-

ОТРЫВОК ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО МАРОККУ. (Река Холи. — Скороходы. — Черная красавица. — Охота за куропатками. — Пастухи. — Деревня Аммар. — Лошадиный бой. — Арабские кочевья.)

Мы были близко города Арзиллы. Древние Карфагеняне звали его Зилиа, а Римляне — Iulia Trajana. Этот несчастный город переходил то к Готфам, то к Магометанам, то к Португальцам, и наконец, в XVI веке попался в руки Мавров, которые сделали из него тоже, что из всякого города, которым овладевали — кучу развалин.

Сначала из за песчаных прибрежных холмов нам видео было бушующее море, но потом наша тропинка стала так круто [32] спускаться в долину, что дальный горизонт стал понемногу скрываться за горой; крутизна тропинки была так значительна что надо было каждую секунду бояться за безопасность шеи, несмотря на то, что лошади наши были отлично приучены к такого роду путешествиям. Из предосторожности надо было вовсе выпустить из рук поводья. Долина, в которую мы спускались, шириною версты в две с половиной, почва ее состоит из наносного чернозему и местами покрыта превосходными нивами маиса. Во время лиали, т. е. в течении сорока дождливых дней в голу, вся эта долина бывает совершенно затоплена и покрывается бесчисленным множеством дичи; а в ту пору, когда мы ехали, только небольшая речка Холи извивалась вдоль долины и в самом глубоком месте едва доставала до колен лошади.

Гаджи уверял, что в этой речке водятся крокодилы. Ему, кажется, нельзя бы не верить, потому что он бывал на востоке и видел нильского крокодила, да и у туземцев есть поверье, будто в некоторых из их рек водятся крокодилы; но это мнение кажется мне очень сомнительным. Быть может, какая нибудь акула в половодье заплывет сюда, да и то редко. В подтверждение своего мнения Гаджи рассказывал, что однажды крокодил откусил руку скорохода, когда тот переправлялся через Холи вплавь. Почему же не приписать акуле этой проделки с несчастным скороходом?

Положение скороходов этой страны весьма плачевно. Их обязанность состоит в том, чтобы разносить депеши правительства и частные письма на огромные расстояния, в шесть сот или восемь сот верст. Они проходят обыкновенно верст восемь в час, а в день — верст шестьдесят или восемьдесят, по таким горам и тропинкам, где нельзя и думать проехать верхом. Проспавши несколько часов где нибудь на голом камне, скороход встает и отправляется дальше. Дорогой он ничего не ест, кроме хлеба и нескольких фиг. Один из этих скороходов несколько раз приходил из Марокко в Тангер, т. е. расстояние в 450 или 500 верст, в шесть дней.

С южной стороны долины нам надо было въехать в ущелье Гарбса. В нем красноватая почва смешана со множеством ископаемых раковин, между которыми попадаются необыкновенно красивые.

Около древней интерны, вырытой на скате холма, стояла молодая девушка. В одной руке она держала мех из козьей кожи, а другою, при помощи античесного кувшина, который сделал бы честь любому из древних этрусских горшечников, усердно наливала мех водою. Второпях она не заметила, что ее полосатое покрывало свалилось и что неверные могут беспрепятственно любоваться ее очаровательными чертами. Не знаю, была ли она родом из Мекинеца, где женщины так хороши, что слово — мекиназиа стало синонимом слова красавица, только она была поразительно хороша, несмотря на свой черный цвет лица. [33]

Этот край населен многочисленным арабским племенем Улад Себаита. Нельзя, правда, сказать — населен, потому что это племя, как и все племена северной Африки, кочевое, и Улад Себаита стояло в то время лагерем на высотах, которые тянутся по левой стороне плодородной долины Холи. В тогдашние засухи страна была печальна и как будто выжжена; редкие кустарники дикого терна и несколько пальм, листья которых расположены веером, мало придавали живости картине. В глубине долины, однако ж, маисовые поля были удивительно роскошны; Мавры, после жатвы, оставляют обыкновенно до следующего года солому и потом сжигают ее. Земля довольствуется этим удобрением и богато вознаграждает ничтожный труд. Не будь здесь этого страшно деспотического и вместе с тем сонного правления, этот край, с своими бесплодными, пустынными, дикими долинами и степями, обратился бы в роскошный сад.

Странно, как сильно развит в человеке инстинкт разрушения; самый цивилизованный человек едва ли устоит против искушения выстрелить в стаю дичи, если только у него к руках ружье, и потом, завлеченный охотой, он будет убивать гораздо больше, нежели ему нужно, больше нежели, он может унести с собой. Такого роду случай представился нам здесь во время охоты за куропатками. Здесь охотятся за ними вовсе не так, как у нас. Мавр, верхом на быстрой лошади, с огромной стаей собак, приученных к этой охоте, скачет по необозримой равнине, спугивая перед собою почти на каждом шагу по нескольку куропаток, пока наконец перед ним соберется их целая туча. И птицы летят, летят, человек и собаки с криком и лаем за ними, мчатся с невообразимой быстротой до тех пор, пока измученная птица не в состоянии больше двигать крыльями и падает. Тогда начинается бойня, — не охота. Куропаток невозможно еще хватать руками, потому что они скоро бегают, и приходится стрелять в них, так что от одного выстрела падают десятки птиц. Мне случилось быть на одной из таких охот, и я скорее похож был на человека, который бьется на смерть с какими нибудь африканскими чудовищами, нежели на простого охотника за куропатками. Сзади меня стоял Гаджи с окровавленным кинжалом и ждал моего выстрела, чтобы броситься вперед и отрезывать голову раненым птицам. Это следовало делать, приговаривая: Бисмимгях! и обратясь лицом к Мекке, потому что этого требует закон Магомета. В коране сказало (а в коран это заимствовано из библии), что мясо животных, убитых орудием не острым и не с первого разу — нечисто, что ни одно животное не должно быть убито без молитвы, освящающей убиение.

Увлеченные охотой, мы не заметили, что сбились с пути, и не встреться нам пастух, мы проплутали бы Бог знает сколько, времени. [34]

Пастухи в Варварии и на востоке подлежат гораздо большей ответственности, нежели наши. Они должны беспрерывно следить за нуждами и наблюдать за безопасностью своего стада. Кочуя целые месяцы по пустыням и отыскивая удобного пастбища, они на каждом шагу встречают случаи, при которых их бдительность необходима. Любопытно видеть, как иной раз пастух несет на руках ягненка, как больных он ведет отдельно от остального стада и следит за ними с необыкновенною внимательностью. Его жизнь совершенно сливается с жизнью стала, и овцы уже знают его, знают его голос и сбираются к нему при первом зове. Часто, чтобы заставить стадо охотнее за собою следовать, он срывает зеленую ветку и манит ею все стадо; он любит своих овец, живет одною с ними жизнью, и, целые месяцы не видя никакого живого существа, кроме своего стада, так свыкается с ним, что уж никогда и не думает расстаться Вместо оружия у него праща, которою он действует чрезвычайно ловко. Плату за труды он получает натурой; обыкновенно все молодые бараны принадлежат ему.

Часам к четырем вечера мы выехали в прекрасную и свежую долину, орошаемую быстрой речкой, которую здесь зовут мельничной рекой. В старину здесь было множество мельниц, а теперь, благодаря магометанскому невежеству, от них остаются одни развалины; досадно смотреть, как эти враги просвещения уничтожают всякое проявление свободного духа и образованности

Выезжая из долины, мы с радостью увидели на большой равнине лагерь богатого шейха Гаджи Кассема. Через час мы были уже в нескольких шагах от лагеря, остановились и отправили вашего курьера, провиантмейстера, посланника и наконец маллема, чтобы он представил шейху наши бесчисленные саламы и просил позволения раскинуть наши палатки около его лагеря

Гаджи Кассем был нездоров, но только что узнал о нашем приезде, выслал к нам на встречу первого сагеба, своего зятя, Каида Аларби, с изъявлением обычных поклонов, желаний, приветствий и сожаления, что он сам не может лично выйти нас встретить. Предлагали мне раскинуть мою палатку по правую сторону от шатра шейха; разумеется, я этим воспользовался, не только потому, что это большая честь, но и потому, что так оно было и удобнее, и спокойнее.

Только что палатки были готовы, нам принесли множество мяса и плодов в дар от шейха. Такого роду дар называется мона, в воспоминание манны, которую Бог посылал Израильтянам во время странствования их по пустыне. Этой моны принесли, однако ж вдесятеро больше, нежели сколько нужно было, чтоб накормить мою маленькую свиту. Один из носильщиков изо всей силы своих легких объявил, что «это только слабое изъявление того высокого уважения, какое шейх чувствует к Англичанам, честнейшим и благороднейшим из Румов (Европейцев), [35] достойнейших благосклонности Магометан а вернейших их союзников!»

После этой пышной речи я отозвал в сторону Каида Аларби, сказал ему, что никак не могу принять щедрой моны шейха, потому что мне нечем отдарить ему, и спросил, что все это стоит, чтобы заплатить.

- И ты называешь мону подарком? вскричал Аларби. У нас это не так. Гостя посылает нам Бог, и мы принимаем его, как божьего посланника. Если бы вы думали отказаться от моны, то никто во всем лагере не посмел бы ни продать, ни дать вам куска хлеба. И не вы одни получаете мону, недавно еще какой-то несчастный неверный, собака жид, заехал сюда, так шейх и ему прислал дичи и хлеба.

Делать было нечего, и я решился принять дар, посылая шейху благодарность за его гостеприимство, слава которого, прибавил я с восточною надутостью, гремит от востока до запада и от севера до юга, между мусульманами, христианами, евреями и идолопоклонниками.

Освежившись немного, мы надели халаты и широкие туфли, — костюм самый удобный и приличный климату; на голову мы надели себе дамские шляпы с вуалями, что отлично предохраняло нас от мускитов, которые особенно дают себя почувствовать к вечеру.

Каид Аларби, узнав, что мне нужно было купить хорошую лошадь, поспешно вышел и вскоре воротился с известием, чти мне сей час будут представлены отличнейшие варварийские лошади. Я тотчас выбежал из палатки, не подумавши о своем странном наряде; однако ж, я скоро убедился, что я вовсе не был странен моим зрителям; один только молодой араб заметил мою необыкновенную шляпу и вуаль и после небольшого размышления пробормотал будто про себя: «Славно бы в такой шапке соседские ульи воровать».

Передо мной водили несколько превосходных коней. Один из них, молодой вороной жеребец, был непокорнее всех; он прыгал, бился, вертелся на одном месте, брыкался, скакал, увлекая за собой невольника, который вел его в поводу, и наконец, вырвавшись, с раздутыми ноздрями и с неистовым ржаньем, кинулся на другую лошадь. Несмотря ни на какие усилия арабов, которые привыкли к подобным сценам, они никак не могли разнять их, и между двумя молодыми, горячими конями началась жестокая драка. Брыкаясь, вертясь один около другого с быстротою молнии, поднявшись на дыбы, передними ногами они наносили один другому страшные удары. Замечая, что к ним приближаются люди, они скакали прочь и продолжали драку с диким ржанием. Любителю стоит посмотреть, как действуют все мускулы лошади, как напрягается каждый нерв, как грива развевается по ветру, как раздуваются ноздри, дымится морда, глаза [36] блестят будто отблесками красного пламени и как она быстра и неукротима, как ветер ее пустыни. Картина была великолепная и живо напомнила мне описание пророка:

(Иов, гл 39 с. 21-24.) «Копытом копая на поли играет и исходит на поле с крепостию. Сретая стрелы посмеивается и не отвратится от железа. Над ним играет лук и меч, и гневом потребит землю...»

Наконец противник моего вороного жеребца схватил его за холку, повалил и держал пол собою до тех пор, пока их с большим трудом не розняли.

Не возвращаясь еще домой, мы поехали с Каидом Аларби осмотреть деревню и зимнее жилище шейха. Это длинное строение, сложенное из сушеных на солнце кирпичей, без окон и с плоской крышей, в роде террасы. Внутри строение разделено на несколько частей низкими перегородками и немного похоже на овчарню.

Летом шейх живет в палатке, которая устроена точно также, как у всех значительных лиц мароккской империи. Палатка сделана обыкновенно из прочной ткани и, как бы велика ни была, поддерживается всегда только в середине четвероугольным брусом. Веревки расположены лучше, нежели у нас, и палатка раскидывается гораздо скорее. Снаружи она украшена синими суконными арабесками, а на вершине красуется большой шар с наконечником копья.

Внутренность убирается точно также, как городские дома, коврами и подушками, и бока обиваются иногда превосходною шелковою материею. Раз мне случилось видеть превосходную палатку из алого и голубого сукна, которую султан подарил какому-то значительному лицу, губернатору одной из его областей; она была сделана с большим вкусом и напоминала военные палатки высших европейских военных сановников.

Палатки простых арабов делаются совсем иначе. Они всегда черные или коричневые и бывают сотканы из пальмовых волокон, перемешанных с козьей или верблюжьей шерстью, и раскидываются на двух подпорках, соединенных перекладиною. Вышина их, в средине, обыкновенно — аршина три с половиной, а длина — сажени три или четыре. Палатки эти очень похожи на опрокинутую лодку и, как видно, не изменили своей формы со времен Саллюстия, который сравнивал нумидийские палатки Югурты с опрокинутыми вверх дном кораблями. В холодное время года висящие края палатки прикрепляются к земле кольями, а в жаркую пору оставляется обыкновению меж ту палаткой и землей промежуток в поларшина, для воздуха. Вообще летом, во время жаров, палатка прохладнее, а зимой, во время лиали, безопаснее от дождя, нежели городские дома Варварийцев: потому-то города их мало по малу пустеют и разваливаются.

Ткань палаток согнана чрезвычайно тщательно и прочно, так что всегда выдерживает самые проливные зимние дожди: полом [37] служит здесь тростниковая рогожа, которая у богатых покрывается козьим ковром. В каждой палатке, в дальнем углу от входа, мы замечали наседку с цыплятами очень красивой варварийской породы. В каждой палатке есть еще непременно ручная мельница, состоящая из двух жерновов, из которых один неподвижен, а другой — вертят две женщины, с помощью самого простого привода

В каждом семействе есть, кроме того, прялка, веретено и ткацкий станок самого простого, первобытного устройства, точно такие, вероятно, какие существовали во времена Авраама. Огромный сундук, иногда очень красиво расписанный красными, белыми и синими арабесками, несколько глиняных сосудов, седло и длинное ружье да, кроме того, несколько узеньких кроватей, которые днем бывают прицеплены к средней перекладине палатки, как матросские койки, — вот вся движимость арабской семьи.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Марокку // Финский вестник, Том 17. 1847