-

ВСТРЕЧА СО ЛЬВОМ.

Несколько лет тому назад, находясь в Капштадте, я, имел случай познакомиться со многими из тех отважных торговцев, которые ведут свой прибыльный и опасный торг в странах, к северу от Оранжевой реки. Их торговые разъезды часто продолжаются не менее двух лет; они переезжают на повозках своих от одного племени к другому до тех пор, пока не продадут всех своих товаров; тогда они возвращаются в Капштадт, с большими гуртами скота, с целым грузом страусовых перьев, шкур, слоновой кости и других дорогих товаров, продажа которых нередко приносить им от четырех до пяти сот на сто. Большая часть из тех, которых я узнал, вели торг в землях, лежащих на западном, берегу Африки, между Оранжевою рекою и Бенгуэлой. К числу самых смелых и счастливых торговцев принадлежал некто Хилтон; он был английский поселенец, имел небольшое состояние, приобретенное у племен Намака и Дамара, и сбирался оставить торговлю. Он был, как я слышал, не только опытный продавец и отважный охотник, но и один из лучших исследователей южной Африки. Мне удалось оказать ему маленькую услугу, и за то он очень охотно рассказывал мне все, что знал об этой стране. Услуга моя состояла в том, что я выпросил свободу одному намакскому невольнику, приведенному Хюттоном из-за Оранжевой реки.

Этот молодой невольник, по телосложению и характеру, был настоящий Готтентот.

Ничтожный рост, смуглая кожа, глубоко вдавшиеся глаза, маленький нос, резко обозначенные скулы и особенно густые [25] волосы были у него как принадлежности людей этого рода. Как многие из его соотечественников, он жадно любил крепкие напитки, и употребляя их, бывал весел; в другое же время он был молчалив, важен и даже, можно сказать, угрюм. Под действием винных паров он был оживлен, шумлив, придирчив и воинствен до крайности. В таких случаях он ссорился и дрался со всеми черными собратами, которые находили такое же удовольствие дразнить его, какое находят лондонские школьники, когда попадется в их руки новый товарищ провинциал. Однажды случилось ему вступить в отчаянную драку с огромным Негром из Мозамбика, пьяница был избит до полусмерти, полиция схватила его и упрятала в тюрьму. Хозяин бедняка просил меня вступиться и ходатайствовать об его освобождении. Объяснив обстоятельства арестования начальнику полиции, я легко успел в своем деле. Аполлон (имя Готтентота) был освобожден; в тюрьме он имел время протрезвиться и придти в себя.

Мне показалось странным особенное беспокойство, выказанное хозяином в этом деле. Чем объяснить его привязанность к молодому дикарю? Аполлон не был привлекателен ни с виду, ни в обхождении. Он, казалось, любил своего хозяина, но характер его нисколько не был лучше его фигуры; умственные способности были вовсе не блестящие. Я знал, что г. Хюттон, несмотря на то, что занимался торговлею, был честен, и хотя был страстный охотник, однако имел чувствительное сердце. Потому я предполагал, что Аполлон был поручен его благосклонности и присмотру самими родителями молодого человека, и Хюттон, желая исполнить свое обещание, всячески защищал его, когда это было нужно. В тот же вечер Хюттон пришел ко мне, чтобы поблагодарить за одолжение. Между разговором я сказал ему, что вероятно молодой Намака был ему хороший слуга, если он столько заботится об его участи.

— Я должен быть ему благодарен, отвечал Хюттон, он мне спас жизнь.

— Как, этот дикарь! вскричал я, не заботясь о выборе выражений; уверяю вас, это для меня удивительно.

— А между тем это совершенная правда. Десять лет тому [26] назад, я нашел Аполлона на северном берегу Оранжевой реки. Ему было тогда не больше одиннадцати лет; я думаю так, хотя вообще трудно определять возраст тамошних жителей. Я его нашел под навесом из сучьев и дерну, измученного лихорадкою и близкого к смерти. Готтентоты имеют обычаи покидать таким образом своих больных и стариков, когда эти не могут следовать за своим племенем. Этот ужасный обычай служит извинением строгому суждению некоторых путешественников, хотя в других отношениях Готтентоты не так злы и порочны, как их описывают. Разумеется, я взял мальчика в повозку, и дал ему принять хинины и других лекарств. Через несколько дней больной выздоровел. Он сказал мне, что его зовут Ткетке; это имя мне показалось слишком варварским, и я заменил его именем Аполлон. С тех пор, Аполон следует за мною повсюду и старается выказать свою привязанность, как умеет. Между тем он вполне дикарь. Он исполняет мои приказания, и только мои, пока их может упомнить, т. е. в продолжение двадцати четырех часов; очень редко память его удерживает что-нибудь дольше этого времени.

Несмотря на мое влияние, я не могу сделать из него члена общества умеренности или общества мира. Он напивается каждый раз, когда достанет вина, и в пьяном виде готов отвечать на малейший вызов. Впрочем он верный слуга и лучший стремянной, какого я только знаю. Мы называем стремянным Готтентота или негра, который ездит за нами верхом, возит наше запасное ружье, заряды и провизию, добивает подстреленную дичь и исполняет другие маленькие обязанности.

— Так вы, г. Хюттон, в свою очередь также спасли его жизнь, заметил я.

— Может быть, отвечал он, хотя он мог выздороветь и без меня. Готтентоты и Намаки до крайности живучи; нужен продолжительный голод и страшные, изнурительные болезни, чтобы сокрушить их жизненную силу. Наконец, вот каким-образом он успел отблагодарить меня.

Однажды поехал я с двумя повозками и двенадцатью [27] слугами в страну Дамара. Двое из слуг были из Мозамбика; другие были Готтентоты и из Намака, нанятые мною перед отъездом. Большая часть из них найдена мною по сю сторону Оранжевой реки, в селении миссионеров, называемом Старый-Шмелен. Негры были хорошие слуги; в Капштадте они приобрели к тому некоторый навык. Другие могли управлять повозками, и только иногда я допускал их преследовать дичь, которую они хорошо знали. Местность была им знакома и в этом они были мне истинно полезны; во всем другом надо было беспрестанно за ними смотреть. Природа одарила их особенною трусостью, и хотя многие из них умели стрелять, мне не удалось ни разу уговорить их идти на буйвола или носорога; о льве нечего и толковать. Я убил двух или трех носорогов без малейшей помощи со стороны моих слуг, исключая Аполлона, который всегда бодро стоял подле меня, хотя от страха у него стучали зубы и слезы ручьем катились из глаз.

Однажды после обеда я остановился у пруда, к которому ночью приходили разные звери утолять жажду. По всему берегу видны были их следы. Место было знакомо Намакам, и они просили меня удалиться, говоря, что львы очень свирепы в этих окрестностях, и ночью могут не только напасть на наших быков, но и на нас самих. Странная вещь! если лев, хоть один раз попробует человеческого мяса, то предпочитает его всякому другому, и охотно презирает другую добычу, когда может овладеть человеком.

Мне не для чего было подвергать опасности моих быков и прислугу, и потому я охотно отошел мили две в сторону и там расположился на ночлег в маленькой долине, откуда пруд не был уже виден. Мы развели большой огонь, чтобы предохранить себя от диких зверей, и пустили быков собирать бедную траву, росшую там между скалами.

Но мне все-таки хотелось послать добрую пулю в какого-нибудь льва; уже три года, как я не испытывал этого удовольствия. Так как я не был вполне уверен в себе, то на всякий случай старался уговорить своих слуг следовать за мною на этой охоте. Только трое согласились на мое предложение; другие остались поддерживать огонь и присматривать за [28] быками. Перед закатом солнца мы пришли к пруду, и тотчас принялись за работу: кирки и заступы были с нами; шагом сто от воды вырыли мы яму, глубиною от трех до четырех футов. Но краям положили мы землю, вырытую нами и таким образом устроили род траншеи; зарядив ружья, мы засели в яму ожидать прихода львов. Ночь прошла в ожидании. Множество животных приходило утолять жажду; только лев не был в их числе. Серны, газели, зебры, дикие лошади и другие звери приближались к нам на расстояние выстрела, но мы не стреляли: нам не нужно было их мяса, а выстрелы могли предостеречь львов. Но и сидя смирно мы не выиграли ничего. При восходе солнца мы вышли из засады, усталые, раздосадованные, измученные ночью, проведенною без сна. Мы слышали рев, но невидали им одного льва; наши повозки и быки отвлекали их от пруда. Люди, оставленные нами, усердно поддерживали огонь; в крайнем страхе, вместе с быками, держались они так близко огня, что ни один лев не осмелился напасть.

Итак я потерял надежду встретиться с этим гордым животным; но как мне не хотелось воротиться к своим с пустыми руками, то мы и решились хоть что-нибудь подстрелить, и тем вознаградить свою неудачу. Едва успели мы пройти несколько сажень, как небольшое стадо серн выскочило на нас из колючего кустарника; какой-то страх гнал их прямо на нас; я выстрелил из двух стволов своего ружья и свалил из них самого большого; слуги мои последовали моему примеру, но без успеха. Еще не успел я опустить приклад, как огромный лев вышел из кустарников и пошел медленно на нас. Расстояния было всего сто сажень, так что зарядить ружье было невозможно. Притом неожиданное появление льва так поразило меня, что несколько секунд я не знал на что решиться; после первого изумления я увидел наконец, что нам осталось только одно средство. Когда туземцы идут на льва, вооруженные копьями и ножами, то поступают так: при приближении зверя, они опускаются на землю, один подле другого. Лев бросается на одного из них; иногда бедняк бывает убит одним ударом когтей или зубов; но большею частью отделывается опасной раной. [29] Другие в то же время хватают льва за хвост и приподнимают, что мешает ему обернуться; наконец остальные поражают его копьями и ножами. Случается, что лев бывает убит; случается, что и он разорвет двоих или троих из людей; другие между тем спасаются бегством.

Мне хотелось употребить тот же способ: дерзко встречая врага, мы могли устрашить его или, по крайней мере, выиграть время, необходимое для того, чтобы зарядить ружье. И так я громко закричал «Садитесь, садитесь!» Но тут же заметил, что мои спутники убежали при одном виде льва, и уже взлезали на холм, за которым были наши повозки. Аполлон после уверял меня, что он думал, что и я спасаюсь бегством, только не так скоро как они. Он взбежал на холм, и только тогда заметил свою ошибку.

И так я остался один. Бежать было поздно, даже, если б я побежал вместе с Намаками, и тогда лев догнал бы меня на первых шагах. Ружье не было заряжено; охотничий нож был у Аполлона: я его отдал ему, когда мы копали яму. Один, без оружия, я считал себя наверно погибшим. «Боже, вскричал я, будь милостив к моей жене и детям», и со страхом ожидал последней минуты.

Между тем, лев, казалось, не торопился; он приближался спокойно, уменьшая мало по малу свой шаг. Наконец, остановился невдалеке от меня, сел на землю, как кошка, и зорко смотрел на меня; я также присел на земле и смотрел на него, сколько мог бодрее. Еще в школе случилось встретить, не помню в какой книге, что животные не выносят зоркого взгляда человека, и хотя никогда мне не удавалось убедиться в этом на опыте, я все-таки решился употребить в дело свои глаза. К несчастно, взгляд мой не имел никакого действия: лев жмурил глаза, посматривал по сторонам и больше ничего. Наконец он прилег поджав лапы и опустив подбородок на землю, совершенно как кошка, наблюдающая за мышью. По временам он облизывал губы: по всей вероятности, он недавно пообедал, и теперь вовсе не хотел есть. Я угадывал его намерение: ему хотелось приберечь меня к следующему обеду; львы любят свежее мясо, и мой неприятель явно решился ждать возвращения апетита. [30]

Надо признаться, я находился в самом критическом положении. Я читал сочинение какого-то миссионера, что один Готентот был в положении, подобном моему; после целого дня ожидания, вечерком бедняк заснул; когда же проснулся лев уже исчез.

— Этот случай я знаю, сказал я: ваш Готентот счастливо отделался от беды.

— В сущности, продолжал купец, лев есть ни что иное, как огромная кошка. Есть люди, которые рассказывают про великодушие льва: сущие пустяки. Если лев встречает добычу и сыт, то часто не обращает на нее внимания. Он редко убивает просто из кровожадности; но ведь и кошка имеет те же наклонности, если ее не приучили к противному. Сытая кошка играет с пойманною мышью. Она приберегает ее ко времени, когда снова почувствует голод. Точно также делает и лев, особенно если ему предстоит съесть человека; по крайней мере так думают жители этих стран. В таком случае, уверяют они, лев ждет, пока человек заснет и потом при пробуждении бросается на него.

Лев, который караулил Готентота, вероятно, принужден был удалиться, испуганный каким-нибудь страшным для него предметом. С моей стороны я был уверен, что мой лев только и ждет, чтобы я заснул и тогда, при первом моем движении, бросится меня растерзать. «Я буду жив, думал я, пока буду в силах противиться сну; если же забудусь от утомления, то наверно проснусь не иначе, как в челюстях льва».

Про этих словах я невольно выразил ужас.

— Не пугайтесь, сказал Хюттон, улыбаясь, вы видите, я цел и невредим. Мне только хотелось показать вам всю опасность, в какой я находился, прежде чем расскажу, как избавился от нее. Вы знаете, что я не спал всю предыдущую ночь; можете вообразить, как я был голоден и утомлен. К счастию, еще утром я выпил достаточно Воды и таким образом не был мучим жаждой. Без этого обстоятельства я наверно был бы побежден утомлением и тяжелыми впечатлениями дня. Солнце ярко осветило пустыню; песок накалился и жег мои ноги. [31]

На мне была тогда войлочная шляпа с широкими полями, защищавшая меня от непосредственного действия лучей; и все таки солнце ни когда так жестоко не беспокоило меня. Я не терял бодрости и готов был воспользоваться всяким благоприятным случаем.

Мои люди могли придти ко мне на помощь; но нет! я знал их трусость; при том же лев, при малейшей попытке, прежде всего бросился бы на меня и растерзал.

— Зачем же вы не попробовали зарядить ружье, спросил я у Хюттопа.

— Пробовал, да не удалось; при первой попытке, старый мошенник поднял голову и заворчал, как будто хотел сказать: «потише, любезнейший, ни с места или, знаешь...» Не успел бы я насыпать пороху, как уже был бы в зубах и под когтями.

Предо мной был самый огромный лев, какого я когда-либо видал, с огромной седой гривой и прелукавыми глазами. Вы не можете себе представить, как смышлены эти старые львы; например, он знал, что ружье может быть для него вредно, знал также, что мои люди находятся вблизи; но временам он обращал в ту сторону пытливые глаза.

В таких случаях мое сердце сильно билось в груди и пот каплями выступал на моем теле.

— И было от чего, заметил я. Так лев целый день лежал неподвижно пред вами?

— Ну нет, отвечал мой гость, он был в беспрестанном движении, и это самое поддерживало мое внимание и не давало мне уступить усталости. Стадо зебров бежало мимо нас; заметив льва, они как сумасшедшие бросились в сторону. Лев приподнялся с земли и быстро поглядел на беглецов. Львы очень любят мясо зебров, и я надеялся, что это избавить меня от неприятеля; но он остался, конечно рассудив, и очень основательно, что может быть ему не удастся догнать зебр, а меня он упустит. Итак он снова прилег, посматривая на меня с особенною живостью и страшным ревом; ему хотелось сказать мне: ты видишь, приятель, я предпочел тебя зебру; ты, конечно, меня вознаградишь. В душе я проклинал старого злодея, но остерегался браниться вслух, опасаясь [32] привлечь на себя его внимание. Новая тревога постигла меня с другой стороны. Лев внимательно посмотрел по направлению к повозкам, поднялся на лапы, оскалил зубы и зарычал, как будто заметил что-нибудь особенно неприятное. После я узнал, что Аполлон уговорил других слуг освободить меня вооруженною рукою; и действительно они вооружились с ног до головы и взошли на холм. Отсюда их зоркие глаза могли видеть нас; за то стоило льву приподняться и зарычать, как все храбрецы, без ума от страху, уже были опять у повозок. Лев снова прилег, протянул лапы, зевнул, поморгал глазами и, казалось, выказал усталость. Но он решился ждать ночи, иначе теперь же покончил бы со мною.

К вечеру, я услышал отдаленный рев, что до крайности встревожило льва. По звуку казалось, львица ищет своего супруга. Он вставал и снова ложился, расхаживал взад и вперед, вообще не знал, на что решиться. Наконец, все-таки не откликнулся и голос львицы замер вдали. Это была самая ужасная для меня минута: если б лев подал голос своей супруге, она, наверное голодная, мигом бросилась бы на готовый ужин. Кажется, старый мошенник имел ту же самую мысль и потому счел за лучшее помолчать.

Наконец наступила ночь. Звезды ярко заблестели на небе, но луна не выходила. Кругом было совершенно темно; только на востоке можно было видеть очертание холмов. Лев лежал неподвижно невдалеке от меня, и хотя я видел его очень неясно, но был уверен, что он не спит и наблюдает за мною: по временам, глаза его, яркие как раскаленный уголь, обращались на меня.

Мне оставалось одна надежда: неподвижностью и молчанием я мог его утомить, или по крайней мере, отдалить время нападения, ожидая какого-нибудь особенного случая, который бы мог избавить меня от неприятеля, как это случилось в происшествии с Готентотом. Но чтобы не потерять этой последней надежды, я должен был не спать, а это было до крайности трудно. Уже тридцать шесть часов я провел без сна и двадцать четыре часа без пищи: какие ужасные мучения! Воздух был свеж, и эта самая свежесть, после утомительно жаркого дня, склоняла меня ко сну. Глубокое молчание [33] царствовало в пустыне; мне стоило огромных усилии поддерживать отяжелевшие веки. По временам я впадал в забытье и тотчас снова просыпался, при мысли, что лев уже готов броситься на меня; я просыпался как человек, осужденный на смерть, просыпается от одного ожидания близкой казни. В таком страшном положении я не мог надеяться, что выдержу целую ночь, это было выше человеческих сил».

Купец замолчал на несколько минут; он был встревожен своим рассказом, как человек, томимый горькими воспоминаниями. Наконец он собрался с мыслями и продолжал:

Через два или три часа по наступлении ночи, разные животные стали приходить одно за другим к пруду; я слышал их шаги, но за темнотою не мог ничего видеть. Лев видел все, но не трогался с места, а только немного двигал головой. Надежда, что он покинет меня для другой добычи, исчезла окончательно Вдруг он поднял голову, посмотрел на меня и заревел.

Наступило время умирать, думал я про себя. Лев поднялся на лапы и заревел еще громче, устремя свой взор на меня еще с большею энергиею, чем прежде. Я приготовился к бою, держа в левой руке ружье, в правой платок. Я решился сунуть ему приклад ружья в пасть и задушить его, запихивая платок, как можно дальше, в горло.

Исполнить это было очень трудно, но ведь это была последняя борьба; без нее не хотелось мне сдаться. Лев столько мучил меня с самого утра, что я от души его возненавидел, и решился повредить ему, сколько будет сил. Но опять ложная тревога; свирепый зверь успокоился и снова присел; но уже не ложился, как прежде, а все сидела и смотрел на мою сторону, вытянув вперед шею, как кошка, когда она что-нибудь внимательно наблюдает.

Наконец он снова растянулся, по-видимому успокоенный своими наблюдениями. [34]

Но не прошло и десяти минут, как он снова встал и заревел еще ужаснее, чем прежде. Я полагал, что какой-нибудь хищный зверь подкрадывается сзади и мой лев должен будет оспаривать у него свою добычу. Может быть, думал я, люди мои решились, пользуясь темнотой, попробовать счастья. Но трудно было этого ожидать: я хорошо знал их чрезмерную трусость. При такой опасности сонливость моя исчезла, и я ждал нетерпеливо развязки. Лев продолжал реветь, ходил взад и вперед и казалось, не знал на что решиться. Наконец он вставился и я видел, что он готов сделать прыжок и покончить со мною.

В это самое мгновение страшный вой раздался за мною; яркое пламя осветило все окружные предметы, и какое-то существо, все в огне, бросилось в промежуток между мною и львом. Лев страшно зарычал, но больше от страху, чем от злобы, и большими прыжками скрылся в темноте.

Тогда я узнал моего Аполлона. Пламя, окружавшее его голову и плечи, исчезло, но он продолжал бесноваться и кричал, яростно махая двумя горящими ветками, которые он держал в руках. Он был очень похож на чудовище, хотя и был моим избавителем. Бедняжка был в таком сильном страхе, что ничего не слыхал, что я ему говорил.

«Заряжайте ваше ружье, кричал он самым отчаянным голосом, заряжайте ваше ружье! Большой зверь может воротиться, заряжайте ваше ружье!»

Разумеется, я исполнил его совет как только мог скорее. Поднимаясь с земли, я чувствовал онемение во всех членах, как будто был в параличе. Но вскоре кровь пришла в правильное движение, я зарядил ружье, и тотчас же побежал к повозкам. Аполлон постоянно бежал предо мною, с горящими ветвями в руках, прыгал и кричал, как сумасшедший, лишь бы предохранить нас от диких зверей. Наконец мы добежали до повозок. Утолив свой голод, я просил моего избавителя рассказать мне, что было у них без меня и каким образом он избавил меня от ужасной [35] смерти. Оказалось, что Аполлон целый день уговаривал других слуг идти ко мне гурьбою; сначала они согласились; вооруженные с ног до головы, взошли на холм, но страх скоро взял свое, и они бежали. Вечером, Аполлон решился идти один и освободил меня следующим гениальным способом. Аполон взял большую сковороду, насыпал на нее слой пороха, смоченного так, что он мог только медленно гореть; порох прикрыл соломой, сверху насыпал сухого пороху и наконец все это прикрыл сухими веточками.

Когда наступила ночь, он пустился в путь, прикрепив сковороду к голове. Пройдя половину пути, он припал к земле и начал полсти. Таким образом он достиг до расстояния ста шагов от меня. В это время лев заревел в первый раз. «Этот ужасный рев, говорил Аполлон, оковал мои члены и я готов был упасть без чувств». Совершенная неподвижность слуги обманула льва: он успокоился. Тогда Аполлон снова пополз, едва-едва подвигаясь вперед. После нескольких минут движения, он останавливался и потом снова подвигался вперед. Наконец, невдалеке от меня, он остановился, вынул химическую спичку и зажег солому на голове. Мигом вспыхнул порох; Аполлон бросился на льва, и лев, как вы видели, обратился в бегство. Теперь вам понятна моя привязанность к этому человеку. Спасая меня, он, может быть, выказал остроумия и неустрашимости больше, чем если б спасал самого себя.

Без сомнения, я сознался, что честный слуга поступил с большим самоотвержением и стоил всей признательности, какую оказывал ему его господин. Что касается до льва, то я думал, что о нем больше не было и слуху.

— Вы ошибаетесь, заметил Хюттон; мне еще надо было разделаться с гадким разбойником, за всю муку, какую я испытал по его милости. Притом этот лев был очевидно людоед, и было бы вредно оставить его на свободе. Я был уверен, что он не удалится от пруда, пока мои быки будут близко. Вскоре два другие торговца, Джонсон и Леру присоединились ко мне, и тогда мы соединили свои силы, [36] своих людей и собак, и пошли отыскивать неприятеля. Два дня мы дразнили льва и не могли выманить его из пещеры, помещенной между скалами и кустарниками.

Когда лев оставил свое убежище, Джонсон был впереди всех, и убил его метким выстрелом из ружья. Пуля проскочила чрез правое плечо и вышла в левом боку.

Я заплатил победителю пять фунтов за шкуру, которую мне хотелось набить и поставить у себя в воспоминание двух дней, из которых один — самый несчастный, другой — самый приятный в моей жизни.

(Tait Edinburg Magazine)

Текст воспроизведен по изданию: Встреча со львом // Сын отечества, № 12. 1852