-

ЗАПАДНЫЙ БЕРЕГ АФРИКИ

(Из Journal of an African Cruiser).

5-го августа 1843 года американский военный корабль вышел из Нью-Йорка, на крейсерство, с приказанием воротиться к концу следующего года. В-продолжение пятнадцати месяцев, крейсировал он у западных берегов Африки, для покровительства американским колонистам, поселившимся в этой части света; он останавливался в Монровии, Мериленде, в Либерии и пр.

Во время этого продолжительного путешествия, один из офицеров корабля, Натаниэль Гауторн (Hawthorne) ежедневно записывал все, что он видел на западном берегу Африки, который вообще редко посещается и еще реже описывается. Воротясь в Нью-Йорк, из издал Журнал Африканского Крейсера. Маленькая эта книжка, богатая фактами и наблюдениями, сообщает нам сведения о Либерии, колонии чорных, основанной в 1821 году правительством Северо-Американских Штатов в Гвинее, близь мыса Мезурадо, на реке того же имени. Со времени основания этой колонии, ни один европейский путешественник не посетил и не описал ее. В «Журнале Крейсера» находим много любопытных сведений о ее настоящем положении, о сношениях колонистов с соседними туземными народами, в о торговле ее как с Американскими Штатами; так в с другими просвещенными нациями.

Туземцы западного берега Африки разделяются на два большие племени, на Фишменов и Бушменов.

Фишмены (рыболовы) живут на самом берегу; под Бушменами (лесными людьми) разумеются все племена, живущие во внутренности страны. [2]

Фишмены подразделяются на собственно Фишменов и на Круменов (croomen). Оба народа живут рыбною ловлею или служат посредниками между иностранными купцами и Бушменами. Крумены честнее, то-есть, не так коварны, как Фишмены. Они доставляют лодки, матросов или гребцов судам всех наций, которые ходят вдоль берега.

Управляются эти народы монархическою властью, как вообще все Африканцы. Королевская власть наследственна в одном семействе, но не переходит от отца к сыну. Влияние короля весьма-слабо, потому-что каждый -житель может созвать палавер ¹. Человек, обиженный другим, имеет право представить свои притязания на общее обсуждение, в присутствии короля и всего народа. Начальники пленена составляют это временное судилище, которое тотчас же произносит приговор. Для таких процессов, тяжущиеся обыкновенно берут ходатаев, из людей отличающихся краснобайством. Эти ходатаи призываются иногда на палвер за двести или триста миль; почти всегда бросают они все свои частные занятия, чтоб удовлетворить желание клиента, который оказывает им такую честь.

На других пунктах берега и во внутренности страны, туземные короли пользуются большею властью нежели те, которых видел Гауторн; потому и живут они великолепнее. Король Аполлонии, говорят, очень-богат и очень-силен. Сосед его, губернатор Аксима, уверяет, что дом этого короля роскошно меблирован, по-европейски. Он обладает огромными сокровищами, в золотых слитках и золотом порошке. Назад тому несколько лет, губернатор Дикскова (Dixcove) находился при английском отряде, ходившем на Аполлонию, которую Англия до-сих-пор считает своею собственностью, хотя давно уже бросила выстроенную в этой земле крепостцу. Узнав о приближении врагов, туземный король удалился и оставил им свои владения. Английские солдаты разрыли могилу покойного короля, и вынули из нее много золота; количество его осталось неизвестным. Через несколько времени, губернатор приказал взять и то, чего не захватили грабители; остаток этот ценился в двести или триста долларов. Кроме золота и костей покойного короля, в гробнице лежали разные драгоценности, ножи, серебряные вещи, чаши, шпаги, огнестрельное оружие, ткани и сверх-того, четыре скелета, два мужских и два женских. Во время похорон короля убито шестьдесят жертв, и только четверо из самых знатнейших людей удостоились чести сопровождать своего короля, в качестве слуг, в мир теней. Нигде нельзя видеть таких великолепных похорон, как в Африке, на Золотом-Берегу, Богатые Африканцы намазывают маслом трупы друзей, и с ног до головы покрывают золотым порошком, так-что мертвецы похожи на бронзовые или золоченые статуи.

Нынешний король Аполлонии представил шестьсот унций золота (около 10,000 долл.) губернатору мыса Кост-Кэстля, в удостоверение, что будет сохранять мир. В погребе его много редких вин, [3] которыми он охотно угощает иностранцев, приезжающих к нему к гости. Стало-быть, он гораздо-богаче туземных королей, соседей Либерии, потому-что они живут как самые простые из их подданных, питаясь овощами и рыбой; один из них с гордостью нарядился в старый мундир, которого Гауторн не мог уже носить.

Богатство этих последних королей состоит не из золота, серебряных вещей или слитков, а из фаянса и глиняной посуды. По примеру их, подданные, несколько достаточные, сбирают множество глиняных вещей, пока дом их не превратится в посудные кладовые. Нередко видишь в одной комнате пятьдесят белых мисок, столько же горшков для воды, горшочков, блюд и тарелок. Если посуда размножится так, что другим становится завидно, хозяин закапывает ее в землю. В доме короля Стеклам (заслужившего это прозвище своим открытым характером), Гауторн заметил первые следы любви к изящным искусствам. Семьдесят гравюр, плохо-раскрашенных и дурно-вставленных в рамы, украшали стены королевского жилища; всего любопытнее, что почти все эти гравюры были один и тот же портрет английского короля.

Религия этих народов мало-известна. Они должны верить существованию верховного и невидимого судьи, ибо убеждены, что настой коры sassy-wood открывает невинность или виновность человека, обвиненного в преступлении. Некоторые берут в представители этого судьи самое смешное животное, обезьяну — впрочем, это не положительно-верно; может-быть, обезьяна внушает Африканцам страх только потому, что, по мнению их, души умерших людей переходят в обезьян. Туземцы почти поклоняются этому животному и никогда не убивают его у кладбищ. Убивая обезьяну и другом месте и намереваясь есть ее, Африканец старается выпросить себе прощение, разговаривая с нею почтительно или употребляя разные заклинания. Около Габона, туземцы поклоняются акуле и бросают ей невольников на съедение. Впрочем, нравственность их гораздо выше их религии. Если они и всегда готовы обмануть иностранца, зато довольно-честны между собою. Границы полей, на-пример, священны для всех членов одного племени. Отцы указывают сыновьям на камни или колья, означающие границы их собственности и имения соседей; более не нужно никаких формальных обрядов; земли продаются, покупаются и переходят из рода в род, и при этих сделках никогда не бывает ни малейшего спора. Но не то происходит между племенами. Вопросы о границах пораждают частые ссоры, обыкновенно кончающиеся битвами.

Палаеры о землях и палаверы о женщинах — вот главнейшие причины войн. Между собою и с иностранцами народы эти всегда говорят правду. Они всё боятся, что рассказы их не совсем-согласны с истиною, и редко позволяют себе утверждать что-нибудь иначе, как этою формулою: «думаю, что это правда». Однакодж, совесть не мешает им употреблять в дело ложь и хитрость, когда они надеятся извлечь из неправды пользу.

Они неравнодушно смотрят на благодеяния воспитания; с радостно отдают детей в услужение колонистам, и надеятся, что дети приобретут то превосходство, которым, по мнению Африканцев, белые отличаются от чорных. Они так чувствуют себя ниже [4] белых, что можно биться об заклад, что чорный наверное побежит от белого, если в минуту нападении белый взглянет на него пристально и заговорит громким голосом. Оно напрасно так унижают себя, потому — что гораздо выше множества тех белых или просвещенных людей, с которым и до-сих-пор имели дело (то-есть выше людей, торгующих неграми). Грустно видеть, как отдают такое почтение уму, когда он не соединен ни с честностью, ни с добротою.

На западном берегу Африки, женщины имеют некоторое влияний на общественные собрании. Если женщины соберутся под деревом совета, когда все племя рассуждает о необходимости воины, и приймутся доказывать мужчинам, что война влечет за собою страшные бедствия, вмешательства их имеют чрезвычайную силу, и почти всегда собрание решается на мир. Напротив-того, если они скажут, что мужчины дилжны показать себя, то-есть, что надобно сразиться с врагами, воины тотчас отправляются в поход. укешпдшам предоставлено право и обязанность мучить военнопленных разныши пытками, пока сами воины не решатся убить несчастных. В битвах воины являются чрезвычайно-жестокими; не щадят ни пола, ни возраста; без жалости убывают женщин и девушек, опасаясь, что они со-временем будут матерями воинов; убивают и мальчиков, чтоб они не стали воинами. Редко продают они пленных купцам, торгующим неграми. Фишмены показали удивительную храбрость и терпение в борьбе с колонистами Либерии, в ту замечательную эпоху, когда Ашман и товарищи его отличились своею защитою и победой. Бушмены кровожаднее Фишменов, но не так храбры. Достопочтенный Брон рассказывал Гауторну про осаду Геддингтона, в которой сам принимал участие. Три колониста и две женщины было окружены в этом месте пятью-стами туземцев, которые почти все шли с мушкетами. Колонисты решились защищаться до последней минуты. Все укрепление состояло из легкого палисада; осаждавшие повалили б его, еслиб вздумали до него дотронуться. У осажденных было только шесть мушкетов и небольшое количество пороха. Брон заряжал мушкеты, а товарищи его стреляла. Выстрелы не пропадали даром. У них оставалось только три заряда, когда, по-счастию, пуля поразила начальника врагов, по имени Готоропа. Когда он упал, волны разбежались в беспорядке. Между трофеями, отбитыми у них, находился и котелок, в котором они намеревались жарить миссионеров, чтоб потом полакомиться ими.

Из трех туземных народов, с Круменами наичаще иностранцы бывают в сношениях, и потому знают их лучше других племен. Крумены, по мнению Гауторна, необходимые посредники и помощники в торговле на западном берегу Африки. Когда лодка — кру подъезжает к иностранному кораблю, капитан в ту же минуту может купить ее, взять к себе в службу гребцов и продержать их в-продолжение нескольких месяцев. Костюм их скоро готов: весь он состоит из соломенной шляпы и из бумажного пояса, белого или цветного. Садясь в лодку, они кладут пояс в шляпу. Часто, на сухом пути, когда собирается гроза, они прячут пояс туда же и бегут как съумасшедшие искать убежища от дождя. Гребя, они поют; и, кажется, песни придают им сизы. [5] Руки их становятся так же неутомимы, как и голоса. Один запевает, а другие певцы продолжают или подтягивают хором. Предметы песен у них: их подвиги, занятия, намерения, новости с берега и описания хозяев. Иногда Крумены, находящиеся на военных кораблях, в импровизациях своих весело смеются над теми из своих соотечественников и друзей, которые служат на купеческих судах и, работая гораздо больше, получают жалованья меньше и пищу скуднее,

Удаляясь от родного селения и нанимаясь в услужение к чужеземцу, они добываются одной цели: иметь возможность купить несколько жен, потому-что важность и значение мужчины возрастают с увеличением числа его жен. Дети вельможи (и у Африканцев существуют благородные сословия) и иногда не работают на родине; но непременно удаляются на год или на два, чтоб заработать какую-нибудь сумму. Они возвращаются не с пустыми руками, а всегда приносят сколько-нибудь денег; поэтому возвращение их обыкновенно сопровождается пирами и весельем. Убивают быка; родственники стреляют из ружей и в-продолжение нескольких дней предаются играм и пляскам. Юноша отдает всю выручку отцу, и сам наступает попрежнему в сыновнее повиновение. Человек средних лет покупает жену, нередко две, иногда три, а остальные деньги раздаст родственникам. Менее чем в неделю, у него остаются только жены, да дом.

«У Африканцев, старость в уважении более, чем у других народов; достигнув до сорока лет, сына, еще повинуется родительским воле. Если юноша влюбился, то прежде всего переговорит с отцом. Этот делает предложение отцу невесты. Отец невесты, если она согласна, назначает цену товару. Цена изменяется, смотря по местности, по важности и силе семейства, по красоте и поведению невесты. Нередко продажа совершается, когда девочке только пять или шесть лет. В таком случае, она остается у родителей, пока выростет, и потом отправляется в дом к мужу. До той минуты, семейство ее, получившее цену проданного товара, отвечает за доброе ее поведение. Если невеста, забыв данное слово, убежит, ее отец или его друзья должны возвратить полученные за нее деньги родственникам жениха; но имеют право взыскивать убытки с семейства похитителя или обольстителя. Если последние замедлят удовлетворением, то собирается большой палавер, влекущий за собою значительные издержки; обыкновенно он кончается присуждением виновных к уплате штрафа. Если муж недоволен, в первое время супружества, поведением жены, то жалуется ее отцу; тот берет дочь назад и возвращает полученные деньги, или советует мужу высечь жену. Воротясь домой, муж связывает ее веревками, не дает сии есть, а кормит порядочными ударами: такое супружеское угощение почти всегда достигает желанной цели.

Когда женщину подозревают в неверности, муж, по приговору суда, заставляет ее выпить настой дерева сасси. Если яд не подействовал, ее провозглашают невинною, и родственники берут ее к себе, не возвращая мужу полученных за жену денег. Если, напротив, яд начнет действовать, ее объявляют преступницей, дают ей противоядие, и муж имеет право или отослать ее к родителям или отрезать ей нос и уши. Первая жена, в хронологическом [6] порядке, считается хозяйкою в доме. Она распоряжается другими, которые с удивительным усердием трудятся в пользу супруга. Когда он устареет, то, по принятому обычаю, дарит жен молодым родственникам; и противном случае, они оставляют старого мужа и ищут новой любви.

На западном берегу Африки всего три американские колонии: Либерия, Синой и Кап-Пальмас.

В Синое, когда там был Гауторн, считалось только сто-сорок колонистов, Туземцы вели себя очень-дерзко, потому-что Американцы, по малочисленности своей, не могли наказать их. Прибытие американского корабля дало другой оборот делам. Туземцев прогнали с земель, слишком-близких к Синою; в этом случае сила заменила право, но следовало покориться необходимости.

Приехав в Кап-Пальмас, Гауторн отправился с визитом к королю Фриман (Freeman). «Он принял нас» рассказывает Гауторн, «сидя в кресле перед своим домом. Королевская мантия его состояла из старой форменной шинели, которую я подарил ему назад тому три года. Мы сели по его предложению, и начался палавер, при котором присутствовали двадцать-два человека из его подданных; они во все время стоили, с величайшим уважением к нему и к нам. Он вспомнил о первом нашем свидании и, казалось, радовался, что видит меня. Город был почти пуст; жители ушли собирать рис. Штук сорок рогатого скота, необыкновенно-маленького, расхаживали около королевского жилища и готовились к смерти, потому-что ни скот, ни живность не могут перенести береговой лихорадки».

Колония Кап-Пальмаса оффициально называется Мерилендом в Либерии, потому-что находится под управлением и покровительством Общества Колонизации, основанного в Мерилендском-Штате. Местное управление состоят из агента и суб-агента, назначаемых тем же обществом, на два года; из секретаря, двух советников, письмоводителя, шерифа, казначея, и из комитета, которому поручено принимать новых эмигрантов. Агент пользуется обширною властию и назначает судей. Вступающий в колонию обязывается подпискою, повиноваться принятому уложению и не употреблять никогда (кроме болезни) крепких напитков.

В 1843 году, и этом новом Мериленде считалось шестьсот-пятьдесят жителей, рассеянных на пространстве четырех миль. Во внутренности страны нет вовсе дорог. Незадолго до приезда Гауторна, агент колонии отправлялся с двадцатый колонистами на семьдесят миль в страну Бушменов. На этом пространстве он видел два племени, многочисленные и сильные, и приехал к третьему, которое живет в большом городе, где есть даже несколько фабрик. Король этого племени не дал ему проводников, под предлогам, что он в войне с соседними народами; но выслал своего сына на западный берег, посмотреть чорно-белых людей и попользоваться их выгодным знакомством.

Сильное туземное племя, называемое Гребо, живет в Пальмасе вместе с колонистами. Их конические хижины, которых считается более сотни, придают особенный характер Гарперу (одному из селений Мериленда). Близь селения находится необитаемый остров, где Гребо хоронят своих товарищей. Они надевают на них самую [7] лучшую одежду, оставляют при них съестные припасы, платье, посуду и другие разные вещи; потом покрывают их лодкой. Похоронный остров носит имя, которое в буквальном переводе значить: «ступай в ад». Бедные Гребо, по-видимому, составили себе самое печальное понятие об участи своей в будущем мире. Траур у них означается темно-синим цветом; траурные платья шьются из материй или сукна.

У мыса Пальмаса, как и на всех пунктах западного берега, Фишмены не продают рыбы судам, стоящим на якоре. Они думают, что остатки потребленных рыб, брошенные в море, пугают рыб и отгоняют их далеко от берега.

6-го декабря, когда Гауторн во второй раз посетил Мериленд, колонии угрожало нападение туземцев. Часть экипажа сошла на берег, на помощь колонистам.

«Прежде всего представился нам человеколюбивый подвиг» говорит Гауторн, «мы находились уже в нескольких шагах от дома губернатора (агента), как увидели толпу народа, на берегу моря. Спросив о причине собрания, мы узнали, что какой-то туземец подвергается испытанию настоем сасси. Коммодор тотчас отправился туда, чтоб спасти несчастного, которому угрожала смерть. В нескольких шагах от толпы, мы встретило женщину; она несла ребенка на спине, рыдала и размахивала руками в знак отчаяния. Далее, четыре мальчика, от восьми до двенадцати лет, бросились к нам на встречу, с громким криком, как-бы умоляя нас спасти им отца. Наконец, еще ближе к толпе, стояла молодая женщина, опираясь на палку, и с слезами на глазах пристально смотрела на то место, где муж ее подвергался испытанию. Хотя она не обратила на нас внимания, однакож, ее неподвижность и жалобные стоны тронули нас гораздо-более волнения и криков первой женщины. Мы, разумеется, предположили, что жертва истязания — превосходный муж, потому-что смерть его наносит двум женам более горя, чем смерть европейского мужа одной жене. Один колонист сказал нам, что несчастный находится при последнем издыхании; мы побежали, но увидав нас, туземцы перенесли его в лодку и перевезли на островок. Коммодор приказал арестовать двух главных зачинщиков и объявил, что удержит их в плену, пока не приведут к нему человека, которого силою увезли в лодке. Эта мера произвела желаемое действие. Через полчаса, человек лет пятидесяти явился в дом губернатора; за ним шла толпа, состоявшая по большей части из его жен и детей. Они шумно изъявляли радость, которую внушало им его избавление. Он, казалось, очень-страдал; поспешили подать ему помощь, какая прилична в подобных случаях, и жизнь его скоро была вне опасности. Как он будет в-состоянии ходить, так отправится в соседний город, где проживет столько времени, сколько нужно, чтоб появление его не смутило одноплеменников. Враги обвиняли его в том, что он колдовством уморил одного богатого человека, и несчастный должен быль подвергнуться страшному испытанию настоем сасси».

Гауторн садился обедать, как-вдруг раздалась вестовая пушка со стороны горы Тубман. Через несколько минут явился посланный, с важною депешею. Колонисты горы Тубман, боявшиеся [8] нападения туземцев, призывали на помощь колонистов Мериленда. Тотчас все вооружились и отправились на место, которому угрожала опасность. Коммодор и агент колонии начальствовали экспедициею, состоявшею из одних пехотинцев. «Дойдя до горы Тубман» говорит Гауторн, «и взобравшись на крутую равнину, окруженную крепким частоколом, мы увидели уединенный дом. Человек пятнадцать, все вооруженные, готовились отразить нападение, которое считали неизбежным. Средина форта была наполнена детьми и женщинами, которые сбежались с разных сторон искать здесь убежища. Из дома вылетали веселые крики детей, занимавшихся обыкновенными играми, свойственными этому возрасту; малютки вовсе не думали об опасности, угрожавшей колонии. У входа в крепостцу лежали два трупа туземцев; пули в нескольких местах пробили им черепы. Осаждавшие принадлежали к племени Баррокей. Они узнали, что король Фриман должен решить несколько спорных вопросов с колонистами. Услышав пушечную пальбу (палили по случаю нашего прибытия), они вообразили, что война уже началась, и поспешили помочь королю Фриману и разделить с ним добычу. Потерпев поражение, Баррокен отказались на-время от надежд своих. Из Форта мы могли свободно насладиться обширной и разнообразной панорамой, которая расстилалась перед нами. Посмотрев в ту сторону, откуда мы пришли, мы увидели главную колонию, то-есть, два главные города, между которыми находилось несколько туземных, довольно-больших городов; жилищ туземных гораздо-более, чем домов, принадлежащих колонистам. На противоположной стороне мы видели фермы тех колонистов, которые спасались теперь в форте. В нас уже не нуждались, и мы воротились в Пальмас, лишившись только двух третей нашего обеда. Подавали дессерт, когда мы пошли в столовую губернатора».

На другой день происходил палавер с королем Фриманом и с двадцатью-тремя предводителями соседних племен.

На палавер собрались в церкви методистов. Против двадцати-четырех чорных предводителей сели коммодор, губернатор и несколько морских офицеров и колонистов. Переводчик, по имени Yellow-Will, красовался в красном шолковом плаще, вышитом золотом.

По открытии палавера, колонисты начали жаловаться. «Предводители» говорили они, «возвысили вдвое цену риса и других местных произведений, которые по необходимости покупаются колонистами у туземцев; кроме-того, предводители не дозволяют купеческим судам вести торговлю с колонией». Начальники племен, выслушав жалобы, обещали исполнить эти требования. Эта уступка показалась губернатору неудовлетворительною; он надеялся, что король Фриман согласится перенести столицу свою на другое место, и уступит по более земли колонистам. В это время столица Фримана находилась в полу-версте от губернаторского дома и разделяла на две части заведения колонистов. В случае войны, между этими разъединенными частями не было бы никакого сообщении.

Губернатор уговаривал короля Фримана поселиться на другом месте, за рекою, и предлагал ему денежное вознаграждение. Королю, кажется, очень не нравилось такое предложение; коммодор не захотел вмешиваться в это дело, и губернатор был вынужден дать королю несколько времени на размышление. [9]

Устроив дела на этом пункте, крейсеры отправились на другой, где присутствие их казалось необходимым. 10 числа вечером они бросили якорь у Рок-Букара. На другой день, рано утром, три корабля, плывшие в то время вместе, послали к берегу двенадцать вооруженных лодок. Выйдя на берег, американские матросы встретили человек пятьдесят вооруженных туземцев; они были вытянуты на линию вдоль берега. Вооружений их состояло из мушкетов, железных копий, деревянных дротиков и ножей. Они не казались неприязненными, но неподвижно и храбро стояли на своих местах. Гордость их доходила даже до дерзости. В Рок-Букаре, как к везде, дело шло о палавере. Город Рок-Букар весь окружен высоким частоколом, с множеством калиток. Сначала жители не хотела впустить Американцев в свой город; по сильный дождь помешал держать палавер под открытым небом, на берегу моря. Принужденные искать убежища от дождя, Американцы пошли на Рок-Букар, овладели им и приставили часовых к калиткам. Когда они вошли в город, там никого не было; воины вышли в поле, думая, что пройдется сражаться. Женщины и дети скрылись в леса. Посреди города; на площади, стоял дом палавера, осененный великолепным деревом, под которым, при усладительном шелесте его листьев, уже более века местные ораторы произносят речи. Американцы, разместившись в городе, ждали возвращения короля, но прежде его явились посланники. Король желал возвратиться с своими воинами в столицу и занять половину ее. Коммодор перевел на одну сторону часовых, расставленных около всего города. Король попросил еще отсрочки, чтоб надеть парадный костюм. Наконец он вошел в дом палавера и сел на кресло, для него назначенное. Этот предводитель был старик, с мрачным лицом, одетый довольно-бедно; из оружия при нем ничего не было, кроме коротенькой шпаги с искривленным клинком. Губернатор Робертс открыл палавер объявлением предводителю, что племя его подозревают в грабеже американской шкуны «Mary-Carver» и в убийстве матросов и капитана ее.

В 1841 году, шкуна Mary-Carver, из Салема, под начальством капитана Фарвель-Вассальборо, бросила якорь у Пол-Бириби (Half-Berebee), для торговли с туземцами. Груз ее ценился в 12,000 долларов. Несмотря на многие предостережения, капитан Фарвель вполне доверился жителям Бириби. Он даже поехал один на берег; туземцы ранили его, связали ему руки и ноги, и отдали его женщинам и детям, которые забавлялись, запуская ему во все части тела терновые иглы. Три часа промучив его жестоко, они наконец убили его. По смерти капитана, туземцы отправились на «Mary-Carver», убили лейтенанта и весь экипаж, вытащили шкуну на берег и завладели грузом. На пространстве двенадцати миль вдоль залива, живет пять или шесть семей фишменов, под управлением разных членов семейства Крако, которого родоначальник — Бен-Крако, из Пол-Бириби. Все эти семейства принимали участие в преступлении и воспользовались им. За год перед тем, португальская шкуна подверглась такой же участи и в том же самом месте. Кракоыы так разбогатели от этих гнусных подвигов, что другие племена начинали завидовать их счастию и только искали случал завладеть купеческим кораблем. [10]

Разумеется, следовало наказать убийц капитана Фарвеля и попугать береговых жителей, хотевших подражать грабителям. Поэтому, коммодор спросил у короля Рок-Букара, не помогали-ль его подданные Крлкосам при совершение гнусного преступления. Король диких, на своем наречии, энергически протестовал против такого обвинения; во время речи своей, он несколько раз подносил руки к углам и, наконец, положил язык на шпагу. Вероятно он хотел показать, что слышал об этом деле, но сам невинен. Впрочем, он согласился ехать в Малый-Бириби, на палавер, который там назначили, и даже принял предложение коммодора, отправиться туда на американском корабле.

12-го Декабря вечером американская эскадра бросила якорь перед Малым-Бириби. 13-го утром, коммодор, часть экипажей со всех трех кораблей и король Рок-Букара сошли на берег и отправились в дом палавера — здание, построенное на время, у самых городских ворот. Король Бен-Крако не заставил себя ждать. Едва американцы заняли назначенные им места, он вошел в комнату, в сопровождении пяти или шести родоначальников или королей соседних племена, и палавер начался.

«Известно было» говорит Гауторн, «что переводчик находился в числе главных зачинщиков и исполнителен грабежа и убийств, о которых мы должны были произвести следствие. Стало-быть ему предстояла трудная роль. Она требовала много отваги и хладнокровия, и редкого таланта; уметь выказать бесчестное дело с хорошей стороны. Странно, что этот человек, зная свою вину, которая должна была заставлять его трепетать при малейшей опасности, решился поставить себя в такое затруднительное положение. Рассказ его о бедствии шкуны «Магу-Carver» и был невероятная и нелепая сказка. Он уверял, что капитан Фарвель убил двух туземцев, и за то покойный король Крако наказал его смертию, на что имел полное право. Он уверял, что племя не участвовало в убийстве капитана Фарвеля, ни в убийстве лейтенанта и экипажа, ни в грабеже шкуны. По его словам, она разбилась у берега и потонула с людьми и грузом. Но достоверно было известно, что почти весь груз и даже некоторые части самой шкуны были разделены между приморскими городами. Кроме-того мы знали, что это племя хвастало тем, что поймало американский корабль, и соседние племена грозилась последовать примеру Бен-Крако.

«Губернатор Робертс, начавший следствие от нашего имени, объявил этому человеку, что не верит ни одному его слову. Коммодор встал, подошел прямо к нему и строго приказал ему перестать лгать. Переводчик, заметив, что произвел на нас неблагоприятное впечатление, и вообразив, что его возьмут в плен или даже тотчас накажут смертию, вдруг лишился дерзости, которая поддерживала его до-сих-пор. В эту минуту из города выстрелили в нас. Услышав выстрел, переводчик вспрыгнул как серна и пустился бежать. Несколько голосов закричали: «держи, держи!» Несколько пуль из наших ружей засвистали у ушей беглеца; он добежал уже до городских ворота, как-вдруг ноги его подкосились: пуля попала ему в шею; он тут же умер,

«Между-тем владетель Бен-Крако пытался бежать; его схватили за длинную коленкоровую мантию; она разорвалась и дикарь остался [11] совершенно нагой среди своих врагов. Выстрел из ружья повалил его на землю, но он тотчас вскочил и опять боролся с нами, желая вырваться и бежать. Хотя он два раза был ранен штыком, однакож дрался как дикий зверь, пока несколько человек не бросились на него и не придавили к земле. Чувствуя себя побежденным, он притворился мертвым, но его крепко связали и перенесли на берег. Лев, питомец африканских степей, не показал бы такой страшной энергии, какую мы видели в этом предводителе дикарей; кто видел его распростертого на песке, тот не мог не сознаться, что герой был удивительно-крепко сложен.

«Схватка произошла неожиданно, как взрыв пороха. Но тут мет ничего удивительного: две враждебные партии, собравшиеся, с оружием в руках, обсуживать вопрос о грабеже и убийстве, не могут не подраться. Когда раздались первые выстрелы, около двухсот туземцев находилось на палавере или стояло кругом дома, где началось совещание. Все они разбежались в разные стороны: иные пустились вдоль по заливу, другие бросились в море, большая часть искала спасения в лесу. За ними мы пустили несколько пуль, несмотря на запрещение стрелять, отданное коммодором, Он приказал разрушить частокол и зажечь город. Тотчас же разломали деревянные загородки, а часть отряда вошла в город через калитки. Прибыв в середину города, отряд крикнул три раза; По этому сигналу подожгли несколько домов, и через четверть часа город превратился в огромный костер. Деревянные загородки тоже загорелись и сгорели, и со всех сторон можно было войдти в дымившиеся развалины, на то место, где, назад тому полчаса, солнце освещало укрепленный город.

«Туземцы не могли оставаться равнодушными зрителями при истреблении родных домов, они вышли на опушку леса и выстрелили в нас из мушкетов, которые зарядили не пулями, а медными слитками. Один матрос был ранен в бок и упал, по рана его оказалась не опасною. Отряд нашего экипажа прошел в лес; увидав что-то движущееся в кустарнике, один из матросов дал выстрел. Оказалось, что это старик, повидимому лет ста, очень-худой и такой слабый, что не мог тащиться далее, за убежавшими соплеменниками. Пуля не попала в него, но он ждал смерти и поднял руки, как бы умоляя оставить ему жизнь. Мы довели этого старика до верного убежища и оставили ему съестных припасов. Такое человеколюбие, должно-быть, показалось ему странным, после того, как мы поступили с его родным городом и его племенем. Между-тем корабли приняли участие в сражении и начали палить в лес, разбивали деревья и наводили страх на туземцев, хотя не наносили им важного вреда. Превратив Малый-Бириби в пепел, мы возвратились на корабли и унесли с собою американский флаг, который нашли в городе: это вероятно был флаг несчастной «Маry-Сагver». Мы завладели несколькими лодками; одна из них была военная и могла вмещать сорока, человек. Раненого предводителя перенесли на фрегат; он умер на другой день утром, заплатив смертию за преступление, совершенное назад тому два года.

«После мы узнали, что в этой схватке у туземцев убито восемь человек и ранено два. [12]

«Через два дня, находя палаверы и дипломатические переговоры бесполезными, мы вышли на берег выше Бириби, чтоб еще наказать туземцев. Когда мы приставали к заливу, враги наши, стоявшие на берегу, выстрелили в нас, но без всякого вреда нам. Экипаж первой лодки, прежде других приставшей к берегу отправился скорыми шагами к кустарнику, куда скрылись туземцы, и обратил их в бегство. Мы вышли на берег без малейшего препятствия, отряда, выстроился в линию и пошел на ближайший город, который был аттакован как и все туземные города. Около города мы увидели высокий частокол, крепко-вбитый в землю; разбив его, мы пробрались в город, где нашли сотню плетеных домов, крытых пальмовыми листьями. Такие дома горят очень-легко; когда их поджигают, они представляют живописное зрелище. Пламя быстро поднимается до самой крыши и наверху дома образует пылающие столбы, в облаках дыма, который помрачает воздух.

«Во время пожара беспрестанно раздавались колокола, барабан и военные трубы туземцев; стаи ястребов показались на небе и медленно и тяжело носились над нашими головами; хищные птицы предчувствовали, что на этом месте будет битва, и мысль, что они, может-статься, полакомятся нами, не очень нас радовала. Должно быть, их особенно привлекал залам, быков, убитых в стычке, потому-что они с равным удовольствием кушают быка и человека. Разрушив первый город, мы пошли на второй, лежавший на полторы мили далее. Человека, сорок туземцев, спрятались за частокол и приготовились встретить наш авангард убийственным огнем; матросы, которые останусь при лодках, могли видеть эту засаду; но мы ничего не видали. Не зная об опасности, которая нам угрожала, мы остановились у самого города; потом пошли вперед скорым шагом; нападение так поразило врагов, что они разбежались, дав только несколько ружейных выстрелов. Ни одна пуля не долетела до нас. Вообще, туземцы стреляют очень-плохо; они редко нападают на человека и на животное, когда эти последние не в совершенном покое; выстрелив, они бегут далеко, прежде-чем осмелятся остановиться и снова зарядить ружье. Взяв второй город; мы сожгли его и пошли на север, где взяли и сожгли третий город; потом подумали, что пора обедать; труд придал нам аппетит. В истории, кажется мне, нет примера, чтоб в такое короткое время истребили столько городов. Истребив жадно съестные припасы, мы прошли еще три мили вдоль залива; во все это время медные слитки врагов свистали над нами. И четвертый город предали мы огню.

«Тут видел я самое очаровательное место в Африке. На нем стояло небольшое поселение, три домика, далеко от четырех городов, которые мы предали огню. Около домиков тянулся забор из кустарника, с двумя калитками. Разбив одну из них, мы увидели просторный луг; посреди его стояло огромное, густое дерево, далеко бросавшее тень. Домики, пленные и чрезвычайно чистенькие, заставляли приятно угадывать домашнюю жизнь хозяев этого места. Может-быть тут жил какой-нибудь патриарх, с внуками и правнуками, и под этим вековым деревом, наслаждался полным счастием, какое возможно человеку в необразованном состоянии. Может-быть, этот зеленый забор мешал порокам этого племени проникнуть «мирное жилище африканской добродетели. Мы могли, [13] не оскорблял нашей совести, помиловать эти три домика, этот зеленый забор, это вековое дерево; но мы без жалости потребили их. Когда дети старика, вместе с женами своими, которые несли на руках маленьких детей, привели родоначальника своего к жилищу, как должно было быть велико их отчаяние! Вековое дерево, с обгорелыми листьями, прикрывало чорными ветвями пепел трех хижин.

«Экспедиция наша была кончена. Хотя в нас стреляли несколько сот раз, однакож ранили только двух человек. Не довольствуясь тем, что сожгли четыре города и обратили их жителей в бегство, мы перерезали множество быков и с десяток их перетащили на корабли. Добыча наша состояла из нескольких лодок и множества домашней утвари. Мы также отъискали несколько предметов, принадлежавших несчастной Mary-Carver. Между этими последними находился портфёйльчик, с любовным письмом к капитану Роберу Мак-Ферлену, Молодая дама, писавшая эту записку, не воображала, что писание будет со-временем тщательно храниться в африканской хижине, как спасительный труд колдуна.

«Так кончилась война в Малом-Бириби. Казнь равнялась преступлению; впрочем, она казалась законною по обычаям наказанного народа. По его исписанному уложению, все племя отвечает за преступление одного человека, если не выдаст, или само не накажет его. Строгий пример был необходим. Американские корабли, торгующие с западным берегом, долго будут пользоваться благодетельными результатами этого дня. Однакож, если приятно истреблять неприятельские города, то, по окончании пожаров, невольно впадаешь в нравственные размышления; пламенно желаешь, чтоб образованный человек, в борьбе с дикарями, перестал унижать себя к спускаться до их понятий; чтобы человек просвещенный перестал показывать им превосходство свое только тем, что лучше может вредить братьям своим.

Двадцать-пятого числа того же месяца, американская эскадра бросила якорь у Монровии, из которой мы теперь уже не выйдем. Двадцатого она прибыла к мысу Пальмас; там уже знали об истреблении четырех бирибийских городов. Туземцы передают новости самым простым, но очень-верным и очень-быстрым способом; известие переходит по берегу, от одного племени к другому, с неимоверною скоростию. Едва случится важное событие, лучший бегун отправляется в путь, бежит без оглядки и рассказывав о новом происшествии всякому встречному. Когда он устанет, другой бегун заменяет его; если его останавливает широкая или глубокая река, он кричит про новость заречными жителям, а те, не теряя ни минуты, распространяют известие тем же способом, везде, где оно должно быть известно.

Монровия, столица Либерии, не более как богатое село; в сороковых годах в ней считалось только пятьдесят домов. Форт, выстроенный в ней на самом высоком пункте, возвышается на пятьнадцать сажен над морем. Главнейшее здание в Монровии, оконченное в 1843 году, служить залою для законодательных и судебных собраний; оно все каменное. Между домами частных людей замечательны дома губернатора, судьи, доктора колонии и г-на Вильямса, члена методистской миссии. Улица очень-широка; посереди ее тянется общий луг, через который можно проходить по [14] тропинкам. На мысе, близко от селения, стоит маяк, высоко над морем. Наконец в Монровии вы найдете гостинницу, церковь, типографию и журнал: «Liberian Herold». Место губернатора занимал г. Робертс.

«Г. Рибертс» говорить Гауторн, «не совсем-обыкновенный человек; он несет трудную должность с 1818 года, к общему удовольствию. Лучшая похвала приверженцам колонии состоит в том, что они избавили такого человека, как г. Робертс, от невольничества, и дали ему случай быть полезным его мирным соотечественникам.

«По всему что я видел, думаю, что колонисты не должны жалеть о переселении из Америки в Либерию. В Либерии они независимы, здоровее и счастливее, чем в Америке. Нет сомнения, со-временем земледелие будет важеейшим их занятием. Теперь они наиболее занимаются торговлею, которая обещает им более-значительные и более-легкие выгоды; но сколько надежд обмануто! Мало-помалу они откажутся от рискованных предприятии, которыми овладеют капиталисты более богатые или более смелые; все колонисты примутся разводить сахарный тростник, кофе, рис и другие произведения, свойственные этой плодоносной земле, над которой носится лето в-продолжение целого года.

«Долго еще обработка сахарного тростника не распространится в Либерия; капитал, употребленный на нее, слишком-незначителен, ценность работы слишком-высока. До-сих-пор не заведено паровых мельниц для тростинка; еще не известно, на какой земле разводить его, какие сорты выгоднее, и как ими пользоваться. Туземцы не хотят работать около тростинка, потому-что листья его колются и из них вытекает смола, причиняющая раздражение. Колонисты никак не могут заняться обработкою сахарного тростника в большом размере, пока не найдут средства приохотить туземцев к этой работе. Попытки частных людей, в этом отношении, были до-сих-пор так же неудачны, как и общественные усилия. Плантация, заведенная в Мильсбурге, дала самые плачевные результаты, хотя на нее не жалели трудов и издержек. Производят сахар, но он обходится втрое дороже обыкновенных продажных цен.

«До-сих-пор и кофейным плантациям не счастливилось. В Америку несколько раз привозили кофе из Либерии; протекторы колонии пьют его с особенным наслаждением; он служит в их глазах неопровержимым доказательством успеха в их человеколюбивом, добром деле. Он покажется им не столько вкусным, когда они узнают, что этот кофе растет на островах Св. Фомы и Принца, в Бенинском-Заливе, и в Америку является произведением Либерии, ad captandum. В-продолжение некоторого времена кофе с этих двух островов привозили в Англию за произведение Сиерра-Лионе или Гамбии. Таким-образом он пользовался уменьшенным платежем таможенных пошлин, дарованным всякому колониальному произведению; но английские таможни открыли подлог, и торговля эта прекратилась.

«Кофе разводится следующим образом; в лесах (где кофейное дерево растет во множестве) выбирают дикие кофейные деревья и переносят в землю, нарочно приготовленную для них. Кофейные деревья в Либерии дают плод превосходнее индийского кофе; он [15] жирнее и запах его нежнее. Некоторые колонисты убедились, что лучше сеять кофе, чем пересаживать готовые деревья. Секретарь колонии занимается теперь опытами, которые покажут превосходство последней методы над первою; но и это улучшение недостаточно. Либерийские колонисты не могут выдержать соперничества с Бразилией и Ост-Индией, потому-что и Африке наем работников обходится гораздо дороже, чем в других землях работа невольников. Часто жители Либерии, ни за какие деньги не могут достать поденщиков.

«Кофейные плантации имеют важное преимущество над сахарными: их можно разводить в самом малом размере. Десять или двенадцать кофейных деревьев, рассеянные в саду или и поле, дают нередко более плода, чем сто деревьев на плантации. Пятьдесят или шестьдесят деревьев дают хозяину от двух до трехсот фунтов кофе, без всяких с его стороны издержек, потому-что женщины и дети срывают и сушат кофейное зерно. Сверх-того ветви кофейных деревьев защищают от палящих лучей солнца, хлеб или овощ в саду или в поле, где они стоят.

«Во всей Африке усердно занимаются разведением риса; туземцы заботятся о нем, боясь голода. В странах возвышенных посевы начинаются в марте и в апреле; жатва в сентябре и октябре. В низменных местах, напротив, посевы начинаются в сентябре и октябре, а в болотистых местах, даже в ноябре; жатва в марте и апреле. Без навоза и вспашки земля не дает двух жатв сряду. Рис родится на возвышенных местах сам-пятнадцать, а на низменных сам-двадцать и двадцать-пять. Люди на спинах переносят рис на рынок; его завертывают в широкие листья и связывают древесною корою. Туземцы носят эти тюки на себе, привязывая их к плечам и голове ремнями и снурками».

Из прочих произведений Либерии укажем на кассаду, из которой извлекается тапиока; картофель, бананы, какао, и прочие. Но, как уверяет г. Гауторн, колонисты занимаются теперь гораздо-более торговлею, чем хлебопашеством.

«Уверяли, говорить он, что либерийские колонисты покровительствуют торговле неграми; это гнусная ложь; торговля эта, к северу от экватора, производится только в местах, прилежащих к значительным английским владениям на берегу. Английские власти никогда не утверждали, что американские колонии позорят себя этим постыдным торгом. Вероятно, между колонистами есть несколько безнравственных людей, которые изредка; увлекаясь жадностью и корыстью, покровительствуют покупщикам негров, доставляя им по весьма-высоким ценам товары или съестные припасы. Но такие преступления оставались втайне; правосудие наказало бы их, если б ему было что-нибудь известно. Если суда, перевозящие негров, часто запасаются водою в Монровии, то действуют в этом случае обманом. С другой стороны появление колонистов на западном берегу помешало торговцам неграми останавливаться на обыкновенных их станциях, то есть, на реке Св. Павла, в Бассе и Юнке. Если бы даже жители Либерии не питали сочувствий к неграм, к людям своей породы, если б вовсе не заботились о своей репутации, то и тогда из одних выгод противились бы торговле неграми из соседних к колонии местах. Куда бы ни зашел корабль с неграми, [16] везде покупает он рис по неимоверно-высокой цене; для колониста ценность этого товара увеличивается, потому-что количество его уменьшается.

«По правде сказать, суда, перевозящие негров, легко могут обойдтись без помощи либерийских колонистов. Они покупают товары и негров в Сиерра-Леоне или на английских кораблях, которые встречаются с ними у берега. Когда капитан купеческого корабля имеет случай выгодно продать груз, то вовсе не заботится о ремесле и нравственности покупщика. Этих сделок никто и не думает скрывать. В этом отношении Англичане не могут упрекать Американцев и хвалиться своею деликатностью; они доставляют торговле столько же непрямой помощи, сколько и Американцы; они продают торгующим неграми все, что те могут пожелать, кроме судов, да и то потому, что запрещено их строить. Но капиталы английских купеческих судов, являющихся на Западном-Берегу, всегда обвиняют Американцев в сообщничестве с продавцами негров; у них есть своя цель: они избавляются от докучного соперника, если заставят ложными и ловкими доносами, английский или американский военный корабль задержать и осмотреть какого-нибудь честного американского судохозяина.

«Туземцы вообще благоприятствуют торгу неграми. Они обязаны ему значительными выгодами и наслаждениями, которых не могут получит от дозволенной торговли. «Если пойдешь» говорят они, «в далекие от берега леса и купишь там кампешевого дерева, то надобно нанять человека, чтоб он перенес покупку до берега; но если купишь невольника, то не только этот товар сам идет к берегу, но даже может нести на спине вязанку кампешевого дерева.

«Вывозимый негры — все из Бушменов. Большая часть пригоняется на берег из внутренних стран, за двести или триста миль. Фишмены и Крумены служат посредниками между покупщиками и племенами, живущими в лесах. Они не позволяют внутренним племенам войдти в прямое сношение с белыми, чтобы торговля их не понесла ущерба. Проданный невольник почти никогда не возвращается на родину. Если он продан за море, то невольничеству его не будет конца; если его освободят на берегу, то ему невозможно добраться до родного пепелища. Оно, вероятно, в далеком расстоянии от берега; пройти туда значит пройдти через земли четырех или пяти враждебных племен. Тот или другой из этих народов непременно завладеет беззащитным путешественником и оставит его у себя невольником или продаст торговцам на берегу. Негры, отнятые крейсерами, поселяются в Сьерра-Леоне или перевозятся и другие английские колонии.

«За взрослого негра платят туземным агентам от тридцати до тридцати пяти долларов (то есть, от сорока до сорока шести рублей серебром). Цена негра выплачивается не деньгами, а товаром. Продавец получает от покупателя ружье, двенадцать ромаулов, нож, рому, железную полосу, боченок пороха и десять свертков табачных листьев.

«Негритянка стоит четвертью дешевле; дети двенадцати или тринадцати лет стоят не дороже ружья и двух ромаулов. Корабль, отправляющийся из Гаванны за неграми, не имеет груза; везде только дублоны и доллары; другие корабли везут товары, о которых мы [17] сейчас говорили, и все, что нужно для торга невольниками. Корабль покупает товары на африканским берегу, платит звонкою монетою и вывозит их на берег, чтобы платить ими за покупаемых невольников, потому-что монета редко употребляется в сношениях с туземцами.

«Сведения о числе вывозимых невольников до-сих-пор очень-неверны. Некоторые статистики возводят итог до пяти сот тысячи человек. По рассчету капитала Бозанке, португальские заведения высылают ежегодно пятнадцать тысяч в Ост-Индию, и еще больше в Аравию. Если верить ему, эта торговля значительно усилилась с 1832 но 1839 год, и особенно в последней половине этого периода. Это усиление есть естественное последствие множества призов, захваченных английскими крейсерами. Корабль, торгующий неграми и обязавшийся доставить тысячу или полторы тысячи невольников в Кубу, должен, при теперешних обстоятельствах, раза два или три возобновлять груз прежде, чем довезет его до места назначения. Г. Бродгид (Brodhead), капитан королевского английского флота, уверяет, что число вывозимых негров чрезвычайно-преувеличено. «Английские газеты» говорит он, «извещали читателей, что несколько тысяч негров было вывезено из того порта, в котором я стоял на якоре, пятьдесят дней прежде и пятьдесять дней после показанного газетами числа. И что же? в эти три месяца я не видал ни одного корабля, торгующего неграми!» Доктор Мадден рассказывает, что когда он жил в Кубе, число привозимых негров ежегодно доходило до двадцати-пяти тысяч. Сэр Томас Товсль Бу кетон доводит эту цифру до ета-пятьиадцатн тысяч. Наконец коммнесары английского правительства утверждают, что число вывозимых негроид. известно так же Достоверно, как и прочие предметы гтцтп-гтикн, и не превышает пятнадцати тысяч. Торговля неграми приняла в 1836 году огромные размеры, потому-что ценность колониальных произведений чрезвычайно-возвысились. Торг уменьшился сообразно с уменьшением ценности этих произведений, по известному правилу политической экономии: предложение условливается требованиям.

«Я желал бы, продолжал Гауторн, приписывать самым честным побуждениям политику народов, как и поведение частных лиц, и не эгоизмом объяснять их наружную филантропию и великодушие; но трудно поверить пламенному и бескорыстному желанию Англии прекратить торг неграми. Еслиб она действовала искренно, то приняла бы другие меры. Почему не пригласит она Испанию, Португалию, Бразилию, объявить эту торговлю недозволенною? Почему не пригласит этих держав соединиться с нею для доброй цели? Почему не нанесет этому торгу смерти, после которой он никогда бы уже не воскрес? На-пример, между Сьерра-Леоне и Аккрой, на пространстве тысячи миль, только в двух местах производится торговля неграми, в Галлинасе и Нью-Систере. Английские суда крейсируют у устья этих рек. Зачем? Препятствовать торговле неграми? Ни мало. Эти суда захватывают только корабли с неграми, чтобы получить премию, по 5 фунтов стерлингов за каждого захваченного негра, и доставить невольных выходцев в английские Ост-Индские владения. Как это делается? Когда приходят корабли за неграми, их пропускают; когда они нагружаются человеческим [18] мясом, на них смотрят сквозь пальцы; но как-скоро они снимаются с якоря, их хватают и арестуют. Не лучше ли, скажете вы, не дозволять им подходить к обеим рекам? Разумеется; но тогда Англичане не получали бы премии и негров. А какова участь этих негров, когда перенесут их в английские колонии, освободив или, лучше сказать, взяв их в плен? Они должны работать без отдыха, если не хотят умереть с голода. Они были бы счастливее невольниками в Кубе, чем работниками в Ямайке. Положение их не улучшилось, а стало еще хуже!»

Англия ведет значительную торговлю на западном берегу Африки. Английских купеческих кораблей тут встретишь гораздо более, чем судов всех прочих нация. По отчету доктора Маддена, которому было поручено обревизовать английские колонии, ценность различных статей торговли, вывезенных из Африки в Англию, простиралась в 1836 году до 800,000 ф. стерл. В 1840 году вывоз английских произведении в Африку доходил до 492,128 фун. стерл. Коммиссия Нижней-Палаты произвела в 1842 году подробное следствие об этом важном предмете. В конце рапорта, богатого любопытными документами, она приглашала правительство взять обратив различные форты на Золотом-Берегу, уступленные торговым компаниям, учредить новые заведения и построить новые «blockhaus» на разных пунктах. Гауторн сообщает следующие подробности о торговле Соединенных-Штатов с Либериею и другими колониями Западного-Берега.

«Нью-Йорк, Бостон и Провидэнс ведут правильные торговые сношения с западным берегом Африки; но из всех портовых городов Соединенных-Штатов, Салем высылает наиболее купеческих судов в эту часть Света. Некоторые из этих судов отправляются прямо в Гамбию или Сьерра-Леоне; другие останавливаются в Галлинасе, Монровии и разных пунктах на Западном-Берегу. Некоторые идут до реки Габон и до островов Принца и Св. Фомы, и даже несколько ниже, до Бенгеля и далее. Американские корабли, но большей части, везут съестные припасы: хлеб, сухари, солонину, свинину и ветчину, и продают все европейским или американским колонистам. Впрочем и туземцы все более и более приучаются к этим товарам. Рынки так изобилуют этими произведениями, что выгоды такой торговли незначительны и неверны. Другие суда вывозят, вместо съестных припасов, платья или мебель; но все без изъятия везут ром, табачные листья, порох, ружья, широкие медные печи и коленкор.

«Прибыв в европейское поселение, капитан купеческого корабли посылает список своих товаров на берег, к известнейшему торговцу. В списке помещено подробное описание всех товаров, находящихся на корабле, с означением цен каждому предмету и чем производить платеж. Иные судохозяева принимают только деньги; некоторые берут туземные произведения по определенным ценам, на-пример: кампешевое дерево по 60 долларов, пальмовое масло, слоновую кость, золотой порошок и камедь. Главный предметы обмена на островах Зеленого-Мыса, суть: козьи шкуры, кожа и соль; в Гамбии, кожи; в Монровии, на мысе Пальмасе и к других заведениях Либерии, кампешевое дерево и пальмовое масло; на Габоне, [19] слоновая кость и золотой порошок. В поселениях Либерии можно достать слоновую кость; но в малом количестве.

«Когда список выставлен на самом видном месте в магазине купца, к которому он адресован, купцы, покупатели и любопытные приходит справляться что продается. Магазин становится, на несколько времени, публичною биржею колония. Собирающаяся толпа занимается не одними торговыми оборотами; она старается узнать новости, привезенные из отдаленных государств, чтобы передать их во внутренние африканские страны или вдоль по берегу. По прошествии известного срока, капитан выходит ни берег с образцами, и покупатели торгуются с ним, если желают приобрести привезенные им товары. Если ему платят туземными произведениями, он весит кампешевое дерево или отмеривает пальмовое масло, в магазине купца, которому прислал список. Если он сделает кредит покупателям, за исправность платежа отвечает купец, получая с каждой сделки по 5 процентов в свою пользу. Капитан живет на берегу, и как продаст какой-нибудь товар, тотчас посылает за ним на корабль; экипаж и помощник капитана остаются на корабле, высылают проданные товары на берег или принимают полученные в обмен. Каждый корабль нанимает несколько круменов, для своза и нагрузки произведений.

«Если требование совершенно прекращается, капитан перевозит на корабль непроданный товар или оставляет часть его на коммиссию купцу, и отправляется в другую колонию, где производит те же обороты. Так обходит он весь берег, пока не распродаст всех товаров; потом возвращается назад и заходит во все порты, где оставил товар, получает деньги и едет в Америку за новым грузом; Американские судохозяева, ведущие правильную торговлю с западным берегом Африки, получают множество коммиссий от своих соотечественников или от Европейцев, там живущих, и берут хорошую цену за свои труды. Торговля с колонистами не затруднительна, и, как видно, очень-проста; одно затруднение очень-важное — получить плату за проданный товар. Купцы в колониях покупают значительными партиями, если могут купить в кредит; но как они ничего не имеют или имеют только маленький капитал, то часто не платят в сроки, а некоторые и совсем не очищают долгов.

«Не так ведется торговля с туземцами. Бросив якорь у какого-нибудь пункта берега, капитан прежде всего должен доставить королю подарок, которого ценность изменяется от 20 до 700 или 800 долларов (800 долларов = 1064 руб. сер.). Последняя сумма дарится кораблями в восемьсот или тысячу тонн, и в больших реках. Торг ведется медленно. Обыкновенно, обе стороны запрашивают чрезвычайно-высокую цену за свои товары, и почти ничего не предлагают за чужие. Несколько дней проходит в спорах о цене. Европейцы употребляют, в качестве прикащиков или посредников, туземных жителей, которые получают, сверх положенного жалованья, множество подарков: только подарками можно разогреть в них усердие. Некоторые судохо язва доверяют часть груза туземным купцам; эти купцы, за известный процент, отправляются во внутренние земли и производят мену с Бушменами. Но такого рода предприятия не всегда кончаются в пользу судохозяев. Хотя все семейство [20] купца отвечает за его долг, хотя король берется заставить его заплатить, однакож часто доверчивый судохозяин не получает ни товаров, ни цены их».

Климат Либерии очень-здоров для туземцев; но все эмигранты, все без изъятия, страдают лихорадкою в-продолжение некоторого времени. Чорные привыкают к этому климату скорее белых. Впрочем, в последние десять лет, смертность между колонистами уменьшилась на целую треть. Народонаселение на мысе Пальмасе увеличивается, независимо от прибытии эмигрантов. Этим здоровым климатом западный берег Африки обязан муравьям. Без муравьев, которые беспрестанно очищают его от растительных и животных веществ, могущих заразить воздух, на Западном Берегу нельзя было бы жить. Число этих муравьев превосходит все, что может себе представить самое смелое воображение. Они проникают во все, даже самые тайные места в жилищах; всепожирающий аппетит их ничего не оставляет, всем пользуется. Часто они причиняют значительный ущерб; но вообще приносят более пользы, чем вреда.

«У либерийских муравьев» говорит Гауторн, «есть царица, которую колонисты называют Бугга-Буг. Подданные ее разделяются на три разряда: на работников, которые беспрестанно трудятся, на воинов, которые только дерутся, и на граждан, которые никогда не работают и не дерутся, а только производят новых муравьев. Жилища этих насекомых, в искусственном отношении, превосходнее жилищ туземцев; это — лучшие архитектурные произведения на Западном-Берегу Африки. Вышина их бывает от аршина до десяти; в некоторых, основание имеет до трех или четырех аршин в диаметре. В них много разных отделений, предназначенных для разного употреблены: между всеми этими перегородками идут галереи; сеть и наружные выходы. Слизь, смешанная с землею, придает каменную твердость глине, из которой муравьи строят себе жилища».

Расставаясь с Либерией, в октябре 1844 года, Гауторн желал ей всевозможного счастья, но не хотел, видеть ее в другой раз. Год крейсирования в этих местах доставляет человеку столько старости, сколько не доставят ее десять лет, проведенные в климате не столь-жарком. Впрочем, крейсер не сомневался, что желания его исполнятся.

«Либерия» говорит он, «должна увеличиваться и благоденствовать, даже и в том случае, если не будет вовсе получать пособия от Соединенных-Штатов, ни людьми, ни деньгами. Правда, большая часть нынешних жителей сущие невежды; но всё-таки есть между ними несколько людей умных и рассудительных; они-то и приведут колонию к решительному успеху. Все надежды основателей колонии должны основываться на поколении, которое последует за первоначальными эмигрантами. Дети получают воспитание, которого не доставало родителям. Через несколько лет, судьбы Либерии будут в руках людей, родившихся и воспитанных в Африке. Только тогда опыт будет полным: тогда узнают, могут ли чорные колонисты жить и управлять собою без помощи или присутствия белых. Я не сомневаюсь в успехе».

Комментарии

1. Палавер, вероятно, испорченное португальское слово palabra. У Африканцев оно имеет несколько значений. Чаще всего дно значит открытую ссору. Держать палавер, значить решать дело совещанием или битвой.

Текст воспроизведен по изданию: Западный берег Африки // Отечественные записки, № 7. 1849