СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕРМАН ВАГНЕР

ПУТЕШЕСТВИЯ И ОТКРЫТИЯ

ДОКТОРА ЭДУАРДА ФОГЕЛЯ

В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКЕ, ВЕЛИКОЙ ПУСТЫНЕ И ЗЕМЛЯХ СУДАНА.

I.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ЛОНДОНА В ТРИПОЛИ

Отъезд д-ра Фогеля из Лондона. — Мальта. — Тунис. — Развалины Карфагена. — Триполи. — Приготовления к путешествию в пустыню. Поездка в Лебиду и Mecceлату.

20 февраля 1853 г. д-р Фогель готовился сесть, в гавани Сутамптона, на почтовый пароход “Бенгал", один из величайших и красивейших кораблей английского флота. Накануне, вечером, и 19 февраля, как рассказывает его друг А. Петерманн, в Карльтон-Террасе, перед домом прусского посольства стояли два экипажа, между тем как внутри самого здания происходила сильная беготня и страшная суматоха. Когда около дюжины небольших, но довольно тяжелых, ящиков уже были кое-как уложен в экипажи, уселись в них двое путешественников; двое других с барометрами заняли свои места еще прежде. Экипажи понеслись с возможною скоростью, чтобы не опоздать к поезду железной дороги и, во время, попасть на пароход. В упакованных ящиках находилось множество [65] подарков или, лучше сказать, предметов обмена для жителей внутренней Африки — большей частью железные предметы, на которые большой запрос в той стране и которые там хорошо ценятся.

Прибыв на станцию железной дороги, в сопровождении своего друга Петерманна, Фогель вытащил из жилетного кармана два хронометра, а обратившись к Петерманну заметил: “Петерманн, вот эти два маленькие хронометра одни стоят 80 фунтов стерлингов; они пригодятся мне для источников Нила."

На следующее утро, до отплытия парохода, пришло известие, неприятно подействовавшее на Фогеля, что Д-р Овервег, пользовавшийся крепким и цветущим здоровьем, не вынес лихорадки на берегу озера Цада. Вместе с тем, д-р Барт извещал о своем решительном намерении, отправиться в знаменитый Тимбукту, не дожидая прибытия сотоварища, о котором он было сначала так сильно хлопотал. Известие это, кроме того, что поразило своею неожиданностью, совершенно изменяло отношения Фогеля к экспедиции. Он оставался один, предоставленный самому себе, и чрез это сделался одним из главных членов в ряду исследователей, которым, кажется, не суждено успокоиться до тех пор, пока перед нами не будут окончательно раскрыты все тайны африканского материка. Поспешность, сначала вынужденная обстоятельствами, стала излишней и главной заботой Фогеля сделалось как можно обдуманней приступить к делу. 20 февраля пароход вышел из гавани Сутамптона, а 24 прибыл на высоту Трафальгара, близ Гибралтарского пролива. С парохода Бенгала он отправил к матери, сильно о нем беспокоившейся, следующие строки:

“После четырехдневного плавания я наконец прибыл в Гибралтар. В первый раз взглянул я отсюда на тот удивительный материк, к исследованию которого судьба избрала меня. Не беспокойся обо мне, мне очень хорошо теперь, и в будущем надеюсь на все хорошее. Из Мальты я напишу по подробней ко всем милым моему сердцу, которых я оставил в Германии, к сожалению, не простившись с ними, по [66] неимению времени заехать к ним из Лондона. До тех пор всем мой сердечный привет. Во вторник надеюсь приехать в Мальту, где я останусь восемь дней."

Однако ж, вместо 8 дней, Фогель остался в Мальте лишь один день, чтобы только переложить свои вещи на фрегат Тигр. С офицерами этого парохода, которые приняли его очень любезно, он скоро вошел в дружеские сношения. Впоследствии, находясь внутри Африки, он услышал о несчастной судьбе Тигра и офицеров его около Одессы, что сильно его опечалило.

Близь Туниса, пароход остановился на четверо суток и таким образом путешественникам представилась возможность осмотреть классические окрестности этого замечательного места. Тунис окружен двумя стенами, из коих во внутренней стене семь, а во внешней восемь ворот. В стороне от города находится соляное озеро, за коим вдали виднеются цепи холмов. К сожалению, озерный бассейн, довольно большой, но мелкий, [67] заражает окрестности города невыносимым запахом; внутренность же города, в котором полагается до 200 тысяч жителей, имеет неприятный вид от множества развалившихся или недоконченных строений. Что касается последних, то они своим существованием обязаны странному обычаю, вследствие которого, если хозяин дома умирает во время постройки оного, то дом не достраивается.

Для европейцев особенную прелесть представляют развалины Карфагена, находящиеся невдалеке от города. Ворота, чрез [68] которые лежит путь к развалинам, единственное, что осталось от старого Карфагена. Среди зеленых ролей и рощей олив пролегает довольно скверная дорога к возвышенности, на которой Людовик Филипп, в 1841 г., велел построить часовню в память Людовика Святого, на том месте, где этот христианнейший король пал жертвою чумы, вместе с половиною своего войска, когда во время своего похода против Туниса, бывшего притоном морских разбойников, укрепился окопами на Карфагенском мысе. Путешественник всюду встречает в окрестностях следы прежних зданий, которые тянутся вдоль морского берега, а иногда и под водой. Обломки порфира, кусочки лазоревого камня, остатки старого стекла и мозаики покрывают землю, на которой пастух пасет свое стадо коз, а шакал ищет ночью добычу. Фогель отыскал несколько монет, которые, в числе прочих предметов, отослал к своим родным и знакомым.

Подобно позвоночному хребту чудовищной змеи, клубится старый водопровод, на расстоянии 18 немецких миль, с горы Цован и собирается в несколько водоемов. Это единственный остаток, напоминающий величие древнего Карфагена. И все-таки это место развалин указывает нам только на римский Карфаген. Положение же древнего, тирского Карфагена, с его величественным замком Бирсою, окруженным крепкими стенами и башнями, с его прекрасным храмом Аполлона, облитым золотом, с его храмом Эскулапа, к которому вели 60 ступеней и в котором сенат давал аудиенцию иностранным послам, с его адмиралтейством и военными гаванями — весьма трудно определить. Семьсот тысяч Пунийцев имели в нем свои жилища, но после страшного кровопролития, произведенного в нем победителями, город сгорел и римский консул Корнелий Сципион торжественно предал это место проклятию. С тех пор никто не осмелился там селиться и позднейшая колония, успевшая в особенности развиться в царствование императора Августа, возникла уже несколько в стороне от старого города. Река Баградас, которая впадает здесь в море, нс будучи на всем [69] своем протяжении очищаема и задерживаема рукою человека, уже несколько раз изменяла свое устье, засоренное грязью и мусором, и даже мало по малу стала себе искать нового русла.

Римский Карфаген был покорен Вандалами, правители коих имели в нем свою резиденцию, но в 706 году Гассан, полководец Абдул-Мелек-Бен-Мервани, разорил Карфаген и сравнял его с землею. Из его-то развалин выстроился преимущественно новый Тунис; древний же Тунис, небольшое местечко, существовал уже с давних времен.

Из Туниса, фрегат поплыл без остановки к Триполи, куда Фогель прибыл 7 марта 1853 г., как раз в день своего рождения; ему совершилось тогда ровно 24- года.

Вид с моря на Триполи очень красив. Множество минаретов и куполов купален очень выгодно выдаются на темной зелени финиковых деревьев, возвышающихся среди живописных групп городских садов. В противоположность Тунису, эта часть берега пользуется благорастворенным воздухом, а постоянно ясное небо позволяет путешественникам подробно осмотреть этот довольно замечательный пункт. Город, имеющий более 20 тысяч жителей, лежит на мысе которого окрестности богатою своею произрастительностью указывают на чрезвычайную плодоносность почвы. Гавань защищена укреплениями и может, во всякое время года, доставить безопасное убежище многочисленному флоту купеческих кораблей. Но за то непосредственно к городским садам примыкает голая, необитаемая пустыня, и огромные пространства зыбкого песку грозно напоминают о неизмеримой Сахаре. Это место с его окрестностями представляет поразительную картину. Невольно сравниваешь темно-синюю поверхность Средиземного моря с печальным морем бесконечной пустыни. Кристаллические волны первого издавна носили корабли промышленных народов. Средиземное море было колыбелью культуры и европейского образования, в его водах отражались храмы Греция и художественные произведения Италии. Сахара же, и в наше время, как и за тысячу лет, остается страшным и неподвижным убежищем варварства, безжизненности, чем-то мертвым [70] и отталкивающим. Потоки умственного прогресса, мощно охватившие все народы по берегам Средиземного моря, их наука, искусство, нравы, культура, давшие плодотворные плоды — все это не достигается, не прививается к песчаной пустыни с ее скудными пастбищами и с ее кочующими жителями. Только по грудам костей несчастных, павших жертвою, или жестокости человека, или неприязненной природы, можно узнавать немногие тропинки, пересекающие пустыню в разных направлениях. Но никакие опасности не были в состоянии остановить юного отважного путешественника. Хотя пустыня представлялась ему трудною преградою, для преодоления которой необходимы были долговременные усилия, но за пределами ее находилась страна его заветных дум и желаний. Он чувствовал в себе призвание заключить связь между народами внутренней Африки и благословенной Европы.

Английский консул в Триполи, полковник Герман принял молодого путешественника самым дружеским образом, и в продолжение его четырехмесячного пребывания в Триполи, заботливость и попечения гостеприимного семейства консула дошли до того, что и в родительском доме не могли бы быть предупреждаемы с большею предусмотрительностью, все нужды и потребности такого трудного и продолжительного путешествия.

Город, в котором Фогель прожил такое долгое время, гораздо красивее, нежели каковы вообще прочие города Африки.

Из всех значительнейших местечек в Варварийских владениях на северном берегу, Триполи наиболее усвоил себе европейскую цивилизацию. Улицы хотя и узки, но полиция, довольно строгая, неусыпно заботиться о чистоте их и о порядке в городе. В нем находится несколько хороших караван-сараев для приезжающих изнутри страны туземцев и три гостиницы для европейских путешественников. Город окружен огромным валом с шестью бастионами. Дворец паши отличается от прочих зданий своею величиною и красотою. Главная зала в нем выстроена и украшена с большим вкусом: великолепный трон стоит прямо против дверей, а по бокам находятся [71] колонны из черного мрамора. Прочие же комнаты, пристройки и проч., разумеется, распределены и выстроены не так, как того требует изящный вкус европейца.

Главнейшие публичные здания, между которыми отличается в особенности базар невольников, и дома знатных особ, все каменные и белятся иногда по два раза, в год. Дома же [72] менее богатых строятся из земли, мелкого камня и цемента. Все они в один этаж, о четырех сторонах, с двором в середине и плоскими крышами, служащими не только для прогулок, но и для собирания дождевой воды, которая посредством труб проводится в водоемы. Только у особенных богачей дома двухэтажные. Окна выводятся обыкновенно во двор, почему на улицы выходит одни только голые стены, с едва заметными узкими дверями. Если встречается окно на улицу, то смело можно предположить, что дом принадлежит европейцу.

В комнате туземца можно найти только циновки и подушки. По ночам ходят сторожа по улицам, для безопасности, а днем — особенные рабочие, которых обязанность заключается в тои, чтобы смотреть за чистотою улиц и подбирать с них всякую дрянь, — учреждение, довольно странное в восточном городе. Товары иностранных купцов, сложенные в городских зданиях, за плату, относительно незначительную, находятся в совершенной безопасности. У ворот здания всегда находится на страже чиновник паши, записывающий все приходящие и отходящие товары и отвечающий за их целость.

Из памятников прошлого уцелела великолепная триумфальная арка, построенная в честь Марка Аврелия, до сих пор интересная своею скульптурною работою и надписями на мраморе, не смотря на то, что она уже обезображена и находится в полуразрушенном состоянии.

Судьба города и вообще области Трипополийской с ранних пор была тесно связана с судьбою Карфагена. Разделяя с ним блеск и величие, Триполи тоже страдал во время падения последнего и долгое время был римскою колониею. После падения Римской империи, он находился продолжительное время в забвении, но в VII столетии арабы вторглись в него и, ослепляемые фанатизмом, уничтожив все следы римских нравов и искусства, стали с мечом в руках вводить свою веру.

В царствование Карла V, водворились там мальтийские рыцари, но не надолго; в 1551 году Синан паша и Драгут Раис вытеснили их, и с тех пор город остался под [73] владычеством туземных правителей. В 1663 г. известный английский адмирал Блек (Blake) положил конец морским разбоям триполийцев, заключил к ними договор, и когда пираты нарушили его, то он предпринял удачное нападение на город, разрушил некоторые укрепления гавани и таким образом принудил триполийцев к выполнению заключенного договора. Мало по малу установились дружеские отношения между Триполи и Англиею, а чрез нее и с другими европейскими державами. Хотя паша, собственно, зависит от Порты и посылает ей постоянную дань, но в сущности он совершенно самостоятелен и управляет народом деспотически. Население Триполи состоит из смеси берберов, арабов и турок, между ними втерлись еще евреи, большею частью занимающиеся торговлею, а некоторые и ремеслами. Еще проживает в нем значительное число негров из внутренней Африки, отчасти в качестве рабов, отчасти же как вольноотпущенные и временно проживающие. Легко возбуждаемая необузданность страстей, отличающая народы жаркого климата, свойственна также и триполийцам, у которых ссоры нередко кончаются кровопролитием. Но еще хуже то, что вражда часто оканчивается отравлением — средством, к которому в иных случаях, прибегает само правительство, напр., если нужно избавиться от лица, сильного по своему положению, но нетерпимого правительством. Так как яд обыкновенно примешивается в кофе, то в тех случаях, когда предполагают такого рода отравления, говорят: «он выпил свою чашку кофе», что сделалось у триполийцев в роде пословицы. Доктору Барту случалось не раз, во время его путешествия в Гурияновых горах, что арабы с недоверием принимали предложенный им кофе и выливали его вон, не выпив ни глотка. Жители этих гор, возвышающихся на юг от Триполи, были покорены пашою Гаметом, в 1713 году. Этот энергический человек завладел также областью Фесаном, куда принимал очень охотно иностранцев, знающих ремесла, и вообще сделал очень много для благосостояния страны. Во время его правления, развились преимущественно мануфактуры шерстяных изделий, выделка сафьяна и пр. [74]

Во время продолжительного пребывания Фогеля в Триполи, по случаю его сборов и приготовлений к путешествию, в город прибыл родственник султана борнуанского Ахсен (Ахмед). Он возвратился из путешествия в Мекку с своею свитою, и так как Фогелю посчастливилось войти с ним в дружеские отношения, то они условились отправиться вместе в Куку. Хотя вследствие этого Фогелю пришлось еще несколько времени пробыть в Триполи, но с, другой стороны путешествие с большим караваном было значительно безопаснее. Время до своего отъезда он употреблял на упражнения в верховой езде и на экскурсии в окрестностях Триполи, занимаясь вместе с тем астрономическими и метеорологическими наблюдениями. Кроме того он обучил своих спутников умению обращаться с инструментами, для того, чтобы они впоследствии могли быть полезными. В марте он писал к кавалеру Бунзену о своих занятиях и пребывании в Триполи следующее: “Английский консул полковник Герман принял меня очень радушно и я живу в консульском доме, на крыше которого я устроил обсерваторию; мои люди с метеорологическими и магнитными инструментами помещены очень удобно на даче, невдалеке, всего полчаса ходьбы из города. Я должен здесь пробыть еще около четырех недель, пока не прибудут некоторые вещи, выписанные из Мальты для моего путешествия. Время, проведенное мною здесь, ни в каком случае нельзя считать потерянным: я учусь по-арабски, упражняюсь в верховой езде, в стрельбе и проч. Учусь также препарировать шкуры животных и птиц, чтобы и зоологии принести посильную пользу. Здоровье мое, как и моих спутников, — прекрасно, равно уверенность и бесстрашие, с коими идем на встречу будущему; Бог, хранящий нас в настоящую минуту, не оставит нас и в будущем! Родственник султана борнуанского, о котором сказано выше, был очень образованный человек, свободно говоривший по-арабски и прежде того путешествовавший с Клаппертоном. Фогель беседовал с ним очень охотно и узнал много интересного о его отечестве. Между прочим, на вопрос Фогеля о путешествии в Занзибар, он [75] отвечал, что это дело довольно трудное, так как придется проходить чрез землю неверных, не носящих никакой одежды, не говорящих ни на каком языке и вообще ни с кем не сообщающихся. Про Тимбукту, он рассказывал Фогелю, что это слишком далеко от Куки и что туда никто из Куки не ездил. До Дарфура он знал про все; озеро Фитри, по словам его, высохло и превратилось в лощину — за несколько лет перед тем вода было опять показалась на поверхности, но потом снова исчезла. На озере Цаде, с некоторых мест, не видно ничего кроме неба да воды, и ни с одного пункта нигде нельзя видеть противоположный берег, острова же видны с южной стороны. Из этих островов некоторые так велики, что их нельзя обойти менее, чем в три дня. Тангалия (по мнению Барта, вероятно, “Ангалия") была ему хорошо знакома: она находится от Куки в расстоянии четырех дней пути, из коих три дня надо ехать водою, а один день сушею, — между обоими этими городами много сношений.

Мнения знающих людей в Триполи, у коих Фогель осведомлялся на счет предположения Барта о поездке в Тимбукту, все склонялись к тому, что это предприятие очень сомнительно и опасно, так что он сам начал серьезно бояться за своего соотечественника. Климат в Кано описывали таким нездоровым, что будто даже арабы на лето удаляются из него. А Сокото и Тимбукту, рассказывали, наполнены самыми отъявленными негодяями из Марокко и самими фанатическими арабами.

“При таких обстоятельствах," писал тогда Фогель в своем письме к кавалеру Бунзену, “самое лучшее, что я могу сделать, это прямо отправиться в Куку, откуда я по крайней мере могу войти в сношения с Кано, и дождаться там возвращения Барта. В случае, если бы он, чего Боже упаси, не возвратился в Куку, то я могу, на основании моих инструкций, продолжать дальнейший путь, на сколько дозволит мне благоразумие, а потом возвращусь с экспедициею в Англию по тому пути, какой мне покажется лучшим (на Занзибар). Во всяком [76] случае, однако же, на берегах озера Цада я проведу от шести до девяти месяцев."

В письме к профессору д'Арресту от 14 марта он писал следующее:

“Обоих солдат генерального штаба, которые находятся при мне, я обучил всем приемам, необходимым при обращении с разными инструментами, так что они теперь у меня не только управляют метеорологическим отделением, но и довольно удовлетворительно отмечают азимуты солнца, равно и высоту солнца и звезд. Мои астрономические инструменты заключаются в двух хронометрах Молине, которые ходят очень хорошо (ни у одного не бывает более — 6" в день), в писториевом зеркале, в круге Катепа, в семидюймовом серебряном секстанте Долланда, с подразделениями на 10 секунд, в зрительной трубе и т. д. Магнитный аппарат в полном составе: азимутный компас, инклинаториум и веберов снаряд для определения горизонтальной силы. Затем, кроме термометров и гигрометров у меня есть еще три отличных путевых барометра и я первый делаю попытку перевезти их через ужасную пустыню. У Барта и Овервега было 30 термометров, и только один барометр, который они, естественно, вынуждены были бросить здесь, как негодный. У меня тоже был такой барометр, — сер Джон Гершель настаивал на этом так долго, что я был вынужден купить его, — который я и подвергнул испытанию во время моей поездки в Лебаду (Leptis major) и Инсулату, но при этом оказалось, что, не смотря на величайшую осторожность и самую медленную езду, инструмент этот иногда в течение четверти миди, падал или подымался на целые дюймы. Впрочем это то же самое, что носить стенные часы в кармане и требовать, чтобы они верно показывали время. Я почти совершенно здоров и нисколько не страдал от жары (41^о Ц. в тени)."

Местечко Лебида, куда Фогель совершил поездку, о которой он упоминает в письме, лежит на берегу моря в 15 милях от Триполи, в направлении от него на ост-зюд-ост. Дорога туда пролегает через называемые пять русл, т. е. долин, которые [77] от Меселатских гор тянутся по направлению к морю, большую часть лета совершенно сухи и только в очень дождливую зиму наполняются водою, впрочем не всегда тоже достигающею моря. Значительные пространства между Триполи и Лебидою носят характер совершенной пустыни, которая только близ Лебиды переходит в подгородную почву. Город этот был колониею финикиян и был основав еще во время господства этого предприимчивого народа; даже при римлянах он еще долго слыл красивым городом. В настоящее время остатки разрушенного города покрывают местность почти в четверть мили величиною, а по берегу они тянутся на расстояние полутора часов пути, представляя в высшей степени заманчивое поле для исследователей страны. Еще и теперь находятся там огромные столбы, стены, ворота, иногда даже из отличнейшего гранита, разбитые статуи, мраморные доски с пуническими, греческими и латинскими надписями, а также остатки огромных водопроводов. Близь нынешней Лебиды, можно видеть следы храмов и римских терм, а немного далее довольно значительные остатки амфитеатра. У самого моря заметны развалины старинных укреплений, а между каменьями и мусором часто попадаются шлифованные камни и монеты.

Трудно представить себе более резкий контраст, когда между блестящею картиною, рисующеюся в уме историка при взгляде на эти величественные развалины, свидетельствующие о высокой культуре и необыкновенном великолепии, и нынешним народонаселением этих стран, живущем, по большей части, в бедных хижинах из глины и до такой степени умственно ограниченным, что, найденные случайно, драгоценные камни нередко уничтожаются им из одного пустого суеверного страха.

По средине этого поля развалин, протекает выходящий из гор поток — у древних Циниф, а у теперешних жителей вади Каам, образующий близ моря лагуны и болота. У карфагенян были выстроены через эти воды длинные мосты, от которых еще и теперь ложно видеть остатки столбов. Между тем как древние около этого потока устраивали громадные плотины, [78] запруды и водохранилища и тем укрощали временную ярость вод, предупреждая разорение и образование болот и отводя воду в искусственные плантации, которые у них были разведены вплоть до самого берега, — нынешние же обитатели этих стран разрушили прежние сооружения или по крайней мере допустили их до упадка и теперь, опасаясь разлива горного ручья, со страхом удаляются от его берегов. Образующиеся болота рождают лихорадки, которые истребляют народонаселение, а с уменьшением числа жителей уменьшается и количество плодоносных лесов, доставляющих деревням тень. Как остаток существовавших прежде плотинных построек и вместе с тем, как живое свидетельство обширности прежних сооружений, находится и теперь еще, в получасе от Лебиды, вверх по течению, стена, имеющая в длину 975, а в толщину от 12-14 футов.

Недалеко от небольшой бухты “Вирста Легата," близ Лебиды, выстроена турками, в недавнее время, небольшая слабая крепостца, имеющая всего каких-нибудь сто квадратных шагов. Впрочем крепостца эта производит очень приятное впечатление своими зубцами и маленькими бастионами, выкрашенными белою краскою.

Не смотря на то, что нынешние обитатели-мезелаты, в сравнении с прежними пуническими и римскими колонистами, являются в очень невыгодном свете, они все-таки известны за самых трудолюбивых и старательных работников из всего народонаселения, обитающего в прочих частях провинции триполийской. Действительно, многочисленные сады, окруженные высокими заборами из колючих опунций и плантации финиковых и оливковых деревьев очень приятно поражают путника, приезжающего из прочих провинций пашалыка, на огромные пространства лишенных растительности. Еще до сих пор сохранилась рощица старых оливковых деревьев, носящая название — «сада фараонова» (сл. стр. 72), потому что народ первое разведение их приписывает древним повелителям Египта. Замок Мезелата, до которого вообще простиралась поездка Фогеля, расположен на утесе из известняку и выстроен весь из огромных плит, [79] взятых из древних развалин. Деревня Кустабат, находящаяся оттуда невдалеке, состоит вообще из 3-400 каменных хижин. Названная перед этим крепостца есть по всей вероятности произведение испанцев. Она выстроена, треугольником и защищена несколькими бастионами. Народонаселение во всех [80] деревнях этой области состоит на половину из арабов, а на половину из евреев, из коих последние терпят многочисленные притеснения от первых.

От 15 апреля Фогель писал к своему другу Патерманну следующее:

“Из надписи (Триполи) вы можете видеть, что я все еще нахожусь здесь и пламенно ожидаю прибытия судна, которое должно привезти посуду, седла и сбрую для лошадей, чай, порох и т. под.; все это было заказано нами уже четыре недели тому назад, потому что этих вещей или нельзя достать вовсе или за двойные цены и очень худого достоинства!" — В другом письме, от 14 июня, к нему же, Фогель прибавляет:

“Наконец-то через несколько дней я буду в состоянии отправиться в Мурзук. Моя продолжительная остановка здесь была решительно неизбежна. Вы не имеете понятия о том, сколько всего требуется для сооружения экспедиции, отправляющейся в трехлетнее сухопутное путешествие, и как вообще это здесь трудно вследствие того, что нельзя положиться на арабов и что в высшей степени трудно добиться здесь какой-либо незначительной малости. Почти все надо было выписать из Мальты. Но теперь все уже почти готово, караван расположился в Аин-Сара и состоит из 30 верблюдов, из коих 15 мною куплены, а 15 наняты. Я еду верхом, а мой главный арабский слуга на дромадере. Под моим начальством состоят, кроме двух саперов, еще двое черных слуг, повар, двенадцать погонщиков верблюдов и двое молодцов для “all work" (всякого дела). У меня есть запасы всякого рода, их хватит на три или на четыре года, а до того времени, я надеюсь, удастся достигнуть и до Индейского океана. Подарки, присланные мне из Англии, превосходны, так что я рассчитываю на благосклонный прием при дворе борнуанском."

“Дело в том, что султан борнуанский послал королеве английской, в знак своего высокопочитания клык слона и хвост жирафы, и полковник Герман просил графа Кларендона отблагодарить за это султана присылкою каких-нибудь предметов, [81] которые могли бы доставить ему большую радость. Он предлагал прислать: шлем, панцирь и саблю, подобные тем, какие бывают у английской кавалерии, а также золотые часы с репетиром. Вместе с тем имелось в виду дать ему что-нибудь в знак благодарности за оказанную предупредительность в отношении Барта и Овервега.

Посланный султана показался Фогелю “величайшим глупцом", какого султан мог приискать во всем своем государстве. То был обыкновенный негр, не могший дать путешественнику ни малейшего объяснения ни на что. Слуга его был невольник, захваченный в плен на юге от озера Цада. И так как Фогель обращал преимущественное внимание именно на эти страны, то он и писал: “я постараюсь взять его к себе в услужение; он может мне быть полезен как переводчик и т. д. Если его земляки все таковы, как он, то мне нечего опасаться дикарей, — он очень добродушен и предан мне, — нашу дружбу скрепила в особенности нитка голубого бисера."