Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

(1858-1864).

ДАВИДА ЛИВИНГСТОНА И ЧАРЛЬСА ЛИВИНГСТОНА.

ТОМ ВТОРОЙ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

Первобытно сделанные запашки в лесах. — Сходство охотников с древнеегипетскими фигурами. — Муази. — Затруднение из-за проводников. — Бабиза предпринимают проводить нас до селения Чинзамба. — Головы бабиза и манганджа. — Различные характеристические черты. — Наречия различны, но сродны. — Нкома. — Буа. — Нас принимают за мазиту и сообразно с этим поступают с нами. — Упрямый старшина. — Хорошо дрессированный супруг. — Подавляющая тишина покинутой страны. — Бангве. — Мы встречаем мазиту. — Мы с успехом показываем бодливые рога. — Захария ускоряет свой шаг.— Нас считают за отряд войска.— 8 октября мы достигаем Моламба на озере Ниасса. — Неудовлетворенный проводник и его поведение. — Многоженство.— Лоапула и Танганиика. — Доказывается знание бабиза о внутренних странах. — Ложная тревога от мазиту.— Господствующее направление на восток.— Берег озера. — Беглецы и их бедность. — Мазиту нападают на табачных торговцев. — Ружья против луков.— Мозано.— Селение Чинзамба. — Подробные сведения одного владельца. — Африканцы не так испорчены, как их описывают.— Подарки. — Проводники. — Живой торг невольниками. — Печальные мысли. — 15 октября, селение Катоза. — Его описание поведения аджава. — Их любовь к красным волосам. — Сахарный тростник, вероятно, туземный. — Бамбук. — Катоза одевается в офицерское платье и эполеты. — Его настоящее селение и прежнее. — 20 октября мы входим в селение Мотунда. — Скрытые запасы провизии. — Кабамбе и Нианго.— Долина Гоа или Гова. — Лезунгве.— Дружелюбие туземных женщин.— 31 октября мы достигаем Мукурумадсе. Гром и дождь.— Мокрое платье и лихорадка.

Мы прошли несколько запашек из которых каждая занимала четверть мили или более. Деревья были все свалены и оставались только пни в два или три фута [252] вышиною. Срубленное дерево было сложено в кучи ярдов в пятьдесят длиною и ярдов в тридцать шириною; когда оно высохло, его сожгли; зола была рассыпана по вспаханным местам, и на них возделывался род проса, называемый маере, который туземцы едят, по-видимому, весьма охотно; однако, мука из него для наших желудков была столько же непереварима, как и крупный песок. По одной стороне этих возделанных промежутков охотники ставили большие, крепкие сети, из коры боабоба, в которые загоняли дичь. Мы видели на этих возвышенностях около дюжины оленей небольшой величины и несколько зебр. Мы были совершенно изумлены сходством, какое представляли мужчины, когда они несли своя охотничьи сети, с фигурами на древнеегипетских гробницах, но относительно населения число этих охотников было весьма ничтожно. Здешние африканцы принадлежат обыкновенно к классу земледельцев и если надеются в мире пожать свои хлеба, то наслаждаются довольно покойною жизнью.

2 октября мы попросили у Муази проводников, чтобы отвести нас прямою дорогою к селению Чинзамба у Мозано и таким образом перерезать угол, который мы должны бы сделать, подаваясь назад к заливу Котакота. Он отвечал, что люди его знают короткую дорогу к селению Чинзамба, по которой мы желаем идти, но никто из них не отважится туда проводить нас, боясь зулу или мазиту. Поэтому мы выступили в обратный поход по нашей старой дороге и после трехчасового марша нашли в одном селении нескольких бабиза, которые обещали проводить нас к Чинзамба.

Этих ревностных торговцев встречали мы повсюду. Их легко узнать по ряду горизонтальных морщин, из которых каждая длиною в полдюйма, посередине лба и внизу на подбородке. Волосы они часто убирают так, что собирают в кучу на верхней и задней части головы, а на лбу и висках совершенно сбривают. Головы бабиза и [253] ваиау или аджава имеют более круглую шарообразную форму, чем головы манганджа, что сказывается заметным различием в характере: между тем как первые — большие торговцы и путешественники, последние привязаны к дому и земледелию. Манганджа обыкновенно вверяют свою слоновую кость бабиза для продажи ее на берегах и жалуются, что сделанный оборот никогда не подходит к тем высоким ценам, о которых они так много слышат прежде, чем пошлют свою кость. В самом деле, до того времени как бабиза возвратятся, издержки путешествия, на котором они часто по месяцу или по два остаются в местах, изобильных съестными припасами, обыкновенно поглощают весь барыш.

У бабиза наречие различное от наречия манганджа, но они совершенно свободно разговаривают между собою. Когда путешествуешь среди различных племен, необходимо хорошо понимать только одно наречие; тогда легко найти толмача. Мазико, один из макололо, уже хорошо выучился наречию манганджа и оказался хорошим посредником при сношениях. Для наших ушей язык мотумбока казался гораздо более развитым, чем язык того же самого племени, манганджа или ваниасса, далее к югу. Глагол, например, является здесь в страдательных и прошедших временах, между тем как у племен на Замбези, находящихся в сношениях с иностранцами, эти различия редко замечаются. Наши новые спутники вели торг табаком и собрали изрядное количество круглых шаров, величиною в девятифунтовое ядро, в которые он свертывается. Одним из них владела женщина, дитя которой в это утро было продано за табак. Мать, молча плакала по целым часам и следовала за ним вдоль дороги, по которой мы шли. По-видимому, ее хорошо знали, ибо во многих деревнях женщины расспрашивали ее с очевидным участием. Мы ничего не могли сделать для облегчения ее горя; дитя продержат до прихода каких-нибудь торговцев невольниками и затем продадут [255] за коленкор. Разные случаи торга невольниками, какие мы наблюдали, упоминаются, чтобы дать ясное понятие его частностях.

Первую ночь после того как мы оставили невольничью дорогу, мы провели в селении Нкома, среди отдела манганджа, называемого мачева или мачеба, область которых простирается до Буа. Нкома можно бы назвать кузнецом которой занимается земледелием, ибо у него была плавильная печь и много хлеба и коз; он выказал щедрость гораздо большую, чем та, какую встречали мы на невольничьей дороге. 5 октября пришли мы к Буа, русло которой здесь совершенно так же скалисто, как в том месте, где мы переходили ее ниже. У нас справа была гора Нгалла, а слева несколько холмов. Эта страна вообще волниста и покрыта уродливыми деревьями, между которыми много было подрезанных: они были срублены, чтобы сделать просветы для охоты. Повсюду мы встречали жителей на огородах, где прилежно приготовляли почву к приближающимся дождям. Мужчины были на деревьях и сбивали ветви, чтобы предотвратить вред, который могла бы нанести тень находящимся под ними хлебам, или уничтожали отпрыски, данные прежде срубленными стволами. Иногда видна была пашущая женщина одна или с парой мальчиков, собиравших сорную и всякую траву в пучки, чтобы сжечь ее. В другой раз деятельно работала вся семья, или собраны были все соседи, чтобы работать весь день за изрядное количество пива. Наши проводники постоянно спрашивали у этих сборищ, “все ли пиво они выпили." Некоторые женщины поливали свои маисовые и тыквенные грядки водою проточных ручьев из тыквенных бутылок и горшков. К концу жаркого, сухого времени года делают они вокруг грядок ямы, засевают в них маис и поливают его до начала дождей. Этим способом они ускоряют жатву маиса и тыкв. Следствием того, бывает что владельцы [255] в шесть недель от начала обыкновенных проливных дождей пользуются уже свежим зеленым маисом.

Ближайшим селением, в котором мы переночевали, было точно также селение манганджа-кузнеца. Это было прекрасное место, осененное тенью высоких дерев эвфорбий. Жители сначала убежали, но скоро вернулись назад и приказали нам идти в палисад бабиза почти в миле расстояния. Мы предпочли остаться на ровном, тенистом месте вне деревни, вместо того, чтобы забиться в лишенный дерев палисад. Вдруг у нас за спинами появилось от двадцати до тридцати мужчин, все сполна вооруженные луками и стрелами; некоторые из них были ростом, по крайней мере, в шесть футов и четыре дюйма; однако, эти великаны не постыдились сказать: “мы думали, что вы мазиту, а так как мы испугались, то и бежали прочь." Их приказание нам идти дальше, было сделано очевидно со страха, и должно быть в этом же заключалась причина отказа старшины принять одежду или дать нам хижину; но так как нам никогда не представлялось случая заметить, какое впечатление могло бы произвести успешное нечаянное нападение, то не знали, должно ли порицать их или нет. Старшина, стройный старик кузнец, с огромным, хорошо отделанным ножом собственного изделия, одумался в тишине и, увидя вочию навес, который, имея под рукою много длинной травы и кустарников, каши люди устроили в полчаса, переменил мало-помалу свою тактику: вечером он подарил нам объемистый горшок супу и прекрасно сваренную курицу, извинился, что был так груб с чужеземцами, и сожалел, что сделал глупость, отказавшись от прекрасной одежды, которую мы ему предлагали. Естественно, ему подарено было другое платье, и мы имели удовольствие расстаться на следующий день добрыми друзьями.

Мы не всегда были так счастливы. Однажды, после долгого, утомительного перехода, мы искали места, где бы можно [256] было провести ночь. Дорога шла через одно селение, но старшина пытался затруднить нам вход в него. Не обращая ни малейшего внимания на его крики, мы шли дальше и с намерением уснуть где-нибудь в другом месте достигли другого конца его деревни, как одна вещь, сказанная им, побудила нас вернуться и расположиться в средине его города на свободном месте. Он убежал, и мы тщетно старались примирить его с собою, хотя провели там две ночи. В первую ночь пытался он украсть одеяло с одного из спавших и положил между нами рог, заключавший колдовское снадобье; в следующую ночь он бросил в нас крупный метательный снаряд в виде большого камня. Его соседи, с которыми мы говорили о его поведении, по-видимому, мало об этом думали. “Таков человек, и это ничего не значит."

Наш проводник, принадлежавший к палисаду, близ которого мы спали, не решался отважиться на дальнейший путь, когда дошел до родины. Пока мы поджидали, чтобы условиться с другим, Мазико попробовал купить козу и почти покончил торг, как жена хотевшего продать козу подошла и сказала своему супругу: “Вы поступаете, как будто не женатый; вы хотите продать козу, не спросившись вашей жены; какой позор для женщины! Что вы за муж?" Мазико налегал на мужа, говоря: “Закончим торг; нам нечего о ней печалиться;" но тот, лучше настроенный, возразил: “Нет, я уже вооружил против себя рать," и отказался от сделки. Если это было действительным образчиком домашней жизни, то здешние женщины имеют то же самое влияние, какое имеют они в Лонда, далее на запад, и во многих странах, лежащих к северу от Замбези, где мы знали одну женщину, которая приказала своему супругу не продавать курицы, как мы заметили, единственно для того, чтобы показать чужеземцам, что она распорядительница. Мы догадались, что женщинам здесь оказывается общее уважение, потому что, как на [257] западе, самый обыкновеннейший из употребительных возгласов: “О мать моя!" Мы часто слышали его слишком за тридцать миль к востоку от этой страны, когда обитатели принимали нас за мазиту. К югу от Замбези чаще всего слышится возглас: “Отец мой!"

Мы пробирались теперь на восток, чтобы спустится к берегу озера и в страны, знакомые нам. Страна была прекрасна, богата лесом и волнообразна, но селения были все покинуты, и бегство обитателей только что совершилось, потому что хлеб стоял нетронутым на местах уборки. Табак, хотя зрелый, оставался не срезанным на грядах, и по всей стране было тягостное безмолвие: подавляющая тишина не была нарушаема ни пением птиц, ни звонкими возгласами женщин, оберегающих свои хлеба.

Мы прошли прекрасным селением, называемым Бангве, окруженным тенистыми деревьями и лежащим в долине между горами, и только что подивились красоте положения, как несколько страшных мазиту выбежали с своими щитами из деревни, от которой мы были в расстоянии мили. Они начали звать своих спутников поохотиться за нами. Не ускоряя нашего шага, мы продолжали идти и скоро вошли в лес, так как через него вела тропинка, которой мы держались. Первое указание, по которому узнали мы о приближении мазиту, было сделано иоаннцем Захарией, который постоянно отставал, а теперь бежал, как будто дело шло о его жизни. Связки были сложены все на безопасном месте, Мазико и др. Ливингстон сделали несколько шагов навстречу идущему врагу. Мазико стал на колени, страстно желая выстрелить, но получил приказание не делать этого. Через секунду или две между деревьями показались темные фигуры, и мазиту были спрошены на их наречии: “чего вы хотите?" к чему Мазико прибавил еще: “что вы скажете?" Ответа никакого не получено, но темные тени исчезли из леса. Они очевидно приняли нас за туземцев, и появления одного белого [258] человека было достаточно, чтобы обратить их в бегство. Если бы мы были ближе к берегу, где жители привыкли к торговле невольниками, то это дело не могло бы обойтись нам так легко; но жители внутренних стран имеют обыкновенно более мягкий характер, чем живущие на границах цивилизации.

Предыдущим небольшим приключением ограничилась вся опасность, предстоявшая нам в этом путешествии; но из португальских селений по Замбези было распространено известие, сходное с различными слухами, которые уже прежде были в обращении, именно, что др. Ливингстон убит своими макололо, и к величайшему несчастию, это известие достигло Англии прежде, чем можно было его опровергнуть. Одна выгода получена от приключения с мазиту. Захария и другие, которых даже слишком часто журили за то, что они все отставали, заняли теперь места в переднем отделе, и нам не было никакого затруднения в продолжение нескольких дней делать весьма длинные переходы, потому что все думали, что мазиту следуют за нами по пятам и нападут на нас во время сна.

Прежде, чем мы начали действительно спускаться в долину озера, мы тянулись по весьма холмистой области, прорезанной многими оврагами и покрытой деревьями. Несколько раз, когда мы вступали в глубокую долину, или влезали на крутой холм, наши уши были поражаемы криком: “нкондо! нкондо!" (война, война!) и звонким плачем женщин: “о мае!" (о мать!). Жители отвечали на наши расспросы о ведущих на высоты дорогах, но ни один близко не подходил к нам. Дорога, по которой, мы наконец, спустились, была весьма хорошо выбрана; она шла вдоль горных сходов, поднимавшихся с различных пунктов этой стороны большой долины, и была миль на тридцать относительно ровная. Расстояние от вершины возвышенности до лежащей внизу долины составляло около пятидесяти миль; и когда мы встречали жителей, шедших с [259] равнины собирать дикие плоды в лесах, то они считали за большую новость, что мы видели действительно мазиту. Область, в которую мы спустились, все еще называлась Банго, и по ней протекал в озеро красивый поток, по имени Фуриза. Здесь у жителей были большие поля стоящего в колосьях маиса, который был возделан в сухое время года в ямах с помощью воды, просачивавшейся сквозь песок из Фуриза.

8-го октября пришли мы в Моламба, на берега озера и превосходно выкупались. Нам чрезвычайно хотелось снова увидеть Нкомо, старшину, потому что один проводник, которого он нам дал, не был рассчитан. Иногда нам дурно служили, и случалось, что нас покидали люди, которых мы брали. В самом деле, при жалобах на неприятности, встречающиеся кому-нибудь в путешествии, случаи с проводниками должны занимать видное место. Они не находят большого удовольствия служить на пароходе; мы тоже не нашли бы в этом удовольствия. В этом случае мы, однако, были виноваты. После того, как человек прошел с нами пятнадцать миль, он вдруг остановился на походе и сказал, что хочет нас оставить. Мы сказали, что он должен пройти еще с нами до ближайшего селения; там мы остановимся отдыхать и рассчитаемся с ним. Мы его никогда уже не видали. Когда мы сказали об этом Нкомо, то узнали, что, взявши именно этого проводника, мы, сами того не зная, способствовали бегству двух жен старшины. Пока он шел с нами, он телеграфировал сзади находившимся дамам и, по-видимому, когда сделал нам предложение оставить нас, получил сигнал, что с нашей дороги он должен повернуть на запад. По многочисленным примерам страданий многоженца, виденным нами, мы должны догадываться, что у него не может быть много радостей; однако же, как мы думаем, можно сказать кое-что и за, и против. Верно то, что многоженство причина всякого рода неприятностей для детей, которые [260] участвуют во всех вспышках ревности, гнева и ненависти матерей.

Пока мы были в Моламба, о северо-запада пришла туда толпа табачных торговцев, бабиза. Один из них подтвердил несколько раз, что Лоапула, вышедши из Моэло, принимает Лулуа, потом течет в озеро Мофу и оттуда в Танганиика; из последнего озера она изливается в море. Таково представление туземцев о географии внутренних стран, и, чтобы убедиться в общих сведениях нашего докладчика, мы спросили его о наших знакомых в Лонда: о Моэне, Катема, Шинде или Шинте, живших на юго-запад от упомянутых рек, и нашли, что наши тамошние друзья были совершенно известны ему и некоторым другим из этих путешествующих туземцев. Вечером прибыли два бабиза и рассказывали, что мазиту преследовали нас до селения, называемого Чигарагара, у которого мы ночевали при подошве спуска. Все общество торговцев тотчас пустилось в дорогу, хотя солнце закатилось. Мы сами подали повод к происхождению этого слуха, ибо женщины из Чигарагара, издали принявшие нас за мазиту, бежали со всеми своими хозяйственными запасами на головах и впоследствии не имели случая заметить свою ошибку. Мы переночевали там, где были, и, отказавшись от предложения Нкомо идти на охоту за слонами, продолжали наш путь на юг вдоль берегов озера.

Мы только в одно время года были на озере. Тогда ветер дул сильно с востока, и это на самом деле его господствующее направление до самой Оранжевой реки. Северный и южный ветер редки и обыкновенно продолжаются не долее трех дней. Так как ветер теперь дул на нас через большую массу воды, то он был в высшей степени неприятен, а когда он дул нам навстречу на возвышенности, то был так силен, что много затруднял нас на ходу и значительно увеличивал трудности путешествия. Здесь ветер нанес большие массы растений [261] (из семейства Vallisnerise), из которых туземцы выжиганием добывают соль, и которые, когда их жуешь, тотчас дают чувствовать ее. По озеру носились облака кунго, или съедобных мошек, и много их отдыхало на стоящих по берегу кустах.

Тростник вдоль берега озера был все еще полон беглецами, и со времени нашего первого посещения, должно быть, была большая смертность; ибо после того, как истреблен был хлеб, принесенный с собою этими несчастными, настал голод. Теперь мы шли мимо многих женщин и детей, выкапывавших корни ароматической травы почти с горошину величиной, и их изможденные фигуры показывали, что эта бедная, скудная пища далеко еще не могла утолить мук голода. Грудные младенцы радостно улыбались нам, когда мы проходили мимо, между тем как матери их стояли на коленях и копали корни. Бедные крошки, получавшие еще питание из естественных источников, ничего не знали о том замирании сердца, какое должны были чувствовать их родители, зная, что скоро должно исчезнуть питание для их малюток. Никто не хотел продать нам ни кусочка съестного. Даже рыбаки не расставались с данью своих сетей, разве в обмен на съестные припасы какого-нибудь другого рода. Множество свежих могил показывало, что много людей уже погибло, и многие были так истощены, что походили на человеческие скелеты, обтянутые бурою и морщинистою кожею. Когда проходишь милю за милей, отмеченные этими печальными доказательствами, что “бесчеловечие к людям повергает в траур бесчисленные тысячи," то испытывается одолевающее чувство бессилия уменьшить человеческие страдания и несется тихая молитва к Всемогущему, чтобы Он ускорил долженствующее наступить доброе время, “когда все люди безразлично будут братьями." При всем этом бедствии нельзя было не обратить внимания на одно малоутешительное обстоятельство: зло это было [262] произведено язычниками мазиту, а не теми или не ради тех, которые говорят Ему, Высочайшему из высших: “Веруем, что ты придешь судить нас."

Мы переправились через Моколе, отдохнули в Читанда, затем покинули озеро и повернули на северо-запад к селению Чинзамба. Наши спутники, так сильно пострадавшие от разреженного воздуха возвышенности, хотя теперь были всего, на 1,300 фут. над морем, все еще носили следы изнурения и не прежде вошли снова в тело и оживились, как по вступлении нашем в долину нижней Шире, высота которой так ничтожна, что разница не может быть определена без одновременного наблюдения барометра там и на морском берегу.

На большой равнине, на которой мы провели ночь, встретили мы общество из восьмидесяти табачных торговцев на пути их из Казунгу к селению Чинзамба. Около того места, где зулу бежали от нас, не ответив на наши вопросы, мазиту напали на них и двух из них убили. Торговцы были теперь в таком страхе, что вместо того, чтобы идти с нами прямою дорогою, ушли ночью, чтобы добраться до берегов озера в Ценга и затем направиться на запад. Уже один вид щитов или огнестрельного оружия внушает ужас. Стрелки из лука чувствуют себя совершенно беспомощными, даже и тогда, когда враг приходит только под ничтожным прикрытием кожаных щитов или нападает в открытом поле с огнестрельным оружием. Они могут пустить несколько стрел, но они такие жалкие стрелки, что можно держать десять против одного, что дадут промах. Единственное, что делает стрелу страшной, это — яд; ибо если вошел отравленный крючок, ничто не может спасти раненого. На нижнем конце озера Ниасса, а еще более в стране марави, употребителен лук шириною от шести до восьми дюймов, которым пользуются разом и как щитом, и как луком; но мы никогда не видали ни одного, на котором [263] были бы следы вражеской стрелы. Щит зулу, длиною от четырех до пяти футов, овальной формы и шириною около двух футов, очевидно не похож на эти. Ужас, внушаемый этим щитом, так велик, что мы иногда сомневались, зулу ли вообще здешние мазиту, и догадывались, что жители страны обращают в свою пользу этот страх и, запасшись щитами, выдают себя за принадлежащих к племени зулу.

11-го октября прибыли мы в палисад Чинзамба в Мозапо и имели основание быть весьма довольными его дружелюбием. Парафиновая свеча в его глазах была величайшею роскошью, а уменье мгновенно доставать огонь при помощи спички — чудом, повергшим его в изумление. Он собрал всех своих родичей в разные группы, чтобы посмотреть заморские чудеса — мгновенное добывание огня и свечу, не оставляющую неудобств огня и дыма в комнате. Когда они в темноте хотят сыскать что-нибудь, то зажигается пучок сухой травы. Наши книги тоже были предметом удивления. Представление, составленное ими о книгах, то, что они — орудия нашей мудрости. Их же орудия суть кусочки дерева, рог и бабки из костей различных животных, вместе с чешуями ящера (Manis), которые, смотря потому, как упадут, когда их бросают на землю, показывают, каким образом вещун должен отвечать на предложенные ему вопросы. О секстанте и искусственном горизонте, о тяжести ртути, которую наши люди назвали “иностранною водою", обо всем этом допытывались с таким интересом, с каким мы в первое время принимаемся за что-нибудь новое и странное. Во многих [264] сотнях случаев, когда мы сидели с фонарем и смотрели на звезды, сколько нам известно, ни одного раза не возникло подозрения, что мы занимаемся колдовством. Так как нам вполне была известна общая вера в волшебство и колдовство, то нас очень удивляло, что никогда до наших ушей не доходило заявлений о том, что эта “иностранная вода", должно быть, употребляется на что-нибудь другое, а не для измерения расстояний и не для определения дороги по новой стране. Единственное основание, для нашей безнаказанности какое мы можем припомнить, это, тот факт, что мы старались давать истинное объяснение того, что делали. Случай с Секваша, упомянутый в одном месте этого сочинения произошел, как мы догадываемся, от того, что он сказал людям, будто часы, из-за которых он был оштрафован, служили ему фетишами или колдовскими средствами.

Во время наших посещений Чинзамба он нередко удостаивал нас своим сообществом. Как мы часто замечали в других случаях, владетель много может сделать, руководя делами своего народа. Его спрашивают при всяких обстоятельствах, и он высказывает свой совет потоком слов, выказывающих весьма верное знакомство с топографией его области; он также знает каждую возделанную гряду, каждую поставленную в реке рыболовную корзину, каждую охотничью сеть, каждый ткацкий станок, каждое кушанье и каждое дитя своего племени. О каждом, вновь родившемся ребенке, докладывается ему, и он посылает родителям поздравление и пожелание счастья.

Имев случай обращаться с различными владетелями мы не в состоянии были открыть причины, по которой “сочинители сенсаций" придают смешную наружность африканским начальникам. Так как старшины и народ, всегда становятся тем хуже, чем ближе подходим мы к границам цивилизации, то вероятно, что описываемое упомянутыми сочинителями тупое зверство на западном берегу [265] есть отражение общего характера торговли, с которой одной только имеют дело многие из тамошних владетелей. Когда владетели осведомлялись у нас о чем-нибудь, мы находили, что наши ответы были, большею частью, удовлетворительны, если мы старались вообразить самих себя в положении спрашивавшего, а его в положении бедного, необразованного английского поселянина. Скромность, почтительность разговора и обхождения, свойственная человеку “мало-мальски деликатному и образованному", почти всегда обеспечивают дружбу и благосклонность африканцев.

Подарки, которые мы делали, по обычаю страны, каждому старшине в местах, где проводили ночь или более долгое время, изменялись от четырех до восьми ярдов коленкора. С нами было несколько манчестерских одежд, сделанных по образцу, накидок изготовляемой туземцами западного берега, и стоивших от пяти до шести шиллингов. Более значительным владельцам давали мы, вместо коленкора, одну из этих крепких пестрых накидок, железную ложку, ножик, иглы, оловянное блюдо или сковородку и находили, что эти подарки ценились выше, чем втрое более стоящее количество выбойки. Вещь ценою от восьми до десяти шиллингов с избытком удовлетворяла самого корыстного; но под этим нужно понимать фабричную цену этих предметов; торговец оценил бы подобную щедрость иногда от 30 до 50 фунтов стерлингов. В иных случаях подарки, которые мы давали, превосходили ценность того, чем нас отдаривали; в других, избыток щедрости был на стороне туземцев.

Мы никогда не просили дозволения пройти через страну, а просто говорили, куда хотим пройти, и просили проводника; если в проводниках отказывали, или они требовали платы вперед, то мы старались, чтобы они провели нас к началу дороги, и тогда говорили, как нам жаль, что мы не могли сойтись с проводниками; тогда обыкновенно они отправлялись вместе с нами. Большого труда стоило это, когда мы [266] вступали в страну мазиту, или зулу, потому что там правительственная власть простирается на весьма большую область, между тем как у манганджа каждая маленькая область независима от всякой другой. Здешние жители не знают вынудительной системы баниаи, или народа, страну которого исследовали Спик и Грэнт.

На нашем обратном пути от Чинзамба к селению Чемби, от его селения к Нквинда и оттуда к резиденции Катоза мы видели жителей работающими на своих огородах только около палисадов. Эти укрепления были усилены ветвями акаций, которые были покрыты жесткими крючковатыми шипами и все переполнены людьми. Воздух был теперь чище, чем тогда, когда мы шли на север, и мы могли видеть холмы цепи Кирка, находившиеся в пяти или шести милях от нашей дороги. Солнце жгло весьма сильно, и люди чувствовали это больше всего своими ногами. Каждый, кто мог добыть кусок козьей кожи, делал себе из нее пару сандалий.

В то время, как мы сидели в селении Нквинда, один мужчина очевидно с большою радостью говорил за плетнем резиденции, что по ту сторону места соединения Шире с озером находится толпа арабов, обращающих в неволю, охотно дающих за мальчика две и за девочку две с половиною сажени коленкору; что он никогда не видал такого быстрого торга и что совсем не было перерыва." Эта толпа закупала невольников для торга ими по берегам озера. Одно из зол этой торговли состоит в том, что она выигрывает от каждого несчастия, случающегося в какой-нибудь местности. Торговец невольниками естественно извлекает выгоду из каждой смуты, и если в настоящем случае он и спасет от смерти нескольких человек, которые иначе погибли бы, то все же усиливает ненависть и укореняет войну между племенами, потому что чем более они воюют и побеждают, тем богаче бывает жатва торговца. Где обращение в неволю и скотоводство не известны, там народ живет в [267] мире. Когда мы сидели, прислонясь к изгороди, и прислушивались к словам агента торговцев невольниками, в душе нашей мелькнула мысль, что это ужасный мир, лучшее не в состоянии сказать худшему: “Дай место! ибо я священнее тебя." Торговец невольниками, исполненный, без сомнения, некоторыми нежными чувствами, но все же следующий призванию, делающему его великолепным образцом человека-дьявола, группируется для всевидящего ока в одну ужасную картину с теми, которые посылают торговцев невольниками, равно и со всеми коноводами греха и бед в более благополучных странах.

15-го октября прибыли мы в селение Катоза и нашли около тридцати молодых мужчин и мальчиков в невольничьих колодках. Они были куплены другими агентами арабов, обращателей в неволю, находившихся все еще на восточной стороне Шире. Лишь только мы расположились в селении, владельцы этих несчастных вскоре увели их. Тяжесть невольничьей колодки оказывается весьма обременительною, когда бедные люди пытаются заснуть в ней. Это страшное орудие оставляется на них до тех пор, пока толпа перейдет через несколько рек и у пленников исчезнет всякая надежда на побег.

Когда мы объяснили Катоза, какую несправедливость он делает, продавая свой народ в рабство, он уверял нас, что те, которых мы видели, принадлежали арабам, при чем прибавил, что у него уже слишком мало народа. Он говорил нам, что жил у маленького озера Памаломбе; но аджава, или мачинга, под предводительством Каинька и Карамба; и толпа бабиза, под предводительством Маонга побудили его переправиться с ними через Шире; они довольно долго жили на его счет и наконец украли его овец, что побудило его бежать в то место, где он теперь живет; при этом бегстве он потерял многих из своих люден. Этот рассказ об обычном поведении аджава совершенно согласуется с тем, что говорили сами эти люди, и [268] дает весьма невысокое понятие о их нравственном состоянии. Они не нередко нарушают все законы гостеприимства, месяцы проживши на счет манганджа и внезапным нападением одолевая и умерщвляя своих хозяев или изгоняя их из наследственных владений. Тайна их счастливого успеха — обладание огнестрельным оружием. Здесь опять было несколько аджава и при нашем прибытии хотели удалиться, но Катоза возражал им, что им нечего нас бояться. Красные бусы сидели у них на волосах такими густыми рядами, что в небольшом расстоянии казалось, будто они в красных колпаках. Странно, красные волосы, говорят, вообще по вкусу здешним и далее на север живущим африканцам. На юге употребляют черную слюду, называемую себило, и даже сажу, чтобы сделать цвет волос темнее; здесь же многие вымазывают голову красною железною охрою, другие вплетают в волосы красного цвета кору какого-то дерева, употребляется также и красный порошок, называемый мукуру, который добывается, по одним, из земли, а, по другим, из корней какого-то дерева.

Так как есть сомнение, туземен ли в этой стране сахарный тростник, или нет, то мы заставили Катоза снабдить нас обеими возделываемыми здесь разновидности, с намерением доставить их на Иоанна. Одна из них желтая, а другая похожа на виденную нами в долине Бароце, с темно-красными и желтыми, пятнами или совершенно красная. Мы видели “стрелки", или расцвет последней. Бамбук также дает семена, и жители, говорят, пользуются ими, как съестным припасом. У сахарного тростника есть туземные названия, которые заставили нас предположить, что он и сам туземен здесь. Он называется зимби, далее к югу — мезари, а в центре страны — мешуати. Что было введено в новейшее время, например маис, тонкий хлопок или маниок, то носит названия иностранного происхождения.

Так как Катоза был весьма благосклонен и, [269] по-видимому, доверял, потому что д-ра Ливингстона называл своим добрым духом, то ему было подарено платье морского офицера вместе с эполетами, которое офицерами ее величества судна ”Лира" (капитан Ольдфилд), послано было для владетеля, схватившего и казнившего убийц покойного д-ра Рошера. Мы брали его с собой на Ровума с намерением подарить его этому владетелю, если бы имели счастие его встретить; но на месте, с которого должны были вернуться, ничего не могли узнать о нем. Др. Рошер, ходивший с обществом арабов, не был известен жителям за европейца, и мы находили несколько неловким осведомляться о ком-то, убитом. Те, которые знали кое-что об этом деле, естественно питали подозрение, что за нашими расспросами таится родство и спутник этого родства — мщение; оттого после тщетных розысков мы взяли этот подарок с собою сюда. Так как невероятно было, чтобы мы скоро попали на восточную сторону озера, то мы отдали его Катоза с обстоятельным разъяснением причин, почему носили его с собою. Полагаем, что если какой-нибудь будущий путешественник обратится к Катоза за помощью, он с радостью будет содействовать ему до последней возможности.

Селение Катоза расположено между колоссальными деревьями, дающими прекрасный строительный материал. В окрестности растет несколько кофейных кустарников с бобами, совершенно похожими на бобы обыкновенного кофе, но их никогда не пробовали употреблять. Есть в этой стране и различные хинные деревья, а некоторые из дикорастущих плодов так хороши, что возбуждают чувство сожаления, зачем не улучшаются они возделыванием или чем иным, посредством чего плоды в наших странах доведены до их настоящего совершенства. Катоза жаловался, что эта местность значительно хуже его прежнего селения на Памаломбе; там у него круглый год был маис в различных степенях развития. Однако, нам казалось, что если бы он [270] вырывал ямы и пользовался находящейся внизу влажностью, то ему вполне удалось бы дать рост хлебам и в самое сухое время года. Макололо сделали замечание, что “здесь для маиса нет времени года;" чем они хотели сказать, что весь год удобен для его роста и вызревания. Орошением можно производить последовательный ряд хлебных жатв повсюду в южной части Африки лежащей между тропиками.

Когда мы, 20 октября, были у Мотунда, он свободно и откровенно сказал нам, что все жизненные припасы туземцев попрятаны в цепи Кирка. Так как его селение было последним местом, где можно было купить хлеба, прежде чем мы достигнем судна, то мы подождали, пока он послал своими скрытым запасами. Высоко расположенная страна по ту сторону гор, стоявших теперь справа у нас, называется Деза, и в ней живут марави, манганджа только другого племени. Главный владетель называется Кабамбе и живет в мире и изобилии, так как никогда не был потревожен войною. Козы и овцы тучнеют там, а у Нианго, владетельницы, живущей далее к югу, есть стада рогатого скота. Страна, лежащая высоко, должна быть прохладна, и в ней есть большие, обильные кормовою травою равнины, лишенные дерев. Марави, говорят, храбры и хорошие стрелки из лука; но по всей стране, которою мы проходили, ружья дают торгующим племенам возможность одолевать земледельческие и ремесленные классы.

Пока мы взбирались на долину Гоа или Гова, густой туман рассеялся, и все горы можно были видеть совершенно ясно. В рядах темно-зеленых густых дерев, вдоль рек жужжащим хором пели рои кобылок, что местами походило на шум пятидесяти находящихся на огне сковород. Сильный проливень, выпавший за несколько времени до того, очистил атмосферу и вызвал к жизни насекомых.

Когда мы поднялись к концу долины, как раз против горы Мваи, то на мгновение оглянулись, чтобы запечатлеть в нашей памяти красоты величественной долины. Жар солнца [271] был теперь невыносим, и Мазико, полагавший, что зной еще усилится предложил послать на судно и достать оттуда койку, чтобы нести в ней того, кто не выдержит. Это было действительно хорошо придумано. Когда др. Ливингстон заснул после утомительного перехода, то отверстие в кровле хижины, в которой он спал, дало возможность солнечным лучам упасть на его голову, он почувствовал сильную головную боль и глухоту. Лежа почти без памяти Ливингстон чувствовал, как Мазико несколько раз поднимал его на постель, с которой он скатывался, и прикрывал его.

24-го мы снова были в Банда, в селении Чазунду, и могли теперь ясно видеть жаркую долину, по которой течет Шире, и горы Манганджа, лежащие по ту сторону ее на юго-восток от нас. Вместо того, чтобы следовать дорогой, по которой шли, мы решились идти на юг вдоль Лезунгве, вытекающей из Зундже, одной вершины на том же хребте, на котором находится Мваи и который составляет часть цепи Кирка, ограничивающей страну марави, живущих к западу от нас. Это почти граница округа португальских торговцев, и только недавно они стали ходить так далеко, следуя по нашим следам. Невероятно, чтобы дух предприимчивости завел их далее на север, ибо Чазунду сообщил нам, что бабиза продают дешевле, чем агенты из Тетте. Он пробовал завести торг с последними, когда они пришли в первый раз; но они давали только десять сажен коленкору за бивень, за который бабиза давали ему двадцать сажен и немного пороху. Нам постоянно приносили слоновью кость на продажу, и, на сколько мы могли заключить, ожидаемая цена почти равняется одному ярду коленкора за фунт или, может быть, поболее, ибо тут нет никакой меры для определения ценности. По-видимому, принято за правило, что покупатели и продавцы долго убивают время на попытку обмануть друг друга прежде, чем сойдутся в цене.

Мы нашли, что Лезунгве близ своих источников была [272] стройною рекою, а когда она принимает Лекудзи, вытекающую из страны марави, то становится почти в сорок фут. шириною и по колено глубиною. Берега и сходы к реке сухи и тверды. Почва сильно смешана с распавшимся гнейсом и слюдяным сланцем и не так плодородна, как обыкновенно в этой стране. Гнейсу и слюдяному сланцу их настоящее склонение было придано гранитными массами, образующими цепь Кирка. Над народом прошел бич торговли невольниками аджава и теттеанских купцов. Толпа последних, предводимая одним белым португальцем,— вероятно одним из губернаторских солдат-преступников, — действительно, в это самое время была на Лезунгве.

Цесарки в изобилии, но хлеба нельзя было купить, ибо маис и тыквы были возделаны только на лежащих вдоль берегов островках. Со времени вторжения торговцев невольниками и уничтожения запасов, какие были сделаны, не прошло еще достаточно времени, чтобы выросла хлебная жатва в прилегающих участках. Торговаться с ними о нескольких головках маиса было совершенно то же, что хотящему есть торговаться с голодным; поэтому мы спешили далее на юг, как только позволял нам невыносимый зной. Идти среди дня было невозможно, — так невыносим был жар, а ночью мы не могли путешествовать, потому что, случайно встретившись с кем-нибудь из жителей, были бы приняты за хищников. Когда мы, в сопровождении Мазего, делали однажды обход, чтобы поискать буйвола или цесарок, мы наткнулись на несколько женщин, работавших на своих маисовых участках. Пока мы сидели под деревом, они черпали для нас воду и весело разговаривали с нами. На шум скоро прибежал один из их супругов и выказал величайшую охоту к бою. Забавно было видеть действие спокойных речей Мазего на нашего воинственного посетителя, который, между тем как мы покоились в тени, занял [273] весьма крепкую позицию на возвышении, отстоявшем от нас ярдов на пятьдесят. “Женщины, говорил Мазего, совершенно поняли нашу вежливую просьбу о воде; они не выказали никакого страха перед мирными людьми; мы у них попросили воды, потому что у нас нет посуды с собою, чтобы зачерпнуть ее, а у них есть; если же настаиваешь на битве, то лучше сделаешь, когда созовешь всех своих друзей и вернешься с ними; тогда все увидели бы, кто трус и кто нет." Сначала снята была стрела с тетивы и положена вместе с луком; затем она была спрятана в колчан, и хотя туземец все еще ворчал и оправдывал свой шумный оклик, однако, прислушался, посидел, последовал за нами на некоторое расстояние и, непрошенный, оказался весьма полезным проводником. Впоследствии он объяснил, что незадолго пред тем накурился конопли и этим возбужден был к такого рода глупому поведению.

У нас теперь каждые послеполудня был гром; но, между тем как в разных местах время от времени, по-видимому, выпадали проливни, нас не застиг ни один. Воздух был великолепно чист и открывал весь ландшафт, повсюду покрытый лесом и ограниченный горами. 31-го октября достигли мы Мукурумадзе, сделавши по прямой линии 660 морских или 760 английских миль. Это было сделано в пятьдесят пять дней пути, так что средним числом на день приходится двенадцать миль. Если бы можно было вымерять также и многочисленные изгибы, зигзаги, спуски и подъемы дороги, то ежедневно проходимое расстояние равнялось бы, по крайней мере, пятнадцати милям. Шагомер показывал более, но, после одного короткого похода мы нашли инструмент до того неверным, что не стали обращаться к нему. Весьма хороший хронометр употреблялся для измерения разности долгот. В суконной коробке его нес на голове человек, имевший верную и ровную походку. Чтобы хронометр мог принести пользу, не должно доверяться его показаниям, когда останавливаешься. [274] Правильность его путевых показаний нужно выверять тем, что на ходу измеряют различных местах ряд солнечных или звездных высот, а на обратном пути на тех же станциях делают новый ряд наблюдений. Этим способом можно найти точный путевой масштаб. Тот же самый прием должно употреблять в лодке; ибо если не принять этой или какой-нибудь подобной меры предусмотрительности, то хронометр, когда его носят, почти ничего не стоит при измерении расстояний. Это будет яснее, если мы упомянем, что хронометр, которым мы пользовались, будучи на судне, имел ежедневно масштаб - 11s, при путешествии + 1s. что составило бы ежедневную ошибку в три мили.

Ночь провели мы на Мукурумазде. Был сильный гром; но так как это бывало каждые послеполудня и не сопровождалось дождем, то мы не устроили себе никакой кровли; однако, в эту ночь разразился проливной дождь. Когда сильно измучишься, то чувствуешь в себе решимость спать, не смотря ни на что, а звук капающей воды, говорят, весьма способствует дремоте; но этого нельзя оказать по отношению к африканской непогоде. Если, не смотря на сильный проливень, заснуть опрокинувшись на затылок и потом бессознательно повернуться на бок, то падающие с ветвей капли делают в ухо такие сильные удары, что у иного мозг сотрясается. На следующее утро, 11 ноября, мы отправились, как только занялся день. Пока мы шли на расстоянии семи миль к судну, наши платья были совершенно высушены горячим солнцем, и обнаружилась лихорадка. Мы рассказали об этом маленьком приключении, чтобы указать на то, что это почти постоянно случается, когда в жарком климате промокнешь, и одежда высохнет на теле. Даже если идешь утром по траве, покрытой росою, и промокнут только ступни ног, то и тогда все-таки чувствуешь себя весьма нехорошо, иногда же следует озноб с болью в членах и продолжается до тех пор, пока дальнейший поход не вгонит в пот. Если бы епископ Макензи взял в [275] соображение это обстоятельство, которое прежде, чем мы научены были опытом, многим дорого стоило, то мы не знаем никакого основания, почему бы не могла быть спасена его драгоценная жизнь. Различие между случаями, когда промокнет насквозь платье в Англии и в Африке, вот какое: в холодном климате пациент бывает вынужден неприятным чувством тотчас же переменить платье, между тем как в Африке дождь прохлаждает, и довольно приятно бывает оставить платье сохнуть на теле. В этом отношении миссионер, имеющий, кроме других способностей, атлетическое сложение, укрепленное телесными упражнениями, превосходит тех, кто не одарен такими преимуществами; но главным образом в жарком климате сила зависит от бережливого обхождения со своими средствами. Миссионер никогда не должен забывать, что между тропиками он иностранное растение. [276]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ОСЬМАЯ.

Утешительное доверие аджава. — Ежегодный отдых тропических дерев. — Прибыль в Шире незначительна. — Преемник епископа Макензи. — Heсбывшиеся надежды. — Чем должен быть миссионер. — Распущение миссии не было нужно. — Счастливый успех миссий на западном берегу. — 19-го января полноводье в Шире. — Мы покидаем селение Чибиза. — Нас задерживают. — 2-го февраля достигаем Морамбала. — Испарение воды. — Его влияние. — Мы берем на борт вдов и сирот. — В Замбези половодье. — Острова на Замбези. — образование дельты. — Смерть Мариано.— Весьма умеренный вывоз. — Нас берут на буксир. Сильная буря.— Поведение “Дамы озера".— Быстрота и ловкость капитана Чэпмэна с судна ее величества “Ариэль". — Плотная упаковка живого корабельного груза может быть необходима. — “Пионер" берет с собою освобожденных вдов и сирот вместе с г. Уэллером на мыс Доброй Надежды. — Кабосейра. — Г. Соарес. — Новый губернатор Мозамбика. — Новый вид педалии. — 16-го апреля достигаем мы Занзибара. — Гостеприимство иностранцев и наших собственных земляков. — 30-го апреля на ,,Леди Ниасса" мы оставляем Занзибар и отправляемся в Бомбай. — Африканские матросы. — Прибытие в Бомбай.

Мы были рады и благодарны, найдя всех, оставленных нами при судне, в добром здоровье и узнав, что вследствие занятий, которыми поддерживалась их деятельность, они менее страдали от лихорадки, чем обыкновенно в наше отсутствие. Провиантмейстер, совершенно молодцом разыгравши свою роль на походе, прибыл к своим товарищам более сильным, чем был когда-нибудь прежде.

Один владетель аджава, по имени Капэни, так много доверял английскому имени, что посетил судно с своими [277] людьми и уверял, что ничто не доставило бы большего удовольствия его землякам, как получить в учители товарищей епископа Макензи. Это заявление, в связи с позднейшим поведением аджава, было весьма утешительно, так как оно ясно показывало, что в ударе, которым поразил епископ их за обращение в неволю, не было найдено ничего оскорбительного: их совесть сказала им, что путь, которым шел он, был правый.

Когда мы возвратились, весьма поразителен был контраст между растительностью вокруг селения Муази и растительностью вокруг судна. Мы так быстро спустились, что, между тем как на возвышенности под 12° южной широты молодые листья во многих случаях из бледно-красных, какими они были при первом своем появлении, перешли в яркую, свежую зелень, здесь, на границе 16° южной широты или на расстоянии от 150 до 180 миль, деревья все еще были голы, и серый цвет коры господствовал преимущественно перед всякою другою краскою. Деревья под тропиками имеют весьма заметный ежегодный отдых. Даже на Ровума, которая всего почти в десяти градусах от экватора, в сентябре высоты, отстоящие от реки слишком на шестьдесят миль внутрь страны, имели ярко-пепельный цвет, а когда мы взбирались на них, то находили, что большая часть дерев была без листьев; даже листья бамбука лежали на земле, сморщенные и растрескавшиеся. Так как солнце, даже зимою, днем обыкновенно сильно греет, то процесс увядания зависит, может быть, от холодных ночей. Африка сильно отличается от центральной Индии тем, что как бы жарко ни было днем, в ранние часы утра воздух обыкновенно достаточно прохладен, чтобы сделать приятным даже шерстяное одеяло.

Первые четырнадцать дней после нашего возвращения к судну были употреблены на отдохновение, всю обаятельность которого можно оценить, только сделавши большой и трудный путь. В настоящем случае наши мускулы [278] одеревенели, и ни в одной части тела не было и унции жира. Теперь шли сильные проливни; но так как это были только ранние дожди, то влияние их на повышение воды ограничивалось лишь несколькими дюймами. Действие этих дождей на окрестный ландшафт было в высшей степени живительно. Скоро исчез всякий след сухого времени года, холмы и горы от подошвы до вершины покрылись плащом живой зелени. Солнце миновало нас на своем пути к югу, не произведя полноводия; поэтому все наши надежды на отъезд отнесены были ко времени его возвращении к экватору, когда обыкновенно скопляется вода. До этого времени. дожди выпадали только для орошения земли, наполнения прудов и для подготовления их к большому наводнению, которого нужно было ждать еще шесть недель. Нет никакой нужды скрывать, что мы ждали с большою тоскою; так как если бы мы не были вынуждены вернуться с возвышенности, лежащей к западу от Ниасса, то могли бы посетить озеро Бемба; но бесполезное раскаяние — дурное занятие для ума, поэтому мы прогоняли его, как только могли.

Около средины декабря 1863 г. нас уведомили, что преемник епископа Макензи, проживши несколько месяцев на вершине одной горы, почти такой же высокой, как Бен Дэвис в Шотландии, на устье Шире, где было мало или совсем не было жителей, решился покинуть означенную страну. Это несчастное решение было сообщено нам в то же время, когда шесть воспитанных епископом Макензи мальчиков возвратились к язычеству. Мальчики были отправлены в одно место, отстоящее милях почти в шести от судна, но тотчас нашли себе дорогу к нам и сетовали, что нет уже у них того епископа, у которого было сердце, и который был для них больше отца. Мы сказали им, что если они желают остаться стране, то лучше сделали бы, если бы тотчас же приняли свои меры, так как мы должны вскоре уехать. Последствия показали, что они выбрали. [279]

Как скоро смерть епископа Макензи стала известна на мысе Доброй Надежды, др. Грей, превосходный тамошний епископ, тотчас отправился в Англию с намерением содействовать скорейшему назначению другого главы миссии, которая при начале своем так много была обязана его ревности к распространению евангелия между язычниками, и интересы которой постоянно были близки его сердцу. В половине января 1862 г. мы услышали, что старания д-ра Грея увенчались успехом, и что другой духовный скоро займет место нашего покойного друга. Эта приятная новость была необыкновенно ободрительна для миссионеров и также утешительна для членов экспедиции. В начале 1863 г. к устью реки прибыл на военном судне новый епископ и, немного промедля, пошел далее во внутрь страны. Епископ мыса Доброй Надежды с значительным неудобством лично для себя съездил в отечество с единственною целью споспешествовать миссии к язычникам; поэтому все ожидали, что человек, о котором он хлопотал, будет портретом его самого; мы должны заявить, что, как бы другие, по общеизвестным данным, ни думали о его характере, — мы неизменно находили в д-ре Грее прямодушного, ревностного деятеля на благо собратиям, — человека, мужество и ревность которого весьма многих подвигли на добрую деятельность.

Надеялись, что присутствие нового главы миссии вдохнет новую энергию и жизнь в маленькую горсть миссионеров, ряды которых поредели вследствие смертных случаев. Эти люди, однако ж, хотя и были обескураженными бедами, причиненными невольничьей войной и голодом, и страдали от подавляющего влияния низменной и нездоровой местности в болотной долине Шире, мужественно перенося все в ожидании крайне необходимой нравственной и материальной поддержки.

Эти ожидания, — нам жаль, что мы должны сказать это,— не оправдались. Мы выражаем в этом случае только [280] общее мнение. Потребные предводителю миссии свойства не из разряда обыкновенных. У него должно быть физическое и моральное мужество и значительная, уравновешиваемая терпеливою решительностью энергия, а прежде всех этих свойств ему необходимы спокойная христианская ревность и попечительность о главном духовном результате дела. Говорим еще раз, что мы не выражаем этим взгляда на способности какой-нибудь отдельной личности; но мы утверждаем, что не всякий обладает этим редким сочетанием сил, и что человек, который в кругу обыкновенных обязанностей был бы совершенно в своей сфере, как пастор какого-нибудь городского или сельского прихода в Англии, может очутиться далеко вне сферы, сделавшись миссионером в центральной Африке.

Мы полагаем, что выражаем чувства многих благочестивых членов различных христианских обществ, когда высказываем сожаление об отозвании миссии университетов. Почва в истинном смысле слова уже освящена жизнию тех смелых мужей, которые сначала взялись за нее. Из чистой справедливости к епископу Макензи должно сказать, что оставление всего того, что он сделал, и внезапное уничтожение всего того, достигнуть чего стоило так много жизни и денег, было важным проступком со стороны столь неопытного человека, как его преемник. Было бы весьма разумно, если бы епископ Тозер прежде, чем заняться делами миссии, на самом деле исследовал возвышенность верхней Шире. Он сделал бы этим удовольствие товарищам своего предшественника, полагавшим, что возвышенность никогда не подвергалась беспристрастному исследованию, и личным наблюдением приобрел бы более точные сведения о стране и народе, чем те, какие мог получить из расспросов, деланных им преимущественно на берегах. Мы почувствовали бы себя гораздо более удовлетворенными этим исследованием, чем каким-нибудь [281] месячным пребыванием на сырой, плакучей вершине туманной Морамбала.

Для тех, кто не посвящал особого внимания работам различных христианских обществ, может быть упомянуто, что прежде, чем обнаружился успешный результат миссионерских станций на западном берегу, более сорока миссионеров погибло от климата. Можно бы сказать, если угодно, что эти общества и люди были неблагоразумны, жертвуя так много драгоценною жизнью. Для иных это может служить доказательством глупости; для других это — разительное свидетельство, что наша религия нисколько не потеряла своей первоначальной силы. На наш взгляд здесь есть все, что дает многим из этих мужей полное право быть поставленными на ряду со святыми и мучениками первых времен. Большее ознакомление с климатом значительно уменьшило с тех пор смертность, и в 1861 г. на западном берегу было сто десять главных миссионерских станций, тринадцать тысяч учеников в школах и девятнадцать тысяч братий в церквах.

Епископ Макензи в короткое время поднялся на первую ступень, он приобрел доверие народа. Достигнуть этой ступени часто стоит нескольких лет, и мы можем только сожалеть, что миссия университетов, если сравнивать ее с другими, должна явиться в невыгодном свете. В самом деле, хотя миссия представляла все то, что есть смелого, хорошего и мужественного в главных центрах английской учености, но когда она с Морамбала бежала на какой-то остров в Индийском океане, она поступила, как сделал бы св. Августин, если бы он, когда его послали обращать туземцев центральной Англии в христианство, расположился на одном из островов канала. Это, как мы полагаем, первый случай, когда протестантская миссия была упразднена, не бывши изгнанною.

В январе 1864 г. туземцы все заподлинно утверждали, что в ближайшее полнолуние в реке будет большое и [282] продолжительное полноводие. Она несколько раз поднималась даже на фут, но также внезапно спадала. Замечательно: их наблюдение точно согласовалось с нашим относительно того, что наводняющий прилив наступает, когда солнце находится в зените на обратном пути своем к экватору. Мы нарочно упоминаем об этом, потому что вследствие многолетних наблюдений полагаем, что таким образом можно объяснить наводнение Нила. 19-го Шире внезапно поднялась на несколько футов, и мы тотчас тронулись. В селении Чибиза мы остановились только на короткое время, чтобы попрощаться с аджава и макололо, которые в последнее время были в высшей степени нам полезны, доставляя маис и свежие съестные припасы, и затем поспешили далее по нашей дороге к океану. Чтобы удержать кильватер на “Пионере", мы должны были идти быстрее течения и, обходя одну мель, потеряли руль. Остановка, необходимая для исправления его, задержала нас, и мы не могли достигнуть Морамбала ранее 2-го февраля.

В нескольких милях с горы вода прилива бежала по болоту и была черна, как чернила. Когда она возвращалась к реке, от нее так сильно пахло сернисто-водородным газом, что ни на одну минуту нельзя было забыть о вредности воздуха. Туземцы говорили, что это зловоние не производит никакой болезни. Мы провели в нем одну ночь, и дурных последствий не было, хотя мы непременно ждали лихорадки. На следующее утро все белые части на обоих судах были так густо вычернены, что их нельзя было отмыть с помощью швабр водою и мылом. Вся медь приняла бронзовый цвет, и даже железо и снасти получили новую окраску. Это опять доказательство, что вредные испарения не всегда спутники болотного воздуха. В болотах, где растут деревья мангле, где такой тяжелый запах, что он пропитал наши рубашки и фланелевые куртки, мы не больше страдали лихорадкой, чем где-нибудь.

Мы прождали несколько времени в вытекающих из [283] болота гнилых и чернеющих потоках, потому что согласились взять на борт тридцать бедных, осиротевших мальчиков и девочек и несколько беспомощных вдов, присоединенных епископом Макензи к его миссии. Все те, кто был в состоянии содержать себя сам, были воодушевлены к этому миссионерами, возделывали почву и составляли теперь маленькую свободную общину. Но мальчики и девочки, от семи до двенадцати лет, — сироты, не имевшие никого, кто бы о них позаботился, не могли быть покинуты без того, чтоб не было запятнано английское имя. Крик, поднятый в Англии некоторыми людьми, ничего не знавшими об обстоятельствах, в которые был поставлен епископ Макензи, и наверно не поскупившимися собственным нравом апеллировать к мечу правительства, имел то влияние, что новый глава миссии дошел до крайности в противоположном направлении: он не протестовал ни разу даже против чудовищного бедствия страны — торга невольниками. Самый бессердечный принцип, исходивший когда-либо из уст какого-нибудь миссионера: “одна черная личность то же самое для меня, что и другая", никогда не был высказан Макензи; он не нашел никакого отзыва и в чисто английских сердцах. Мы полагали, что должны оставить имя англичан между туземцами с тою же самою доброю славою, с какою нашли его. Препровождая бедные существа, жившие с Макензи, как дети с отцом, в такую страну, где воспитание, которое он начал, могло быть докончено, мы имели за себя заступничество и симпатию лучших между португальцами и всего туземного населения. Различие между нагрузкой невольников и принятием на судно этих свободных сирот было поразительно для нас. Как скоро дано было позволение войти, наши сироты и вдовы так бросились в лодку, что почти потопили ее, пришлось подавлять их страстное желание быть поскорее на палубе “Пионера".

Когда мы взяли на борть этих людей и последних [284] университетских миссионеров и пошли по Замбези, епископ Тозер уехал уже в Квилимане. В Замбези было большое полноводие. Мы подробно говорили об этой реке, какова бывает она, когда вода в ней на самом низком уровне, что бы не произвести преувеличенного впечатления о ее годности к судоходству. Вместо глубины от пяти до пятнадцати футов, она была теперь от пятнадцати до тридцати футов или еще глубже. Все отмели и многие из островов были затоплены, и перед нами катилась река, которая, как полагал один из наших сведущих в мореходстве друзей, была способна носить канонирскую лодку. Некоторые из песчаных островов ежегодно сносятся, и массы песку, уносимого вниз, громадны.

Еще до сегодня можно видеть продолжающееся действие, каким образовалась дельта, простирающаяся на восемьдесят и даже на сто миль от моря; более крупные частички песку располагаются в океане точно таким же образом, как, мы видим, они распределяются в руслах дождевых ручьев до мелям. Более мелкие частички захватываются возвращающимся приливом и, накопляясь от следующих друг за другом прилива и отлива, задерживаются корнями дерев мангле вместе с гниющими растениями. Влияние морских приливов, приносящих назад более тонкие частички, дает морю около устья Замбези чистое и песчаное дно. Это действие продолжалось тысячелетия, и между тем, как дельта увеличивалась на восток, река постоянно удерживала для себя канал. Если мы видим какой-нибудь остров, состоящий совершенно из песку или представляющий только один слой илу, то мы знаем, что он образовался в новейшее время, и что он может быть снесен когда-нибудь полноводем; между тем те острова, которые состоят вполне из ила, более древни и существуют постоянно с того времени, как движения отлива и прилива первоначально образовали их в виде частей дельты. Этот ил удивительным образом противостоит действию [285] реки. Это род глины, на которую снедающая сила воды имеет мало влияния. Если бы были сделаны карты, показывающие, какие мели и какие острова подвержены исчезновению, то можно бы довольно верно определить, где будет ежегодная перемена фарватера. Если бы далее всякий год вбивать несколько свай, чтобы руководить течением воды, то река могла бы получить изрядное коммерческое значение в руках какой-нибудь энергической европейской нации. Для этой части Африки нет еще нужды думать о канале или железной дороге. Несколько улучшений сделали бы Замбези удобным путем для всей торговли, какая только может развиться в наше время с населением, уменьшенным португальским обращением в неволю. Нам не нужно говорить здесь о том, что туземцы тысячами устремились бы к колонии, как они сделали это в Натале и на озере Ниасса, где поселились арабы. Если этого не произойдет, то невероятно, чтобы в португальских руках Замбези получила когда-нибудь для мира большее значение, чем имела до сих пор.

В то время, как мы спускались вниз по Шире, умер Мариано, вследствие распутной жизни. Его плачевная карьера представляет новую картину той системы, которая, все равно, будет ли она в руках африканцев или полуевропейцев, во всяком случае мешает прогрессу этой страны. Мы должны сказать, что, не смотря на дурное управление и несправедливости, которые ставят в упрек французам и англичанам в их обращении с дикарями, коммерческие результаты их предприятий обыкновенно драгоценны; между тем как весь вывоз из гавани Квилимане, представляющей главный пункт торговли по Замбези, дает ежегодный доход, едва достигающий половины губернаторского жалованья!

После поспешного визита в Сенна для объяснений с майором Сикардом и сеньором Феррано о провианте, который мы после опустошения Шире получали оттуда, мы пошли вниз к устью Замбези и были так счастливы, что [286] 13-го февраля встретили судно ее величества “Орест". На следующий день еще присоединилось “Ариэль". “Орест" взял на буксир “Пионера", а “Ариэль" — “Леди Ниасса", чтобы отвести в Мозамбик. 16-го февраля ураган испробовал способности ,.Дамы озера" к плаванию по морю; ибо в этот день ураган захватил “Ариэля" и погнал его по шести узлов почти назад. Буксирный канат обмотался вокруг его винта и остановил машину. Едва он оправился от этого удара, как опять был увлечен в другую сторону и переднею частью был нагнан на широкую сторону “Леди Ниасса". Мы, бывшие на борте маленького судна, не видали никакой возможности спастись, в случае если бы экипаж “Ариэля" не позаботился о том, чтобы выбросить канат, когда большое судно найдет на нас; но оно скользнуло у нашей носовой части, и мы опять свободно вздохнули. Мы теперь имели благоприятный случай быть свидетелями искусства плавания на военном корабле. Капитан Чэпмэн, хотя его машины были в бездействии, не думал бросить нас в эту сильную бурю, но проносился раз за разом у носа “Леди Ниасса", пуская бочку с веревкой, чтобы передать нам таким образом другой буксирный канат. Мы никогда не могли бы поймать его, если бы один крумэн не спрыгнул за борт и не закрепил бы другую веревку к бочке; тогда мы вытащили веревку на борт и были опять на буксире. Во все время урагана маленькое судно держалось превосходно и ни одного раза не зачерпнуло бортом. Когда “Ариэль" налегал на перед, мы могли видеть большую часть его дна, а когда уходила вниз задняя часть, мы могли видеть всю его палубу. Одну лодку, висевшую у него сзади, разбило волнами. Офицеры на борте “Ариэля" полагали, что то же случилось с нами, а мы воображали, что они страдают больше нашего. Моряки могли бы принять, что это была серьезная буря только для людей с твердой земли; но “Орест", который в эту самую бурю был то в виду, то за сорок миль, порвал восемнадцать [287] парусов, а “Пионер" должен был выбросить части сахарной мельницы, которую вез; его вахта была смыта, и в каюте часто по колено была вода. Когда “Орест" через девять дней после нашего прибытия вошел в гавань Мозамбик, то, не найдя нашего судна рядом с “Ариэлем",— ибо мы зашли под сторону форта, противоположную ветру,— на борте его предположили, что мы окончательно погибли. Капитан Чэпмэн и его офицеры объявили “Леди Ниассу" прекраснейшим маленьким морским ботом, какой они когда-нибудь видели. Она действительно составляла контраст с “Ма-Робертом" и делала большую честь своим строителям Тоду и Макгрегору, в Глазгове. Нам оставалось только сожалеть, что она не пошла в дело на озере, по имени которого мы ее назвали, и для которого она была назначена и так хорошо приноровлена.

То, что наиболее поразило нас на пути с Замбези в Мозамбик, это достойное удивления искусство, с каким капитан Чэпмэн вел “Ариэля" в бурном море во время урагана. Замечательна быстрота и ловкость, с какими, когда порвали три каната, нам доставлялись новые при быстрых маневрах большого судна вокруг маленького. Удивительно также искусное применение средств, выказанное им при обрубке длинными, для этой цели сделанными, долотами каната, обернувшегося вокруг винта, который находился на девять футов под водою: труд, исполнение которого могло бы потребовать трех дней. Капитан Чэпмэн был так любезен, что пригласил нас на борт “Ариэля", и мы воспользовались его гостеприимством, когда миновала буря.

Маленькое судно с такою силою было увлекаемо волнами и в волны, что лопнули два каната, из которых каждый имел одиннадцать дюймов в обхвате. Многие удары волн, заставляли сотрясаться каждую дощечку, и движение было так быстро, что мы постоянно должны были держаться, чтобы не толкаться из стороны в сторону или [288] не выскочить в море. Десять человек паствы покойного епископа, находившиеся с нами на судне, были больны и беспомощны, хотя мы и делали все, что могли, чтобы помочь им. Однако же, они сильно мешали рабочим, и нам пришло на мысль, что тесное помещение, к которому прибегают невольничьи суда, было одною из необходимостей этой торговли. Если это так, то совершенно ясным становится тот факт, что даже там, где торговля невольниками была законна, этот жестокий обычай был обыкновенен, если не общеупотребителен. Если бы, вместо десяти таких пассажиров, мы везли двести, и ветер между тем бил нам в лицо дождем и всплесками воды так же сильно, как это было ночью, совершенно ничего не позволяя видеть, кроме появлявшегося время от времени гребня волны, и не давая расслышать никакого звука, кроме свиста бури в снастях, то для управления судном и для общей безопасности безусловно необходимо было бы весь живой груз натискать вниз, какие бы от этого последствия ни были.

После того, как мы передали “Пионера" флотским офицерам, капитан ,.Храброго" Форсейт, повел его на буксире к мысу Доброй Надежды и по рассмотрении его объявил, что после исправлений на сумму до 300 фунтов стерлингов, он как нельзя лучше будет годен к употреблению. Те из паствы епископа, которые были у нас на судне, самым дружественным образом были уговорены на поездку на мыс Доброй Надежды. Мальчики пошли на ”Орест", и мы с радостью воспользовались случаем выразить нашу сердечную благодарность капитанам Форсейту, Горжеру и Чэпмэну за то. что каждый из них, в различное время, помогал нам в зависевших от них обстоятельствах. Г. Уэллер отправился на ”Пионере" и продолжал еще оказывать свои благородные услуги всем находившимся в связи с миссией, будь это белые или черные, до тех пор, пока они не переставали нуждаться в них; и мы должны сказать, что поведение его в отношении к ним было [289] совершенно благородно и заслуживало самой высокой похвалы.

После того, как мы вытащили “Леди Ниасса" в Кабосейра на берег против дома всем англичанам хорошо известного португальца, Иоано де Коста Соарес, мы вставили брайнкоки, вычистили дно и вымазали его. Соарес, по-видимому, был весьма обижен в одном из сочинений, явившихся несколько лет назад в Англии; при нашем знакомстве с ним он оказался человеком чрезвычайно дружелюбным и обходительным. Все члены экспедиции, бывшие в Мозамбике, единогласно хвалят его великодушие; по общему свидетельству английских посетителей в его пользу, мы очень сожалеем, что его характер был искажен таким оскорбительным образом. Чиновники в Мозамбике тоже заслуживают нашей благодарности за предупредительную помощь; хотя во взгляде на торговлю невольниками мы совершенно расходимся с ними, но надеемся, что наше противодействие системе, в которой они, к сожалению, участвуют, не будет принято за недостаток дружественного чувства и расположения к ним лично. Сеньор Канто-е-Кастро, прибывший через два дня после нашего отплытия в Мозамбик для принятия должности генерал-губернатора, был нам хорошо известен в Ангола. Когда он был комендантом Голунго-Альто, мы два месяца прожили в его доме и, зная его вдоль и поперек, полагаем, что для этой должности нельзя было избрать человека лучше его. Мы надеемся, что добрые принципы, которыми он руководится, поставят его в возможность противостоять искушениям его положения; но мы не желали бы подвергать пробе наши идеи в гнезде торговли невольниками при тех ничтожных крошках, какие получает он на свое содержание.

Когда мы были в Мозамбике, нам показывали один вид педалии, который г-н Соарес называет “даделейра", [290] а туземцы, по сходству его с сезамом, — “диким сезамом''. Говорили, что он хорошо известен туземным кормилицам, как весьма нежное и безвкусное слабительное для детей. Несколько листьев его размешивают восемь или девять секунд в чашке холодной воды и этой жидкости дают две полные чайные ложки на прием. При более долгом размешивании листья образуют в воде род слизи, которая, говорят, имеет, сверх того, мочегонные свойства.

16-го апреля мы пошли на парах из Мозамбика и в одну неделю достигли Занзибара, так как нам благоприятствовали течения. Здесь нам оказано было большое гостеприимство нашими земляками и особенно д-ром Сьюардом, отправлявшим тогда должность консула и политического уполномоченного за полковника Плэйфэра. Одна особенность есть у всех наших земляков, которых мы встречали в чужих землях, это — внимание, которое оказывают они к поддержанию иностранца. Мы не можем пожаловаться на недостаток гостеприимства других наций, но нам приходилось дожидаться наступления обычного времени еды, между тем как в ожидании наши друзья голландской или другой какой-нибудь нации обыкновенно осыпали нас вопросами: “Зачем вы здесь? Куда пробираетесь? Что у вас впереди? Женаты ли вы? Если нет, то почему?" и много других в подобном же роде. Первыми же вопросами англичанина, насколько показал наш опыт, были: “Завтракали вы? Что вам покушать? Не хотите ли чего-нибудь холодного?" Все были дружелюбны; но так как мы сами англичане, то предпочитаем способ наших земляков выказывать гостеприимство.

Др. Сьюард весьма сомневался, можем ли мы достигнуть Бомбая прежде наступления того, что называется вторжением монсуна. Это вторжение обыкновенно наступает между концом мая и 12-м июня. Ветер все еще дует из Африки в Индию, но с такою силою и с такою мутною [291] атмосферою, что почти совсем нельзя производить наблюдений над местонахождением. Мы, однако, очень желали вовремя пристроить к месту “Леди Ниасса", и так как единственный рынок, на котором можно было достигнуть этого, был Бомбай, то мы и решились на риск попасть туда до начала бурного периода и, взявши на борт четырнадцать тонн каменного угля, 30-го апреля ушли из Занзибара.

Весь наш экипаж состоял из семи природных замбезийцев, двух мальчиков и четырех европейцев, именно: кочегара, матроса, плотника, имена которых уже упомянуты, и д-ра Ливингстона в качестве штурмана. “Леди Ниасса" оказалась хорошим морским ботом. Туземцы выказали себя славными матросами, хотя до вступления их волонтерами ни один из них никогда не видал моря. Это вовсе не были отборные люди, а взяты на удачу сопровождать нас из нескольких сотен вызывавшихся, когда мы расплачивались с дюжиной человек, бывших у нас пятнадцать месяцев в услужении. Плата наших матросов доходила в месяц до десяти шиллингов; удивительно было видеть, как они столь ревностно старались исполнять свои обязанности, что в продолжение всего путешествия только один из них был свален морскою болезнью. В короткое время они научились весьма ловко убирать паруса и очень искусно снова ставить их, взлезали на рею, пропускали канат сквозь блок и возвращались с ним в зубах, хотя делавший это и опускался с каждой петлей в море. Матрос и плотник, хотя они охотно исполняли с своей стороны все возможное, сильно хворали и были неспособны к делу каждый по неделе.

Взяться за руль на час, на два или даже на вахту (4 часа) — довольно приятно, но если это повторяется каждые четыре часа, то выходит чрезвычайно скучно. Мы ставили к рулю наших черных людей, показывая им, в [292] которую руку должно держать компас к передней части судна, и скоро трое из них могли весьма хорошо править и требовали только надзора. Пока мы поднимались у восточного берега, чтобы выиграть от течения ежедневно до ста миль, мы охотно зашли бы в реку Джуба, устье которой лежит всего в 15' на юг от экватора, но мы слишком спешили. Мы поднялись почти на десять градусов к северу от экватора и потом отошли от берегов. Здесь карта ветров Мори показывала, что мы были далеко вне пояса безветрия, тогда как, на самом деле, мы все еще находились в нем; вместо течения, ведущего на север, у нас было противоположное течение, относившее нас каждый день на четыре мили к югу. Мы шли на парах так далеко, как только смели, зная, что должны пользоваться машиной у берегов Индии.

Потерявши много дней, блуждая по спокойному морю среди бесчисленных дельфинов, летающих рыб и акул, мы имели шесть дней крепкий ветер. Затем безветрие снова подвергло испытанию наше терпение; близкое наступление того “вторжения монсуна", которого, как полагают, не может выдержать никакое судно, заставило нас иногда подумывать, что в нашем надгробии сказано будет: “Отплыли из Занзибара 30-го апреля 1864 года, и о них никогда уже ничего не было слышно." В начале июня хронометр показал, наконец, что мы находимся около индийских берегов. Черные люди поверили этому, ибо мы им сказали, что это так; но только тогда стали плясать от радости, когда увидели в воде морскую траву и змей. Эти — змеи принадлежность тех стран и в корабельных указателях упоминаются, как ядовитые. Мы отважились предсказать, что на следующее утро увидим землю, и к полудню показался высокий берег, удивительно похожий на Африку перед началом дождей. Тогда густой туман покрывал весь берег, и в него била сильная морская волна. Видна была одна скала, и широта показывала, что это была [293] скала Чулэ. Сделавши ее новой точкой отправления, мы скоро нашли маячное судно и затем лес мачт, показавшийся сквозь туман в гавани Бомбая. Мы сделали на парусах более 2,500 миль. Судно было так мало, что никто не заметил нашего прибытия.

(пер. под ред. Н. Страхова)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Замбези и его притокам и открытие озер Ширва и Ниасса (1858-1864) Давида Ливингстона и Чарльза Ливингстона, Том 2. СПб.-М. 1867

© текст - под ред Страхова Н. 1867
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001