-

НЕГРОПРОМЫШЛЕННЫЙ БРИГ НОЭМИЯ.

Однажды вечером, бриг Ноэмия скользил по морю, подходя к скалам, прикрывающим вход в маленькую бухту, на западном берегу Африки, возле мыса Биафра.

Ветер был свеж, зыбь шла с моря и делалась все сильнее, по мере того как бриг, легко рассекая волнение, приближался к заливу, в котором намерен был бросить якорь, и от которого отделял его мыс Биафра и риф; их нужно было обогнуть; оставалось не более трех миль. [394]

Подобно кокетке, любующейся собою в зеркалах, луна отражалась в каждой волне, подымаемой ветром. По небу катились тяжелые и грозные облака; белый, густой туман расстилался широкой пеленой со стороны ветра, где уже горизонт, не окраивал линии, отделяющей море от неба.

Темнело, и мрачность все более и более увеличивалась; металлический блеск луны заметно тускнел, по мере того как она приближалась к поверхности моря, в котором должна была погрузиться; скоро стала она только изредка выглядывать из загустеющих облаков; такое состояние ночи имеет свою поэзию, но оно страшно и грозно, долго надобно плавать по морям, чтобы сделаться хладнокровным зрителем подобной картины. Эта природа, покрытая вуалью, со своими глухими звуками, усыпляет ум и чувства; желая избежать этого впечатления, ложишься спать, но сон тяжел и беспокоен; воображение возбуждает страшные грёзы, которые часто продолжаются на яву, и долго мучат своей ужасною фантасмагорией. Самое судно кажется, предается тогда, как неподвижное тело, воле волнения; иногда подобно груди человеческой стонет в мачтах, в блоках и в других своих частях; все это вместе, сильно способствует к возбуждению страха в душе молодого моряка, которого краткая опытность на морях, не приучила еще к различным фазам природы, его окружающей.

В эту ночь, все эти элементы соединились вместе: луна, будто бы страшась чего-нибудь, спряталась за горизонт; небо покрылось густою, сплошною массою облаков, обрисовывавших на своде его самые фантастические изображения; глухо раздавался всплеск волнения; ветер начинал завывать; одним словом, ночь была великолепна, страшна. Один только человек на бриге, оставался холодным и равнодушным зрителем. и не был под влиянием чувств, порожденных [395] этой дивной ночью во всех присутствующих. Облокотясь на наветренную сетку, не двигаясь, даже и тогда, когда волна шутя обрызгивала его бронзовое лице, он думал только о размене с королем Пак-Ари и о людях, черных как эта ночь, ожидавших его на песчаном берегу Биафры.

Бриг шел но восьми узлов и приближался к выдавшемуся мысу, который надобно было обогнуть, чтобы войти в тихие воды залива, где ожидали его отдых и покой; он шел под марселями и фоком; четыре матроса были на вахте, один из них смотрел вперед; капитан был на верху, значит было все как следует. Остальные люди отдыхали и, по близости берега, уже не беспокоились о состоянии ветра и моря; они надеялись скоро уснуть в койках. Еще несколько галсов, и бриг, минуя опасности, станет на якорь.

— По местам стоять! — скомандовал капитан, выйдя из задумчивости и подходя к рулевому.

Несколько дремавших матросов вскочили и схватились за снасти, ожидая в молчании следующей команды.

В темноте ночи, уже хорошо можно было различить мыс Биафра: он совершенно отделился от облаков, и всплески волн о скалы, раздавались глухим ропотом, под самым носом судна; расстояние до берега было самое малое, по капитан знал местность и надеялся на себя.

— Держи полнее! Вот так, хорошо! и выждав не много, капитан начал поварачивать; команда лихо работала, и через несколько секунд...

— Грот марса булинь отдай! — бриг перевалился на другой галс, скоро паруса наполнились, и Ноэмия полетела; она отлично ходит, имеет все качества хорошего судна, легка, чудно слушает руля, и вообще лучшего брига не надо.

Капитан остался на верху и опять в задумчивости [396] стоял у сетки, как вдруг, к общему удивлению всей команды, он отскочил и устремил свои зоркие глаза по направлению залива. Матросы, хотя они слепо уверены в своем капитане, теперь не могут понять причины такой внезапной перемены в нем, и в молчании ожидают приказаний. Он же, отойдя от борта, подошел к рулевому и посмотрел на компас... В ту минуту, темнота, окружавшая бриг, исчезла, и грохот выстрела из орудия большого калибра раздался и повторился несколько раз, эхом в береговых скалах; удивление команды уступило место ужасу, когда они увидели отделявшийся от берега бушприт, фок-мачту, потом весь рангоут, и наконец самый корпус судна большого ранга. Это был фрегат.

Даже в темноте ночи, можно было разглядеть баттарею, которая будто грозила бедному бригу. На горе был виден огонь, откуда часовые, верно открыли Ноэмию, когда она, перед поворотом, так близко подошла к берегу.

Но всему видно было, что фрегат уже снялся с якоря, хотя еще ни один парус на нем не был отдан; он заметно отделялся от берега, продолжая стрелять на удачу из каронад, и пользуясь блеском выстрела, чтобы разглядеть положение беглеца, который давно уже спустился по ветру, поставив все возможные паруса. Наконец и фрегат двинулся; беспрестанно повторявшиеся выстрелы, показывали его экипажу брига, подобно огромной, белой тени, их преследующей. Ядра конечно не могли попадать, но минутный блеск, освещая темноту, показывал фрегату, все движения брига, хотя негропромышленный капитан и не очень боялся военного судна, которое конечно хорошо ходит, но и Ноэмия не хуже его рассекает волны; она всегда показывала вдалеке имя свое, написанное на корме золотыми буквами, гнавшимся за нею судам; но хотя он и успокоился испытанным [397] хорошим ходом своего судна, в том что не будет пойман и не лишится звания капитана, но беспокоился о неграх, собранных для него на берегу, потому что каждый день число их могло уменьшаться, а король Пак-Ари, всех их поставит на счет.

Маленький бриг продолжал нырять в волнении с удивительным хладнокровием; проходила ли волна через него, он сам перескакивал через следующую, и продолжал храбро идти вперед. Иногда, впрочем он будто пошатывался на неровной поверхности моря, но вскоре оправлялся; мачты его стонали от тяжести парусов и от давления ветра, брасы и, шкоты нищали в блоках; бак предан был волнению, и расходясь на воле, оно беспрестанно окачивало его, так что действительно было страшно. — Идет! Идет себе! — ворчал сквозь зубы капитан, — я очень хорошо знал что мы никогда не будем плеснеть на палубе военного судна.

Между тем и фрегат не терял времени, на нем поставлены были брамсели; брам-стеньги его гнулись и готовы были сломиться под самый эзельгофт. Расстояние между судами было не много более мили; каждое неправильное движение руля удаляло фрегат от цели, но уж точно должно сказать, что ни на котором судне не зевали, и что удары рупора щедро сыпались на плечи неловкого рулевого. Утренний проблеск начинал превращать черный цвет облаков в серый, но фрегат не выигрывал, и продолжал покрываться легкими парусами, рискуя потерять верхний рангоут. Ход Ноэмии останавливало волнение; фрегату, это было шуточным делом и волны, будто умоляя его, разбивались о носовую часть.

Наконец, капитан брига рассудил, что надобно на что-нибудь решиться, потому что утро откроет корпус судна его канонирам фрегата, и тогда прощай все. [398]

— Ба! я лишусь шлюпки! — проворчал он, ну да возьму другую у короля Пак-Ари, и значит ничего не потеряю.

Через пять минут, по его приказанию, разобрали шкафут, и несколько ловких матросов выпихнули шлюпку до половины за борт, один из них тогда прикрепил к гака-борту крюк, к концу которого привязан был зажженный фонарь, и потом соединенными силами, окончательно выбросили шлюпку за борт. Лишь только это успели сделать, как перебрасопили паруса, и бриг лег на другой румб, пересекая под прямым углом старый курс; потом спустили верхние паруса, что бы облегчить рангоут, и уменьшить поверхность, открытую взорам крейсера.

Шлюпка между тем бьется на волнении, и фонарь, то блестит, то тускнеет; подходя к ней, фрегат радуется — но напрасно. Бриг же выигрывал, что мог на ветер, с грот-марса его еще виднелся фрегат, черной массой подходившей к огоньку, но вскоре все скрылось во мраке ночи.

Борьба между ними, однакож не кончилась; начало светать, и в двух милях под ветром у брига, открылся фрегат; ветер стихал, зыбь уменьшалась, и храбрый бриг, теперь уже не боялся фрегата. Несколько раз оба судна поворачивали, но каждый галс увеличивал между ними расстояние; наконец, фрегату наскучила напрасная погоня, от которой страдала его гордость, он лег в дрейф и начал менять грот-марсель; Ноэмия тотчас к нему спустилась, также легла в дрейф, на расстоянии полуторы мили и начала менять оба марселя, чтобы поднять новые и крепкие. Увидя это, фрегат быстро переменил свой парус, снялся с дрейфа и начал палить в смельчака; но тот нисколько не торопился менять марселей своих и в ответ фрегату стрелял из ружья. Наконец одно ядро, удачно пущенное, упало [399] в нескольких футах от брига, но марсели были готовы и в минуту ветр их наполнил.

— Довольно шутить, — подумал капитан, — пожалуй кончится тем, что проклятый фрегат нас поцарапает. Пошел на брамсели! А потом подвахтенные спать.

Через несколько минут на палубе брига все было убрано; капитан, лейтенант и четыре матроса остались на верху; бриг шел по восьми узлов в крутой бейдевинд, фрегату не оставалось ничего делать.

Радостная улыбка озаряла лице негропромышленника, он насмешливо поглядывал на фрегат, покрытый парусами, который продолжал лавировать, гоняясь за фантастическим судном, в существовании которого, он только уверился с рассветом. Моряк был в хорошем расположении духа; радость его в состоянии постигнуть только тог; кому море служило так сказать колыбелью и океан отечеством. Добрая его Ноэмия! как он любит ее и отдает полную справедливость ее отличным качествам; грубой рукой своей он ласкает ее, как возлюбленную; и в самом деле, ни какая женщина не могла быть более любима, как это милое судно, своим капитаном. Выстроенная для него и под его глазами, он видел как она росла, развивалась, наконец спустили ее; она стала ходить и во всех различных обстоятельствах послушно и быстро повиновалась его воле. Как понятна такая любовь, и сильная ревность, если чужая рука будет править таким судном. Чувства, которые возродила в нем Ноэмия, развили страсть, в которой соединялись: любовь, ревность и эгоизм. Ядро, попавшее в корпус ее, заставило бы его столько же страдать, как будто самого его ранило; дерево сделалось телом, немое послушание всем требованиям, сделалось душою; все его чувства сосредоточились в ней; старого моряка на берегу никто не помнил, никто о нем не сожалел; он [400] жаждал золота, но только для того, чтобы украшать свою любимицу. С исчезавшим днем, расстояние между судами, заметно увеличивалось, и когда вечер начал покрывать черною тенью море, но которому летела Ноэмия, фрегат потерялся из виду во время длинного галса, и таким образом прекратил погоню за смельчаком.

Как только капитан брига удостоверился, что движений его за темнотою нельзя рассмотреть, он поставил все лисели и спустился опять к мысу Биафра, который несколько часов, как уже скрылся из виду. Курс взяли прямо в залив, на берегу которого человеческий груз, в эту ночь, верно будет приготовлен, по случаю удаления фрегата. Новая смелая выходка, столь нравящаяся отчаянным морякам, которых неустрашимость и страсть к золоту, привязывают к страшному ремеслу негропромышленника. Капитан вполне надеялся, что команда его, употребит все силы свои, чтобы способствовать его смелому предприятию, если ветер, продолжая им содействовать, дозволит прийти и уйти из залива до рассвета.

Бедный бриг гнулся под бременем парусов, беспрестанно что-нибудь лопалось, но команда была на местах и повреждение немедленно исправлялось. В одиннадцать часов вечера, бриг находился под защитою мыса, ничего не было в заливе такого, чтобы заставило его опять бежать, как в предыдущую ночь. Ветер за высокими берегами не достигал до якорного места, и бриг с незакрепленными парусами, стал на верп. Через несколько минут, гичку спустили с боканцев, и капитан отправился на берег. Он не ошибся в своем расчете; в нескольких шагах от берега черные ожидали его прибытия, бегство и преследование за бригом, занимало целый день их внимание. Спустя не много времени, негры-невольники, связанные по два, были приведены в большую палатку, которую король Пак-Ари устроил на берегу. [401] Капитан наскоро их осмотрел, время не позволяло ему медлить, и потом их отвели к пристани, где лодки короля приготовлялись их перевести. Это дело шло очень скоро; в два часа негров уложили в лодки и перевезли на бриг, где их помещали в трюме, вместо товаров, выгруженных за несколько дней перед тем; свежий ветр заставил тогда бриг сняться, и уйти в море, оттого и не успели они взять обмен своим товарам.

Последние тридцать негров отвалили от пристани; довольный удачею своего предприятия и полный надежд, капитан только что хотел ступить на свою гичку, как вдруг огонь на море блеснул в его глазах; то он был виден, то скрывался; трепет страха пробежал по его жилам; нагруженная неграми шлюпка медленно двигалась к бригу, который покачивался на волнении разведенном засвежевшим ветром. Капитан скоро достиг своей палубы, и тотчас стал глядеть в даль, чтобы рассмотреть огонек, наполнявший душу его тревогой. Но сомневаться не было никакой возможности: это был фрегат, который доверчиво возвращался к своему якорному месту.

Удастся ли Ноэмии избежать его? Теперь-то время, чтобы показать себя и где послушание воле капитана и преимущество хода послужат к общему спасению.

По приказанию капитана, все огни на судне были погашены. Напрасно стал он травить кабельтов, надеясь подойдя ближе к берегу слиться с тенью гор, скрыться от фрегата, но, несмотря на темноту, часовые на нем, разглядели судно, стоявшее на якоре под берегом, не вдалеке от скал, ограждающих узкий пролив Сомбреро. Так как все суда, посещающие эти берега, особенно ночью, подозрительны, то капитан фрегата, приказал выпалить холостым зарядом, при свете которого негропромышленники, увидели у борта фрегата [402] шлюпку и спускающихся в нее, по талям, гребцов, посланных верно для того, чтобы овладеть неизвестным судном.

На фрегате бросили якорь и убрали паруса; команда рассчитывала уже на призовые деньги, но она не знала, что имела дело опять с тою же Ноэмией.

Палуба и баттарея фрегата освещены, везде видно на нем движение; на Ноэмии напротив — молчание и мрак. Капитан брига скорее готов разбить свое судно на каменьях опасного прохода Сомбреро, нежели отдать его в руки крейсера. В следствие этого боцман с топором в руках, стоял готовый обрубит кабельтов, а команда и несколько негров держали на руках фалы и брасы, чтобы бегом поставить паруса по ветру. Сам король Пак-Ари уговаривал своих подчиненных усердно помогать спасению брига; он приехал получить последние и самые дорогие товары за груз, данный им капитану, и боялся потерять выгоды своего обмена.

Торжественная минута настала; последний груз негров был взят на бакштов; военная шлюпка подходила; капитан, стоя на банкете, выжидал удобного момента; все было готово; на палубе брига царствовало мертвое молчание.

— На бриге! — закричал офицер, командовавший шлюпкой.

Первый опрос остался без ответа, чтобы убедить его, что никто на бриге не ожидал подобного посещения.

— На бриге! — повторил громче офицер.

— Алло! — отвечал глухим голосом капитан.

— Разве у вас нет огня! — продолжал офицер.

— Есть, есть! — отвечал капитан.

Шлюпка подходила ближе. Минута была прекрасная, несмотря на опасность висевшую над головами негропромышленников; минута трепета и нетерпения, когда дрожь пробегает но всем жилам; храброму и смелому человеку, подобные чувствования нравятся, особенно когда в его воле продлить [403] или сократить их. Сильные души, любят закаливаться в подобные моменты жизни.

Когда капитан расчел, что военная шлюпка достаточно удалилась от фрегата, чтобы крики и сигналы с нее не были слышны, он скомандовал своим людям, дрожавшим от нетерпения...

Кабельтов, один державший бриг на месте, перерублен, марсели взлетели на верх, руль постепенно уклонял судно, по мере того как брасопились реи, паруса наполнились... и бриг лег по направлению узкого прохода Сомбреро.

Шлюпка с фрегата так близко подошла к Ноэмии, что видела все движения ее и угадала ее намерение. Офицер в отчаянии велит гребцам своим сильнее грести, они в нескольких саженях от брига, но он пошел вперед и шлюпка отстала. По глухому шуму в трюме, офицер догадался, что негропромышленники успели забрать свой груз; бешенство его увеличивается, он не знает что начать, но вдруг шлюпка его стукнулась о какое то твердое тело, удар был так силен, что сронил несколько человек, гребцов; в это же время раздались какие то дикие крики; это была лодка, привязанная на длинном бакштове, с остатками запрещенного груза. Крик и ругательства продолжались несколько времени на обеих шлюпках.

Во время этой маленькой сцены, бриг быстро подходил к проходу; скоро он должен был выйти из береговой тени и показать свой корпус и рангоут, в сером просвете оставленном проливом. Шлюпки на бакштове, криками старались обратить на себя внимание людей на палубе, но эти были слишком заняты уборкою и распределением негров, чтобы посмотреть на то, что делалось за кормой, и если кто нибудь и поглядывал через борты, то обращал глаза к фрегату, все еще стоявшему на якоре. [404]

Но вся опасность не миновалась этой мгновенной съемкой с якоря; и хотя капитан умеет хорошо управлять своим судном в местах ему очень знакомых, но в проходе Сомбреро, есть один только узкий фарватер; темнота и беспорядок, царствовавший еще на бриге, беспокоят его, он не то чтобы боялся, — вся жизнь его энергически опровергает подобную мысль, но он достиг той критической минуты, когда, почти достигая цели, самое легкое препятствие, могло разрушить все; и теперь, когда ему почти все удалось, он думал, что судно его может в несколько минут, сделаться могилой двум стам пятидесяти человекам.

Ноэмия понемногу начала выходить из тени, и стала обрисовываться темным цветом в промежутке, оставленном проходом; море бешено билось о каменья, и она близко обрезывала их, так что брызги от бурунов долетали до палубы.

Капитан стал на баковую сетку, и, держась за ванты, отрывисто командовал рулевому все движения, для избежания каменьев, число которых, по мере того как бриг входил далее в проход, все увеличивалось.

Все матросы наклонили вперед головы, и с побледневшим от страха лицем, глядели на капитана, в котором теперь соединялись для них и жизнь, и смерть. Он же неподвижно стоял на сетке, беспокойство изображалось на смуглом лице, волосами его играл ветер, но вся жизнь, все мысли, вся душа его, сосредоточились в его блестящих глазах.

Близко открытое море; Ноэмия покачивается будто радостно кланяясь ему. Капитан на секунду отвернул глаза от каменьев; в нетерпении своем он хотел прибавить парусов, но, о ужас... вдруг продолжительное трение потрясает все судно и Ноэмия легла на бок.

Все, кто были на палубе — остолбенели. Беспокойство, мучившее их столько времени, обратилось в ужас; они молча [405] глядят на капитана, который кричит, командует, но ни кого не может оживить.

— Лот! Бросай лот! Отдайте марса-фалы!... ну, что ж вы стоите? трогайтесь же, несчастные!

Он сам соскочил с сетки, и бросился отдавать грот-марса-фал, но в торопливости палец его попал в блок. Ко мне сюда, помогите! Руль на ветер! Лот! Лот!

Нестерпимая боль придала его приказаниям что-то разрывающее душу, это возвратило жизнь нескольким матросам; они освободили своего капитана, принесли лот и третий узел остался в руках матроса, бросившего его. Капитан завернул руку свою в галстух и по видимому был в жестокой нерешительности. Его Ноэмия остановилась, когда, почти уже освободившись от всякой опасности, достигла открытого моря; теперь она неподвижна и сильно бьется на банке от давления парусов; треск ее членов смешивается с шумом волнения, ударяющегося в корпус.

Конечно, было средство немедленно снять бриг, но слишком различные мысли, которые довольно трудно изъяснить, толпились в голове негропромышленника; главное сострадание и скупость не допускали его тотчас принять это средство. Оно состояло в уменьшении тяжести брига выброшением около двух сот негров за борт! В это время на шлюпке, бывшей на бакштове, готовилась сцена, которая могла вдруг изменить развязку этой драмы.

Вскоре после столкновения, военная шлюпка из под ног сидевших на ней матросов, погрузилась в воду, и они вскарабкались на лодку, нагруженную черными; после довольно долгой борьбы, для получения себе места, порядок восстановился, но лодка не допускала излишних движений, потому что тоже была повреждена. Когда бриг стукнулся, матросы очистили себе место, выбросив несколько негров в воду и [406] вознамерились взять на абордаж негропромышленника, на палубе которого все было в движении: убрали паруса, приспустили брам-стеньги, чтобы уменьшить крен. Капитан на минуту сошел в каюту, чтобы посмотреть, когда прилив может освободить его судно с банки. Несколько человек действовали помпой, потому что в бриге открылась течь. В это-то время военные матросы начали притягиваться к борту, чтобы влезть на бриг и постараться овладеть им.

Пак-Ари был в отчаянии: он очень желал броситься в воду, чтобы доплыть до берега, но расчет и скупость удерживали его. Он напрасно подходил несколько раз к капитану, который, выйдя из каюты, задумчиво прохаживался по палубе, и не хотел слушать его; он думал о судьбе своего судна и о фрегате. Походив немного, он отправился на бак, где с работавшими матросами, смешаны были и негры, которых не успели поместить в трюм.

Капитан громко приказал своим людям оставить работы, и собраться на шканцы для совещания: моряк в крайних случаях прибегает к этой мере. Команда пошла на зов своего капитана.

Негры приютились кое где в уголках, где потеплее и поудобнее; безлунное небо едва-едва освещало эту картину.

Тридцать матросов составлявших команду брига, сошлись у грот-мачты, но удары судна были так сильны, что они все принуждены были держаться за снасти.

Звучным голосом, с едва заметным от беспокойства дрожанием, капитан объяснил своим людям всю опасность их положения и необходимость решиться на что-нибудь; что он не смел взять этого на себя не отобрав предварительно у них мнения и согласия.

Подобное, ночное совещание, между такими людьми, на такой сцене, не есть ли одна из самых странных картин, [407] которые в состоянии представить себе воображение? Судно их стало на камни: каждый удар брига о банку, может сделаться для него смертельной раной; бдительный военный фрегат, непременно воспользуется неудачей, чтобы овладеть судном их они не знали, что у них на бакштове готовится
абордаж; кроме всех этих опасностей, они могут лишиться полного груза, который стоил им стольких трудов, и который мог сделаться добычею или фрегата или моря. И если подумать, что еще бы несколько минут, два-три дюйма воды на банке, они были бы на воле... Ноэмии оставалось два или три кабельтова до открытого моря, где она уже ничего не боится.

Отчаяние капитана и команды понятны. Ветер, теперь вредивший бригу, как бы подвинул их вперед от опасного соседства.

Никто не посмел подать голоса, после начальника; матросы вполне ему доверяли, и имели привычку слепо исполнять без возражения все меры, которые он принимал в трудные минуты; теперь же, они страшились и говорить, потому что опасность конечно была велика, если он решился собрать совет.

— Ну ребятушки! — продолжал он — выгрузим ли мы без горденей, черных за борт, чтобы облегчить бриг и снять его с банки, или выждем прилива, который к несчастию будет только с рассветом?

Лейтенант предложил выпустить пресную воду из бочек; но это опровергли тем, что в бриге и без того была течь, и что невозможно будет до рассвета, выкачать пресную воду, вылитую из бочек, и соленую воду, входившую в щели подводной части.

— Кроме того — присовокупил боцман — каким образом [408] добраться до бочек, когда трюм, палубы и люки загромождены неграми.

Все это было совершенно справедливо. Выбросить за борт негров, было для них большим затруднением. Те, которые утонут для них потеряны, а также и те, которым удастся выплыть на берег; конечно они воспользуются свободой и убегут, не принимая в расчет того, что Пак-Ари принял за них хорошие товары.

— Капитан — сказал наконец один из матросов — мы сделаем то, что вам угодно, вот наше мнение.

В эту минуту на юте послышался шум, в нескольких шагах от того места, где был собран экипаж. Несмотря на темноту, негропромышленники увидели несколько человек, влезавших на гака-борт... потом слышно было, как шлюпка сильно билась о борт... все удивились, но капитан, не теряя присутствия духа, схватив здоровой рукой ганшпуг, закричал: за мной, и бросился на ют, за ним команда, и в минуту они схватили вышедших на палубу матросов, остальные еще лезли и также были схвачены.

— Ну — сказал капитан — я полагаю, что это впервые случилось, чтобы офицер и матросы с военного судна, попались негропромышленнику. Господа, вы мои пленные; матросов отвести вниз и связать, а офицер может остаться на воле.

Приказание было немедленно пополнено.

— Черт возьми! — сказал один из матросов — мы их вымажем сажею, и они пойдут у нас за негров.

Но капитан не так рассчитывал.

С рассветом, фрегат увидит его опасное положение, и конечно воспользуется им, чтобы завладеть его судном, тогда офицер и двенадцать матросов, может быть, ему пригодятся.

Красноватые отблески восходящего солнца уже освещали [409] горизонт, ветер был довольно свеж, море по-видимому спокойно, исключая того места, где стоял бриг, и где, по узкости и множеству подводных каменьев, была сильная толчея. Капитан приказал по возможности привести судно и рангоут в порядок. Пленные утешались несколькими бутылками рому, которыми приказано было их снабдить; один только офицер, облокотись о борт, со вниманием следил за всем, что делалось на палубе, вместе с тем посматривая беспрестанно в промежутки скал, на то место, где должен был стоять его фрегат.

Во время всего описанного выше, Пак-Ари был молчаливым зрителем; но когда на палубе все начало приходить в порядок, он один хотел возмутить его: нетерпение его возрасло, и ему сильно хотелось оставить бриг, который начинал делаться для него опасной темницей, но гребцы его не нашли ни одной шлюпки; он беспрестанно подходил к капитану и требовал настойчиво остальные товары. По король выбрал дурную минуту: отлив кончился и негропромышленник с большим вниманием следил за всяким движением брига, который впрочем уже подвинулся на несколько футов вперед; паруса были отданы, и ждали только минуты, когда бриг освободится от препятствия, чтобы их наполнить. Наконец Пак-Ари так надоел капитану, что он велел его посадить в железа.

Между тем ночь начала сливаться с днем; на бриге все было готово; вода начала возвышаться, а с нею и бриг; с каждым движением волнения, он подвигался вперед по дну, потом наклонялся на подветренный борт от давления ветра на паруса и ударился несколько раз килем. Положение Ноэмии было ужасно: от каждого удара, все члены ее тряслись, и можно было ожидать, что она не выдержит, если это долго продлится; или пробьет подводную часть, или весь рангоут свалится; экипаж молчал и не сводил глаз с капитана... [410] но вскоре радостный крик вырвался из стесненных грудей: громкое ура возвестило, что Ноэмия перескочила через банку и вышла на чистую воду.

Освободившись от этого препятствия, обрадованный капитан вспомнил о фрегате: за скалами не было его видно; он поднялся на марс и увидел фрегат, лавировавший под всеми парусами, чтобы выйти из залива; он сейчас угадал причину этого ночного снятия с якоря.

Ноэмия едва двигалась; ее порядком поколотило на банке: вода во многих местах лилась в трюм и тем уменьшала обычную ходкость; команда усердно действовала помпами, но вода все прибывала.

Фрегат продолжал лавировать: ему оставалось только обогнуть гряду каменьев, расположенных прямо на ветре.

Пленный офицер не произносил ни одного слова, и все следил за движениями фрегата. Он также беспокоился о своей участи, потому что вода прибывала в трюме, а на бриге не было ни одной шлюпки, и если бы пришлось покинуть судно, не было бы возможности попасть на берег.

Капитан, также все это взвесил, но не показывал, зная сколь необходимо поддерживать дух команды. В это время тиммерман и боцман пришли ему доложить, что, осмотрев трюм и прислушиваясь везде, они открыли, что главная течь — в носовой части. Капитан пошел в низ, сам все осмотрел, удостоверился, что показания их справедливы, и решился немедленно употребить средства для спасения своего судна. Воды в трюме было уже четыре фута. Он приказал вынести на палубу запасные паруса и выбрал между ними хороший, новый, крепкий лисель, к каждому углу которого, привязали крепкий конец, потом парус вымазали составом из смолы с салом, заранее изготовленным. Марсели положили на стеньгу, и приготовленный парус подвели под носовую часть [411] и немедленно опять взялись за помпы. В это время фрегат огибал риф и входил в открытое море, и хотя вода в трюме брига начинала убывать, но фрегат имел еще большое преимущество в ходе. Солнце уже взошло; расстояние между судами было около двух миль; во время своей лавировки, фрегат осмотрел весь берег, все уголки, все скалы, но следов своей шлюпки не нашел; он рассудил, что офицер и гребцы, должны быть на бриге, и потому не смел открывать пальбы, опасаясь ранить или убить своих... но видя плохой ход брига, он с нетерпением ждал минуты, когда догонит его, и потому беспрестанно прибавлял парусов.

Капитан Ноэмии был в сильном волнении: ход не прибавлялся, вода медленно выкачивалась из трюма; он только то и делал, что осматривал палубу, рангоут и паруса, изыскивая средства увеличить скорость судна, обыкновенно такого послушного и легкого, но которое с трудом теперь рассекало волнение, что так шутя делало накануне.

Прошел час, фрегат все выигрывал: оставалось не более мили.

Бедный капитан не знал на что решиться, и едва не сходил с ума. Мысль, что милое судно его сделается призом, что он и отважная его команда сделаются пленными, — ужасала его: он готов был дать отрезать себе правую руку, чтобы вдруг выкачать воду из трюма; если бы он мог взорвать свое судно, когда оно будет в руках крейсера, он был бы спокоен, но и этого было нельзя, по недостатку пороха. Себя же он не выдаст: пистолет с двойным зарядом обеспечивал его.

Фрегат все выигрывал; оставалось полмили.

Вдруг лице капитана засияло радостью, мысль промелькнула в его голове. Он быстро обернулся и осмотрел палубу, потом подозвал к себе своего лейтенанта и [412] боцмана, которым шепотом передал приказания, они улыбаясь отошли от него; команда воскресла: это показалось ей хорошим знаком.

Вскоре юнга вынес из каюты несколько бутылок рому; каждому матросу дали по чарке, чтобы придать им бодрости, и тогда капитан приказал им как можно дружнее действовать помпами.

Офицер все стоял у борта и с радостной улыбкой следил за всеми движениями фрегата, который заметно нагонял бриг. Не заботясь о том, что происходило вокруг его, он не заметил, как по сигналу капитана, два дюжих матроса, схватили его и бросили за борт: приготовленный курятник был немедленно брошен ему вслед, он успел за него схватиться и ждал помощи от фрегата.

И в самом деле, на фрегате произошло большое движение: расстояние до офицера было так мало, что едва на нем успели спустить верхние паруса, лечь в дрейф и спасти плавающего лейтенанта, но на это нужно было время; между тем на Ноэмии продолжали сильно качать, вода заметно убывала; хитрость эта оживила команду. Фрегат отставал, а бриг шел скорее.

Однакож, военное судно опять поставило паруса и начало догонять бриг, под носом которого вода стала уже шуметь. Прошел час, и когда расстояние опять убавилось, на бриге выбросили двух матросов и за ними другой курятник: фрегат должен был опять лечь в дрейф и спасать своих людей. На Ноэмии продолжали так действовать, пока не осталось ни одного военного матроса; за ними бросали доски, люки — одним словом, что ни попадалось под руку; в последний раз выбросили пять человек и, для поддержки их на воде, — бросили запасную брам-стеньгу.

Экипаж брига был вне себя от радости, когда фрегат в [413] последний раз лег в дрейф, чтобы спасти своих людей; в это время он отстал на пять миль; помпы на бриге легко действовали; воды в трюме было мало, и прежняя легкость и ходкость Ноэмии опять проявилась: она теперь уже не боялась ядер военного фрегата.

Ветер был ровный, море гладко, с маленьким волнением, и по мере того как берега Африки скрывались вдалеке, погода улучшалась; несколько часов спустя, капитан с офицерами своими весело ужинал, команда занималась тем же; и все смеялись над удачной выдумкой, которая спасла бриг от неминуемой гибели.

Пак-Ари, как прекрасный, рослый негр, был продан за 500 пиастров. Когда на хозяина его находила скука, он заставлял Пак-Ари рассказывать, каким образом оставил он свое владение на берегах Африки.

В. Ш.

Текст воспроизведен по изданию: Негропромышленный бриг Ноэмия // Морской сборник, № 11. 1851