СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Положение беглых и пленных среди туземных племен. — Холопство во внутренней Африке легко, в сравнении с невольничеством на берегах. — Селение Молеле. — Недостаток жизненных припасов. — Тианиане тожественно с Оуреби. — Поку. — Д-ра Ливингстона спрашивают о цене лошадей. — Мпарира, селение Мокомпа. — Пчелы без жала. — Мы берем челн, чтобы идти в Сешеке. — Попытка Секелету устроить карантины. — Вестники владельцев. — "Доказательство", что надо учиться читать. — "Свободная практика". — Инструкции туземцев. — Школа скотоводства. — Сешеке, старый и новый город. — Секелету. — Ничто не идет в сравнение с говядиной. — "С говядиной и без говядины". — Посетители. — Проказа Секелету и сопровождающая ее болезнь. — Болезнь туземными докторами признается неизлечимой. — Ее берет в руки одна лекарка. — Лечение передается докторам Ливингстону и Кирку. — Пациенту становится лучше. — Описание болезни. — Чай и заварные плоды из Бенгуэла. — Ни слоновьей кости, ни торга невольниками. — Действие приказа Секелету о закрытии невольничьего рынка. — Мода. — Торговля лошадьми. — Оригинальный род скачек. — "Придворная кавалерия". — Хлебные доходы во внутренней Африке — Овощей нет. — Древесных плодов нет. — Бальдвин и спутники Гельмора. — Несчастный конец миссии. — Лихорадка, а не яд, была причиною смертных случаев.

Идя вверх по реке, почти в восьми милях выше острова Калаи, мы переправились через Леконе, на ее устье и пошли далее к селению, лежащему против острова Чунду. Намбове, старшина, был один из матебеле или зулу, и должен был от гнева Мозалекаце бежать и искать прибежища у макололо. Во время нашего свидания пришли шесть его красавиц-жен и сели сзади его. У него было только двое детей. Дам позабавило, когда мы спросили: ,.Ссорятся ли [276] они между собою?" на что чудовище отвечал: "О да, они вечно бранятся между собою". У. береговых племен беглец почти всегда продается, но здесь он удерживает то же самое место, какое занимал в своем собственном племени. Даже дети пленных имеют те же самые права, как и дети тех, кто взял их в плен. Преподобный Т. М. Томас, миссионер, живущий теперь у Мозелекаце, находит эту самую систему господствующею у зулу или матебеле. Он говорит, что "африканский невольник, попавший к племени вследствие набега, с самого начала наслаждается правами и именем дитяти и смотрит на господина и госпожу своих, во всех отношениях, как на своих новых родителей. Он не только почти равен своему господину, но может и безнаказанно оставить его и уйти, внутри границ государства, куда ему угодно. Хотя он крепостной или холоп, однако его положение, особенно в земле Мозелекаце, нельзя принимать за настоящее состояние невольничества, потому что старанием и прилежанием он скоро сам может стать господином и даже богаче и знатнее того, кто привел его в плен."

Существующий у этих жителей обычай — по возвращении с набега продавать друг другу пленных за хлеб, или за скот, мог бы кому-нибудь подать мысль, что у природных африканцев существует невольничество в самом строгом смысле слова; но Томас, который, как часто и мы делали, наблюдал практическое действие системы, весьма справедливо говорит: "Африканский господин не требует ни точности, ни быстроты, ни основательности, ни таких больших усилий, как европейский. В Европе затрудняются недостатком во времени; в Африке не знают, что с ним делать." За исключением лишения жизни, имеющего место при этих и всяких набегах за невольниками, их невольничество не так отвратительно, каким становится оно всегда в руках европейцев. Может быть, и не хорошо со стороны путешественника, если он одержим [277] некоторого рода тоской по отчизне, так что душа его от отношений и обстоятельств бедняка на чужбине всегда обращается к состоянию такового же в его отечестве, но бывает так. Когда мы видим, как спокойно может здесь прокормиться так называемый самый низший класс, то не можем не вспомнить с волнением, какого труда стоит нашим собственным беднякам возможность жить, с какою боязнью и алчностью приискивается занятие, как сурова борьба за жизнь, между тем как так много мест этой прекрасной земли остаются невозделанными и необращенными к тем благим целям, для которых они предопределены их Творцем.

Воскресенье 12 августа провели мы в селении Молеле, стройного старого батока, гордившегося тем, что он состоял прежде в большой милости у Себитуане. На своем пути сюда мы проходили полосами леса, изобиловавшими всякого рода дичью. Теперь дали упасть поставленным на могилах слоновьим бивням, и черепа, которые прежние батока втыкали на сваях для украшения своих селений, распались в прах, так как их не возобновляли. Голод, о котором мы слышали, был здесь очевиден: подданные Молеле были заняты рытьем из болот корня цитла и вырезыванием мягкой сердцевины молодых пальмовых дерев, что служило им пищею.

Из селения, расположенного на скате лесистой горной цепи, открывается вид на пространные площади лугов и болот, тянущихся вдоль берега реки. На них стада буйволов и водных козлов пасутся днем без опасения, так как у них есть убежища в покрытых камышами болотах, в которые они могут убежать при наступающей опасности. Далее, множество изящных маленьких тианиане или оуреби ¹², и стада синих или [278] пятнистых гну (Katoblepas Gorgon) забавляли нас своими фантастическими прыжками. Они имеют гораздо более лютый вид, чем даже лев, но совершенно робки. Мы никак не могли их вызвать бросится на нас и напрасно махали красным носовым платком, как нам было предписано. Поэтому может быть, что красный цвет пробуждает их бешенство только когда они ранены, или когда их сильно преследуют. Стада лечи или лечве живут теперь на лугах; они и их младший брат, грациозный локу, маленький и с более круглыми очертаниями, скачут взапуски по обильным травою болотам. Мы осмелились назвать поку по имени покойного майора Вардона, одного из благородных путешественников по Африке, но вполне предчувствуем, что какой-нибудь надменный Немврод непременно захочет, чтобы его собственное имя перешло к потомству на хребте этого козла.

Посредине дороги между Табачеу и большими водопадами реки стали течь на запад; на другой стороне они текут на восток. Вокруг Каломо высоко громоздились [279] большие круглые гранитные массы, отчасти похожие на старинные замки. Страна представляет плоскую возвышенность, и наши люди знали и называли различные равнины, когда мы по ним проходили.

13 числа встретили мы общество, идущее от Секелету, который теперь был в Сешеке. О нашем приближении было извещено, и они были посланы спросить доктора: что стоит лошадь, и как он думает, что они должны дать в самом крайнем случае? В ответ они получили, что так как до прихода доктора они давали за лошадь по девяти больших бивней, то гриквас естественно думали, что цена уже установилась. Чрезвычайно забавно было видеть, как точно передразнивали они хвастовство одного известного белого, с которым хотели торговаться, и который, как они заметили, очевидно старался принять равнодушную мину. Держать голову вверх и почесывать бороду, как они дали понять, значит выказывать не равнодушие, а насекомых. Хорошо, что мы не всегда знаем, что они говорят о нас. Их замечания часто вовсе не особенные комплименты и совершенно сходны с тем, что некоторые белые путешественники говорят о неграх.

После полудня мы расположились лагерем против большого острова, который носит название Мпарира и лежит против устья Чобе. Франколины, перепела и цесарки, a также и более крупная дичь, были во множестве. Маколольский старшина Мокомпа принес нам богатый дар и сожалел, как обыкновенно, — что считается вежливостью, — что у него не было молока, так как его коровы все были недойные. Мы получили здесь немного меда, собираемого весьма маленькими пчелами без жала, которые у батока называются моанди, а у других кокомоцане. Этот мед слегка кисел и имеет ароматический вкус. Пчел легко узнать по их обычаю жужжать вокруг глаз и щекотать кожу, которую они сосут как обыкновенные мухи. В улье для входа [280] есть трубка из воска, равная стволу пера, и улей обыкновенно помещается в дуплах дерев.

Мокомпа боялся, что племя распадется, и жаловался на положение, в которое они поставлены вследствие проказы Секелету; он не знал, что с ними будет. Он послал два челна, чтобы отвезти нас в Сешеке. Его лучший челн повез слоновью кость к владетелю, чтобы купить товары у нескольких туземных купцов из Бенгуэла. Выше водопадов гребцы всегда гребут в челнах стоя, у них весла длиною в десять футов, и они действуют ими, попеременно, то с той, то о другой стороны.

17 числа встретил нас Мочокоца, посланный от Секелету вестник, со второй просьбой к доктору взять слоновью кость и купить лошадь. Он опять отказался заняться этим. К Секелету никто не должен идти, кроме доктора; все те из людей, которые за три года до того выдержали оспу в Тетте, должны вернуться к Мошоботване, который окропит их лекарством, чтобы прогнать заразу и предупредить распространение болезни в племени. Мочекоца попросили сказать Секелету, что эта болезнь издавна известна белым людям, что мы знаем также и лекарство, чтобы предупреждать ее, и что если была бы еще какая-нибудь опасность, то мы первые остереглись бы от нее. Почему же он при том не пошел сам к Мошоботване и не опрыскался лекарством, чтобы прогнать от себя проказу. Мы не боялись ни его болезни, ни лихорадки, поразившей смертью учителей и многих макололо в Линианти. Так как эта попытка карантина очевидно была внушением туземных докторов, чтобы придать себе больше важности, то мы прибавили, что у нас нет жизненных припасов, и что мы будем на другой и на следующий за тем день охотиться, чтобы добыть дичи; если нам и потом все еще будут предписывать очищение посредством их лекарства, то мы вернемся в нашу собственную землю.

Решение было высказано не совсем так, как мы его [281] записали; наши спутники вмешались в него со своим озлобленным протестом и наговорили, на теттеанском наречии, много крепких слов об этих "тварях-докторах", которые препятствовали им видеть их отца; при чем, к удивлению их, Мочокоца сообщил им, что он понимает каждое слово, какое они говорят, так как он принадлежит к племени базизулу, и говорил, что они не обманут его ни на каком наречии, ни на машона с востока, ни на мамбари с запада. Мочокоца потом дважды повторил наше решение, чтобы быть убежденным, что он его помнит слово в слово, и ушел назад. Эти вестники владельцев имеют в высшей степени твердую память; они относят на далекие расстояния значительно длинные послания и передают их почти слово в слово. Обыкновенно идут два или три вестника вместе, и по дороге послание повторяется каждую ночь, чтобы точно удержать слова. Одно из возражений, которые делают туземцы против обучения письму, состоит в том, что эти люди так же хорошо, как письмо, соответствуют цели передачи сведений в какое-нибудь отдаленное место, а если нужно сообщить что-либо кому-нибудь в город, то лучший путь для этого или пойти к нему, или послать за ним. Что касается до переписки с весьма далекими друзьями, то это может быть весьма хорошо для белых людей, но у черных нет друзей, к которым нужно было бы писать. Единственное действительное доказательство, что они должны учиться читать, то, что на них лежит обязанность узнать откровение их Небесного Отца, которое находится в Библии.

Вечером на следующий день наш вестник вернулся с известием: "Вы правы," говорит Секелету: "болезнь старая; идите тотчас, не спите на пути, ибо я весьма жажду (tlologelecoe) видеть доктора."

После ухода Мочокоца, встретили мы нескольких из людей Мокомпа, которые несли назад с собой слоновью кость, так как лошади были предпочтены товарам западного [282] берега. Они имели для Мокомпа инструкции, и так как эти инструкции бросают некоторый свет на правительство народа, о котором европейцам трудно что-нибудь узнать, то мы заносим их сюда, хотя они, в другом отношении, не имеют никакого значения. Машотлане отнесся к Бальдвину не так вежливо, как Секелету приказал ему относиться ко всем англичанам. Он был очень невежлив в отношении к вестникам, которых Мозелекаце послал с письмами от г. Маффата, обращался с ними как со шпионами и не хотел выйти на берег, чтобы принять сумку, пока они не удалились. Когда мы говорили о ним об этом, он оправдывал свое поведение, отговариваясь тем, что он остановился у водопадов именно с целю караулить этих естественных врагов своих, и как мог он поэтому знать, что они посланы от г. Моффата? Наши люди известили потом на главной квартире, что Машотлане проклял доктора. Инструкции, посланные от Секелету к Мокомпа, гласили: "Он должен идти к Машотлане и сказать ему что он тяжко провинился. Он не Монаре (др. Ливингстон) проклял, а Себитуане, так как Монаре теперь занимает место Себитуане, и он почитает его, как почитал своего отца. Всякий штраф, взятый с Бальдвина, тотчас должен быть возвращен, так как он не боер, a англичанин. Секелету очень разгневан, и Макомпа не должен скрывать послания."

Так как Секелету нашел впоследствии, что поведение Машотлане в отношении к батока было в высшей степени бесчестно, то он послал за ним, чтобы тот явился в Сешеке, чтобы можно было иметь его на глазах; но Машотлане, боявшийся, что это означает смертную казнь, послал вежливый ответ и объявил, что он болен и не в состоянии отправиться в путь. Секелету попытался еще раз отозвать Мошотлане от водопадов, но без успеха. По теории владетель не ограничен и совершенно деспот; но на практике его власть ограниченна, и, не казня по временам [283] упрямых старшин, он не может принудить своих подчиненных исполнять его волю.

За исключением маленьких быстрин у острова Мпарира на устье Чобе, остальной водяной путь в Сешеке ровный. На лежащих по реке островах пасутся стада быков двух или трех разновидностей; батока разводили весьма маленькую породу, имеющую красивый вид и чрезвычайно ручную, которой еще много можно видеть, — породу несколько крупнее, из которой у многих штук свесившиеся и расставленные у корней рога, и еще более крупную породу с рогами необыкновенной величины, носить которые, по-видимому, должно быть тягостно для животного. Эта порода в большом числе находится на озере Нгами. В полдень мы остановились у одного из скотных дворов Мокомпа и получили отрадный напиток — молоко. Люди его состояния обыкновенно имеют большие стада, расположенные в различных местах, и собственник посещает по порядку каждое, между тем как его главная квартира находится в его селении. Его сын, мальчик десяти лет, надзирал за заведением во время отсутствия своего отца. По понятиям макололо, скотный двор настоящая школа, в которой должны воспитываться сыновья. Здесь получают они надлежащее образование: знание кормовых трав и уменье и сноровку обращаться со скотом.

С полудня до полуночи ежедневно дуют сильные восточные ветры и держатся до октября или ноября, когда наступают дожди. До полудня обыкновенны вихри, подымающие огромные столбы дыма от горящих кормовых и сорных трав. Один неизмеримо большой столб дыма почти охватил нас. Он прошел впереди нас ярдах в двадцати, и ветер со всех сторон дул как раз в него. Крутясь большими кругами, он гнал с равнины на сотни футов в воздухе непрерывное густое темное облако черной, в порошок пережженной земли, смешанной с сухою травою. Стада новых антилоп, лечве и поку, вместе с коконгом или [284] гну и зебрами, стояли и смотрели на нас во все глаза, пока мы проходили. Мираж иногда поднимал их до полупути к облакам и искажал их и группы пальм в странные, неестественные формы. Обширные и богатые плоские равнины по берегам, вдоль краев которых шли мы на веслах, прокормили бы огромное население и легко могли бы быть снабжаемы водою из Замбези. Снабженные водою, они давали бы жатвы во весь год и никогда не страдали бы от засухи. Бегемотов бьют здесь длинными, похожими на пики, копьями. Мы видели, как двое мужчин в легком челноке беззвучно подкрадывались к одному из этих животных, думая, что оно спит; но оно было настороже, и они должны были поспешно удалиться. Между Сешеке и водопадами водится теперь уже относительно мало бегемотов, и они необыкновенно робки, так как их постигает верная смерть, если их захватят днем сонных.

18 числа мы прибыли в Сешеке. Старый город, теперь в развалинах, стоит на левом берегу реки. С того времени как казнен был старшина Морианциане, — за то, что он околдовал владетеля проказою, — жители построили другой город по той же стороне на четверть мили выше. Секелету был на правом берегу, возле значительного числа временных хижин. Из жилища владетеля приветствовал нас какой-то человек и просил остановится под старым котла, или деревом общественного сборного места. Молодой макололо, с толстыми ляжками, как у зулу и у большей части этого племени, прошел получить приказания владетеля, который сам не показывался народу о тех пор как одержим проказой. Вернувшись, он поспешно побежал к Мокеле, старшине нового города, который, сходивши к Секелету, воротился, проводил нас к маленькой, но хорошей хижине и после доставил нам в виде подарка от владетеля прекрасного жирного быка. "Теперь время голода", говорил он, "и у нас нет никакого мяса, но мы вскоре ожидаем дичи из долины Бароце." [285] Прибыв в Сешеке, мы были совсем без съестных припасов. Никогда не было у нас лучшего мяса, чем мясо быка, присланного Секелету; классическая говядина стоит бесконечно выше мяса всякого рода дичи! Мы испробовали мясо всех съедобных животных в Африке, за исключением крокодила, и часто при таких обстоятельствах, когда можно было думать, что сильный аппетит склонит мнение в пользу дичины; однако, нельзя было сделать лучшего сравнения, как следующее: это почти так же хорошо, как говядина. Может быть найдутся иные еще неприрученные животные, и будет извлекаться польза из страны, покрытой такими кормами, как вереск или папоротники (которые вообще не годятся для скота); но мы говорим: пусть "Общество акклиматизации" умножит и разнообразит число быков, и оно этим лучше удовлетворит вкусу и окажет большее благодеяние человечеству, нежели разведением всех диких животных от слона до крокодила включительно. Нужно признаться, что непосвященным может показаться несколько неловким садиться за стол, за которым ничего нет кроме говядины, хотя бы и превосходной. В то время, как рот полон, руки и глаза инстинктивно тянутся поискать чего-нибудь в роде хлеба, картофеля или овощей для сопровождения мяса, и является неприятное ощущение, когда не хватает того, что шотландцы называют словом "kitchen". Мы делали из жира "kitchen" к куску без жира. Макололо обыкновенно проглатывают прежде всего верь жир, так как жир считается за лучшее, потом едят куски без жира и после всего суп или хлеб, если у них есть что-нибудь такое. Люди, которые, как они, по большей части, живут на молоке и на мясе, могут гораздо лучше переносить утомление и нужду, чем те, пища которых преимущественно состоит из хлеба и овощей. Когда макололо, как это иногда случается, выходят в набег на месяц, то из подвластных им племен, сопровождающих их, многие, будучи [286] хлебоедами, гибнут единственно от утомления, между тем как мясоеды презирают самую мысль об усталости.

Через день после нашего прибытия, к нам устремился постоянный поток посетителей. Многие из них, тосковавшие во время отсутствия доктора, казалось, весьма успокоились, когда снова его увидали. Все были печальны. Ужасная засуха уничтожила жатвы и истребила кормы в Линианти, и жители рассеялись по стране искать диких плодов и прибегнуть к гостеприимству тех, у которых удались земляные орехи (Arachis hypogsea). За проказой Секелету последовали тучи бедствий. Будучи уверен, что он околдован, он заподозрил значительное число своих знатнейших мужей и некоторых казнил вместе с их семействами; другие бежали к далеким племенам и жили в изгнании. Владетель заключился и не допускал к себе никого, кроме своего дяди Мамире. Понване, бывший у него "головой и глазами", только что умер, — доказательство, как он думал, могущественной волшебный силы тех, которые ненавидели каждого, кого любил владетель. Страна ужасно страдала и огромное государство Себитуане грозило распасться на части. Большая толпа молодых бароце возмутилась и бежала на север; при этом умертвили они одного мужа, чтобы возбудить кровную вражду между Мазико, владетелем, к которому они ушли, и Секелету. Батока, под предводительством Синамане и Муэмба, были независимы, а Машотлане на водопадах в сущности посмевался над властью Секелету.

Мудрая политика Себитуане — обращаться с завоеванными племенами точно так же, как с своими собственными макололо, так как все — дети владетеля и одинаково могут быть избираемы к самым высшим должностям, — была оставлена его сыном, который брал жен только из макололо и в чиновники назначал только макололо. Он сделался нелюбимым среди черных племен, которые были завоеваны копьем его отца, но еще более действительно [287] приобретены позднейшим его мудрым и справедливым управлением.

О невидимом Секелету носились удивительные слухи. Говорили, что его пальцы выросли орлиными когтями, и лицо его так страшно искажено, что никто не мог бы его узнать. Иные стали намекать на то, что он не мог быть действительно сыном Себитуане, основателя нации, который был силен в бою и мудр в делах государственных ,.Во дни великого льва" (Себитуане), говорила его единственная сестра, вдова Морианциане, супруга которой погубил Секелету, "у нас были большие и малые владетели, и старейшины, чтобы руководить управлением, и великий владетель, Себитуане, знал их всех, и знал все, что они делали, и мудро управлял всею страною; но теперь Секелету ничего не знает о том, что делают его подданные и они о нем не кручинятся, и власть макололо близка к падению" ¹³.

Туземные доктора отказались от Секелету. Они не могли пользовать его и объявили болезнь неизлечимой. Одна старая лекарка из племени маниети пришла посмотреть, не может ли чего для него сделать, и на ее искусство он возлагал теперь последние свои надежды. Кроме его матери и его дяди, она никому не дозволяла его видеть, поставляя существенным условием так страстно желаемого излечения — [288] совершенное удаление от общества. Не смотря на то, он послал за доктором, и на следующий день нам всем троим позволено было его видеть. Он сидел в крытой повозке, окруженной высокою стеною густого тростника. Его лицо только немного было обезображено утолщением кожи на местах, где прошла по нем проказа, и единственной особенностью его рук была необыкновенная длина его ногтей, что, однако, вовсе не было чем-нибудь совершенно необыкновенным, так как все знатные макололо носят необыкновенно длинные ногти. У него спокойная, беспритязательная наружность отца его Себитуане; говорит он отчетливо, густым, приятным голосом, и, по-видимому, он человек рассудительный, за исключением, может быть, своего мнения, что его околдовали; как скоро намекнут ему об этом, он высказывает такую крепкую веру, как будто помешан на этой мысли. "Морианциане, супруг моей тетки, попробовал околдовывающее лекарство сначала на своей жене; она в проказе и ее первый слуга тоже. Потом, увидев, что это удалось, он дал мне более сильный прием в вареном козьем мясе, и с той поры мною овладела болезнь. Вскоре погубили они Понване, а теперь, как вы видите, хотят погубить меня." Понване незадолго перед тем умер от лихорадки. Секелету просил нас о лекарстве и медицинской помощи, но мы не очень желали принять дело из рук лекарки, которая его уже пользовала, так как плохая политика — придавать себе вид, как будто мы у кого-нибудь хотим отбить значение в его специальности; и она, весьма желая продолжать свое лечение, сказала, что "еще не думает отказаться от него, а хотела бы попытаться в продолжение месяца; если больной до тех пор не вылечится, то она отдаст его белым докторам." Но мы думали покинуть страну ранее месяца; поэтому Мамире вместе с другими уговорил старую даму отложить ненадолго свое лечение. Она, как условились [289] доктора, осталась в жилище владетеля и продолжала получать свое содержание.

Мы откровенно сказали Секелету, что его болезнь не известна в нашем отечестве и считается необыкновенно упорною и трудно излечимою; что мы не верим в то, что он околдован и охотно сделаем все, что можем, чтобы его вылечить. Здесь дело шло о бескорыстном благодеянии; мы не ждали никакой награды, а подвергали себя значительной опасности, однако мы не хотели отказаться от этого, как от покупки лошадей. Но так как при нас не было теперь никакого лекарства из употребляемых обыкновенно при болезнях кожи, то мы попробовали пользовать снаружи ляписом и внутрь иодисто-водородным кали; леченье с таким утешительным успехом, что Мамиро желал, чтобы пациент все больше и больше вымазывался раствором ляписа, обладавшим, как он думал, тем же свойством, как и натягивающая пузыри жидкость, которую Озуэлль прежде прикладывал к его собственному колену. Силу той жидкости считал он непреоборимой, и желал бы иметь что-нибудь подобное ей, что можно было бы испробовать на Секелету.

Болезнь начинается маленьким изменением цвета кожи с поверхности и сначала захватывает только эпидермис; пятна разрастаются в виде лишаев и несколько сходно с тем, как если бы это было дикое мясо; на наружных краях пятен являются небольшие пузырьки, и нагноение их образует коросту. Затем утолщается собственно кожа и поднимается узелками на лбу, носу и ушах, и если болезнь развивается сильнее, то являются гнилые трещины на ножных и ручных пальцах; пальцы, случается, умирают и искалеченный пациент иногда выздоравливает. Туземцы думают, что болезнь наследственна и незаразительна; но, между тем, пока доктора Кирк и Ливингстон занимались описанным случаем, на руках их появилось нечто весьма сходное с нею и было вылечено только щедрым [290] употреблением ляписа. Здоровье и настроение владетеля поправились, когда кожа стала тоньше и исчезло безобразие с лица. Старая лекарка, которая, естественно, тоже хотела извлечь из этого исправления здоровья что-нибудь в пользу своего почета, стала тайно подбавлять еще свои лекарства, состоявшие в том, что она соскабливала кожу и посыпала какой-то вяжущей корой в порошке. Когда она получила от Мамире намек, что может быть лекарство белых докторов не будет хорошо действовать вместе с лекарством черных докторов, она перестала лечить.

Это было во время большой нужды и голода, но Секелету гостеприимно угощал нас и при каждом визите, который мы ему делали, готовил нам чай. К чаю подавали нам превосходные американские сухари и консервы фруктов, которые доставлялись Секелету из Бенгуэла, где бы, он ни был. Самые любимые его плоды были те, которые сварены в собственном соку: сливы, яблоки, груши, земляника и персики, виденные нами только у португальцев и испанцев. Это возбудило в нас горячее желание посадить семена плодовых дерев, принесенные нами, и всем понравилась мысль иметь в своей собственной стране эти самые плоды.

Мокеле, старшина Сешеке, и сестра Себитуане, Манчуниане, получили приказание снабжать нас жизненными припасами, так как жены Секелету, на которых собственно лежала эта обязанность, были в Линианти. Мы нашли черного купца с западного берега и нескольких торговцев Гриква с юга, которые, и тот и эти, искали слоновьей кости. В Сешеке слоновья кость дорога, но в стране батока, от столицы Синамане до Кафуэ, она дешевле чем где-нибудь. Купец из Бенгуэла получил заказы на товары для поездки его на следующий год и вызвался привезти чай, кофе и сахар по цене со ста процентами выгоды. Так как, вследствие прежде сделанного распоряжения, макололо удержали за собой всю слоновью кость в лежащей на восток стране батока, скупая ее за заступы, то [291] бенгуэльские купцы нашли невыгодным идти туда за невольниками. Они уверяли нас, что без слоновьей кости торг невольниками не приносит выгоды. Таким образом, и именно по приказанию Секелету, был закрыт обширный невольничий рынок. Это приказание нарушалось разве только втайне. Мы заметили только два или три случая нарушения его.

Мода господствует в Сешеке и в Линианти точно также деспотически, как в Лондоне и Париже. Дамы не станут носить бус, вышедших из моды, как бы ни были они красивы. Владетель — большой любитель лошадей и уложил в лошадиное мясо довольно крупные суммы; но ему очень не везло, так как почти все его лошади вскоре после покупки падали. В последний год он послал в Бенгуэла караван со слоновьей костью, чтобы купить пять лошадей, которые должны были придти из Лиссабона; все пять животных пали в дороге и опечаленные погонщики принесли пять плачевных хвостов и положили их перед владетелем. "В Биге, на одном из ночлегов, околдовал их один природный португалец; они видели его смотрящим лошадей и трогающим их, и были уверены, что он при этом заколдовал их, потому что они вскоре затем пали". Общая вера в колдовство, от которой мы сами освободились только в новейшее время, представляет огромное препятствие для успехов цивилизации. Две лошади, которых доктор оставил в 1853 году, остались живы, не смотря на суровое обращение и непрерывную гоньбу; это, по мнению туземцев, произошло потому, что он любит макололо, а другие, у которых они покупали лошадей, ненавидят их и заколдовывают их лошадей. Обращению выпавшему на долю бедных животных, едва ли чего недоставало, чтобы сделаться гибельным для них. Веселая толпа молодых людей, телохранителей владетеля, устроила странного рода лошадиные скачки. Один садится верхом без седла, удил и узды и скачет полным галопом с распростертыми руками. Если он, к великому удовольствию [292] зрителей, свалится, то слуги перехватывают лошадь и отводят ее куда-нибудь, а свалившемуся всаднику предоставляют возвращаться пешком, потирая себе бока. На бедной лошади ездят до тех пор, пока она совсем не измучится, и каждый из телохранителей стремится показать, что он может продержаться дольше, чем другие. Эта скачка, равно как недостаток в корме и уходе, скоро стали бы гибельны даже самым лучшим лошадям, каких бы они ни получили. Когда доктор был в Анголе и случайно ехал на лошади одного господина из Пунго-Андонго, он заметил своим спутникам: "Она годилась бы для Секелету". Из-за тысячи слишком миль был послан караван, чтобы купить ее; но она теперь так изменилась, что ее нельзя уже было узнать. Во время нашего там пребывания у них не было зернового корма и только немного жалкой, сухой травы.

Возделываемые в этой стране, центре континента, полевые продукты состоят из мапира или мабеле (Holcus sorghum), лобелебеле или мешвера (Pennisetum), проса, маиса, земляных орехов (Arachis hypogaea), подземных бобов (Voandzeia), огурцов, дынь, тыкв, мчаэ или сладкого тростника (Holcus saccharatum), бататов, табака, хлопка и индийской конопли или банга (Cannabis sativa); но пшеницы, риса и ямсового корня они никогда не видали. Сахарный тростник, бананы и маниок растут в долине Бароце. Садовых растений у них нет, а также нет и каких-нибудь таких плодов, как манго и померанцы, встречающиеся ближе к морю и вывезенные в Африку из других стран.

У водопадов сообщили нам о печальной судьбе миссионеров Лондонского общества. Наш друг из Наталя, Бальдвин, нашел их при источнике в пустыне, где они страдали от голода. У них не было ни одной лошади, без которой там не легко добыть дичи. Бить носорогов, приходивших ночью к воде, им не удавалось. Бальдвин был [293] так любезен, что застрелил для них пару животных, но опасался, покидая их, что вряд ли доживут они до того времени, когда увидят страну макололо. Они, однако, достигли Линианти, хотя в том истомленном состоянии, в котором наверно привязывается лихорадка. Страшная засуха этого года совершенно высушила большие болота, окружающие селение, и лихорадка сделалась злокачественнее, чем обыкновенно. Так как они знали, тио описанию д-ра Ливингстона, о чрезвычайной нездоровости места, то Гельмор, вскоре, по-видимому, заслуживший доверие народа, сказал владельцу, что он не может оставаться в этой местности, но желал бы уйти далее в более высокую и более здоровую страну на северо-восток от водопадов. Секелету сказал, что хочет взять его с собою в Сешеке и посмотреть, не лучше ли ему там понравится, чем в Линианти. "Вы также возьмете меня с собою", сказал Гельмор, "посмотреть Мози-оа-туниа", рисунок которого был тотчас же узнан в "Миссионерском путешествии"; но пока они готовились к путешествию, извощиков захватила лихорадка. Жена Гельмора, первая из белых, пала жертвою губительной болезни. Тогда благочестивый миссионер сказал жителям, что хотя жена его умерла, однако же он не хочет ее покинуть, а останется у них и будет исполнять свою обязанность. Не смотря на голод, усталость и истощение, последовавшие за долгим путешествием по пустыне, и не смотря на эту тяжкую печаль в Линианти, добрый человек, узнавший уже местный язык, тотчас стал проповедовать евангелие. В Сешеке слышали мы, как многие молодые люди пели церковные песни, которым научились у него. Все его любили и благосклонно отзывались о нем, а о смерти его повсеместно сожалели. Вероятно, что он скоро приобрел бы сильное и счастливое влияние на это племя; но спустя месяц его скосила лихорадка. Наши сведения заимствованы вполне от туземцев различных племен, составляющих теперь народ макололо. На них вообще [294] можно полагаться, если они не имеют в виду какой-нибудь собственной выгоды; они не могли сговориться для распространения какой-нибудь очевидной лжи. Если таким образом принять их рассказы за истину, то все общество состояло из двадцати двух особ, в том числе девяти европейцев и тринадцати цветных. Из них в неполные три месяца умерли от лихорадки пять европейцев и четыре туземца. Тогда миссионеры, спутники Гельмора, оказались в весьма печальном положении. Четверо из девяти европейцев убиты болезнью, и его собственная жена захворала так, что скоро сделалась пятою жертвою. Он только недавно прибыл Африку; его познания в местном языке естественно были ограниченные, его влияние ничтожно, и у него не было никакой опытности: сообразно с этим он решился идти совершенно разумным путем — покинуть страну. Жена его умерла прежде чем он достигнул здоровой пустыни. Туземные слуги с юга, никогда не видавшие в своем отечестве лихорадки, думали, что общество было отравлено макололо; но хотя они язычники и не дорого ценят человеческую жизнь, все же они не так окончательно злы. Копье, а не яд их оружие. Нет нужды предполагать иного яда, кроме болотного воздуха (malaria), так как и этого более чем достаточно. Все симптомы этого отравления мы наблюдали более двадцати раз, и по описанию тех, которые остались в живых, думаем, что смерть была вызвана ничем иным, как ядовитою африканскою лихорадкою. Мы очень сожалели что, будучи тогда далее внизу на той же самой реке, мы ничего не знали о том, что они находились в Линианти, до тех пор, когда уже слишком поздно было подать врачебную помощь, в которой они так нуждались. Несомненно нужно внушать, что в каждой миссии медик должен составлять существенную часть ее штаба. [295]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Секелету и наши подарки. — Его понятие об употреблении артиллерии. — Сестра Себитуане описывает первое появление лихорадки. — Макололо — самое умнейшее из всех племен, какие мы встречали. — Макололо старой и юной Африки. — Женщины, их наружность и их украшения. — Следствия многоженства. — Уважение распознается по числу жен. — Кажущаяся, но не действительная покупка жен. — Тонкая деликатность дам. — Матокване. — Курение и его следствия. — Новое употребление ложки. — Сырое масло. — Попрошайки. — Походы владетеля. — Макололо, видевшие море. — Правосудие у макололо. — Права работы. — Обучение религии. — Взгляды туземцев на брак. — Владетель и старшины. — Смертная казнь. — Старый воин. — Древний национальный наряд макололо. — Домы строятся женщинами. — Игры и времяпрепровождение детей. — Доверие макололо к врачеванию. — Др. Ливингстон опять посещает Линианти. — Оставленная там в 1853 г. карета найдена нетронутою вместе с тем, что в ней было. — Прокламация туземцев. — Место погребения Гельмора и его спутников. — Честность макололо. — Здоровье Секелету поправляется. — Его уважение к д-ру Кирку. — Его предложение об английском поселении на возвышенности батока. — Кража скота не считается преступлением. — Богослужение в Сешеке. — Сомнение туземцев относительно возможности воскресения.

Секелету был очень обрадован различными предметами, принесенными ему нами, и осведомился нельзя ли, перевести на судне, его сахарную мельницу и прочие товары, которые мы оставили в Тетте. Когда он услышал, что на сильном пароходе можно было бы пройти по реке только до Синамане, но никак не через большие водопады Виктории, то с премилой наивностью спросил, нельзя ли снести водопады пушкой, так чтобы была возможность, судну пройти до Сешеке. [296]

Чтобы спасти племя от опасности распадения, которая угрожала ему вследствие вымирания настоящих макололо, Секелету должен был тотчас уйти на здоровую возвышенность Батока в окрестности Кафуэ, он совершенно это понял, и заметил, что все его люди, за исключением двух, были убеждены, что если они останутся на низменности, то достаточно будет нескольких лет, чтобы все настоящие макололо примерли; они вышли первоначально из здорового юга из окрестностей слияния Ликва и Намагари, где лихорадка почти не известна, и опустошения, производимые ею между ними здесь, были так же страшны, как между европейцами на берегах. Сестра Себитуане описала первое появление лихорадки в племени, когда оно поселилось в долине Бароце по Замбези. На многих из них напал озноб, как будто вследствие чрезмерного охлаждения; прежде они не видывали ничего подобного. Они развели большой огонь и положили перед ним дрожащих бедных парней; но они могли сколько угодно класть дров, а не могли произвести жара на столько, чтобы прогнать холод из тела страдающих, и они продолжали дрожать, пока не умирали. Но хотя все предпочитали возвышенность, однако, они боялись идти на нее, потому что могли тогда придти матебеле и похитить у них их возлюбленный скот. Этому врагу не мог противиться Себитуане со всеми своими ветеранами, и как они могли противиться теперь, когда большая часть храбрых воинов умерли? Молодые люди мгновенно бросят все и убегут оттуда, когда увидят ужасных матебеле, так как на столько же боятся их, как покоренные племена боятся макололо. "Но если доктор и его жена", говорили владетель и его советники, "пойдут и будут жить у нас, то мы тотчас перейдем на возвышенность, так как Мозелекаце не нападет на место, где живет дочь его друга Моффата."

Макололо самое умное и самое предприимчивое из племен, с которыми мы сходились. Только храбрые и [297] смелые мужчины долго оставались при Себитуане; его строгая дисциплина скоро искореняла робость из его войска. Смерть была неизбежной судьбой беглеца. Если владетель замечал человека, убегающего из сражения, то с изумительной быстротою догонял его и убивал, или выжидал, пока тот вернется в город, и потом призывал дезертира к себе"Ты не хочешь умереть на поле битвы, ты хочешь умереть дома, не правда ли? Твое желание должно быть исполнено!" и того в ту же минуту отводили на казнь. Настоящее поколение молодых людей в очень многих отношениях стоит ниже своих отцов. У старых макололо было много мужественных добродетелей; на них можно было полагаться и они никогда не воровали, за исключением того, если могли похитить скот в открытом поле, что они считают почетным делом. Но трудно сказать то же об их сыновьях; эти последние, воспитанные среди покоренных племен, усвоили себе некоторые пороки, свойственные рабскому и испорченному поколению. Некоторые из старых макололо предупреждали нас ничего из нашей собственности не оставлять не спрятанным, так как черные большие воры; а иные из наших собственных людей советовали нам быть настороже, так как и макололо тоже воруют. Одним молодым макололо было украдено несколько ничтожных вещиц, и когда его за это призвали к ответу, он выказал в своем оправдании большое остроумие, рассказав забавную выдуманную историю. Макололо исстари были сильными работниками и не считали работы чем-то ниже своего достоинства; но сыновья их никогда не работают, находя работу приличною только для рабов из машона и макалака. Так как Себитуане видел, что соперничествующее племя превосходит его собственное, умея управлять челнами, то он научил своих воинов судоходству, и его собственный сын со своими товарищами гребли в челне владетеля. Все блюда, корзины, стулья и челны изготовляются черными [298] племенами, носящими имена маниети и матлотлора. Домы строятся женщинами и слугами. Женщины макололо стоят гораздо выше всех женщин, каких мы до сих пор видели. Они яркого светло-бурого цвета, с приятными чертами лица и понимают необыкновенно быстро. Одеваются они опрятно, носят короткую юбочку и плащ, и на них много украшений. Сестра Себитуане, самая знатная дама в Сешеке, носила на каждой ляжке по восемнадцати светлых бронзовых колец толщиною в палец, и под каждым коленом три медные кольца; на левой руке девятнадцать бронзовых колец и на правой восемь из бронзы и меди, а сверх того по одному большому кольцу из слоновой кости над каждым локтем. У ней было на шее прекрасное ожерелье из бус, и пояс из бус же вокруг талии. Тяжесть блестящих бронзовых на ногах колен мешала ей ходить и делала ссадины на лодыжках. Но так как это было в моде, то она забывала о неудобстве и от боли спасалась тем, что подкладывала под нижнее кольцо мягкие тряпочки.

Обычай многоженства, хотя он предназначен увеличивать племя, ведет к уменьшению его. Зажиточные старые мужчины, имеющие много скота, берут за себя всех красивых молодых девушек. Один отвратительный, но богатый старик, который был так слеп, что слуга должен был вести его по дороге, имел двух молодых жен самых красивых из горожанок; одна из них, дочь Мокеле, которая по крайней мере полувеком моложе его, на вопрос: "любит ли она его?" отвечала: "Нет, я его ненавижу; он такой скверный." Молодые люди племени, у которых случайно нет скота, должны оставаться без жен или довольствоваться одною, имеющею мало личных прелестей. Такое положение дел ведет, вероятно, к большой безнравственности, и детей родится мало. Если бы сделать более глубокие исследования и добиться этого рода сведений, то можно было бы сказать еще гораздо более; но мы поступали так, как это [299] делается между цивилизованными, и воздерживались от вопросов; все-таки от каждой из туземных женщин, с которыми мы сходились, получались довольно ясные намеки.

Многоженство, признак низкой степени цивилизации и источник многих зол, обыкновенно, и, что довольно странно, одобряется даже женщинами. Когда они слышат, что в Англии мужчина может жениться только на одной, многие дамы восклицают, что в такой стране они не могли бы жить; они не могли себе представить, как английские дамы могут находить вкус в наших обычаях; ибо, по их образу мыслей, каждый почетный мужчина должен иметь значительное число жен, как доказательство своего благосостояния. Подобные мнения господствуют по всей Замбези. Сосед не станет уважать человека, у которого нет нескольких жен. Основание этого, без сомнения, то, что он пользуется доходом с сада каждой жены, и его благосостояние поэтому пропорционально числу жен.

Жены у макалоло не покупаются и не продаются, хотя брак походит на торговую сделку. Супруг вручает тестю, пропорционально своему состоянию, известное число коров, не как цену за невесту, а чтобы купить право удержать в своем собственном семействе детей, которые у ней будут; иначе дети принадлежат семейству женина отца. Без этой уплаты мужчина может иметь полную власть над женою, но не над детьми; ибо так как родители, расставаясь со своей дочерью, жертвуют частью семейного круга, то супруг должен чем-нибудь пожертвовать из своей собственности, чтобы тем как бы вознаградить эту потерю. Это еще не безусловное отделение, ибо когда жена умирает, супруг опять дает быка, чтобы произвести совершенное отделение или побудить ее семью ”отказаться". У дам из макалоло мягкие, маленькие, нежные руки и ноги; лбы их красивы и соразмерной величины; нос не безобразным образом сплюснут, хотя ноздри широки; рот, подбородок, зубы, глаза и стан вообще красивы [300] и в противоположность негритянкам западного берега совершенно женственны. Так как у них есть служанки, которые должны им прислуживать и исправлять главную часть работ по домохозяйству, то у них остается весьма много свободного времени и они иногда совсем не знают, что с ним делать. У них нет, как у их более красивых и более счастливых сестер в Европе, ни шитья, ни другого какого занятия иглою, ни игры на фортепиано для упражнения пальцев, ни чтения для образования ума; немногим приводится ходить за детьми, и время довольно тяжело ложится на их плечи. Мужчины лукавым образом утверждают, что два их великие времяпрепровождения или способа убивать время, это — прихлебывать пиво и тайком курить банг или индийскую коноплю, известную здесь под именем матокване. Хотя мужчины довольно сильно предаются курению ее, однако же они неохотно смотрят на то, когда женщины следуют их примеру, и многие из "чудовищ" запрещают это. Тем не менее, некоторые женщины курят тайком, и этот обычай производит болезнь, которая распознается по незначительной сыпи на коже и совершенно неизлечима, если не отказаться от курения. Сам владетель — раб этого гибельного обычая, и его едва можно было уговорить отказаться от него только на короткое время пока он находился под врачебным надзором. Мы имели много случаев наблюдать действия этого курения матокване на наших людях. От этого курения они чувствуют себя весьма сильными в теле, но на дух оно производит как раз противоположное действие. Два наши самые красивые молодые человека стали записными курильщиками и отчасти помешанными. Странно смотреть на сидящую в кружке группу курильщиков матокване; прибор: тыквенная бутылка чистой воды, затем расколотый бамбук в пять футов длиною, и наконец большая трубка с тыквенною бутылкою или сосудом из рог куду для воды, сквозь которую проходит на пути своем ко рту дым, как в [301] кальяне. Каждый курильщик делает несколько затяжек, из которых последняя необыкновенно длинна, и передает трубку своему соседу. По-видимому, он глотает дым; потому что, борясь с судорожным движением грудных и шейных мускулов, он набирает полный рот воды, пережидает несколько секунд, и потом воду и дым спускает из своего рта в бамбуковый желоб. Дым производит у всех сильный кашель и у иных род безумия, которое вырывается быстрым потоком бессмысленных слов или короткими фразами в роде: "зеленая трава растет," "жирный скот толстеет," "рыба плавает." Никто из группы не обращает ни малейшего внимания ни на бурную говорливость, ни на внезапно вылетающие умные или глупые изречения, подобные изречениям оракула, и в мгновение, когда возвращается рассудок, все смотрят довольно бессмысленно. Наш визит в Сешеке прервал однообразие их ежедневной жизни, и у нас бывали толпы посетителей, как мужчин, так и женщин, особенно во время обедов, ибо тогда им представлялось двойное удовольствие — видеть, как едят белые люди, и поесть вместе с ними. Мужчины, когда они за столом ели суп или молоко, делали странное употребление из ложки; они пользовались ею, чтобы переливать кушанье на ладонь левой руки, с которой потом отправляли его в рот. Употребляя хлеб с маслом, мы оскорбляли утонченную деликатность дам. "Смотри, смотри! они действительно едят сырое масло! У! как неприлично!" Или хозяйка проникалась состраданием к нам и предлагала: "Дайте сюда, я его растоплю, тогда вы можете макать в него свой хлеб, как прилично." Они к этому чувствовали столько же отвращения, сколько почувствовали бы мы, если бы увидели, как какой-нибудь эскимос ест сырой жир. По их мнению, масло неприлично есть, прежде чем оно вскипит или растопится. Главное употребление, которое они из него делают, это — смазывать им тело; оно делает кожу гладкою и блестящею. Мужчины и женщины сильно [302] попрошайничают о таких вещах, какие им придутся по нраву, и нисколько не сердятся, если им отказывают; они, вероятно, думают, что просить извинительно; это нам не вредило и не стоило никакого усилия их беглым языкам. Мамире просил коротенького черного сюртука, потому что ему полюбился его цвет! Когда ему сказали, что он может получить его за чистенькую новую повозку из шкурь молодых лечве, — он засмеялся и перестал просить. Шутка обыкновенно полагает конец попрошайничеству.

Владетель получает спину и ребра от каждого убитого его народом быка, а от бароце, маниети, матлотлора и других покоренных племен дань зерновым хлебом, пивом, медом, дикими плодами, заступами, веслами и челнами. Главный доход, однако, составляет слоновья кость. Вся слоновья кость страны принадлежит владетелю, и бивни каждого убитого слона отдаются в его распоряжение. Этот охотничий закон на первый взгляд кажется строже, чем закон португальцев и пограничных с ними племен, по которому только один бивень принадлежит правительству, а другой охотник оставляет себе. Но здесь надеются, что владетель великодушен и как отец с детьми поделится барышом от слоновьей кости со своим народом. Они говорят: "Детям нужен надзор их отцов, чтобы не обманули их чужеземцы." Это мирит их с законом. Таким образом высшие классы получают львиную часть из добычи охоты на слонов, не подвергаясь особым трудам и опасности; покоренные племена получают мясо, составляющее все, что у них бывало когда-нибудь, и, по-видимому, ни одно даже и мысли не имеет об изменении постоянного обычая. Однако, наши собственные люди часто рассуждали во время путешествия о правах труда и, так как мы им постоянно платили за труд, получили некоторые новые понятия, довольно резко противоречившие этому старому закону. Они считали несправедливым, что их принуждали отдавать владетелю оба бивня; как ни дурны [303] португальцы, они все же так сильно не угнетают; они оставляют охотнику один из бивней; закон Секелету несправедлив; они желали бы, чтобы он его отменил. Этот обычай, без сомнения, благоприятен для слонов, хотя это и не имелось сознательно в виду. Пицане застрелил нескольких на обратном пути своем из Ангола и потом совершенно бросил охоту.

Также и Мозелекаце имеет претензию на всю слоновью кость своей страны и никогда не позволяет чужеземцам охотиться за слонами. Один господин из Натала, не знавший об этом запрещении, вознамерился стрелять слонов, но скоро был задержан и представлен владетелю. В продолжение трех месяцев его держали под надзором и ему позволено было охотиться сколько ему угодно, за буйволами, жирафами, носорогами и антилопами; но в ту минуту, как он начинал выслеживать слона, проводники его или надсмотрщики поворачивали голову его лошади по противоположному направлению.

Макололо Сероке незадолго перед тем воротившийся из Бенгуэлы с хвостами бедных околдованных лошадей, посетил нас вскоре после нашего прибытия с некоторыми из своих товарищей. Они нашли, что все рассказанное им доктором о земле, окруженной океаном, было истинно. Они видели море и чудеса морских берегов и кораблей точно так, как сказано было в книге: только путешественники кое-что знают, а те, которые не знают книги и сидят дома, настоящие ребята по своим сведениям. Купцы в Бенгуэле обращались с ними дружелюбно и, чтобы поддержать торговлю с макололо, дали каждому богатый подарок платьем. Перед визитом к нам они надели на себя все эти новые одежды и были наверно лучше одеты, чем мы сами. На них были хорошо вымытые и накрахмаленные рубашки, и широкие штаны, белые носки и сапоги из патентованной кожи, на голове красная ермолка и на ней темная шляпа о широкими полями. Они [304] долго беседовали с нашими людьми о чудесных вещах, виденных ими, и все были согласны в том, что макололо, не оставлявшие домов своих, были настоящей дичью или полевыми животными. Но их более богатые соседи, на которых они намекали словом "пологоло" или "дичь," совсем не хотели признавать, что путешественники знают больше их. "Они видели море," говорили те, "но что же в нем? Ничего больше, как вода. Воду могли они вполне видеть дома, — даже более, чем нужно было видеть; а белые люди приходят в их города, — зачем же им путешествовать на берега, чтобы посмотреть на них?"

Взятое вообще, правосудие между макололо наблюдается довольно хорошо. Один старшина взял у одного из своих людей, бывшего с нами, несколько бус и шерстяное одеяло. Эти вещи принесены были к владетелю; и он тотчас приказал возвратить вещи и сделать распоряжение о том, чтобы ни один старшина не смел брать собственности возвратившихся людей. По теории, все принесенные ими вещи принадлежат владетелю; люди сложили их к его ногам и предлагали ему все по предписанной форме. Он рассмотрел вещи и сказал людям, что они должны их оставить у себя. Это почти всегда так делается. Однако, Туба Мокоро, боявшийся, чтобы Секелету не разохотился на лучшие из его вещей, показал только некоторые из своих старых и наименее ценных приобретений. У Мазаказа почти нечего было показать; он в одном селении по дороге сделал преступление против туземного закона и предпочел лучше выплатить тяжкий штраф, чем доводить дело до ушей доктора. Каждый посланец имел право на часть вещей, которые были у него в связке, хотя бы они были куплены на слоновью кость владетеля, и они никогда не замешкивались предъявлять свои права; но нельзя было от владетеля добиться никакой награды за принос, если он не удовлетворял по первому спросу. [305]

Наши люди, привыкшие к нашему обращению, думали, что английская система платить человеку за его труд была единственно справедливая, и иные говорили даже, что под управлением, при котором жизнь и труд в безопасности и в цене, живется лучше, чем здесь. Пока они были при нас, во время богослужения они всегда держали себя прилично и не только сами наблюдали благопристойность, но настаивали, чтобы то же самое делали и другие туземцы, которые иногда присутствовали. Когда, по одному случаю, Мошоботване, владетель батока, пришел с значительным числом своих людей, они, в молчании, внимали чтению библии на языке макололо; но как скоро все пали на колени, чтобы молиться, они начали проворно бить в ладоши, — их способ испрашивания милости. Наши разгневанные макололо тотчас заставили смолкнуть их шумный аккомпанемент, и с большим презрением смотрели на эту выходку невежества. Почти все наши люди выучили наизусть "Отче наш" и апостольское исповедание веры на своем родном языке и не мало гордились тем, что могли это сделать, а вернувшись в отечество, охотно произносили их перед толпою дивящихся друзей. Понятия их о справедливости и несправедливости ни в каком отношении не отклонялись от наших, за исключением того, что они, как сами открыто признавались, не могли понять, почему мужчине не пристойно иметь более одной жены. Год или два назад некоторые из жен тех, которые были с нами в отсутствии, просили владетеля о дозволении снова выйти замуж. Они думали, что нет надобности ждать еще дольше, что мужья их умерли. Но Секелету отказал им в просьбе; он сам поставил на пари значительное число быков, что доктор вернется с их супругами, а отсутствующим мужьям он обещал, что жены их будут для них соблюдены. Нетерпеливые супруги должны были, поэтому, подождать еще немного. Некоторые из них, однако, бежали с другими мужьями. Жена Мантланиане, например, бежала, [306] покинув своего маленького ребенка на чужих людей. Мантланиане был очень разгневан, когда услыхал об этом, не из-за того, чтобы он особенно кручинился о том, что жена его покинула, — потому что в Тетте у него были еще две другие жены, — а из-за того сердился он, что она покинула его ребенка.

Когда мы были в Сешеке, крокодил умертвил быка; один человек нашел плывущее по реке животное и присвоил себе его мясо. Услышав об этом, собственник позвал виновного к владетелю, так как хотел на него жаловаться. Прежде чем идти туда, виновный предпочел покончить дело примирением, отдав одного из своих собственных быков вместо потерянного. Старшина из окрестностей Линианти пришел с жалобою, что, вследствие голода, все его люди разбежались. Секелету сказал: "Не следует вас оставлять одного голодать, некоторые из них должны к вам воротиться." Поэтому старшина получил приказ принудить разбежавшихся к возвращению, если он в силах это выполнить. Семейства часто покидают своих собственных старшин и уходят в какое-нибудь другое селение, а иногда ночью подымается все селение и оставляет там одного старшину. Секелету редко нарушает свободу подданных выбирать себе старшину, и так как последний часто сам виною того, что обитатели разбегаются, то для него достаточно и того наказания, что он остается один. Открытое нарушение приказаний владельца наказывается смертью. Одному из мошубиа приказано было нарезать камыша для владетеля. Вместо того, он ушел и два дня скрывался. Поэтому его приговорили к смерти, вывезли в челне на середину реки, задавили и бросили в реку. Зрители бранили исполнителей приговора и кричали им, что и они скоро будут вывезены и задушены. Когда кого-нибудь посылают телесно наказать преступника, то посланный иногда объявляет преступнику цель своего прихода, возвращается и уверяет владетеля, что он избил преступника до полусмерти. Преступник [307] потом некоторое время не показывается, и дело позабывается. Река кишит здесь огромными крокодилами, и эти пресмыкающиеся часто уносят женщин, когда они черпают воду.

Мы встретили почтенного воина, вероятно единственного, оставшегося еще в живых от войска Мантатее, которое в 1824 г. грозило напасть на колонию. Он еще живо помнил свою встречу с Гриквас и рассказывал так: "Пока мы рассматривали людей и лошадей, раздались выстрелы и несколько из нас покатились мертвыми! Никогда в свою жизнь не видал я ничего подобного: мозг человека лежал на одном месте, а тело его на другом!" Они не могли понять, что им приносило смерть, пуля пронизала щит одного человека с краю, выбила его руку в плече из состава и, оставив на щите след, или, как он выразился, ожог, убила другого человека, стоявшего как раз возле. Мы видели этого человека все еще с вывихнутым плечом. Себитуане присутствовал при сражении и впоследствии всегда имел высокое мнение о силе белых людей.

Прежний национальный наряд макололо состоял из шкуры ягненка, козленка, шакала, оцелота или другого небольшого животного, которую носили вокруг чресл и ниже, а при холодной погоде набрасывался на плечи каросс или меховой плащ. Каросс теперь оставлен, и молодые модники носят забавную куртку и шкуру вокруг бедр, но ни штанов, ни жилета, ни рубашки. Племена по реке и по озеру весьма чистоплотны: они купаются по нескольку раз в день. Женщины из макололо тратят воду довольно бережливо; взамен того, они натираются растопленным маслом. Это уничтожает паразитов, но придает их одеждам прогорклый. запах. Одна ступень цивилизации часто, по необходимости, ведет на другую: обладание платьем, рождает потребность в мыле; дайте человеку иглу, и он тотчас явится к вам за ниткой.

Так как теперь, ради болезни владетеля, было время траура, то мужчины не заботились о своих личностях: [308] они не подстригали своих волос, не затевали веселых плясок, не носили копьев и щитов, когда выходили из дома. В то время, как мы были в городе, жена Пицане занималась постройкой большой хижины. Она сообщила нам, что постройку домов мужчины совершенно предоставляют женщинам и служителям. Из свай и камыша воздвигается круглая башня, высотою от девяти до десяти футов, и обмазывается известкой; потом делается пол из рыхлого туфа или из материала муравьиных куч и коровьего помета. Этот пол не дает возможности развестись в щелях или в почве ядовитым насекомым, которых называют тампан, и укушение которых у иных производит лихорадку и у всех болезненные волдыри. Кровля, диаметр которой гораздо больше диаметра башни, изготовляется на земле и потом поднимается при пособии множества народа, устанавливается на башню и покрывается соломой. Затем устраивается оштукатуренная изгородь из камыша до соединения ее с наружной частью кровли, которая только слегка выдается далее этой изгороди, а между изгородью и башнею остается пространство шириною в три фута. Мы спали в этом промежуточном пространстве, а не в башне, так как внутренняя дверь хижины, занимаемой нами, была в высшей степени неудобно мала: она была высотою только в девятнадцать дюймов и у пола шириною в двадцать два дюйма; на фут от полу была она шириною в семнадцать дюймов, а в самом верху только в двенадцать дюймов. Поэтому пролезать в нее было трудною задачею. Ни свет, ни свежий воздух не имели другого прохода в башню, кроме этой маленькой двери. В объяснение того, зачем у них такие маленькие двери, одна дама привела причину, — чтоб мыши не пробирались!

У детей веселье было особенно в прохладные вечера. Одна из их игр состоит в том, что маленькую девочку носят две другие на плечах. Пока они с ней обходят вокруг, она сидит с распростертыми руками, а все [309] прочие хлопают в ладоши. Перед каждой хижиной они останавливаются и поют приятные песни, при чем некоторые выбивают такт на своих маленьких передничках из коровьей шкуры, другие между куплетами издают странное жужжанье. Кроме этой игры и скаканья через веревочку, времяпрепровождение девочек состоит в подражании серьезным работам их матерей: они строят маленькие хижины, изготовляют маленькие кувшины, толкут зерна в маленьких ступочках или вскапывают и полют крохотные садочки. Мальчики играют копьями из камыша, с насаженными на них деревянными остриями, и маленькими щитами, или луком и стрелами, или проводят время в том, что строят маленькие скотные дворы или лепят из глины фигуры скота; они выказывают много остроты в подражании разным формам рогов животных. Иные, как говорят, занимаются и силками; но как скоро они в состоянии стеречь коз или телят, их отсылают в поле. Мы видели много мальчиков, ездивших на телятах, бывших под их надзором; но это нечто новое и явилось только с тех пора, как пришли сюда англичане со своими лошадьми. Когда Целане, одна из дам, заметила, что др. Ливингстон отмечает наблюдения, сделанные с мокрым и сухим шариком термометра, она подумала, что и он занять игрушками; ибо когда она не получила никакого ответа, на свой вопрос, на который трудно было отвечать, так как в языке туземцев нет никаких научных выражений, то она с лукавой веселостью сказала: "Пустое дело, ты играешь, как малый ребенок!"

Макололо, как и другие африканцы, питают большую веру в силу лекарства. Они верят, что есть особое лекарство для каждой болезни, которой подвержено тело. Мамире страстно желал иметь детей; у него было шесть жен и только один ребенок, и он серьезно просил "детского лекарства". Мать Секелету пришла из долины Бароце [310] посетить своего сына. Она полагала, что похудела с тех пор, как др. Ливингстон был здесь в предшествовавший раз, и просила "ожиряющего лекарства". Макололо считают полноту в женщине существенной частью красоты; но чрезмерная северная толстота, упоминаемая капитаном Спэком, считалась бы здесь отвратительной, ибо мы слышали, как мужчины назвали "до отвратительности жирной" одну даму, о которой мы сказали, что она "имеет наклонность потолстеть".

Перед нашим прибытием доставлены из Курумана в Линианти два пакета, содержавшие письма и газеты, и Секелету, не знавший, когда мы придем, оставил их там; но теперь он тотчас послал вестника, чтобы доставить их. Этот человек вернулся на седьмой день, сделавши 240 географических миль. Один из пакетов был слишком тяжел для него, и он его не принес. Так как доктор желал иметь еще некоторые лекарства и бумаги из кареты, которую он, в 1853 г., оставил в Линианти, то и решился отправиться сам. Владетель дал ему свою собственную лошадь, которой теперь было лет двенадцать, и нескольких человек. В своей карете он нашел все в том же самом виде, как оставил за семь лет перед сим. Старшины Мозале и Пекониане приняли его радушно и сожалели, что так мало могли предложить ему. "О, приди он только годом раньше, когда вдоволь было и молока, и хлеба, и пива!"

На следующее утро очень рано старый городской глашатай Ма-Пулениане, по собственному желанию, сделал общественное заявление. В совершенной тишине вдоль по городу прозвучало перед рассветом: "Я видел сон! я видел сон! я видел сон! Ты, Мозале, и ты, Пекониане, господа мои, не унывайте и не скорбите духом, но верьте всякому слову монаре (доктора), ибо сердце его бело как молоко в отношении к макололо. Мне снилось, что он пришел, и что племя будет жить, если вы будете молиться [311] Богу и внимать словам монаре." Ма-Пулениане показал д-ру Ливингстону место погребения, на котором положены были бедный Гельмор и семеро других; он различал тех, которых уложил на покой он, и тех, которым эту последнюю услугу оказал Мафале. Место почти ничем не отличалось и, по понятиям туземцев о погребении мертвых, говорили: "Оно скоро совсем зарастет кустами, потому что никто его не обрабатывает." Никто, кроме Ма-Пулениане, не приближался к этому месту; другие стояли в почтительном отдалении; они постоянно избегают всего, что стоит в связи со смертью, и никогда между макололо ничего не было известно о том, как брать части человеческого трупа для приготовления из них волшебных средств, как это водится далее к северу.

Когда за восемь лет перед тем была оставлена здесь карета, несколько отдельных предметов, как-то: ящик с лекарствами, волшебный фонарь, инструменты и книги, Секелету передал их на сохранение своим женам. Теперь все найдено было нетронутым. Карета была в достаточно хорошем состоянии, чтобы доктор мог в ней проспать, хотя покрышка отчасти отгнила и, когда владетель был в долине Бароце, белые муравьи разрушили одно из колес. Жены Секелету — Сеипоне и Манту — сварили, хотя их не просили об этом, большое количество хорошей говядины и напекли богатый запас маленьких печений по образцам, принесенным макололо, ходившими в Лоанда. Вместе с нежными упреками, что мы не взяли с собой Ма-Роберт или жены Ливингстона, они повторяли кое-что из болтовни об ее детях в Сечуана и сказали: "Неужели мы никогда не узнаем о них ничего, кроме их имен?" Эти мелочи воспоминаются с чувством благодарности за щедрую и постоянную дружбу, выпадавшую на долю доктора при многочисленных случаях в продолжение многих лет. Но не следует воображать, что тотчас же дарят начинателя тем доверием, которое внушает эти выражения [312] дружбы. Никогда не нужно забывать, что влияния между язычниками можно достигнуть только терпеливой настойчивостью в добре, и что добрые нравы между варварами так же необходимы, как между цивилизованными.

Между предметами, сданными для большей сохранности на руки жен Секелету, были две связки рукописных заметок, о которых др. Ливингстон, когда он из внутренней Африки отправился в 1853 г. на западный берег, изъявил желание, чтобы они были пересланы к его семейству, в случае, если он совсем не вернется из этого опасного путешествия. При них было оставлено письмо, адресованное к любому английскому путешественнику или купцу, и заявлявшие желание, чтобы эти связки, если можно, были бы вручены г. Моффату. В одной были заметки об открытии озера Нгами и о пустыне Калагари, в другой заметки по естественной истории их. Макололо, сохранившие всю прочую собственность самым аккуратным образом, объяснили, что книги передали они одному из двух путешественников, которые одни только посетили их. Когда им было сообщено теперь, что спрошенное лицо отказалось от получения их, Сеипоне, одна из жен Секелету, сказала: "Лжет он, я сама ему их отдала." Совесть, по-видимому, взяла свое, ибо, когда, купец пришел в страну Мозелекатсе, то одна из связок была им всунута в шедшую с юга почтовую сумку, застежка которой, когда мы ее получили, была очень искусно снята.

Взявши запас лекарств, находившихся всего в ста ярдах от места, где беспомощно погибли миссионеры, доктор отправился в обратный путь в Сешеке. Путешествие заняло по три дня в тот и в другой конец. Дорога шла областью, страдавшею от цеце; чтобы сберечь лошадь от их укушений, мы совершали переходы ночью. Общество путешественников спало на различных скотных дворах макололо. На одном из них лев был умерщвлен змеею. Мы часто слыхали, что животные умерщвляются таким [313] образом; но в продолжение двадцатидвухлетнего пребывания в стране, др. Ливингстон знал только один случай, при котором укушение змеи было смертельно для человека. В Индии ипекакуана, смешанная с аммониаком и втертая в рану, очень ценится как спасительное средство. Ключ, нажимаемый несколько времени на отверстие, вытягивает яд, а если нет под рукою ипекакуаны, то делается то же самое небольшим количеством пороха, который сжигается на этом месте. На равнинах видны весьма большие стада куалата и много черных козлов, хотя они обыкновенно держатся на холмах ¹⁴.

Здоровье Секелету значительно поправилось со времени нашего посещения; меланхолические предчувствия оставили его душу, и он повеселел, но решительно отказался покинуть свое убежище и показаться в публике, пока не выздоровеет совсем и не достигнет опят того, что он считал своей хорошей наружностью. Он боялся также, что некоторые из околдовавших его первоначально, еще и теперь могли быть между народом и сделать наши лекарства недействительными ¹⁵. [314]

Так как мы ждали другого парохода, который должен был придти в ноябре на Конгоне, то нам невозможно было оставаться в Сешеке долее месяца. Перед нашим отправлением владетель и самые знатные его мужи формальным образом выразили большое желание иметь в стране англичан, которые поселились бы на возвышенности Батока. Однажды он предложил идти в Фори и выбрать там место для резиденции; но так как после он нашел основание остаться там, где был, пока не поправится совсем, то дал тем, которых послал с нами, приказание, в случае, если мы на обратном пути нашем достигнем находящихся в окрестностях Тетте быстрин, не отправлять нас в Сешеке, а послать к нему вестника; тогда он придет к нам со всем племенем. Так как др. Кирк был одних с ним лет, то Секелету особенно старательно настаивал на том, чтобы он пришел и поселился с ним. Он говорил, что отрежет часть земли в особое пользование для англичан; а когда ему заметили, что его потомки, по всей вероятности, произведут смятение в его стране, он отвечал: "Это будет только внутренняя вражда и без всякого значения." Стоит только посмотреть на большие пространства невозделанной земли на прохладной и теперь незаселенной возвышенности, чтобы убедиться, как много там простора достаточного для бесконечно большего населения, чем какое может быть собрано там в настоящее время. [315]

Земледельческие племена миролюбивее пастушеских. Макололо народ столь же пастушеский, сколько и земледельческий, и их любовь к угону скота часто заводит их на далекие расстояния. Это хищничество, если оно санкционировано владетелем, не считается бесчестным и недостойным: ибо когда их обвиняют в краже скота, они смеются и утверждают, что они его только угнали. Как в племенах обитающих ближе к берегу, торг невольниками составляет колоссальное зло, с которым следует бороться, если хотят сделать какое-нибудь добро, так здесь часто необходимо восставать, хотя и снисходительно, против зла хищничества. Карету о именем г. Гельмора присвоил себе владетель; было выражено сомнение, имело ли лицо, отдавшее ему карету, право распоряжаться собственностью осиротевших детей, и Секелету объявлено было, что если г. Моффат, в ответ на письмо, скажет, что это сомнение имеет вес, то карета должна быть оплачена слоновьей костью. Владетель тотчас согласился с этим, и если бы кому-нибудь, с таким умом, опытностью и пленительным характером, как г. Моффат, возможно было посетить макололо, то он нашел бы, что они легко склоняются к справедливости и вовсе не такие безрассудные дикари, какими их рисуют. При всех пороках, в них неоспоримо, есть много добросердечия, и более желательного поля для деятельного и чувствительного миссионера мы не знаем.

При наших попытках быть полезными туземцам, мы часто выставляли на вид, что необходимым следствием их противозаконных набегов, каков, напр., тот который они за год до того сделали на одно племя дамара, живущее на запад, будет то, что они в свое отечество внесут беззаконие. Мысль, что действие падет обратно на них самих, им не понравилась; так же они неохотно признавали, что те, которые проливали кровь других племен и потом возвращались, чтобы дома губить друг [316] друга по обвинениям в колдовстве, одни только и были настоящими колдунами, — что убиение детей того же самого Великого Отца из-за скота, который не принадлежит им, делает их достойными наказания в Его глазах, — что те, которые нарушают спокойствие других, не могут надеяться на мир в среде своей от Высшего Промыслителя. Все это, по-видимому, разумно и истинно: они об этом не спорят. ,,Им необходима Божья книга. Но сердца черных людей не таковы, как сердца белых. Между ними есть настоящие колдуны. Если грех то, что допускается обычаем, то вина лежит на белом человеке, который не дал им книги." Никогда и ни один не пытался оправдывать пролития человеческой крови; но в отношении к ,,угону скота" некоторые говорили: ,,Зачем этим макалака" — презрительное выражение для всех более черных племен — "владеть скотом, когда они не могут за него бороться?" Ма-Секелету утверждала, что Мозелекатсе сделал макололо жадными или завистливыми (pelutsetla). Он забрал их скот, и, вследствие этого, голод сделал их жадными к быкам других племен. Так как она была матерью владетеля, то мы могли представить себе, что за воспитание его было с материнской стороны! Не смотря на то, они часто стараются установить мир в среде своей: однажды двое мужчин бранили и проклинали друг друга; тогда Моикеле, один из макололо, встал и, во избежание беды, взял спокойно их копья из угла, в котором они стояли, поместился возле д-ра Ливингстона и заметил: "Природе быков свойственно бодать друг друга." Это, вероятно, мысль, лежащая в основе сильного телом язычества.

Когда мы в последний раз совершали богослужение в Сешеке, мужчины были приглашены побеседовать о предметах, с которыми мы к ним обратимся. С того времени, как мы были здесь в последний раз, умерло так много, [317] что мало было вероятности всем нам встретиться снова, и это, естественным образом, повело к рассуждению о будущей жизни. Они отвечали, что они не желали бы оскорбить оратора, но они не могут поверить, чтобы все мертвецы опять восстали: "Могут ли те, которые убиты в поле и истерзаны коршунами, или те, которые съедены гиенами или львами, или те, которые брошены реку и пожраны не одним крокодилом, — могут ли все они опять быть призваны к жизни?" Мы сказали им, что люди могут взять свинцовую пулю, обратить ее в соль (уксуснокислый свинец), которая в воде может вполне исчезнуть, так как наши тела в желудках животных, и потом опять обратить ее в свинец; или пулю можно преобразовать в красную и белую краску нашей кареты и потом опять обратить в первоначальный свинец; а если могут так много сделать люди, во всем совершенно подобные им, то на сколько более может сделать тот, который создал глаз для зрения и ухо для слушания! Мы, однако, прибавили, что верим в воскресение мертвых не потому, что понимаем как оно произойдет, но потому, что это открыл нам в своей книге наш Небесный Отец. Ссылка на истинность книги и ее творца, по-видимому, оказывает более влияния на душу туземцев, чем самое искусное объяснение ее. Знание туземцев ничтожно, но, на сколько оно простирается, они рассуждают вообще ясно. [318]

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Отправление из Сешеке 17 сентября 1860 г. — Пицане и Лешоре сопровождают нас. — Посольство к Синамане. — Лешоре и его шайка. — Мобита и судовщики. — Рыба в Замбези, нгвези и коноконо. — Лекарство от рыбьих костей. — Возобновление сада на Мози-оа-туниа. — Калунда и водопады Моамба. — Страсть нравиться в туземцах. — Гостеприимство батока. — Туземные древесные плоды. — Дерево, доставляющее ценное масло. — Индийские деревья в центре Африки. — Голонгве. — Большие жары. — Мозоли на ногах принадлежат не исключительно одним цивилизованным. — Река Лонгкве. — Олово. — Маленький остров Чиломбе. — Наряд туземцев. — Синамане и его длинные копья.

Мы покинули Сешеке 17 сентября 1860 г., в сопровождении Пицане и Лешоре с их людьми. Пицане получил от Секелету приказание сделать забор вокруг сада у водопадов, чтобы сохранить семена, принесенные нами, а также и собрать несколько табачной подати ниже водопадов. Лешоре, сверх того, что он составлял для нас некоторого рода почетную стражу, послан был с дипломатическим поручением к Синамане. Синамане не платил дани Секелету; но так как он зависел от него, то ожидали, что он будет содержать караулы на случай, если бы матебеле вздумали переправиться через Замбези и напасть на макололо. Так как мы намеревались купить челны у Синамане, чтобы спуститься в них вниз по реке, то Лешоре должен был рекомендовать нас этому владетелю батока, чтобы тот помог нам чем только может. Мы должны [319] сознаться, что на людей Лешоре, которые все принадлежали к черным покоренным племенам, мы должны были смотреть в самом кротком свете; ибо когда мы вступали в какое-нибудь селение, то Лешоре кричал обитателям: "Смотрите за вашей собственностью и имейте в виду, чтобы не украли ее мои воры."

Нас сопровождали два молодые макололо с их слугами из батока, чтобы посмотреть, не судоходна ли Кебрабаза и чтобы доставить запас лекарств для проказы Секелету, и полдюжины здоровых судовщиков, под начальством Мбита, ходившим прежде с д-ром Ливингстоном в Лоанда, посланы были помогать нам при нашей поездке по реке. Несколько человек, пешком, гнали шесть быков, которых Секелету дал нам в виде провианта на дорогу. Тогда было время нужды, как уже мы прежде заметили, и, принимая в расчет дороговизну съестных припасов, наше хозяйство было не дурно.

Днем судовщики, боясь бегемотов, держались обыкновенно у самого берега реки; однако, ночью они плыли по середине реки, потому что тогда эти животные бывают обыкновенно у самого берега на пути к своим пастбищам. Нашей поездке значительно препятствовали сильные ветры, которые в это время года начинаются около восьми часов утра и целый день дуют вверх по реке. Челны были плохие, с течью, и в некоторых местах борта так низки, что гребцы боялись идти по фарватеру, когда приходилось пересекать реку, чтобы нас не захлестнуло и не потопило волнами. Одно бурное озеро было страшно для всех этих средиземных судовщиков; но, не смотря на их робость, они, однако, отнюдь не были неловкими. Океан после привел их в изумление, точно так же, как и достойный удивления способ, по которому жители на Ниасса управляют своими челнами на бурном озере и даже среди прибоя, где, может быть, не могла бы держаться никакая маленькая лодка. [320]

Ночь на 17 сентября провели мы на левом берегу Маджиле, переправив туда всех людей. Одного быка убили, и на следующее утро от него не осталось ни лота. Два наши молодые спутника макололо, Малока и Рамакукане, еще никогда не путешествовавшие, естественно во многом держались пышности, к которой привыкли дома. Когда они ложились спать, то призывались их слуги, чтобы покрыть одеялами их высокие личности, причем не следовало забывать и их ног. По-видимому, это было обязанностью жены макололо в отношении к ее супругу, а иногда оказывается эта почесть и чужеземцам. Один из нашего общества, заблудившись, заснул в селении Намбове. Когда он прилег, к удивлению его, тотчас явились две из жен Намбове и заботливо и ловко укрыли его кароссом.

В реке весьма много красивой, серебристой рыбы с красноватыми плавательными перьями, называемой нгвези; большие весят каждая от пятнадцати до двадцати фунтов. Зубы ее выдаются наружу и расположены так, что когда стискиваются вместе, то острия их режут крючок уды как клещи. Нгвези, по-видимому, весьма прожорливая рыба. Она часто проглатывает коноконо, рыбу, вооруженную на грудных и спинном плавниках зубчатыми костями длиною более дюйма, которые, вкладываются в ложбины при своих основаниях и которые рыба может выпрямлять вверх или вытягивать; без ее воли их нельзя сложить и при противодействии они даже отламываются. Название "коноконо" — локоть, дано ей потому, что вытянутые ее плавники похожи на локти человека, отставленные от тела. Она иногда выкидывает маленькую шутку, выпрямляя вверх свои плавники в желудке нгвези, и так как локти прободают бока ее врага, то нгвези часто находят на воде мертвою. Кости плавников, по-видимому, выделяют из себя острую жидкость, потому что раны, сделанные ими, необыкновенно болезненны. Когда коноконо вытаскивается на уде на землю, она ясно лает. [321] Наши судовщики постоянно вылавливали каждую рыбу, замеченную ими на поверхности воды; как бы далеко она ни была. Неприятный запах ничего не значил; рыба варилась и съедалась, и вода выпивалась в качестве бульона. Странно, что некоторые африканцы держат рыбу так же долго, как мы вальдшнепов, пока она не начнет пахнуть вполне отвратительно, и тогда она считается как раз годною к употреблению. Наши гребцы доставили нам на дороге сведения о том, что игуаны кладут свои яйца в июле и августе, а крокодилы в сентябре. Яйца остаются месяц или два в песке, в который кладутся, и детеныши выходят, когда нормальным образом начинаются дожди. Судовщики утверждали за совершенно достоверное, что крокодилы часто оглушают людей ударами своих хвостов и что потом сидят на них, пока те не захлебнутся. Мы поймали однажды молодого крокодила, который пользовался всяким случаем наносить своим хвостом резкие удары, и привел нас к заключению, что мнение туземцев справедливо. Они верили также, что если кто-нибудь закроет глаза дикому животному, то оно позволит вести себя. Известно, что крокодилы, соединясь, убивают и пожирают какое-нибудь большое животное своей собственной породы ¹⁶. Иные рыбаки бросают кости рыб в реку; но в большей части рыбачьих селений они сложены в кучи на разных местах. Обитатели селения могут по ним ходить, не портя ими своих ног; но макололо не могли этого делать, потому что пятки у них мягче. В виде объяснения, сказано было, что у [322] рыбаков есть лекарство от рыбьих костей, но что они не хотят сообщить его макололо.

Мы провели ночь на острове Мпарира, длина которого четыре мили, а ширина почти миля. Мокомба, старшина, был на слоновьей охоте. Когда мы прибыли, жена его послала за ним, и он вернулся на следующее утро, прежде чем мы собрались уйти. Он воспользовался долгой постоянной засухой и выжег камыш между Чобе и Замбези, чтобы загнать дичь в угол, где сидели в засаде его люди с своими копьями. Он убил пять слонов и трех буйволов и ранил еще нескольких, которые, однако, ушли. Когда прибыл наш отряд, шедший сухим путем, нам сказали, что быки были искусаны цеце: они заметили большую разницу в их наружности. Один был уже съеден, и теперь они желали, чтобы был убит еще один. Третий упал на следующий день в буйволовую западню, и таким образом наше стадо быстро исчезло. Один мужчина, сопровождавший нас до водопадов, был великим почитателем дам. Каждая хорошенькая девушка, завиденная им, наполняла сердце его пламенем. "О, какая красота! никогда еще такой я не видывал; нужно бы узнать, замужем ли она?" и воспламененный и полный любви, он уставлялся на пленительную, пока та не исчезала из глаз. У него дома было четыре жены и в скором времени он надеялся приобрести еще значительное число; но у него было только единственное дитя; этот мормонизм, по-видимому, ненасытим; он ведет к такому душевному состоянию, которое, если оно не болезнь, поистине достойно презрения. Старшина батока Мошоботване опять обходился с нами с обычным своим гостеприимством; он дал нам быка, несколько муки и молока. Мы еще раз увидели величественный Мози-оа-туниа, и посадили в саду на острове некоторое количество семян; но так как никто не будет подновлять забора, то бегемоты, без сомнения, скоро истребят то, что мы насадили. Машотлане помог нам. Этому [323] подчиненному владетелю было дано так много власти, что казалось, как будто он совершенно свергнул власть Секелету. Посланникам его он не оказывал особенной вежливости; вместо того, чтобы дать им жизненных припасов, как это водится, он, в их присутствии, взял из горшка мясо и щедро роздал своей собственной свите. Это могло быть и от того, что люди Секелету передали ему приказание отправиться в Линианти. Он не только оскорбил Бальдвина, но прогнал и купцов Гриквас; но при всем том ничего не вышло. Иные из здешних жителей и жителей Сешеке ознакомились с некоторыми обычными уловками цивилизованных купцов. Однажды вечером принесли нам кувшин молока, обязанный своим содержанием более Замбези, чем какой-нибудь корове. В другой раз в корзине, с прекрасною на взгляд белою мукою, нижняя половина по местам была наполнена отрубями. Покупать яйца всегда опасно. Понятие туземцев о хорошем яйце так далеко расходится с нашим, как только возможно при таком ничтожном предмете: здесь едят яйцо с видимым наслаждением, когда есть внутри его и зародыш цыпленка.

Мы покинули Мози-оа-туниа 27 и переночевали у самого селения Баквини. Оно выстроено на возвышении рыхлой, красной почвы, производящей большие жатвы мапира и земляных орехов. Близ селения стоит много великолепных дерев мозибе. Мачимизи, старшина селения, обладает стадом быков и великодушным сердцем: он два дня составлял нам общество, провожая нас по дороге.

Мы много слышали об одной, лежащей в нескольких милях ниже водопадов, крепости, называемой Калунда. Обратный путь наш шел гораздо ближе к Замбези, чем путь наш вверх но реке, — на самом деле так близко, как только дозволяли неровности земли; но прежде чем мы достигли селения Синамане, мы дважды покидали дорогу, чтобы посетить Калунда и один водопад, называемый Моомбо или Моамба. Макололо однажды отняли Калунда из [324] власти батока, но мы не могли видеть трещины, или что там такое другое, что делало местность безопасною, так как она находилась на южном берегу. Расселина больших водопадов продолжается и здесь; скалы те же самые, как дальше вверху, но, может быть, менее пострадавшие от погоды и теперь отчасти представляющие толстые массы слоев. Страна, по которой мы только что прошли, была покрыта вулканическим туфом, похожим по виду на угол, и могла быть названа "катакаумена".

Рассказ о водопадах Моамба, по-видимому, обещал нечто величественное. Говорят, что в мокрое время года он выбрасывает "дым", как Мози-оа-туниа; но когда мы заглянули в трещину, в которой спокойно катилась темно-зеленая река, то увидели почти в 800 или в 1,000 футах ниже нас нечто, что, после Мози-оа-туниа, показалось нам двумя незначительными водопадами. Ясно было, что Питсане, заметивший наше наслаждение на водопадах Виктории, хотел увеличить наше удовольствие другим чудом. Но, одного Мози-оа-туниа совершенно достаточно для континента.

У туземцев Африки есть милая страсть нравиться, и они часто говорят что-нибудь такое, что, по их мнению, то будет приятнее без интересной голой правды. Спроси какой-нибудь ревностный географ у туземца из внутренней Африки, высоки ли горы его родины, на которых провел он свою юность, — он получит утвердительный ответ, истекающий из темного воспоминания о чем-то в этом роде, связанного с желанием нравиться. То же самое будет, если предметом вопроса будет золото, единороги или люди с хвостами Английские любители охоты, хотя у себя известны как отличные стрелки, здесь повсюду известны множеством своих промахов, которые они делают, когда в первый раз пытаются стрелять в Африке. Тут все в увеличенном виде, а блеск яркого солнца так силен, что нужно некоторое время приучаться к нему, [325] чтобы судить о расстояниях. "Ранена она'?" — спросил один господин своего черного спутника, выстреливши в антилопу. — "Да; пуля прошла прямо в сердце." Так как эти уничтожающие раны никогда не оказываются смертельными, то он просил своего друга, понимавшего местный язык, объяснить этому человеку, что он, во всяком случае, предпочитает истину. — "Он отец мой”, возразил туземец, "и я думал, что он был бы недоволен, если бы я сказал ему, что он никогда не попадает." Но как ни велик этот порок между свободными, между невольниками он еще гораздо несноснее. Невольника едва можно довести до того, чтобы он передал что-нибудь верно, — так сильно занят он мыслю о том, что понравится. Так что самое большое чудо в путешествии капитана Спэка и Гранта то, — что они совершили его с невольниками.

Нам привелось теперь более видеть батока. чем мы видели их на нашем пути по возвышенности на севере. Они не дожидали вечера, чтобы предложить чужеземцам съестных припасов. Престарелая жена старшины одной деревни, где мы отдыхали в полдень, тотчас разложила огонь и поставила горшок варить суп. Как мужчины, так и женщины, отличаются от прочих туземцев большею округлостью лица, и обычай выбивать верхние резцы тотчас придает лицу отличительный признак. Их цвет свидетельствует о более значительной высоте страны, в которой многие из них прежде жили. Однако, иные также темны, как башубиа и бароце большой долины, лежащей от них на запад, и в которой стоит Сешеке, прежде главный город балки или башубиа.

Может показаться странным, но тем не менее истинно, если мы скажем, что во всех племенах, виденных нами, мы никогда не видели действительно черного человека. Преобладают различные оттенки бурого цвета, часто с каким-нибудь ярким бронзовым, который кажется не в состоянии передать ни один живописец, за исключением [326] г. Ангуса. Те, которые обитают в высоких сухих странах и которые не вынуждены долго работать на солнце, часто имеют яркий, светло-бурый цвет, "темный, но приятный." Темнота окраски является, вероятно, отчасти от солнца, отчасти от чего-нибудь, что есть в климате или в почве, но чего мы еще не знаем. Нечто совершенно подобное видели мы в форелях и других рыбах, заимствующих свою окраску от прудов или проточных вод, в которых они живут. Сочлены нашего путешествующего общества, целый год подвергаясь действию солнца, загорели гораздо менее, чем др. Ливингстон и его семейство, когда они однажды шли из Курумана в Капштадт, — путешествие, длившееся только два месяца.

В чем состоит климатическая особенность, благоприятствующая отложению красящего вещества в коже и в волосах, — еще неизвестно, но во многих случаях, подвергшихся наблюдению, цвет не был делом расы; ибо, после долгого пребывания в жаркой стране, рана или волдырь, заживая, становится гораздо темнее остального тела. Волосы африканцев, как показывают микроскописты, вовсе не действительная шерсть, а обладают точно теми же свойствами, как и наши, только с большим содержанием отлагающегося красящего вещества. Даже довольно обыкновенно встретить европейца с более темными волосами, чем у африканца, и африканцев о волосами положительно красноватого цвета, и у этих последних нервозно-сангвинический темперамент, как у рыжих других рас.

В первых селениях батока встречается немного красивых женщин, потому что макололо взяли за себя всех хорошеньких девушек. В одном селении мы видели на свае голову крокодила: он ночью забрел в загородку, которая была сделана для охранения женщин, когда они черпают воду, и схватил одну из них; мужчины поспешили на спасение, убили чудовище и воткнули его голову [327] на сваю, как это делается обыкновенно с головами преступников и чужеземцев.

Между батока, как и в других племенах, господствует сильное племенное чувство. При путешествии принадлежащие к одному племени всегда остаются вместе и помогают друг другу. Батока, как и бушмены, отличаются уменьем выследить раненое животное: это принадлежность их воспитания. Также они хорошо лазят, потому что приучены собирать дикие древесные плоды.

Мы шли по неровной стороне со множеством холмов и постоянно текущими потоками, из которых, для орошения, лучше всех Синди. Когда мы возвратились от Моамба к Синди, мы нашли, что наш багаж уже отправлен, и так как хронометр был в нем, то мы должны были идти по солнцу. Мы болезненно почувствовали на следующей неделе, что мы не отдыхали в воскресенье. Не говоря уже о божественной заповеди, для человеческого тела совершенно необходим периодический день покоя.

1-го октября расположились мы лагерем у Каломо и нашли температуру значительно теплее, чем в августе, когда мы шли по той же самой реке. Около 3-х часов пополудни термометр показывал в четырех футах над землею 101° в тени; мокрый шарик имел только 61°, следовательно разность в 40°. Не смотря на эту необыкновенную сухость атмосферы и без капли дождя в течение месяца, даже почти совсем без росы, многие кустарники и деревья покрылись однако свежею листвою разнообразных красок, а другие раскрыли обильное множество малых цветов. Вблизи мест разоренных селений батока всегда видно мочендже, мило, бома, мозибе, моцинцела и многие другие породы туземных плодовых дерев; др. Кирк нашел, что мамошомошо и мило принадлежат к хинным. Мозибе считается тожественным с copaifera hymensefolia из Кубы, деревом, о котором до сих пор еще мало известно. Так как это дерево не встречается на восточном и западном [328] склонах африканского континента, а также не попадается и на восточном берегу, то наша встреча с ним в этой отдаленной стране, где и другие деревья имеют отношение к Индии, весьма интересна и указывает, что еще многое неизвестно нам в странствованиях растений. Бома есть vitex, близко сродное с деревом, попадающимся на Мадагаскаре. Оно доставляет весьма ценное масло и растет в большом множестве на озере Ниасса, так же как и в этой стороне. Плод мамошомошо считается лучшим в стране; но так как мы охотно едим всякий древесный плод, то не можем сказать, так ли же высоко ценился бы он европейцами, как туземцами. Съедобная часть невозделанных плодов обыкновенно очень мала. Один из наших людей подцепил на копье морского угря, длиною в четыре фута семь дюймов и толщиною вокруг шеи в десять с половиною дюймов; здесь он называется моконга.

3-го октября для наших спутников были застрелены два старые и весьма дикие буйвола. Наши волонтеры нашли интересным узнать, что пули иногда имеют только ничтожное действие. Один буйвол упал, получивши джакобскую гранату; в него попали еще дважды, и он потерял большую массу крови; однако же, он вскочил и бросился на одного туземца, который с удивительной быстротой имел еще время, как раз на столько, чтобы влезть на дерево, прежде чем разъяренное животное ринулось на него, как таран, так сильно, что чуть не раскололо и голову дерево. Оно повременило несколько секунд, отшатнулось на несколько шагов назад, уставилось на человека, и потом все снова и снова кидалось на дерево, как будто решилось стряхнуть с него человека. Стоило еще двух джакобских гранат и пяти других больших массивных ружейных пуль, чтобы, наконец, добить животное. Эти старые угрюмые буйволы блуждали в некотором роде товарищами по несчастию; шкуры их были больные и шелудивые, как будто на них была проказа, и рога их на [329] концах сломлены или стерты; первый положен на месте всего одною джакобскою гранатою, второй умирал трудно. В раненых животных одного и того же вида бывает такая большая разница в живучести, что сам собою напрашивается вопрос: где седалище жизни? Мы видели, что один буйвол, после того, как большая свинцовая пуля прошла у него через сердце, жил еще настолько, что в обоих желудочках могли образоваться крепко прильнувшие кровяные комки.

На день пути выше селения Синамане, как говорят, горная масса, называемая Горонгве или Голонгве, проходит поперек реки, и на расселину, по которой идет поток, но рассказу туземцев, совершенно страшно смотреть. Расположенная вокруг нее страна так скалиста, что наши спутники испугались труда, и не, совсем были неправы, если, как это вероятно и было, дорога была хуже той, по которой мы шли. Когда мы взобрались по черным, похожим на накипь, скалам, где почти безлиственные деревья не давали никакой тени, жар был именно так велик, как только могут выносить европейцы. Он достигал 102° в тени, а термометр, помещенный под языком или под мышкой, показывал, что жар нашей крови был 99,5° или на полтора градуса теплее, чем у туземцев, у которых он был 98^о, Однако, в наших башмаках мы в состоянии были лучше ходить по горячей, раскаленной почве, чем они. У многих из тех, которые носили сандалии, были мозоли по сторонам ног и на подошвах, где проходят ремни. Также и там, где не носят ни сандалий, ни башмаков, мы видели примеры мозолей на пятках ног. Кроме того, довольно обыкновенно видеть ножные пальцы, торчащие вверх, как будто они были вытеснены из своих собственных мест; в нашем отечестве мы не воздержались бы приписать это недостаткам моды, которой упрямо следуют наши сапожники.

Лонгкве или, как называли ее макололо, Кави или [330] Табачная река, идет сюда из страны Мозелекаце или с юга и соединяется с Замбези выше Голонгве. Это обстоятельство подтверждает то, что говорил г. Томас, что все реки, происходящие на одной из сторон земли Мозелекаце, текут на восток, и именно, в Шаше, где соединяются с Лимпопо, между тем как все другие текут на запад и потом на север в Замбези. Голонгве, вероятно, была плотиной, которая до образования трещины обращала в озеро всю долину Линианти; но на пути, которым мы шли, мы не могли заметить по барометру никакого различия в уровне. От водопадов до селения Синамане страна понижается и была гораздо ниже, чем в Сешеке; однако должна была произойти значительная разница в уровне с того времени как на огромных пространствах Сешеке и Линианти стали отлагаться глубоко залегшие нетронутые массы рыхлого туфа. Течение рек в стране Мозелекаце и на возвышенности Батока к западу от Каломо показывает, что в отношении к странам, расположенным на восток от этой, большая долина Макололо все-таки представляет углубление. Перейдя через несколько холмов, мы расположились, 5-го октября, в селении Симарианго. Мех тамошнего кузнеца [331] несколько отличается от обыкновенных мешков из козьей кожи и более походит на употребляющийся на Мадагаскаре. Он состоит из двух деревянных сосудов, похожих на дамские кордонки небольшого объема, верхние концы которых покрыты кожей и представляют нечто подобное барабану, только так, что кожа в средине образует мешок. Они снабжены длинными горлами, через которые прогоняется воздух посредством маленьких палок, которые укреплены в середине не туго натянутой кожи, и движут эту кожу вверх и вниз. Кузнец говорил, что олово получают от одного обитающего на севере народа, называемого маренди, и он делал из него браслеты. Прежде мы еще никогда не слыхивали, что в стране есть олово.

Отсюда путь наш шел по руслу речки, называемой Мапатиция, в которой много известкового шпата вместе с известковым сланцем и потом теттеанского серого песчаника, который обыкновенно лежит на каменном угле. 6-го прибыли мы на маленький остров Чиломбе, принадлежащий Синамане, при котором Замбези снова принимает широкое и гладкое течение. Мы были хорошо приняты самим Синамане. Никогда воскресенье не было желательнее для измученных, как это последнее, которое мы должны были провести с нашим прикрытием.

Синамане мужчина с наружностью деятельного и доброго человека, и самый здравомыслящий и энергичный из встреченных нами владетелей батока. Он был независим до последнего времени, когда признал свою зависимость от Линианти, и так как все, чего требует от него Секелету, состоит в том, чтобы он не снабжал челнами матебеле, если те захотят переправиться через Замбези, чтобы напасть на макололо, — то, вероятно, он останется верным. Посольство Лешоре, как уже сказано, имело целью ратификовать это вассальство, попросить Синамане снабдить нас, на сколько это для него возможно, челнами и заверить его, что Мошоботване не получал и никогда не получит от [332] Секелету дозволения выходить со своими людьми на хищничество. Это послание сообщено было также и озлобленным батока у водопадов, на которых оно могло иметь доброе влияние. Теперь мы видели много красивых юношей и женщин. Наряд дам тот же самый, как у нубийских женщин в Верхнем Египте. На поясе вокруг тела укрепляется значительное число шнурков, которые висят вокруг дамы. Эти бахромы длиною от шести до восьми дюймов. Матроны носят, сверх того, шкуру, вырезанную в роде пол сюртука, какой прежде носили английские драгуны. Более молодые девушки носят изображенный на предлагаемом рисунке пояс, украшенный раковинами и имеющий бахрому только спереди. Хищническая шайка батока называющих себя макололо, долго питала благоговейный ужас перед "длинными копьями" Синамане. Наш друг из батока Мазаказа, до ухода с нами в Тетте, принадлежал к шайке, которая шла украсть несколько молодых женщин; но, к великому их замешательству, Синамане так яростно напал на них, что кто остался в живых, те едва унесли ноги оттуда. Мазаказа бежал так быстро, что бросил свой щит, свое копьё и свои одежды и, вернулся домой более благоразумным и более серьезным человеком.

Комментарии

12. Так как она совершенно не известна в земле Бечуана, лежащей на юг от этой страны, то и сочтена за новую антилопу и как новая упомянута д-ром Ливингстоном; но описание (сделанное другим путешественником по Африке, У. Ф. Уэббом) наружного вида, походки, крика и обычаев оуреби, встречающейся в Натале, не оставляет никакого сомнения, что оба животные тожественны. Так как др. Ливингстон сам впал в эту ошибку, то он вполне склонен мягко относиться к другим, пожелал бы почтительно изъявить сомнение, благоразумно ли умножать имена, когда нет никакого иного отличия, кроме какой-нибудь извилины в форме рогов или ничтожной разницы в окраске шерсти. Например, олений самец, описанный по экземплярам, застреленным в 1853 г. на этих именно равнинах, когда он, по достижении полных лет, удержал полосы, показывающиеся на всех живущих в пустыне Калагари молодых оленьих самцах, десять лет спустя, был опять открыт под именем джикиджунка и именно назван по экземплярам, виденным в западной Африке. То же самое было с наконг или нзое, и причина была указана, что он "с матовыми пятнами". Голова молодого водного козла была доставлена точно также из западной Африки и описана как новый вид, а обыкновенный кустарный козел назван Antilope Roualeyni, хотя он был известен в описан прежде, чем кто-нибудь из нас родился.

13. В 1865 г., четыре года спустя после того, как были записаны эти предчувствия, мы получили известие, что все они оправдались. Секелету умер в начале 1864, — вспыхнула междоусобная война о наследовании во владениях: огромная толпа тех, которые были против дяди умершего владетеля, Импололо, бывшего наместником государства, ушла со своим скотом на озеро Нгами; последовало восстание черных племен; Импололо был убит, и государство, из которого чрезвычайно много можно было бы сделать под руководством здравой и разумной миссии, подпало обычной судьбе африканских завоеваний. Мы глубоко сожалеем об этой судьбе: потому что как бы ни справедливо приписывали макололо пороки в других отношениях, они, однако, не принадлежат к классу тех, которые продают и покупают друг друга, как делают племена, последовавшие за ними.

14. Самка куолата (Aigoceros equina), застреленная здесь, имела:

Эти измерения могут быть интересны для тех, кто занимается акклиматизацией животных. Самцы в Англии малы. Один, измеренный нами в 1849 году в Африке, был у загривка шести фут. и четырех дюймов, и, по-видимому, был животным обыкновенной величины. Его способность жиреть и количество жидкости, находимой в его желудке в самое сухое время года, совершенно необыкновенны. Он ест главным образом древесные листья.

15. С сожалением узнали мы в 1864 г., из письма г. Моффата, что бедный Секелету умер. Как мы далее упоминаем, с нами были посланы люди, которые должны были принести еще лекарства. Они предпочли остаться на Шире, и так как они были свободные люди, то мы не могли ничего более сделать, как попытаться уговорить их поспешить назад к их владетелю с иодом и другими лекарствами. Они взяли этот пакет; но так как между ними были только два настоящие макалоло, то эти двое не могли ни сами вернуться, ни принудить своих спутников покинуть страну, где они были независимы и легко могли прокормиться. Секелету, однако, жил еще достаточно долго для того, чтобы получить товары ценою на 50 фунтов стерлингов и поблагодарить за полученное; эти товары были посланы через Роберта Моффата младшего, теперь уже умершего, взамен оставшихся в Тетте.

16. По свидетельству этих людей, выше водопадов встречается большее разнообразие в рыбе, чем ниже их. Из рыб выше водопадов они называют: мпофу, мо, ниджидже, нгвези, мошона, нембве, зеэо, лоботу, лобангва, мотоме, нембеле, литоре, лешуала или ндомбе, линионга, мпала, джорунго, ликеиа, мошиба, бундо, сето, минга, лисиндже.

Кроме этих двадцати двух рыб, они упоминали еще о мумбо, которую мошубиа называют также могумбве и которая, как кажется, представляет вид пилы-рыбы, и ликала или нала, из чешуйчатников в долине Бароце.