговременно успел скрыться за безопасным холмом, потому что в долине, где в другое время караваны отдыхают очень охотно, мутный поток становится озером, поднимается выше и выше, ударяет, пенясь, о стволы дерев и катит перед собою валуны.
Ричардсон и его спутники были застигнуты подобным проливным дождем, едва не стоившим им жизни и имущества. «Я стоял, 31 августа, у моей палатки», пишет он, «и удивлялся новой местности, в которую мы попали, местности с роскошною растительностью и сырою атмосферою, как вдруг раздался дикий крик. Потоки воды снова хлынули на нас! Вади приближается! Не смотря на то, наши люди ограничились сначала одним криком и не заботились о приготовлениях к тому, чтобы задержать прилив воды; спустя немного, однако, они таки принялись воздвигать несколько плотин с помощью топоров и палок. Эти приготовления, само собою разумеется, не имели почти никакого смысла. Вода поднималась все выше и выше, и наконец пенящиеся волны ворвались к нам. Я закричал Юсуфу, [196] чтобы он приготовил где-нибудь снаружи высокое место куда бы можно было перенести наши вещи. На это он отвечал однако уклончиво, при чем дал понять, что наводнение пройдет точно так же, как проходили и прежние, и кончится лишь тем, что мы будем слегка обмочены. Все низменные места в долине уже были покрыты грязною водою, которая с силою напирала на стволы дерев и наконец поднялась так высоко, что начала угрожать уже нашей палатке. Юсуф устроил тогда, насколько было возможно, вокруг палатки маленькую плотину, которая однако несколько минут спустя, была снесена, и мы стояли в воде.
Тогда мы увидели неизбежную необходимость немедленно перебраться. Наши люди, которые, как казалось, настолько уже окоченели от сырости, насколько это случается в полярных странах от холода, напрягли свои силы и перенесли наши палатки и багаж на, другое место, которое значительно возвышалось над поверхностью равнины и окружено было волнующеюся водою. Остальной караван последовал нашему примеру и вскоре мы все находились ни маленьких островах, на которые пригнаны были и верблюды, по крайней мере те, которые сами собою еще не могли сыскать себе на них убежища. Здесь представился превосходный случай для изучения африканского характера. Келовийцы не делали никаких приготовлений противу наводнения пока не наступила последняя минута; при чем они казалось, с намерением старались все делать наоборот. Они скатывали свои тюки с товарами прямо в воду, хотя достаточно было не много приподнять их, чтобы сохранить в сухости. В то же время черные рабы пели, плясали и играли в воде, как будто бы им приключилось какое-нибудь особенное счастье. Вода все еще поднималась обдавая пеною края островов. Мало по малу мы были вынуждены отступить на самую середину островов, и так как не заметно было никакого признака падения воды, а напротив, вся долина покрылась шумящими волнами, по которым неслись деревья, то меня начали уже переполнять мрачные опасения. С напряженным вниманием и беспокойством высчитывать я на [197] сколько вершков должна еще подняться вода, чтобы совершенно уничтожить наше имущество, и на сколько, чтобы поставить в опасность нашу жизнь. В то время, когда я стоял в таком положении и мучил себя тревожными мыслями, наши люди вели себя как самые легкомысленные дети, которые, не помышляя о завтрашнем дне, довольны тем, что волны до них еще не достигли, и казалось, своим смехом и шутками издевались над волнами, которые, постоянно подымаясь выше, низвергали самые высокие деревья, уносили с собою кусты и, в дикой пляске, с шумом ударяли о края маленьких островов. Может быть люди эти и знали, что жизнь их в безопасности, но не думали однако вовсе о том, что если бы мы даже и могли переплыть на противоположный берег, бросив наш товар, то все-таки мы находились на враждебной земле, без средств удовлетворить алчность первого разбойника, который бы вздумал напасть па нас. Боязливо стаял я и следил за успехами, которые делало наводнение. Наконец мне показалось, что оно приостановилось; некоторое время оно держалось на одной и той же точке и кружилось по долине, вполне потопленной водою. Затем можно было заметить сначала медленное, а потом все более и более ускоренное падение воды. Надежда снова переполнила нашу грудь и мы благодарили Всемогущего за наше спасение. Воды стояли над обыкновенною поверхностью долины более чем на 2 1/2 фута. Если бы это наводнение случилось ночью, то едва ли бы мы могли спастись; во всяком случае наибольшая часть нашего имущества и верблюдов должна была бы погибнуть. Сила, с которою напирают воды, неимоверна; множество домов было снесено, бесчисленное количество деревьев вырвано с корнями и, в то же время, почва долины изрыта по всем направлениям.»
Описанное Ричардсоном наводнение достигало необыкновенных размеров, что можно заключить уже по тому, что хижины туземцев и самые старые деревья были снесены. Не всегда однако дождевые ливни и наводнения бывают в такой степени пагубны, — напротив, иногда они действуют благотворно на растительность. [198]
Жители Асбена возделывают на орошаемых полях преимущественно негритянское просо (Pennisetum typhoideum) и, как источники обыкновенно бывают не глубоки, то вода из них поднимается на поля с помощью самого простого устройства. Кожаный мешок прикрепляется к концу шеста, который соединен с поперечною балкою. Хижины сельских жителей построены или из одних только ветвей, который всаживаются в землю кругом, потом кверху загибаются и затем переплетаются; или же нижний часть делается у них из ветвей, а крыши из пальмовых листьев.
Необыкновенно роскошною кажется страна между Тинтельлюстом и Агадесом, удаленным от него почти на 30 миль к юго-западу. Горы значительной вышины составляют там местами цепи, местами гребни, или же образуют замкнутые группы поразительных форм. Большая часть их состоит из гранита и гнейса, но некоторые более значительные горные кряжи из базальта. Между дикими и живописными скалами извиваются, подобно пестрым змеям, покрытые густым лесом долины, и свидетельствуют о необыкновенном плодородии почвы. Леса состоят преимущественно из акаций и мимоз, склонивших над дорогою свои длинные, колючие ветви, — иногда перепутанные между собою до такой степени, что всадник, не желающий подобно Авессалому повиснуть между ветвями деревьев, бывает вынужден приседать. Акации и мимозы не имеют уже более здесь той скудной и редкой зелени, какою они отличаются в пустыне, напротив, их густые макушки поднимаются вверх точно пирамиды, а самые деревья иногда достигают до 70 футов в поперечнике.
В густой чаще ветвей весело играют целые стаи горлиц и египетских голубей, а кучи обезьян качаются вдоль лиан и спускаются к источнику для утоления своей жажды. Значительные пространства покрыты зеленеющеюся муравою, которая — что составляет большую редкость в Африке — качеством почти соперничает с европейскою травою. Молодой лес состоит из высоких деревьев турфафии (Asclepias gigantea), покрытых [199] белыми и фиолетовыми цветками. Возле них встречаются: тенистый таборак (Balanites aegyptiaca, гаджилиджи в Борну), дум-пальмы, образующие сплошную массу и абисге (тивак в Борну, Capparis sodata), который, сплетясь своими крепкими ветвями с кустами акаций и молодыми дум-пальмами, образует вполне непроницаемую чащу. Д-р Барт упоминает об одном, найденном им здесь, фиговом дереве, которое имело 8 футов от основания и 26 футов в окружности. Местами торчат над землею густо посаженные дыни; впрочем они очень горьки и не могут быть употребляемы в пищу также, как и полуторадюймовые, красивые, красные ягоды одного, очень часто встречающегося растения, которые на вкус сладковаты и приторны. Здесь впервые попадается каренгиа (Pennisetum distichum), этот бич Судана. Это особый вид злака, похожий на так называемое негритянское просо; на семенах его находятся длинные колючки, которые снабжены очень жесткими крючками, легко вцепляющимися в платье и тело и при каждом движении впивающимися все глубже и глубже. Если их не вынимают заблаговременно, то они причиняют болезненные нарывы; потому-то каждый путешественник запасается для этой операции маленькими щипчиками. В чаще дерев раздается пронзительный крики цесарок; между кустами шелестят стройные могор-антилопы (Antilope Sommeringiana) и ночная тишина долин оглашается рыком львов. В пустынях лев встречается редко — он собственно царь лесных чащей. Здешний лев отличается очень короткою гривою и этим походит на Гузератского льва. Здесь также не мало шакалов и гиен. Земледелие здесь, относительно, весьма слабо, хота почва везде удобна и могла бы с избытком производить пшеницу, виноград, фиги и разного рода овощи. Прежде обращали более внимания на обработку полей, но потом, вследствие войн, народ совершенно отвык от земледелия и большая часть жителей нашла для себя более выгодным заниматься соляным промыслом, или разорять своих соседей посредством грабежей. Д-р Барт, во время своей поездки в Агадес, видел, как один из здешних жителей запряг в плуг трех своих [200] рабов и ими обрабатывал землю. То был вероятно самый южный пункт, где плуг вообще находится и употреблении, потому что в средней Африке заступ уже повсюду служит единственным орудием в руках земледельца. Здесь, если какой-нибудь участок земли некоторое время остается в запустении, то потом требуется ужо много труда, чтобы сделать его опять годным для обработки. А далеко ползущие, вязкие корни пальм так сплетаются в земле, подобно тому как это бывает и с карликовыми пальмами в странах близь Средиземного моря, что чрез то делаются истинным наказанием для жителей, доставляя им, между тем, только бедное вознаграждение за их труды.
На открытой гранитной плоскости, возвышающейся до 2500 футов над уровнем моря, где местами попадается песчаник, лежит город Агадес, который прежде был столь же важным и значительным, как и Тимбукту на западе, хотя в Европе едва был известен по имени. Агадес, по всей вероятности, был основан в древние времена пятью племенами Берберов, как торговая колония, служащая посредницею между государством Берберов и страною Негров. В 1515 году великий Сонрайский завоеватель Гаджи Магомет Аскиа, покорив этот город, изгнал из него Берберов, по крайней мере самых значительных из них. Большая часть низших классов осталась вероятно на месте и смешалась с водворившимися Сонрайцами, потому что хотя теперешние жители Агадеса и очень похожи на Сонрайцев — также мало мускулисты, имеют широкие открытые ноздри, не слишком толстые губы, высокий лоб и светло-черную кожу, — но они, по большей части, стройнее и выше Сонрайцев ростом и кожа их не имеет того лоска, какой бывает у последних, что происходит, кажется, от примеси крови Берберов. В цветущее время своего существования Агадес имел от 30-50,000 жителей и был окружен стеною; теперь же в нем только до 700 домов, в которых около 7000 жителей. Большая часть находится в развалинах. [201]
Какую важность имел этот город в прежние времена; как обширна была здесь прежде торговля, доказывается тем, что владетель Агадеса, пользовавшийся некоторою самостоятельностью, платил Тимбуктскому султану ежегодно 150,000 червонцев дани. Главную статью тогдашней торговли составляло золото, минерал, который, ныне туда не доставляется. Нынешние жители равно охотно занимаются ремеслами и торговлею. Они выделывают из разноцветной кожи, часть которой достают из Египта, сумки, мешки, сандалии, седла, при чем все эти вещи, почти исключительно, приготовляются женщинами, занимающимися также плетением циновок из мягких крашеных стеблей травы. Высшего качества кузнечная работа тоже производится, сравнительно, не дурно. Торговля ведется частью этими местными произведениями, частью же перепродаваемою в другие местности солью и при том наиболее на юге. В Рате и Мурзуке торговцы появляются только тогда, когда отправляются на богомолье в Мекку. Золото, как монета, для которой прежде установлен был особый вес; теперь в Агадесе вышло из употребления; торговля более всего производится в обмен на негритянское просо (Pennisetum typhoideum), реже встречается индейская рожь (Sorghum) и очень мало бумажные полосы, которые в большом употреблении в Судане.
Жители Агадеса фанатические магометане, и в городе находится много мечетей; возле же главной мечети с некрасивою и мрачною внутренностью возвышается башня почти на 100 футов вышины. Башня эта, как сторожевое укрепление города, обнесена толстыми глиняными стенами. Подобно величественной делебпальме служащей украшением Судана, она в средней части толста и делается уже кверху. Для придания ей большей крепости, в ней утверждены уступами накрест деревянные доски, выдающиеся вперед на несколько локтей. Башня эта никогда не служила для призыва верующих к молитве, как то бывает с минаретами в турецких городах и для чего здесь служат кровли мечетей, но была употребляема, как сторожевая башня, с которой вовремя извещали о приближении неприятеля. [202]
Лесистые долины, находящиеся в некотором расстоянии от города, снабжают его топливом и водою; вода же из городских колодцев слывет не очень здоровою. Ее охотно мешают с просовым медом, или толченым сыром. Этот довольно вкусный напиток, называемый фура, пьют из большого ковша, который в обществе переходит из рук в руки, как в других местах это делается с заветным бокалом. Дома жителей Агадеса обнаруживают значительную степень зажиточности, хотя, конечно, по своему устройству отличаются от европейских обычаев. Посетитель, прежде всего, вступает в большую комнату, вдоль которой по правую и левую сторону тянутся портики, отделенные от нее балюстрадами в 2 фута вышины; под этими портиками, также как и в следующем, более обширном, покое царствует таинственный мрак. Из последнего покоя ведут двери в отделения и кладовые для провизии разного рода, и наконец на четырехугольный двор — любимое место всего семейства. К одной из стен двора бывает обыкновенно привязано несколько веселеньких козочек, с которыми заигрывают дети, тут же резвящиеся, в первобытной одежде праотца Адами. Ряд больших земляных горшков, горизонтально вделанных в стену, служит для множества доверчивых голубей местом, где они устраивают себе гнезда и выводят птенцов. На другой стороне двора находится тенистое место — устроенная из циновок беседка; между ее «4-мя столбами» семейство удобно переносит дневной зной; наконец у третьей стены находится святилище — неимоверной величины брачная постель, как самая сокровенная святыня. Мощные столбы поддерживают ее; одна сторона образуется из досок, верх и другие бока защищены толстыми циновками, а внутреннее пространство, представляющее маленькую комнатку, служит для женской половины семейства убежищем, куда она может беспрепятственно удаляться днем и ночью. В домах, имеющих второй этаж, к нему ведет с двора “предмет служащий для поднимания вверх", то есть род очень грубой лестницы. [203]
Жители Агадеса никогда не забывают сказать свои молитвы пять раз на день и усердно заботиться о религиозном воспитании своих детей, посылая их в школу. Такие школы учреждаются, большею частью, странствующими неграми из Борну; учение заключается преимущественно в том, что ученики хором и нараспев повторяют слова Корана, написанные на деревянных досках и перед тем прочитанные им. В Агадесе устроено 5 или 6 таких школ, куда ходят около 300 мальчиков. Язык жителей Агадеса имеет много сходства с языком жителей Тимбукту.
В очень оригинальных отношениях находится Султан Агадеса. Он постоянно избирается старшинами 3-х поколений страны; Келовийцами, Кельгересцами и Итиссанцами, и только из одной известной фамилии города Гобор, которой приписывают благородное происхождение шерифов (наследников Магомета) и которая, говорят, прежде обитала в Стамбуле. При торжественном венчании на престол, барабанщик и глашатай извещают жителей города о радостном событии. На следующее утро, собранные старшины трех поколений идут в частное жилище султана и сопровождают его к общественному дому. Здесь ждут его Кельгересцы и Итиссанцы к гадо, — так называется скамья из ветвей, покрытая циновками и коврами, — и заставляют его сесть. Новый владыка ставит свои ноги на пол и только, когда старшины Келовийцев станут его просить сесть поудобнее, требуется обычаем поставить ноги на гадо. По окончании церемонии сажания, новый султан со всею своею свитою отправляется в часовню, лежащую вне города, чтобы там совершить свою молитву.
Пред ним идут музыканты; направо и налево едут его министры; непосредственно за ним идут собранные старшины, все в лучших нарядах, одетые в широкие суданские сорочки (тобы) из бумажной материи и шелку, вооруженные копьями, мечами, кинжалами и неимоверными щитами. За ними келовийские воины верхом на верблюдах, предводимые своим князем. Все жители, кому только возможно, присоединяются к шествию, [204] вооруженные копьями и прямыми саблями, также стрелами и луками, верхом на лошадях, верблюдах, или пешком. У большей части из них при этом бывают надеты темноцветные, или пестрые сорочки, называемые цесарскими, или церцовыми тобами; на голове — высокие красные шапки, украшенные множеством кисточек и снурков с висящими кожаными мешочками, содержащими в себе разные магические слова. Вокруг этих красных шапок, обыкновенно, обвивается черная материя, а сверх нее длинная египетская шаль с белыми или красными полосками, так что вся головная уборка получает вид фантастически украшенного шлема. Темные, блестящие тобы издали кажутся стальными, а все вообще обманчиво напоминает собою шествие какого-нибудь средневекового государя с своими рыцарями и вассалами.
Многие из всадников имеют стремена одинаковой формы с европейскими. На голове у лошадей, сверх упомянутых выше магических кожаных мешочков, повешены еще ремни со множеством колокольчиков. Звон этих колокольчиков и шум, даже малому числу всадников, придает вид значительного войска. Широкие панталоны всадников внизу обыкновенно узки и обшиты двухдюймовым широким лампасом. [205]
ОТ БИЛЬМЫ ДО КУКИ
От Бильмы к озеру Цаду идет печальная и затруднительная дорога, около 70 немецких миль, по которой нет ни одного селения, и только очень немного, отдаленных значительными расстояниями друг от друга, источников, в которых при том очень плохая вода. Недалеко от Бильмы, д-р Фогель заметил источник, в бассейне которого шипели многочисленные воздушные шарики, так что он имел вид горячего, источника, о котором ему говорили в Мурзуке, что он находится в степи, хотя обитателям оазиса он не был никогда известен, так что они смеялись над мыслью, что в их стране может бить из земли горячая вода и сера.
На южном конце находится Куарская долина, в 1100 футах над уровнем моря, постепенно возвышающаяся над квасцовыми и мергельными пластами до обыкновенной высоты пустынной плоскости. Чрез Мускатину ведет дорога к отстоящему от него на 4 1/2 мили источнику Саукурскому, месту отдыха, представляющему некоторую приятность множеством растений соляного каперсового дерева (шивак, Capparis sodata). Источник этот лежит на плоской равнине, окруженной пальмами. [206] Обильная вода источника отстоит от поверхности только на несколько футов, а влажность, распространенная на этой глубине по всей долине обусловливает существование вышеупомянутого растения. На три дня пути от него к северо-западу, лежит очень старинное тибуанское местечко Фаши или Агерим (Аграм), рано получившее известность вследствие походов Борнуанского князя Эдрисса.
Лишь в 15 милях на юг от Саукуры находится ближайший источник Дибелла. Все огромное пространство есть ничто иное, как песчаное море, в смысле обыкновенного представления о степи. Падающий, по временам, дождь слишком незначителен, так что не может доставить жизнь даже какой-нибудь травке, и антилопы, о существовании которых путешественник может догадываться по оставленным их ногами на песке следам, посещают эту пустыню только тогда, когда преследования охотника принуждают их удалиться из зеленеющего оазиса. Мелкий песок, служит, ночью, постелью для странника, а тесное, сияющее звездами, небо — пологом; но даже и в таком помещении можно бывает заснуть хорошо, особенно если продолжительная езда и знойный день достаточно утомит путешественника. Впрочем даже и то единственное удовольствие, — в пустынной степи предаться мечтам о дальней цветущей родине, с ее свежею водою и добрыми друзьями, не вполне было дозволено нашему путешественнику. Пришло известие, что туарики намереваются напасть на караван и овладеть богатыми подарками, назначенными для султана. Вследствие сего Фогель был вынужден целые часы проводить на страже, а в остальное время спал с заряженным подле себя ружьем и с револьвером в руке, для того, чтобы во всякую минуту быть готовым встретить незваных гостей. Между тем хищники узнали, что путешественников много и что они хорошо вооружены, а, потому оставили мое намерение, так что караваи отделался одним только страхом.
Перейдя чрез возвышенный песчаный хребет, богато обросший каджиджи, караван достиг источника Дибеллы, окрестности которого носят на себе романтический характер. На [207] востоке торчат крутые, оторванные, голые и черные утесы, а прочие стороны глубокой лощины окружены песчаными наносами ослепительной белизны. Высокие тальговые деревья доставляют тень источнику, а из ущелий скал кое-где выступают верхушки думпальм. В замкнутой со всех сторон долине, жар днем бывает нестерпимый; притом же и вода, к сожалению, не освежает почти вовсе, будучи отвратительна на вкус, от содержащейся в ней горькой соли. В этом месте смерть постигла услужливого Генриха Уаррингтона, сопровождавшего Фогеля во время его обратного пути из Куки. Он уже прихварывал в Куке, и потом, дорогою, до крайности ослабел от кровавого поносу так, что вредная по своим свойствам дибелльская вода окончательно расстроила его здоровье и это было причиною его смерти. Фогель нашел, что горы, окружающие Дибеллу, возвышаются над поверхностью океана на 1300 футов.
Далее, до Агадемской долины, опять тянется песчаное море от 7-8 фут. в поперечнике. Только, кое-где, одинокие черные утесы выглядывают из него, доставляя, расположенным по близости, караванам некоторую защиту против степного ветра, гонящего на них густые облака песку. Местами равнину разрезывают идущие от востока к западу лощины, края коих иногда опускаются довольно круто и тем, еще более, увеличивают трудности путешествия.
В этом пустынном пространстве находятся в песке особенные формации, имеющие сходство с известными светящимися трубочками: это образовавшиеся из кристаллизованного песку палочки, которые находятся здесь во множестве, и называются Канарийцами — биргом-чидибе, а жителями Гауссы — каучин-касса, то есть земляными стручками. Многие полагают видеть в них остатки, вырытых белыми муравьями, проходов, обхватывающих крепкие стебли негритянского проса. Может быть, можно было бы дать место и другому предположению, признавая их явлениями, сродными так называемым геологическим тубулитам. Мы уже несколько раз упоминали, что в пустыне были находимы окаменелые древесные стволы, пропитавшиеся кремнеземом и [208] принадлежащие — частью деревьям, которые еще растут вблизи, частью таким, которые уже исчезли, но прежде росли там. A потому, может быть, покажется не совсем невероятным предположение, что в древности здесь находилось небольшое озеро, которое походило на лагуны Бильмы и которое также, как и эти лагуны и натровые озера Фессана, было окружено тростником и кустарником, у коих нижние части стеблей, от действия содержащейся в воде соли, пропитались кремнеземом. Обратились ли воды эти в другое место, вследствие повышения страны, или же они ушли чрез идущие с востока на запад вади — может доказать только точное исследование на месте. Присутствие негритянского проса в стране совершенно бесплодной, равно и термитов, северная граница которых находится около Киббу, почти на 50 немецких миль южнее отсюда, не представляет по крайней мере к тому большого вероятия; точно также мало представляется оснований стараться объяснить, в таком, бедном дождем, вовсе столь частое и ограничивающееся одним местом явление — посредством молнии.
Фогель прислал в Лондон образчики этих трубочек, при чем заметил, между прочим, что они бывают до 18 дюймов длины и различных диаметров от 1-3 линий. “Они торчат, большею частью, перпендикулярно в песке, в самых глубоких местах песчаной равнины", пишет он. “Эти удивительные произведения суть, без сомнения, продукты муравьев, которых в Борну большое количество и которые имеют свойство: сперва покрывать земляною корою дерево, древесные ветви, травяные стебли и т. п. а потом, под защитою этой коры, разъедать все эти предметы. Все поля в Борну усеяны такого рода трубочками, а в лесах они попадаются величиною от 18-25 дюймов в диаметре и находятся всюду, где только были иссохшие деревья. Эти трубочки очень хрупки и ломки; посланные же мною покрылись стеклом вероятно от влияния раскаленного песку. Впрочем, они должно быть уже давно лежат зарытыми в песке, потому что теперь в нем нет ни травяных стеблей, ни муравьев". [209]
Начиная от цепи холмов, которая, по исчислению Фогеля, возвышается, может быть, на 150-200 футов над дном долины, дорога склоняется к Агадемской долине. Эта последняя лежит на 1000 футов над поверхностью моря, а потому немногим глубже Бильмы. Ряды гор, замыкающие на север от Агадема обширную равнину, образуют неправильный бассейн, в котором заключается обильное содержание натра, явно указывающего на то, что прежде это место было бассейном натрового озера, в котором вода испарилась, а осталась одна только соль. Самый Агадем окружен на востоке рядом скал и имеет в ширину не более полумили. Западный и северный края образуют песчаные дюны. И здесь также вся долина заполнена солено-каперсовыми растениями. Они растут здесь в таком обилии и так роскошно, что только ради их тут останавливается в известное время года часть племени Болодуа или Ам-водебе с своими стадами. Когда земля после нескольких дождей становится влажною, тогда на ней, местами, показывается трава, доставляющая животным, — доселе долгое время, поневоле, довольствовавшимся листьями каперса, — немного лучший корм. Два источника — один на севере, другой на юге, оба лежащие в лощине, доставляют караванам отличную воду, с тою только разницею, что в первом источнике вода находится в изобилии, а в другом ее немного. При всем том, путешественники и здесь не могут найти себе спокойного отдыха, потому что в песке водятся верблюжьи вши, которые, после долгого поста, каждого нового пришельца встречают, подобно хищническим туарикам и тибуанцам, как свою добычу. Вообще пустыня не райский сад, и даже малейшая приятность, какую она доставляет, бывает всегда связана с каким-нибудь роковым напоминанием. Даже под зеленью шивака, также как и под пальмами, не всегда проходишь безнаказанно.
Как артист для публики, а хозяин для своих гостей, всегда припасает лучшее к концу, так и Сахара приберегает для путешественников, приходящих с севера, к концу их странствования особенную редкость — пустыню в тесном значении [210] этого олова — пустыню Тинтуму. Уже за 30 миль, которые путешественник должен протащиться до озера Цада, она принимает самый грустный и мрачный вид. Взорам открывается печальная песчаная равнина, около 970 футов над поверхностью моря, нигде ничем не пересеченная, (только на юге источниками Агадема), а чрез 2 мили далее, голый песок представляет контраст с гладью океана, так как последняя изменяется вследствие ветра, и тут страннику можно только по звездам и компасу найти дорогу. Ни одно место от Триполи до Куки не пользуется такою худою славою, как Тинтумская пустыня оттого, что в ней путешественник легко теряет дорогу, а заблудиться в этой пустыне, это — верная смерть. Потому неудивительно, что туземцы смотрят на нее с суеверным страхом и в песчаных облаках, наносимых бурею, полагают видеть толпу злых духов, а воздушные сияния, бывающие здесь очень часто, считают делом сатаны. Так как днем зной здесь бывает невыносим, то жители стараются пользоваться ночным временем, когда бывает более прохлады. Важность угрожающей опасности, понятная каждому, заставляет всех напрягать свои последние силы так, что воодушевление охватывает даже бедных невольников, которым, при том, приходится тащиться по сыпучему песку с навьюченными на головах тяжестями. Они начинают петь дикую песнь своей родины, вожатые по временам стреляют из ружей, и вся эта темная толпа, подобно шествию страшных теней, быстро движется в ночном мраке, пока за усиленным напряжением сил не последует всеобщее изнурение и всеобщее усыпление не принудит остановиться. На привале в этой пустыне нельзя найти даже и следа растения, которым бы можно было развести огонь для приготовления себе пищи. Толченое негритянское просо и немного меду, растворенные вонючею водою из кожаного меха, — вот единственная пища, какая может служить для подкрепления изнуренного тела.
Не взирая на эту ужасающую безжизненность, на это смертельное однообразие и на угрожающие опасности, степной океан имеет [211] в себе что-то такое, что величием своим напоминает поверхность лазоревого океана. Обширная плоскость простирается беспредельно и сливается на горизонте с обширным небесным сводом; глазам представляется один песок и небо, и слабый, беспомощный человек вполне чувствует свою ничтожность и малость в сравнении с гигантскою мощью природы; — но тем живее чувствует он также потребность в посторонней силе, господствующей над пустынею и звездами и постигает то благоговение, с которым странник преклоняется на циновке возле своего верного животного и, обратившись лицом к востоку, произносит фату.
К источнику Бельгашиферри почва понижается на 50 футов, так что она лежит в 920 футах над поверхностью моря. Находящиеся вблизи возвышенности подымаются на 1100 футов. Далее почва возвышается гребнем, который лежит только на 10 миль севернее озера Цада и постепенно понижается по направлению к нему.
В заключение путешествия по пустыне, мы помещаем здесь, в предстоящем профиле, результаты барометрических измерений возвышения местностей, заключающих в себе все пространство от берегов Средиземного моря до Мандарских гор под 8° сев. широты. [212] Упоминаемый нами выше источник, часто бывает засыпан песком так, что приходящие караваны вынуждены бывают прежде употребить много усилий на раскопку земли, пока им удастся добыть скудную жидкость. Особенным счастьем бывает для них, когда благоприятная судьба в одно и то же время приводит туда кочующих тибуанцев, которые иногда предлагают выпить по глотку верблюжьего молока. С другой стороны одинокому страннику подобная встреча всегда угрожает большою опасностью. В этом-то именно месте, по всей вероятности, нашел себе смерть спутник Фогеля, капрал Макгир. Намереваясь возвратиться в Европу с бумагами и собраниями своего господина, он вероятно подвергся, при вступлении в пустыню, нападению разбойников и, несмотря на мужественную оборону, сделался жертвою вероломства.
Обильно падающие дожди и появляющиеся вследствие этого травы гад и ссебод служат радостными предвестниками близости Судана. Но вместе с тем, несколько миль южнее от Бильмы, появляется тонкая колючая травка внутренней Африки — несносный репейник (Pennicetum distichum), о котором мы уже упоминали в описании страны Асбен. [213]
Источник Унгурутин окружен прекрасною растительностью, и в его соседстве, истощенные верблюды подкрепляют себя растущими там в изобилии гадом и ретомом (дрок). Начинаются богатые пастбища, которые могли бы доставлять корм бесчисленным стадам, если бы только это допускало политическое состояние страны. Эти-то пограничные места Борну именно и служат целью для частых набегов, предпринимаемых туариками и племенем келовийцев; и там, где прежде, во времена сильных князей Борну, находились многочисленные колонии тибуанцев, а пастухи канембу переходили с одного пастбища на другое, — туда теперь страус приводит своих птенцов для пищи, а журавль клюет листья распускающейся мимозы. Только разбойник, или охотник проходят торопясь эти дикие пространства.
(пер. Н. Деппиша)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествия и открытия доктора Эдуарда Фогеля в Центральной Африке, Великой пустыне и землях Судана (Эдуарда Фогеля путешествия и открытия в Центральной Африке, Великой пустыне и землях Судана). СПб.-М. 1868
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001