СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Прибытие “Пионера".— Миссионерство доставляется в Иоганна. — Епископ Макензи присоединяется к экспедиции на Ровума. — Вода спадает. — Возвращение на Коморские острова.— Иоганна. — Мы поднимаемся по Шире.— “Пионер" слишком глубоко сидит в воде. — Чарльз Ливингстон старается ускорить возделывание хлопка. — Недостаток агентов на восточном берегу сравнительно с западным берегом.— Тамошние стремления Англии. — Их цель.— Экспедиция необыкновенно успешна.— Поворот счастья.— Освобождаются невольники.— Епископ принимает приглашение владельца в Могомеро. — Визит аджава, хорошо задуманный, но плохо принятый. — Вынужденная схватка. — Возвращение от аджава. — Миссия епископа Макензи в Могомеро. — Мера ответственности д-ра Ливингстона.— Возвращение к судну.

31 января 1861 г. прибыло из Англии наше новое судно, “Пионер", и бросило якорь вне бара; но погода была бурная, и оно не отважилось войти в него до 4 февраля.

К этому времени прибыли два крейсера ее величества, привезшие епископа Макензи, а также оксфордскую и кембриджскую миссию к племенам Шире и озера Ниасса. Миссия состояла из шести англичан и четырех цветных с мыса Доброй Надежды. Мы были в затруднении, что нам делать с таким количеством людей. Достопочтенный епископ, охотно готовый, без дальнейших проволочек, начать свое дело, желал, чтобы “Пионер" доставил миссию вверх по Шире до селения Чибиза и там ее оставил. Но против этого были важные возражения. Так как португальское правительство отказалось открыть Замбези для судов других [36] наций, и чиновники его очень усердным образом выполняли систему, которая отвлечением рабочих сил делала страну лишенною значения как для чужеземцев, так и для них самих, то “Пионер" получил приказание исследовать Ровума. Он уже запоздал месяца два, и дождливое время на половину прошло. Поэтому, если бы путешествующее общество и было доставлено в селение Чибиза, то даже миссия должна была бы оставаться в нездоровой стране, при начале самого нездорового времени года, без медицинских спутников и без средств достигнуть здоровой возвышенности или вернуться к морю. Мы боялись, чтобы, при недостатке врачебных пособий и уменья обращаться с лихорадкой, не повторилась печальная судьба, которая постигла в Линианти подобную неудовлетворительную в медицинском отношении миссию. Хорошо, что мы сделали столь сильные возражения, так как мы нашли после, что наши пилюли от лихорадки, которые, епископ купил на мысе Доброй Надежды, как оказалось, были сделаны из дерьма, вместо снадобья. Епископ наконец согласился отправиться на военном судне “Лира" в “Иоганна" и там оставить сочленов миссии у консула ее величества, г. Сёнлэя, между тем сам он думал сопутствовать нам на Ровума, чтобы узнать не представляет ли удобного места для поселения страна в окрестности ее верхних вод, о которых рассказывали, что они выходят из Ниасса.

25 февраля “Пионер" бросил якорь в устье р. Ровума, которая, в противоположность большей части африканских рек, имеет великолепный залив и не имеет бара. Мы запаслись дровами и ожидали епископа до 9 марта, когда он прибыл на судне “Тира." 11-го пошли мы далее вверх по реке и увидели, что во время нашей остановки она спала фута на четыре или на пять. Ландшафт на нижней части Ровума лучше ландшафта на Замбези, потому что мы могли с моря видеть возвышенности. В восьми милях от устья мы оставили за собою деревья мангле, и по обоим [37] берегам потянулась превосходная цепь лесистых холмов. На этом хребте гор растет в изобилии и достигает значительной величины дерево, схожее с африканским черным эбеновым деревом, но имеющее более тонкие продольные волокна, чем эбеновое дерево. Людей было видно мало, а те, которые показывались, были арабского происхождения и, по-видимому, находились не в особенно хорошем положении. Быстрота течения Ровума была теперь так же сильна, как и в Замбези, но масса воды значительно менее. Некоторые броды были столь скудны водою, что наше судно, сидевшее в воде на пять футов, не могло идти. Когда мы поднялись по реке на тридцать миль, вода внезапно в двадцать четыре часа спала на семь дюймов. Так как мартовское половодье последнее в это время года, и, по-видимому, оно оканчивалось, то мы сочли благоразумным отвратить возможность годичного промедления тем, что без дальнейших проволочек повели судно к морю. Если бы экспедиция была одна только, то мы пошли бы вверх в лодках или пешком и сделали бы что можно в отношении к исследованию реки и верхней части озера. Но хотя миссия была частным предприятием и совершенно отдельна от нашего государственного назначения, однако мы охотно желали помочь нашим землякам в их благородном предприятии: так как наши цели были сходны, и таким образом, вместо того, чтобы следовать нашему собственному намерению, решились лучше вернуться на Шире, чтобы видеть безопасное поселение миссионерского общества и потом исследовать озеро Ниасса, a также и Ровума, начиная от озера Ниасса. В устье Ровума на борт “Пионера" забралась лихорадка, как мы полагали, вследствие того, что мы держались на якоре как раз возле одного канала, выходившего из-под дерев мангле. Она оставалась там до тех пор, пока не отделили вполне помещение машины от остального судна. Гниющая угольная пыль распространяла сильные испарения и поддерживала болезнь более года. [38]

Вскоре после того, как мы отплыли, лихорадка отдала “Пионера" почти совершенно в распоряжение первоначальной экспедиции по Замбези, и недолго спустя начальник ее стал управляться на океане также хорошо, как и на реке. Привычка определять на земле географические положения делает легкой задачей управление пароходом всего с тремя или четырьмя парусами на море; тут, если не набежать на берег, никто не пойдет наводить на ложную дорогу, a течение представляет сподручное извинение для всякого промаха.

Когда мы на возвратном пути пристали к Могилла, одному из Коморских островов, мы нашли на нем смешанное племя из арабов, африканцев и их завоевателей, туземцев с Мадагаскара. Так как они магометане, то у них есть мечети и школы, в которых, к нашему удовольствию, видели мы девочек обучают читать коран так же как и мальчиков. Учитель говорил, что он рассчитывается поштучно и получает десять долларов за каждого ребенка, которого учит читать. Сметливых детей выучивает он в шесть месяцев; но на тупых уходит года два. Отсюда мы переправились на Иоганна, чтобы забрать наших друзей, и, пробыв несколько дней на красивых Коморских островах, с епископом Макензи и его обществом пошли на парусах в Замбези по устью Конгоне. В семь дней достигли мы берега и поднялись по Замбези до Шире.

“Пионер", который строился под искусным главным надзором адмирала сэра Бальдвина Уолькера и покойного адмирала Вашингтона, преданного и высокоценимого друга этой экспедиции, был действительно превосходным судном и хорошо приспособлен для нашего дела во всех отношениях, за исключением глубокого сиденья в воде. Погружение в воду на пять футов оказалось слишком большим для плавания по верхней части Шире. Предполагалось что он будет погружаться только на три фута; но вес, [39] который был необходим, чтобы сообщить ему большую силу и сделать годным для океана, опускал его двумя футами глубже и был причиною многих больших и утомительных усилий при опускании якорей и работах на носовой части при снятии его с мели. Это почти ничего не значило бы для нас, если бы мы не теряли драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено выгоднее и несравненно приятнее на знакомство с обитателями, на исследование новых стран и на осуществление иного рода целей экспедиции. Однажды мы просидели четырнадцать дней на мели из рыхлого, наносного песку, между тем как под нами воды было всего на два, на три дюйма менее, чем на сколько сидело судно. Это замедление произошло от того, что при вытаскивании якорей течение повернуло судно широкою стороною против потока на мель, которая, как

только мы коснулись ее, стала постоянно нарастать сзади нас. Нам не хотелось оставить судно ниже селения Чибиза, чтобы людям не пришлось страдать от болотного воздуха (malaria) окружающей низменности; затруднительно также было и нести вверх вещи миссии. Нас ежедневно посещали толпы туземцев, во множестве приносившие нам жизненные припасы, гораздо более, чем мы в состоянии были употребить. Когда мы тащили “Пионера" по мелким местам, епископ, вместе с Горасом Уэллером и г. Скудаморе, всегда были готовы содействовать нам и работали так усердно на борте, как никто другой. Сиди в воде наше прекрасное маленькое судно только на три фута, оно в это время года могло бы с величайшею легкостью ходить вверх и вниз по реке; но в том виде, как тогда, поднявшись уже через несколько небольших отмелей, мы не могли опять спуститься на нем до декабрьского прилива. Оно могло идти вверх по отмели, но не могло спускаться по ней, так как сзади судна тотчас образовывалась куча песку, и течением подмывало песок под его бока. [40]

С того времени, как мы вторично появились между племенами по Шире, Чарльз Ливингстон со всем рвением направил свои силы на то, чтобы побудить обитателей возделывать хлопок для вывоза. “Ма-Роберт" был с такою течью, что пока он был у нас нам ничего нельзя было более сделать, как только купить небольшое количество очищенного хлопка и изготовленной туземцами пряжи для представления ее на испытание нашим друзьям в Манчестере, и внушить туземцам уверенность, что наши земляки могут прийти, чтобы скупить столько, сколько будет возделано. Многое из того, что мы таким образом купили, неисправимо испорчено вследствие течи в судне; но отосланные домой пробы были признаны за “тот именно вид хлопка, который более всего употребляется в Ланкашире", а пряжа, или, скорее, подобие пряжи, фунт которой мы покупали почти за английский пенс, возбудила удивление тамошних практических фабрикантов.

Теперь, когда мы лучше устроились, Чарльз Ливингстон продолжал ту же систему попыток обратить в капитал промышленные силы туземцев и с весьма успешным результатом. Хлопок скупался, очищался машиной и хотя мы, вследствие глубокого сиденья “Пионера" в воде, были ограничены площадью в неполные семь миль, однако же в три месяца собрали 300 фунтов чистого хлопка, которого фунт не стоил нам и одного английского пенса. В сравнении с тысячами тюков, идущих из других стран, это, конечно, было не много, но все же достаточно для доказательства, что хлопок превосходного качества может быть возделываем исключительно одним трудом туземцев, и что если бы не было торга невольниками, который скоро поглотит весь этот народ, то, в высшей степени вероятно, в немного лет свободный труд мог бы обратиться в капитал на всемирных рынках.

Никогда не имелось в виду, чтобы правительственная экспедиция занялась простым собиранием хлопка или [41] торговыми спекуляциями. Мы нашли, что страна Африки, в которой мы работали, в высшей степени пригодна для лучших разновидностей хлопковых растений; что туда введены уже два вида превосходного хлопка и на столько распространены самими туземцами, что там не нужно иных семян, и эти виды вполне вытеснили из страны туземные. Климат и почва найдены столь пригодными для возделывания этого растения, что нет нужды бояться уничтожения жатвы холодами, и по всему тому, что мы могли изведать, свободный труд здесь так же выгоден, как во всякой другой стране мира. Но сказывается сильный недостаток тех благ, которые бесспорно разлила Англия на западном берегу. Тут нет тех туземцев христиан, которых можно считать тысячами в Сиэра-Леоне и других местах и которые, каковы бы ни были их недостатки, обладают свойством быть надежными торговыми агентами у своих земляков. Старательно исследовав и сравнив оба берега и взяв в расчет то обстоятельство, что, может быть, большинство тех, на кого обращена была английская благотворительность, были низшие из низших — освобожденные африканские невольники, взвесив также надлежащим образом и мнения торговцев, которые в сильных словах выражали свои чувства, оскорбившись тем, что им препятствуют торговать людьми, как скотом, мы должны сказать, что поведение Англии на западном берегу, вот уже несколько лет, заслуживает удивления света. Ее благородство явится величественным в глазах потомства. Здесь, на восточном берегу, — явная противоположность. Нельзя найти ни одного надежного агента, не дается никакого воспитания, и никогда нельзя в виде агентов послать на некоторое расстояние невольников, разве дозволивши им грабеж и хищничество. Мы возлагали надежду на миссию, которая была теперь с нами, мы видели в ней зарю лучшей — как для португальцев, так и для [42] туземцев — системы, чем та, которая была в прошедшее время гибелью для всякого прогресса.

Экспедиция, не смотря на различные противодействовавшие обстоятельства, была совершенно счастлива до этого времени в стремлении к своей цели. Мы открыли, как видно будет впоследствии, поле для возделывания хлопка в 400 миль длиною, так как оно обнимало Шире и озеро Ниасса. Мы повсюду, куда доходили, приобретали доверие народа, и, если бы миссия университетов имела только умеренный успех, то в стране, имеющей гораздо больший объем, чем хлопковые поля южных штатов Америки, настала бы совершенно новая эра, так как вполне подтверждалось все, что мы прежде узнали о любви туземцев к торговле.

Мы были, между тем, как видно будет впоследствии, на поворотной точке нашего счастливого поприща и скоро пришли в столкновение с португальским торгом невольниками. Если кто-нибудь вспомнит о невыгодах, которые какая-нибудь страна переносит вследствие законов, только сковывающих торговлю и свободные коммерческие сношения то он скоро поймет, в какой сильной степени гибельна, для всякого преуспеяния та система, которая не только питает убийственную войну, но делает опасным возделывание земли даже и в мирное время.

Когда мы, наконец, достигли селения Чибиза, то услышали, что в стране манганджа идет война и торг невольниками сильно распространяется. Только, что прошла депутация от одного владетеля с горы Зомба, отправляющаяся к Чибиза, живущему в отдаленном селении, умолять его, чтобы он пришел сам или прислал лекарство для прогнания ваиао, ваиау или аджава, хищническая шайка которых опустошила страну. За несколько дней до того, как мы поднялись на судне, переправилась через реку, на пути своем в Тетте, большая толпа только что обращенных в неволю манганджа. Наместник Чибиза был приветлив и тотчас дал нам дозволение нанять столько людей для переноски на [43] холмы вещей епископа, сколько их согласится идти с нами. Поэтому мы, 15 июля, с достаточным числом людей отправились на возвышенность, чтобы показать епископу страну, которая по своему высокому и прохладному положению была в высшей степени удобна для постройки миссионерства. Наш первый дневной переход был длинен и утомителен. Несколько деревень, которые мы прошли, были бедны, и в них не оказалось жизненных припасов для наших людей; поэтому мы были вынуждены идти до 4-х часов пополудни, когда прибыли в небольшое селение Чипинду. Обитатели жаловались на голод и говорили, что у них нет ни жизненных припасов для продажи, ни хижин для нашего ночлега; но что если мы вздумаем пройти еще немного далее, то придем в селение, где можем поесть досыта. Мы, однако, зашли довольно далеко и решили остаться там, где были. До захождения солнца принесено было столько жизненных припасов, сколько нам нужно было купить, и так как угрожал дождь, то позаботились о хижинах для всего путешествующего общества.

В следующий день перед полуднем мы сделали привал в селении нашего старого друга Мбаме, чтобы взять новых носильщиков, потому что люди Чибиза, которые еще никогда не нанимались и не научились доверять нам, не хотели идти далее. Когда мы несколько отдохнули, Мбаме сказал нам, что сейчас пойдет через его селение толпа невольников на пути в Тетте. “Не потягаться ли нам?" спрашивали мы друг друга. Мы вспомнили, что все наше ценное частное имущество было в Тетте, что оно, если мы освободим невольников, могло быть в виде воздаяния уничтожено вместе с некоторою правительственною собственностью; но мы вспоминали также, что эта система охоты за невольниками преследовала нас там, куда она прежде не отваживалась проникнуть; что эти люди, под предлогом, будто бы они “наши дети", возмущали одно племя против другого, чтобы самим запастись невольниками, а это неизбежно должно [44] было уничтожить все наши старания, на которые мы имели дозволение португальского правительства,— и потому мы решились отважиться на все и, где можно, положить предел торгу невольниками, который теперь шел по пятам за нашими открытиями. Несколько минут спустя после того, как Мбаме разговаривал с нами, пришла толпа невольников — длинная вереница скованных мужчин, женщин и детей — и направилась вокруг холмов в долину, в которой лежало селение. Черные погонщики, вооруженные мушкетонами и украшенные различными безделушками, весело шли во главе, в середине и на конце вереницы. Иные из них на длинных оловянных рожках наигрывали весело звучащие пьески. Они, по-видимому, чувствовали, что совершили весьма благородный подвиг и могут гордо выступать с победными лицами. Но в ту же минуту, как эти парни увидали англичан, они как сумасшедшие бросились в лес, и даже так скоро, что мы видели только их красные шапки и подошвы ног. Остался один только начальник отряда, и так как он был впереди, то один из макололо крепко схватил его за руку. Оказалось, что он хорошо известный невольник прежнего коменданта в Тетте и, пока мы там находились, был нашим собственным слугою. Когда мы спросили его, как получил он этих пленных, он отвечал, что купил их; но когда мы сами осведомились у людей, они все, за исключением четырех, сказали, что взяты на войне. Пока происходило это осведомление, убежал и он. Пленники упали ни колени и, выражая благодарность, хлопали, по своему обычаю, изо всей силы в ладоши. Они таким образом совершенно были оставлены в наших руках и скоро шибко заходили ножи, чтобы освободить женщин и детей. Труднее было освободить мужчин, так как у каждого шея была в развилке крепкой палки от шести до семи футов длиною, которая держалась лежащею поперек горла железною полосою, заклепанною с обоих концов. Пилою, по счастью, найденною в багаже [45] епископа, мужчины один за другим выпущены на свободу. Когда женщинам оказано было, что они должны взять муку, которую несли, и приготовить завтрак себе и детям, они, казалось, сочли эту новость за слишком хорошую для того, чтобы действительно могло так быть. Но когда их несколько обласкали, они бодро принялись за дело и разложили большой огонь, в котором их кувшины должны были кипеть на невольничьих дубинах и колодках, их старых знакомцах в продолжение многих печальных ночей и многих томительных дней. Некоторым из детей было всего около пяти лет, а другим и того менее. Один маленький мальчик с детскою наивностью говорил нашим людям: “Другие нас связали и оставили голодными, вы — разрезали веревки и зовете нас есть; что вы за люди? Откуда это вы явились?" Две женщины были за день до того пристрелены, потому что они пытались развязать ремни. Это для того, сказано было прочим, чтобы воспрепятствовать их попытке бежать. Одна женщина разбила череп своему ребенку, потому что не могла нести своей ноши и ребенка. Один мужчина был убит топором, потому что он падал от усталости. Своекорыстие охотнее установляет над всем надзор, нежели прибегает к убийству; но при этой торговле мы неизменно находили, что своекорыстие пересиливается презрением к человеческой жизни и кровожадностью.

Епископа не было при этой сцене: он уходил купаться в небольшой речке ниже селения; но по возращении своем он самым живейшим образом одобрил то, что было сделано. Сначала брало его раздумье, но теперь он чувствовал, что если бы был на лицо, то присоединился бы к нам в этом добром деле. Когда у честного человека дело идет о том, следует ли спасти своего собрата по человечеству или нет, то логика тут не у места. Восемьдесят четыре человека, преимущественно женщины и дети, были освобождены, и когда им сказали, что они теперь свободны [46] и могут идти куда им угодно, или же могут остаться с нами,— все избрали последнее. Епископ благоразумно присоединил их к своей миссии, чтобы они воспитались как члены христианской семьи. Таким образом исчезло огромное затруднение при начале миссионерства. Обыкновенно нужны годы, прежде чем внушено будет умам туземцев на столько доверия, что их, будь они молодые или старые, можно побудить подчиниться руководству чужеземцев, которые предъявляют, что они будут руководиться побуждениями, противоположными мирской мудрости, и внушать привычки, чуждые и неизвестные им и отцам их.

На следующее утро мы пошли с нашим освобожденным обществом далее в селение Соче, при чем мужчины с радостью несли вещи епископа. Так как мы раз уже начали, то бесполезно было бы делать дело только вполовину; поэтому дорогой в одной деревне мы освободили еще восемь невольников. Но толпа торговцев с сотней почти невольников бежала из селения Соче, когда услышала о нашем поступке. Др. Кирк и четверо макололо преследовали их весьма энергически, но они счастливо ушли в Тетте. В селении Монгази освобождены были еще шесть пленников и два торговца невольниками продержаны всю ночь в плену, чтобы не дать им уведомить большую, еще впереди нас находившуюся, толпу. Они по собственной воле известили нас, что над ближайшей толпой надзор имеют служители губернатора; они даже предлагали нам привести нас к собственным агентам его превосходительства, но мы не желали взять их проводниками. Двое из черных людей епископа с мыса Доброй Надежды, бывшие когда-то невольниками, были теперь ревностными эмансипаторами и по собственному желанию приняли на себя обязанность стеречь пленных торговцев в течение ночи. Наши герои так были озабочены тем, чтобы держать их под верным надзором, что, вместо того, чтобы сменять друг друга и дежурить одному за другим, они содержали караул оба [47] разом до четырех часов утра, когда сон мало-помалу одолел обоих, и сторожимые пленники воспользовались случаем и убежали. Один из сторожей, заметив пропажу, бросился из хижины и закричал: “Ушли, пленников нет, и мое ружье, да и женщин захватили! Огня! Все огня!" Ружья и женщины, однако, были не тронуты; торговцы невольниками были слишком рады и тому, что могли сами уйти. На следующий день в другом селении было освобождено еще пятьдесят невольников; вся толпа была совершенно голая, но оставалось еще достаточно выбойки, чтобы одеть их и, вероятно, лучше, чем они когда-нибудь прежде одевались. Начальник этой вереницы, которого мы знали как агента одного из первых купцов в Тетте, сказал, что на все, что они делали, у них было разрешение губернатора. В этом мы вполне были убеждены и без его слов. Совершенно невозможно предпринять там что-нибудь без ведения и разрешения губернатора.

Часть возвышенности, которую желал осмотреть епископ, прежде чем избрать место поселения, принадлежала Чивава или Чибаба, самому мужественному и самому великодушному из владельцев манганджа, каких мы встречали во время нашего первого путешествии. Когда мы достигли селения Нзамбо на горе Чирадзуру, то услышали, что Чибаба умер и вместо него владетелем стал Чигунда. Чигунда просил епископа, — очевидно по собственному побуждению, хотя, может быть, и узнавши, что тот намеревается поселиться где-нибудь в стране, — придти и расположиться на житье у него в Могомеро, причем он прибавил, что там довольно места для них обоих. Это искреннее и свободное приглашение произвело значительное впечатление на душу епископа и, по-видимому, решило вопрос. Если бы он мог ожидать, что запасы его будут доставляться вверх по реке, то он выбрал бы место, расположенное ближе к Шире; но португальцы, претендовавшие на Шире, хотя они никогда [48] не бывали даже и в устье ее, закрыли ее точно так же как и Замбези.

Наши надежды обращены были на Ровума, как на свободный путь к озеру Ниасса и в обширные внутренние страны. Пароход для озера был уже заказан, и епископ, заметивший выгодную особенность возвышенности, простиравшейся бесконечно далеко на север, лучше желал быть ближе к озеру и Ровума, чем к Шире. Так как он решился поселиться в Могомеро, то, чтобы воспрепятствовать истреблению жителей в стране, сочтено было желательным посетить владетеля аджава и убедить его, чтобы он прекратил свои набеги за невольниками и кражу людей и направил силы своего народа к мирным занятиям.

Утром 22-го нас известили, что аджава были близко и сожгли селение в нескольких милях от нас. Мы оставили освобожденных невольников и пошли искать встречи с этими бичами страны. По дороге встретили мы толпы манганджа, бежавшие от лица яростной войны. Эти бедные, изгоняемые охотой за невольниками беглецы, как водится, должны были покинуть все жизненные припасы, которыми они обладали, за исключением небольшого количества, какое могли унести на своих головах. Мы проходили одно маисовое или бобовое поле за другим; они стояли созревшие для жатвы, но собственников не было. Селения были все покинуты; одно, в котором мы за два года перед тем завтракали и видели значительное число мужчин, мирно ткавших выбойку, и которое мы между собою назвали “красой холмов", было выжжено; зерновые запасы были наложены в повозки и рассыпаны по всей равнине и по всем дорогам; ни победители, ни побежденные не в состоянии были увезти их. Около двух часов увидели мы дым горящих селений и услышали победные клики, смешанные с воплем женщин из манганджа, которые оплакивали своих убитых. Тогда епископ призвал нас к усердной молитве, a когда мы поднялись с колен, то увидели длинную вереницу [49] воинов аджава, идущих с своими пленными по склону холма. Первые из возвращавшихся победителей только что вошли в свое собственное ниже лежащее селение, и мы слышали как женщины приветствовали их криками: “лиллилоо." Увидя нас, старшина аджава покинул дорогу и, чтобы вполне рассмотреть наше общество, поместился на муравьиной куче. Мы кричали, что пришли поговорить с ними, но некоторые манганджа, следовавшие за нами, заорали: “Наш Чибиза пришел!" Чибиза был известен за великого колдуна и полководца. Аджава побежали оттуда с воплем и криками: “нкондо! нкондо!" (война! война!). Мы слышали слова манганджа, но в ту минуту нам не казалось, чтобы они могли уничтожить все наши уверения о мире. Пленные бросили свои ноши на дороге и бежали на холмы. Из селения самым поспешным образом вышла большая толпа вооруженных и через несколько секунд все они были вокруг нас, хотя, по большей части, спрятавшись за выдающиеся камни и в длинной траве. Мы тщетно заверяли, что пришли не сражаться, а поговорить с ними. Они не хотели слушать и имели для того, как мы после догадались, достаточное основание в крике: “наш Чибиза!" Гордые только что одержанною победою над тремя селениями и вполне уверенные в легкости ее над простою горстью людей, они начали пускать свои отравленные стрелы и пускали их с большою силою на сто ярдов и ранили в руку одного из наших спутников. То, что мы медленно отступали на подымавшуюся от селения высоту, заставило их только ревностнее стараться помешать нам уйти. В уверенности, что это отступление есть свидетельство страха, они накинулись на нас с кровожадной яростью. Некоторые в отвратительной пляске приблизились ярдов на пятьдесят; одни, совершенно окружая нас и пользуясь густо расположенными камнями и длинною травою, старались отрезать нам отступление, между тем как другие уходили с своими женами и большою толпою невольников. Четверо [50] были вооружены мушкетонами. и мы нашлись вынужденными для самосохранения отвечать на их огонь и прогнать их. Когда они увидели ряд ружей, то весьма скоро отстали и пустились бежать; но иные прокричали нам с холмов утешительное известие, что будут преследовать нас и перебьют, когда мы заснем. К нам перебежали только двое пленных, но вероятно при замешательстве разбежалась большая часть захваченных в этот день. После голодного, утомительного и в высшей степени неприятного дня, мы вернулись в селение, покинутое нами утром.

Хотя мы и не могли сделать себе никакого упрека за наше поведение, однако, мы чувствовали себя взволнованными тем, что случилось. Это был первый случай нападения на нас туземцев или нашего столкновения с ними. Хотя мы постоянно сознавали, что можем быть вынуждены к самозащищению, однако, при этом случае были менее подготовлены, чем обыкновенно. Так как здесь вовсе не ожидали дичи, то у людей было только по одному заряду, у предводителя их не было револьвера, а ружье, из которого он обыкновенно стрелял, оставлено было на судне, для предохранения его от сырости в это время года. Если бы мы лучше знали, какое влияние оказывает невольничество и убийство на характер этих кровожадных хищников, то прежде, чем идти к ним, мы постарались бы послать вестников и подарки.

На следующий день пришел посетить нас старый владетель Чинсунсе. Он побуждал епископа идти с ним и расположиться у него на житье. “Чигунда," говорил он, “только дитя, а епископу скорее следует жить у отца, чем у дитяти." Но цель старика иметь в миссии защиту против аджава — была так очевидна, что его приглашение было отклонено. Прося же нас прогнать хищников, чтобы ему можно было жить в мире, он употребил хитрость, заставив значительное число своих людей запыхавшись ворваться в селение с известием, будто аджава [51] недалеко от нас. Когда же ему было внушено, что мы никогда не сражаемся, разве только когда на нас нападут, как это случилось день тому назад, и что мы пришли к ним споспешествовать миру — научить их покланяться Высочайшему Существу, прекратить продажу своих детей и вести торговлю между собою другими предметами, а не самими собою; он поднялся и отрывисто отвечал: “так я мертв уже!"

Епископ, видя, что вверившийся ему теперь народ уводится в неволю шайками человекокрадов, почувствовал сострадание, как почувствовала бы большая часть англичан, и предложил тотчас отправится для освобождения захваченных в плен манганджа и изгнать из страны хищников-аджава. На это предложение все отвечали самым живым сочувствием, за исключением д-ра Ливингстона, который восстал против него на том основании, что для епископа лучше будет выжидать и посмотреть, как подействует урок, только что полученный охотниками на невольников. Очевидно, аджава были подстрекнуты португальскими агентами из Тетте, а между у манганджа нет никакого единства, на которое можно было бы действовать. Могло случиться, что аджава дадут уговорить себя к чему-нибудь лучшему, хотя это и не представлялось весьма вероятным, так как они уже давно привыкли поставлять невольников на квиллиманский рынок. Но манганджа порознь легко могли быть побеждены всяким врагом; по старой вражде они с радостью смотрели, когда с их ближайшими соседями случались несчастия. Мы советовали им соединиться против общего врага их страны и прямо прибавили, что мы англичане совсем не будем вступаться в их споры. Когда епископ спросил, будет ли он, в случае, если манганджа опять попросят помощи против аджава, обязан удовлетворить их просьбу, — др. Ливингстон отвечал: “Нет, они будут надоедать вам своей навязчивостью, но вы не вмешивайтесь в раздоры туземцев." [52] Об этом совете честный человек с почтением упоминает в своем дневнике. Мы были довольно обстоятельны в рассказе о том, что произошло на холмах в продолжение нескольких дней нашего соединения с миссией университетов, так как из-за того, что упомянутый совет был пренебрежен, вина была взвалена на плечи д-ра Ливингстона, как будто миссионеры не подлежали личной ответственности за свою позднейшую деятельность. Честный епископ Макензи, бесспорно, обладал слишком большою правдивостью, чтобы не признать этого. Участие членов экспедиции на Замбези в деятельности миссии епископа теперь прекратилось, потому что мы вернулись к судну и готовились к нашему путешествию на озеро Ниасса. До сего времени мы, если это нужно, с радостью берем на себя всю ответственность. Если же впоследствии епископ сделал ошибку при известных столкновениях с обращавшими в неволю,— за это имел он голос всего при нем находившегося общества. Таким образом те, которые лучше всего знают особенные обстоятельства и любвеобильное направление этого доброго сердцем человека, менее всего могут порицать его. Мы покинули наших друзей в миссионерстве в следующем положении и при следующих обстоятельствах.

Покамест епископ решился поместить свое миссионерство на небольшом мысе, образуемом извивами маленькой светлой реки Могомеро, такой холодной, что члены совершенно коченели, при купанье в ней утром в июле. Выбранное место было приятным для глаз местоположением и вполне было окружено стройными тенистыми деревьями. Полагали, что оно будет служить резиденцией до тех пор, пока епископ не приобретет точных сведений , о прилежащей стране и политических отношениях народа и не выберет здорового и удобного положения для постоянного центра христианской цивилизации. Все возбуждало прекрасные надежды. Погода была превосходная: она [53] походила на самую приятную часть английского лета; жизненные припасы добывались весьма дешево и в большом изобилии. Епископ с особенным жаром стал изучать язык, г. Уэллер начал строить, а г. Скудаморе импровизировал род маленькой школы для детей, — самое лучшее из всех существующих средств к изучению языка, не имеющего письмен.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

Новая поездка на озеро Ниасса. — Транспорт лодки мимо водопадов. — Горбатый оратор.— Маленькое озеро Памаломбе.— Признаки болотного воздуха (malaria). — Озеро Ниасса. — Глубина. — Величина. — Фигура. — Заливы. — Горы и бури. — Толпы народа. — Печенье из комаров. — Рыба, санджика и т. д. — Кажущаяся леность народа. — Нечувствительность кожи. — Сети из буазе. — Ткань из коры деревьев. — Красота a la “пелеле". — Великодушие Маренга. — Ужасы внутреннего торга невольниками. — Воры; первая покража, которой мы подверглись в Африке. — Могилы туземцев.— Мазиту или Зулу. — Четырехдневное разделение. — Бугристые дороги. — Человек — враг человека.— Наш гадатель на зерни исчезает, но появляется снова.— Слоны.— Арабы из Катанга. — Арабская география Танганиика и Ниасса. — Торг невольниками. — Хижины из камыша в папирусе. — Молодых женщин уводят на продажу. — Сметливая старуха. — В селении Микена мы встречаем хищнических аджава. — Атлетические забавы слона.

6 августа 1861 г., несколько дней спустя по возвращении из Могомеро, др. Ливингстон и др. Кирк, вместе с Чарльзом Ливингстоном, отправились на озеро Ниасса в легкой четырехвесельной лодке с одним белым матросом и двадцатью человеками свиты. По дороге мы нанимали людей нести лодку на расстоянии сорока миль вдоль Мурчисоновских водопадов, за аршин выбойки в день. Так как это сочтено было высокой платой, то людей, охотно предложивших свои услуги, явилось вдвое более, чем сколько было нужно. Главное затруднение представлялось в ограничении их числа. Целые толпы следовали за [55] нами; и если мы утром не записывали имена нанятых носильщиков, то вечером заявляли притязания и те, которые помогали путешествию всего только последние десять минут.

Мужчины одного селения доставляли лодку до другого ближайшего, и все наше дело ограничивалось тем, чтобы сказать старшине нового селения, что утром мы возьмем свежих людей. Он видел расплату нашу с первой партией и его люди были готовы к определенному времени, так что мы не теряли нисколько времени в ожидании носильщиков. Когда транспорт становился тяжел, они часто производили громкий шум, но болтанье и крики не захватывали у них дыхания. Страна была бугриста и не отличалась богатствами земли, но была покрыта травою и редким лесом. Чтобы очистить дорогу нашим ликующим спутникам, которые были довольно добры, чтобы считать лодку свидетельством мирных намерений, по крайней мере в отношении к ним, было свалено несколько маленьких дерев. Переходили через несколько незначительных потоков, самыми большими из которых были Мукуру-Мадсе и Лезунгве. Обитатели по обоим берегам были теперь приветливы и услужливы. То, что у нас была лодка и, следовательно, возможность переправляться, не завися от челнов, породило в них вежливость, которой не было заметно при прежнем нашем посещении.

Часто бывает изумительная противоположность между соседними селениями. Одно находится в состоянии счастия и преуспеяния; в нем хорошие хижины, обильная пища и туземные ткани; население его прямодушно, доверчиво и охотно продает жизненные припасы; между тем в ближайшем от него жители владеют плохими хижинами, недружелюбны, недоверчивы, дурно кормятся, бедно одеваются и ничего не имеют для продажи, хотя окрестная страна также плодородна, как и окрестность их достаточных соседей Мы, большею частью, держались реки, чтобы пользоваться спокойными местами для хода на парусах; но далее внутрь [56] страны лежит относительно ровная местность, по которой бы могла быть проведена хорошая дорога. Некоторые из пяти главных водопадов очень велики, так как река на протяжении 40 миль падает на 1,200 футов. Миновавши последний водопад, мы навсегда спустили нашу лодку на широкие и глубокие воды верхней Шире и в сущности были на озере, потому что слабое течение указывает только на незначительную разницу уровня. Русло широко и глубоко, но течение в начале довольно извилистое и делает длинный изгиб к востоку, до места в пяти или шести милях у подошвы горы Зомба. Туземцы считают Верхнюю Шире продолжением озера; ибо о воде, названой нами рекою и приближающейся к озеру Ширва, несколько к северу от гор, они говорили, что бегемоты, “которые любят бродить по ночам," из одного озера переходят в другое. Там страна плоская и нужно только немного пройти по суше. Быстрота течения здесь редко превышает один узел в час, между тем как на Нижнем Шире достигает полутора и двух узлов. Наш шедший берегом отряд макололо сопровождал нас вдоль правого берега и прошел мимо тысяч беглецов из манганджа, которые незадолго были вытеснены аджава из своих селений, расположенных на противоположных холмах, и теперь живут на этой стороне во временных хижинах.

Почва была сухая, жесткая и покрыта деревьями мопане; но некоторые манганджа заняты были вскапыванием земли и посевом небольшого количества зерен, захваченных с собою. На тех манганджа, жизненные припасы которых были унесены или сожжены аджава с участием португальских торговцев невольниками, уже заметно было действие голода. Оратор, или первый министр одного владетеля, по имени Калонджере, был горбатый карлик, плавный говорун, сильно старавшийся довести нас до того, чтобы мы переправились и прогнали аджава; но он не мог отрицать, что сам же Калонжере продажею людей привлек [57] в страну этих охотников за невольниками. Это — уже другой горбатый карлик, которого мы нашли на таком важном посте; первый был министром одного владетеля батонга на Замбези.

Идя далее на парусах, мы потревожили много белогрудых корморанов; этот вид мы видели ловившим рыбу между водопадами. Со многими другими дикими птицами, они находили здесь себе пристанище ночью на тихо катящейся воде, а днем сидели сонные на деревьях и в тростнике. В реке видно было много бегемотов, и один из них вытянул свою широкую пасть так близко к спине д-ра Кирка, точно хотел проглотить всю заднюю часть лодки; животное было так недалеко, что, раскрывая рот, наплескало воды на скамьи в лодку, но не сделало ей вреда. Избегая большой хищнической шайки аджава, бродившей по левому берегу Шире, мы постоянно держались правого берега, или западной стороны, вместе с нашим идущим по берегу отрядом вдоль небольшого озера Памаломбе. Это небольшое озеро длиною от десяти до двенадцати миль и шириною от пяти до шести. Оно почти со всех сторон окружено широким поясом папируса, который так густ, что мы едва могли найти открытое место к берегу. Растения вышиною от десяти до двенадцати футов растут так близко друг к другу, что между ними нет свободного прохода воздуху, и оттого развивается так много сернисто-водородного газа, что низ лодки в одну ночь сделался черным. Мириады москитосов, как вероятно они всегда делают, возвещали о присутствии болотного воздуха (malaria).

Мы поспешили прочь от этих нездоровых мест, принимая внимательность москитосов за намек, что мы должны поискать более приятных квартир на здоровых берегах озера Ниасса. Когда же мы на парусах вошли в него 2 сентября, то почувствовали себя освеженными большею прохладой воздуха, происходившей от этой обширной массы воды. Первый вопрос, который занимал нас, была [58] глубина. Она обозначалась цветом воды, которая в идущем вдоль берега поясе, шириною от четверти до половины мили, ярко-зеленого цвета, а лотом поражает темно-синею или индиговою окраскою индийского океана, составляющею цвет главной массы Ниасса. В Верхнем Шире нашли мы глубину от девяти до пятнадцати футов; но когда проходили по западной стороне озера, почти в миле от берега, вода была глубиною от девяти до пятнадцати сажен; потом, когда мы обходили вокруг большого мыса, который, в честь нашего превосходного друга, королевского астронома на мысе Доброй Надежды, назвали мысом Мэклера, наш лот с бичевою в тридцать пять сажен совсем не доставал дна. Мы направились вдоль западного берега, состоявшего из ряда бухт, и нашли, что, где дно близ берега и на милю около было песчано, глубина изменялась от шести до четырнадцати сажен. В одной скалистой бухте, приблизительно под 11° 40' широты, нашли мы дно на ста саженях, хотя вне этой бухты не могли найти дна с бичевой в 116 сажен; но это бросанье лота было неудовлетворительно, так как шнур оборвался при вытаскивании. По нашим теперешним сведениям судно могло бы держаться на якоре только около берегов.

Когда мы оглянулись на южный конец озера Ниасса, то нашли, что рукав его, из которого вытекает Шире, длиною около тридцати миль и шириною от десяти до двенадцати миль. Когда же обогнули Мэклер и взглянули на юго-восток, то увидели другой рукав, тянувшийся миль на восемнадцать к югу и шириною от шести до двенадцати миль. Эти рукава придают южному концу вид вилки, и если призвать на помощь немного фантазии, то можно сравнить его с “сапогом" Италии. Самая узкая часть, от восемнадцати до двадцати миль, около лодыжки. От этого места озеро на север расширяется и в верхней трети, или четверти имеет ширину от пятидесяти [59] до шестидесяти миль. Длина его достигает выше 200 миль. Оно имеет направление почти вполне прямо с севера на юг. Большого изгиба на запад, который отмечен на всех прежних картах, нельзя было открыть ни посредством компаса, ни с помощью хронометра, а часы, которыми мы пользовались, были превосходные. Время года было весьма неблагоприятное. “Дым" наполнял воздух непроглядным туманом, а равноденственные бури делали для нас невозможною переправу на восточный берег. Когда мы замечали тень от солнца, восходящего из-за лежащих на востоке гор, мы делали эскизы и измерения этих гор в различных широтах, дававшие нам возможность определить приблизительные размеры ширины озера. Эти размеры согласовались с временами, которые туземцы употребляют на переход озера вброд в различных местах, напр. у Ценга и Моламба. Почти у начала верхней трети озером можно проходить, пользуясь островом Чизумара, — название, означающее на языке туземцев “окончание"; однако на это уходит еще несколько дней.

Кажется, как будто озеро со всех сторон окружено горами, но впоследствии обнаружилось, что эти красивые, покрытые деревьями, выси на западе были только краями больших возвышенностей. Как все узкие, окруженные возвышенностями озера, Ниасса посещается внезапными и ужасными штормами. Мы были на нем в сентябре и октябре, может быть в самое бурное время года, и не раз были захвачены штормом. Иногда, в то время, как мы, при тихом ветре, приятно шли на парусах по голубой влаге, внезапно и без предостережения раздавался звук идущего шторма, бушевавшего на своем пути с толпами ужасающих волн. Однажды утром были мы захвачены клокотавшим вокруг нас озером и, не будучи в состоянии ни идти вперед, ни вернуться, бросили якорь на семи саженях глубины в расстоянии мили от берега. Яростный прибой к берегу разбил бы в щепки нашу слабую ладью, [60] если бы мы вздумали пристать к берегу. Волны, которых мы больше всего боялись, катились тройками, обращая свои гребни в пену, стремившуюся сзади их. За каждым тройным зарядом следовала короткая пауза. Если бы какая-нибудь из этих седогривых волн ударила в нашу утлую ладью, то ничто не могло бы спасти нас, потому что они шли с непреодолимой силой; к озеру, к берегу и во все стороны от нас они разбивались в пену, но мы ускользнули. Шесть тяжких часов боролись мы с этими ужасными трио, из которых каждое могло заключать в своей седой голове конец нашей экспедиции. Низкое, темное, одинокое, странной формы облако медленно спускалось с гор и долго провисело прямо над нашими головами. Стая козодоев (Cometornis vexillarius), никогда не показывающихся днем, в бурю парила над нами, как птицы злого предзнаменования. Наши черные судовщики заболели морскою болезнью и были неспособны бодрствовать или держать переднюю часть лодки носом к озеру. Туземцы и наш, шедший по берегу, отряд стояли на высоких скалах, смотрели на нас и, когда волны, казалось, поглощали лодку, вскрикивали: “они погибли! они все мертвы!" Когда, наконец, буря укротилась и мы невредимо достигли берега, они от души приветствовали нас, как после долгого отсутствия. С этого времени мы безусловно полагались на мнения нашего морехода, Джона Нейля, который, так как он был рыбаком на берегах Ирландии, умел плавать на лодке у бурного берега. По его совету мы часто целый день просиживали на берегу озера и поджидали пока уляжется волнение. Он еще никогда не видывал таких волн. Мы должны были каждую ночь вытаскивать лодку на берег, чтобы она не утонула, сорванная с якоря. Таким образом, если бы мы не думали, что штормы свойственны особому времени года, то назвали бы Ниасса “озером бурь".

С запада озеро Ниасса не имеет больших притоков воды. Пять рек, замеченных нами на походе, по-видимому, в это время не так много приносили воды, как [61] уносила Шире. Они были от пятнадцати до тридцати ярдов шириною, и некоторые слишком глубоки для перехода в брод; но испарение должно быть весьма значительным. Если эти реки вместе с другими почти той же величины, притекающими с гор на востоке и севере, наполняются дождями, то можно ограничиться ими для объяснения повышения воды в озере без какой-нибудь большой реки. Туземцы, обитающие у северного конца, утверждали, что там нет никакой большой реки, хотя это казалось бы почти необходимым, чтобы объяснить постоянное течение Шире. Явственные белые пометки на скалах показывают, что во время дождей вода озера долго стоит на три фута выше пункта, до которого она спадает к концу сухого времени года. Дожди начинаются здесь в ноябре, а постоянное возвышение воды в Шире наступает только к январю. Западная сторона озера Ниасса, за исключением большой гавани к западу от мыса Мэклера, состоит, как выше было сказано, из ряда небольших бухт почти одинаковой формы; так, в каждой есть отлогая песчаная отмель и кремнистый берег и каждая от своей соседки отделяется скалистым мысом и отдельными скалами, лежащими в озере на некотором расстоянии. Упомянутая большая юго-западная бухта составила бы великолепную гавань, единственно удобную из всех, виденных нами на западной стороне.

Страна, непосредственно лежащая у озера, низменна и плодородна, хотя по местам болотиста и обитается большими стаями уток, гусей, цаплей, хохлатых журавлей и других птиц. В южной части нам иногда попадались богатые равнины длиною от десяти до двенадцати миль, ограниченные кажущеюся высокою цепью лесистых холмов, идущих почти параллельно с озером. На севере горы становятся выше и представляют много великолепных видов, в которых горные цепи громоздятся одна на другую до бледных, высоких абрисов, рисующихся на небе, [62] ограничивающем горизонт. Еще далее к северу равнина становится уже и, наконец, вблизи места, где мы повернули, она совсем исчезает, и горы подымаются прямо из озера, образуя северо-восточные границы местности, которая была нам описана как обширная возвышенность, удобная для скотоводства и земледелия и теперь только отчасти занятая одним племенем зулу, вышедшим за несколько лет с юга. Эти жители владеют большими стадами скота и постоянно возрастают в числе, присоединяя к себе другие племена.

Еще никогда мы не видали в Африке такого густого населения, как на берегах озера Ниасса. В южной части почти непрерывная цепь селений. На берегу почти каждой маленькой песчаной бухты стояли черные толпы народа и смотрели на новое среди них явление — лодку под парусом. Где мы только ни выходили на берег, нас в несколько секунд окружали сотни мужчин, женщин и детей, спешивших вытаращить глаза на “чиромбо" (диких животных). Видеть этих животных во время кормления было величайшим удовольствием. Львы и обезьяны зоологического общества никогда не привлекали большей толпы любопытных, чем мы в это время. Мы в сущности подобны были бегемоту, при первом его появлении между цивилизованными на берегах Темзы. Дивящаяся толпа теснилась вокруг нас в обеденное время и образовывала чащу черных тел, которые, по-видимому, все смотрели на нас с глубочайшим интересом; но они добродушно оставались за чертою, проводимою нами на песке, и оставляли нам место для еды. Вообще они были вежливы. Дважды зашли они на столько, что подняли края нашего паруса, который заменял нам палатку, в роде тех, какие делают у нас мальчики со странствующими зверинцами. Они называли нас действительно “чиромбо", что означает только диких животных, которых можно есть, но они не имели никакого понятия о том, что мы поняли их мысль. С нас не [63] взыскивалось никакого штрафа и не требовалось никакой подати. Только в одном селении жители были наглы, но это потому, что были “благодушны" от пива. Они обрабатывают почву в обширных размерах и возделывают значительные количества риса и бататов, также как и маиса, мапира и проса. На севере, однако, главное произведение маниок, который, также как и рыба, сохраняется до тех пор, пока не получит острого вкуса; он составляет главное средство для поддержания жизни жителей. Одну часть года жители по северной стороне озера имеют жатву, доставляющую пищу особого рода. Когда мы в этом направлении подходили к нашему пределу, мы заметили облака, как будто дыма от травы, горевшей за мили расстояния. Они шли в юго-восточном направлении, и мы думали, что невидимая нам земля противоположной стороны недалеко, и что мы близки к концу озера. Но на следующее утро мы прошли сквозь одно из облаков на нашей собственной стороне и открыли, что это не дым и не туман, а бесчисленные миллионы чрезвычайно маленьких мошек, называемых “кунго" (облако или густой туман). Они наполняли воздух до неизмеримой высоты и кишели на воде, так как были слишком легки, чтобы погрузиться. Пока шли сквозь это живое облако, мы должны были закрыть глаза и рот; они стукались в лицо как мелкий навеваемый снег. Тысячи мошек ложились в лодку, выделяясь из облака. Ночью люди сбирали этих мелких насекомых и заваривали их толстыми лепешками, составляющими лакомство. В одной лепешке миллионы мошек. Нам предложили лепешку из кунго в дюйм толщиною и величиною с синий колпак шотландского крестьянина; она была весьма темного цвета и вкусом напоминала икру, или посоленную саранчу.

В озере нашли мы множество превосходных рыб, и почти все были новые для нас. Мпаза или санджика, которую др. Кирк признал за вид карпа, шла в реки [64] метать икру, как делает у нас лосось; самая большая из виденных нами была длиною больше двух футов; это превосходная рыба и самая лучшая из всех, какие мы когда-нибудь едали в Африке. В августе и сентябре она выходит из рек и доставляет живое и выгодное занятие многим рыбакам, которые в другое время и не думают о ее существовании. Устраиваются запруды и в каждой из них устанавливается большая корзина в виде западни, сквозь единственное, извилистое отверстие которой рыба, раз туда попавши, не имеет достаточно сноровки выйти назад. В небольшом расстоянии ниже запруды поперек от берега к берегу протянута сеть, так что кажется чудом, как вообще самая умная санджика может пройти, не попавшись в плен. Может быть, ночью она находит дорогу вверх по реке; но воскресенья или “запретного времени" нет в этой стране ни для людей, ни для рыб. Озерная рыба ловится преимущественно сетями, хотя иногда можно видеть удящих со скал мужчин и даже женщин с маленькими детьми на спинах.

Сеть с мелкими петлями употребляется для лова молодого выводка серебристой породы, похожей на щучку, когда она бывает длиною дюйма в два; за один раз часто попадают тысячи. Мы однажды получили к обеду в подарок полное большое ведро; вкус рыбы был такой, как будто она варилась с примесью хинина, это вероятно потому, что в ней оставили желчные пузыри. В глубоких местах некоторые виды ловят, опуская в воду рыбьи корзины, прикрепляемые длинной бичевой к плоту вокруг которого часто обвязывается значительное количество кормовой, или сорной травы для произведения тени, завлекающей живущую в глубине рыбу. Рыбною ловлею занят целый флот прекрасных челнов. Люди на них с длинными веслами и действуют ими стоя. Они иногда отваживаются выезжать даже и при значительном волнении. Наш макалоло признал, что озерные жители превзошли [65] их в управлении челнами; они неохотно шли и по Замбези, когда дул сильный ветер. Первое впечатление, производимое обитателями озера Ниасса, то, что они далеки от трудолюбия или, выражаясь яснее, находятся под игом очевидной лености. В течение дня под тенистыми деревьями вдоль берега можно видеть целые группы, лежащие в глубоком сне и, по-видимому, проводящие весьма покойную жизнь. Но, при несколько лучшем знакомстве, первое впечатление изменяется, и оказывается, что эти денные сонливцы проводят большую часть ночи в прилежном труде. После полудня они начинают двигаться, отыскивают и чинят свои сети, работают около челнов и вьют свои бечевки. Вечером они отплывают на лучшие рыбные станции, и большую часть ночи бедные парни мучатся в воде, возясь со своими сетями. К тому же они страдают от лихорадки. Мы видели лишаеподобные сыпи на их ртах, выражающие выздоровление, и находили, что на них действует холод, хотя их кожа нечувствительнее и в отправлениях гораздо ленивее нашей. Поэтому усвоение туземных обычаев, которое многие советуют, потребовало бы изменения нашей весьма чувствительной кожи. Наши бороды за неделю отрастают на столько, на сколько у туземцев в месяц.

Хотя в озере много крокодилов и некоторые необыкновенной величины, однако рыбаки говорили, что редко случается, чтобы эти пресмыкающиеся утащили кого-нибудь. Когда крокодилы могут находить изобилии рыб, их естественную пищу, они редко нападают на людей; но при приливе, когда они не в состоянии видеть в мутной воде своей добычи, весьма опасны.

Мужчины и мальчики занимаются собиранием буазе, приготовлением нитей и деланием длинных сетей. Узлы сети отличаются от наших, потому что туземцы постоянно делают то, что матросы называют рифовыми узлами, но вяжут иглой, похожей на употребляемую нами. По одежде [66] из туземной выбойки, носимой в некоторых южных селениях, видно, что непременно значительное число рабочих рук и терпеливых душ занято возделыванием хлопка и многоразличными медленными процессами, которые должен он пройти прежде, чем изготовится ткань на ткацком станке туземца. Кроме этой отрасли промышленности повсюду, с одного конца озера до другого, распространена мануфактура ткани из внутренней коры одного еще неописанного дерева, принадлежащего к растительной группе цизальпиниевых. Нужно столько же терпения, сколько и времени, чтобы снять эту кору, потом битьем и разминанием сделать ее мягкою и гибкою. Страшное количество одежды из коры указывает на каждогодное истребление неизмеримого числа дерев, и, однако, прилежащие высоты все еще покрыты полезным лесом.

Жители по озеру вовсе не красивы; женщины, — употребляя в отношении к прекрасному полу самое нежное из наших выражений, — весьма противны. Обыкновенно они делают себя даже отвратительными вследствие средств, употребляемых ими для придания своим особам красоты и привлекательности. Пелеле, или украшение верхней губы носят все дамы; самое ценное из них — из чистого олова, выкованное в виде маленького блюдца; иное сделано из белого кварца и придает носящей его вид, как будто она проткнула себе сквозь губу дюйм или еще более прайсовской патентованной свечи, которая и торчит у кончика носа. Иные дамы, не довольствуясь пелеле в верхней губе, доходят до крайности, как это часто делают дамы, и вдевают еще одно в нижнюю губу сквозь отверстие, находящееся почти против нижних десен. Некоторые пелеле делаются из кроваво-красного сорта трубочной глины; они весьма в моде. Если смотреть на них, как на губные кольца, это “миленькие вещицы," но на вид так противны, что ни время, ни привычка не могли довести наших глаз до того, чтобы они останавливались на них без отвращения. [67]

Все туземцы татуированы с ног до головы; фигуры представляют характеристические признаки племен и изменяются вместе с ними. Матумбока или атимбока выдавливают на коже своих лиц маленькие бугорки, так что с виду кажется, будто они совершенно усыпаны бородавками или угрями. Молодые девушки красивы, пока это противное украшение не сделает черт их лица жесткими и не придаст им вид старости. Невозможно описать их платья по причине необыкновенной скудости материала, на него употребляемого, а их прекрасные зубы выщербливаются или заостряются на подобие кошачьих.

По характеру племена, обитающие на озере, довольно сходны с другими жителями; между ними есть порядочные люди, но значительное число могло бы быть лучше. Они довольно щедры; когда кто-нибудь из нас, как это часто бывало, подходил посмотреть на вытаскиваемую сеть, то ему всегда предлагали рыбу. Когда мы однажды шли на парусах мимо значительного числа мужчин близ одной из прекрасных тоней у Памаломбе в минуту, когда они вытаскивали на берег свои сети, нас приветствовали и просили приостановиться, и мы получили богатый подарок из прекрасной рыбы. Раз после полудня мы поздно зашли в маленькое, расположенное на озере, селение; там несколько жителей сели в два челна, закинули свою сеть, вытащили ее и весь улов подарили нам. Северный владелец, Маренга, статный, красивый мужчина, с прекрасным орлиным носом, живший в палисаде, лежащем в лесу, почти на двадцать миль к северу от горы Ковирве, поступил с нами, как честный человек. Страна его простиралась от Дамбо до местности к северу от холмов Макуза. Он был особенно великодушен и дал богатый подарок пищею и пивом. “Носят в вашей стране такие вещи?" спросил он, указывая на свой железный браслет, украшенный медными проволоками и стоивший дорого. Доктор отвечал, что в своем отечестве [68] никогда еще не видывал ничего такого. Вслед затем Маренга тотчас снял браслет и подарил ему, что сделала так же и его супруга. На возвратном пути нашем на юг с гор, поднимающихся около северного конца озера, мы достигли резиденции Маренга 7 октября. Так как он не мог склонить нас “весь день провести с ним, чтобы попить его пива, которое" как он говорил “совсем готово," и упустить благоприятный ветер, то снабдил нас съестными припасами, которые были принесены прежде, чем мы ему дали какой-нибудь подарок. Намекая на лодочный парус, его люди говорили, что нет у них “базимо" или ценного имущества, потому что они не выдумали ничего ему подобного. Владелец, Манкамбира, точно так же обошелся с нами дружелюбно. Но повсюду, где производится торг невольниками, обитатели нечестны и невежливы; он непременно оставляет на пути своем злобу и проклятие. Первый вопрос, с которым обращались к нам в местах переходов через озеро, был: “Вы пришли покупать невольников?" Когда им отвечали, что мы англичане и никогда не покупаем невольников, спрашивающие принимали гордую осанку и иногда отказывались продавать нам съестные припасы. Этот недостаток в уважении к нам мог быть порожден влиянием, какое на них оказывают арабы, суда которых иногда захватывались английскими крейсерами, хотя служили для дозволенной законами торговли. Эти переводчики через брод носят много иностранной выбойки, бус и медной проволоки, и у иных есть мушкетоны.

Близ Читанда, недалеко от одного из невольничьих бродов, нас в первый раз в Африке ограбили. Тут мы по опыту узнали, что эти люди, подобно цивилизованным нациям, имеют в своей среде ловких мошенников. Это могло быть простою случайностью, но мы никогда не страдали от бесстыдства, потери собственности и никогда не подвергались опасности, за исключением тех случаев, [69] когда бывали между обитателями, знакомыми с невольничеством. Мы так полагались на безопасность, что никогда ночью не ставили стражи, разве когда боялись предательства. В этом случае наши туземные спутники справляли попойку пивом и отделились с небольшим ярдов на тридцать, чтобы мы не слыхали их свободных и непринужденных хмельных речей, а двое из нас были в довольно сильной лихорадке. Между тремя и четырьмя часами утра, пока мы, — с ружьями и револьверами в полной готовности, — бесславно спали, несколько длинноруких господ пришли и освободили нас от большей части наших вещей. Парус, под которым мы спали, не был прикреплен вокруг, поэтому дело было легкое. Один из нас чувствовал, что его изголовье двигается, но в сладкой дремоте, в которую был погружен, подумал, что это кто-нибудь из служителей приводит в порядок его одеяло, и оставил его распорядиться, как он хочет.

Когда мы, как делают честные люди, проснулись в обычный час, один из нас объявил о своей потере с возгласом: ,,моего саквояжа нет, со всем моим платьем, и сапогов моих также!" “И моего," отвечал другой. “И моего также," подтвердил третий, “вместе с мешком бус и рисом."— “И выбойка стащена?" был любопытный вопрос, так как это все равно было бы, как если б украли все наши деньги. Она была на эту ночь употреблена взамен изголовья и таким образом спасена. Мошенники бросили на берегу, как раз у наших постелей, барометр и пару сапог, так как они, может быть, думали, что мы в этом имеем нужду, или, по крайней мере, что для них это совершенно бесполезно. Несколько находившихся в одном мешке высушенных растений и рыб они выбросили нам, но унесли много других образчиков, собранных нами; также некоторые наши записные книжки и почти всю нашу одежду забрали с собою. Один из нашего общества встал вполне без всего, что ему принадлежало, в том только, [70] что случайно было на нем в эту ночь; другой женскому любопытству обязан спасением лучшей своей одежды; ибо накануне, в воскресенье, отойдя от толпы, чтобы выкупаться и переменить в камыше одежду, он прежде, чем разделся совсем, осмотрелся и заметил, что на него смотрит множество дам. Он опять оделся, не выкупавшись и не переменив платья. Белой кожи стыдятся; она кажется неестественной, как бесцветный сельдерей или белая мышь. Воротясь в лагерь, постоянно окруженный шумом и толпами посетителей, он переменил свое платье по наступлении темноты; он надел лучшую свою одежду и спал в ней, так как было слишком поздно опять скидать ее, и таким образом украдена была только худшая.

Мы не могли заподозрить обитателей селения, близ которого ночевали. Воры, вероятно, весь день следили за нами и выжидали удобного случая. Наше подозрение пало на нескольких лиц, которым приходили с восточного берега; но так как мы с точностью не знали и надеялись услышать, не будут ли наши вещи выставлены в соседстве на продажу, то не стали шуметь из-за этого и принялись заготовлять себе новое платье. К нашей выгоде ружья и револьверы оставлены неприкосновенными; при всем том мы чувствовали, что в высшей степени унизительно для вооруженных людей быть так начисто ограбленными несколькими черными плутами.

Некоторые из лучших рыбных ловлей, по-видимому, составляют частную собственность. Однажды утром мы укрылись от бури в пространной лагуне, соединявшейся с озером посредством узкого прохода. Поперек этого узкого пути были вбиты сваи, между которыми оставались только промежутки для рыбьих корзин. Двадцать мужчин прилежно занимались выниманием рыбы. Мы попробовали купить несколько, но они отказались продать. Рыба принадлежала не им: они должны были отослать ее к [71] собственнику этого места. Собственник вскоре пришел и охотно продал, что мы просили.

Из кладбищ иные весьма хорошо расположены и старательно содержатся. Это замечено в Читанда и особенно в одном селении на южном берегу прекрасной гавани у мыса Мэклера. На восточной и южной стороне были на кладбище сделаны широкие и хорошие дорожки. В северо-восточном углу стояла большая старая смоковница, и ее широко раскидывающиеся ветви бросали свою нежную тень на последние места упокоения мертвых. Вокруг священного места росли еще разные другие великолепные деревья. Могилы были насыпаны, как в нашем отечестве, но все они расположены от севера к югу, головами, по-видимому, на север. Могилы мужчин и женщин отличаются различной утварью, которую погребенные мертвецы употребляли при своих занятиях во время жизни; но все это было переломано, как бы в показание, что никогда уже не будет употребляться. Кусок рыболовной сети и сломанное весло указывали, что под этим дерном спит рыбак. На могилах женщин были деревянные ступки и тяжелые песты, употребляемые для размельчения зерен, вместе с корзиной, в которой сеют муку, между тем как многочисленные тыквенные бутылки и разбитые горшки были расположены вокруг. По-видимому, нет мысли, что будущая жизнь схожа с настоящей; однако, в головах многих могил заботливо выращивается банановое дерево. Если оно стоит там не для одного только украшения, то плоды его можно почитать жертвой для тех, у кого все еще сохраняется человеческий вкус. Обитатели соседних селений были дружелюбны, гостеприимны и охотно вынесли для продажи жизненные припасы.

Продолжая наше исследование, мы нашли, что северная часть озера была жилищем беззакония и кровопролития. Мазите, или мазиту, живут на возвышенностях и делают [72] внезапные хищнические набеги на жителей равнин. Они из зулу, вышедших первоначально с юга, внутренней страны Софалла и Ингамбане, и принадлежат к той же семье, как и те, которые берут ежегодную дань с португальцев на Замбези. Незадолго все селения к северу от резиденции Манкамбира (11° 44' южн. шир.) были разрушены этими страшными хищниками, но при нападении своем на названного владельца и Маренга потерпели поражение. Чащи и палисады вокруг селений дали стрелкам из луков возможность безопасно стрелять в мазиту, между тем как те боялись близко подойти к месту, где не могли воспользоваться своими щитами. По другую сторону резиденции Манкамбира мы видели сожженные селения и гниющие тела многих, павших под копьями мазиту только за несколько дней. Наше сухопутное отделение боялось идти далее и без кого-нибудь из европейцев в среде своей страшилось повстречаться с исполнителями страшной мести, свидетельство которой видели на каждом шагу. Этот отказ шедшего по берегу туземного отряда идти далее без сопровождения белого человека был весьма естествен, ибо предполагалось, что шайки врага, опустошившего эту страну, были все еще где-нибудь около. Если бы эти хищники увидели людей только одного с ними цвета, то могли бы тотчас напасть на это общество. Исполнение просьбы вело к исходу, который мог бы сопровождаться весьма важными последствиями. Др. Ливингстон в продолжение четырех дней был разлучен с отрядом, находившимся в лодке. После того как он сделал с сухопутным отрядом переход в первое утро и приказал лодке окликнуть себя в какой-нибудь находящейся в виду бухте, оба отряда двинулись вперед на север. Через час др. Ливингстон и его отряд вдались внутрь страны, так как они достигли подошвы горы, круто подымавшейся из озера. Полагая, что они прослышали о какой-нибудь дороге, идущей позади высокой горной цепи, образующей там берег, отряд, [73] находившийся в лодке, продолжал свой путь; но ветер скоро стал дуть так сильно, что для спасения себя должно было поспешить к берегу. Пока они часа два держались там, были посланы два человека на холмы посмотреть шедший сухим путем отряд, но те вовсе не видали его. Отряд в лодке, как только миновала опасность, пошел на парусах в озеро, в уверенности, что потерявшиеся опять найдутся дальше на лежащем перед ними озере.

Скоро миновали небольшой остров, или группу скал, на которой было значительное число вооруженных мазиту с несколькими молодыми женщинами, по-видимому, их женами. Начальник сказал, что он ранен Манкамбира в ногу и думает остаться тут, пока состоянии будет идти к своему владельцу, живущему на горах. У них несколько больших челнов, и видимо было, что это гнездо пиратов, выезжавших ночью для убийства и грабежа. Они говорили, что сзади холмов есть дорога, и, когда экипаж снова успокоился, лодка пошла дальше. В нескольких милях оттуда наткнулись на другую, еще большую шайку пиратов, и сотни воронов и коршунов парили над скалами и около скал, на которых они жили. Др. Кирк и Чарльз Ливингстон, хотя и получили в повелительном тоне приказание пристать к берегу, продолжали свой путь. Тогда значительное число челнов отделилось от скал и погналось за ними. Один с девятью сильными гребцами все еще продолжал погоню, когда все другие прекратили ее. Благоприятный ветер, однако, дал лодке возможность легко уйти. Когда лодка отплыла от двенадцати до пятнадцати миль на север от пункта, где покинули д-ра Ливингстона, стало очевидным, что он должен был отстать; но едва повернули нос лодки на юг, как опять буря вынудила искать защиты в бухте. Здесь находилось значительное число несчастных беглецов, которые спасались от торга [74] невольниками на противоположном берегу озера; первоначальные обитатели этого места, год назад, все были истреблены мазиту. В покинутых садах мы видели превосходный хлопок: на некоторых экземплярах его стапель был в полтора дюйма длиною и превосходного качества; другие были необыкновенно велики и заслуживали быть причисленными к деревьям.

Когда отряд попробовал купить жизненных припасов, у туземцев нечего было продать, кроме небольшого количества сухих корней маниока и нескольких рыб; за одну большую рыбу требовали два ярда коленкору. Когда буря не препятствовала возвращению, прежние преследователи пытались заманить экипаж лодки на берег, утверждая, что у них есть много слоновьей кости для продажи. Вследствие ряда бурь лодка только на четвертый день после разлуки найдена была д-ром Ливингстоном, который пришел отыскивать ее только с двумя из своих спутников.

Прошедши короткое расстояние по дороге, на которой потерялись из виду, они увидели, что понадобится несколько дней, чтобы обойти горы и опять выйти к озеру; поэтому снова спустились к бухте, ожидая найти лодку, но увидели ее уже отплывающею на север. Отряд д-ра Ливингстона как можно скорее пустился вперед; но горный отрог, образующий берег, оказался необыкновенно скучным и утомительным. Хотя они шли весь день, однако же, пройденное расстояние по прямой линии не превышало пяти миль. Как скоро показался новый день, поход был продолжен. Услыхав на первых обитаемых скалах, что их спутники за день проходили мимо этих мест, они убили одну из бывших с ними четырех коз; как вдруг к явному смущению отряда явились семь мазиту, вооруженных копьями и щитами, с головами фантастически украшенными перьями. Чтобы войти в переговоры, к ним приблизились без оружия др. Ливингстон и Молока, один из макалоло, говоривший по зулу. Когда др. Ливингстон [75] подошел к мазиту, они приказали ему остановиться и сесть на солнечном свете, между тем сами сидели в тени. “Нет, нет", было ответом: “если вы в тени сидите, то и мы хотим того же". Тогда они забили своими дубинами в щиты,— прием, обыкновенно внушающий ужас; но Молока заметил: “Не в первый раз нам слышать, как бьют в щиты". И все сели вместе. Мазиту просили подарка для показания своему владельцу, что они действительно встретили чужеземцев, — в доказательство, что они видели людей, которые вовсе не были арабы. А их попросили отвести этих чужеземцев к лодке или к их владельцу. Все вещи были в лодке. Чтобы показать, что у него нет в карманах такого подарка, какого они просят, др. Ливингстон опорожнил их и, между прочим, выложил записную книжку; полагая, что это пистолет, они вскочили и сказали: “Спрячь это назад". Более молодые стали тогда буйны и требовали козы. Этого нельзя было уступить, так как козы были единственным жизненным припасом. Когда мазиту настаивали на этом, их спросили, скольких из общества они убили, что начинают таким образом делить добычу. Это их очевидно пристыдило. Пожилые были благоразумнее; они боялись измены и столько же трусили д-ра Ливингстона и его общества, сколько его люди трусили их; ибо когда расстались, то побежали на холмы, как вспугнутая дичь. Один из них, вероятно начальник, был женат, судя по тому, что часть его волос была сшита в кольцо. По зубам их заметили, что все они принадлежали стране, населенной племенем зулу.

Дорога шла все еще по крутым хребтам гор с ущельями от 500 до 1,000 футов глубины. На некоторые стены приходилось взбираться на четвереньках, и, едва достигали вершины, снова начиналось спусканье вниз; в каждом ущелье протекал поток. Вся страна, такая неровная, была, однако, возделана и густо населена. Много банановых [76] дерев, покинутых зерновых растений и бобового кустарника конго свидетельствовали о прежнем возделывании. Все народонаселение было уничтожено; разрушенные селения, изломанная утварь и человеческие остовы, на которые натыкались на каждом шагу, повествовали печальную сагу “о человеческом нечеловеколюбии к человеку". Убитых было так много, что думали: вероятно, обитатели были избиты за враждебное нападение, сделанное ими на зулу для похищения окота.

Мы догадались, что такова была причина поголовной резни, потому что зулу обыкновенно не убивают никого, кроме взрослых и сильных мужчин. Цель их нападений, вообще, похищение жен и детей, которые могли бы быть присоединены к племени и сделаться зулу. Владельцы пленных дружелюбны к ним, и дети ставятся в то же положение, как и дети кого-нибудь из их среды. В этом обычном плане мы, по-видимому, могли бы видеть отношения, так выхваляемые некоторыми защитниками невольничества. Члены маленьких враждебных общин подчиняются сильному правительству, получают дружелюбных господ, которым не дозволяется их променивать иначе, как только своим же соплеменникам, а дети их становятся свободными. Тем не менее, это печальная система, как то часто находили наши глаза и ноздри по гниющим трупам убитых, но во всяком случае все же не так дурна, как та, которая, распространяя все большее презрение к человеческой жизни, осуждает на вечное рабство оставшиеся в живых жертвы. Зулу, как говорят, никогда не продают своих пленных.

При отряде, шедшем сухим путем, было несколько сеннаанцев. Один из них, гадатель на зерни, смерть боявшийся мазинту, удрал в ту минуту, как увидал наших посетителей. Перед уходом товарищи кликали и призывали его выстрелами из своих мушкетонов; но он не дал выманить себя из своего убежища. [77]

Так как отряд д-ра Ливингстона продолжал путешествие в эту ночь до тех пор, пока ничего нельзя было видеть, то все заснули, сами того не зная, на краю глубокой пропасти; огня не разводили, чтобы не заметили мазиту. На следующее утро большая часть людей были совершенно измучены; вероятно, страх предшествовавшего дня послужил к увеличению изнурения, на которое они жаловались. Однако же, когда было заявлено, что, за исключением двух, Молока и Чарои, все могут вернуться в селение Манкамбира, они не хотели этого, пока их не уверили, что это не будет сочтено за бегство. Им дана была в виде провианта одна из коз, а другая убита для остального общества, которое, нашедши на скалах челн, принадлежавший одному из покинутых селений, решилось идти опять в озеро. Но челн был очень мал; а остававшаяся еще коза, не смотря на неоднократную угрозу перерезать ей горло, прыгала и каталась так, что почти опрокинула его. Др. Ливингстон поэтому снова вышел не берег и, проведя еще одну ночь без огня, т. е. разводя только такой, какой нужен был для приготовления пищи, с великою радостью увидел возвращающуюся лодку.

Мы прошли в этот день до селения Манкамбира, расстояние, которое при переходе по берегу потребовало бы трех дней самых изнурительных усилий. Это была самая крайняя широта, какой мы достигли, 11" 44' ю. ш. Лодка заходила почти на 24' далее на север; отряд, шедший сухим путем достиг, вероятно, до половины этого расстояния, но лихорадка препятствовала употреблению инструментов. По этому др. Кирк и Чарльз Ливингстон заходили на озере дальше всего и видели дальше точки своего поворота почти на 20', т. е. места десятом градусе южной широты. С высот, достигающих, по крайней мере, тысячи футов, на которых мучился отряд, шедший сухим путем, видно, что темные массы гор примыкают с обеих сторон к озеру. С этих высот вид раскидывается, по крайней мере, [78] так же далеко, как представляющийся из лодки, и мы полагаем, что конец озера лежит на южных пределах 10° или северных границах 11° юж. шир.

Манкамбира думал, что наш вещун умрет с голоду в горах, но обещал в случае, если он останется жив и придет к нему, дать ему жизненных припасов и послать его к нам. Неделю спустя бедный парень вернулся к нам, к великому удовольствию своих товарищей, побежавших встретить его и приветствовать; они плясали и ликовали от радости и стреляли из своих мушкетонов. Из своего убежища он слышал, как товарищи звали его и стреляли, но не отвечал, ибо думал, что они сражаются с мазиту. Наконец, голод согнал его с гор. Манкамбира принял его дружелюбно, дал ему жизненных припасов и послал дальше, как обещал. Между селениями Манкамбира и Маренга напала на него шайка суровых молодцев, ограбила его и наложила ему на шею невольничью колодку, с намерением продать, как невольника; но некоторые пожилые люди сказали, что если они украдут его, то англичане вернутся и отомстят за это, и отпустили его. Маренга так же дал ему припасов и кусок ткани из древесной коры для одежды.

Слонов довольно много по берегам озера, и они изумительно ручны, так что часто находят их у самых селений. Бегемоты в весьма большом числе спокойно толпятся в бухтах и лагунах, а на самом озере иногда видны их стада. Безбоязненность их основывается на том, что отравленные стрелы не действуют ни на тех, ни на других. Во время нашего путешествия их было застрелено по пяти, для пополнения жизненных припасов. Из слонов были две матки, и у обоих только по одному бивню; каждая была убита с одного выстрела. Когда в отношении к пище находишься в зависимости от ружья, то всегда бывает или голодное время, или пресыщение, — [79] или мяса вволю, или его совсем нет. Чаще всего чувствуется недостаток в пище, за исключением изобилия дичи, как это бывает далеко вверх по Замбези. В одно утро у нас было два бегемота и слон, в целом, может быть, слишком восемь тонн мяса, а два дня спустя к обеду имели только остатки от нескольких анчоусов.

Однажды утром, плывя на парусах около довольно густо населенной местности, мы были изумлены, увидя около берега девять больших слонов-самцов, которые спокойно стояли повесив свои колоссальные уши. Обрадованные благоприятным случаем добыть немного свежего мяса, мы высадились и выстрелили в одного. Они все потянулись в болотистое место между двумя селениями. Наши люди преследовали их и стреляли в стадо. Стоя на песчаном холме, мы могли видеть, как раненые животные накачивали хоботами потоки воды на свои спины. Стадо скоро обратилось на нас, и один из раненых бежал к бухте. Однако, ни он, ни другие не пытались напасть. Когда ружейной пулей повредили ему ногу, мы стали стрелять в него в сорока ярдах так быстро, как только могли заряжать ружья и спускать курки. Он только встряхивал головою при каждом выстреле и принял, по крайней мере, шестьдесят энфильдовских пуль прежде, чем свалился. Наш превосходный матрос с севера Ирландии случайно сделал последний выстрел и, как только увидел, что животное упало, обернувшись с торжествующим видом к доктору, вскричал: “Это сделал мой выстрел, сэр!"

В несколько минут более тысячи туземцев окружили растянувшегося царя животных. Когда наши люди выбрали все, что хотели, жители селения получили приглашение взять остальное. Они бросились на это, как голодные гиены, и в неимоверно короткое время исчезло все до порошинки. Мы почувствовали себя оправданными в убийстве этого благородного создания только тогда, как узнали, что все мясо пошло в прок. Бивни весили каждый по 62 фунта. От обитающих на [80] Ниасса можно получать слоновью кость в большом количестве. Нам часто говорили, что она есть у них в хижинах.

Пока буря 17 октября держала нас в устье Каомбе, нас посетило несколько человек, принадлежавших одному арабу, проживавшему уже четырнадцать лет во внутренней стране, в селении Катанга, к югу от резиденции Казембе. У них была слоновья кость, малахит, медные кольца и невольники для обмена всего этого на озере на выбойку. Малахит, как говорят, добывается из богатой жилы на склонах горы, лежащей близ селения Катанга. Они знали озеро Танганиика, но о Замбези ничего и не слыхивали. Они совершенно положительно утверждали, что вода озера Танганиика истекает с конца противоположного концу Ниасса. Так как они не видали ни одной из двух рек, то мы сочли это просто отрывком из арабской географии. На следующий день мы проходили мимо их поселения, состоящего из длинных сараев, и убедились, что арабы, должно быть, ведут хорошую торговлю. Трудно узнать определенные факты относительно лежащей перед нами страны или добыть от туземцев какое-нибудь положительное сведение. Некоторые так недоверчивы к чужеземцам, что выказывают в своих ответах самую крайнюю осторожность и неохотно поддаются какому бы то ни было выспрашиванию, между тем как другие дают большую волю своей фантазии и рассказывают чудеса, напоминающие самые романические сказки прежних путешественников, или говорят только то, о чем думают, что оно понравится.

“Далеко ли до конца озера?" спросили мы одного умноглядящего туземца в южной части. “Другой конец озера!" вскричал он с действительным или хорошо поддельным изумлением, “кто слыхал о чем-нибудь подобном? Если кто-нибудь будучи младенцем отправится странствовать на другой конец озера, то прежде, чем дойдет туда, сделается седым стариком. Я никогда не слыхал, чтобы [81] пробовали что-нибудь подобное." На Ровума сказали нам что это река вытекает из озера Ниасса, а на нижней половине озера каждый уверял, что может провести челн из Ниасса в Ровума; но выше этих мест свидетельство жителей было различно: одни говорили, что она течет около озера, но не выходит из него, а другие с такою же положительностью утверждали, что она на расстоянии нескольких дней пути от озера Ниасса. Манкамбира никогда ничего не слыхал о большой реке на севере и даже совершенно отрицал ее существование, причем он в то же время сообщил нам имена различных станций вокруг верхнего конца озера и число дней, сколько понадобится, чтобы достигнуть берега, противоположного его селению; это число, на сколько мы могли судить, соответствовало расстоянию, в котором мы предполагали конец озера.

Торговля невольниками на озере идет в ужасном размере. Два предприимчивые араба построили судно, и оно, наполненное невольниками, делает правильные рейсы по озеру. Нам говорили, что они отправились в путь за день до того, как мы достигли их главной квартиры. Это заведение лежит на широте португальского невольничьего порта Ибо и отчасти снабжает этот бесчестный рынок; но большая часть невольников идет в Кильва ³. Мы не [82] заметили большого требования на мену. Было предложено на продажу несколько слоновьей кости; но главный торг был человечьим скотом. О! если бы мы могли дать полное представление об ужасе торга невольниками, хотя бы с приблизительным определением числа человеческих жизней, которые он ежегодно пресекает! ибо мы убеждены, что если бы описать вполовину то, что действительно происходит, то чувства людей были бы так возбуждены, что эта дьявольская торговля человечьим мясом была бы подавляема при всяком случае; но ни у нас, ни у кого-нибудь другого нет необходимых для подобного труда статистических сведений. Мы хотим сообщить то, что знаем об одной части Африки; каждый читатель, доверяющий нашему рассказу, может, сравнительно с этими известными страданиями, определить неизвестные. Полковник Ригби, ее величества политический агент и консул в Занзибаре недавно умерший, сообщил нам, что из одной только этой страны Ниасса ежегодно проходят через [80] таможню острова 19,000 невольников. Сюда, естественно, не входят еще те, которые отсылаются в португальские невольничьи гавани. Примем, однако, что этим числом, 19,000, ограничиваются все жертвы. Те, которые выведены из страны, составляют только весьма небольшую часть страждущих. Мы никогда не имели понятия об отвратительной сущности этой торговли, пока не увидели ее в источнике. Там на самом деле “дьявол председит". Кроме тех, которые действительно взяты в плен, тысячи убиваются или умирают от ран и от голода, когда их только просто выгонят из их селений, и от мысли о предстоящем невольничестве. Тысячи гибнут в кровопролитной войне, какую они, чтобы достать невольников, ведут со своими собственными соплеменниками и соседями, которых убивают из корыстных видов, занесенных сюда — об этом постоянно нужно помнить — с Кубы и из других мест торговцами невольниками. Множество остовов, виденных нами на скалах и в лесах, на небольших прудах и вдоль тропинок дичи, свидетельствовали о страшной трате человеческой жизни, которая прямо или косвенным образом должна быть приписана этой адской торговле. Мы можем просить наших земляков верить нам, когда мы утверждаем, как это мы можем сделать с полным сознанием, что, по нашему мнению, хорошо обдуманному и вытекающему из того, что мы узнали и видели, менее пятой части жертв торга невольниками становится невольниками. Если бы долину Шире принять средней нормой, то мы могли бы сказать, что никогда и десятая часть не достигает места своего назначения. Так как эта система заключает в себе такое страшное расточение человеческой жизни, — не должны ли мы сказать, человеческой рабочей силы? — и сверх того непосредственно служит к постоянному удерживанию в варварском состоянии тех, которые остаются в стране, то довод, выставляемый для поддержания этого опустошительного хода [84] дел, именно, что все же частица обращенных в рабство находит хороших господ, вовсе не имеет большого значения. Это рассуждение, если оно не произведение невежества, во всяком случае, результат нетрезвой любви к человечеству. Маленький вооруженный пароход на озере Ниасса мог бы в этой стране легко положить конец бесчестной торговле тем, что ввел бы контроль и открыл бы обмен товаров на слоновью кость и другие продукты; ибо почти все они должны идти через озеро или через верхнюю Шире.

Наше исследование озера продолжалось со 2-го сентября по 27-е октября 1861 г., и так как мы большую часть вещей, взятых с собою, истратили или потеряли, то по необходимости должны были вернуться к судну. Когда на обратном пути мы были около южного конца, нам сказали, что большая толпа невольников только что переправлена на восточную сторону. Вечером мы слышали три выстрела из пушек и по звуку заключили, что это должны быть по крайней мере шестифунтовые орудия. Говорят, они принадлежали одному владельцу аджава, по имени Мукага.

Когда мы спускались по Шире, то в широком папирусовом поясе вокруг маленького озера Памаломбе, в которое расширяется эта река, мы нашли скрывающимся значительное число семейств манганджа, изгнанных из мест своего обитания вторжением аджава. Папирус рос так густо, что когда его уминали, он выдерживал небольшие временные хижины, хотя при переходе из одной хижины в другую подымался и опускался под ногами, как тонкий лед у нас.

Между собою и берегом они оставили нетронутым густой и непроницаемый лес папируса, и проходя с этой стороны никогда никто не догадался бы, что тут живут человеческие существа. С юга они пришли в эти места на своих челнах, дававших им возможность доставлять себе продовольствие прекрасною рыбою, которой огромное [85] множество в маленьком озере. У них было большое количество превосходной соли, зашитой в древесную кору, и мы купили ее немного, так как наша подходила к концу. Мы всю ночь простояли на якоре против их плавающего лагеря, и нас мучили своим присутствием мириады москитосов. Некоторые туземцы выказывают вполне изумительную любовь к отечеству. На горах, лежащих на севере озера, мы видели беглецов, которые, не смотря на голоданье и на постоянную опасность быть убитыми мазиту, упорно были привязаны к месту, где прошли их детство и юность.

Несколько миль ниже небольшого озера — последнее из больших мест перехода невольников. Со времени вторжения аджава, селения на левом берегу покинуты, и обитатели живут на правом или западном берегу, как мы видели, идя вверх по реке.

Когда мы на несколько минут остановились у значительных рыбных ловлей в Мовунгути, пришел посмотреть нас на взгляд изнеженный молодой человек из какого-то приморского племени, с большою свитою. Он шел под большим зонтиком, и его сопровождали пять красивых женщин, великолепно одетых и украшенных с намерением привлечь купцов. Одна несла его трубку, служащую для курения конопли, называемой здесь “chamba", другая его лук и стрелы, третья боевой топор, четвертая платье, между тем как последняя готова была взять его зонтик, если он почувствует себя утомленным. Эта выставка товара имела целью возбудить желание какого-нибудь владетеля, имеющего слоновью кость, и могла быть названа законным видом торговли невольниками. В каком отношении этот вид находится к прочим способам торга, которыми на наших глазах производилась эта торговля, об этом мы никогда не в состоянии были составить себе понятие. Он уселся и несколько минут рассматривал нас, между тем как молодые дамы стали сзади [86] его на колени; вероятно, убедившись, что мы вовсе не покупатели, он ушел опять.

Когда мы, при первом нашем походе, высадились около этого места, то встретили женщину средних лет, имевшую значительные умственные способности и обладавшую лучшим знанием страны, чем кто-либо из мужчин. От нее мы получили первое определенное сведение об озере Ниасса. Когда она увидела, что мы делаем заметки, то заметила, что была у моря и видела там, как пишут белые люди. Она видела и верблюдов, вероятно, у арабов. Она была из племени манганджа, единственная женщина, которая стыдилась носить пелеле или губное кольце. Она вернулась в свою хижину, вынула кольце и, разговаривая с нами, закрывала род рукою, чтобы скрыть отвратительное отверстие в губе. Все обитатели селения уважали ее, и даже старшины в ее присутствии занимали второе место. [87] Когда мы теперь спрашивали о ней, то узнали, что она умерла. Для определения относительной смертности на возвышенности и в низменностях, у нас никогда не было достаточного материала: но, по многим весьма старым, седовласым черным, которых мы видели на возвышенности, мы сочли вероятным, что сами туземцы живут тем долее, чем выше расположены их жилища.

Далее внизу мы высадились в селении Микена и делали наблюдения долгот для проверки справедливости тех, которые мы сделали за два года прежде. Селение было покинуто; Микена и его люди бежали на ту сторону реки. Несколько человек переправились сюда в это утро для работ в своих прежних садах. Сделавши наблюдения, мы позавтракали, и, когда последние вещи отнесены были в лодку, пришел один манганджа, спешивший к своему челну и кричавший: “Аджава сейчас убили моих товарищей!" Мы отчалили и через две минуты на месте, где завтракали, стоял с своими мушкетонами авангард большой хищнической шайки. Они были очевидно изумлены, увидев нас там, и остановились; то же сделал и главный корпус, человек, может быть, в тысячу. “Бейте их," кричал манганджа: “они сейчас хотели идти на холмы, чтобы убить англичан," под которыми он разумел миссионеров, оставленных нами в Могомеро. Но так как мы не имели никакой надежды на дружественный переговор с ними и никакого доверия к свидетельству манганджа, то и предоставили аджава сидеть под большим баобабом; манганджа изо всех сил стал убегать через реку, а сами мы поплыли дальше вниз по реке.

Когда мы шли вверх, то видели, что люди Зимика искали убежища на длинном, лежащем на Шире, острове и туда снесли зерновые запасы, чтобы они не попали в руки аджава. Предполагая, что вторжение и война миновали, они после опять переправились на твердую землю, на восточный берег, и жили в мнимой безопасности. Когда мы [88] приблизились к селению владельца, построенному в прекрасной роще диких смоковниц и пальм, до наших ушей донеслись звуки шумного веселья. Эти люди веселились, барабанили, плясали и пили пиво, между тем как за плечами был могучий враг, который нес каждому в селении смерть или рабство. Один из наших людей кричал нескольким, пришедшим к берегу посмотреть на нас, что идут аджава и только что были в селении Микена; но они были ослеплены хмелем и не заботились о предостережении.

Проходя мимо временного селения беглецов манганджа, мы видели одного бедного парня с невольничьей колодкой на шее и высадились несколько сот футов далее вниз; когда мы поднялись к месту, на котором видели его, он уже исчез и никто не признался, что видел такого человека. Хотя эти манганджа сами так страшно страдают от торговли невольниками, однако, все-таки покровительствуют ей. Один мужчина, около временной хижины которого мы ночевали среди толпы беглецов, поднялся с восходом солнца, чтобы продать одного мальчика нескольким черным португальцам, торговавшим невольниками в соседнем селении. Судьба войны предала этого бедного мальчика во власть мошенника, и бессердечность грубого плута, который сам потерял все из-за охоты за невольниками, привела нас к мысли, что он и его раса не имеют никакого естественного чувства. В то время, как им грозила смерть от голода, — продавать друг друга не за зерно, а за выбойку, в которой вовсе не было большого недостатка, было так противоестественно, что нам сначала казалось, что никто из смертных, кроме негров, не может быть повинен в такой жестокости; мы задавали себе вопрос, как могла явиться мысль о праве собственности на человеческий род в существе, обладающем таким же разумным духом, как и наш. Мы припомнили, однако, что видели, как мужчина, прославляемый [89] за человеколюбие и не имевший в жилах своих ни капли черной крови, за двадцать долларов, или около четырех фунтов стерлингов, сбыл красивую девушку, состоявшую в более близком родстве с ним, чем этот мальчик с человеком, возбудившим наш гнев; а так как она сверх того была нянькой его сына, то оба, сын и нянька, подняли на целый день такой возбуждающий сострадание плач, что даже гальбкаст, купивший ее, смягчился и предлагал возвратить ее белому человеку, но тщетно. Участие в страдании не всегда возбуждает сострадание, хотя по природе мы и должны бы ожидать этого. Это было доказано при кораблекрушении французского транспортного судна “Медуза" на западном берегу, и таким образом не может быть особенностью черного человека.

Теттеанские торговцы невольниками принесли впоследствии зерно (мапира) и купили на него много невольников. Это в одном смысле могло считаться человеколюбивым поступком, так как этим действительно спасено от голодной смерти много бедных созданий; но это все равно то же, что и предположение: “они могут попасть к добрым господам"; спасители жизни в действительности разрушители всякой жизни, когда они лишаются свободы.

Около того места, где мы оставили лодку, стояло значительное число слонов, и один из стада доставлял себе слоновье удовольствие — мял деревья; он не объедал с них ни листка, а только рвал просто ради шутки и услаждался своею силой. Три энфильдовские и несколько других ружейных пуль были посланы ему в голову так быстро и, по-видимому, с такою легкостью сквозь густой кустарник, как будто это была просто трава. Этими сильными животными истребляется неисчислимое количество дерев. Они часто жуют ветви только ради коры и сока.

Когда мы оставили реку, толпы носильщиков предложили свои услуги. Многие кучки их выказали нам столько [90] доверия, что в конце первого дня отказались получить вознаграждение; они желали работать еще день и получить плату за оба дня в одном куске. Молодой старшина одного нового селения примкнул и сам к своим людям. Переход был довольно длинен и один из людей предложил сложить ношу возле одной хижины за милю или и дальше от ближайшего селения. Старшина пожурил парня за его простоту, что он наши вещи хочет оставить в таком месте, где мы не можем достать ни одного носильщика и велел ему нести их дальше. Селение у подошвы водопадов, с тех пор, как мы проходили на нашем пути вверх, значительно возросло по величине и благосостоянию. Было выстроено значительное число больших новых хижин, и у обитателей был добрый запас выбойки и бус. Мы не могли себе объяснить этого внезапного преуспеяния, пока вместо двух старых с течью остовов, лежавших там прежде, не увидели нескольких красивых больших челнов. Тут образовалось место переправы невольников, которых португальские агенты транспортировали в Тетте, потому что они боялись проводить их ближе к месту, где стояло судно, милях в семи оттуда. Не было ничего печальнее этого поведения манганджа — наживаться совершенной гибелью своей нации. Это было почти так же скверно, как поведение наших собственных земляков, скупающих винтовки и посылающих их китайцам, сражающимся с нашими солдатами, или тех, которые при подобных же обстоятельствах доставляли военные запасы каффрам на мысе Доброй Надежды и были так бессовестны, что эту торговлю приписали миссионерам. [91]

15 июля 1860.

“Сэр!

Я имел честь известить к сведению его высокоблагородия губернатора, что др. Альбрехт Рошер, господин, который предпринял научное путешествие в Восточную Африку, по поручению его величества короля Баварского, был убит 19 марта сего года в селении Кизунгуни, в трех днях пути на северо-восток от озера Ниасса."

После сведений, относящихся к переходам д-ра Рошера в другие места, депеша продолжает:

“4. В июне 1859 г. он снова покинул Занзибар, чтобы исследовать большое озеро Ниасса, и, присоединившись в Кильва к одному каравану, 24 августа сего года выбыл из этой страны и достигнул озера 19 ноября. Он был первый белый человек, достигший берегов его."

(Причина ошибки полковника Ригби заключается в том, что не было еще достаточно времени, чтобы известие о нашем открытии озера Ниасса могло достигнуть в Занзибар; и тогда еще не знали, что озеро, посещенное Рошером и нами, одно и то же. Что другие прежде его сделали открытие, это не делает ни малейшего ущерба чести, которой заслуживает др. Рошер тем, что достиг его путем совершенно различным от нашего, но ради точности необходимо привести основания, на которых англичане заявляют притязание на первенство открытия.)

“Когда он покинул Занзибар, то был в весьма болезненном состоянии и во время путешествия был так слаб, что все последнее время несли его на походной постели.

“Он почти четыре месяца оставался в Нуссева на берегах озера. 16 марта этого года он оставил Нуссева, отправившись на реку Ровума, до которой около двенадцати дневных переходов от озера Ниасса по дороге в Кильва. Очевидно, он намеревался с Ровума вернуться на озеро, так как почти весь свой багаж оставил на сохранение султану Нуссева, и его сопровождали только два негра-служителя и два носильщика его походных вещей, именно один мужчина и одна женщина."

Депеша длинная и содержит много частных обстоятельств и показания свидетелей. Друг д-ра Рошера, Кингоманга, султан Нуссева, живет в трех днях пути от озера, вероятно против залива Катакота, или даже еще далее к югу, и принадлежит к племени ваиао.

Свидетельские показания туземцев весьма интересны, так как они неопровержимо доказывают, что Рошер слышал о нас. Полковник Ригби полагает, что д-ру Рошеру рассказывали о нашей поездке на Ширва, [92] или, как он пишет, Кирва, “где", как он замечает, “туземцы из Нуссева запасаются солью". Но вероятнее, что он слышал о нашем прибытии на южный конец Ниасса, где из него вытекает Шире, где находятся огромные запасы соли и где мы пришли в столкновение с обществом береговых арабов, которые ночью бежали и хотели направить путь через страну аджава, куда, спустя два месяца, прибыл Рошер.

Комментарии

3. При одном случае наш крейсер, “Уэсп", когда он зашел в Ибо, был принят за большое невольничье судно, которого как раз тогда ожидали. Находившиеся вблизи невольники все поспешно были согнаны в город, и, когда капитан Стирлинг пристал к берегу, его судно было полно ими. Наш друг, майор Сикард, был тогда действительным губернатором Ибо, хотя совершенно против собственного желания. Сделалось известным, что последний умерший губернатор в некоторых ящиках оставил огромные суммы денег, накопленные посредством торга невольниками, и генерал-губернатор, как говорят, был весьма смущен тем, что его доверенный вел себя так постыдно. Майор Сикард только что получил благодарность нашего правительства за свое в высшей степени бескорыстное дружелюбие к экспедиции (и теперь, когда он, как мы думаем, вступил в лучший мир, мы должны сказать, что благодарность государства никогда не сопровождалась более искренней личной благодарностью), и генерал-губернатор выбрал его для занятия вакантного места губернатора в Ибо до тех пор, пока не пройдет и не забудется тогда еще новый скандал. Майор Сикард протестовал против того, что его таким образом ставят над гнездом торговцев невольниками, из которого едва ли возможно какому-нибудь португальцу выйти с незапятнанной честью и естественно боялся, что положение, в какое он был поставлен получением благодарности английского правительства, от такого двусмысленного назначения понесет значительный ущерб. Все его противоречия были тщетны, ибо генерал-губернатор настоял на том, и нашему другу, как солдату, ничего не оставалось более, как повиноваться. Когда капитан Стирлинг высадился, майор Сикард своим собственным ложным положением и криками готовых к вывозу невольников поставлен был в столь большое замешательство, что едва мог говорить и, забывая свою обычную постоянную вежливость, даже ни разу не пригласил садиться своего посетителя. Едва можно вообразить себе как сильно искушение, которому должны подвергаться офицеры в таком месте, как Ибо, существующем только своей обширной торговлей невольниками и где каждый сколько-нибудь совестливый относительно прибыли вообще считается за глупца.