-

ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ В АЛЖИРИИ.

Риф есть система высоких гор, находящаяся между гаретскою степью и морем. Восточная оконечность ее, образуемая бени-снассенскими горами, примыкает к границе французских владений, и рядом холмов соединяется с трараским пиком. Главная цепь, изменяясь в ширине, идет с востока на запад, параллельно с берегом, до Танжера, где смешивается с отрогами большого мароканского хребта. Почти на первой трети своего протяжения, она отделяет от себя на север цепь второстепенную, которая, простираясь на несколько миль, образует своею оконченостию мыс «лас Форкас». В этом-то обширном углублении, очерченном с востока двумя большими линиями, и почти на вершине угла, лежит город Мелилья.

Абдель-Кадер расположился с своею деирою в равном расстоянии от реки Млуи и испанской колонии. Один выбор этой позиции свидетельствовал о политической и военной дальновидности эмира. Он имел насупротив себя море, [150] омывающее подножие гибральтарской скалы, а позади цепь утесистых гор, обитаемую фанатическими племенами, в содействии которых он был уверен, и которые никогда не признавали власти марокского императора. Кроме того, избранная им естественная крепость имела многие выходы, и представляла удобства к предпринятию неожиданных вылазок. В несколько часов, Абдель-Кадер мог двинуться на восток к реке Уэд-Кису, следуя морским берегом, или устремиться на юг к Ушде, или, наконец, явиться внезапно на западе, в равнине тазской, пройдя узкую внутреннюю долину, которая, начинаясь от устья Млуи, разделяет Риф на две параллельные отрасли. К несчастию, эти самые прикрытые пути, долгое время дававшие ему полную свободу в действиях, и привели к нему неприятелей. Можно сказать, что эмир сам проложил дороги, по которой следовали мароканские войска. То, что составляло его силу, и погубило его.

В первое время алжирской эмиграции, марокский император не обращал большого внимания на Абдель-Кадера; но, в последствии, узнав о честолюбивых замыслах эмира, стал тревожиться его опасным соседством. Прежде всего отыскал он, посредством ловких лазутчиков, агентов и поверенных хитрого претендента, и, разумеется, все виновные были немедленно казнены, а имущества их конфискованы. Последнею мерою предосторожности было истребление племени Бени-Амеров.

Очистив таким образом местность, Абдер-Раман разделил свою армию на три корпуса. Первый, выступивший из Тетуана, двигался малыми переходами на восток, по крутой береговой тропинке. Из двух других корпусов, пришедших вместе из Феца в Тазу, один спустился во внутреннюю долину Рифа, а другой, обогнув подошву южной цепи, и направясь по левому берегу Млуи, смело проникнул в глубокое ложе, [151] прорытое этою рекою чрез бени-снассенские горы. В тоже мгновение, правый берег был занят ушдским каи, который имел при себе несколько сот всадников. Наконец, как о дополнении этой наступательной системы, должно упомянуть о выгодных позициях, занятых полковником Мак-Магоном и генералом Ламорисиером. Колонна генерала, состоявшая из четырнадцати эскадронов, занимала на высоте Ушды, дефилеи, соединяющие гаретскую степь с равниною Ангадов, а между тем полковник Мак-Магон, с несколькими баталионами пехоты, наблюдал за течением Уэд-Киса.

Положение Абдель-Кадера было критическое. Не подвергая себя упреку в малодушии, он мог бы последовать словам мира и покорности, которые произносили тихо и тайно его мудрейшие советники; но, в таком случае, ему надлежало сделаться или смиренным подданным Франции, или рабом марокского императора. Возможно ли было допустить эту ненавистную мысль, ему, эмиру, который так долго боролся с Французами, как самостоятельный властелин, и заставлял трепетать Абдер-Рамана на престоле? Как решиться смирить свою гордость до столь жестокой необходимости? Покорясь Франции, он был уверен в спасении собственной жизни и жизни своих приближенных; но тогда надобно было бы оставить родную землю, переплыть моря и навсегда отказаться от всех предприятий. Если же, с другой стороны, он отдастся в руки марокского императора, то сохранит, может быть, слабую надежду когда нибудь играть ту же славную роль, которую пятнадцать лет поддерживал с изумительным искусством; но с этой минуты, жизнь его была бы угрожаема ежеминутно, и он мог заранее считать себя жертвою таинственной смерти. В вероломном пленении своего халифа Бугамеди, он видел достаточное доказательство, что от Абдер-Рамана нельзя ожидать помилования. [152]

Абдель-Кадер колебался. Быть может, дух его, до сих пор невозмутимо спокойный и твердый, впервые ощутил грустное предчувствие. Но с его сердцем, недоумение не могло быть продолжительно; решившись на последнюю попытку для поддержания своей славы и власти, он двинулся на восток. Достигнув реки Млуи, он расположил свою деиру в сильной оборонительной позиции, на правом берегу; потом, воротясь на левый берег со всеми своими конниками, смело остановился при соединении двух долин, насупротив двух мароканских корпусов, которые приближались к нему. План его был искусный и отважный. Эмир знал, что жители Рифа находились в волнении, и надеялся обратить в свою пользу это волнение, еще не имея определенной цели. Сначала он намеревался атаковать слабейший из мароканских лагерей, тот, который преграждал ему с югозапада внутреннюю долину Рифа. В случае успеха, он предоставил бы добычу побежденных Кабилам, которые, конечно, не отказались бы от грабежа, а потом перешли бы на его сторону. После этого, Абдель-Кадер хотел устремиться на другой мароканский лагерь, расположенный на реке Млуе, в той уверенности, что первая победа повлечет за собою другую, более легкую и блистательную. Наконец, он намеревался взволновать всех приморских жителей, и вместе с ними броситься на Фецскую дорогу.

При закате солнца, ободренный эмир собрал вокруг себя своих регулярных всадников, долго говорил с ними, не только как начальник, но как отец и друг; потом, сообщив им свой смелый план, предложил робким и слабым удалиться, обещая им прощение и забвение. Лишь только стемнело, он выступил в поход. Авангард его гнал перед собой несколько верблюдов, обмазанных горючим веществом, которое предполагалось зажечь при приближении к [153] неприятельскому лагерю. Расчет был тот, что верблюды, объятые пламенем, бросятся в средину палаток Мароканцев, одни из них зажгут, другие опрокинут, и что суеверные мароканские солдаты, вскочив со сна, будут поражены ужасом при виде этого фантастического зрелища. Их лошади и вьючные животные, испуганные криками верблюдов, или ослепленные пожаром, разбегутся и увеличат беспорядок. Тогда, пользуясь общею суматохою, конники эмира могут выбирать свои жертвы по произволу, а сам Абдель-Кадер бросится прямо на императорскую палатку в возьмет заложником старшего сына Абдер-Рамана.

Этот план ночной атаки напоминает войны древних времен, хотя и не льзя думать, что бы он был заимствован из истории греческой или римской. Как бы то не было, но он обещал успех. К несчастию, трусость почти всегда неразлучна с изменою. Между людьми, имевшими слабость оставить эмира, некоторые уже перешли к его врагам, и обо всем известили Мулей-Ахмеда.

После затруднительного перехода, продолжавшегося несколько часов, Абдель-Кадер остановился в виду мароканских огней для последних распоряжений, как вдруг передовые разъезды донесли ему, что Мулей-Ахмед бежал. Вне себя от нетерпения, эмир пришпорил своего коня в поскакал в неприятельский стан. Действительно, здесь все было безмолвно и пусто; палатки еще стояли, но людей в них не было. Нет более сомнения, что императорская армия не осмелилась даже дождаться грозного врага. Убежденный в этой истине, Абдель-Кадер приказал своим воинам расположиться на ночлег, и решился выждать рассвета, чтобы двинуться вперед и довершить свою победу.

Но как жестоко обманули его все расчеты! Когда стало светать, эмир увидел на высотах, окружавших его со всех сторон, всю армию Мулей-Ахмеда, готовую [154] вступить в бой. В ту же минуту, мароканские полчища, за которыми следовали Кабилы, ринулись с неистовыми воплями на горсть Абдель-Кадеровых воинов. Завязалась кровопролитная и ожесточенная борьба.

Абдель-Кадер, заметив опасность, немедленно приказал своему слабому отряду отступать; но дорога, по которой он пришел беспрепятственно, была занята толпами неприятельских пехотинцев и конников. Пользуясь беспорядком, он успел кое-как пробраться, но целый день должен был отражать атаки Мароканцев, и потерял своих храбрейших воинов. Наконец ему удалось выйти из долины на открытую местность, и в то время, когда раненые его спешили на правый берег Млуи, он, в главе своей регулярной кавалерии, стремительно атаковал и опрокинул императорскую армию. Истомленный, убитый горем, эмир переправился после этого на противоположный берег, и, не собирая своей деиры, выжидал пока неприятель скроется в долине. Борьба эта долженствовала повлечь за собою самые решительные последствия. Эмиру оставалось теперь одно спасение — бегство по дороге к алжирской границе. Если бы ему удалось проскользнуть между полковником Мак-Магоном и генералом Ламорисиером, и, миновав ангадскую равнину, проникнуть в пределы Сахары, то он мог бы еще выиграть время, или, по крайней мере, получить от Франции выгоднейшие условия.

На утро рокового дня, Абдель-Кадер шел к Уэд-Кису, сопровождаемый плачем и стонами своей деиры. В следующую ночь, взяв направление по левому берегу реки, и таким образом уклонившись от полковника Мак-Магона, он стал отыскивать прохода между последними отрогами бени-снассенских гор; но все дороги, до малейшей тропинки, уже были заняты кавалерией генерала Ламорисиера. При первых ружейных выстрелах, которыми обменялись обе стороны, эмир [155] остановился: эта железная душа, побежденная судьбою, изнемогла наконец под бременем злополучия. Туземный офицер из оранских спагов, приглашенный к нему, получил из рук его печать, для вручения ее, в знак покорности, генералу Ламорисиеру. Генерал, с своей стороны, послал Абдель-Кадеру свою саблю, вместо охранной грамоты.

Эмир попросил лишь малого срока на устройство дел своей деиры, и на грустную, вечную разлуку с своими верными сподвижниками.

Через два дня, на сиди-брагимском поле битвы, Абдель-Кадер в первый раз преклонил свою голову, как бы в наказание за кровавое истребление здесь Французов, и сдался генералу Ламорисиеру. На другой день, он был отведен пленником в Немур, и подарил свою знаменитую вороную кобылицу Герцогу Омальскому.

The history of the Sikhs. By W. L. M. Gregor, M. D. Surgeon I st. E. B. Fusiliers, late I st. E. L. Infantery. 1846. London. 2 vols. (История Сейков. Соч. Мак-Грегора. 1846, Лондон, 2 тома, в 8 д. л. Стр. XII и 292, X и 878).

Мак-Грегор, автор этой книга, участвовавший, по званию полкового врача, в сотледжской кампании, посвятил свой труд Главнокомандующему Лорду Гоу и офицерам сотледжской армии, как слабую дань уважения к их непоколебимому и неодолимому мужеству на полях Мудки, Ферозшаха, Аливаля и Собраона. Сочинение разделено на две существенно различные одна от другой части: первый том заключает в себе историю Сейков; второй посвящен военным действиям против них в 1845-1846 годах.

Главное преимущество предлежащего сочинения состоит в том, что материалы, для него были собраны или на самом месте событий, или, по крайней мере, в недальнем от них расстоянии, а большая часть второго тома изготовлена посреди битв одной из достопамятнейших кампаний. Автор намеревался дать своему труду форму историко-политическую, но необыкновенная быстрота, с которою следовали друг за другом грозные происшествия, необходимость издать книгу в такое время, когда отношения Пенджаба к Англии в высшей степени возбуждали любопытство публики, наконец и [139] многочисленные служебные обязанности не позволили Мак Грегору заняться окончательною отделкою книги. Не смотри на то, автор вполне достиг предположенной им цели, представив важную и любопытную картину постепенного развития Сейков и ожесточенной борьбы с ними Англичан. Представляем общее обозрение сей замечательной книги.

Сейки, населяющие Пенджаб, составляли вначале незначительное племя; в последствии, образовав религиозную секту, повиновавшуюся учителю или гуру, они обратилось не к завоеваниям, но к распространению своих верований. Некоторые азиатские историки производят слово «гуру» от «гироха», т. е. соединения различных каст) обыкновенно же полагают, что «гуру» означает учителя или наставника, и что последователи его называются учениками или сейками. Следовательно, название «Сейки не есть имя собственное, а нарицательное. Первый гуру был Нанук, последний Говинд Синг, преемник которого Бунда, за отмену нескольких обычаев, не принадлежит, по мнению правоверных, к Истинным учителям, хотя Сейки, вопреки своих наклонностей и желаний, и принуждены были повиноваться этому грозному предводителю. Акалы, ревностные последователи Говинда, всячески противодействовали стараниям Бунды поколебать старинные обычаи и правила; многие из них заплатили за это жизнию, но смерть для «бессмертных» — таков смысл названия Акалов — ничего не значила. По кончине Бунды, все его нововведения были забыты, учение Говинда восстановлено, и только синяя одежда, прежде всеми носимая, была предоставлена с сего времени, в виде исключительного права, Акалам, как правоверным Сейкам по преимуществу.

Первоначальный мирный характер Сейков, в следствие претерпенных ими бесчисленных гонений за веру, превратился в воинственный. Доказательством тому [140] может служить, между прочим, ответ, данный правителем Пенджаба Шаху Надиру, возвращавшемуся из Индустана. Шах спросил: «Есть ли в Пенджабе беспокойные люди?» Губернатор сказал, что по близости Умритсирского Пруда собираются каждые полгода толпы мятежных сейков-факиров. Шах Надир спросил потом, где их жилища, и получил в ответ: «Родина их — седло». Завоеватель, улыбнувшись, прибавил: «Надобно рассеять мятежников, а землю их разорить».

В последствии, когда Ахмет Шах вторгнулся в Пенджаб, земиндары возмутились, и с этих пор началось возвышение Сейков, так что когда Ахмет удалился в Кабул, они собрались в числе 40 или 50.000, разграбили Лагор, утвердились в окрестностях его, и построили там несколько укреплений. В то же время появились Сейки на берегах Рави и разбили войска Ахмет-Шаха, который, будучи тревожим их нападениями, оставил в Лагоре правителем Юхан-Хана, а сам отступил в Силькот. Юхан-Хан, двинувшись против Сейков, не мог их настигнуть, потому что они постоянно уклонялись от открытого боя с превосходным в числе неприятелем. Только триста сейкских наездников решились встретить Патанов, и, подпустив их к себе на выстрел, дали по ним залп, столь удачный, что ни одна пуля не была пущена даром: значительное число Патанов остались на месте, другие бежали. Ободренные сим неожиданным успехом, Сейки преследовали бежавшего неприятеля, и таким образом одержали первую решительную победу над Афганами.

Собственно царство Сейков возникло при преемнике Ахмет-Шаха, знаменитом Тимуре; каждый сирдарь взял себе во владение известный участок и поддерживал земиндаров, часто возмущавшихся против Тамерлана. Постепенно распространялось новое государство от [141] Сахаранпура, на востоке, до Аттока, на западе; Мультан и Сиид были границами его на юге, а Коте-Кангра, Джумму и Бембер, на севере. Области сердарей назывались миссулами.

Автор излагает историю важнейших миссулов, из которой видно, что они вели между собой постоянные войны до начала нынешнего столетия, когда Ренджит Синг восторжествовал над своими соперниками силою меча и превосходством ума, и образовал одно владение из самых разнообразных частей. Основатель сейкской монархии, сын Маха-Синга, родился 2 ноября 1780 года, в то время, когда отец его овладел укрепленным Рузулгуром, и получил потому название Ренджита, то есть, поля сражения. После смерти Маха-Синга, он остался восьми лет, под опекою матери и дивана.

Не входим в дальнейшие подробности о тех мерах и средствах, которыми Ренджит-Синг успел поставить себя на степень неограниченного властелина; укажем только на отношения Махараджи к Англии и на его военные действия.

Первое точное известие о владениях Англичан в Восточной Индии получил Ренджит-Синг в 1805 году, когда Марат Джусвунт Рао и Амир-Хан бежали с значительным отрядом в Пенджаб, преследуемые генералом Лордом Леком до Джеллалабада. При посредстве Махараджи вскоре заключен был мир между Англичанами и Маратами. Ренджит часто беседовал с Джусвунтом; от него узнал он обстоятельно о британской монархии в Ост-Индии, с изумлением внимал рассказам о воинских подвигах Англичан, и, решившись жить в мире с столь грозными соседями, отправил к Лорду Леку посольство. Ост-индское правительство, с своей стороны, послало Меткельфа агентом в Умритсир, где он прожил два месяца. Неожиданное [142] и вовсе неважное событие дало решительное направления преобразовательным планам Махараджи. По случаю одного магометанского празднества, конвойные солдаты Меткельфа раскинули палатки. Узнав об этом, Акалы собрались в числе трех или четырех тысяч человек с тем, чтобы разбросать шатры и воспрепятствовать совершению праздника. Сначала, Меткельф старался подействовать на фанатиков убеждениями и не хотел доносить о их намерении Махарадже; во он скоро удостоверился, что все советы его были напрасны, и потому, собрав свой конвой, состоявший из пяти сот человек, приготовился к обороне. Сипаи стремительно атаковала нестройные толпы Акалов, многих положили на месте или ранили, а остальные убежали в город, преследуемые английскими солдатами. Ренджит-Синг, находившийся в это время в Говиндуре, не только не разгневался, но сам отправился в палатку Меткельфа, поздравил посланника с столь храбрым войском, и с этой минуты твердо решился ввести в своей армии оружие и дисциплину Англичан. Победа, одержанная несколькими сотнями Сипаев над четырьмя тысячами лучших сейкских солдат, открыла Махарадже глаза.

Дня через два после сего происшествия, заключен был, 25 апреля 1809 года, договор между Ренджитом и Меткельфом. Повелитель Сейков свято сохранял его до самой кончины своей.

В 1822 году прибыли в Пенджаб Аллар и Вентура, люди как будто созданные именно для осуществления преобразовательных планов Махараджи. Усердным трудам сих Европейцев и генерала Кура, который присоединился к ним в последствии, обязана сейкская армия высокою степенью дисциплины, ее отличавшею. Услуги, оказанные Вентурою и Куром, имели прочнейшее основание в сравнении с тем, что сделал [143] Аллар; ибо в то время, когда сейкская кавалерия постепенно забывала уроки своего наставника, артиллерия и пехота еще в последних битвах доказали превосходство методы Кура и Вентуры.

О прочих Европейцах, находившихся в службе Махараджи, автор говорит подробно на странице 250-й и следующих. Италиянец Авитабиле занимал лишь гражданские должности; Англичанин Фоулькс, прибывший в Пенджаб в 1835 году, хотя и отличался решительным характером, для которого не существовали препятствия, хотя и слыл отличном офицером, был однако умерщвлен Сейками самым бесчеловечным образом: они сожгли его на костре. Много любопытных сведений сообщает автор о принятии к Лахорскому Двору различных европейских выходцев, денежные требования которых бывали, большею частию, столь велики, что Ренджит, щедро плативший жалованье людям образованным, часто отказывался удовлетворять их.

Нет сомнения, что Ренджит Синг обладал редким умом; но ошибочно было бы сравнивать его с европейскими полководцами и завоевателями, имевшими на своей стороне преимущества образования. Таланты Махараджи была чистая натура, не развитая воспитанием, и, опираясь на них, он умел восторжествовать над всеми препонами, которые встречались ему при победоносном стремлении его к лахорскому престолу. Если поставить завоевания Ренджита в паралель с завоеваниями Шаха Надира, то, конечно, подвиги последнего окажутся блистательнее; но плачевный исход царствования и самая жизнь Надира свидетельствуют о недостатке в нем предусмотрительности и здравого рассудка, тогда как властитель Пенджаба одарен был сими качествами в превосходной степени. Средства, которыми Ренджит умел удержать за собой свои завоевания, выказывают его [144] энергию в гораздо более ярком свете, нежели все победы, одержанные им на полях битв.

Записка, представленная Мак Грегором в 1838 году тогдашнему Генерал-Губернатору Лорду Аукленду, и написанная после продолжительного пребывания у Ренджит-Синга, которого он лечил, заключает в себе много неизвестных доселе подробностей о дружественных отношениях Махараджи к Ост-Индскому Правительству. Эта записка составляет содержание 15-й главы книги. Любопытны в особенности статьи, имеющие предметом свидание Лорда Бентинка с Ренджитом в Рупере, в октябре 1831 года, путешествие главнокомандующего сэра Генри Лена в Лахор, в марте 1837 года, празднества по случаю бракосочетания внука Махараджи, Нонехал Синга, нравы и обычаи двора и характеристические черты Сейков.

Акалы отличаются характером свирепым, и обнаруживают в своих поступках смесь жестокости и коварства; один вид Европейца приводит в бешенство сих фанатиков, так что, при встрече с Христианином, они не могут удержаться от ругательств и оскорблений. Ренджит много способствовал к обузданию этого племени, и хотя подобная задача сопряжена была с немалыми затруднениями, однако железная воля Махараджи умела образовать из Акалов войско, удержавшее впрочем свою особенную одежду и свое оружие. Но какую одежду? Она едва прикрывает наготу полудиких солдат, и часто случается, что Акалы сбрасывают с себя все, кроме конусообразной, синей чалмы. В минуты исступления, даже чалма становится оружием по своему замечательному устройству: она состоит из нескольких разной величины стальных обручей, наружные края которых отточены так остро, что могут наносить тяжелые раны, когда Акал, надев чалму на палец в [145] роде колеса, и, завертев ее, с быстротою бросает в своего противника. Кроме этого оружия, Акалы имеют обнаженный меч, которым, в бою, с неистовством и воплями махают вокруг своей головы.

Первая часть оканчивается смертию (30 июня 1839) Ренджит Синга. При описании жизни его, автор руководствовался дневником, веденным главою одного магометанского семейства в Пенджабе, и собственными наблюдениями во время пребывания своего при Лахорском Дворе.

Кончина Махараджи повергла в уныние весь Пенджаб; знали, что покойный не оставил достойного по себе преемника, который бы мог сохранить в целости новое политическое здание, им сооруженное. Старший сын Ренджита, Хуррук-Синг, по наружности весьма похожий на отца, но не имевший ни одного из его внутренних достоинств, умер через год по вступлении своем на престол, и тогда взоры всех обратилось на любимца армии, внука Махараджи. Действительно, Нонехаль, от юности сроднившийся с военною жизнию, отличался умом деятельным, самостоятельным, дальновидным, и сам Ренджит был уверен, что Сейки найдут в нем достойного государя. Надежда сия не исполнилась. Нонехаль Синг, возвращаясь с похорон отца, был убит камнем, брошенным с городских ворот, в ту минуту, когда он въезжал в них с своею свитою. На престол вступил Шир Синг, тоже любимец армии, хотя старый Махараджа никогда не признавал его своим сыном. Шир Синг, характера кроткого, по принятии власти совершенно изменился, сделался жестоким, пристрастным к вину, так что самые приближенные его разочаровались в своих предположениях. И этот Махараджа погиб насильственною смертию, по наущениям Ашит-Синга. Ему наследовал Дулип-Синг. [146]

В правление Шир-Синга разразились над Англичанами бедствия в Кабуле, и если бы Махараджа не был с Ост-Индским Правительством в дружественных отношениях, то отряд Бригадира Вейльда, назначенный для занятия Джеллалабада, едва ли бы мог пройти чрез Пенджаб. Даже, корпус Генерала Поллока, долженствовавший отмстить Акбар-Хану, не дошел бы до своей цели, если, бы Шир Синг и народ захотели воспрепятствовать его движению. По счастию, лахорское правительство свято хранило договор с Англичанами, и не только снабдило различными потребностями войска направленные в Афганистан, но еще поддержало их действия особым отрядом Сейков. Не смотря на то, Генерал-Губернатор, Лорд Элленборо, опасаясь, что мирные отношения Лахора могут измениться, собрал, в 1842 году, сильный обсервационный корпус в Ферозпуре, которым надеялся, в случае надобности, поддержать войска, возвращавшиеся из Афганистана под начальством генералов Поллока и Нотта. Опасения его была напрасны, потому что Англичане с торжеством перешли на левый берег Сотледжа, всюду радушно принимаемые Сейками.

Но анархическое состояние Пенджаба, после Шир Синга, внушило британскому правительству справедливые опасения: оно поспешило отправить войска к пограничным городам, Ферозпуру и Лудиане. В это время Англичане воевали с Гвалиором, в Сейки, уже изменившие свой образ мыслей, с нетерпением ожидали исхода сей войны. Неоднократно приходило в Лудиану известие о намерении их переправиться через Сотледж и вторгнуться в британские пределы; но победы, одержанные Англичанами над Маратами на полях Махараджпура и Пуниара, имели столь решительное влияние на движения Сейков, что мысль о переходе за Сотледж осталась до [147] времени неисполненною. Однако английские войска не были удалены из Ферозпура и Лудианы.

Наконец, при Дулип-Синге, заносчивость Сейков достигла высшей степени: они уже не хотели ограничиваться Пенджабом, но мечтали о завоевании Индостана и даже почитали себя способными сокрушить британское могущество. Подобный замысел не приходил в голову и самому Ренджит-Сингу, ибо когда, в 1828 году, во время осады Бортпора, Раджа Дуржун Сауль предлагал платить ему ежедневно по одному лаку рупий, если он согласится действовать против Англичан, Махараджа отвечал: «может быть мне и удалось бы оттеснить Унгрес-Бахадуров (так называл он Британцев) до Аллигура, но потом они опять отбросила бы меня за Сотледж, и даже выгнали бы меня из моих владений». Во времена Ренджита давно миновались; вместо мощной руки умного владыки господствовало мнение необузданного войска, которому не могла противоречив Рани, только по имени бывшая опекуншею сына и правительницею государства. Войско решило начать войну с Англичанами.

В таком положении находились дела в ноябре 1845 года. Хота ежедневные донесения и говорили о предположенном вторжении Сейков, однако британское правительство не хотело верить сим слухам. Между тем и в присылаемых из Англии бумагах так строго предписывалось избегать всякого вмешательства в пенджабские дела, что Ост-Индское Правительство должно было принять выжидательную систему, и Генерал-Губернатор Лорд Гардинг не почел, по этой причине, нужным сосредоточить на Сотледже корпус для воспрепятствования переправы неприятеля. Не так поступал Главнокомандующий, и не мог иначе. поступать по своему званию: он разослал пограничным войскам и важнейшим военным постам приказ быть в готовности. [148] Когда же Сейки действительно переправились по левый берег Сотледжа, оба генерала, Гардинг и Гоу (Gough), обнаружили редкую энергию: военный пост, учрежденный Лордом Элленборо в Умбале, оказался весьма выгодным; войска, здесь находившиеся, были подвинуты к Куне-Ка-Сераю, и из этого местечка объявил Генерал-Губернатор войну.

Автор книги, по самому званию своему, не мог писать исключительно для людей военных, и имел в воду обширнейший круг читателей; не смотря на то, его история сотледжской кампании удовлетворяет всем военным требованиям; просто и ясно излагает Мак-Грегор военные; действия, подкрепляет собственный рассказ извлечениями из официальных депешей, приводит черты неустрашимости и храбрости сражавшихся, касается характера Сейков и туземных солдат ост-индской армии, говорит о будущности индо-британской монархии и сообщает сведения о врачебных и медико-полицейских учреждениях войск, в которых служил. Таким образом развивается перед читателем живая картина, соединяющая в себе поучительное с любопытным. Заметим еще, что автор, при составлении своего труда, пользовался содействием Капитана Комба, которого превосходная карта движений сотледжской армии приложена к книге, и перепискою своею с генералом сэром Гарри Смитом о некоторых, подробностях ферозпурской битвы. Следовательно, он старался сообщить своему сочинению возможное совершенство и в военном отношении.

Отличительные черты этой кампания суть: быстрота ее открытия, отчаянное сопротивление Сейков, огромная потеря в европейских офицерах, и солдатах и непродолжительность действий, в следствие которых Англичане овладели столицею Пенджаба и предписал мир. [149] Материальные выгоды, приобретенные ост-индским правительством по лахорскому договору, были незначительны в сравнении с тем нравственным влиянием, которое произвели победы над Сейками на всю Индию, от мыса Коморина до Кабула.

Не смотря на все быстрые меры, пронятые Англичанами для противодействия вторжению, Сейки, еще за несколько месяцев, успели перевести за Сотледж большую часть своей артиллерии и скрыть ее на поросшей кустарниками местности. Генерал-Губернатор получал об этом и о дальнейших движениях неприятеля ежедневные известия, но, в точности исполняя свои инструкции, он, до последней минуты, не хотел быть зачинщиком.

Надлежало ожидать упорного со стороны Сейков сопротивления. Но если бы их многочисленное войско решилось действовать против Англичан на открытой местности, то, вероятно, кампания кончилась бы скорее, хотя урон в людях едва ли бы мог быть незначительнее, принимая в соображение, что многие баттареи, как, например, при Махараджпуре, надобно было брать штыками. Сейки помнили однако блистательную победу Англичан над Маратами, и потому были убеждены в необходимости сильных полевых укреплений. Разумеемся, что штурм такой укрепленной позиции, какова была ферозшахская, должен был, стоить огромной потери в европейских офицерах и солдатах (39 европейских; 17 туземных офицеров, 654 унтер-офицера и рядовые и 10 ласкаров убито, и 86 европейских и 19 туземных офицеров, 1.665 унтер-офицеров и рядовых и 12 ласкаров ранено), находившихся под смертоносными картечными выстрелами слишком ста орудий. Равномерно и при Собраоне, аттаки первою и второю дивизиями сильно укрепленных валов не могла обойтись без значительного урона. [150]

При начале кампании, большинство было того мнения, что она продолжатся, по крайней мере, два года, в если бы деда предала другой оборот, если бы, после сражения при Ферозшахе, Сейки перешла на правый берег Сотледжа, то Англичане должны были бы последовать за ними к Лахору или Умратсиру в Говиндуру, и кампания, оконченная в четыре месяца, затянулась бы на год, а может быть и на два года. Следовательно обстоятельство, что вся кампания ограничилась левым берегом Сотледжа, было главною причиною ее непродолжительности.

Таковы главные черты знаменитой сотледжской кампании; прибавим к ним несколько общих замечаний.

Надменность Халсы, то есть, отборной сейкской дружины, была так велика, что, в ослеплении своем, они уже видели себя властителями британских областей в даже назначили Бенаресского Губернатора. Но и Ост-Индия не удовлетворяла их честолюбивым замыслам: конечною целию их было завоевание Лондона, под которым они разумели всю Британскую Монархию, хотя еще не знали как доберутся до него, морем ли вокруг Мыса Доброй Надежды, или сухим путем, через Суэзский Перешеек. Вопрос сей они думали решить в Калькутте. Не должно удивляться такой самоуверенности; Сейки справедливо сознавали свою храбрость, но они не понимали или не хотели понять, что армия их лишена единства, что храбрость их не общая, а отдельная, частная, что если один Сейк мог одолеть Индуса, то, в целом, силы их не могли бороться с ост-индскими войсками. В войнах с прочими восточными народами Англичане решали судьбу азиатского государства обыкновенно одною победою, потому что сражались с наемными солдатами, для которых война была делом необходимости, средством к жизни. Не таковы были Сейки. Даже после страшного кровопролития при Собраоне, когда [151] тысячи из них устлали своими трупами поле битвы или нашли смерть в волнах Сотледжа, оставшиеся в живых решились бы на новое сражение с такою же готовностию, как будто победа увенчала их необыкновенные усилия. И вот где источник того отчаянного сопротивления, которое стоило Англичанам, в четырех сражениях, 1.407 убитых и 4.915 раневых. Если бы стратегические соображения соответствовали храбрости каждого Сейка, то потери Англичан была бы вдесятеро больше, не смотря на то, что Главнокомандующий ост-индскою армией еще никогда не терпел поражений, не смотря на осторожные и вместе энергические действия Генерал-Губернатора, не смотря, наконец, на блистательное мужество, которым сыны «Старой Англии» так часто отличались на полях Индии.

Но самое время открытия кампании доказывает недостаточность соображения со стороны Сейков, ибо вместо того, чтобы переправиться через Сотледж в жаркую пору, когда ни один Европеец не выносит знойного солнца Индии, когда свирепствуют лихорадка, холера и апоплексия, они перешли в начале холодной погоды. Может быть, это зависело и от разлития рек Пенджаба в жаркие месяцы, но, во всяком случае, декабрь месяц был для Сейков весьма невыгоден.

Другая важная ошибка состояла в том, что английские полки беспрепятственно сосредоточились на назначенных им сборных пунктах. Партизанские отряды Сеймов могли бы нанести им вред неисчислимый.

Не льзя также не признать ошибкою, что Сейки не тотчас атаковали Ферозпур, ибо хотя город и был защищаем отрядом, расположенным в укрепленном лагере, однако сэр Джон Латтлер едва ли бы мог устоять против действий тяжелой артиллерии. Говорят, будто Сейки просили Лал Синга вести их к [152] Ферозпуру, но он не согласился, полагая, что под укреплениями Англичан заложены мины. Ферозпур должен был почитать себя счастливым, что не подвергся атаке, потому что неприятель наверное разорил бы тамошние казармы и разграбил базары; но сирдар Лал Синг, неохотно выступивший в поход, спешил возвратиться в Лахор, хотя, разделив свои войска, и мог бы затянуть кампанию на неопределенное время. Дело в том, что многие предводители Сейков не желали войны и были только орудиями в руках необузданных солдат.

Англичане называют собраонскую битву индийским Ватерлоо. Трудно найти точки сближения между сими двумя сражениями. На полях Бельгии, Англичане, подкрепленные Пруссаками, боролись с одним человеком, который, последним напряжением сил, старался возвратить прежний блеск своей померкшей звезде; этот исполин дрался собственно за себя, а не для сохранения чести войска. Напротив, на берегах Сотледжа, дрался целый народ, дралась армия, и предводители ее вовсе не желали победы; скажем более: Сейки сражались, в сущности, сами собой, без предводителей, не для освежения блеска прежних дней, но для того, чтобы загладить стыд трех потерянных сражений. Англичане, в свою очередь, без союзников одержали победу. Нет, Собраон не Ватерлоо, хотя, после сражения, дорога в Лахор точно так же была открыта Британцам, как за тридцать один год перед тем в Париже.

Должно сознаться, что английские генералы, офицеры и вся армия вполне заслужили те награды и почести, которыми щедро наделило их признательное отечество. На берегах Сотледжа «исполнили они свою обязанность так, как ожидала Англия», говоря словами Нельсона. Кровопролитные, быстро следовавшие одно за другим побоища при Мудки (28 ноября), при Ферозшахе (21 и 22 декабря [153] 1845 года), ори Аливале (28 января) и наконец при Собраоне (10 февраля 1846 года) привели Британцев к воротам Лахора, а с зубчатых стен столицы «старого льва» гром пушек возвестил мир, подкопавший в основании огромное политическое здание, сооруженное Ренджит-Сингом.

Читателей, желающих ближе ознакомиться с знаменитою сотледжскою кампанией, отсылаем к статье, помещенной в четвертой книжке Военного Журнала на 1847-й год. Эта статья (Последние Военные События в Ост-Индии) составлена по официальным документам, обнародованным английском правительством, и пояснена шестью чертежами.

Текст воспроизведен по изданию: Последние события в Алжирии // Военный журнал, № 2. 1848