СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

Залив Котакота. — Арабы, строящие доу. — Туземцы собираются на некотором пункте, подающем надежду на защиту от войны. — Распространяется ли магометанство в Африке? — Африканцы-язычники в нравственном отношении стоят выше приверженцев лжепророка. — Мы тянемся на запад. — Восхождение на возвышенность. — Свадебное торжество у туземцев. — Невольничья дорога. — Влияние разреженного воздуха. — Африканская первобытная религия внушает смирение. — Она не похожа на магометанство. — Жестокие религиозные обряды ограничиваются маленькой областью Дагомей. — Колдовство или влияние растений. — Идолопоклонства нет. — Сырой климат. — Лоангва озера и Лоангва Марави. — Матумбока. — Подпиливание зубов и татуирование. — Порох — источник силы для торговли невольниками. — Способ нападения у охотников за невольниками. — Муази в Казунгу. — Причины наводнений. — Дожди. — Климат зависит от господствующих ветров. — Водоемы. — География туземцев. — Сравнение Африки с Индией.— Ископаемые. — Железный век. — Вдающаяся в мелочи топография. — Язык туземцев.

После полудня 10-го сентября 1863 г., мы пришли к заливу Кота-кота и расположились под великолепной дикой смоковницей с листьями в десять дюймов длиною и в пять шириною почти в четверти мили от селения Юма-бен-Саиди и Якобе-бен-Араме, которых при нашем первом исследования на озере мы встретили на реке Каомбе, несколько к северу от него. Едва мы успели несколько отдохнуть, как Юма, который, очевидно, здесь первое лицо, пришел в сопровождении человек около [214] пятидесяти приветствовать нас и пригласить занять квартиру в его селении. Хижина, по ошибке предложенная нам, была так мала и грязна, что мы предпочли спать на открытом месте в нескольких стах ярдах от нее.

Юма после извинялся в этой ошибке и наделил нас рисом, мукою, сахарным тростником и куском малахита. На следующий день мы отдали ему визит и нашли, что он занят постройкой доу или арабского судна для замены другого, как он сказал, пострадавшего от кораблекрушения. Эго новое судно было в пятьдесят футов длиною, в двенадцать шириною и в пять глубиною. Толстые доски были из дерева, похожего на тик, которое называется здесь тимбати, а кокоры из плотной жилистой древесины, называемой мсоро. Взгляд на это доу дал нам указание, которое, если бы мы прежде его получили, воспрепятствовало бы нашей попытке провести железное судно мимо водопадов. Деревья вокруг селения Катоза были тимбати и могли бы доставить доски длиною в пятьдесят футов и шириною в тридцать дюймов. С помощью нескольких туземных плотников, можно было бы выстроить на озере хорошее судно почти так же скоро, как провести готовое мимо водопадов, и с значительно меньшими издержками! Юма сказал, что ни за какие деньги не расстался бы он с этим доу. Он был ревностно занят переправою через озеро невольников, помощию двух лодок, которые мы после полудня видели возвращающимися из плавания. Так как он ничего не знал о нашем намерении посетить его, то мы были изумлены несколькими толпами бодрых молодых невольников, из которых на каждом была замкнута на шее общая цепь и которые ждали вывоза; было и еще несколько в невольничьих колодках. Все они были из вежливости удалены прежде, чем беседа наша пришла к концу: Юма знал, что мы не находили никакого удовольствия в этом зрелище.

Когда мы встретили этих арабов в 1861 г., у них [215] была только небольшая свита; по их собственному рассказу у них в селении и в окрестной стране было теперь 1,500 душ. Наверно, десятки тысяч устремились к ним искать защиты, и вся их сила и их влияние должны быть приписаны обладанию огнестрельным оружием и порохом. Такое стремление беглецов к какому-нибудь пункту, где можно надеяться на безопасность жизни и собственности, весьма обыкновенно в этой стране, и удостоверение в этом высоко подняло наши надежды на счастливый успех мирной миссии у берегов озера. Тем не менее, способ, каким народ гибнет при наступающем голоде или вывозится Юма и другими, обезлюдит, как мы опасаемся, эти страны, которые мы только что описали переполненными народонаселением. Голод довольно скоро вынудит их продавать друг друга. Один умный человек жаловался при нас, что арабы, часто не соблюдая формальностей купли, уводят невольников, которые им нравятся; но цена так низка, — от двух до четырех ярдов коленкору,— что это бесплатное похищение и увод едва ли можно считать стоящим труда. Лодки были постоянно заняты, и, к нашему удивлению, Бек Хабиб, которого мы встретили 1855 г. в Линианти, переправлялся через озеро на пути своем из Сешеке в Кильва накануне нашего прибытия к этому заливу; мы познакомились с одним туземным слугою этого араба, по имени Селеле Сайдаллах, который довольно хорошо мог говорить на языке макололо, потому что когда-то провел несколько месяцев в долине Бароцо. Мы с детства привыкли читать от времени до времени в описаниях путешествий о больших успехах, какие ежегодно делает в Африке магометанство. Ход распространения этой религии, как говорили нам, так успешен, что мы с течением времени, при наших собственных довольно далеких поездках, должны бы заметить движение этой волны вперед с севера на юг, которое, как предсказывали, скоро должно было обратить весь [216] континент к вере в пророка. Единственное основание, которое мы могли открыть для только что приведенного мнения и для других, относящихся к новому времени, представляет тот факт, что в отдаленном углу северо-западной Африки сделали некоторые завоевания фуллахи и мандинго и, как упоминает др. Барт, некоторые другие племена северной Африки; но даже они так мало заботились о распространении своей веры, что после завоевания никакого труда не приложили к наставлению возраставшего поколения. Это вполне соответствует впечатлению, которое вынесли мы из обращения с магометанами и христианами. Только последователи Христа ревностно стараются о распространении своей веры. Мнимый филантроп наверно никогда не был бы вынужден рекомендовать найденным нами последователям ислама не давать воли своей благожелательности на том основании, что “любовь к ближнему должна начинаться с дома."

Хотя Селеле и его спутники были привязаны к своим господам домашними узами, однако, единственным новым понятием, заимствованным ими от магометанства, было то, что нехорошо есть мясо животных, убитых другими людьми. По их мнению, оно “приносило несчастие". Точно также жители Колобенга прежде, чем они были наставлены в христианских обязанностях, воздерживались от возделывания своих огородов по воскресеньям, чтобы не собрать с них жатвы, приносящей несчастие. На сколько мы могли разузнать, никто не трудился над обращением туземцев, хотя эти два араба и с дюжину гальбкастов пробыли в стране много лет; если судить по нашему опыту, приобретенному в сношениях с дюжиною магометан, услугами которых мы пользовались за высокую цену в течение шестнадцати месяцев, африканцы оказываются тем лучшими людьми, чем тверже держатся своей естественной веры. Это могло бы показаться просто грубым суждением, исходящие из души, исполненной [217] христианских предрассудков; но, без всякого притязания на беспристрастие, оставляющее под сомнением, в какую сторону клонятся чувства, истина этого может быть легко поверена тем, кто наблюдал магометан и африканцев с искренним доброжелательством.

Наши двенадцать магометан с острова Иоанна из всех членов нашего общества были менее всех открыты для дружбы. В общем поведении была заметна явная разница. Макололо и другие туземцы, бывшие при нас, неизменно делили друг с другом варимую ими пищу, а иоаннцы наслаждались своим обедом в некотором отдалении. Сначала мы приписывали это их мусульманским предрассудкам; однако же, когда другие приготовят бывало что-нибудь, они приходили, садились возле и ели предлагаемую порцию, вовсе не думая отвечать на эту вежливость, когда приходил их черед быть щедрыми. Макололо и другие ворчали на их прожорливость, но все-таки следовали общему обычаю африканцев — делиться пищей со всеми сидящими вокруг. Что более всего было прискорбно нам в иоаннцах это — их равнодушие относительно собственного взаимного благополучия. Однажды, когда все они пришли на судно, проспавши ночь на берегу, один из них сошел в воду с намерением плыть к лодке, но едва только он вошел в воду по колени, как был схвачен страшным крокодилом и утащен в воду; бедный парень испустил крик и поднял руку, прося о помощи, но ни один из его земляков не вздумал помочь ему, и его никогда уже не видали. Когда мы спросили его зятя, почему он ему не помог, тот отвечал: “Так ему и надо; его никто не просил идти в воду. Его собственная вина, что погиб". Между тем макололо спасли у Сенна одну женщину, войдя в воду и выхватив ее из пасти крокодила.

Обыкновенно не думают, чтобы религия магометан была тут виновата. Многие из них могли бы составить [218] прекрасную противоположность равнодушным христианам; но на сколько простирается наше знакомство восточной Африкой, нравственный характер приверженца Магомета настроен ниже, чем характер необразованного африканца. Прежняя ревность к проповеданию корана испарилась и заменилась сильнейшим эгоизмом и грубейшею чувственностью. Единственные известные усилия, сделанные магометанами, именно усилия на северо-западе и севере континента, так крепко связаны с приобретением власти и добычи, что не заслуживают названия религиозной пропаганды, и единственная религия, приобретающая теперь прозелитов, это религия Иисуса Христа! Для тех, кто способен обозреть этот предмет сжатым образом, нельзя привести ничего более наглядного, как тот доказанный факт, что, пока магометане — фуллахи и другие приобрели нескольких прозелитов в центральной Африке средствами, удовлетворявшими их собственной алчности, три небольшие отдела обращенных в христианство на юге Африки, в Вест-Индии и на западном берегу Африки жертвуют в настоящее время ежегодно более 15,000 фунтов стерлингов на поддержание и распространение своей религии ⁸. Та религия, которая в такой степени пересиливает эгоистичность сердца, должна быть божественною.

Оставив залив Кота-кота, мы обратились прямо на запад в Лонда по большой невольничьей дороге в страну Катанга и Казембе. Юма дал нам в проводники на первый день пути своего слугу Селеле. Он говорил, что торговцы из Кильва и Ибо переезжают через озеро или в этом заливе, или у Ценга, или на южном конце озера, и [219] что все они, где бы они ни переехали озеро, идут во внутренние страны этой дорогой. С ними бывают невольники для перенесения товаров; достигнув места, в котором можно купить новых товаров, они поселяются там и начинают вести торговлю и в то же время возделывать хлеб. Так много земли лежит в запустении, что никогда никому не делается препятствия захватывать на свою долю столько, сколько нужно; маниоковое поле для своих минутных потребностей они могли бы купить за бесценок; они ведут свою торговлю в стране два или три года и дают кое-что, смотря по силе своих мушкетонов, владетелю, который в высшей степени щедр к ним.

Первый день путь вел нас по богатой, хорошо возделанной равнине. За нею следовала волнистая, каменистая и покрытая уродливыми деревьями возвышенность. Показалось много мест с хорошо округленными валунами. Распадение скал, совершающееся и ныне, не округляет углов; от накаливания и охлаждения они распадаются на угловатые обломки. По этим высоко лежащим дюнам мы перешли реку Каомбе; по ту сторону ее шли мы под альпийской растительностью — рододендронами, протеевыми, мазуко и моломпи. У подошвы холма Казуко-зуко нашли мы речку Буа, текущую на север и соединяющуюся с Каодибе. Чтобы найти брод, мы должны были с милю отойти от нашей дороги. Река местами достаточно глубока для бегемотов. Различные, прежде не упомянутые речки, через которые мы переправлялись на этом походе, независимо от свидетельства туземцев, привели нас к заключению, что в северный конец озера не изливается никакой большой реки. Никакого такого притока и не нужно было, чтобы объяснить постоянное течение Шире.

Когда мы поглядели вперед, нам казалось, что мы поднимаемся по длинному склону горной цепи; но то, что мы видели ближе к нам, состояло из далеко идущего ряда красивых, покрытых деревьями, округленных холмов; узкие [220] тропинки вели постоянно на крутые высоты и на сходы вниз к быстрым ручьям, берега которых были покрыты красивыми, вечнозелеными деревьями. Однолетние деревья, терявшие свои листья, наслаждались теперь зимним покоем, хотя были в расстоянии всего двенадцати градусов от экватора. Жители селений, в которые мы вступали, были обыкновенно заняты приготовлением весьма красивых рыболовных и других корзин из расщепленного бамбука или трепаньем древесной коры для одежды. Кора, употребляемая для этого на севере области, берется от одного вида смоковницы. Маниок составляет главный съестной припас, возделываемый на высотах; клещевина возделывается точно также в обширных размерах, и из семени ее добывается масло для придания гладкости телу и особенно волосам, которые отпускаются весьма длинно. Вследствие заботливости, с какою многие убирают свои волосы и различного рода прически, у них менее волнистые локоны, чем шерсть у длиннорунной овцы; по-видимому, этого достигают именно при помощи масла.

В одном селении мы нашли всех женщин устраивающими в честь двух девочек, от двенадцати до четырнадцати лет, церемонию с танцами и пением, сходную с богуера, с которой у бечуана и макололо молодые люди поступают на всю жизнь в банды или полки. Когда эта церемония делается для девушек, бечуана называют ее бойале, а здесь она называется моари, — очевидно сродные слова. Девушки с избытком были украшены бусами, а головы и лица их были расписаны трубочной глиной, что придавало им вид, как будто на них были древние шлемы с забралами. Женщины так ревностно старались в танце и в обучении молодых питомок правильно сыграть свою роль, что не удостоили никаким вниманием просьбы мужчин идти молоть муку и одеться в выбойку, принесенную чужеземцами. Откуда явились эти обряды, и от кого вышло значительное число законов, признаваемых на [221] протяжении тысячи миль, — никому неизвестно. Они, по-видимому, сделали неизгладимое впечатление на умы туземцев и передавались у них неизменно от поколения к поколению. В богуера есть сходство с иудейскою церемониею посвящения, но она не религиозное, а политическое учреждение. Ей нельзя приписать арабского происхождения, и те, которые подвергались ей, говорят о ней осторожно и перифразами; это показывает, что они смотрят на нее весьма серьезно.

15-го сентября мы достигли вершины утеса, часто заставлявшего нас, вследствие своих бесконечных подъемов и спусков, пыхтеть и кряхтеть, как будто у нас прерывалось дыхание. Вода реки, через которую мы шли, была великолепно холодная; воздух был прелестный, так как мы достигли вершины у Ндонда, где точка кипения воды показывала высоту в 3,440 футов над морем. Когда мы оглядывались назад, нам представлялся великолепный вид на озеро, но густой туман мешал нам видеть далее горизонта озера. Сцена была прекрасная, но великолепный ландшафт, — холмы и долины которого так сурово томили наши ноги и легкие, — невозможно было отделить от того печального факта, что это была часть большой невольничьей дороги, которая теперь в употреблении. На этой дороге многие “десятки тысяч" видели “море," “море," но с замиранием сердца; ибо в толпах пленников господствует общая мысль, что их ведут к белым, которые их откормят и съедят. Они естественно не могут быть такими понятливыми, какими были бы мы, — их чувствительность вовсе не деликатная, их чувства тупее наших; — в самом деле, “угри привыкли к тому, что с них заживо сдирают кожу," может быть, они даже находят в том особое удовольствие. Мы, не философы, воздаем хвалу Провидению, которое к древности у Фермопил повернуло назад поток восточного завоевания и так повело ход событий, что свет, и свобода, и евангельская истина распространились на нашем отдаленном острове и, [222] эмансипировав наше племя, освободили его от страха снова в измученной толпе невольников взлезать на утесы и спускаться в обрывистые ущелья, как это, по нашему соображению, делывалось, когда прекрасные английские юноши доставлялись в Рим на продажу.

Глядя на запад мы заметили, как то, что снизу казалось горами, было только краем высокой равнины, которая, хотя и волнистая в начале, скоро становится ровною и склоняется к центру страны. На юге выдавалась высокая гора, называемая Чипата, а на юго-западе другая, по имени Нгалла, откуда вытекает, как говорят, Буа. На севере массы холмов мешали нам видеть далее восьми или десяти миль.

Воздух, оказывавший на европейцев столь живительное влияние, подействовал противоположно на пять человек, родившихся и воспитавшихся в болотном климате дельты Замбези. Едва они достигли края возвышенности в Ндонда, тотчас же растянулись и стали жаловаться на боль во всем теле. Температура была не многим ниже, чем на берегах лежащего внизу озера, так как в течение двадцати четырех часов 76° было средней температурой дня, 52° самой низкой и 82° самой высокой; на озере почти на 10° выше. С симптомами, на которые жаловались люди, — с болью повсюду,— нечего было делать. И, однако же, ясно было, что они имеют основание жаловаться на болезнь. В виде средства, могущего помочь, употреблено было кровопускание из каждой части тела; лекарства, которые давали им, на основании догадки, что болезнь их есть следствие внезапного охлаждения, не имели никакого действия, и через два дня один из них умер, насколько мы могли рассудить, вследствие перехода из болотной атмосферы в более чистую и разреженную.

Так как мы были на невольничьей дороге, то нашли жителей скупее обыкновенного. Когда мы им это сказали, они отвечали: .,Мы набрались ума от тех, которые [223] ходят покупать невольников." Смертный случай, в нашем обществе, по-видимому, пробудил в них сострадание. Они показали свое обычное место погребения, снабдили нас кирками и помогли вырыть могилу. Когда мы предложили им плату за все это, они показали, что сделали эту дружественную услугу, зная вполне ее цену; ибо поставили на счет пользование хижиной, циновку, на которой лежал покойник, кирки, работу и лекарство, рассыпанное на могиле, чтобы доставить ему мирный покой.

Что лекарствам, которые приготовляются из растений, известных только посвященным, приписывают особую силу, это — самая выдающаяся черта в религии африканцев. По их вере, есть не только специфическое средство против всякой болезни, какой подвергается тело, но и против всякого страдания удрученной души. Добрые духи отшедших, азимо или базимо, могут быть умилостивлены лекарствами и почтены жертвами пива и муки или чем-нибудь иным, что они любили, когда были еще живы; точно также злым духам, мчези, о которых мы слышали только в Тетте и потому не можем быть уверены, принадлежат ли они к чистым верованиям туземцев, можно лекарствами воспрепятствовать нападать на сады и делать там вред. Мы слышали, как один мужчина, у которого болела голова, говорил: “Меня мой покойный отец бранит теперь, я чувствую его силу в моей голове"; потом мы заметили, что он удалился от общества, положил на лист в виде жертвы немного пищи и молится, смотря вверх на звезды, где, как он полагал, был дух его отца. В своих молитвах туземцы не так, как магометане, не хвастливы. О мире духов говорят они с благоговением и для своих богослужебных обрядов ищут тенистого и тихого места. Магометанин прав, выставляя себя напоказ, как он делает это, перед всеми склоняясь к земле и выполняя повторяющиеся обряды своей религии, потому что его вера требует большой выставки благочестия [224] и питает в самодовольных фарисеях мысль гордого превосходства над всем человеческим родом; между тем как африканец скрывается от глаз других и этим в некотором роде похож на христианина, идущего в храмину свою и, при закрытых дверях, молящегося Отцу своему, видящему втайне.

Африканская первобытная религия состоит, по-видимому, в том, что есть один Всемогущий Творец неба и земли, что он дал человеку разнообразные растения, чтобы употреблять их посредниками между человеком и миром духов, где продолжают жить все, когда бы то ни было родившиеся и умершие; что грешно оскорблять себе подобного, между живущими или отшедшими, и что смерть часто бывает возмездием преступления, как напр. колдовства. Представление их о нравственном зле ни в каком отношении не различается от нашего, только они, как низшие существа, не считают себя ответственными перед высшим. Клевета, ложь, злоба, непослушание родителям, пренебрежение их — все это, по словам разумнейших, точно также как воровство, убийство или нарушение супружеской верности всеми признаваемо было за грех прежде, чем они что-нибудь узнали об европейцах или их учении. Единственный новый придаток к их законодательству тот, что не должно иметь более одной жены. Это никогда не приходило им на мысль даже и в виде вопроса до прибытия европейцев.

Все, чего нельзя объяснить обыкновенными причинами,— будь это добро или зло, — все приписывается божеству. Люди нераздельно связаны с душами умерших, и если кто-нибудь умирает, то верят, что он ушел к своим предкам. Все африканцы, встреченные нами, столь же твердо убеждены в будущем своем существовании, как и в настоящей своей жизни. Также мы не нашли ни одного, в котором не была бы укоренена вера в Высочайшее Существо. Так неизменно ссылаются на него, как [225] на первоначальный источник всех сверхъестественных вещей, что если сколько-нибудь знаешь их язык, нельзя не заметить этой выдающейся черты их веры. Когда они отходят в невидимый мир, то, по-видимому, не чувствуют страха наказаний. Выставленные на могилу сосуды все разламываются, как бы в обозначение того, что отшедшие уже никогда не будут снова пользоваться ими. Тело кладется в могилу в сидячем положении, и руки сложены впереди. В некоторых местностях есть саги, которые мы могли бы считать слабым мерцанием веры в воскресение; но имеют ли эти былины, передаваемые от поколения к поколению, то же значение для самых туземцев, этого мы не можем сказать. Истинное предание веры, как уверяют, таково: “хотя человек умирает, однако же, он опять будет жить", и ложно то предание, “что, если он умирает, то умирает навсегда".

Хотя для христианина и не утешительна религия африканца, она все же кротка по своему характеру. В одном только весьма отдаленном и маленьком уголе страны, называемом Дагомеей, она выродилась в кровожадное суеверие. Там человеческая кровь занимает место умилостивительных растений, которые идут в жертву на девяти десятых континента. Упоминаемое Спиком и Грэнтом непомерное пренебрежение к человеческой жизни представляет собою вполне исключительное явление. Мы слышали от туземцев, что один из прежних обладателей владения Матиамво был подвержен припадкам подобной кровожадности, но он очевидно страдал сумасшествием, и только огромное благоговение перед королевским достоинством, которым исполнены африканцы, спасало от обезглавления его и, вероятно, также упоминаемого Спиком владетеля, Мтези. Еще в двух или в трех местах, точно также приносятся в жертву части человеческого тела, дабы они служили посредниками между людьми и миром духов; но на подобных основаниях африканской религии, взятой в [226] целом, столь же мало можно приписывать свирепый характер, сколько всей африканской семье может быть приписан каннибализм из-за того, что в одном или в двух местах Африки едят человеческое мясо.

Понятие о колдовстве в сущности вытекает из религиозного миросозерцания африканцев. Злодей может наносить беды знанием коры и корней растений. Как средством предохранения от колдовского зелья, пользуются каким-нибудь рогом или грубым идолом и носят его, как амулет. Если же окажется, что они потеряли свою силу, то эти идолы, рога или какие-нибудь иные предметы, называемые григри или жёжё, ни на минуту далее не считаются священными. Таким образом, чистое идолопоклонство, на которое эти предметы, по-видимому, намекают, столь же мало известно между туземцами, как молитвы образам и статуям, которые иногда возносятся в церквах цивилизованных народов. Григри или фетиш бросается, как бесполезный, коль скоро открывают, что священное, таинственное средство не действительно для цели, для которой оно приобретено. Об этом предмете г. Вильсон, цитированный нами выше, сообщает много разъяснений, которые, как мы нашли по наблюдению, сделанному в другом месте, представляют плод точного личного исследования.

На пути к западу тянулись мы сначала по слегка волнистой стране с красноватою глинистою почвою, которая была весьма плодородна, как можно было заключить по тяжелым зернам. Мы переправлялись через много речек, из которых иные текли к югу в Буа, а другие к северу в Лоангва, реку, которую мы прежде видели изливающеюся в озеро. Затем воду находили преимущественно в прудах и колодцах. Еще далее в том же направлении, говорят, многие речки, изливаются в ту же “Лоангва озера" а другие в Лоангва, текущую на юго-запад, у Зумбо впадающую в Замбези и называющуюся здесь “Лоангва Марави". Деревья, вообще говоря, были уродливы и точно так же, [227] как деревья во влажном прибрежном климате, были покрыты лишаями, сходными с красильными лишаями. Маис, любящий немного влажную почву, был рассажен на высоких грядках во избежание излишней мокроты. Все указывало на весьма сырой климат, и жители дали нам понять, что, так как близко дожди, то мы на обратном: пути, вероятно, будем задержаны ибо страна затонет и станет непроходимой.

Селения, как обыкновенно, окруженные изгородями из эвфорбий, были многочисленны, и вокруг них возделывалось много хлебов. Домашних кур видно было множество и голубей с голубятнями, как в Египте. Жители называют себя матумбока, но единственное различие между ними и манганджа состоит в способе татуирования лиц. Язык у них тот же самый. Отличительный их признак состоит из четырех татуированных линий, которые до того места между бровей, где при сморщивании лба мускулы производят бороздку, идут в расходящихся направлениях. Другие линии татуировки проходят, как у всех манганджа, длинными рубцами. которые, перекрещиваясь друг с другом под известными углами, образуют большое число треугольных промежутков на груди, спине, руках и коленях. Верхняя кожица разрезывается ножом, и края надреза оттягиваются в стороны, пока не покажется настоящая кожа. Повторением этого приема образуются линии резких рубцов, о которых думают, что они придают красоту, нисколько не обращая внимания на то, как много боли причиняет эта мода.

Зубы здесь, как и у бабиза, подпиливаются в виде острия; некоторые манганджа зазубривают каждый из верхних резцов посредством маленького кварцевого камешка; зазубрины у одних угловаты, у других круглы; последний вид зарубок придает краям верхних резцов полулунную форму. Другие племена делают между срединными резцами отверстие треугольной формы. Удивительно, [228] что подпиливание и скобление, которым подвергают зубы, чтобы владетель их был по моде, не производят зубной боли, как у нас, когда случайно отломится кусочек зуба. Но здешние зубы массивнее и у старых людей стираются часто до десны, подобно зубам, какие находят в египетских мумиях. Для обозначения человека, удрученного летами, употребительна фраза: “он жил до того, что его зубы сравнялись с деснами". Не смотря на то, случаи зубной боли вовсе не необыкновенны, хотя они, вероятно, и не так часты, как у нас. Это злоупотребление красивыми зубами, данными от природы, обще здесь обоим полам. Тут находят равным образом удовольствие носить волосы так, что голова принимает вид, как будто бы она удлинена назад и вверх. Бабиза особенно пристрастны к прическе своих локонов на манер драгунской каски.

Не стоило бы труда обращать минутное внимание на порядок путешествия и на мелкие трудности, окружающие каждого, пытающегося проникнуть в новую страну, если бы не приходилось сделать этого для указания огромного источника силы, которою владеют здесь торговцы невольниками. Пока наши люди были больны, хотя они и могли продолжать поход сами, все же нам нужна была подмога. чтобы нести наши вещи. Когда мы нанимали новых людей и уже порешали на счет вознаграждения, нам часто говорили, что торговцы людьми завладели некоторыми из них и увели с собою. Другие вещи побуждали нас верить, что торговцы невольниками производят это дело насильственно; и нет никакого чуда в том, ибо обладание порохом дает им почти неограниченную силу. Способ, каким ведут войну или защищаются племена, вооруженные луком и стрелами, состоит в засаде. Они никогда не выходят в открытый бой, но караулят врага, спрятавшись за дерево или в высокой траве, и стреляют в него, не давши ему догадаться об этом. Таким образом, если люди с огнестрельным оружием, как это обыкновенно бывает, приходят к тому [229] времени, когда высокая трава вся выжжена, то племя, на которое они нападают, бывает пред ними столь же беспомощно, как деревянное судно, владеющее только сигнальной пушкой, перед окованным в железо пароходом. Для этого рода войны всегда выбирают именно то время года, когда трава действительно выжжена или так суха, что легко загорается. Сухая трава в Африке по наружному виду более похожа на спелую английскую пшеницу в позднюю осень, чем на что-нибудь другое, с чем бы можно ее сравнить. Представим себе, что английское селение стоит в подобном поле, ограниченном только горизонтом, и враг зажигает полосу травы длиною в милю или в две, подкладывая вдоль ее горящие пучки соломы по направлению ветра в сторону осужденного селения; у жителей только один или два старые мушкетона, но — десять против одного — пороху нет: длинная линия огня, с густыми массами черного дыма, подымается в воздух футов на тридцать, и потоками падают клочья обугленной травы. Не отчаялся ли бы в мысли прорвать эту огненную стену и самый храбрейший английский селянин, вооруженный только луком и стрелою против мушкетонов врага? Когда мы однажды в некотором расстоянии видели сцену, подобную этой, и обугленная трава падала вокруг нас буквально так же густо, как бы черные хлопья снегу, для нас не трудно было понять тайну силы торговца невольниками.

21-го сентября мы пришли в селение владетеля Муаси, или Муази; оно окружено палисадом и весьма высокими деревьями эвфорбий; высота их — от тридцати до сорока футов — показывает, что тут прожило, по крайней мере, целое поколение. Случаи болезни или смерти побуждают старшин переменять место их селений и сажать новые изгороди; но хотя Муази страдал от нападений мазиту, однако же явно был привязан к месту своего рождения. Селение лежало почти в двух милях на юго-запад от высокого холла, называемого Казунгу, давшего имя [230] области, простирающейся до Лоангва-Марави. На этой равнине поднимается еще несколько других отдельных гранитных холмов, и по ним рассеяны многие укрепленные палисадами селения, принадлежащие Муази.

При нашем прибытии владетель сидел на ровном тенистом месте, называемом боало, где отправляется каждое общественное дело; его окружало около двух сот мужчин и мальчиков. Мы заплатили нашим проводникам с надлежащею публичностью. Мазико, самый рослый человек нашего общества, отмерил маховую сажень выбойки, за которую мы сговорились, и показывал ее как можно дольше, обратившись к толпе народа и отрезывая несколькими дюймами более, чем могли растянуться его распростертые руки; все это делалось с целью показать, что не было никакого обмана. Это служило для ознакомления. Людям весьма приятно, если у них есть рослый парень для отмеривания выбойки. Это им даже лучше нравится, чем отрезывание по мерке, хотя весьма немногие мужчины в шесть футов ростом могут своими распростертыми руками вымерять свою собственную длину. Здесь, где бывали арабские купцы, моконо или мера, называемая локтем, начинает заменять собою употребительную далее на юге маховую сажень. Меряется от сгиба локтя до конца среднего пальца.

Когда мы на следующий день посетили Муази, то нашли что он на столько чистосердечен и честен, на сколько можно было только ожидать. Он не желал, чтобы мы шли на северо-запад, потому что там у него значительная торговля слоновьей костью. Мы желали бы сойти с невольничьей дороги к жителям, еще не посещенным купцами; но Муази естественно боялся, что мы, придя в страну, которая, как говорят, обильна водою и богата слонами, могли бы лишить его слоновьей кости, которую он теперь получает по дешевой цене и продает торговцам невольниками, когда они проходят через Казунгу на восток; наконец, он, однако, согласился и предупреждал нас, что [231] “весьма трудно будет получить жизненные припасы, так как одна область лишена жителей в невольничьей войне,— и в ней-то мы должны будем провести одну или две ночи; впрочем, он даст нам хороших проводников, которые пробудут с нами три дня до своего возвращения, если же мы потом пожелаем идти далее, то должны уже остаться без них". Так как несколько наших людей были все еще больны с тех пор, как мы поднялись на эту возвышенность, то мы пробыли у Муази два дни.

Стадо прекрасного рогатого скота показывало, что в этой области не было цеце. Скот был с индейскими горбами, весьма жирный и весьма ручной. Мальчики без страха разъезжали как на коровах, так и на волах, и животные были до того жирны и ленивы, что взрослые между ними делали лишь слабую попытку бить ногами своих молодых мучителей. Муази никогда не доит коров; он жаловался, что если бы мазиту не угнали прежде нескольких штук, то у него теперь было бы весьма много скота. Скот свободно бродит по стране и беспрепятственно тучнеет.

Хлопковые растения редко видны вдоль невольничьей дороги, не по тому, что земли или климат неудобны для них, ибо по дороге мы видели несколько экземпляров, хорошо выросших и давших хлопок превосходного качества, а потому, что жители, когда проходят торговцы невольниками, могут для своей потребности приобретать иностранный коленкор обменом на хлеб. Многие из этих горцев носят козьи шкуры. Хотя у них вдоволь съестных припасов, однако, они не ревностные продавцы. Ревностными покупщиками они приучены к весьма высокой цене.

Покинувши селение Муази, мы тянулись по плоской стране, покрытой рассеянно стоящими уродливыми деревьями, но украшенной многими великолепными цветами. Трава была коротка; она поднималась не выше колена и росла кустами с промежутками обнаженной земли, между тем деревья были покрыты многими и разнообразными лишаями и указывали на [232] сырой климат. Через поляны дул сильный и резкий ветер; его пронизывающая резкость происходила, впрочем, не от низкой температуры, ибо термометр стоял на 80°.

Теперь начали мы замечать весьма странное обстоятельство. Где только устраивалось какое-нибудь селение манганджа, там наверно являлось вблизи селение бабиза. Первые — собственники страны и земли, да и последние, по-видимому, не считались пришельцами. В самом деле, невозделанные полосы так велики, что народу, у которого мало или совсем нет скота или коз, едва ли придет на мысль оспаривать землю, которою он сам не может воспользоваться. Плоские долины, по бокам которых расположены селения, в известные времена года орошаются проточными реками, которые теперь представляли только ряды прудов с болотистыми и поросшими ситником промежутками. В то время, как между тропиками солнце на пути своем к югу стоит в зените над страною, начинают падать первые дожди, и влияние их, если они и обильны, состоит обыкновенно только в том, что они наполняют болота и пруды. Когда же солнце на пути своем к северу опять проходит над тою же страною, наступают самые большие дожди в году; пруды и болота, уже наполненные, переполняются и производят большие полноводия, которыми отличается Замбези; вероятно, тем же способом производятся разлития Нила. Роскошная растительность, которой ежегодно дает место частное высыхание многих из этих рек, сберегает их русла и берега от осыпания, и от этого происходит относительная прозрачность их воды при более сильных разливах. Теперь мы были на источниках Лоангва-Марави, которая впадает в Замбези у Зумбо, и нам бросилось в глаза огромное сходство, которое имеют болотистые и поросшие ситником здешние потоки с источниками Либа, — приток Замбези, виденный прежде в Лонда, — и Казаи, считаемого многими за главный рукав Конго или Заире. [233]

Первые или меньшие дожди в этой стране выпадают в ноябре, когда солнце стоит в зените на пути своем к югу. Большие дожди падают в январе и марте, когда оно находятся на обратном пути к экватору. Если мы примем, что наше наблюдение причины наводняющих полноводий в Южной Африке, лежащей между тропиками, может быть приложено к северной полосе между тропиками, то следовало бы ожидать, что пруды, болота и реки наполняются, когда солнце вступает в зенит на пути своем к югу, и переполняются при обратном его шествии. Но это должно быть разрешено на самом месте. Мы знаем из наблюдений, произведенных в Лоандо покойным Эдмундом Габриэлем в течение нескольких лет, что это правило относительно падения дождей, которое мы заметили между 12° и 20° южной широты, годится для восьмого градуса от экватора.

Огромный источник, из которого южная Африка заимствует свою влажность, — без сомнения Индийский океан. Господствующие ветры восточные и юго-восточные. Обремененный влажностью из большого водяного резервуара, воздух устремляется вверх вдоль береговой горной цепи и, охлаждаясь при течении своем над холмами, выделяет на них главную часть своих водяных паров. Он несется потом к западу уже в виде сухого потока, который большую часть года носится над пустыней Калагари и другими сухими равнинами в виде восточных и востоко-юго-восточных ветров. Что этот взгляд правилен, ясно видно из того факта, что там, где нет береговой горной цепи или есть только низенькая, центральная полоса менее лишена влажности, нежели там, где, как это бывает у Драконовых гор, воздух должен подниматься вверх по вертикальной линии выше мили прежде, чем ему можно будет достигнуть равнин, лежащих по ту сторону. Это видно также из того, что повсюду, где холмы во внутренней стране поднимаются выше, чем на берегах, вершины их [234] покрыты растительностью, отличною от растительности лежащих ниже их равнин и требующею обильного притока влажности. Это замечается даже на холмах у пустыни Калагари; а на других горных вершинах цветут многие виды папоротников и некоторые перцовые кустарники, не встречающиеся на более низких высотах.

По мере того, как мы подходим ближе к экватору, на некоторой полосе континента господствуют юго-западные ветры, идущие с Атлантического океана и западными возвышенностями лишенные своей влажности; они, вероятно, противодействуют идущим с Индийского океана юго-восточным ветрам. Производит ли эта встреча, как утверждали, на экваторе более сильные дожди, чем где-нибудь, это, по-видимому, требует подтверждения. Взятое теоретически, столкновение сухих ветров над экватором имело бы следствием восходящее и переливающееся движение воздушных течений на север или юг. Но теплый, сухой северный ветер в пустыне Калагари представляет полное исключение и обыкновенно продолжается только три дня. Главный приток для южноафриканских дождей идет от расположенного на юго-востоке Индийского океана тем же путем, каким в позднейшее время года юго-западный ветер несет из того же великого водного резервуара освежительные дожди на равнины Индии.

Мы старались разузнать сколько было возможно от проходящих бабиза и арабов о лежащей впереди нас стране, опасаясь, что с истечением времени, находившегося в нашем распоряжении, нам трудно будет побывать в ней, и слышали многое о маленьком озере, по имении Бемба. Направившись на запад, мы перешли не только источники Лоангва, но и источники другой реки, называемой Моитава или Моитала, которая была нам указана, как главный родник озера Бемба. Это не имело бы большого значения, если бы не присоединилось то обстоятельство, что из Бемба на запад течет значительная река Лоапула и потом, [235] говорят, расширяется в другое, гораздо большее озеро, называемое Моеро или Моело. Протекая все в том же направлении, Лоапула образует озеро Мофуэ или Мофу; затем, говорят, она проходит к городу Казембе, уклоняется на север и впадает в озеро Танганиика. Куда идет вода по впадении ее в это последнее озеро, об этом никто не мог сказать утвердительно. Но что означенный исток представляет действительный водоем этой части страны, этому мы поверили вследствие неизменного взгляда туземных путешественников. Нельзя сомневаться, что люди, сообщавшие нам эти сведения были в стране по ту сторону города Казембе, ибо они знали и описывали владетелей, которых мы впоследствии встретили милях в тридцати пяти или сорока к западу от этого города. Луалаба, говорят, изливается в Лоапула, — и когда в доказательство справедливости слов бывалых людей, приводилось то, что все воды страны, окружающей город Казембе, текут в Луамбадзи или Луамбези (Замбези), они замечали смеясь: “Он говорит, что Лоапула течет в Замбези, — слыхали ли вы когда-нибудь такую нелепость?" или что-нибудь в этом же роде. Мы видели себя вынужденными признать, что, согласно с рассказами туземцев, наше прежнее мнение, что Замбези принимает воду из окрестностей города Казембе, было заблуждением. Мы сообщаем теперь их географические взгляды без дальнейших объяснений, а именно: по путевому дневнику арабов и других, на пути к городу Казембе дважды переходят через Лоапула; к этому мы могли бы прибавить, что никогда не были поставляемы в затруднение мнимой неспособностью негров объяснить, каким путем течет река.

Точка падения воды показала склон в 170 футов от края возвышенности до нашего крайнего пункта на западе; но на это нужно смотреть только как на приблизительную величину, и нельзя было бы нисколько полагаться на это, если бы у нас не было течения реки для подтверждения [236] такого довольно грубого способа определения высот. Склон был, как показывал водоем, в сторону “Лоангва-Марави" и Моитала, или на юго-запад, запад и северо-запад. Когда мы покинули родниковые реки озера Ниасса, вода стекала к центру континента. Течение Казаи, реки, виденной в путешествие Ливингстона на западный берег, и ее родниковых рек было на северо-восток или почти в таком направлении. Текущая таким образом вода находит ли себе выход через Конго или через Нил, это еще не известно. О некоторых частях континента говорят, что они похожи на опрокинутую дном кверху обыкновенную тарелку. Эта часть, если она имеет какую-нибудь общую форму, по-видимому, более похожа на шляпу с широкими полями и с несколько придавленною тульею. Высота края в иных частях значительна; в других, как в Тетте и у подошвы Мурчисоновских водопадов, так ничтожна, что о ней можно узнать только элиминацией ежедневных изменений состояния барометра, посредством одновременных наблюдений на берегах и на пунктах, находящихся в двух или трех стах милях внутри страны. Пока африканские реки остаются внутри того, что мы можем назвать краями, они не представляют никаких затруднений; но как скоро они выходят из выше расположенных земель, их полезности наносят ущерб водопады. Низко лежащий пояс весьма неправилен. Иногда он косвенно поднимается вверх, как край обращенной дном вверх обыкновенной тарелки,— между тем в других случаях около моря поднимается высокий горный хребет, за которым внутри страны прежде, чем достигнешь центральной возвышенности, следует более низменная область. Ширина низменных земель доходит иногда до трехсот миль, и эта ширина пояса определяет границы судоходства от моря.

Подъем в страну Марави и вообще с западного берега озера Ниасса, но крайней мере, на триста миль вдаль по тому же меридиану, как мы после нашли, представляет просто [237] то, что индийцы называют хоут, подобный находящемуся на пути из Бомбая в Пунаг. Африканский хоут с западного берега озера Ниасса, находящегося в 1,300 футах над морем, поднимается на такую же высоту над нашею здешней точкой исхода, как индийский от уровня моря в Бомбае. Африканский подъем немного выше и смелее индийского в Пунаге. Африканские хижины похожи на хижины туземных индийцев около Дапура, но гораздо лучше построены; обладание плутом ставит индийцев выше африканцев, хотя и те и другие возделывают почти те же самые хлеба. Почва и общая физиономия страны — деревья, ровные места, реки и волнистые равнины, замечательно сходны в той и в другой местности, в африканской и в индийской. Но в Африке мы видим поля прекрасного хлопка с длинным штапелем, почти сходного с египетским, в замен жалкого растения, возделываемого в Индии. Как бы то ни было, контраст между обеими странами весьма поразителен. В Индии повсюду видны доказательства человеческого труда в дорогах, в мостах, каменных стенах, развалинах храмов и дворцов. В Африке целая страна, относительно всего того, что сделал человек, является еще такою, какою вышла из рук своего Творца. Единственные дороги — тропинки, которые пробиты ногами туземцев на несколько дюймов в глубину и почти в пятнадцать и до восемнадцати дюймов в ширину и вьются от селения к селению, как будто они сделаны людьми, думавшими, что изогнутая линия — линия красоты, или же людьми, уже достигшими того довольства, которым мы наслаждаемся, когда неторопливо шляемся по нашим маленьким извилистым дорожкам для прогулки. Строимые здесь хижины не оставляют развалин, разве только когда сгорят; тогда остается тонкий слой красной глины, которою хижины были покрыты, и на нем замечаются отпечатки тростника, составлявшего стены. Этот остаток имеет цвет и твердость кирпича. Но и он скоро распадается в прах. Единственные прочные памятники, [238] встречаемые здесь,— мельничные камни, стертые в средине дюйма на два или и глубже, и грубые камни в горных проходах; об этих камнях не помнит предание; но обращаемое к ним приветствие: “Благо вам, о владетель! да будет хорошо нам в стране, по которой мы идем!" может означать, что их считают за могилы умерших владетелей.

Весьма поразительно, что, между тем как во многих странах мира находили каменное, медное и железное оружие живших таи людей, в Африке, насколько мы могли проследить, никогда не было открыто кремневых наконечников стрел, копий, топоров и других орудий этого рода. Др. Кирк, ботанизируя в дельте Замбези, напал на слой хрящевого песку, в котором соединены были ископаемые кости почти всех тех животных, которые живут теперь в стране, как-то: бегемота, дикой свиньи, буйвола, антилопы, черепахи, крокодила и гиены, с горшечными поделками того же характера и с такими же рисунками, как и находящиеся теперь в общем употреблении у жителей. Подобные животные остатки в 1856 г. были замечены в слое хрящевого песка на Замбези, и теперь, в 1863 г., найдены были песке на берегах озера Ниасса горшечные поделки с буйволовыми и другими большими костями; но ни разу не открыли мы ни одного экземпляра оружия, которым могли бы быть убиты эти животные для доставления пищи человеку.

При попытке разобрать свидетельства скал на озере Ниасса и в других странах Южной Африки, всегда было трудной загадкой то, что совсем нельзя было или можно было определить лишь немного правильных геологических рядов, как они описываются в книгах. Отсутствие морского известняка и доказательства колебаний земли и моря, столь обыкновенных в других странах, делали тщетными наши беспомощные исследования. Мел или кремни не попадались никогда. Ближайшее сходство с мелоподобными слоями [239] представляли страшные плоские массы известкового туфа, и он был, судя по отпечаткам камыша и листьев того же вида, как растущие теперь в окрестности, очевидно осадком из источников, которые в прежнее время текли в большем изобилии, чем в настоящее. В связи с этими туфовыми осадками наблюдаемы были массы содержащие железо, с прокладками кремнистого песку, которые все имели по виду то же самое первоначальное происхождение, как и туф. Каменный уголь открыт в песчанике, а песчаник был только потревожен волнообразными движениями местных вулканических извержений. Только когда наш остроумный и проницательный земляк сэр Родерик Д. Мурчисон собрал в фокусе своего ума все лучи света, падавшие на этот предмет из многоразличных источников, ясно стало то, что мы прежде лишь слегка предчувствовали. Те огромные подводные колебания и повышения, которые во вторичные, третичные и мнимоновейшие периоды совершались в таком полном размере в Европе, Азии и Америке, совсем не коснулись Африки. В самом деле, Африка самый старый континент в мире. “Неоспоримо это большой тип страны, которая, не потерпевши никаких перемен, кроме зависящих от атмосферных и метеорных влияний, удержала в течение весьма длинного периода времени свои старые территориальные условия" ⁹.

Судя по настоящему состоянию наших сведений, у африканцев никогда не было каменного периода. Доказательство этого чисто отрицательное, но того же самого характера как и то, что пока продолжался каменный период, не было в употреблении медной посуды. По-видимому, кажется достойным внимания следующее возражение: между тем как принимают, что в древние времена в течение длинных [240] периодов был в употреблении только камень, мы имеем свидетельство покойного адмирала Фицроя (недавняя смерть которого, — следствие непомерного усилия при ведении его многоценных изысканий, — всех так глубоко опечалила), что в настоящее время в Тиерра-дель Фуэго и еще некоторых странах, жители которых похожи на наших отдаленных предков, — каменный период, а в других железный.

Может быть, это только выставка невежества, но мы надеемся, что никто не увидит в том доказательства высокомерия, если мы сообщим в качестве материала для размышлений молодым умам некоторые из мыслей, сокращавших наши утомительные переходы. Здесь в каждом третьем или четвертом селении мы видим строение, с виду похожее на плавильную печь, с небольшим в шесть футов высотою и от двух с половиною до трех в диаметре. Это глиняная, огнепостоянная печь для выплавки железа. Плавильных средств не употребляется, что бы ни плавилось — железный ли блеск, желтый кровавик или магнитная руда,— и, однако, получается превосходный металл. Железо туземной выделки так хорошо, что туземцы уверяют, будто английское железо сравнительно с ним “мягко", образцы же африканских кирок в Бирмингаме были найдены равными почти лучшему шведскому железу. Когда мы проходили, мужчины иногда убегали с полей, на которых работали, и выносили на продажу новые кирки, топоры и колья собственной работы. Здесь наверно железный период. Медь, по понятиям туземцев, выплавляющих ее из малахита, гораздо труднее обрабатывать, чем металл из железняка, не требующий никакого плавильного средства; до сих пор, на сколько мы знаем, в этой стране никогда не пользовались ни оловом, ни цинком для составления сплавов с медью; таким образом мы можем ожидать, что медный век придет в обратном порядке. Относительно каменного периода в Африке можно сомневаться, потому что, оставив в [241] стороне несколько небольших агатов, в южной части континента, которую мы исследовали, не было найдено кремней. Каменный период мог пройти и без кремней, так как могли воспользоваться другими камнями, но доказательство, должно быть, совершенно лежит под землею.

По ту сторону селения Муази сделали мы три длинные перехода в северо-западном направлении. Жители были довольно приветливы, но отказывались продать нам каких бы то ни было съестных припасов. “Вы путешествуете слишком быстро," говорили они; в самом деле, мы их захватывали врасплох и, прежде чем они успевали оправиться от удивления, мы видели себя вынужденными отправляться. Мы догадывались, что Муази прислал им приказания отказывать нам в съестных припасах, чтобы таким образом не допустить нас идти в область, лишенную жителей. Но это, может быть, было просто подозрением, следствием наших собственных тревожных чувств.

Одну ночь мы провели в селении Мачамбве, другую в селении Чимбузи. Редко случалось, чтобы мы могли найти старшину тотчас при вступлении в какое-нибудь селение. Он держится в стороне, пока не выпытает всего о чужеземцах, или находится действительно на полях и осматривает свои имущества. Однажды, когда старшина пришел с своего осмотра с копьем, луком и стрелами, мы подумали, что он взял все свое оружие ради нас и скрывался все время в какой-нибудь хижине, коварно выжидая, пока не услышал, что чужеземцам можно довериться; но когда мы прислушались к обстоятельным рассказам этих людей об осмотре стоящего в поле хлеба в разных местностях и вникли в изумительную, до малейших подробностей топографию рассказчика, то убеждались, что мы в иных случаях были неправы, и чувствовали себя несколько сконфуженными. Каждый маленький пригорок, каждый [242] холм, каждая гора и каждая вершина в горной цепи носят свое название, и точно также каждый ручей, каждая долинка и каждая равнина. В самом деле, каждая черта и каждая часть страны так обстоятельно разлипаются своим собственным именем, что понадобилась бы целая жизнь, чтобы разобрать значение таких имен. Не недостаток, а большой избыток в именах приводит путешественника в заблуждение, и употребляемые выражения так разнообразны что самый прилежный человек иногда поймет не более, как общее содержание разговора. Хотя и уклоняясь несколько от темы о внимательности, которую старшины посвящают сельскому хозяйству, можно, однако же, заговорив здесь, о богатстве языка, упомянуть, что мы слышали слов с двадцать для обозначения различных родов походки: ходят наклоняясь вперед или назад, качаясь из стороны в сторону, лениво или бодро, хвастливо махая руками или только одною рукою, держа голову вверх или вниз, или как-нибудь иначе; каждый из этих видов походки выражается особенным глаголом, а для обозначения различных видов глупцов употребляется столько слов что мы и не пытаемся их перечислить.

Г. Моффат перевел всю библию на язык бечуана и последние сорок четыре года старательно изучал этот язык. Хотя он понимает в нем больше, чем кто-нибудь из туземцев, воспитывавшихся на миссионерской станции в Курумане, он, однако, и до сих пор еще не высказывает никакого притязания на совершенное знание этого языка. Как ни богат, однако ж этот язык выражениями, в которых мы не чувствуем нужды, он все-таки беден другими, напр. отвлеченными выражениями, употребляемыми для описания духовной деятельности.

Третий наш дневной переход закончен после полудня 27 сентября 1863 в селении Чинанга на берегах одного притока реки Лоангва. В нескольких милях оттуда стоит на равнине огромная, в тысячу футов высотою, [243] округленная гранитная масса, называемая Ньомбе руме. Она особенно замечательна тем, что на ней весьма мало растительности. Около нее стоит еще несколько других гранитных холмов, которые, как большая часть высот этой местности, украшены деревьями, а далеко на севере виднеется кучка синих гор.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

Поводы к возвращению. — Депеши от правительства ее величества. — Вор. — Африканские женщины редко говорят с чужеземцами. — Занятия женщин. — Хлебные мельницы. — Пивоварение. — Попойки.

Люди не были свободны от влияния резкого ветра на них. Многие, с тех пор как мы поднялись на возвышенность, не в состоянии были нести ношу. Одного мы потеряли, а другой бедный парень был так болен, что сильно озабочивал нас. Пока мы пережидали в этом селении, которое было так старо, что было полно нечистыми насекомыми, все стали еще больнее. Наши европейские съестные припасы были совсем истреблены, а мука туземцев, когда она и мелко перемолота, содержит так много угловатых кусочков, что возобновила диарею, от которой мы так сильно пострадали в мае. Мы едва могли доставать пищи для людей. Старшина селения Чинанга был в набеге на какой-то далее к северу живущий народ, чтобы доставить невольников купцам, которых ожидали по невольничьей дороге, только что покинутой нами, и говорили, что он, прогнавши жителей, жил в их палисадах и ел их хлеб. Побежденное племя так называемый мир купило тем, что подарило победителю трех женщин! [245]

Такое состояние дел внушало нам только ничтожную надежду найти далее в этом направлении более жизненных припасов, чем мы могли получить здесь с величайшею трудностью и за чудовищную цену. Но ни недостаток в пище, ни диарея, ни невольничья война не воспрепятствовали бы нам проложить путь вокруг озера в каком-нибудь другом направлении, если бы у нас было время; мы получили из министерства иностранных дел приказание отвести “Пионера" на море в наступающем апреле. Жалованье всего находящегося на нем экипажа должно было положительно “во всяком случае прекратиться с 31 декабря." Депеша из министерства иностранных дел, открыто посланная к губернатору мыса Доброй Надежды, по-видимому, тем же самым свободным и спокойным образом отправлена была к месту своего назначения; ибо капеллан нового епископа в Квиллимане свободно делал перед значительным числом португальцев толкования д-ру Кирку и Чарльзу Ливингстону на различные ее параграфы и особенно на отсутствие всякого замечания о “Леди Ниасса". Когда его слуга поднялся вверх по реке к “Пионеру," он на грубом сёррэйском наречии приветствовал экипаж словами: “Я говорю, не получать вам, молодцам, жалованья после декабря. Я привез письмо, которое так говорит." Хотя мы ни на одну минуту не питали мысли, чтобы этот в высшей степени небрежный род обращения с депешей главного статс-секретаря ее величества по иностранным делам был чем-нибудь иным, кроме как простым следствием недостатка в знании света со стороны тех, которые в жизнь свою, вероятно, еще никогда не видывали правительственных депеши; однако же, убеждение, что всему экипажу “Пионера", если бы мы остались на реке после декабря, не предстоит никакого жалованья, усилило влияние, оказываемое на душевное состояние в высшей степени подавляющею дух болезнью, именно диареею. Нам сказали, что мы всего в десяти днях пути от озера [246] Бемба. Мы могли рассчитывать на последнее повышение воды в реке. От четырех до шести недель времени обеспечили бы нам географический подвиг; но дожди были близко. Разные люди обращали наше внимание на то, что дожди как раз за спиною, и что тогда мы будем окружены болотами и не в состоянии путешествовать. Прилив воды в реке мог быть преждевременным или столь незначительным, что для “Пионера" предстояла бы только единственная возможность спуститься к морю. Макололо были лишены бодрости болезнью и от недостатка пищи и потому страстно желали поспеть к своим полям как раз вовремя, чтобы можно было сеять. Но ко всем этим и другим вещам прибавлялось еще чувство, что мы поступили бы с правительством не честно, если бы из-за какой-нибудь мелочи отважились задержать “Пионера" еще на год в реке; поэтому мы решили вернуться. Правда, впоследствии мы заболели от того, что два полные месяца напрасно простояли на судне в ожидании полноводия, которое, как мы надеялись, начнется тотчас вслед за нашим прибытием; однако же, досада уменьшалась сознанием, что в этом отношении мы поступили с достоинством, честно, свободно и открыто.

В ночь на 29 сентября к местам спанья наших людей пришел вор и украл заднюю ногу козы. Когда мы пожаловались заступавшему место старшины, он сказал, что вор бежал, но что его поймают. Он готов был заплатить штраф и предлагал курицу и яйца; но так как мы желали, чтобы штрафу подвергся один только вор, то посоветовали отыскать его и наложить на него штраф. Макололо сочли за лучшее взять курицу, считая это средством, чтобы наверно оштрафовали. Уладивши это дело в последний день сентября, мы тронулись в обратный поход. Чтобы вернуться на судно, у нас было именно столько же времени, сколько мы употребили, чтобы дойти до этого пункта, и когда мы проходили во второй раз по той же [247] местности, то было немного такого, что могло бы интересовать нас.

На нашем пути на северо-запад мы встретили бодрую старуху, которая, когда мы проходили, сильно работала на своем огороде. Когда-то она была красива, но теперь ее седые волосы составляли резкую противоположность с темным цветом ее лица. По-видимому, она пользовалась бодрою и здоровою старостью. Она приветствовала нас с тем что в другом месте назвали бы хорошим приличием, и очевидно с сознанием, что она заслуживает эпитета “черной, но милой," отвечала каждому из нас откровенным: “Да, дитя мое". Другая, матерински смотревшая женщина, и сидевшая у одного колодца, начала разговор словами: ,.Вы только что были у Муази и пришли издалека, не правда ли?" Но вообще женщины никогда не говорят с чужеземцами, если те не обратятся к ним с вопросом; поэтому все, сказанное ими, возбуждает внимание. Муази подарил нам когда-то корзину зерен. Когда мы сделали намек, что мы-де не женщины, чтобы молоть зерна, его лукавая супруга с плутовской веселостью вмешалась и сказала: “Я вам смелю; и оставлю вам Муази, чтобы сопровождать вас и варить вам кушанье в стране, где заходит солнце." Вообще говоря, женщины скромны и сдержанного поведения; не будучи обременены работою, они выказывают, однако, много прилежания. Стоящий в поле хлеб требует восьмимесячного ухода. Когда затем жатва собрана, бывает много работы, чтобы обратить ее в питательное средство в виде супа или пива. Зерна разбиваются шестифутовою дубиною, имеющею около четырех дюймов толщины, в большой деревянной ступе, похожей на древнеегипетскую. Разбивание производится двумя или даже тремя женщинами в одной и той же ступе. Каждая женщина прежде, чем сделать удар, прискакивает, чтобы придать ему силу, и с точностью выдерживает такт, так, что никогда не бывает в ступе двух пестов и одну и ту же минуту. Мерное тук-тук и деятельно [248] работающие женщины — вот явления, неразлучные с каждым значительным африканским селением. При помощи небольшого количества воды, действием ударов жесткая наружная скорлупа или шелуха отделяется от зерна, и оно становится готовым для мельничного камня. Когда зерно не очищено от шелухи, мука раздражает желудок; когда у работниц сила незначительная, шелуха крепко прилипает к зерну. Соломон думал, что и большей силы, чем какая потребна для отделения жесткой шелухи от пшеницы, недостаточно для того, чтобы отделить “глупца от глупости его". “Если ты глупца пестом в ступе истолчешь в крупу, то все же глупость не отстанет от него." Радуга в некоторых местностях называется “пестом Баримо" или богов. Мальчики и девочки, вследствие постоянного упражнения с пестом, в состоянии, при устройстве хижины, несколько сходным действием так ловко всаживать в землю сваи, что никогда не дадут промаха по сделанной в первый раз яме.

Пусть попробует кто-нибудь, раз за разом со всей силы втыкая сваю, сделать в земле глубокую яму, и он поймет, как трудно попадать всегда в то же самое место.

Когда мы раз проводили ночь не в хижине, но довольно близко, чтобы слышать, что в ней происходило, трудолюбивая мать начала около двух часов утра молоть свои зерна. ,.Ма," спрашивала маленькая девочка: “зачем ты в темноте мелешь?" Мама советует своей любимице спать и дает ей материал для сладкого сновидения, говоря: “Я мелю муку, чтобы у чужеземцев купить одежду, в которой ты будешь точно маленькая дама." Кто наблюдает эти первобытные народы, тот беспрестанно попадает на такие маленькие наивные черты всегдашней человеческой природы.

Мельница состоит из гранитного, сиенитного или слюдосланцевого обломка, от пятнадцати до восемнадцати дюймов в квадрате и от пяти до шести дюймов толщиною, и из куска кварца или другого жесткого камня, величиною в пол [249] кирпича, одна сторона которого имеет выпуклую поверхность и соответствует вогнутому углублению, находящемуся в большом и неподвижном камне. Стоящая на коленях работница захватывает обеими руками верхний мельничный камень и водит его взад и вперед в углублении нижнего камня тем же самым способом, как пекарь месит свое тесто, нажимая его и откидывая от себя.

Весом тела надавливают на подвижной камень; между тем как он нажимается и катается взад и вперед, одна рука постоянно время от времени подбавляет немного зерен, чтобы таким образом сначала их раздавить и потом смолоть на нижнем камне. Этот последний устанавливается наклонно, так что мука, когда смолота, падает на разостланную для этой цели шкуру или циновку. Это, может быть, самый первоначальный вид мельницы; она древнее употребительной в восточных странах, где две женщины мелют на одной мельнице, и, может быть, такова была мельница, которой пользовалась Сара, когда угощала ангелов.

Другая часть женского труда состоит в заготовлении [250] пива. Собранные зерна сушатся на солнце и разбиваются в муку, потом кипятятся или варятся. Празднество часто заключается тем, что все, пришедшие позабавиться, приносят свои кирки и разгоняют произведенное попойкой опьянение отрезвляющим дневным паханием. Бывает, что какая-нибудь пара заключается в своей хижине под предлогом болезни и сама выпивает всю варку. Обыкновенно же бывает так: созывают всех друзей и родных женщины, пиво которой предстоит выпить; они забавляются разговорами и похваливают пиво хозяйки, будто оно до того хорошо, что “вкус прямо доходит до затылка", или, на особом жаргоне туземных лакомок, объявляют праздник до того великолепным, что каждый шаг, сделанный ими к дому, побудит их желудки говорить: “Тобу, тобу, тобу." Только жестокосердый мог бы восставать против того, что составляет, хотя и скудное, наслаждение их жизни. Благослови небо их сердца! Да насладятся они плодами труда своего! Мы признаемся однако, что никогда не смотрели на обилие, доставляемое их страною, не обращаясь в душе к улицам и переулкам наших больших городов и не пожалев о том, что грязное и испорченное потомство бедности и порока не находит приятностей жизни в этом мире, где всего много и гораздо больше чем нужно.

Комментарии

8. “В 1854 г. туземной церковью в Сиерра-Леоне предпринято было уплачивать за свои элементарные школы и этим доставлено английскому миссионерскому обществу 800 фунт. стерл. ежегодного сбережения. В 1861 г. взносы одного этого отдела туземных христиан превышали сумму 10,000 фунт. стерл." (Manual of Church Missionary Societty's African Missions).

9. Address to the Royal Geographical Society of London, at the anniversary meeting, 23 rd. May, 1864.