Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

(1858-1864).

ДАВИДА ЛИВИНГСТОНА И ЧАРЛЬСА ЛИВИНГСТОНА.

ТОМ ВТОРОЙ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,

Ободряющие надежды. — Епископ Макензи. — Наша поездка вниз по реке задержана. — Прибыль воды в реке в январе 1862 г. — Мариано снова выступает на поприще охоты за невольниками. — Губернатор играет с ним в прятки. — Капитан Альвез. — Мы достигаем Замбези. — Понятия одного рабовладельца о его невольниках. — Мудрость и человеколюбие Наполеона III. — На Луабо.— Приходит судно ее величества “Горгон".— “Пионер" обветшал. — Капитан Вильсон идет вверх по Шире. — Продолжение истории миссии епископа. — Он спускается в маленьком челне по Шире.— Потерянная одежда, лекарство и т. д. — Лихорадка.— Смерть и предание земле.— Его характер. — Дружелюбие макололо. — Смерть господина Буррупа. — Капитан Вильсон возвращается в Шупанга. — Достопочтенный Дженс Стьюарт сначала исследует страну, прежде чем предпринять миссию свободной шотландской церкви. — Португальская политика, и торговля невольниками — главные затруднения для всякой миссии. — Личная ответственность налагается задним числом и вина сваливается на других. — Болезнь жены Ливингстона и смерть ее, 27 апреля 1862 г.

Мы прибыли к судну 8 ноября 1861 г. в весьма слабом состоянии, так как более пострадали от голода, чем при каком-нибудь из прежних походов. 9-го начались сильные дожди и продолжались несколько дней; река быстро поднялась и обесцветилась в сильной степени. 14-го прибыл епископ Макензи с несколькими людьми “Пионера", бывшими в Могомеро для поправления своего здоровья, а также чтобы содействовать миссии. Епископ, казалось, был в превосходном настроении и думал, что будущее сулит мир и пользу. Аджава, которые, пока мы [94] находились на озере, были побиты и прогнаны, заявили желание жить на мирной ноге с англичанами. Вокруг Могомеро поселилось много манганджа, чтобы быть под покровительством епископа; надеялись, что на возвышенности скоро прекратится торговля невольниками, и обитателям предоставится безопасное пользование их промышленным трудом. Миссия скоро могла, как предчувствовали, достигнут значительной степени самостоятельности и возделывать некоторого рода жизненные припасы, подобно португальцам в Сенна и Квиллимане. Господин Бурруп, энергический молодой человек, поднялся в челне до Шире и за день до епископа достиг селения Чибиза. Хирург и служка последовали за ним в другом челне. Так как “Пионер" слишком глубоко сидел в воде для верхней части Шире, то сочли неблагоразумным заводить его при следующем походе вверх далее, чем до Руо; поэтому епископ решился исследовать страну от Могомеро до устья этой реки и встретить в январе судно с своими сестрами и женою Буррупа. Это было решено прежде, чем мы расстались; затем честный епископ и Бурруп оставили нас, и мы более их не встречали. Сошедши на берег, они получили и возвратили нам три сердечные английские ура! И мы отплыли.

14-го дожди прекратились, и вода Шире упала даже еще быстрее, чем поднялась. В двадцати милях ниже селения Чибиза мелководье затруднило дальнейшее следование, и мы простояли там пять томительных недель, пока не наступило постоянное возвышение воды в реке. Во время этой остановки, когда у нас с каждой стороны было по большому болоту, в экспедиции, находившейся в стране три с половиною года, произошел первый смертный случай. Помощник плотника, красивый здоровый молодой человек, заболел лихорадкой. Обыкновенные лекарства не действовали; он умер внезапно в то время, как мы совершали вечернюю молитву, и был погребен на берегу. Он пришел на “Пионере" из дома и, за исключением [95] незначительного случая лихорадки на устье Ровума, наслаждался полным здоровьем все время, пока был у нас. Португальцы того мнения, что европеец, которого, по въезде в эту страну, долго щадит лихорадка, если заболеет ею, то умирает с большею вероятностью, чем те, которые сначала несколько раз заболевают ею.

К концу декабря дожди стали довольно обыкновенны, и в начале января 1862 г. вода в Шире поднялась. У того места, где мы брали дрова, на милю выше Руо, вода была тремя футами выше, чем в июне, когда мы были на том же месте, и в ночь на 6-е поднялась еще на восемнадцать дюймов и несла огромное количество прутьев и обломков, которые кишели жуками и двух видов раковинами, повсюду встречающимися на всем африканском континенте. Туземцы в челнах были заняты вытаскиванием копьями рыб на лугах и во рвах и, по-видимому, ловили их в большом числе. Шпорнокрылые гуси и другие из булавоносой породы обращали в свою пользу низко расположенные сады, которые были затоплены, и пробирались воровать бобы. Когда мы 7-го миновали Руо и совсем не видали епископа, то решили, что он слышал от хирурга о нашей задержке и отложил поездку. Он прибыл пять дней спустя, к 12-му.

В селении Мбома мы услыхали, что всем известному местному грабителю и убийце Мариано дозволено было возвратиться из Мозамбика и что он опять принялся за свое старое ремесло — воровать манганджа и продавать их обитателям Квиллимани в виде невольников. Он опустошил уже большую часть правого берега, и обитатели этого селения жили в постоянном страхе, ожидая визита со стороны его вооруженных хищников. Когда мы пришли к Замбези, то нашли, что португальцы незадолго установили станцию на острове против устья Шире. Капитан Альвез,— Мозинга или Толстая Пушка, как назвали его туземцы, — был командующим офицером и пришел на борт, когда мы [96] бросили якорь. Губернатор желал, чтобы Альвез уверил нас, что остров занят только на время и только вследствие бегства и восстания Мариано.

По-видимому, этот мятежный гальбкаст, не смотря на все его открытые грабежи и убийства, деятельное восстание и войну, был предан суду в Мозамбике и был отпущен с кротким приговором трехлетнего ареста и денежного штрафа. Так как у него не было при себе достаточно денег, чтобы уплатить штраф, то мозамбикскими чиновниками это принято было во внимание, и ему дозволено возвратиться в Квишмане, чтобы потребовать несколько денег, которые, как он утверждал, были им розданы в долг; но когда он прибыл туда, оказалось, что должники его где-то внутри страны. Его квиллиманские доверители между тем были так сострадательны, что просили у правительства дозволения для Мариано идти туда за получением слоновьей кости, чтобы заплатить и долги и штрафы. Дозволение было милостивейше дано и сверх того ему дозволено взять с собою несколько сот матросов и военных припасов; но вместо собирания слоновьей кости, он вернулся вверх по Шире к своему собственному народу, снова принялся за прежнее занятие грабительством, убийством и человекокрадством и издевался над португальскими чиновниками. Тогда губернатор Квиллимане объявил войну своему старому врагу и поплыл вверх по Шире со всеми своими годными солдатами и невольниками на флотилии из лодок и челнов, чтобы захватить бунтовщика в плен, но не мог его найти и поэтому спустился опять вниз. Все дело, — для немилосердого, знающего, что без ведения губернатора ничто не может, сделаться ни в какой области, — все дело имело вид, как будто Мариано дозволено было бежать с огромным запасом оружия и боевых снарядов из маленькой деревушки, в которой через невольников каждый знает, что предпринимает всякий другой. Губернатор даже побежал за ним, но таким [97] шагом, каким, играя, догоняют ребенка, — и естественно не мог его настигнуть. Впоследствии один капитан был послан через эту страну с военным отрядом и был счастливее губернатора, потому что дошел до Мариано. Однако, вместо того, чтобы захватить бунтовщика, по несчастию он был, как говорят, захвачен бунтовщиком при ночном нападении, вместе со всеми своими запасами и значительным числом людей. Капитану, по рассказу его сотоварища-офицера, дозволено было уехать по получении подарка из слоновьей кости. Для нас это было невероятно; но мы упоминаем об этом, чтобы показать, как люди, ставши преступниками, говорят друг о друге.

Капитан Альвез был в лихорадке и постоянно страдал ею с тех пор, как прибыл в это низко лежащее болотистое место. Когда уровень воды подымется еще на два фута, что, по всей вероятности, случится, говорил он, то остров покроется водою. Жизнь одинокого офицера, живущего с значительным числом беспутных черных солдат в таком месте, как это, должна быть чем-то ужасным. Она была для него чем-то похожим на заключение, только не одиночное; и таков жребий храброго артиллерийского офицера, который был сослан сюда за какой-то политический проступок и много лет участвовал в жестокой войне с мятежниками. В то время как он, подавлявший восстание, жил таким образом, рассказывали, что Мариано, мятежник, в последние три года проводил блестящую жизнь в столице провинции и даже обедал за столом высшего начальства страны. Так как приговор об аресте в Мозамбике исполнялся так нежно, что тут даже не было ничего похожего на арест, то не следует удивляться, что языки обитателей жестко выражались на счет генерал-губернатора, и открыто проповедовали, хотя, естественно, не могли настоящим образом знать этого, что тут был подкуп. Мы не знаем ничего более, кроме вероятности и общей молвы, которая могла [98] быть и ложной. Мозинга мы никогда уже более не встречали; он через несколько месяцев умер от лихорадки.

Так как наши сеннаанцы желали вернуться домой, то мы рассчитались с ними и высадили их здесь на берег. Все они были ревностные торговцы и в изобилии запаслись туземными железными заступами, топорами и галантерейными вещицами. Множество заступов и копий было отнято от захватывавших в неволю шаек, пленников которых мы освободили; ибо при этих случаях наши сеннаанские друзья постоянно были необыкновенно ревностны и деятельны. Остальное было куплено за старые одежды, данные нами, и за их запас бегемотового мяса. Они нисколько не боялись потерять вещи или подпасть штрафу, за то, что помогали нам. Система, в которой они были воспитаны, искоренила в сердцах их мысль о личной ответственности. Португальские рабовладельцы, говорили они, обвинят одних только англичан; а мы были только их слугами. Ни один белый человек на борте не умел так дешево купить, как эти люди. Их говорливость не раз убеждала какого-нибудь туземного торговца заплатить за кусок грязной, истасканной части одежды вдвое более, чем за чистый новый коленкор, от которого тот только что отказался. Так как “Сциссора" (ножницы) ночью мучил кашель, то он получил в подарок стеганное, сильно подержанное одеяло. Несколько дней спустя, представился добрый случай скупить заступы; тогда он отделил верх от подкладки, разорвал их на двенадцать кусков и за это купил около дюжины заступов.

11 января мы вошли в Замбези и спустились на парах к морскому берегу, держась той стороны, которою поднялись вверх; но русло пролива, как это иногда случается, в течение лета повернуло на другую сторону, и мы скоро сели на дно. Знатный португалец, бывший прежде лейтенантом в армии, а теперь живший на Сангвиза, одном из [99] островов Замбези, пришел с своими невольниками, чтобы пособить нам спустить судно на фарватер. Он откровенно сказал, что все его люди большие воры, и что мы должны наблюдать сами, чтобы ничего плохо не лежало. Затем он держал краткую речь к своим людям, заявляя, что он знает их воровские наклонности, но настоятельнейше просит не обкрадывать нас, так как мы одарим их выбойкой, если они сделают работу. “Туземцы этой страны" заметил он нам, “думают только о трех вещах: что им придется съесть и выпить, сколько жен могут они иметь и что бы украсть у своих господ, если не о том, как бы убить их". Когда он спал, у него с боку обыкновенно было заряженное ружье. Этот взгляд мог быть верен в отношении к невольникам, но по нашему опыту, он решительно не годится в отношении к свободным людям. Мы платили своим людям за помощь, которую они нам оказывали, и полагаем, что они, получая плату, ничего у нас не украли. Наш друг на большом острове, который носит название Сангвиза и отдан ему безденежно сеньором Феррао,— занимается в довольно значительном размере сельским хозяйством и возделывает большое количество мапира и бобов, также как и прекрасного белого риса из семян, вывезенных несколько лет назад из южной Каролины. Он дал нам немного, что нам было весьма кстати; ибо, если мы и не страдали от безусловного недостатка, то все же должны были проживать на бобах, соленой свинине и дичи, так как сухари и пшеничная мука, бывшие на судне, вышли.

Мы вполне надеялись, что собственники пленных, освобожденных нами, по крайней мере, проговорятся о своей неудаче, но они, по-видимому, стыдились; только один отважился на замечание, и среди обыкновенного разговора улыбаясь сказал: “Вы освободили губернаторских невольников, не правда ли?"— “Да, мы освободили несколько банд, [100] встреченных нами в стране манганджа." Португальцы из Тетте, начиная с губернатора, в самых обширных размерах занимались обращением в неволю. Торговля идет отчасти внутренняя, отчасти внешняя. Некоторых из пленных и купленных, они посылают по Замбези вверх во внутрь страны; иных мы действительно встретили на пути вверх по реке. Молодые женщины продаются там за слоновью кость. Женщина с обыкновенной наружностью ценится в два арраба или шестьдесят четыре фунта, а необыкновенной красоты стоит вдвое дороже. Мужчины и мальчики удерживаются в качестве носильщиков для переноса слоновьей кости из внутри страны в Тетте или оставляются в поместьях на Замбези и, готовые для вывоза, ожидают случая отплыть на невольничьем судне. Мы были свидетелями и этого последнего вида торговли невольниками. Невольники заковываются и в больших челнах посылаются вниз по реке. В Тетте это делалось свободно и открыто, и особенно в больших размерах, пока была в полном ходу французская система “свободного выселения". Этот двойственный способ распоряжаться пленными вознаграждает лучше, чем простая система отсылать для вывоза на берега. Один купец в Тетте, с которым мы хорошо были знакомы, послал триста женщин манганджа внутрь страны для продажи их за слоновью кость, а другой послал их полтораста. Способ, которым снабжается невольниками остров Бурбон, отличался еще большею наглостью, чем даже нападения на манганджа. Комендант в Тетте, узнавши, что одна женщина дурного характера спускается по реке с судном, нагруженным невольниками, послал за ней ради формы, офицера. Он преследовал ее, догнал, но вернулся без нее. Когда мы говорили об этом с комендантом, он с торжествующим лицом сказал: “Теперь, когда нас прикрывает французский флаг, англичане к нам не могут придраться." И этот флаг [101] покровительствовал торгу невольниками до мая 1864 года. Из всех благодеяний, которые правительство Наполеона III оказало своему народу, его мудрости и человеколюбию ни одно не приносит большей чести, как то, что он уничтожил эту недостойную систему. Он сделал для регулирования системы, по которой Африка лишается своих рабочих сил, столько, сколько было в его власти, назначив офицеров, которые должны препятствовать злоупотреблениям при выполнении ее; но, не смотря на все предупредительные меры, ”система вербования" стала ни более, ни менее, как отвратительным торгом невольниками со всеми его ужасами, не столько при посредстве французов, сколько при посредстве португальцев и гальбкастов. Пока народ не просвещен, всякая подобная попытка должна споспешествовать торгу невольниками.

Мы бросили якорь на Большом Луабо в устье Замбези, потому что там гораздо легче добыть дров, чем на Конгоне. 30-го прибыло судно ее величества “Горгон" и привело бриг, на котором были жена Ливингстона, несколько дам, желавших присоединиться к своим родственникам при университетской миссии, и двадцать четыре части нового железного парохода, предназначенного для рейсов по озеру Ниасса. “Пионер" развел пары и повел бриг в гавань Конгоне. Новый пароход был назван “Дама озера" или “.Леди Ниасса", а чтобы мы могли с ним продолжать путь, он с помощью офицеров и экипажа “Горгона" был взят на борт “Пионера" и двух больших колесных лодок с судна ее величества. 10 февраля мы отправились к Руо, имея на борте капитана Вильсона с значительным числом его офицеров и экипажа для пособия нам при выгрузке. Наша поездка вверх по реке подвигалась слишком медленно. В реке была прибыль воды, и против нас во многих местах было течение со скоростью трех узлов в час. Машины “Пионера" были лучшего качества, но совершенно запущены машинистами: чистка [102] не производилась в течение двадцати месяцев. Эти причины задержали нас в дельте шесть месяцев, вместо предполагавшихся нами шести дней; ибо так как мы нашли, что невозможно было доставить части парохода к Руо без большой проволочки времени, то сочли за лучшее выгрузить их на берег в Шупанга, составить там корпус “Леди Ниасса" и буксировать его до подошвы Мурчисоновских водопадов.

За несколько дней до того, как “Пионер" достиг Шупанга, капитан Вильсон, видя безнадежное состояние наших машин, принял великодушное решение поспешить с миссионерскими дамами к тем, которые, как мы думали, сердечно ждали их прибытия; поэтому он отправился в своей лодке к Руо и взял с собою девицу Макэнзи, жену Буррупа и своего хирурга, д-ра Рамзая. Др. Кирк и г. Сьюэль, казначей “Горгона", сопровождали их в китоловной лодке “Леди Ниасса". Так как наш медленным шагом подвигающийся “Ма-Роберт" когда-то доходил в девять дней до подошвы водопадов, то предполагалось, что лодки спокойно могут достигнуть предположенного сборного пункта на Руо в одну неделю; но на Шире было теперь половодье, и она была в самом разъяренном состоянии; на совершение неполной половины пути Вильсон употребил более времени, чем сколько думали употребить на проезд всей судоходной части реки. От владельца острова, Мало, на устье Руо Вильсон и его спутники ничего не могли узнать об епископе. “В его селение никогда не заходил белый человек," сказал он. Они пошли дальше до селения Чибиза, причем ночью жестоко страдали от москитосов. Их усилие идти против разъяренного потока заставило их, вследствие лавированья, счесть расстояние скорее за 300, чем за 200 миль. Макололо, остававшиеся в селении Чибиза, сообщили им печальное известие о смерти почтенного епископа и г. Буррупа. Другое известие, полученное ими там, возбудило новые заботы о тех, которые остались в [103] живых; по этому, в надежде оказать им помощь капитан Вильсон и др. Кирк оставили дам с д-ром Рамзаем и макололо и пошли на холмы. По дороге встретили они некоторых членов миссионерства в селении Соче. Необыкновенные затруднения, вынесенные нашими друзьями на пути к селению Чибиза, нисколько не заставили их ужаснуться перед этой далекой попыткой для блага их земляков, но новые труды при уменьшившем продовольствии превышали их силы. Они продовольствовались туземными бобами и время от времени ограничивались курицей. Оба были в сильной лихорадке, капитан Вильсон был болен так опасно, что товарищ его страдания потерял всякую надежду на его выздоровление. Дюжий здоровый рулевой со шлюпки оказал важную услугу тем, что с радостью нес своего многолюбимого начальника; они нашли возможным снова идти к лодке и привезли на ”Пионер" обеих осиротевших и подавленных печалью дам.

Мы узнали, что епископ, желая найти более короткий путь вниз к Шире, послал двух человек, чтобы исследовать страну между Могамеро и устьем Руо, и в декабре г. Проктор и Скудаморе с значительным числом носильщиков из манганджа покинули с этой целью Могомеро. Они должны были идти у самой горы Чоро и потом, оставив слева гору Кларендон, обойти Слоновье Болото. Проводники, по-видимому, постоянно заводили их вместо юга на восток, вместо устья Руо к его верхним водам в долине Ширва. При вступлении в одно селение ангуро, занимавшееся торгом невольниками, они вскоре стали догадываться, что жители задумывают недоброе, а именно: перед захождением солнца одна женщина сказала некоторым из их людей, что если они заснут там, то будут все убиты. Когда они приготовились уйти, ангуро преследовали их и пускали свои стрелы в удаляющееся общество. Два носильщика были захвачены, и все вещи забраны этими хищниками. Одна из стрел глубоко [104] пробила ложе ружья Проктора. Оба миссионера, спасшие только жизнь, ночью переплыли глубокую реку и, голодные и измученные, вернулись в Могомеро.

Жены захваченных носильщиков приходили ежедневно к епископу, плакали и умоляли освободить их мужей из неволи. Эти люди были захвачены, бывши у него в услужении; другого некого просить об этом; не было никакого общественного права и никакой власти, которые стояли бы выше его и к которым они могли бы обратиться; ибо при расстроенном состоянии дел, в нем в сущности соединялись церковь и государство страны. Казалось несомненною обязанностью его было переправиться и освободить этих украденных членов миссионерской семьи. Сообразно с этим он пригласил испытанных макололо совершить с ним несколько опасный поход. Ничего нельзя было им предложить, что понравилось бы лучше этого; они с радостью пошли с ним, чтобы поесть овец ангуро, и только сожалели, что у врага нет быков. Если бы дело вполне было предоставлено им, то они очистили бы эту часть страны; но епископ удержал их и пошел открытым образом, рекомендуя подобный образ действия туземцам. Однако это решение дало преступникам возможность уйти 4.

Миссионерам посчастливилось: селение преступников было выжжено и несколько овец и коз захвачено; это могло быть сочтено только весьма умеренным штрафом за совершенное преступление. Старшина Муана-Сомба, побоявшийся долее удерживать пленных, тотчас освободил их, и они вернулись в свое отечество. Это происходило в то [105] время, как мы были у Руо и когда шли дожди, что весьма отозвалось на здоровье миссионеров. Они часто промокали; из жизненных припасов у них почти ничего не было, кроме поджаренного маиса. Г. Скудаморе впоследствии никогда не был здоров. Тотчас по возвращении своем в Могомеро, епископ и г. Бурруп, у которых вследствие сырости, голода и влияний погоды сделалась диарея, отправились в селение Чибиза, чтобы по Шире спуститься к Руо. Епископ с такой уверенностью ожидал возобновления пронизывающей дождливой погоды, от которой только что ушел, то, как только покинул Могомеро, тотчас отправился по реке. Ручьи вздулись так, что потребовалось пять дней на совершение пути, которым в другое время проходят в два с половиною дня.

Так как во время половодья никто из манганджа не хотел спускаться по реке, то идти с ними изъявили готовность три судовщика из макололо. Пройдя на веслах почти до заката солнца, они решили остановиться и переночевать на берегу; но там было так много москитосов, что макололо настаивали плыть дальше. Епископ, на неделю запоздавший по времени, в которое он обещал быть на Руо, согласился, хотя и неохотно; в темноте челн был опрокинут в одном из сильных прибоев или водоворотов, внезапно образующихся во время половодья у устьев рукавов реки. Одежда, лекарство, чай, кофе и сахар,— все было потеряно. Мокрые, изнуренные и измученные москитосами, лежали они в челне до рассвета и затем поплыли дальше на Мало, остров в устье Руо, где епископ тотчас заболел лихорадкой.

Если бы они были в обыкновенном состоянии здоровья то, без сомнения, отправились бы в Шупанга или к судну; но лихорадка быстро убивает силы и производит сонливое отупение, из которого пациент, если не возбуждается лекарствами, переходит мало-помалу к смерти. Однако, все еще памятуя о своем призвании, епископ утешал [106] себя мыслию, что, быть может, приобретет себе дружбу владельца, который окажется существенно полезным ему, при его будущих трудах. Между тем этот бессердечный человек, который, вероятно вследствие сведений, полученных от белых торговцев невольниками, был недоверчив ко всем иностранцам, вздумал было гнать из хижины лежащего при смерти епископа, так как он складывал в ней свои зерновые хлеба, но уступил возражениям макололо. В течение трех недель эти верные спутники изо дня в день оставались возле его разложенной на полу циновки, пока он не умер без лекарств и даже без надлежащего продовольствия. Они вырыли ему могилу в углу темного леса, где туземцы погребают своих мертвецов. Г. Бурруп, хотя и страдал сильной диареей, через силу вышел из хижины и произносил когда они в сумерки положили в могилу труп епископа, отрывки из нашей прекрасной молитвы об упокоении мертвых. “Земля — земле, зола — золе, прах — праху, в верной и несомненной надежде на восстание из мертвых чрез Господа нашего Иисуса Христа". Таким печальным образом окончилось земное поприще человека, о котором положительно можно сказать, что относительно бескорыстной доброты сердца и серьезности, с какою он посвятил себя благородному делу, им предпринятому, никакая похвала его друзей не может превзойти действительности. Могила, в которой покоится прах его, лежит на расстоянии почти ста ярдов от впадения Руо, на левом берегу Шире и против острова Мало. Макололо провезли тогда, как могли дальше, вверх г. Буррупа в челне и, делая носилки из древесных ветвей, пронесли его всю дорогу до его земляков в Могомеро, или сами, или нанимая других. Они спешили с ним, чтобы он не умер на их руках и чтобы им не поставили этого в вину. Вскоре по возвращении своем он умер от болезни, постигшей его в то время, когда он собрался идти встречать свою супругу. [107]

11 марта капитан Вильсон прибыл в Шупанга, пробывши на Шире три недели. 15-го “Пионер" спустился в Конгоне, ”Горгон" бурей был загнан в море и отправился к Иоганна за получением провианта. 2 апреля он еще не прибыл назад. Так как наши жизненные припасы истощились и мы должны были купить несколько с брига, то счастье для нас было, что на нем был запас. 4-го “Горгон" ушел к мысу Доброй Надежды и взял всех до последнего членов миссионерства, прибывших в январе. Мы воспользовались этим случаем, чтобы выразить нашу сердечную благодарность храброму капитану Вильсону и его офицерам за бесчисленные доказательства расположения и ревностного содействия. Также и капитан Р. Б. Ольдфильд и прочие офицеры, начиная с адмирала, заслуживают самой искренней нашей благодарности; мы просили уверить их, что при наших бедствиях и испытаниях ничего не могло быть для нас ободрительнее, как сознание, что, при наших трудах, мы обладаем их дружбой и симпатией.

На “Горгоне" прибыл достопочтенный Джемс Стьюарт, принадлежавший к свободной церкви Шотландии. Он был так умен, что прибыл лично посмотреть страну прежде, чем решиться на установление миссии внутри ее. Этой цели он посвятил несколько месяцев серьезной работы. В миссии должен был присутствовать как религиозный, так и промышленный элемент. Так как путь по Замбези и Шире, простирающийся в неизвестную даль на континенте, был в настоящее время единственно известным, с одним, требующим только двух дней сухопутным переходом по возвышенности, и так как невероятно было, чтобы в душе человека с широкими взглядами епископа Макензи пробудилась зависть, — места там достаточно для сотни миссий,— то мы охотно сказали посланному от вышеупомянутого деятельного и в высшей [108] степени почтенного учреждения всю зависящую от нас ничтожную помощь, но рекомендовали ему обозреть поле действия собственными глазами.

Когда мы после того стояли в Шупанга, он поднялся по Шире до верхних водопадов и увидел только остатки того густого населения, которое мы в начале нашли живущим в мире и изобилии, но которое теперь было расстроено и уничтожено голодом и охотой за невольниками. Страна, которую мы как прежде, так и после находили столь прекрасною и плодородною, была выжжена жесткою засухой; она была действительно в своем самом худшем состоянии. С достохвальною в высшей степени энергиею, не смотря на приключившуюся лихорадку, он пошел тогда вверх по Замбези до Кебрабаза и местами сравнивал ее с Дунаем, что, может быть, кого-нибудь заинтересует. Его оценка возвышенности естественно была ниже нашей. Главными недостатками, однако, по его мнению, были торг невольниками и власть, дозволяющая испорченным португальцам запирать страну для всех, исключая нескольких преступников их собственной нации. Он прибыл не вовремя. Несчастие, испытанное университетской миссией, на многих произвело в отечестве подавляющее влияние и отвращало от новой попытки. Однако, если бы был дан ход шотландской настойчивости и энергии, то очень вероятно, что это в высшей степени благодетельно подействовало бы на ревность наших английских собратий, и мы никогда не услышали бы о побегах. По исследовании страны г. Стьюарт спустился в начале следующего года по Замбези и через Мозамбик и мыс Доброй Надежды поехал со своим отчетом домой.

7 апреля у нас был один только человек годный к службе; все прочие лежали в лихорадке или от негодной водки, которую, не смотря на наши серьезные просьбы прекратить эту гибельную торговлю, тайно продавали им португальские таможенные. [109]

11-го мы отправились в Шупанга с остальным грузом “Леди Ниасса". Поднимаясь к дельте, мы заметили, что много туземцев носят ленты пальмовой зелени, знаки болезни и печали; ибо и они тоже страдали от лихорадки. Это нездоровое время года; дожди прошли и горячее солнце вызывает из обмершей растительности болотный воздух (malaria); в этом году, по-видимому, болезнь была особенно сильна. По дороге встретили мы г. Уэллера, который шел из Могомеро запастись съестными припасами: миссионеры сильно страдали от недостатка в продовольствии; освобожденный народ голодал и умирал от диареи и от злокачественных нарывов. Аджава, поощряемые в своих хищнических набегах португальцами, доставлявшими им боевые залпы и выбойку, уничтожили богатые жатвы прошлого года; последовала засуха, и в продаже оставалось мало или вовсе не было съестных припасов. С обычной своей энергией г. Уэллер нанял челны, нагрузил их жизненными припасами и пустился в долгий, утомительный путь вверх к селению Чибиза. Прежде, чем он прибыл, его известили, что университетская миссия, лишенная теперь своего мужественного предводителя, бежала с возвышенности в долину Нижней Шире. Это показалось нам, знавшим, как опасно проводить недеятельную жизнь, величайшей ошибкой, какую только могли они сделать; этого им никто не советовал, и ни один человек не подлежал ответственности за это, кроме их самих. Уэллер хотел тотчас подняться опять на наибольшую высоту, но на пути представились многоразличные препятствия. Кончина бедных Скудаморе и Дикинсона в этой низко расположенной стране только еще более увеличила сожаление о том, что они не попробовали остаться на возвышенности.

Когда известие о несчастном столкновении епископа с туземцами и о его преждевременной кончине дошло до Англии, его сильно обвиняли. Так как политика, которой он [110] следовал с формального одобрения всех своих спутников, была прямо противоположна совету, данному миссии, и уверениям о мирном свойстве миссии, которые доктор внушал туземцам, то, встретив епископа в ноябре в селении Чибиза, мы осмелились на дружественное неодобрение того, что он втянулся в войну. Но узнав, с какой желчью осуждается его поведение в Англии, мы, — по естественной ли наклонности “помочь падающему", или потому, что обладали точным знанием особенных обстоятельств страны, в которой он был, или вследствие полного доверия, побуждавшего совершенно нас полагаться на его истинное благочестие и пламенную преданность Богу, — почувствовали себя склонными думать о его поступках гораздо мягче, чем те которые на него нападали. По-видимому, он никогда не сомневался в том, что исполнял долг свой, и его во всем подкрепляли его сотоварищи. Один из них впоследствии, в минуту слабости, не сознавая личной ответственности, взвалил всю вину на д-ра Ливингстона. Господин же, назначенный в преемники епископу, в публичных собраниях в Кембридже и в других местах, не смотря на свидетельство в собственном дневнике епископа Макензи, проповедовал, будто бы “военные меры миссии были результатом того, что она следовала совету д-ра Ливингстона". Вопрос, смеет ли епископ, в случае, если паства отрывается от его недр, вести войну для освобождения ее, требует серьезного обсуждения. Он по-видимому ограничивается тем, извинительно ли вообще христианину пользоваться гражданской властью или мечем в защитительной войне, в виде полиции или иным образом. Мы делали почти все, чтобы избежать столкновения с бесчестными туземцами; но в случае нападения,—наша кровь закипает уже при одной мысли, что честь наших жен, дочерей или сестер будет оскорблена, — мы бились бы на жизнь и смерть со всей [111] возможною для нас яростью, как люди с человеческими чувствами.

Честный епископ до встречи с охотниками за невольниками был столько же не расположен к употреблению оружия, как всякий другой англичанин. На пути, которым следовал, он мог впасть в ошибку, но это такая ошибка, в которую только весьма немногие из англичан не впали бы, если бы увидели толпы беспомощных пленных или членов своих семейств в оковах.

В течение нездорового апреля лихорадка в Шупанга и Мазаро была сильнее, чем обыкновенно. На судне у нас было несколько случаев заболевания, — она быстро излечивалась, но столь же быстро возобновлялась, когда мы были в дельте. Около средины месяца захворала этою болезнью жена д-ра Ливингстона, и болезнь сопровождалась упорною рвотой. До сих пор еще неизвестно средство, которое могло бы прекратить этот мучительный симптом, естественно делающий лекарства бесполезными, так как они тотчас извергаются. Доктором Кирком ей были оказаны все медицинские пособия, какие только возможно было оказать, но она потеряла сознание, и, когда зашло солнце вечером на Христов день, 27 апреля 1862, глаза ее смежились вечным сном. Ночью сделан гроб, на следующий день вырыта могила под ветвями огромного баобаба, и по сочувствию сердец, небольшая толпа земляков помогала осиротевшему супругу при погребении его мертвеца. По просьбе его достопочтенный Джемс Стьюарт прочел заупокойные молитвы, а моряки были так любезны, что на месте упокоения ее тела, по собственной воле, содержали несколько ночей стражу. Те, кто не имеет никакого понятия, что за драгоценный приют создала эта благородная, добрая англичанка в Колобенге, на тысячу миль внутрь страны от мыса Доброй Надежды, и какое в высшей степени благодетельное влияние оказывала она на грубые племена внутренних стран, как дочь Моффата и как христианка, — те, может быть, [112] подивятся, что она смело шла на опасности и бедствия этой попранной страны. Она знала их все и, при бескорыстной и верной долгу попытке возобновить свои усилия, была призвана к покою. “Fiat, Domine, voluntas tua!" [113]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

Др. Кирк и Чарльз Ливингстон плывут в Тетте. — Война Бельчиора. — Достойное уважения запрещение губернатора Альмейда. — Генерал-губернатор терпит торговлю невольниками. — Господа и рабы. — Любовь потеряна. — “Леди Ниасса" спускается на воду. — Рассуждения туземцев о плавучести железа.— Свобода слова о некоторых предметах.— Играющие птицы.— Наш новый боцман. — Отъезд “Леди Ниасса" отложен. — Португальское “запретительное" дозволение на торговлю. — Мы в лодках поднимаемся по Ровума. — Обитатели. — Циновки. — Зигзагами идущий фарватер. — Удивительная рыба.— Гонка челнов.— Англичане в Африке.— Старая дама открывает рынок.— Мужчины с пелеле. — Мабига.— Макоа.— Невольничья дорога в Кильва. — Жизнь на песчаной мели. — Враждебность без вызова. — Пчелиные ульи и мед.— Мы находим каменный уголь. — Бойкая молодая перевозчица. — Наше следование затруднено скалистым ущельем. — Источники Ровума.— Крокодилы.— Их яйца.— Охота на сензе.— Опять к “Пионеру".

5-го мая др. Кирк и Чарльз Ливингстон отправились на лодке в Тетте, чтобы отправить вниз в челнах собственность экспедиции. Они взяли с собою четырех судовщиков из Мазаро, чтобы вести лодку, и одного белого матроса, для приготовления им пищи; но, к несчастию, этот белый, покинув судно, в тот же день заболел лихорадкой и был болен большую часть поездки; они должны были сами для себя стряпать и сверх того ходить еще за ним. Туземцы вели себя очень опрятно, купаясь каждый день по захождении солнца, хотя погода была довольно холодная. Если одному давалось что-нибудь съесть, то, почти по общепринятому обычаю, он делился этим со всеми, хотя часто [114] каждый получал только но доброму глотку. Ход на шестах они предпочитали плаванию на веслах и, идя вверх по реке, выбирали места глубиною от двух до четырех футов, вместо глубокого фарватера, где течение было быстро. Они обращались со своими шестами с удивительным тактом: в одно и то же мгновение все они поднимали их, опускали, втыкали и, наконец, давали им последний толчок. К рулю почти не нужно было прикасаться, так хорошо удерживали они лодку в своем направлении. Из их речных песен многие очень хороши, иные очень печально звучат как песня, по-видимому, изображающая плач об умирающем владельце. Парусом не могли воспользоваться первый день, так как ветер был слаб; но к вечеру поднялся приятный ветерок, и был поставлен парус. Судовщики естественно весьма обрадовались, когда увидели, что лодка идет без их усилий. Макололо в нашу первую поездку всегда утверждали, что парусная лодка — совершенство судоходства, она стоит бесконечно выше парохода, потому что для нее не нужно рубить дрова,— остается только спокойно усесться и предоставить ветру уносить себя. По наступлении темноты, ветер усилился, лодка быстро неслась по воде; судовщики, бывшие весьма раздражительного темперамента, почувствовали влияние этого и тотчас начали весьма громко петь. Когда ветер крепчал и лодка неслась по волнам — эти люди вскочили в диком вдохновении на ноги и запели еще громче, жестикулируя изо всех сил. Вдруг ход и пение прервались,— певцы лежали опрокинувшись на своих спинах, — лодка села на мель.

На острове против Ширамба путешествующее общество нашло огромное число беглых манганджа, бежавших от свирепствующей на материке войны. Некто, сосланный из Португалии, по имени Бельчиор, женившийся на сестре гальбкастского владельца ниже Тетте и поселившийся на Лyпата, стал лагерем на острове в Шагого. Подходя к нему в темноте, мы окликнули. Свистки и барабаны звали [115] к оружию. “Англичане! Англичане!" отвечали наши люди, и беспокойство прекратилось. Чибиза, сказал он, прислал к нему оскорбительное посольство; поэтому он напал на него и с семидесятью человеками, вооруженными мушкетами, прогнал его из его главного селения в окрестности Замбези и селение сжег. Сами частные люди подражают военным обычаям и делают, как они выражаются, войну и мир, как будто нет никакого иного начальства. Впоследствии этот искатель приключений принудил Чибиза бежать на новую миссионерскую станцию, расположенную против острова Даканамойо, и грозил преследовать его и там. Чтобы воспрепятствовать этому, др. Ливингстон обратился к губернатору в Тетте, Антонию Таварес д'Альмейда. К величайшему нашему удовольствию, мы можем сообщить, что его превосходительство уже внушил Бельчиору не заходить далее с его преднамеренным хищничеством. Это весьма достаточное приказание сделано прежде просьбы доктора Ливингстона,

17-го др. Карк и Чарльз Ливингстон прибыли в Тетте и нашли его обычное скучное однообразие приятно прерванным свадьбой дочери губернатора с одним из офицеров. Невольники праздновали радостное событие, как обыкновенно, питьем, барабанным боем, танцами, пением и стрелянием из мушкетов. Наши спутники были гостеприимно приняты губернатором. Он был дружелюбнее, чем можно бы ожидать после того, как они недавно в стране манганджа освободили его невольников. Его превосходительство однажды вечером намекнул на этот предмет, заметив д-ру Кирку, что он от своего брата, генерал-губернатора, получил депешу, в которой тот говорит, что так как торг невольниками дозволяется по португальскому праву, то должно противопоставлять силе силу, если кто нападет на невольничий караван вне португальской области; говоря яснее, — в следующий раз, когда мы попытаемся освободить краденых манганджа, они должны [116] вступить в бой. Мы упомянули об этом не для того, чтобы поставить на вид португальскому правительству, что оно терпит охоту за невольниками, а потому, что генерал-губернатор Альмейда, говоря по-английски и проповедуя об искреннем своем желании подавить торг невольниками, приобрел между офицерами крейсерства ее величества славу искренности, которой никогда не приписывали ни одному из его земляков. Узнав же впоследствии, что его менее властный брат в Тетте неразумно выдал нам действительное настроение старшого брата в Мозамбике, его превосходительство не мог скрыть небольшой, может быть, весьма понятной печали, хотя он должен был знать, что мы, стоя за кулисами, никогда не позволили бы провести себя его английской болтовней и были бы рады иметь к нему более высокое уважение. Некоторые из невольников, захваченные агентами его брата, посылаются внутрь страны за слоновьей костью, а другие оставляются в поместьях, откуда они, как ему и всякому другому известно, если представится случай, отвозятся на суда в больших челнах. Эта внутренняя торговля невольниками поддерживает внешнюю, и если португальское законодательство имеет какое-нибудь значение, то все это запрещено. Если они, как гласят законы, желают уничтожить невольничество, то не могут уже впредь обращать в невольников, как скоро законы будут даваться не для того только, чтобы сделать удовольствие англичанам и удовлетворить самолюбию законодателя.

Португальское правительство действительно славится тем, что в Лиссабоне проходят хорошие законы, и столько же тем, что законы, изданные в отношении к невольничеству, остаются мертвой буквой. Сделано распоряжение о том, что к 1878 г. в провинциях рабство должно быть прекращено, а правительственные невольники будут освобождены в 1864 г. Один офицер говорил нам, что последние страшно обременены работой строя дороги и делая [117] кирпичи, и это для того, чтобы все работы, какие можно выполнить их силами, покинуть ко времени их освобождения.

С тех пор, как нынешний губернатор вступил в должность, Тетте значительно улучшилось. Проведены две хорошие дороги или улицы, что для этой страны представляет нечто новое. Сам губернатор почти отбил себе ноги, любуясь ими. В городе есть несколько сот черных солдат, одетых значительно лучше, чем десятая часть из числа бывших там обыкновенно в прежние годы. Нам указали, на основании свидетельства, которое можно считать достоверным, что Тетте стоит теперь португальскому правительству ежегодно 3,000 фунтов стерлингов и дает ежегодного дохода 300 фунтов стерлингов. Торговля слоновьей костью весьма существенно уменьшилась, так как слоны почти все перебиты или изгнаны из той части страны, где прежде на них охотились.

Нанятые в Мазаро для обратной поездки челны, когда мы прибыли, находились уже в Тетте. Они доставили вверх запасы для португальского правительства и были сопровождаемы одним офицером, который значительное число этих людей, хотя они были свободные, высек за то, что они, как он говорил, ленились и теряли время при поездке вверх. Спины бедных людей были зло исхлестаны. Официальный закон существует в теории; на практике взыскание определяется по личной прихоти. Однажды в Шупанга мы послали двух воров, захваченных с поличным, к живущему по близости чиновнику. На следующий день получено было отношение с запросом, как их наказать. Вместо назначения приговора, мы предпочли выпустить преступников на свободу. Между людьми равного состояния, часто именем “министра юстиции", делается угроза ружьем. Судовщики получили свое вознаграждение и свои жизненные припасы на дорогу прежде, чем отправляться. Когда челны тяжело нагружены и уровень воды низок [118] они часто съедают все свои запасы прежде, чем достигнут Тетте, и на обратный путь не остается у них ничего, если они не купят чего-нибудь на свое вознаграждение. Так было с нашими людьми. Жизненные припасы были дешевы, и так как мы хотели укрепить своих людей для работы, то и дали им значительно более, чем они обыкновенно получают, и еще, сверх того, свинью и козу. Они работали необыкновенно хорошо. Отправляясь по собственному побуждению с первым проблеском дня и плывя до темноты, они решительно шли вместе с лодкой и достигли Шупанга в четыре и три четверти дня. Купцы очень сетуют на нечестность судовщиков; действительно, они иногда уходят со всем грузом выбойки, и никакое взыскание не может достигнут до них. Одно несомненно: любовь не потеряна в среде этих людей.

Мы стали теперь готовиться к спуску на воду “Леди Ниасса". На берегу в Шупанга было выровнено место, чтобы привести в порядок ее части. Она была установлена на пальмовых деревьях, которые доставлены для подмостков с места, лежащего далее вниз по реке, и тотчас машинист о своими помощниками прилежно занялись делом. Спустя дней четырнадцать после того, как они все привезены были с Конгоне, части ее были свинчены. Где существует невольничество, там черные более преданы краже, чем в других местах. Мы были обеспокоены ворами, стащившими железные винтовые гайки, но, к удовольствию нашему, открыли, что стрихнин столько же хорошо обеспечивает от крадущих людей, как от крадущих гиен. Гиена была убита им, и когда туземцы увидели мертвое животное и узнали, как мы его убили, то решили, что опасно обкрадывать людей, владеющих такими сильными лекарствами. Гальбкаст, живший в доме в Шупанга, выразил желание иметь его немножко, чтобы дать зулу, которых смертельно боялся и которым должен был платить вынужденную дань. [119]

“Пионер” сделал несколько рейсов в Конгоне и 12 июня вернулся с последним грузом. 23-го “Леди Ниасса" благополучно спущена на воду, после того как работы по составлению ее были прерваны лихорадкой и диареей, равно как и многими другими причинами, перечисление которых было бы только утешительным для читателя. Туземцы пришли изо всех мест страны, чтобы видеть спуск ее на воду; большая часть из них была вполне убеждена, что она, будучи из железа, как только попадет в воду, тотчас пойдет на дно. Между ними шли серьезные рассуждения по вопросу, сообразно ли применять железо к судостроению? Большинство утверждало, что это никогда не будет соответствовать цели. Они говорили: “Когда мы заступ или самый малейший кусочек железа кладем в воду, он мгновенно падает на дно. Следовательно, как же может такая масса железа плавать поверху? Она должна пойти на дно." Меньшинство отвечало, что это может быть истиной для них, но у белых людей на все есть лекарство. ,,Они могут даже сделать женщину, которая только что не говорит. Вот смотрите там статую на судне". Неверующие были изумлены и едва могли поверить глазам своим, когда увидали судно, легко и грациозно плавающим но реке, вместо того, чтобы пойти ко дну, как они так настойчиво предсказывали. “Истинно," сказали они, “у этих людей сильные лекарства."

Наш знаменитый земляк, профессор Оуэн, рекомендовал нам обратить наше внимание на происхождение цеце, чтобы найти средство для истребления этого бича. Мы часто осведомлялись у разных племен, не могут ли они помочь нам в наших исследованиях. Один из макололо помнил о том, что этот именно вопрос однажды публично объявлен был в Линианти и, как обыкновенно, побились об заклад, что никто об этом ничего не знает. По прошествии нескольких дней, один старый человек потребовал приза, утверждая, что цеце кладут свои красные [120] яйца на листьях дерева мопане. Вероятно, это были яйца одного насекомого, которое описано в “Миссионерской поездке" и о котором говорят, что оно покрывает свои яйца сладкою смолою, собираемой и съедобной. Некоторые оспаривали то, что он их видел; другие утверждали, что красные яйца кладутся на ветвях дерев, а не на листьях, а иные настаивали, что эти яйца кладутся в буйволовый, помет, и последние, вероятно, были правы. Истребление всей дичи при успехах цивилизации представляет единственную возможность уничтожить цеце.

Помнится, мы слышали, как между туземцами шли яростные прения по вопросу: какими пальцами заменяются у человека два пальца страуса, — большим и указательным, или мизинцем и перстневым? При этом забавно наблюдать свободу и серьезность, с какими люди низшего класса нападают на мнения своих начальников. Не часто случается, чтоб они взяли верх, но за то, сколько возможно, стараются воспользоваться благоприятным случаем. “Мы маленькие дети; мы все еще жмемся к груди наших матерей; мы не умеем ходить сами; мы совсем таки ничего не знаем; но мы знаем, что об этом ничтожном предмете пожилые господа болтают как все те, которые говорят о том, чего вовсе не знают. Мы никогда не слыхивали подобной бессмыслицы" и т. д. Или же спорщики могут быть люди одного возраста. Тот, у которого язык поразвязнее, ставит своего противника в замешательство; этим между тем спор не кончается. Почему же так? Ощущение давления в горле, прилив крови к сердцу заставляют побежденного, когда он уже не может спорить, воскликнуть: “А можешь ты меня перегнать?" Они вскакивают, мчатся на милю, приносят ветвь с дерева, стоящего на конце обычного поприща и, когда этим духовное и телесное возбуждение уравновесятся, мирно сходятся. Если бы наши редакторы газет, после того, как бойцы освирепеют в бумажной войне до обморочного состояния обоих [121] “почтенных корреспондентов", когда кровь ярясь клокочет в сердце и в мозгу, вместо обычного ужасного “Продолжение оплачивается", что должно считать признаком появления нового писанья в качестве объявлений, сообщали бы только решение, что соперники должны “бежать в перегонку", то в этой священной области гораздо менее было бы случаев болезни сердца и мозговых ударов.

В области Шупанга птицы многочисленны. Некоторые роды остаются круглый год, между тем как многие другие проводят там только несколько месяцев. Стаи зеленых голубей прилетают в апреле питаться молодыми плодами диких смоковниц, которыми по вечерам услаждается также и один большой вид летучей мыши. Изящный маленький черный ткачик с желтыми плечиками, надевши свой брачный наряд, по-видимому, искренно веселится жизнью. Утром бывает усердный завтрак, затем идут часы забавы. Избранное общество из трех или четырех особей садится на кустах, покрывающих маленькую, обильную травою площадку и забавляется концертом собственного своего нежного и самодовольного пения. Затем следует игра на лету. Распуская свое мягкое бархатистое оперение, ткачик на дрожащих крыльях скользит внутрь свободного пространства, поет на лету, потом оборачивается с свистящим шелестом крыльев, — звук этот в некотором роде походит на звук детской трещотки, — и снова возвращается на свое место. Прочие один за другим проделывают ту же штуку и продолжают игру по целым часам, состязаясь, кто при повороте может произвести самый громкий звук. Эти игры происходят только во время спаривания и в блестящем оперении; пока эта птица носит свой зимний наряд скромного бурого цвета, она, по-видимому, не думает о забаве.

С мыса Доброй Надежды мы получили двух мулов для перевозки частей “Леди Ниасса" мимо водопадов и высадили их в Шупанга на берег; но они не долго жили. [122] После того, как оба мула пали, один португальский господин весьма любезно, уведомил нас, что он наперед знал об этом; в стране было много попыток в таком роде, но на ней ничто не оставалось в живых, — ниже свинья. Он сказал, что не сообщил нам этого прежде, потому что не хотел показаться навязчивым!

С Горгона мы получили помощника в образе старого боцмана: превосходный матрос, чрезвычайно полезный человек, когда он бывал трезв; но когда ему выдавался случай, напивался с необыкновенной охотой. Он оказал бы хорошие услуги, если бы мы, как намеревались, в состоянии были тотчас же идти дальше вверх по реке; ибо там он должен бы скоро сделаться совершенно воздержным человеком; но, пока мы были вблизи португальцев, он был бесполезен — потребность, побуждавшая его, была неодолима. Он ни слова не понимал на местном языке, а туземцы были столь же несведущи в английском; однако ему удалось уговорить одного туземца — сходить за семь миль, чтобы достать немного можжевеловой водки и тайком пронесть ее на судно в туземном пиве. В трезвом виде он был спокоен, честен, приветлив, скоро смекал, что можно делать, был настойчив в работе и вполне внимателен ко всему. Нам было жаль бедного парня, но так как мы не могли подняться по реке, то и должны были передать его на борт первого военного судна, как только представилась возможность. Кто никогда не имел сильного аппетита к раздражающим средствам, какой чувствуют эти люди, тот едва ли в состоянии представить себе силу искушения, с которым им приходится бороться. В словах шотландского бражника это значит: “Мы кое-что смыслим в питье, но в жажде ровно ничего.”

До тех пор, пока все снесено было на борт “Леди Ниасса", воды Замбези и Шире упали так низко, что попытка подняться с ней к водопадам до наступления дождей, [123] предстоявших в декабре, была бы бесполезна. Потребны были к тому же быки и провиант, а этого нельзя было получить ближе острова Иоанна. Португальцы, не отказывая положительно в допущении торговли по Замбези, поставляли на этом пути затруднения; они домогались только маленькой пошлины! Они намеревались учредить речную полицию и снова укрепить коронные владения, давно уже сделавшиеся владениями зулу. В то же время торгом невольниками они сделали то, что Замбези потеряла значение для кого бы то ни было.

Так как Ровума, о которой говорили, что она выходит из озера Ниасса, находилась вне их притязаний и была рекой свободною, то мы и решились исследовать ее в своих шлюпках тотчас после возвращения с Иоанна, куда мы, 6-го августа, ушли на парусах, после некоторого пребывания на Конгоне, обусловленного починкою машины, рулевого колеса и руля. На стоящем у этого острова, в заливе Помоне, остове корабля был учрежден для нужд крейсеров, склад корабельного провианта и состоял под смотрением г. Сенлэя, консула, который постоянно оказывал нам самое дружественное внимание и поддержку. Теперь он обязал нас тем, что уступил нам шесть быков, которых вывез для собственного употребления при обработке сахара. Хотя он со своим делом был в неприятном положении, видя себя вынужденным пользоваться невольничьим трудом, однако, неутомимой энергией поборол затруднения, пред которыми преклонилась бы большая часть людей. Он сделал все, что при окружающих обстоятельствах можно было сделать, чтобы аккуратною платою за труд внушить тоску по свободе. Он основал огромную фабрику и 300 акров плодородной почвы возделал под сахарный тростник. Мы полагаем, что он получит вполне заслуженные выгоды. Сделай г. Сенлэй подобную попытку на материке, где за плату, какую он теперь дает, жители стеклись бы к нему толпами, он наверно открыл бы [124] новую эру на восточном берегу Африки. На маленьком острове, где рабовладельцы имеют полную власть над невольниками и где вовсе нет свободной земли и почвы, какая всюду попадается в Африке, эта попытка не должна повторяться. Начни еще раз г. Сенлэй, он должен сделать это не в Занзибаре, не на Иоанна, а на африканской почве, где невольник, если с ним дурно обращаются, все же легко может освободиться побегом. На каком-нибудь острове во владении туземного правительства, фабрика, принадлежащая обществу арабов и англичан, могла иметь только то значение, что последние избежали ненависти, возбуждаемой сечением невольников.

Мы покинули на некоторое время Иоанна и наших быков, и судно ее величества “Орест" повело нас оттуда на буксире к устью Ровума. Командир его, капитан Гэрднер и несколько его офицеров сопровождали нас в продолжение двух дней по реке в принадлежащих судну шлюпке и катере. Состояние воды было необыкновенно низкое, и утром несколько часов было довольно пасмурно; но когда начался ветер, зрелище стало яснее и живее. Наши четыре шлюпки полетели под полными парусами; люди на вахте в шлюпке и катере с судна выкрикивали: “Бакборт, сэр!" “Штирборт, сэр!" “Как вы держите, сэр!" а черные на носах других шлюпок кричали: “Погомбе, погомбе!" “Енда кэте!" “Беране, беране!" что в переводе значило то же самое. Вслед затем лодка, шедшая впереди, садилась на мель; развевающийся парус снимался; экипаж выскакивал, чтобы столкнуть ее, а другие лодки, избегнув задержки, мчались и в хвост и в гриву дальше, каждая в свой черед натыкаясь на мель, которую по ошибке сочла за фарватер, часто имевший только весьма незначительную глубину.

Стадо дремлющих бегемотов внезапно приводится в ужас слишком двадцатью ружейными выстрелами и с изумлением смотрит на странные предметы, ворвавшиеся [125] в их мирные владения; несколько посыпавшихся пуль вынудили их искать спасения на дне глубокой лужи, близ которой они безмятежно отдыхали. Когда мы возвращались, один из бегемотов задумал отмстить. Он преследовал шлюпку, спустился под нее и дважды пытался проломить днище, но, к счастью, оно было слишком плоско, чтобы он мог хорошо захватить его своей пастью; поэтому он повредил своими клыками только одну из планок, хотя и поднимал всю шлюпку с десятью людьми и тонною эбенового дерева.

Одну из двух ночей, которые капитан Гэрднер пробыл с нами, мы провели против маленького озера Чидиа, находящегося во время высокой воды в связи с рекою и почти плотно окруженного холмами, из которых иные высотой от 500 до 600 футов и покрыты деревьями. На скатах холмов стояло несколько небольших групп хижин с садами, в которых была уже снята жатва обыкновенных туземных произведений. Жители, по-видимому, не очень были обеспокоены присутствием большого общества, остановившегося на отмелях ниже их жилищ. В соседстве много крепкого эбенового леса. Красивая маленькая антилопа (Cephalophus coeruleus), величиною почти с зайца, по-видимому, многочисленна здесь, так как много ее шкурок было предложено на продажу. Здесь ткутся по изящным образцам циновки разных цветов из финиковых листьев; различные краски добываются из древесной коры. Рогатый скот не может жить по берегам Ровума из-за цеце, встречающихся от окрестностей устья вверх до того места, до которого мы могли провесть шлюпки. Пока мы поднимались вверх, поездка не становилась лучше; снесенные высокой водою древесные стволы встречались часто и при внезапном спадении воды оставались в русле. В иных местах, где река делится на два и на три фарватера, ни в одном из них не было воды на столько, чтобы держать лодку, сидящую на три фута. Поэтому мы должны [126] были перетаскивать свои лодки по мелководью; но мы видели реку при ее самом низком уровне воды, и могут пройти годы прежде, чем она снова так усохнет.

Долина Ровума, граничащая с каждой стороны с цепью возвышенностей,— шириною от двух до четырех миль и идет в довольно прямом направлении от запада-юго-запада; но фарватер реки теперь, при ее самом низком уровне, вьется и проходит таким странным зигзагом, что лодка часто должна сделать три мили, чтобы по прямой линии пройти всего одну. При половодье поездка естественно должна быть гораздо легче. В течение первой недели мы видели мало туземцев. Селения их от хищнических невольничьих шаек скрыты в густых джонглях на скатах холмов. На этой части тихой и мелкой реки замечено немного интересного. Хотя мы были убеждены, что, за исключением восьми месяцев в году, она неудобна для судоходства, однако, все же шли далее, решившись посмотреть, окажутся ли дальше внутри страны справедливыми известия о ее больших размерах, полученные нами от разных морских офицеров, или, при связи ее с озером Ниасса, нельзя ли воспользоваться хотя только верхней ее частью. Наше исследование показало нам, что величайшая осмотрительность нужна тем, кто посещает новые страны.

Известия, полученные нами от людей, ходивших по реке и имевших возможность составить верное суждение, состояли в том, что Ровума, по неимению никакого бара в ее устье, по большей массе воды и по красоте прилегающей к ней страны, стоит бесконечно выше Замбези. Мы прибыли не в то время года, в какое посещали ее они, и наш отчет должен быть добавлен к их известиям, чтобы получить истину. Как торговый путь, это река могла бы быть удобной, может быть, в течение трех четвертей года; но случайным посетителям, как мы или другие, трудно составить об этом заключительное мнение. Недостаток птиц или какой бы то ни было живности был [127] поразителен. Лишь изредка видели мы пару статных ябирусов или смотрящих адъютантами марабу, гулявших по отмелям, равно как шпорнокрылых гусей и других плавающих птиц, но редко попадались крокодилы или бегемоты.

В конце первой недели зашел в наш лагерь один старик и сказал, что хочет принесть подарок из своего селения, лежащего вверху между холмами. На следующее утро явился он с значительным числом своих людей и принес муки, маниоковых и ямсовых корней. Здешнее наречие значительно разнится от наречий по Замбези, но принадлежит к той же семье языков. Жители называются маконде и состоят на мирной ноге с мабига и макоа, живущими к югу от Ровума. Когда мы делали прогулки на склон северного берега, то нашли большое разнообразие дерев, никогда не виденных нами в других местах. Те, которые обыкновенно попадаются далеко внутри страны, по-видимому, здесь приближаются к берегу. Африканское эбеновое дерево, в народе называемое мпингу, в большом множестве находится в восьми милях от моря; оно достигает более значительной величины и имеет больше внутренней черной сердцевины, чем обыкновенно. Здесь есть также и хорошее, удобное для строительных материалов дерево, называемое мозоко, и мы видели полуарабов близ берега, распиливающих большие колоды его на доски. Прежде, чем достигли вершины возвышения, мы очутились в бамбуковом лесу. На лежащей выше него площадке были расчищены и возделаны большие пространства. Один мужчина пригласил нас распить кувшинчик пива; когда мы исполнили его просьбу, страх, выказанный перед тем окружающими, исчез. Наши мазаровские спутники едва могли понимать, что они говорили. Некоторые из них бродили в реке и в лужах, находившихся на глинистом берегу, и ловили странную рыбу. У ней оригинальный брюшной плавник; он необыкновенной величины и круглой формы, [128] похожей на детскую игрушку, называемую “брызгалкой". Нам сказали, что рыба эта попадается и в Замбези и называется чирире. Хотя все плавники у ней большие, однако, говорят, что она редко отваживается уходить в реку, а остается близ своей норы, где ее легко поймать рукою.

Люди с Замбези точно узнавали характеристические признаки глубины или мелководья и выказали большое искусство находить настоящий фарватер. Молимо — кормчий у румпеля, мокадамо — главный судовщик; он стоит прямо на носу с длинным шестом в руках, указывает кормчему куда нужно держать и, если нужно, подкрепляет рулевое весло своим шестом. Другие предпочитают стоять и гнать вперед нашу лодку шестами, чем нашими длинными веслами, так как первым способом они скорее могли подвигаться вперед, чем последним. Они привыкли к коротким веслам. Наш мокадамо страдал лунной слепотой и ночью совсем не мог видеть. Его товарищи тогда водили его и давали ему в руки пищу. Мы думаем, что днем он потому так хорошо мог видеть фарватер, что глаза его отдыхали всю ночь. В иных местах мокадамо делал, однако, ошибки и сажал нас на мель. Прочие, очевидно проникнутые духом противоречия относительно установленной власти и руководимые Хоаньо, соискателем этой должности, накидывались на него за его глупость. “Спит он, что ли? Зачем он дал лодке зайти туда? Не мог он видеть, что фарватер в другой стороне?" Наконец, мокадамо с досады бросил шест и сказал Хоаньо, что он сам может быть мокадамо. Должность была принята с радостью; но чрез несколько минут и он поставил нас в еще худшее затруднение. чем его предшественник, и, при насмешках своих товарищей, был лишен своей должности.

При путешествиях лучше всего радоваться маленьким простым приключениям этого рода, которые как нельзя более доказывают наклонности, присущие всему [129] человеческому роду. Каждый пожалеет, когда услышит, что иные из наших земляков грубым образом вмешиваются в дело, в действительности не причиняющее никакого вреда. Допускаются даже побои, под влиянием нелепой мысли, что негр — то или другое, а не странная смесь добра и зла, мудрости и глупости, ловкости и неуклюжести, как другие люди. Один англичанин, у которого было ружье, имевшее отвратительную привычку разряжаться само собою, ехал вверх по Замбези в челне, управляемом туземцами. Он не знал на их языке почти никакого другого слова, кроме глагола “убить''. Ружье, по своему обычаю, выстрелило само собою случайно как раз около головы одного из членов общества, и тот, ложась спать, выразил товарищам свое опасение, что это несчастное ружье могло бы “убить" кого-нибудь из них. Наш герой подцепил слово и провел всю ночь с пистолетом в руке, готовый наказать измену, существующую только в собственном его разгоряченном мозгу. Это приключение впоследствии он напечатал в одной газете в качестве ужасного положения — на волоске висевшей гибели от рук кровожадных диких. Другой британский лев, который должен был проехать около двух сот миль в челне и не в состоянии был выговорить ни единого слова на туземном языке, счел благоразумным стрелять изо всех стволов своего револьвера, каждый раз когда его судовщики предлагали высадиться. Палящее солнце стояло над головою как раз в самой жаркой своей точке. Бедные парни показывали знаками, что они желали бы купить немножко пива. Револьвер выстреливал: “Нет, нет, нет: вы должны грести." Это безумие, так как он сам описал нам его, считал он очевидно чем-то умным. Еще господин, считавший самого себя чем-то совсем иным, нежели посещенное им племя, жаловался в одном общественном собрании на лживость прежнего путешественника, приписывавшего этому самому племени особенное гостеприимство и почтительность, и [130] за тем, когда мы указали на свидетельство бывшего при этом духовного рассказал, что он, прежде чем пошел к племени, о котором идет речь, связал одного из людей этого племени “и задал ему здоровую порцию палок". Мы представляем себе действие, какое произвело бы на английское селение то обстоятельство, если бы пришел в него черный человек, и белый слуга пожаловался бы, что он с ним по дороге так дурно обошелся. Мы иногда краснели до конца ногтей со стыда, когда замечали, что разгневались без всякой причины. Не подлежит никакому сомнению, что туземцы иногда столь же упрямо тупы, как бывает это у нас с прислугой, когда ей так вздумается; но и наше поведение должно часто казаться туземцам смесью глупости и тщеславия.

16-го сентября мы прибыли к обитаемому острову Кичокомане. Обычный способ сближения с неизвестным народом состоит в том, чтобы кричать веселым тоном “малонда" — вещей на продажу, или: нет ли у вас чего-нибудь продать? Если мы можем вызвать кого-нибудь из последнего селения, то употребляем его в дело; однако он полезен лишь на столько, чтобы объяснить жителям ближайшего селения, что мы идем мирным образом. Здешние жители были сначала робки в отношении к нам и не могли решиться на продажу нам жизненных припасов, пока одна женщина, смелее прочих, не продала нам курицы. Этим открылся рынок, и тогда пришли толпы с курами и мукою в количестве, далеко превосходившем наши потребности. Женщины столько же отвратительны, как на озере Ниасса, ибо как может быть красива женщина, носящая пелеле, или больших размеров кольцо в верхней губе? Мы были изумлены, увидевши однажды, что молодые мужчины носят пелеле; нам сказали, что в племени мабига на южном берегу мужчины так же носят его, как и женщины.

Выше Кичокомане, по левому берегу тянется [131] чрезвычайно плодородная равнина, шириною почти в две мили и покрытая значительным числом покинутых селений. Жители живут во временных хижинах, на низменных обнаженных песчаных берегах, и так было повсюду, куда мы заходили. Они оставили большую часть своей собственности и жизненных припасов, потому что не боялись за них и опасались только, чтобы не украли самих владельцев. Большая невольничья дорога от Ниасса к Кильва идет с юго-запада на северо-восток как раз по ту сторону мимо их, и опасно оставаться в селениях в это время года, когда человекокрады не за горами. В одном из временных селений мы видели мимоходом две человеческие головы на земле. Мы переночевали в двух милях выше этого селения.

На следующее утро перед солнечным восходом к нашему лагерю пришел большой отряд диких, вооруженных луками, стрелами и ружьями; двое или трое из них несли каждый по курице, от покупки которых мы отказались, так как за день прежде купили достаточное количество. Они следовали за нами все утро, а после завтрака переправились на левой берег реки и присоединились к тянувшемуся по той стороне главному корпусу. У них очевидно было намерение напасть на нас в каком-нибудь избранном месте, где мы должны были тянуться вплоть у высокого берега, но план их был разрушен сильным ветром, угнавшим наши лодки прежде, чем большая часть их успела достигнуть места. Тогда они исчезли, но, быстро обойдя изгиб, по которому мы должны были плыть, шли уже нам навстречу. В самую передовую лодку пущена была стрела; так как в изгибе мы видели вооруженную силу, то, на сколько позволяло мелководье, оттолкнулись от берега и пытались завести переговоры с ними, объясняя, что мы пришли не воевать, а осмотреть реку. “А зачем вы недавно выстрелили из ружья?" спросили они. — “Мы застрелили большого пуффаддера, чтобы не дать [132] ему убить человека; вы можете видеть труп его на берегу." С большим мужеством наш мокадамо подошел в брод на тридцать ярдов к берегу и говорил весьма серьезно, уверяя, что мы мирное общество и пришли не войну вести, а осмотреть реку. Мы друзья, и наши земляки покупают хлопок и слоновью кость и желают приходить и торговать с ними. Все, чего мы хотели, было — спокойно подняться вверх для осмотра реки и потом опять вернуться к морю. Пока он говорил со стоявшими на берегу, старый плут, бывший, по-видимому, коноводом дела, прокрался берегом вверх, перешел в брод с дюжиною других на остров, близ которого стояли лодки, и зашел нам в тыл. В диком восторге бросились они в воду и танцевали у нас за спиною, прицеливаясь натянутыми луками и делая разного рода дикие гримасы. Предводитель заставил их зайти за несколько древесных стволов, лежавших в реке, и затем стрелять в нас. В отряде, стоявшем перед нами на берегу, было много ружей, а те, у которых были луки, держали их наготове с положенными на тетивы стрелами. За ними была чаща густого кустарника и дерев, в которую они могли мгновенно убежать, пустивши пули и стрелы, и там совершенно укрыться от наших глаз: обстоятельство, придающее обыкновенно величайшую дерзость людям, употребляющим лук и стрелы. Не смотря на эти демонстрации, мы вовсе не были расположены схватиться с ними. Мы провели целых полчаса в опасности каждую минуту попасть под пулю или под отравленную стрелу. Мы растолковали им, что вооружены лучше их, и военных запасов, предполагаемый недостаток которых часто внушает им мужество, у нас вволю; но мы не хотим проливать крови детей того же Великого Отца, которому принадлежали и мы, и, если принуждены будем сражаться, то вся вина падет на них.

Это обыкновенный способ серьезного представления у них самих, и мы так успешно воспользовались им, что [133] после большого разговора предводители и другие сложили свое оружие и с берега пошли в брод к лодкам для переговоров о деле. “Река эта принадлежит им; они не дозволяют белым, людям пользоваться ею. Чтобы они нас пропустили, мы должны внести пошлину". Было нечто унизительное в подобной сделке; но это значило — платить или сражаться, и чем сражаться, мы лучше подверглись унижению купить их дружбу и дали им тридцать ярдов выбойки. Они обязались навсегда быть нашими друзьями и сказали, что на возвратном пути приготовят нам кушанья. Затем мы поставили парус и пошли дальше, радуясь, что дело окончилось дружелюбным образом. Те, которые стояли на берегу, пошли далее к находящемуся выше изгибу, чтобы, как мы предположили, посмотреть на лодку; но в ту минуту, как мы поравнялись с ними, не говоря ни слова в предостережение, дали по нас залп пуль и отравленных стрел. К счастию, мы были так близко, что все стрелы перелетели через нас, но четыре ружейные пули как раз над нашими головами пробили парус. В ту же минуту, как выстрелили, все они бросились в кусты и высокую траву, за исключением двух, из которых один только что намеревался пустить нулю, а другой стрелу, когда огонь второй лодки не дозволил им этого. Ни один из них не показался снова, пока мы не отплыли на тысячу ярдов. Тогда, чтобы дать им понятие о дальности наших выстрелов, мы пустили несколько пуль у них над головами, и все они убежали в лес. Те же, которые были на отмели, бросились прочь с величайшею поспешностью; но так как они не стреляли в нас, то мы не тронули их, и они безопасно ушли со своей выбойкой. Вероятно, они надеялись убить кого-нибудь из нас и в замешательстве ограбить лодки. Только там, где жители занимаются обращением в неволю, туземцы этой части Африки кровожадны.

Об этих людях в стране лежащей впереди шла [134] дурная слава даже в среде их собственного племени. Один араб, занимающийся торгом невольников, встреченный нами далее вверху и полагавший, что мы тогда находились на пути вниз по реке, советовал нам не высаживаться на берег в селениях, а оставаться в лодках, так как жители вероломны к нападают без всякого предостережения или вызова. Наш опыт вполне подтверждал истину его слов об их поведении. Где живут они, там по реке нет никакой торговли, но по другую сторону их земли была оживленная торговля рисом и солью, производившаяся в челнах: обитатели внутренней страны возделывали рис и сплавляли его вниз по реке для обмена на соль, которая в некоторых местах по берегам извлекается из земли. Нападавшие на нас сочли отпор немаловажным и говорили соседнему владельцу, что если бы они знали, кто мы такие, то не напали бы на англичан, которые “здорово кусаются". На нашем пути вниз по реке, они уже не трогали нас, хотя мы употребили целый час, чтобы пройти мимо их селения. Наши судовщики оценили наше мужество, когда увидели, что мы идем оттуда невредимы. Один из них, по имени Чику, находившийся, как они уверял, в страшном ужасе, говорил, “что страх его был не тот, который побуждает человека прыгнуть за борт и бежать прочь, а тот, который сердце поднимает к устам и делает мужчину бессильным и способным к битве не более женщины”.

В стране Чонга Мичи, в 80 до 90 милях вверх по реке, нашли мы скромных жителей, вежливо обходящихся с чужеземцами, хотя они и принадлежат к тому же самому племени. Множество макоа вышли из своих собственных южнее расположенных земель и поселились здесь. Макоа можно узнать по рубцам на лбу, имеющим вид полумесяца с опущенными рожками. Это племя владеет всею страною к западу от Мозамбика и не дозволяет португальцам проникать в нее далее двух часов пути от [134] форта. Находящийся милях в десяти или двенадцати от форта холм. называющийся Пау, был при нынешнем поколении посещен только одним португальцем и одним английским офицером, и этот визит был возможен только под влиянием особенной дружбы владельца к этому знатному португальцу. Наши союзники вот уже триста лет имеют форт в Мозамбике, но в этом, как и во всех других случаях, власть их не могла проникнуть дальше окрестности, видимой с лафета.

Владелец макоа Матингула был гостеприимен и разговорчив; он сказал нам все, что знал о лежащей далее реке и стране. Он был однажды с невольниками в Ибо и раз в Мозамбике. Наши люди легко понимали его язык. Негодный к употреблению мушкетон, купленный им в одном из названных мест, был предложен нам за небольшое количество выбойки. Так как мы получили от него подарок жизненными припасами, то отдарили его шерстяным пледом. Он осмотрел его, — никогда еще не видывал такого тканья, как это, — но не нашел в нем никакой красоты и лучше пожелал выбойки. “Вам в этом ночью теплее будет". — “О! ночью мне не надо тепла". Мы дали ему кусочек выбойки, который не стоил и третьей части того, что стоил плед, но он ценил его дороже. Его люди отказались продать нам своих кур за наш блестящий тисненый коленкор и толстые платки. Вероятно их прежде провели на пестро раскрашенном, не настоящем печатном коленкоре. Они предпочли весьма дешевую, неузорчатую синюю материю, которую уже знали. По всей реке, при полощи корзинчатых ульев из древесной коры, поставленных для пчел на высоких деревьях по обоим берегам, добывают огромное количество превосходного меду. Большие кувшины весьма хорошего и чистого меду были предложены нам за очень малое количество выбойки. Воск не был вынесен на продажу; так [136] как товар этот не идет в торговлю, то его, вероятно, бросают, как никуда негодный.

В Мичи мы потеряли возвышенность, которая до этого места ограничивала ландшафт по обеим сторонам реки как бы цепью плосковершинных холмов от 600 до 800 футов высоты; за этой возвышенностью следовала горизонтальная плодородная равнина, на которой стояли отдельные гранитные скалы. Часть возвышенности, расположенная на правом берегу, по-видимому, склоняется к югу, все еще удерживая вид цепи холмов. Противолежащие высоты тянутся несколько миль далее на запад и потом дают отростки в северном направлении. На песчаных отмелях было найдено нами несколько небольших кусков каменного угля, показывавших, что этот полезный минерал есть на Ровума или на каком-нибудь из его притоков. Туземцы знают, что он горюч. На маленьком озере Чидиа мы заметили те же песчаниковые скалы с ископаемым в них деревом, какие видели на Замбези, и знали, что это верный признак лежащего под ним каменного угля. Мы упоминали об этом в свое время капитану Гэрднеру, а что мы теперь нашли каменный угол, это, казалось, подтверждало сказанное нами тогда; слой угля, вероятно, простирается от Замбези до Ровума, если еще не далее. Некоторые из глубже лежащих скал имеют постоянную линию высоты воды в трех футах над настоящей высотой воды.

В нескольких милях к западу от макоа Матингула мы перешли к маконде; но о них шла хорошая слава. Война и рабство вынудили их искать убежища на отмелях. Почтенного вида старик приветствовал нас, когда мы проходили мимо, и спросил: уж не хотим ли мы пройти, не поговоривши. Мы высадились; он сложил свое оружие и пришел к нам. Его сопровождал брат, подавший руку каждому в лодке, как, он видал, делают люди в Кильва. “Вы, следовательно, видали уже белых людей?" спросили мы.— “Да", отвечал хитрый африканец, “но еще [137] никогда не видал таких, как вы". Они были весьма черны и носили мало одежды. Молодая женщина, одетая в самом изящном вкусе по моде маконде и умевшая вести лодку так же ловко, как мужчина, привела целый челн девушек посмотреть на нас. На ней был головной убор из красных бус, подвязанных с одной стороны головы к ее волосам, ожерелье из бус разных красок, на левой руке два блестящих изукрашенных бронзовых браслета и едва на один фарсинг выбойки, хотя она была самого дешевого сорта,

Пробираясь далее на запад, мы нашли, что река поворачивает немного на юг, и иные места были глубже, чем около моря; но когда мы по течению реки поднялись вверх миль на 140 от моря, стали попадаться мягкие скалы известкового туфа; еще в десяти милях далее река сделалась узка и скалиста; а когда мы, по нашему расчету, проплыли 156 миль, поездка была задержана. По прямой линии мы находились менее чем в двух градусах расстояния от берега. Замечательных приключений было мало: несколько дней сопровождал нас караван из семи челнов, нагруженных солью и рисом, и чем дальше вдавались мы внутрь страны, тем приветливее были обитатели.

Когда мы остановились как раз у самого острова Ниаматоло, 38° 36' вост. долг. и 11° 53' южн. шир., река была узка и полна скал. Около острова есть скалистая быстрина с узкими проходами, годными только для туземных челнов. Водопад незначителен, и берега совершенно низменны; но эти скалы представляли действительную границу для всякого дальнейшего следования в лодках. Предварительные известия так изображали судоходную часть этой реки, как будто бы поездка по ней от устья простирается на месяц пути; мы нашли, что при обыкновенной высоте воды лодка могла бы в шесть, восемь дней пройти препятствия, свойственные, по-видимому, всем африканским рекам. Ровума замечательна по возвышенности, [138] сопровождающей ее по сторонам от океана слишком на протяжении восьмидесяти миль. Водопады других рек находятся в горах; водопады Ровума находятся на ровной местности, только вдали представляющей холмы. Далеко на запад и север могли мы видеть высокие синие вершины, подымающиеся с равнины и, судя по их формам, вулканического происхождения.

Расстояние от Нгомано, места лежащего в тридцати милях далее вверх по реке, до арабского переходного пункта через озеро Ниасса, Ценга или Котакота, говорят, двенадцать дней пути. Дорога, открытая нами к озеру Ниасса через Мурчисоновские водопады, представляла на столько меньше сухопутных транспортов, что мы сочли за лучшее доставить туда наш пароход по дороге, которую хорошо знали, вместо того, чтобы трудиться здесь, где мы были совсем чужие; поэтому мы решили вернуться.

Туземцы сообщали сведения о еще более худом месте выше точки нашего поворота, — где проход еще уже предстоящего. Один араб, говорили они, построил однажды лодку выше быстрин и послал ее вниз, наполненную невольниками; но она была в куски разбита в этих верхних теснинах. Многие все еще утверждали, что Ровума выходит из Ниасса и при выходе из озера весьма узка. Один мужчина объяснял, что видел ее своими глазами, как она выходит из озера, и, по-видимому, сердился, что мы расспрашиваем его так подробно, как будто сомневаемся в его показаниях.

Более удовлетворительные сведения, как нам казалось, получили мы от других. В двух днях пути или в тридцати милях за тем местом, с которого мы вернулись, Ровума принимает Линде, которая, идучи с юго-запада, берет начало в горах на восточной стороне Ниасса. Большая невольничья дорога в Кильва идет по берегам этой реки, которая в сухое время года глубиной по щиколку. Сама Ровума идет с западо-северо-запада, и [139] путешественник, пройдя место соединения Линде в Нгомано или на “Сборном месте", — владетеля этой страны зовут Ндонде, — находит реку узкой, а обитатели там аджава.

Жители Ниаматоло весьма богаты съестными припасами и занимаются земледелием в значительных размерах. Остров представляет только летнее их местопребывание; постоянные их селения расположены в лесах. Охотясь мы зашли в некоторые из этих селений и видели те огромные количества хлеба в зернах, которые они оставили, а в некоторых местах леса, отдаленных от селений, нашли большие сосуды с семенем, дающим масло (Sesamum). Сезам был предлагаем нам под именем мафута, или жира как на продажу, так и в виде подарка. Нам принесли и небольшое количество гумикопала, что навело нас на мысль, что этот предмет торговли, может быть, скупается арабами. Табак, в виде комков, был в изобилии и дешев. Хлопок мы видели, но не видели никого, кто бы прял или ткал бумагу для чего-нибудь, кроме рыбачьих сетей. Самый значительный предмет торговли — красильная древесина одного из вьющихся растений, достигающего толщины человеческой лядвеи, относительно которого др. Кирк на опыте убедился, что оно представляет прочную желтую краску довольно хорошего достоинства. Баобабы на Ровума, хотя по величине не так колоссальны, как на Замбези, приносят плоды более чем вдвое крупнее тамошних. Большие белые цветы только что показались, и многие из плодов последнего года висели еще на ветвях.

Крокодилам плохо в Ровума. Мы еще не видали, чтобы этих пресмыкающихся так преследовали и истребляли. За ними охотятся с копьями и ставят на них западни. Если какой-нибудь из них зайдет в заманчивый пруд за рыбою, тотчас кругом является изгородь, и на единственном выходе из тюрьмы ставится западня. Мясо крокодила едят и находят вкусным. Берег, на котором самка ночью кладет свои яйца, старательно обыскивается днем, и все яйца [140] собираются и съедаются. Среди немногих детенышей, избежавших от врага, производит опустошения и грабеж речная скопа. Наши люди постоянно высматривали гнезда крокодилов. Они нашли одно, содержавшее тридцать пять только что положенных яиц, и уверяли, что в следующую ночь крокодил положит еще столько же где-нибудь в другом месте. Яйца лежали на глубине одного фута, в песке, на самом возвышенном месте высокого (до десяти футов) берега. Животное вырывает своей лапой яму, прикрывает яйца и оставляет их до тех пор, пока, спустя месяца три, река поднимется; тогда оно возвращается и живет с вылупившимися детенышами. Мы видели однажды в декабре против Тетте молодых крокодилов в обществе одного старого, плывших мимо острова. Желток яйца почти так же бел, как настоящий белок. По вкусу яйца крокодила похожи на куриные, может быть, с отзывом молочной яичницы, и не будь они противны людям по причине своего отвратительного происхождения, белые ели бы их с тем же наслаждением, как и черные.

Когда мы проходили мимо покрытых камышом берегов и низменных островов, главным занятием мужчин и мальчиков была охота за сензе (Aulacodus Swindernianus), животным величиною с большую кошку, но по виду скорее, похожим на свинью. Они зажигали камыш и, вооружась палками, копьями, луками и стрелами, стояли там группами, сторожа выходы, которыми испуганное сензе может бежать от приближающегося пламени. Темные густые массы непроницаемого дыма клубились по всей подветренной стороне маленького острова и скрывали охотников. Иногда вырывалось страшное море черно-желтого пламени и с ревом, шумом и треском вскидывалось далеко над высоким камышом. Испуганные животные кидались в сторону, и в дыму видны были разгоряченные охотники, которые плясали с неистовыми ужимками и палкой, копьем и стрелой убивали своих выгнанных огнем жертв. Над дымом [141] носились коршуны, готовые накинуться на саранчу (Mantis и Locusta), как скоро она покажется из огня. Маленькие вороны и сотни ласточек ревностно ныряют в дым и назад за убегающими от пожара насекомыми. Множество насекомых, спеша уйти от огня, прыгает в воду, и бойкие рыбы услаждаются редким пиршеством.

9 октября мы вернулись к “Пионеру", пробывши месяц в отсутствии. Экипаж судна пользовался дистиллированной водой, так как из Англии была выслана сгустительная машина, и с тех пор, как мы покинули корабль, на нем не произошло ни одного случая болезни; тогда как в несколько дней, которые простоял он в предшествовавшем году на этом же самом месте, на нем было весьма много лихорадочных случаев. Наши лодочники пили прямо речную воду, и трое белых матросов, которые еще никогда не бывали на африканских реках, несколько раз заболевали незначительною лихорадкою.


Комментарии

4. Говорят, епископ по дороге имел благоприятный случай исправить одну незначительную географическую ошибку, сделанную д-ром Ливингстоном, при открытии озера Ширва. Белый пар, стоявший тогда на плодородной долине у южного конца озера, привел к заключению, что озеро простирается на юг несколько далее, чем это действительно есть.

(пер. под ред. Н. Страхова)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Замбези и его притокам и открытие озер Ширва и Ниасса (1858-1864) Давида Ливингстона и Чарльза Ливингстона, Том 2. СПб.-М. 1867

© текст - под ред Страхова Н. 1867
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001