СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Семалембуэ. — Нчомокела. — Мы слышим о миссии г. Моффата к Мозелекатсе. — Туземный охотничий закон. — Горы. — Прежнее состояние страны. — Ни искусство, ни сила не имеют влияния древнего чуда. — Зависть к чужеземцам принадлежит не африканскому, а арабскому характеру. — Баве и "баенда пези" или "голыши". — Их гостеприимство. — Мы покидаем Замбези и идем вверх по Зунгве к возвышенности Батока. — Себетуане. — Куча камней. — Батока — миролюбивые люди. — Они занимаются лесоводством. — Кладбища. — Муаве. — Лекарство от цеце. — Желание мира. — Хлеба возделываются в значительном размере. — Поэт и певец. — Музыкальные инструменты. — Наш голый друг. — Церемониальное курение табаку. — Европейцы никогда прежде не посещали Баве. — Торг невольниками преследует нас по пятам. — Генерал-губернатор Мозамбика пытается запереть Ровума. — Сеабензо. — Мы убиваем слона. — Сколько их убивается ежегодно. — Метеор. — Водопады видны более чем за двадцать миль. — Лихорадка лечимая и нелечимая. — Мошоботване. — На водопадах мы встречаем макололо.

9 июня мы попытались послать подарок Семалембуэ, но здешние жители отказались принять на себя ответственность за передачу. Мы, — обладающие искусством письма, — не можем представить себе ответственности, которой подвергается кто-нибудь вследствие обвинения, что он утаил часть вещей, которые были посланы от одной особы к другой, в случае если он не может доказать, что он доставил все, что ему было поручено. Вести о хищническом набеге, который будто бы был сделан макололо или батока на место потока Кафуэ, были здесь приняты нашими людьми с большим гневом, так как выходило, что эти [230] грабители хотят запереть страну, которую они, напротив, так усердно старались сделать доступною. Ниже соединения рек, на мелкой песчаной отмели, лежало большое стадо бегемотов, тела которых над водою выдавались как черные массы скал. Остров Камбадзо, называемый Ниангалуле, имя, которое опять встречается на устье Замбези, богат превосходными деревьями мотзикири (Trachelia), и на нем четыре весьма высокие статные пальмы, выросшие из одного ствола. Кафуэ напомнила нам некоторым образом Шире, так как она течет между крутыми берегами и имеет по обеим сторонам плодородную местность. Река меньше и с меньшей скоростью течения. Старшина селения, близ которого мы расположились, принес подарок из муки, кур и бататов. Бататы были и красные и белые. На этом путешествии при различных случаях мы ощущали недостаток в овощах при чрезмерном аппетите, который не мог быть удовлетворен нашей пищей, состоящей из мяса и туземной муки. Он становился все сильнее и сильнее, пока мы не получили муки из бататов, которая его утолила. В этих частях Африки господствует большая скудость в овощах. Туземцы собирают в лесах различные породы дико растущих растений, которые они, без сомнения, употребляют для утоления такого же ненасытимого аппетита, какой испытали мы.

Вследствие сильного ветра и непрочного состояния челнов наше общество переправилось через Кафуэ только поздно после полудня 11 числа. Переправившись, мы очутились в стране Баве. Крючки на удочках, изготовленных в самой стране, были здесь, как мы заметили, с зубцом, как на европейских удочках. В других местах только просто изогнут конец крючка и в задержании рыбы играет ту же роль как зубец. Мы переночевали близ селения на недалеком расстоянии выше брода. Здешние жители батокского происхождения, того же самого, как многие из наших людей и называют себя батонга (независимые) или [231] баленджи; язык их только немного отличается от языка бакоа, которые живут между двумя реками Кафуэ и Лоангва. Высший владетель области живет к западу от этого места и называется нчомокела — наследственный титул. Могилы семейства находятся на небольшом холме близ этого селения. Когда мы вступали в селение и выходили из него, женщины приветствовали нас рукоплесканиями и возгласами луллилоо, а мужчины хлопали почетным, как они полагают, образом руками по ляжкам. Здесь собираются огромные жатвы мапира (Holcus sorghum). Одна ее порода на плодовой ножке образует естественный изгиб, так что массивный колос свешивается. Зерно складывается в кучи на деревянных помостах, равно как и множество других продуктов. Мужчины искусные охотники и бьют слонов и буйволов длинными, тяжелыми копьями. Утром 12 июня мы на несколько минут остановились против узкого острова Сикакоа, на нижнем конце которого есть селение. Нам здесь сказали, что столица Мозелекатсе удалена от этого места на месяц пути. Они слышали потом, что к Мозелекатсе пришли англичане и сказали ему, что убивать людей несправедливо, а он им ответил, что родился, чтобы убивать людей, но хотел оставить этот обычай, и с того времени как англичане ушли, он не посылал своих людей на убийство, как прежде, а за данью выбойкой и слоновьей костью. Это известие относится к прибытию преподобного Р. Моффата из Курумана, который, как узнали после, основал миссионерство. Рассказ интересен, так как он показывает, что содержание учения миссионера, если и не полно выраженное, в короткое время распространилось на триста миль, а мы не знали, как далеко распространились внутри страны сведения о действиях англичан на берегах.

Когда мы находились против высокого, лесистого острова Калаби, мы подпали одному из охотничьих законов страны, который ведет свое начало от самых древних [232] времен. Взрослый буйвол лежал в нескольких ярдах от нас поперек дороги. Наш проводник бросил свое небольшое копье в его ляжку, и, едва раненый, он только что хотел уйти, как три ружейные пули свалили его. "Он мой," сказал проводник. Он первый его поранил, а постоянный туземный охотничий закон предписывает, чтобы животное принадлежало человеку, который первый источил из него кровь; две ноги по одной стороне принадлежали по тому же самому закону нам, за то, что мы его добили. Животное было весьма старо, слепо на один глаз и шелудиво. Рога, только остатки и не длиннее фута, искрошились, вероятно, когда он от старости потерял силу, отличающую его пол; рога длиною от восемнадцати до двадцати дюймов не могли быть стерты просто об деревья. На следующий день мы видели много буйволов, спокойно стоявших среди густого тернового джонгля, сквозь который мы только хотели пройти. Они часто оставались на месте, пока мы не подходили к ним на пятьдесят или на сто ярдов.

Вдали перед нами постоянно были горы, и мы иногда пробирались по холмам, которые подходили вплоть к реке или перерезывали ее. Так было с горами, носящими название Мойо. Они вообще состоят из вулканических или метаморфических каменных пород, глиняного сланца или траппа, с фарфоровой яшмой и цеолитом; главную каменную породу в центральной части страны, где не поднимаются ни сиенит, ни гнейс, по-видимому, составляет серый, крупнозернистый песчаник, который нам известен под именем теттеанского песчаника. Огромные массы его лежат все еще горизонтально или только слегка наклонены. Когда его положение весьма изменено, то он поднят выступанием вулканических пород и около места прикосновения или отвердел, или растоплен, и каменный уголь, который в других местах всегда лежит под нетронутыми пластами, окристаллизован или совершенно сожжен. [233] Вулканические породы часто образуют жилы, как напр. те, которые носят имя Накабеле и тянутся как плотина через западный вход в проходе Кариба. Близ вылившихся пород мы встречали обыкновенно мягкие известковые туфы, как бы после вулканического влияния излилось много горячих источников и из их воды отложилась известь.

Между тем, вероятно, что до этого периода извержения и поднятия, песчаник составлял дно огромного внутреннего озера, на низких берегах которого цвели растения каменного угля, и после них, когда страна мало-помалу поднялась, последовали деревья, которые мы теперь находили пропитанными кремнем на поверхности. Эти, может быть, были под водою, когда страна опять подпала какой-нибудь вулканической деятельности, и подверглись действию ее при высокой температуре, при которой кремнезем мог быть в растворе. Но как бы это ни произошло, достоверно, что тут есть угольный пласт неизвестной величины; ибо каменный уголь обнажен полосами возле лавы или базальта, составляющего главную каменную породу области водопада Виктории, и простирается, с разрывами пластов, на которые мы указали, к востоку за Тетте. Потом мы опять видим его в Ровума, с теми же отличительными признаками ископаемого дерева, лежащего на сером песчанике. В связи с богатым количеством прекрасной железной руды, присутствие этого огромного угольного пласта приводит к мысли, что Африке предстоит важная будущность.

14 июля мы покинули реку у горной цепи, которая образует теснину Кариба, направляясь с северо-востока и юго-запада поперек реки. На верхнем конце быстрины Кариба входит сюда с юга поток Саниати; на источниках его, как говорят, главные места скотоводства Мозелекатсе. Наш путь вел кругом северного конца горы, и мы расположились лагерем около селения великодушного владельца Молои, который принес нам три огромные корзины прекрасной мапировой муки, десять кур и два кувшина пива. [234] Когда его отдарили, он встал и сказал или пропел с маленьким приплясыванием: "мотота, мотота, мотота", что наши люди переводят "благодарю, благодарю, благодарю". За несколько месяцев до нашего прибытия он посетил Мозелекатсе и видел английских миссионеров, живших в своих каретах. "Они говорили Мозелекатсе", сказал он, "что они принадлежат к его семейству или его друзья, что будут возделывать землю и жить на собственный счет"; а он отвечал: "Земля перед вами, а я приду и посмотрю вашу работу." Это опять было главными чертами из того, что происходило, когда Моффат представил миссионеров своему старому другу, и показывало, еще сверх того, что мысль о потере страны, вследствие допущения иностранцев, очевидно не приходит прямо на ум туземцам. Можно бы полагать, что так как язычникам не известны силы механики, — почти магические действия какой-нибудь машины, открытия новейшей науки и искусства, или присутствие необычайной силы, которая, например, связана с появлением военного корабля, произвели бы впечатление, какое когда-то делало чудеса, именно приковало бы внимание и внушило бы благоговейный ужас. Но хотя мы и слышали, как туземцы, при виде даже небольших чудес того, в чем могла руководствовать нас наука, восклицали в изумлении: "Вы боги, а не люди!" — однако сердце их оставалось нетронутым. Когда пытались поднять их нравственно, то к желаемой цели всегда было легче дойти, когда приходил учитель, не облеченный никакою силою, могущею возбудить зависть или страх. Язычники, не замечающие алчности и ненависти, которые слишком часто характеризуют подвигающийся поток переселения, с величайшею внимательностью прислушиваются к посланничеству божественной любви, когда оно вещается людьми, очевидно обладающими теми же человеческими симпатиями, как и они сами. Владетель, впервые принимающий иностранцев в своем городе, возбуждает зависть своим счастьем. Подозрительность к [235] иностранцам больше характеризует арабов, чем африканцев, и если путник оставляет женщин в покое, то ему нечего страшиться, кроме племен торгующих невольниками, да и этих не всегда.

Мы видели большие рои красивых "нумидийских журавлей". Цесарки все еще были многочисленны, но несколько робче, так как туземцы много бьют их здесь стрелами и ловким бросаньем своих дубин. Мамбо, — здешнее название владетеля, — острова Мочуэ прислал к нам своего брата и своих знатнейших людей, чтобы передать нам подарок и "услышать слова, которые, как говорят, должны побудить страну оставаться в мире". Мы извинились, что прошли мимо, не заходя к нему, и объясняли, что иностранцы не могут знать, с кем они имели бы дело. Он предложил послать с нами депутацию к Секелету, чтобы снова завести дружественные сношения, которые существовали в прежние годы и которые недавно прерваны вследствие грабежа и войны; но доктор сказал, что он не знает, мудро ли царствует Секелету, или он слушает советов старых воителей, желавших, чтобы он шел по следам воинственного отца своего Себетуане. Когда мы проводили вечер против Мочуэ, пришли несколько человек с маримба и принадлежащими к нему буйволовыми рогами, по которым били палками; но наши люди отослали их, зная, что мы скоро соскучились бы при их монотонной игре и неловком танце. По островам и левому берегу Замбези на всем протяжении от реки Кафуэ было густое население; правый берег столь же плодороден, но безлюден, потому что Мозелекатсе не дозволял жить там никому, кто мог бы дать знак тревоги, когда он высылает грабителей. От селения Молои и далее обитатели называются баве и ба-селеа, хотя они из Батока. На речке Лозито заготовляется много соли и продается в больших количествах весьма дешево. [236]

Сопровождаемые дружественными баве, мы шли но плодородной, покрытой сплошным лесом стране. Баве весьма гостеприимны; многие из них называют сами себя "баенда пези" или "голыши", так как единственное их одеяние — красная краска. Мы останавливались по местам в их селениях, где нас как следует приветствовали криком луллилоо и подчивали сладким, вновь сваренным пивом, которое, так как оно еще не выбродило, не опьяняло. Оно в этом состоянии называется литинг или маконде. Некоторые из мужчин носили большие щиты из буйволовой кожи и все вооружены были тяжелыми копьями. Окрестность обыкновенно очищена от леса, и большие пространства обработаны, но нигде нельзя сказать о стране, что она густо населена. В каждом селении были сделаны подмостки и на них наложены кучи несмолотого туземного хлеба. Часть была смолота, ссыпана в длинные, сделанные из травы мешки и сложена на деревянных лавках.

Мы переправились на нашем пароходе через несколько речек, каковы: Мандора, Лофиа, Манцая (с солоноватою водою), Римбе, Чибуэ, Чезиа, Чилола (содержащая куски каменного угля), о которых нечего более сказать, как только то, что мы переходили их. Остров и быстрина Наканзало, о которых мы прежде слышали, не имели никакого значения, так как быстрина была только полмили в длину и только с одной стороны острова. Остров Калузи представляет одно из многочисленных мест, где делались астрономические наблюдения, Мозиа — место, где покинул нас служивший по собственной воле поэт, а острова Мочениа и Мпанде на устье реки Зунгве — места, где мы покинули Замбези.

Когда мы наслаждались гостеприимством и обществом "голышей", мы старались узнать, не есть ли нагота знак какого-нибудь особенного ордена у баве, но они могли только сослаться на обычай. Некоторые из них охотно всегда ходили нагишом, не имея на то особой причины. [237] Стыдливость, по-видимому, спит в них и не пробуждается от того, что мы смеемся и шутим над их наружностью. Они очевидно чувствовали себя не менее приличными, чем мы чувствуем себя, надев свои платья; но, что бы ни говорилось в ползу нагих статуй, нам казалось, что человек в естественном состоянии в высшей степени неграциозное животное. Если бы мы могли видеть в подобном состоянии значительное число неделимых из наших низших классов, то, вероятно, наружность была бы еще хуже, так как они не были бы черного цвета, который некоторым образом заменяет одеяние.

При частных ссорах баве обращают внимание на то, чтобы не убить друг друга; но когда одно селение объявляет войну другому, они уже не наблюдают за этим. Победоносная партия, как говорят, четвертует один из трупов врагов, только что убитых, и совершает над остатками некоторые церемонии. Побежденные просят своих победителей дать одну часть и им, и когда это желание исполняется, совершают и они те же самые церемонии и оплакивают своих мертвых товарищей; после чего они, недавно еще воевавшие, могут мирно посещать друг друга. Иногда голова убитого берется и прячется в муравейник, пока не исчезнет все мясо; тогда нижняя челюсть носится тем, кто его убил, как знак победы. Но этого мы никогда не видали и получили предыдущее известие от одного толмача.

Мы оставили Замбези при устье речки Зунгве, или Мозама, или Дела, по которой мы шли далее вверх сначала в западном, а потом в северо-западном направлении. В песчаном русле Зунгве вовсе не было тогда воды на протяжении первых восьми или десяти миль. Однако, на берегах ее росли ивы; вода скоро начала проявляться в промоинах, а несколько миль выше был красивый, текучий, приятнопрохладный поток. Как во многих других реках от Чикова до Синамане, в береге видны были слои сланцевой [238] глины и каменного угля, и здесь были находимы большие корни стигмарии или сродных с нею растений. Мы следовали по течению Зунгве до подошвы возвышенности Батока, по крутым и неровным бокам которой из красного и белого кварца мы взобрались до высоты более, чем в 3,000 футов. Здесь, на прохладных, и укрепляющих высотах, освежение духа и тела было усладительно, и вид на лежащую внизу долину, покрытую горячим, душным блеском, теперь, когда мы находились вверху в нежном сиянии, был не неприятен. Нам открылся превосходный вид на большую долину, по которой течет Замбези. Возделанная часть в сравнении с прочим ландшафтом так мала, что долина кажется почти сплошным лесом с немногими травяными полянами. Ночь на 28 июля провели мы высоко над уровнем моря при речке Тиотио близ Табачеу или Чиребуечина, имена, оба обозначающие белую гору. Утром землю покрывал белый иней, а на водяных лужах был тонкий лед. Идя по южной стороне Табачеу, мы вскоре сошли с холмов на ту часть огромной плоской возвышенности, которая носит имя Матаба, и оглянувшись видели всю дорогу через долину Замбези до стоящего милях в тридцати высокого горного хребта, который из Машона, страны на юго-востоке, идет к северо-западу и соединяется с хребтом, в углу которого находятся водопады Виктории, а потом с этого места уклоняется далеко на северо-восток. Еще немного лет назад, эти обширные плоские возвышенности были населены батока. Многочисленные стада окота давали молоко в изобилии, а жирная почва богато вознаграждала труд земледельца. Теперь на превосходных пастбищах откармливаются большие стада буйволов, зебр и антилоп, и в этой стране, где прежде проживало множество народа, не видно уже ни одного человека. С утра понедельника до позднего после полудня в субботу, когда мы совершили весь путь от Табачеу до Моачемба, которая удалена от водопадов Виктории только на двадцать одну [239] милю, и постоянно проходили мимо покрытых развалинами мест совершенно покинутых селений батока, мы не встретили ни одного человека. Батока были изгнаны из своей превосходной страны вследствие нападения Мозелекатсе и Себетуане. Многие племена бечуана и базуту, бежавшие от Мозелекатсе, владетеля зулу или матебеле, достигли Замбези выше водопадов. Так как они вышли из страны, в которой нет ни одной реки, то ни один из них не умел плавать, и одно племя, называемое бамангвато, желавшее переправиться через Замбези, было перевезено, мужчины и женщины отдельно, одним из владельцев батока на различные острова, потом мужчин оставили умирать с голоду, а женщин перевозчик взял себе и своему народу. Секоми, настоящему владетелю бамангвато, тогда дитятя на руках своей матери, удалось спастись вследствие дружбы одного из батокских частных людей. Это благодеяние, по-видимому, сделало неизгладимое впечатление на сердце Секоми, ибо хотя он в других случаях бесчувствен, однако никогда не пропускает случая наведаться о здоровье своего благодетеля.

Себетуане с своей обычной ловкостью перехитрил вероломных батока тем, что самым вежливым образом настоял, чтобы их владетель остался на своей собственной стороне, пока не переправится благополучно весь народ и скот. Тогда владетель прилично был награжден скотом и латунными кольцами; последние составляли собственность жен Себетуане. Едва только макололо, называвшиеся тогда базуто, благополучно переправились, как на них напал весь батокаский народ. Еще до сегодня макололо с гордостью указывают на место при Леконе, близ которого они стояли лагерем, когда Себетуане стоял, сравнительно с окружавшею его огромною ордою, всего с какой-нибудь горстью воинов и ожидал нападения, воины небольшой толпой, а жены и дети за ними, наблюдая за скотом. Батока естественно выставили вперед тех, которые стали [240] ветеранами вследствие войны, не прерывавшейся по целым годам. Себетуане всегда оправдывал свои последовательные завоевания в этой стране, утверждая, что батока выступили на бой с человеком, который был в бегстве для спасения своей жизни и который никогда не сделал им несправедливости. Они, по-видимому, никогда не были воинственным племенем. Проходя по их стране, мы заметили однажды большую кучу камней, и наш проводник удостоил нас следующего повествования: "Выступили однажды наши предки воевать против другого племени; здесь они остановились на отдых. После долгого совещания пришли они к единогласному заключению, что, вместо того, чтобы идти далее, вести войну и губить своих соседей и, может быть, гибнуть самим, они сделают лучше, если для засвидетельствования несправедливости, оказанной им другим племенем, воздвигнут эти кучи камней; по исполнении чего они спокойно вернулись домой." Такие миролюбивые люди не могли устоять против макололо, а и того менее, естественно, против еще более воинственных матебеле, которые пришли позднее и изгнали из страны даже их завоевателей, макололо. Себетуане, однако, воспользовался тактикой, которой он научился у батока, заманил большую толпу этих новых врагов дальше, на другой остров, и совершенно разбил, когда они надлежащим образом оголодали. Пришла гораздо большая армия войск Мозелекатсе с челноками; но успех их был теперь уничтожен тем, что Себетуане весь свой народ и скот отправил на остров и защитил так, что никто не мог подступиться. Упадшие духом, пристыженные и пораженные лихорадкой, они вернулись к водопадам и умерли все кроме пяти человек.

Но если батока и никогда, по-видимому, не имели склонности воевать с людьми, то все же они решительно смелые охотники на слонов и буйволов. Они бесстрашно подходят, вплоть к этим страшным животным и убивают их [241] большими копьями. Баниаи, которые давно напугали всех португальских купцов, были изумлены смелостью и храбростью батока, тотчас вступавшими в схватку со слонами; и Чизака, португальский мятежник, который прежде побудил толпу людей этого племени поселиться у него, ограбил все лежащие вокруг Тетте португальские виллы. Они носят название базимилонгве, и некоторые из наших людей нашли между ними родных. Также Сининиане и Матенга, двое из нашего путешествующего общества, были однажды сманены к участию в португальском походе против Мариано положительным известием, что доктор прибыл и прислал за ними, чтобы они шли в Сенна. Когда они нашли, что их, должно быть, сманили на войну, они удалились, увидевши, как был убит один офицер с большим числом теттеанских невольников.

Батока достигли некоторой цивилизации, сажая и ухаживая за различными плодовыми и маслосемянными деревьями страны. Никакое другое племя не садит плодовых дерев или не воздерживается от срубания их; но здесь видели мы иные, которые были рассажены правильными рядами, и стволы которых имели в диаметре полные два фута. Величественное старое мозибе, дерево, дающее заключенный в нежной кожице боб, весьма, как говорят, жирный, видело, вероятно, двести лет. Др. Кирк нашел, что мозибе дерево особого рода, сродное о одним видом, встречающимся только в Западной Индии. Мотсикири, называемое иногда мафута, дает крепкий жир и масло, которое вывозится из Ингамбане. Говорят, что два старые батокские путника, спустившись к самой Лоангва, нашли джуджубе или цизифус в плодах и всю дорогу до больших водопадов пронесли с собою семена, чтобы их посадить. Два дерева из этих семян можно еще видеть там — это единственные оставшиеся в стране экземпляры этого рода.

Батока по нравам весьма близки к утонченным нациям, и у них есть постоянные кладбища или на скатах [242] холмов, которые становятся от этого священными, или под большими, старыми, тенистыми деревьями. Батока почитают могилы своих предков и всаживают в землю в головах их, самые огромные слоновые бивни в виде памятников, или убирают всю могилу самою дорогою слоновою костью. Некоторые же племена бросают труп в реку, чтобы он был проглочен крокодилом, или зашивают его в циновку и помещают на ветвь какого-нибудь баобаба, или

бросают его в какое-нибудь одинокое, мрачное, покрытое густою тропическою растительностью место, где он доставляет пиршество отвратительным гиенам; но батока погребают своих мертвецов почетным образом и считают с того времени это место священным. Точно так же, как другие племена, батока прибегают к суду Божьему посредством яда муаве; но они часто допускают замену заподозренного колдуна петухом. Близ устья Кафуэ к нашему ночлегу пришел с подарком мамбо или владетель с несколькими своими старшинами. Лбы их были натерты тонкой белою мукою, и вид отличался необыкновенной серьезностью. Незадолго до нашего прибытия были они обвинены в колдовстве; в сознании невинности они решились на божий суд и предприняли пить ядовитое муаве. С этою целью совершили они путешествие на священный холм Нчомокела, на котором покоятся трупы их предков, и, после торжественного призывания невидимых духов, чтобы они доказали невинность детей своих, проглотили муаве: их стошнило, и они поэтому признаны невинными. Очевидно, что они верят, что душа живет вечно, и что души отшедших знают, что делают оставшиеся здесь, и радуются или не радуются, смотря по их добрым или злым деяниям. Это общее верование. Собственник большого челнока не хотел продать его потому что он принадлежал духу его отца, который ему помогает, когда он убивает бегемота. Другой, когда торг его челнока был уже близок к окончанию, отказался совершить продажу, потому [243] что он на ветви дерева, под которым стоял, увидел большую змею, и утверждал, что это дух его отца, явившийся протестовать против продажи.

Некоторые владетели батока были, как говорят, людьми с значительною предприимчивостью. Владение одного, в западной части этой страны, было с юга защищено р. Замбези, а с севера и востока у него лежало непроходимое камышовое болото, круглый год наполненное водою, и открытою для нападения оставалось только западная граница. Он напал на мысль прорыть широкий и глубокий канал от камышового болота к Замбези, длиною почти в милю, и так как он действительно выполнил этот план, то из его владения образовался большой остров, на котором паслись его стада, и год за годом вызревали его хлеба, в безопасности от всякого рода грабителей.

Другой владетель, умерший уже несколько лет назад, верил, что он открыл целительное средство для скота, искусанного цеце; его сын Мойара показал нам одно растение, новое для наших ботаников, и сказал нам также, как приготовляется лекарство: нужно высушить и растереть в тонкий порошок кору корня и, — что должно понравиться нашим друзьям гомеопатам, — дюжину цеце. Эта микстура дается внутрь и скот обкуривают, сожигая под ним остаток собранных растений. Это лечение должно продолжаться целые недели, пока заметны симптомы отравления. Это лекарство, как он откровенно признавался, вылечивало не всякий искусанный скот. "Потому что," говорил он, "скот, да и люди тоже, умирают не смотря на лечение; но если стадо случайно попадает в область цеце и будет искусано, то этим лекарством моего отца Кампакампа все же можно спасти несколько штук, между тем как без него все неизбежно померли бы." Он условился, чтобы мы не показывали лекарства другим людям, а если оно будет нужно нам в этой стране, то пользовались бы им; но если бы мы были далеко, то сделали бы его сами, а когда [245] мы увидим, что оно излечивает скот, то должны вспомнить о нем и прислать ему подарок.

Наши люди повсюду распространяли, что мы желаем, чтобы племена жили в мире, и что хотели бы воспользоваться нашим влиянием для того, чтобы Секелету запретил батока Мошоботване и подвластным ему владельцам макололо делать хищнические набеги на их землю. Они уже сильно пострадали, но их представления их земляку Мошоботване вызвали только ответ: "Макололо дали мне копье, как же мне им не пользоваться?" На самом деле, будучи замечательно быстроног, он первый повел макололо к завоеванию страны. Как миротворцам, нам было оказано величайшее гостеприимство, и от Кафуэ до водопадов ни одному из нашего общества не дали пострадать от голода. Туземцы присылали на наши ночлеги богатые подарки из самой мелкой белой муки и жирных каплунов, чтобы придать ей вкуса, большие кувшины пива, чтобы усладить наши сердца; сверх того, тыквы, бобы и табак, чтобы мы "не спали ни голодными, ни жаждущими”.

Когда мы от Кафуэ переходили к Зунгве, то часто проходили мимо нескольких селений в течение дневного похода. Вечером приходили депутаты из селений, в которых мы не могли остаться на ночь, с добровольными подарками из жизненных припасов. Больно было бы им, если бы чужеземцы прошли мимо не воспользовавшись их гостеприимством. Не раз нас приветствовали из хижин и просили подождать минутку и выпить немножко пива, которое с радостью приносилось. Наш переход походил на триумфальное шествие. Мы вступали в каждое селение и оставляли его при радостных криках его обитателей; мужчины хлопали в ладоши, а женщины восторженно кричали свое луллилоо с резким криком: "Да спим!" или "Мир!" Когда мы однажды шли через село, наш проводник крикнул обитателям: "Почему вы не хлопаете в ладоши и не приветствуете, когда видите людей, желающих принести [245] мир стране?" Когда мы останавливались переночевать, то ничего не было необыкновенного, если обитатели добровольно устраивали нам лагерь. Одни быстро выравнивали заступами землю для наших постелей, другие несли сухой травы и старательно рассыпали ее по этому месту; иные своими небольшими топорами быстро делали кустарную изгородь, чтобы защитить нас от ветра, а когда, как это иногда случалось, вода была несколько далеко, то еще иные спешили к ней и приносили ее вместе с дровами, чтобы варить наше кушанье. Туземцы народ промышленный и очень любят земледелие. По целым часам мы шли через непрерывные поля мапира или их хлебные поля огромной ширины; но нельзя дать никакого понятия о количестве находящейся под заступом почвы сравнительно с какой бы то ни было европейской страной. Пространство так велико, что самые огромные возделанные поля, при взгляде на далекий ландшафт, исчезают в нем как простые пятна. Если возделывание хлебов сопоставить с потребностями народа, то он в отношении к своей промышленности вообще достоин воякой похвалы. Туземцы устраивают многочисленные хлебные амбары, от которых их селения кажутся больше, чем они есть, и когда вода в Замбези упадает, они сносят на низкие песчаные острова большие количества хлебов, связанных в травяные пучки и хорошо укрытых глиной для сохранения от нападений грабителей мышей и людей. Вследствие опустошений амбарного долгоносика, туземцам трудно сохранить хлеб до наступления новой жатвы. Сколько бы они ни возделали и как бы ни была богата жатва, она должна быть поедена в один год. Может быть, поэтому-то они так много употребляют хлеба на пиво. Пиво, которое варят эти батока или баве, не то что кислое и опьяняющее боала или помбе, встречаемое у некоторых других племен, но сладкое и весьма питательное, только с небольшою кисловатостью, достаточною для того, чтобы сделать его приятным напитком. Жители все были [246] толстые и сильные, и мы не заметили между ними ни одного случая опьянения, хотя все пили много этого литинга или сладкого пива. И мужчины и мальчики работали охотно, хотя получали только весьма ничтожное вознаграждение. Наши люди могли нанимать такое число их, какое вздумается, за несколько бус на день для перенесения своих нош. Наш скупой и грязный экс-повар имел пару шаровар, которые ему кто-то дал; долго носивши их сам, за одну сильно истасканную штанину он нанял человека нести целый день свою тяжелую ношу; другой человек нес ее на следующий день за другую штанину, а что осталось от старых штанов без пуговиц, этим заплатил он еще одному человеку за третий день.

Время от времени между африканцами, как и между другими отраслями человеческого рода, являются люди с замечательными способностями. Иные привлекают своею мудростью внимание огромных стран и возбуждают их удивление; другие служили предметом удивления для своих современников вследствие дара чревовещания или особенной ловкости бросании копья или в стрелянии из лука; но, при совершенном отсутствии литературы, все прежние подвиги погибли, и мудрость не перешла к потомству. У них были и свои миннезингеры, но простое предание не сохранило их излияний. Один из них, и даже очевидно настоящий поэт от природы, примкнул на несколько дней к нашему обществу и, когда мы останавливались, воспевал обитателям селений наше достоинство и славу в плавных, гармонических стихах. Это был род белых стихов и каждый стих состоял из пяти слогов. Когда он начал в первый раз, песнь его была коротка, но с каждым днем он собирал все более известий о нас и прибавлял их к поэме, пока похвалы нам не стали одой значительной длины. Когда большое расстояние пути, на которое он удалился от своего отечества, вынудило его возвратиться, он выразил свое сожаление, что должен оставить нас и [247] естественно ему было заплачено за его полезное и приятное ласкательство. Другой, хотя и менее даровитый сын поэзии принадлежал к числу батока нашего собственного путешествующего общества. Каждый вечер, пока другие варили, болтали или спали, повторял он свои песни, содержавшие историю всего того, что он видел в стране белых людей и на возвратном пути. Когда он, не приготовясь, пел новую пьесу, он никогда не затруднялся; потому что, когда не являлось настоящее слово, он останавливался и заканчивал такт оригинальным музыкальным звуком, совершенно ничего не значившим. Он аккомпанировал своим стихам на санса, инструменте, изображенном на рисунке (с), на девяти железных клавишах которого играется большими пальцами, между тем как остальные пальцы прикладывают к задку, чтобы держать его. Полые концы и украшения обращены к груди играющего. Людей, имеющих наклонность к музыке, но слишком бедных для того, чтобы купить себе санса, можно видеть хорошо играющими на инструменте, который сделан из значительного числа связанных в виде санса толстых хлебных [248] соломин и клавиш из расщепленного бамбука, и хотя он издает только слабый звук, однако сам игрок, по-видимому, удовлетворяется. Когда на этом инструменте играют с бутылочной тыквой, служащей для резонанса, то он дает более сильный звук. Куски раковин и жести прибавляются, чтобы составить звенящий акомпанимент, и бутылочная тыква тоже бывает изукрашена.

Когда мы размышляли об оригинальном народе, известном под именем "баенда пези" (голыши), мы думали, что это, может быть, какой-нибудь орден, подобный ордену франкмасонов, но между природными африканцами нет никакого тайного общества. В Ангола существует некоторого рода братство, сочленов которого португальцы называют "Empacasseiros", но оно дает только общее право стола в каждой из их хижин, и, чтобы быть в него принятым, нужно обладать искусством стрелять эмпакассо (буйволов или гну). Это совершенно то же самое, что отличает и толпы, в которые соединяются молодые макололо на празднике обрезания. С того времени они считаются в отношении друг к другу вполне равными и обязанными подчиняться дисциплине своего общества, а в случае трусости — подвергаться наказанию. На сколько мы могли узнать, знакомство с масонством в этой стране никому не было бы полезно ни на сколько. Благородный образчик ордена "баенда пези" посетил нас однажды и заслужил наше уважение, хотя все имущество, с которым он явился, состояло из табачной трубки с чубуком, который на длине двух футов был обвернут полированным железом. Он принял приличный подарок. "Бог создал меня голым” говорил он, "и поэтому я никогда не носил одежды какого бы ни было рода." Философия этого человека совершенно походила на философию иных грязных людей, которых мы знавали и которые свой недостаток брезгливости оправдывали тем, что говорили: "пальцы созданы прежде, чем вилки." На следующее утро рано мы второй раз сошлись с [249] нашим голым другом. На этот раз его сопровождали жена и дочь, несшие два большие кувшина пива. Он желал, чтобы мы освежились им, прежде чем отправимся в путь. Обе женщины, имевшие столь же приличный и скромный вид, как все, которых мы видели в Африке, были хорошо одеты и изукрашены, как и все туземные женщины. Иные носили оловянные серьги вокруг уха, часто до девяти на каждом ухе. Мужчины натирают свое тело красною охрой. Иные сплетают из внутренней коры дерев головную повязку шириною в два дюйма и сбривают волосы с нижней части головы, так что она обнажается на дюйм выше ушей. Волосы на верхней части тщательно смазываются красною охрою смешанною с маслом и перевязываются повязкою: это придает голове вид, как будто на ней маленькая фуражирская шапка. Несколько ниток грубых бус и немного полированной железной проволоки около рук, всегда неразлучная трубка и небольшие железные щипцы, чтобы брать раскаленные угли, составляют все одеяние самого щеголеватого молодого человека из баендапези. Все остальные их способности, по-видимому, прекрасно развиты; но так как ни шутка, ни насмешка не могут пробудить чувства стыдливости, то вероятно, что одно только одеяние пробудило бы это спящее чувство. Почти нагие девочки от восьми до десяти лет взяты были прислужницами для детей в доме миссионерства в Колобенге. Через четырнадцать дней они поспешно закрывали свои груди, даже если кто проходил через комнату, в которой они спали. У зулу, при случайном обнажении, чем менее одежд, тем больше стыд.

На более низком берегу Замбези в течение зимних месяцев возделываются большие количества табаку, и обитатели, может быть, самые сильные курильщики в мире. Они редко выпускают изо рта трубку, и такие вежливые курильщики, каких только кто-нибудь мог встретить в вагонах железной дороги. Когда они приходили с подарком, [250] то, прежде чем закурить, хотя мы были в их собственной земле, спрашивали, не имеем ли мы чего-нибудь против того, что они при нас курят? Мы естественно никогда не делали возражений. Они думали, что нашли улучшенную методу курения. Описание ее, может быть, заинтересует тех, кто у нас очень любит "траву". Они делают затяжку, выпускают более густой дым и потом стараются внезапным вдыханием подхватить и проглотить, как они говорят, настоящую эссенцию, истинный дух табака, совершенно теряющийся при обыкновенном способе курения. Табак батока славится в стране своею крепостью, и он действительно так же очень крепок, как и очень дешев; за несколько ниток бус можно купить столько, что благоразумному человеку хватит на шесть месяцев. У единственного курильщика из нашего общества он, по своей крепости, произвел головную боль; но это-то самое свойство издалека привлекает туземцев покупать его.

Обитателей выше Кариба никогда прежде не посещали иностранцы. Владетель Коба, когда его спросили, не существует ли предания, что чужеземцы прежде приходили в эту страну, отвечал: "Ни малейшего; наши отцы все померли, не сказавши нам, что они видели таких людей, как вы. Я в восхищении от того, что вижу сегодня никогда невиданное ими." Другие говорили, относясь к старым людям, имеющим обычай рассказывать чудесные сказки: ..Мы настоящие старики; смотря на вас, мы видели более странные вещи, чем кто-нибудь из наших предшественников." Единственное предание о том, что иностранцы заходили в страну, относится к поездке Симоэнса к Саниати при входе в проход Кариба. По свидетельству обитателей страны и рассказам, которые сообщены нам товарищами этого хищника, это был систематический хищнический набег, подобный набегу Секваша. Как боэры и другие, с которыми мы познакомились, этот человек, который еще живет в Тетте, чтобы оправдать свое завоевание сколь возможно [251] больше, выдавал обитателей, подвергшихся нападению, за матебеле, и когда говорили, что они баве, племя из батока, он отвечал: "Вот, а мы думали, что они матебеле (ланденсы), потому что они были голые." Накопивши, с помощью никогда невиданного до тех пор туземцами огнестрельного оружия своих спутников, большие запасы слоновьей кости и захвативши много невольников, Симоэнс лишен был всей добычи и жизни союзом владетелей, подчиненных Чизака, на речке Занджези, близ Мпенде.

Между тем, когда мы поднялись, за нами по пятам последовала партия невольников, принадлежавших обоим природным португальцам, коварно умертвившим в Зумбо владельца Мпангве и завладевшим его землями, и купила, назвавшись нашими "детьми", у баве большие запасы слоновьей кости, и именно за каждый бивень по нескольку грубых бус. Также добыли они десять больших новых челнов на вывоз, ценою по шести ниток красных или белых бус или по две сажени серого коленкора за каждый челн, и по той же самой дешевой цене значительное число красивых девушек.

Мы еще задолго прежде пришли к полному убеждению, что лиссабонское правительство, может быть, ненамеренно, сделалось виновным в обмане. Как уже сказано, из Португалии ко всем чиновникам посылались официальные инструкции оказывать нам всякое зависящее от них пособие, но их следовало понимать с значительными ограничениями. Из того, что мы заметили, ясно вытекало, что с официальными приказаниями чиновникам помогать нам, прибыли тайные инструкции — затруднять нас. Вероятно, эти тайные инструкции значили только, что за нами нужно присматривать; но там, где почти все, от губернатора до простого солдата, ревностные торговцы невольниками, такие приказания могли значить только: "Зорко следите за тем, чтобы ваша торговля невольниками следовала [252] за ними, по возможности, но пятам." Теперь мы вполне убедились, что мы, открывая страну, через которую прежде не отваживался пройти ни один португалец, делались, против нашей воли, орудиями распространения торга невольниками и если бы не лежало на нас обязанности возвратиться с макололо в их отечество, то мы покинули бы Замбези и пошли бы во внутренность страны по Ровума или какому-нибудь другому пути. С горькой печалью видели мы, что добро, которое мы хотели сделать, обращено во зло.

После мы узнали, что едва сделано было нами предположение пойти по Ровума, как генерал-губернатор д'Алмейда поспешил в Занзибар и старался побудить султана согласиться на то, чтобы эта река сделалась границею между ним и португальцами. Этот маневр — действие инструкций, написанных по получении известия о наших письмах, прочитанных в заседаниях географического общества в Лондоне, — был счастливым образом уничтожен полковником Ригби, и генерал-губернатор должен был удовольствоваться мысом Дельгадо, как самою крайнею границею португальских притязаний на севере.

На плоской возвышенности Батока укрепляющий воздух расположил нас с наслаждением прислушаться к пению птиц. Это могло быть от более сильных холодов, но разнообразие звуков в их песнях переливающихся казалось более значительным, чем вообще у африканских птиц. Красивая маленькая черная птица с белыми плечами, вероятно ткачик, но которой мы не видали в других местах, сидела на самой высокой ветви огромного дерева, и ее песня звучала так, как будто она радовалась, что видит лицо человека в покинутых селениях. Она летала с дерева на дерево и пела на лету, но не взвиваясь как жаворонки. Ткачик выносит мороз и мог бы для обществ разводителей птиц или акклиматизации составить интересное прибавление к их певчим птицам. Не одна только медовая [253] кукушка льнет к человеку. Птица-вдова и белая трясогузка считаются священными у туземцев различных местностей и вследствие этого без страха приближаются вплоть к людям. Если бы наших мелких птичек не так сильно преследовали маленькие мальчики, то их привязанность была бы виднее и в Англии.

Сеабензо, владетель, встреченный нами на речке Тиотио, сопровождал нас на некоторое расстояние по волнообразной плоской возвышенности, и так как он, равно как и наши люди, нуждался в мясе, то мы убили слона. На это нельзя смотреть без сожаления, если действительно не необходимо мясо или не желают слоновьей кости. Эти благородные животные, которые могли бы быть так полезны человеку в ручном состоянии, предназначены, как мы опасаемся, в непродолжительном времени исчезнуть с лица земли. Однако, в горячности все это и еще многое другое забылось и мы так же ревностно участвовали в нападении, как те, которые думали только о жире и вкусном мясе.

Сочинения Гарриса и Гордона Кумминга содержат столь полные и омерзительные подробности о безразличном убое диких животных, что удивительно видеть о тех пор почти каждую занимающуюся Африкой книгу искаженною слабыми подражаниями этим сказкам о великих охотниках. Иные рассказывают об избавлении из положений, возможности которых, на сколько мы знаем природу животных, нельзя поверить без особенного усилия христианской снисходительности, даже если считать, что они привиделись во сне; другие — о подвигах, которые ведут к заключению что отношение людей, "рожденных мясниками," к народонаселению так велико, как отношение трактирных хозяев к обитателям Гласгова.

Количество слоновьей кости, доставляемой на рынки всего мира, показывает, что ежегодно убивается около 30,000 [254] слонов ⁸. В высшей степени вероятно, что они приручались неграми внутренней Африки, так как значительная величина ушей, как они изображены на древнеримских монетах, доказывает, что употреблявшиеся этим народом животные принадлежали к африканскому, а не к азиатскому виду. Это тем вероятнее, что в истории нет никакого известия, чтобы древние европейцы отваживались приручать это животное. Со времен римлян и карфагенян, африканский слон никогда снова не был приручаем, хотя думают, что он гораздо умнее, чем азиатский.

На этой охоте встретили мы на опушке редкого леса близ Мотунта небольшое стадо слоновьих маток с их [255] детенышами. В тело ближайшей посланы три ружейные пули, включая одну джакобскую гранату. Одна из маленьких хотела было сделать нападение, но воздержалась, видя так много врагов, и ушла с прочими. Стадо дважды поджидало раненой, которая не могла уйти, и предоставило ее своей судьбе только тогда, когда этого неизбежно потребовало самосохранение. Это привело нас к мысли, что, может быть, она была маткой стада. Она отбежала на полторы мили и потом остановилась, чтобы прислониться к дереву. Некоторые из наших людей подошли и дали залп по ней; она сделала несколько шагов, покачала своим хоботом, тихо упала на колено, потом на другое; задние ноги [256] медленно подогнулись и она упала ⁹. Мы читаем это теперь с грустью. Наши люди подняли радостное ликование, с диким победным криком кинулись на падшее животное и стали плясать вокруг него. Когда мы подошли, Туба Макоро приблизился к доктору, джакобская граната которого нанесла животному смертельную рану сзади ушного отверстия, и оказал с большою самонадеянностью: "Вы видели, это сделала быстрота, — моя быстрота. Хотя я упал и у меня ушиблено колено, однако я поспешил, тогда как все другие отстали. Вы дадите мне кусочек выбойки, не правда ли?" [257]

Наши люди, у которых последние три, четыре дня вовсе не было мяса, полагали, что они могли бы сами сесть всего слона и не были расположены делиться с Сеабензо и его народом. Но после того, как они всю ночь напролет ели и ворчали на англичан, за то, что у них так мало было практического ума, что они убили слона и потом не хотели подождать, чтобы сесть его всего, люди наши дали Сеабензо более трех четвертей его, а мы подарили ему бивни. Хобот африканского слона на месте прикрепления в верхней части лица так полон, что кажется как будто животное имеет весьма выпуклый лоб. Он так тяжел, если обрезать его вплоть у кости, что, как говорили наши спутники, в их племени только двое или трое из мужчин могли бы поднять его.

Слоновье стадо производит страшные опустошения дерев, которые покрывают плоскую возвышенность только местами. Большие ветви отламывают они так легко, как мы веточки сельдерея, и часто вырывают крепкие деревья просто из шалости, чтобы дать волю своей силе, и ни мало не желая воспользоваться ими.

В то время, пока мы оставались в Мотунта, был замечен блистательный метеор, осветивший все небо. Наблюдатель был обращен к нему спиною, но обернувшись, увидел, что полоса света оставалась несколько секунд после. Эта полоса объясняется обыкновенно так, что ее считают только продолжением впечатления, произведенного светящимся телом на сетчатую оболочку. Этого не может быть, так как в настоящем случае метеор не был действительно виден, однако же полоса ясно была видима. Также и лучи планет и звезд требуют иного объяснения, чем то, которое делается обыкновенно.

Плодовые деревья, колоссальные дикие смоковницы и круги камней, на которых ставились сосуды с хлебными зернами, возле стертых мельничных жерновов, — обозначали места, где когда-то стояли селения. Единственная [258] причина, которою объясняют теперь, почему эта прекрасная страна остается пустынной, есть страх новых посещений со стороны матебеле. Страна опускается теперь мало-помалу к западу в долину Макололо. Через два дневные перехода от батокского селения, лежащего ближе всех к возвышенности, встретили мы несколько охотников, только что собиравшихся выжигать сухую траву, чтобы приманить дичь свежею растительностью, быстро поднимающеюся после пожара. Трава, как уже замечено, превосходна для рогатого скота. Мы видели, как наши люди ели один вид, с листьями, имеющими по краям нежные зазубрины и красновато-бурого цвета. Вкусом эта трава совершенно сходна с солодковым корнем и называется кедукеду. Цеце, известных батока под названием ндока, здесь нет, хотя буйволы и слоны встречаются во множестве.

Маленькая западня на пути с мышью в виде приманки для ловли пятнистых кошек (Felis Genetta), обыкновенно первый признак, что мы подходим к какому-нибудь селению; но когда мы вступаем в область звуков толченья зерен, кудахтанья кур или резвого радостного крика играющих детей, тогда мы знаем, что хижины в расстоянии только на несколько ярдов, хотя деревья скрывают их от нас. 4 августа достигли мы Моачемба, первого селения батока, которое теперь подчинено Секелету, и в большой долине, раскинувшейся перед нами, могли невооруженным глазом ясно видеть столбы паров, подымающихся с водопадов Виктории, хотя они отстоят оттуда более чем на 20 миль. Нам говорили, что так как в этом году дожди запоздали, жатва хлебов совсем погибла, и от Сешека до Линианти господствует страшная нужда и большой голод. Некоторые известия, слышанные нашими людьми о их семействах от батока, живущих на холмах, здесь подтвердились. Жена Такеланга, по обвинению в колдовстве, была, согласно с обычаем, умерщвлена Машотлане, старшиною у водопадов. Две жены Инчикола, думая, что он умер, [259] вышли снова замуж, а Масаказа был в высшей степени раздосадован, когда услышал, что за два года пред тем, его друзья, вследствие известия о его смерти, бросили щит его в водопад, перебили всех его быков и в честь его памяти держали некоторого рода дикую ирландскую посмертную стражу; он говорил, что не думает уже признавать их друзьями, и если они придут приветствовать его, он скажет: "Я умер. Я не здесь. Я принадлежу другому миру, и от меня пахло бы, если бы я был между вами."

Здесь были вполне подтверждены все печальные известия, слышанные нами прежде о несчастных результатах, которые имела попытка общества миссионеров с преподобным Г. Гельмором проповедать евангелие в Линианти. Многие из миссионеров и сопровождавших их туземцев из Курумана умерли от лихорадки, а оставшиеся в живых вернулись назад за несколько недель до нашего прибытия. Весь день, 7-го августа мы оставались в селении старого владетеля батока Мошоботване, самого толстого мужчины из всех виденных нами в Африке. Причиной нашего там пребывания был серьезный лихорадочный случай с Чарльзом Ливингстоном. Он принял дозу наших пилюль от лихорадки; 8-го ему стало легче, и он шел три часа; 9-го он прошел уже восемь миль по пути к большим водопадам и провел остаток дня в утомительном занятии наблюдениями. Мы были именно в той долине, в которой лежит Линианти, и это была та самая лихорадка, которая, лишь слегка пользованная, или, скорее, испорченная доверовским порошком, была так убийственна для бедного Гельмора; и симптомы были тожественны с теми, которые не медиками были впоследствии описаны, как симптомы отравления.

Мы принесли дар Мошоботване и довольно ясно изложили ему, что мы думаем о его кровавых набегах на его батокских собратий. Брань, по большей части, хорошо действует на бранимого, если рядом с этим его чем-нибудь обязывают. Он, вероятно, не принял ее во зло, [260] как видно из того, чем он нас отдарил. Его дар состоял из богатого приноса муки, молока и одного быка. У него было большое стадо скота и полоса великолепной пастбищной земли на красивой реке Леконе. Даже во внутренней Африке пробуждается воспоминание о родине в том, кто увидит как-нибудь несколько побольше скота, мирно пасущегося на лугах. Цеце обитают на деревьях, опоясывающих пастбища с запада. Поэтому стоит пастуху позабыть свою обязанность, и заблудившийся скот может совершенно погибнуть. Женщины в этом селении многочисленнее мужчин: следствие хищничества владельца. Жена Сима из батока пришла от водопадов встретить своего возвратившего супруга и принесла дар из лучших плодов страны. Супруг ее был единственный из всего общества, который привел с собою жену из Тетте, именно девушку, полученную от Чизака за мастерскую пляску. По нашим понятиям, его первая жена едва ли могла бы радоваться, видя вторую и более молодую, но она взяла ее с собою домой, пока супруг остался с нами. Когда мы спустились к селению у водопада, мы встретили нескольких настоящих макололо. Цвет их был светлее, чем у других племен; они были очень ярко-бурые. Выговаривают они медленно и с обдуманностью и каждое слово отчетливо. Когда мы достигли селения, лежащего против Калаи, мы имели свидание с макололовским старшиною Машотлане. Он пришел к навесам, под которыми мы сидели; небольшой мальчик нес перед ним его трехногий стул без спинки; он сел на него с приличным достоинством, несколько секунд смотрел вокруг себя, потом на нас, и, приветствуя нас словом "рулиела" (доброго утра или доброго здоровья), дал нам вареного мяса бегемота, взял сам один кусок и вручил остаток своим слугам, которые тотчас его сели. Он оправдывал свои набеги на том основании, что когда он вышел собирать дань, батока напали на него и умертвили несколько его слуг. Извинения, [261] представляемые туземцами в пользу своих маленьких войн, часто сходны о теми, которые приводит Цезарь в своих "Комментариях". Только немногие, как старый Мошоботване, прибавляют, что они воюют, потому что имеют власть и надежду на завоевание. Мы нашли здесь Питсане, сопровождавшего доктора на Ст. Поль де Лоанда. Он был прислан сюда от Секелету, чтобы купить у торгового общества Гриквас из Курумана трех лошадей; они требовали за весьма жалких кляч по девяти бивней за штуку. Вечером, когда все стихло, один из наших людей, Такеланг, выстрелил из своего ружья и вскричал: "Я горюю о жене моей; двор мой пуст; у меня нет домашнего очага!" и испустил громкий, болезненный крик горести. [262]

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

Мози-оа-Туниа или водопады Виктории. — Мы посещаем Садовый остров. — Водопады нельзя описать словесно. — Они вдвое глубже Ниагары. — Мози-оа-Туниа одерживает победу. — Он наполняет сердца туземцев благоговением. — Ни один португалец не упоминает о водопадах. — Два невольника идут из Кассандже в Тетте. — Они пролагают "португальскую дорогу" через Африку. — Машотлане и его пленники.

На следующее утро, 9-го августа 1860 года, пошли мы далее, чтобы посетить водопады Виктории. Макололо называют его Мози-оа-туниа, что значит звуки дыма. В прежние времена носили они название Сеонго или Чонгве, что означает радугу или место радуги. Мы сели в челны, которые принадлежали Туба-Мокоро, "сокрушителю челнов", прозвище с дурным предзнаменованием; но он, как казалось, один только знал лекарство, обеспечивающее против крушения в быстринах, находящихся выше водопадов. На пространстве нескольких миль река была гладка и спокойна, и мы тихо скользили по светлой, как кристалл, воде и мимо прелестных островов, густо покрытых тропическою растительностью. Между множеством дерев замечательны были высокие гифены и веерные пальмы (Borassus), грациозные дикие финиковые пальмы с золотыми гроздьями плодов и тенистые мокононга, подобные кипарисам с темно-зелеными листьями и алыми плодами. У края воды выглядывает много цветов, из которых иные были совершенно [263] новы для нас, а другие, как напр. колокольчики, старые знакомцы.

Но наше внимание быстро было отвлечено от прелестных островов к опасным быстринам, в которые ненамеренно мог увлечь нас Туба. Сказать по правде, в высшей степени ужасный вид этих кипящих быстрин неминуемо возбуждает некоторую тоску в сердцах новых пришельцев. Только когда вода в реке очень низка, как это было теперь, можно отважиться идти на остров, к которому мы пробирались. Если пойти туда во время высокой воды и счастливо достигнуть острова, то поневоле приходится оставаться там до тех пор, пока вода не понизиться, если только до этого доживешь. И бегемоты, и слоны, как рассказывали, увлекаются водопадами вниз и, конечно, измалываются в кашу.

Прежде чем мы вошли в быстрину, нас просили не говорить, потому что наша болтовня могла бы уменьшить силу лекарства, и никто из имевших перед глазами такую кипящую и крутящуюся быстрину не подумал ослушаться приказания ”сокрушителя". Скоро оказалось, что в этой просьбе Туба был здравый смысл, хотя указанный повод к ней и походил на причину, приведенную судорабочим из Сешеке, который просил одного из нашего общества не свистать, потому что свист вызывает ветер. На носу человек с веслом имел задачею смотреть вперед, выбирая дорогу для челна, и, если он видел какую-нибудь скалу или ствол дерева, то должен был крикнуть об этом кормчему. Туба, без сомнения, думал, что разговор на судне мог бы отвлечь внимание его кормчего в то время, когда упущение какого-нибудь приказания или ничтожный недосмотр наверно сбросил бы нас всех в яростную реку. Были места, когда оба должны были напрягать все свои силы, чтобы протолкнуть челн к единственному безопасному месту быстрины, и не дать ему ринутся в сторону, где мы в одно мгновение очутились бы под [264] антингами и бакланами, которые ныряли, добывая свой завтрак, состоящий из мелкой рыбы. Иногда казалось, что мы на нашем быстро как стрела мчащемся челне неизбежно должны налететь на скалы, которые теперь, при мелководье, торчали из воды; но как раз в надлежащее время Туба сообщал кормчему приказ, потом заранее направленным шестом повертывал челн немного в сторону, и мы быстро скользили мимо грозящей опасности. Никогда челном не управляли превосходнее; только однажды лекарство потеряло, казалось, несколько свое влияние. Мы быстро шли вниз; черная скала стояла как раз у нас на дороге, шест так же быстро, как всегда, ткнулся в нее, но скользнул, когда Туба только что напряг свою силу, чтобы повернуть нос челна. Мы сильно ударились, и в одно мгновение налилось полчелна воды. Туба оправился так скоро, как только возможно, оттолкнул нос и отвел челн к спокойному, мелкому месту, чтобы откачать воду. Здесь дано было нам понять, что виновато было не лекарство, — оно нисколько не потеряло своей силы; несчастие было вполне и совершенно приписано Туба, который отправился не позавтракавши. Нужно ли говорить, что в другой раз мы никогда не позволяли Туба отправляться не поевши?

Мы высадились на верхнем конце Садового острова, расположенного, почти посредине реки, на краю водопада. Когда мы достигли этого края и взглянули с кружащей голову высоты, нас тотчас поразил страшный и, в своем роде, единственный характер великолепного водопада.

Довольно тщетно было бы старание дать о нем понятие словами, потому что, как мы заметили на самом месте, даже отличный живописец, рядом картин мог бы дать только слабое представление о превосходном зрелище. Вероятный образ и способ его происхождения, может быть, пособит понять его оригинальную форму. Ниагара произошла вследствие идущего назад вымывания скалы, с которой спадает река, и в течение многих столетий она мало-помалу [265] отступает и оставляет перед собою широкую, глубокую и довольно прямую ложбину. Сзади она ежедневно продолжает вымывать скалу и может еще осушить озера, из которых вытекает ее река — Св. Лаврентия. Но водопад Виктория произошел вследствие прямой, поперек реки проходящей трещины в твердых черных базальтовых скалах, образующих тут русло Замбези. Края трещины до сих пор еще совершенно остры, за исключением футов трех края, с которого скатывается река. Стены спускаются прямо от краев без всякого выступа какой-нибудь скалы, без всякого признака расслоения, или какого-нибудь разрушения. С тех пор, как образовалась огромная трещина, не было никакого изменения уровня в обеих частях речного ложа, которые таким образом оторваны друг от друга. Когда мы идем вниз по реке к Садовому острову, вода внезапно исчезает, и мы видим противоположную сторону расселины с травою и деревьями, растущими там, где когда-то текла река, на одном уровне с тою частью ее ложа, по которой мы идем. Длина первой расселины несколькими ярдами более ширины Замбези, которая, как мы нашли по измерению. достигает несколько более 1,860 ярдов; но мы решили удержать это число, потому что оно соответствует году, в котором водопад был в первый раз тщательно исследован. Главный поток идет здесь почти о севера на юг, а расположенная поперек него трещина почти с востока на запад. Глубина расселины измерена была тем, что мы спустили бичеву, к концу которой привязано было несколько свинцовых пуль и фут белой выбойки. Один из нас лег, вытянув голову за выдающуюся вершину скалы, и наблюдал спускающуюся выбойку, пока тяжесть, после того как его спутники отдали 310 футов бечевки, не остановилась, вероятно, футах в 50 над водою на косом выступе, между тем как действительное дно было еще значительно ниже. Белая выбойка представлялась величиною с крону. Когда мы измерили [266] секстантом ширину этой глубокой трещины, то нашли, что она у Садового острова, в самом узком месте, была в восемьдесят ярдов, а в самом широком месте несколько более. В этот провал, который вдвое глубже водопада Ниагары, врывается река шириною в полную милю, с шумом, от которого можно оглохнуть, и это — Мози-оа-туниа, или водопад Виктория.

Если смотреть с Садового острова вниз на дно провала, то видно, как полмили воды, спадающей по этой части водопадов справа от нас или к западу от нашей точки зрения, собирается в узком, шириною от двадцати до тридцати ярдов, русле и течет налево, как раз под прямым утлом, в отношении к своему прежнему течению, между тем как другая половина, или та, которая падает в восточной части водопадов, видна текущею к нам направо по левой половине находящейся внизу узкой половины. В средине эти виды соединяются в страшно волнистый круговорот и находят исток через расселину, лежащую под прямым углом к трещине водопадов. Этот исток находится в расстоянии около 1,170 ярдов от западного и почти в 60 ярдах от восточного конца трещины; водоворот находится в начале его. Замбези, которая теперь шириною, по-видимому, не более двадцати и до тридцати ярдов, шумит и волнуется к югу на протяжении 130 ярдов, по узкому выводному руслу; затем она вступает во вторую расселину, несколько более глубокую и идущую параллельно с первою. Предоставляя дно восточной половины этого второго ущелья лесу больших дерев, она резко поворачивается на запад и образует мыс, длиною в 1,170 и шириною при основании в 416 ярдов, с выводною ложбиною у его острия. Достигнув основания этого мыса, река быстро обегает вокруг острия другого мыса и стекает в третий провал на восток; затем несется она вокруг третьего мыса, который уже гораздо больше, чем прочие, и опять уходит в четвертый провал на запад. Издали мы могли [267] видеть, что она обходит еще вокруг одного мыса, и, по-видимому, еще раз уклоняется на восток в новый провал. В этой колоссальной, идущей зигзагами и узкой ложбине все скалы так резко очерчены и угловаты, что тотчас является мысль, что твердый базальт, должно быть, получил свою настоящую форму, будучи разорван силою, действующею снизу, и что это, вероятно, произошло, когда через подобные трещины выливались в океан древние средиземные озера.

Страна по ту сторону или на юг от водопадов, как уже замечено, удерживает тот же уровень, который имеет перед трещиной, совершенно так, как если бы ложбина ниже Ниагары, прежде чем она достигнет моста железной дороги, была изогнута несколько раз вправо и влево. Лежащая в предполагаемых извивах страна, имеющая высоту одинаковую со страною выше водопада, представила бы точно такие точки зрения, какие дает мост железной дороги, но самая ближайшая из них была бы от передней стороны водопада всего только в восьмидесяти ярдах, а не в двух милях (расстояние моста). Вершины мысов вообще плоски, ровны и покрыты деревьями. Первый, основанием лежащий к востоку, в одном месте так узок, что опасно было бы пройти на самую его оконечность. На втором однако мы нашли широкую тропинку носорогов и хижину; но если строитель не был отшельником с каким-нибудь любимцем носорогом, то мы не можем понять, зачем животное или человек зашли даже туда. Когда мы взошли на вершину этого второго восточного мыса, мы увидели большую реку густого морского зеленого цвета, которая теперь была сильно сжата и скользила по крайней мере футов на 400 ниже нас ¹⁰. [268]

Когда река мелководна, с Садового острова представляется лучший вид на ущелье большого водопада, точно также как и на противолежащий мыс с его бором, состоящим из больших вечнозеленых дерев, и на великолепные, занимающие три четверти круга радуги, которые, числом две, три и иногда даже четыре, рисуются на передней стороне огромной вертикальной скалы, где постоянно сбегают маленькие водяные потоки, постоянно снова угоняемые назад бьющими ввысь испарениями. Но, как на Ниагаре, чтобы видеть главное чудо — большой подковообразный водопад, нужно перейти на канадский берег, так и здесь, чтобы получить лучший вид на главные водопады Мози-оа-туниа, мы должны были переправиться на сторону Мозелекаце, к мысу, покрытому вечнозелеными деревьями. Следовательно, если мы начнем с основания этого мыса и обратимся лицом к западу, то будем иметь на западном конце ущелья прежде всего водопад в 36 ярдов шириною и, точно так же, как все они, более 310 футов глубиною. Потом, по порядку, следует Боарука, небольшой остров, и тотчас за ним большой водопад шириною в 573 ярда. Выдающаяся скала отделяет его от другого большого водопада, шириною в 325 ярдов; в целом свыше 900 ярдов постоянных водопадов. Далее к востоку лежит Садовый остров; затем, при самом низком уровне воды в реке, обнажаются значительные части скалистого русла с двадцатью или около того узкими водопадами, которые во время высокого уровня [269] воды составляют один огромный каскад почти опять в полмили. На восточном конце ущелья находятся два большие водопада, но они при низком уровне ничто в сравнении с водопадами между островов.

Вся масса воды катится по скале светлая и совершенно без перерыва; но после падения с десяти или более футов, вся она внезапно становится похожею на какой-то огромный покров только что выпавшего снега. Куски воды отпрядывают оттуда в виде комет с стремящимися за ними хвостами, пока весь снежный покров не обратится в мириады разлетающихся, отпрядываемых водяных комет. Этой особенности Чарльз Ливингстон не видал на Ниагаре; здесь же, может быть, вследствие сухости атмосферы, или вследствие какой-нибудь другой причины, кажется, что каждая капля воды Замбези обладает некоторого рода индивидуальностью. Вода сбегает с концов весел и жемчужинами скользит по гладкой поверхности, как капли ртути по столу. Здесь видим мы ее в конгломерате; каждая капля с хвостом чистого белого пара летит вниз, пока не потеряется в носящихся водяных облаках. Камень, брошенный нами туда, становился для глаза все меньше и меньше и наконец исчез внизу в густом тумане.

Чарльз Ливингстон видел Ниагару и пальму победы отдал Мози-оа-туниа, хотя мы теперь были в конце засухи, и вода в реке была на самом низком уровне. Многие, видя в первый раз большие американские водопады, чувствовали себя обманутыми в своих ожиданиях, но Мози-оа-туниа так неслыханно величествен, что всегда должен возбуждать удивление. Массою воды Ниагара, вероятно, его превосходит, хотя и не в те месяцы, когда в Замбези высокий уровень воды. Огромное количество воды, отделяющейся в описанных подобных кометам формах, по необходимости захватывает при падении вниз большое количество воздуха, который, будучи до неизвестной глубины втиснут в трещину, отскакивает, поднимается обремененный парами и образует [270] три или даже шесть столбов пара, видимых из батокского селения Моачемба, отстоящего на двадцать миль оттуда. На высоте 200 или не более 300 футов над уровнем реки выше водопада, этот пар сгущается в непрерывный мелкий проливень. Много из взлетевшей воды, поднимающейся на запад от Садового острова, спускается на противоположную рощу вечнозеленых дерев, и с листьев ее непрерывно спадают тяжелые капли, образуя различные маленькие ручейки, которые, сбегая по крутым поверхностям скал, исчезают и опять появляются, или слизываются с своих вертикальных русл и захватываются в столбы, из которых только что спустились.

Утреннее солнце золотит эти столбы водяного дыма всеми блестящими цветами двойной или тройной радуги. Вечернее солнце, бросающее лучи с блестящего желтого неба, сообщало им серно-желтую окраску, и производило на нас впечатление как бы зияющей пасти бездонного ада. Ни одна птица не гнездится и не поет на ветвях, орошаемых беспрестанным ливнем. Мы видели птиц-носорогов и стаи маленьких черных ткачиков, летавших взад и вперед, с берега на острова и с островов на вершины мысов, но они всегда избегают страны вечного дождя, которую занимает вечнозеленая роща. Солнечное сияние, всепобеждающее в других местах этой страны, никогда не проникает в глубокую тьму этой тени. При виде чудного Мози-оа-туниа мы готовы сочувствовать тем, кто во время молодости мира населял землю, воздух и воду существами несмертного образа. Какому божеству была бы посвящена эта возбуждающая благоговение расселина и эта темная роща, над которой колеблется всегда пребывающий "столб облачный?"

Древние владельцы Батока пользовались Казерука (теперь Садовый остров) и Боарука (остров далее на запад, у самого края водопада), как священными местами для прославления божества. Нет ничего удивительного, что под [271] облачными столбами и вблизи великолепных радуг, при непрестанном шуме водопада, при вечном притоке, как бы изливающемся из руки Всесильного, души их исполнялись благоговением. Он возбуждает удивление в туземцах во всей внутренней Африке. Одним из первых вопросов, с которыми Себитуане обратился, в 1851 году, к Осуэллю и д-ру Ливингстону, был вопрос: "есть ли в вашей стране звуки дыма?" и "что заставляет дым постоянно и всегда так высоко подниматься из воды?" В этом году молва о нем прошла миль на 200, и к нему подходили дня за два пути; но до 1855 г., в котором др. Ливингстон посетил его, на своем пути к восточному берегу, его не видал ни один европеец. Так как его тогда сопровождали к этому водопаду Секелету и 200 человек свиты, то его пребывание там, по необходимости, было недолговременно; два дня, которые он там пробыл, были употреблены на наблюдения для определения географического положения места и, пользуясь проливнями, которые разражаются иногда над островом из столбов пара, на наставления макололо в уходе за деревьями и на заведение тех садов, но которым туземцы назвали остров; так что он не посетил противоположной стороны трещины и не видал чудесного течения реки по ту сторону водопадов. Бегемоты повырвали деревья, которые тогда были посажены, и хотя опять был сделан крепкий забор из свай, снова посажены живые померанцевые деревья и посеяны орехи кашью и семена кофе, однако мы опасались, что упрямство бегемотов преодолеет препятствие забора ¹¹. [272] Для воспитания европейских плодовых дерев должен бы был иметь там свое пребывание какой-нибудь миссионер. Время, в которое цветут персики и абрикосы, приходится в конце сухого времени года, и необходимо искусственное орошение. Батока, единственные разводители дерев в стране, воспитывают только туземные плодовые деревья: мозибе, моцикири, бома и другие. Если племя заботится об уходе за деревьями, то оно более приковывается к месту, на котором они посажены, и в этом заключается одно из цивилизующих влияний дерев.

Прежде чем оставить самые чудесные из водопадов мира, мы позволим себе указать еще на то, что хотя они произвели решительное впечатление на умы туземцев внутренней Африки, однако сведения о их существовании никогда не достигали до португальцев. Около 1809 года два черные невольника, по имени Педро Баптиста и Андре Хозе, из Кассандже, селения, лежащего в трехстах милях от западного берега, были посланы через страну Казембе в Тетте, которое находится почти на таком же расстоянии от восточного берега. Одна дама, живущая до сих пор в Тетте, донна Евгения, твердо помнила этих невольников, — их курчавые волосы были подстрижены a la londa, — которые пришли в Тетте и оставались до тех пор, пока не пришли письма от генерал-губернатора из Мозамбика, благополучно отнесенные ими потом в Кассандже. На этой тоненькой ниточке висит все притязание, которое португальцы изъявляют на то, что они проложили дорогу поперек Африки. Их карты указывают источники Замбези на [273] юго-запад от Зумбо, почти там, где найдены были водопады, и на этом весьма сомнительном авторитете один непутешествовавший английский картограф с забавной в высшей степени уверенностью утверждает, что река выше водопадов стекает под пустыню Калагари и теряется.

Куда идет один англичанин, туда наверно последуют и другие. Бальдвину из Наталя удалось достигнуть водопадов, руководясь только карманным компасом. Когда мы встретили другого подданного ее величества, который тоже видел самое величайшее из африканских чудес, то мы напили его некоторым образом в положении пленника. Он просил Машотлане перевезти его на северную сторону реки, и когда почти уже переехал, выкупался, бросившись в воду и выплывя на берег. "Если бы он," говорил Машотлане "съеден был каким-нибудь крокодилом, которых там множество, англичане обвинили бы нас в его смерти. Он чуть-чуть не сделал нам большой неприятности; за это, сказали мы, должен он заплатить штраф." Так как у Бальдвина при себе ничего не было, чем бы он мог заплатить, то они взяли его под надзор до тех пор, пока получатся бусы из его кареты, отстоявшей на два дня пути.

Машотлане получил свое воспитание в лагере Себитуане, где человеческая жизнь мало принималась в расчет. Он был уже не в первой молодости, и на его красивом открытом лице мы не заметили никакого следа дурных влияний, которые, к несчастию, действовали на его душу с детства. Туземные глаза были проницательнее наших, потому что от наших людей он заслужил отзыв: "он пил кров человеческую — вы можете видеть это по его глазам". В отношении к Бальдвину он не делал никакого дальнейшего затруднения; но неделю спустя, когда мы оставили его, своим кистенем из носорожьего рога он нанес тяжелую рану в голову одной из своих жен. Она, будучи из хорошего семейства, покинула его, и мы встретили ее и другую из его жен позже, когда шли далее по стране. [274]

Выше водопадов, на протяжении нескольких миль почва усыпана агатами; но огонь, ежегодно выжигающий траву, повредил большую часть тех, которые лежат на поверхности. Наши люди были обрадованы, когда услышали, что агаты для мушкетонов так же хороши, как ружейные кремни, и это, вместе с новыми идеями о значении золота (dalama) и малахита, полученными ими в Тетте, дало им понять, что мы не совсем глупы в разборе и оценке камней.

Комментарии

8. По прочтении записки "О слоновьей кости и клыках в торговле" профессора Оуэна, члена королевского общества, в обществе искусств в Лондоне 17 декабря 1856 г., П. Л. Симмондс сделал несколько коммерческо-статистических указаний, из которых видно, что ежегодно убивается свыше 30,000 слонов. При корабельной нагрузке в 1,276 слоновьих бивней, весящих вместе 20,953 фунта, средний вес был 16 1/2 фунтов. При другой нагрузке 556 слоновьих бивней весили 9,698 фунтов, что дает средний вес 17 1/2. В заметке, которою в высшей степени любезно почтил нас Симмондс, он говорит, что упомянутая слоновья кость относится только к английской торговле; сюда не вошел вывоз из Индии и Сиама в Китай, из Занзибара и с Восточного берега в Индию и Соединенные Штаты и из Французских африканских владений во Францию. Средний вес клыка он принимает в 30 фунтов, и число ежегодно убиваемых слонов, — как сказано в тексте, — до 30,000. Слоны обыкновенно никогда не теряют своих клыков. Нам попадались только куски, отломленные в то время, когда животное было вынуждено вырывать корни дерев; поэтому, каждый бивень, встречающийся в торговле, принадлежит слону, который уже мертв, и если прибавить множество детенышей, убитых прежде чем бивень мог иметь значение в торговле, то делается вероятным, что действительное число ежегодно убиваемых слонов достигает 40,000.

Мы не брали в расчет огромные бивни от 130 до 150 фунтов весом, которые можно бы назвать чудовищными; рассказывают даже о таких, которые весили свыше 200 фунтов. Во многих местностях бивень может средним числом весить 60 фунтов; но мы должны помнить, что в одном из невнесенных мест, именно в Занзибаре, в продолжение многих лет ежегодно получалось 20,000 бивней, вес которых не вошел в вычисление.

"Ввоз слоновьей кости всех видов в соединенное королевство — слоновых бивней, моржовых и бегемотовых зубов:

Ввоз бегемотовых и моржовых зубов почти не достигает в год более 10 и 12 тонн; поэтому их почти можно не принимать в расчет. Затруднение заключается в том, какой средний вес принять для бивней. 30 фунтов можно считать настоящим средним весом. Если африканцы принимают за средний вес немного более 20 и до 25 фунтов, между тем как для Занзибара и Мозамбика считается 60 до 80 фунтов, то при среднем весе в 30 фунтов, это представляет ежегодный убой 20,000 слонов, и если прибавить сюда восточные и прочие рынки, то число животных, убиваемых каждый год для получении слоновьей кости, весьма правильно можно считать в 30,000.

9. Этот слон был самка обыкновенной величины. Размеры его могут быть интересны кому-нибудь:

10. Мы в предыдущем описании не раз употребили слово "скользить" и желали им дать понятие, что река хотя в ущелье водопада крутится, мечется и плещет, однако около вершин мысов несется с неодолимым стремлением, которое нарушается только особенным волнистым, колеблющимся движением. Это привело нас к мысли, что трещина должна быть чрезвычайно глубока, если вся вылившаяся в нее вода может протекать по ней так спокойно, и здесь можно заметить, что на приложенном рисунке, с которого в 1860 году с самого места послан был эскиз к сэру Родерику Мурчисону, страна, образующая мысы, по необходимости должна. была быть понижена, чтобы могли ясно выступить водопады, хотя в действительности дело выходит совсем иначе. На переднем плане этой картины с высоты птичьего полета более растительности, чем действительно оказывается: от действия паров скалы довольно обнажены.

11. Водопады Виктории были посещены баронетом сэром Ричардом Глином и его братом, когда они были, в 1863 г., на охоте. Они посетили Садовый остров и нашли, что наши опасения опустошений бегемотами были слишком основательны. Плодовые деревья были вырваны. Сэр Ричард был так любезен, что глубже вырезал начальные буквы "D. L . 1855", которые намечены были на одном дереве на острове, когда сделано было открытие, и представляли единственный случай, при котором были вырезаны в стране эти буквы д-ром Ливингстоном. Торговцы, а также и другие, посещали страну, лежащую к югу от водопадов, но мы не видали описания ни одной новой местности в этой стране и, по-видимому, никто еще не переходил на восточную сторону и не осматривал тамошних трещин. Река Лонкве или Кваи, по которой, говорят, ходят в челнах и которая соединяется с Замбези между Мози-оа-туниа и селением Синамане, могла бы быть интересной для исследователя, и Мозелекаце, главный старшина тамошнего народонаселения, как известно, расположен к англичанам.