СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Возвращение к судну. — Почти ядовитый сок маниока. — "Кассерип" или сок маниока вполне охранительное средство для мяса. — От селения Чабиза др. Кирк идет прямою дорогою в Тетте. — Большая тягость похода. — Магнетические наблюдения Чарльза Ливингстона. — Сухарь-шире. — Пшеничная мука необходима для европейских желудков. — Время года для сеяния пшеницы. — Отъезд к Конгоне. — Две мили слонов. — Наш великодушный друг синьор Феррао. — Конгоне. — Для улучшений мы вытащили судно на берег. — Приходит судно Ея Величества "Линкс". — Потеря почтовой сумки. — Отъезд в Тетте 16 декабря. — Губернатор в Шупанга. — Его и наши мнения. — Признания одного старого торговца невольниками. — Поль Мариано. — Прибытие в Тетте 2 февраля 1860. — Сказочное серебряное производство в Чикова. — Грабежи баниаи, которым подвергаются португальцы. — Законы о роскоши. — Теттеанские португальцы. — Вино или климат? — Похороны. — Свадьбы. — Каменный уголь и золото. — Мы откладываем свою поездку внутрь страны. — Опять вниз к Конгоне. — 15 марта вверх по реке. — Употребляемый для торга невольниками тайный канал. — Губернатор Квиллимане посылается открыть Конгоне. — Попытка Сёнлея начать законную торговлю по реке Ангоксе. — Майор Сикард в Мазаро. — Обмен имен. — Его выгоды. — "Страждущему одышкой" действительно очень худо. — Рэй по долгу службы идет домой. — Река Кваква. — "Комические создания". — Мыши. — Надежда для жирных людей или мокрицы как лекарство. Зулу приходят и требуют в Сенна свои ренты. — Полосатые сеннасские свиньи и лихорадки. — Лихорадочное растение. — Мы достигаем Тетте 25 апреля. — Недостаток орошения. — Одна отрасль теттеанской промышленности.

После сухопутного четырехдневного похода, мы в несколько утомленном состоянии возвратились, 6 октября 1859 года, на судно. Утомление произошло скорее от некоторого рода отравления, чем от обыкновенных трудов [137] дороги. Мы употребляли для приготовления супа немного теста муллигатавней, в случае если недоставало времени сварить другое кушанье. Однажды поздно после полудня мы, после необыкновенно длинного перехода, достигли Микена у подошвы горы Нджонгоне, на север от Зомба, и повару приказано было положить две полные ложки теста; но вместо того, он положил его целый горшок. Вкус супа был довольно острый, но мы прибавили туда вареного риса, и так как были очень голодны, то покушали в достаточном количестве. Вследствие слишком сильного приема мы несколько дней чувствовали себя очень нехорошо, а некоторые из общества только тогда выздоровели, когда мы уже возвратились на судно. Наше нездоровье могло отчасти произойти от другой причины. Известно, что один вид маниока (Jatroplia maligna) ядовит в сыром состоянии; но после тщательного кипячения в двух водах, которые сливаются, яд извлекается и маниок делается годным для кушанья. Ядовитый вид легко узнать, отломив кусок коры с корня и положив на язык. Если горчит, то кора ядовита. Но, вероятно, и сладкий вид содержит какое-нибудь вредное вещество. Сок, который, как у нашего картофеля, вреден при употреблении в пищу, употребляется в "перечных кувшинах" Вест-Индии под именем "кассерип" как лучшее предохранительное средство для мяса. Сок этот, слитый вместе о небольшим количеством воды и английского перца в глиняный сосуд, как говорят, сохраняет положенное туда мясо весьма долго, даже целые годы. С этой смесью не должно соприкасаться ни железо, ни сталь, иначе она становится кислою. Этот "перечный кувшин", о котором мы впервые узнали от его благословения епископа Ватели, в жарком климате в высшей степени экономический погребок для кушанья; всякое мясо — говяжье, баранье, свиное или птичье — все, что осталось от обеда, сохраняется вполне, если положено в смесь и прибавлено немного свежего кассерип, между тем как иначе [138] оно было бы испорчено жаром климата или мухами. Между тем, наш повар варил корень маниока точно так же, как обыкновенно варил мясо, именно накладывал им полный горшок, обливал его водою и оставлял на огне до тех пор, пока вода впитается и все сварится. Этим способом ядовитые свойства корня не уничтожаются и корень не делается здоровою пищею; ибо, не смотря на нашу систематическую осмотрительность покупать только безвредный вид, мы все-таки ежедневно страдали от его действия, а вред этого способа приготовления открыт нами только как раз к концу похода.

Поднимаясь на 3,000 футов над низменностью по возвышенности, или спускаясь с высоко расположенных мест на низменную долину Шире, мы заметили значительную перемену климата. Внизу был гнетущий зной, термометр стоял на 84° и до 103° в тени и наши жизненные силы были так же истощены и вялы, как были свежи на высотах в прохладной температуре каких-нибудь 20°. Вода в реке была 84° или еще теплее, между тем как та, которую мы пили из источников холмов, была только 65°.

Было найдено необходимым двоих из нашей среды послать в Тетте прямо с Шире, и др. Кирк, с проводниками из людей Чибиза и сопровождаемый Рэем, машинистом, исполнил переход. Мы нашли страны на север и восток так обильными водою, что в этом отношении не предчувствовали никаких затруднений для похода менее чем на сотню миль; но наши друзья сильно терпели в этом случае. Небольшое количество воды, которое можно получить в это время года из ямок в руслах высохших водяных источников, было так солоно, что увеличивало жажду (некоторые туземцы, в самом деле, добывают из нее соль), а когда, после длинных промежутков, находили менее соленую воду, то она была отвратительна и грязна вследствие частых посещений крупной дичи. Цеце были в изобилии. Страна была ровная и большие [139] полосы ее были покрыты лесом мопане, листья которого доставляли только ничтожную тень иссохшей земле, так что на ней почти и трава не росла. Солнце так палило, что люди часто уходили с дороги, в тщетной надежде прохладить на мгновение свои обожженные ноги в почти безтенных кустах, а туземец, несший провиант, состоявший из соленого свиного мяса, заблудился и пришел в Тетте два дня спустя после остального общества; из его ноши остались одни только волокна мяса; растопленный палящим солнцем жир весь стек к нему на спину. Вскоре комендант, капитан Рапозо, сделал эту дорогу столбовою для караванов, отправляющихся за невольниками. Это путешествие почти убило двух деятельных молодых друзей наших, и что с этого времени должны будут вынести на этой дороге невольники — никто и вообразить не может; но обращение в рабство, вероятно, никогда не может обойтись без неслыханных страданий и ужасных жизненных утрат. Чтобы определить наклонения и уклонения магнитной стрелки, Чарльз Ливингстон сделал ряд магнитных наблюдений на острове Даконамойо, по образцу сделанных на острове Экспедиции и в Тетте. Затем корабль покинул остров и отправился к Конгоне. Все наши съестные припасы истощились, за исключением чая и соленого свиного мяса; но птиц, бобы и муку из маниока мы могли покупать от туземцев. С этой мукой, однако, не мирятся европейские желудки и пшеничная мука в том или другом виде неизбежно необходима для здоровья белого человека в Африке. Наш остроумный первый или главный кочегар, Рауэ, приготовлял муку из мапира различным образом: прежде пек он просто чистую муку, потом подбавлял к ней немного свиного жиру; в последнее время примешивал к ней бананы и, наконец, бананы с гвоздикой; но в каком бы виде ни был испечен ужасный сухарь-шире, всегда следовал один и тот же неизбежный результат, — жгучая изжога во все время процесса [140] пищеварения. Потому миссионерам и торговцам можно бы посоветовать обеспечивать себя постоянным запасом пшеницы, и этого они могли бы достигнуть так же легко, как португальцы, если бы только выбрали удобное время года для ее посева. Апрель и май, начало холодного времени, месяцы, в которые нельзя ожидать, чтобы шел дождь, нужно прибегать как на мысе Доброй Надежды к орошению, производить которое необыкновенно легко. Если пшеница сеется во время дождей, то все растет в солому. Энергические люди, будучи в чужой стране, могли бы относительно своего пропитания никогда от нее не зависеть.

Манкокве прислал теперь посольство и велел сказать, что он желал бы, чтобы мы по дороге остановились в его селении. Когда мы там были, он взошел на борт с приличным подарком и сказал, что его молодые люди отсоветовали ему посетить нас прежде; но теперь он порешил посмотреть то, что видели все другие. Один мужчина с лысой четырехугольной головой, бывший, когда мы шли вверх по реке, его первым министром, был теперь в отставке и владетеля сопровождал другой старик, заступивший его место. Когда мы проходили слоновье болото, видели мы девять больших стад слонов; иногда они составляют линию длиною в две мили. 26 октября нашла сильная гроза, и выпало много больших градин к удивлению наших сенаанцев, которые никогда не видали крупного града, хотя дальше внутри страны он довольно обыкновенен. В Курумане выпал такой град, что убивал коз, птиц и антилоп; в Колобенге тоже градом выбило стекла в окнах миссионерского дома.

2-го ноября мы бросили якорь на высоте Шамоара, и послали лодку в Сенна привезти сухарей и других жизненных припасов. Сеньор Феррао с своим обычным великодушием подарил нам молодого быка, которого послал к нам в челне. Желая узнать, был ли бы нам приятен другой бык, он посоветовался со своим [141] португальско-английским словарем и спросил доверенного матроса, не хочет ли он взять еще другого (another); но Джек, не взявший во внимание португальского произношения английского звука th, отвечал: "О нет, господин, благодарю вас, я не могу взять в лодку никакой выдры (an otter), они такие страшные кусаки!"

Каждую ночь мы должны были сажать судно на какую-нибудь песчаную отмель; течь в нем была так сильна, что в глубокой воде оно потонуло бы, и, чтобы удержать его на воде, помпа должна была действовать целый день. Ежедневно выпадали сильные дожди, производившие в каютах обыкновенные неприятные следствия; и так как мы не могли долее ждать наших спутников, отправившихся сухим путем от Шире в Тетте, то мы спустились к Конгоне и для починки вытащили судно на берег. Вскоре затем прибыло с провиантом Ея Величества судно "Линкс", под командою лейтенанта Берклея; бор, до того довольно долго бывший совершенно гладким, именно перед его приходом сделался довольно неровным, так что прошло два или три дня прежде, чем оно могло соединиться с нами. На другой день с "Линкса" попытались выслать две лодки, и одна из них, не попавшая в проход, разбилась в сильном прибое против острова. Офицер, которому поручена была другая лодка, артиллерист Гунт, поступил благородно и своим ловким поведением достиг того, что спас всех людей с первой лодки. Естественно, что были потеряны вещи, которые они собирались доставить нам, но мы были благодарны и за то, что спаслись все люди. Потеря почтовой сумки, заключавшей прошлогодние депеши правительства и письма наших друзей, была для нас очень горестна, так как мы собирались отправиться в экспедицию во внутренность страны, для чего потребно было от восьми до девяти месяцев, а тяжко то время, когда нет известий от друзей и семейства месяцев двадцать. При починке нашего утлого судна мы получили дружескую и [142] деятельную помощь лейтенанта Бэрклея и 16 декабря опять могли отправиться в Тетте.

По дороге встретили мы губернатора Квиллимане, ехавшего в лодке вниз по реке. Он сказал, что ему предписано лиссабонским правительством по личном удостоверении, выбрать лучшую гавань для кораблей и лучшее место для выгрузки товаров. Мы сообщили ему указания, как ему найти Конгоне. Он прибавил, что убежден, что португальцы его области знали устье и пользовались им для вывоза невольников, но не хотели сказать ему, где оно, и поэтому он обратился к нам. К несчастию, его превосходительство заболел на следующее утро лихорадкой и воротился, не достигнув устья реки. Затем португальским правительством был послан один морской офицер для исследования различных входов. Он только поглядел и составил потом отчет, в котором воспользовался опубликованными нашими промерами глубины, не указывая на них. Его собственные земляки смеялись над нелепым тщеславием, обнаруженным их правительством в том, что оно таким образом старалось собрать сведения, а между тем всегда утверждало, что имело их уже прежде. Когда мы были против острова Экспедиции, покрышка котла на нашем пароходе лопнула, как это уже часто случалось прежде. К нашему счастию, это произошло на привольном для дичи месте и, поэтому, пока котел починялся, мы запаслись буйволовым мясом и дичью.

31 декабря 1859 мы достигли Шупанга, где должны были пробыть восемь дней, чтобы подождать прибытия миткаля из Квиллимане. Серый коленкор или шитинг — обыкновенное средство обмена в восточной Африке, и во время нашей экспедиции внутрь страны он должен был служить вместо денег. Губернатор и две его прекрасные взрослые дочери были в Шупанга. Редко случается, чтобы португалец выказывал отвращение к прислуге из черных, но этот предпочитал, чтобы за ним ходили его дочери, и они отправляли [143] свою обязанность с привлекательной готовностью. Это было для нас тем приятнее, что мы в этой стране редко встречали за столом португальских дам. Его превосходительство, хотя вовсе недоверчивый, но совершенно откровенный, — в самом деле здесь обыкновение высказывать печальные истины, — сказал, что живущие здесь португальцы — жалкие люди, совершенно погрязшие в непотребстве и лишенные всякой предприимчивости. Несколько крупных рабовладельцев могли бы, если бы в них хоть сколько-нибудь было силы, каждый послать от пятидесяти до ста невольников на мыс Доброй Надежды, остров Мавриция и в Англию учиться сахарному производству и ремеслам; затем они могли бы изготовлять сами себе выбойку из растущего на месте хлопка и сами же могли бы производить свой сахар, вместо того, чтобы вывозить из чужих земель; даже он не видал никакого основания, почему бы вскоре не иметь им железной дороги поперек континента в Ангола!

Замечания его превосходительства доказывали недостаток, часто замечаемый у португальцев и напоминающий тех наших соотечественников, которые нелепо тщеславятся насмешкой над всем английским. Судя по нашим собственным впечатлениям, чужеземцам или жаль их, когда они, как нам часто случалось, слышат какого-нибудь господина, заключающего свою речь возгласом: "Мне ужасно стыдно, что я родился португальцем", или они их презирают. В его замечаниях проглядывали также грандиозные мечты, которые питаются при совершенном пренебрежении к чисто материальным занятиям и промышленности. Индиго высотою в шесть футов дико рос в изобилии под нашими ногами; около мили дальше попадается превосходный хлопок, который сам собою растет, не смотря на то, что в продолжение нескольких лет его ежегодно выжигают, а сахарный тростник легко можно было бы возделывать в большей части дельты Замбези; но вместо того, чтобы разумным образом воспользоваться благодеянием этой очевидной выгоды, [144] наши друзья всегда прилежно отсылают работу на остров Бурбон, питая грандиозные мечты о какой-то долженствующей составиться из английских капиталистов в восточной Африке второй ост-индской компании. Программа этой английской компании, старательно составленная министром лиссабонской короны, с похвальным усердием печется об учреждении школ, о постройке мостов и дорог и об углублении гаваней в этой стране "попа Джона", и все это по истечении двадцати лет должно перейти к португальцам!

Его превосходительство указал на тот общеизвестный факт, что отечественное правительство Португалии поддерживало колонии в Восточной Африке с ежегодным убытком в 5,000 фунтов стерлингов, между тем как оттуда мало или и совсем не велась торговля с Португалией, и никогда ни один португалец не собрал богатств и не возвратился, чтобы обогатить ими отечество. Действительно, есть над чем скорбеть, что государственные люди, известные, по изданным ими законам, как мужи просвещенные, дают, как говорят, средства, которыми в этой стране рабства непрерывно поддерживается столько страдания, а между тем с претензией на господство исключают другие нации там, где они не имеют отнюдь ни малейшей власти. Не значит ли это ценить пустое хвастовство в Европе слишком дорого, именно выносить из-за него единодушную ненависть всего христианства в качестве первого, начавшего новую поморскую торговлю неграми, и последнего, отказывающегося от нее?

Один старый торговец неграми, весьма хворый и почти слепой, обыкновенно свободно и откровенно рассказывал нам об изменчивых обстоятельствах его прошлой жизни. Ясно было, что он видел невольничество не в том свете, как мы. Все его земляки знали, что под предлогом гуманности легче всего было расшевелить его щедрость, и в отношении к нам он действительно был в высшей степени [145] великодушен и предупредителен. Когда мы выразили свое изумление, что такой гуманный человек дает повод обвинять себя в такой большой жестокости, как вывоз рабов, он с гневом сказал, что никогда не лишал рабов их отечества. Он вывозил только "Brutos do mato", полевой рабочий скот, т. е. еще диких, или незадолго до того на хищничестве пойманных туземцев. При такого рода понимании дела он совершенно серьезно рассказывал нам, что он, когда умерла его жена, для утоления своей скорби, сделал набег на племена по устью Шире и захватил много пленных. Он начал торговать невольниками в Ангола и приобрел достаточное богатство, но как-то увлекся и в короткое время все растратил в распутной жизни в Рио-де-Жанейро, почему говорил: "Золото, приобретенное торговлей невольниками, не идет впрок, и скоро опять возвращается к дьяволу". Лет за двенадцать он вышел из Квиллимане с партией слоновьей кости; судно было захвачено как невольничье и отведено на мыс Доброй Надежды. Наши крейсеры захватывали и другие его суда, и он ничего не мог возразить против этого, это было совершенно справедливо и прекрасно, потому что они действительно назначались для торговли неграми. Но что англичане захватили это судно, — это, по его мнению, было несправедливо, потому что оно тогда совершало законный путь. Английские офицеры были того же мнения; они думали ему возвратить его, да так бы и сделали, потому что они были честные люди, но подлец, его собственный земляк на мысе, воспротивился им, и поэтому его судно было признано настоящим призом. Несколько лет позже сопровождал нас вверх по реке один корабельный офицер, бывший в крейсерстве захватившем его корабль, и когда он опять увидел нашего друга, то тотчас сообщил ему, что британское правительство, узнав впоследствии, что захват его корабля был противозаконный, выплатило португальскому правительству сполна как цену судна, так и стоимость груза. [146]

Синьор Вианна, поселенец, только что купил поместье в три квадратные мили, одна сторона которого была местом битвы при Мазаро, и должен был за это выплатить в три года девятьсот долларов или 180 фунтов стерлингов. Он арендовал также у правительства сорок миль из владений Мариано, лежащих по Шире и Замбези. Господин Ацеведо арендовал на несколько лет восемьдесят миль земли на восточной стороне от Мазаро. Аренда в несколько сот долларов собирается с колонос или крепостных, которые тому, кто арендовал землю, ежегодно доставляют один или два куля зерен и отправляют известные послуги, довольно сходно о тем, как это делается при системе домов свободных от поборов (cottar). Ландены или зулусы на противоположном или южном берегу сошли, чтобы получить свою дань, но Вианна послал им небольшой подарок и просил их не притеснять его, пока губернатор в отлучке. Между тем он послал все свои вещи на противоположный берег и вскоре затем ушел с губернатором, не заплативши зулусам. Главная цель уплаты дани зулусам — получить дозволение рубить на двадцать миль внутрь страны стоящий гигантский лес из гунда для постройки больших "кочес" (coches) или челнов, которые ходят по Замбези. Он рубкой леса из участка наготовил столько челнов, что их хватит лет на десять, и думал, что прежде чем пройдет это время, его поступок, сделанный украдкой, будет уже давно позабыт. Тем не менее, он горько жаловался на недостаток уважения, которое должны бы питать эти туземцы к губернатору и к нему самому.

Пока мы были в Шупанга, проезжал чрез него в челне на пути к Сенна Пол Мариано в качестве военнопленного. Он был обвинен в убийстве нескольких бедных черных парней, из которых один был плотником известного синьора Ацеведо. Офицер и несколько солдат сделали нападение на Мариано и взяли его в плен. Сестра [147] его пришла к губернатору и прямо, в присутствии нескольких знатных мужчин, спросила его, сколько оп потребует денег за освобождение ее брата. Естественно, его превосходительство весьма смутился ее дерзостью и с гневом дал ой отказ; но довольно странно, что через несколько дней Поль бежал, и возвратился на свой остров, где с тех пор его постоянно оставляют в покое. Прежде чем мы узнали, куда он ушел, мы спросили одного господина, знакомого с дорогами страны, куда, по его мнению, бежал Поль. ,.Ба (qual!)!" сказал он: "без сомнения, домой!" И действительно так было.

В это время у нас были частые дожди, и река значительно поднялась; наш ход вверх по реке шел очень медленно, и мы достигли Тетте только 2 февраля 1860. В тот же самый день вернулся и Торнтон с геологической поездки, от которой некоторые португальцы ожидали, что опять будет открыта сказочная серебряная руда. В стране есть легенда, что иезуиты прежде в Чикова знали и разрабатывали рудник благородного металла. Торнтон в обществе одного цветного промышленника доходил до Зумбо; вскоре затем он покинул Замбези, примкнул к экспедиции барона фон-дер-Деккена и исследовал снежные горы Килиманджаро к северо-западу от Занзибара. Спутник Торнтона, промышленник, возвратился с большим количеством слоновьей кости, которую он нашел и в большом множестве и по дешевой цене. Однако, он увидел себя вынужденным в стране, которая имеет притязание в Европе считаться португальской, уплатить тяжкие подати баниаи и другим племенам. Во время этого шестимесячного поиска, кроме бус и латунной проволоки, выдано различным владельцам 200 шестнадцатиярдных кусков выбойки за позволение пройти через их земли. Кроме этих относительно тяжких налогов, туземцы этой португальской области имеют обычай налагать подати за предполагаемые милатидос или преступления, в которых хотя [148] бы бессознательно могли провиниться люди промышленника. Купцы, однако, охотно подчиняются платежу податей, вместо того, чтобы подвергаться опасности борьбы. Слоновья кость довольно дешева для расплаты. Каждый теттеанский купец, как говорят, обязан платить за содержание известного числа принадлежащих к гарнизону солдат, и тот, который только что вернулся из внутренней страны, должен был содержать пять человек, хотя ему не оказано было никаких услуг. От Зумбо до Чикова слоновья кость обыкновенно сплавляется в челнах; там челны оставляют и мимо Кебрабаза следует сухопутный транспорт. Этот промышленник нанял баниаи, чтобы пронести слоновью кость мимо быстрины. Сошлись на том, что они получат за поход по три ярда выбойки на каждого; но по дороге они несколько раз сбрасывали свои ноши и требовали все больше и больше, пока их требования не остановились на десяти ярдах. "Я со своими собственными людьми мог бы их забрать и побить", сказал промышленник, "но пришедши в Тетте я был бы наказан губернатором., потому что нарушил мир в стране. Если бы баниаи ограбили слоновью кость у находившихся сзади меня людей моего каравана, то вся помощь, которую я получил бы со стороны наших властей для возвращения ее, состояла бы в неудовольствии, которое я испытал бы, узнавши что они, по выслушании моей жалобы, послали к баниаи купить мою слоновью кость для себя самих по дешевой цене".

Теперь уже умерший пожилой офицер был действительным комендантом крепости в Тетте и был редким образцом губернатора. Вскоре по достижении власти, он издал закон о дороговизне, которым определялись рыночные цены туземных продуктов. Вследствие опустошительной войны прежних лет жизненные припасы вздорожали почти втрое против того, как было в старину; поэтому, его превосходительство решил привести цены к их прежнему нормальному состоянию и объявил, чтобы на [149] будущее время за два ярда коленкору продавалось двадцать четыре штуки птиц вместо восьми, и чтобы в таком же отношении понижена была цена овец, коз и масла. Первый пришедший на рынок туземец отказался продать своих птиц по таксе и тотчас притащен к разгневанному губернатору и, за неповиновение в отношении к этому новому восстановлению старого закона, приговорен — быть водимым целый день взад и вперед по улице, со своим кудахтающим товаром на шее, и затем быть отосланным в темницу, чтобы там провести ночь. Другой бедный парень вынес на продажу кувшин масла из земляных орехов, и так как он отказался продать его по законной цене, то приговорен выпить значительное его количество. Единственное затруднение, на которое наткнулся этот господин при введении своей реформы, произошло от туземцев, которые перестали являться со своими продуктами на рынок до тех пор, пока не отменили закон.

Так как на все привозные вина и спиртовые напитки наложена довольно высокая пошлина, то Тетте, рассматриваемый как простое селение, должен приносить довольно большие доходы. Обыкновенно вся вина возлагается на климат. Так купцы, которые весьма общительны, дают по своим домам друг другу вечеринки. Во время этих собраний можно быть свидетелем замечательно ослабляющего влияния климата. В течение какого-нибудь часа значительное число сочленов становятся слишком слабыми, чтобы держаться сидя на стульях; они бессознательно скользят под стол, между тем как другие, громко распевая и болтая, держатся, произнося клятвы вечной дружбы, но мало-помалу теряя контроль и над языком, и над членами, падают друг к другу в объятия. У двери сидят невольники, которые, так как они понимают эти симптомы, входят и уносят домой своих слабых и распростертых на земле господ. Мы не посовестились бы приписать эти симптомы опьянению, если бы опьянение и не выражалось здесь фразой: [150] "он говорит по-английски", что значит.: "он напился", так что каждое такое обвинение имеет вид какого-то tu quoque. При сильном развитии невоздержности и других пороков между португальцами в Тетте, мы должны были удивляться не тому, что у них была лихорадка, а тому, как они все вместе не перемерли. Их обычаи были бы убийственны во всяком климате. Туземцы удивлялись даже еще более, чем мы; наши макололо, напр., с изумлением смотрели на эти общественные попойки и Сининиане описывал одну из них так, что участники ее хорошо бы сделали, если бы послушали: "Один португалец встает," говорит он, "и кричит Viva! т. е. я доволен; другой кричит Viva! и я тоже доволен; и затем все они громко кричат Viva! — все мы довольны; они так радуются, получивши немного пива." Однажды вечером видел он трех пьяных офицеров; среди своего веселья они подрались из-за ложного известия; один наскочил на своего противника и старался его укусить, а пока эти два катались по полу, третий схватил стул и тузил их обоих. Сининиане был изумлен таким поведением и воскликнул: "Что же за люди эти белые, если они даже со своим начальством так обращаются?"

Общее однообразие жизни в Тетте иногда прерывается смертным случаем или свадьбой. Если умерший влиятельная особа, то количество пороха, уничтожаемого его невольниками, огромно. В отношении к их средствам издержки их можно сравнить с теми, в которые обходится в Англии нелепым образом совершаемое чрезмерно великолепное погребение. Когда мы были в Тетте, мы всегда сочувственно выказывали нашу готовность на помощь и участие своим присутствием при последних торжествах, чтобы смягчить печаль оставшихся ближних. Мы были убеждены, что они, если бы мы понесли потерю, сделали бы то же самое в отношении к нам. Мы никогда не могли пожаловаться на недостаток гостеприимства. Большое дружелюбие, с [151] каким встретили нас многие, о которых мы уже часто говорили, никогда не исчезнет из нашей памяти до дня нашей смерти. Если мы говорим об их недостатках, то делаем это о сожалением, а не со злобою. Что они занимаются торговлей неграми, это огромный промах. Их правительство ставит их в ложное положение, отрезывая их от остального мира, и они всегда говорят об этом с горечью, которая, если бы была услышана, могла бы изменить тон государственных людей в Лиссабоне. Но здесь нет печати, нет книжных лавок и едва ли есть какой-нибудь школьный учитель. Если бы мы родились в подобных неблагоприятных обстоятельствах, — мы содрогаемся при одной мысли об этом!

Свадьбы празднуются с такими же увеселениями, как повсюду. Мы присутствовали при одной свадьбе в доме одного из наших друзей, — патера. Выходила замуж его крестница, и он дружелюбно пригласил нас принять участие в его радости. Мы познакомились при этом со старой донной Евгенией, которая была замужней дамой и имела детей, когда пришли невольники из Кассандже, прежде чем кто-нибудь из нас родился. Все празднество отличалось хорошим вкусом и приличием.

Другая свадьба составила в католической церкви шествие, сходное, по нашему мнению, с шотландским обычаем и понравившееся нам как нельзя более. Наш друг, капитан Террацао, собрался жениться на одной молодой даме, носившей ни более, ни менее, как знаменитое имя Виктории Александрины, дочери одного из самых богатых купцов в Тетте. Но мать ее была в простом сожительстве и, чтобы объявить детей законными, сначала должна была отпраздноваться свадьба родителей, и тогда Террацао получил свою невесту, а другой знатный господин ее сестру в тот же самый день. Нам кажется, достойно сожаления, что, по нашим законам, те, которые имели несчастие родиться вне брака, приговорены, без всякой вины с своей [152] стороны, носить во всю жизнь клеймо позора. При свадебных шествиях невест и женихов несут в подвешенных к шестам койках, которые называются махиллас. Невольницы в полном своем наряде радуются на счастье своих господ и госпож. Невольники несут махиллас или обнаруживают свою радость стрелянием из ружей. Друзья молодых, обыкновенно в черных фраках и высоких цилиндрических шляпах, которые, когда мы их видим за границей, кажутся нам даже еще отвратительнее, чем в нашем отечестве, идут в торжественной процессии за махиллас. Женщины стоят там, как изображено на рисунке, и дивятся нарядам своих соседок, грациозно покачивая на головах свои кувшины с водою, и все приглашенные гости обильным питьем, промывают пыль, которой наглотались в толпе народа; затем следует пир, танцы и радостное веселье.

В окрестностях Тетте почти единственный важный предмет — каменный уголь, встречающийся за несколько миль к северу. Он выдается там наружу в профилях утесов у родников реки Ревубуе. Слои толщиною от четырех до семи футов; один из измеренных нами мы нашли в двадцать пять футов толщиною. С поверхности лежащий уголь содержит много шиферного сланца; но сделавши шахту в горизонтальном направлении глубиною от двадцати пяти до тридцати футов, мы получили угол лучшего достоинства, и он дал хороший пар. Заключенные в нем корни растений показывают, что он принадлежит к древней формации. Он лежит под крупнозернистым серым песчаником, на котором часто видны следы волн, а на поверхности есть отпечатки растений и пропитанное кремнекислотой дерево. Во многих текучих водах к югу от Тетте находили и золото; но пока процветает невольничество, каменный уголь и золото бесполезны и сохранятся для будущих поколений. [153]

Так как мы узнали, что трудно было бы для нашего общества, пока не соберется новая жатва, добывать по ту сторону Керабаза жизненные припасы, и знали затруднения, с которыми сопряжена охота в мокрое время года при таком большом многолюдстве, то мы решили отложить нашу поездку внутрь страны до мая, а между тем еще раз спустится к Конгоне в надежде получить письма и деньги с военного корабля, который должен был прийти в порт. Мы оставили Тетте 10 февраля и в Сенна услыхали, что наша потерянная почтовая сумка найдена туземцами на берегу к западу от Миламбе, доставлена в Квиллимане, оттуда в Сенна и, разойдясь с нами где-нибудь на реке, отослана дальше в Тетте. В Шупанга губернатор сообщил нам, что это была очень большая сумка; так как она ушла выше по реке, то это нас мало удовлетворило.

В гавани были чрезмерно обременительны москитосы, и особенно когда легкий ветер с севера веял через деревья мангле. Мы прожили несколько недель в хижинах, построенных нашими людьми. Те, которые занимались охотою для целого общества, постоянно бывали мокры и получали лихорадку, но обыкновенно выздоравливали как раз вовремя, чтобы выйти снова прежде чем выйдет все мясо. Так как не явилось ни одного корабля, то мы двинулись 15 марта и остановились на Луабо около лагеря охотников на бегемотов, чтобы запастись дровами. От этих охотников наши люди опять слышали о пути для челнов, идущем от этого места к Квиллимане, но они отказались показать его. Губернатор Квиллимане уже жаловался, что португальцы его области скрывают от него этот путь из видов торговли невольниками, и отказались показать его даже ему. Мазаказа был вполне убежден, что своей дипломатией он мог бы выведать о нем у этих охотников, и говорил, что они мягкий язык едят, а жесткий их пугает; но ночью все они ушли. Впоследствии мы [154] узнали, что вход в него идет через естественное отверстие, называемое Кушишоне и находящееся между второй и третьей милями выше канала Конгоне, но на противоположном берегу Замбези. Однако, он не имеет значения, так как по нем могут только иногда проходить небольшие челны.

Португальское правительство в Лиссабоне стремилось с того времени с забавной серьезностью доказать, что эти страны уже давно были ему хорошо известны. Остальному миру это совершенно все равно. Мы, с своей стороны, должны были открыть их, или, по крайней мере, снова открыть; и в отношении к полноте сведений, которыми обладает это министерство, странно, что ничего из его познаний не видно было в приказах, данных его чиновникам в Африке. Губернатор Квиллимане получил приказание исследовать Конгоне, но прямо и откровенно говорил, что не знает, где находится эта гавань. Наш друг, майор Сикард, получив от нас удостоверение, что в окружающих ее бухтах не могли встретиться зулусы, с лукавым намерением решился захватить в свое владение большую полосу земли и послал туда невольников, чтобы разбить сад и построить ему на Ихонгоне дом, который сообщил бы свое значение гавани. Не зная, что мы заимствовали это название от стороны естественного канала между рукавом Конгоне и Замбези, они выполнили его приказание на месте, отстоявшем оттуда слишком на двадцать миль. Мы ясно видели, что мы и наши португальские друзья смотрим с различных точек зрения. Мы имели в виду великий результат благодеяния, участниками в котором, по основании свободной торговли, должны были сделаться все, как белые, так и черные. Они ничего не видели дальше того, что мы побудим английских купцов основать компанию, вся выгода которой, по их притязанию, должна перейти к португальцам. Так легко было насквозь видеть их близорукую и эгоистическую политику, что [155] постоянно указывали нашим коммерческим друзьям и на то, что без свободного судоходства по Замбези тщетно отваживались бы на это препятствие. Положительно ничего не терпимо, кроме торга невольниками. У Сенлэй, Эсквайр из Иоганна, по поручению покойного адмирала Уивиля, отправился с грузом товаров по реке Ангонше или Ангоксе, чтобы завести законную торговлю с туземцами. Все шло по его ожиданиям. Тогда два португальские чиновника под ложными предлогами заманили его в Мозамбик и, как скоро он подошел под выстрелы крепости, объявили его военнопленным, а груз и судно конфисковали "за противозаконную торговлю в португальских владениях." Будь он торговец неграми, небольшая поголовная подать, без сомнения, доставила бы ему и кров, и пиршество во дворце генерал-губернатора.

В Мазаро нашли мы нашего друга, майора Сикарда, с молотками, заступами, лопатами, фашинами и невольниками для постройки крепости и таможни на Конгоне. Так как у нас не было никакой особой причины скрывать гавань, и мы многих уже уведомили о ее существовании, то мы снабдили его картой вьющихся рукавов, которые, протекая между деревьями мангле, производят путаницу при исследовании, и дали ему достаточные указания, чтобы он состоянии был найти свою дорогу вниз по реке. С ним были остатки нашей, находившейся в бегах, почтовой сумки, и было не особенно приятно найти, что, за исключением пакета со старыми газетами, двух фотографий и трех писем, написанных прежде чем мы оставили Англию, все было потеряно.

Сининиане в Шупанга обменялся именем с одним зулу и в следующее утро на перекличке не дал ответа; он не обратил внимания и на второй и на третий вызовы; наконец, один из его земляков пояснил: "он уже не называется Сининиане; его имя — Мошошома", и на это имя он тотчас откликнулся. Обычай меняться именами [156] с людьми других племен довольно обыкновенен; поменявшиеся считаются верными товарищами, и впоследствии всегда оказывают друг другу особое попечение. Если один случайно посетит город своего товарища, то ожидает от него прокормления, крова и других дружеских услуг. Когда Чарльз Ливингстон в дождливое время был на Кебрабаза, один голодный, иззябший туземный путешественник сделался другом его на всю жизнь, и даже не из-за обмена имен, а вследствие некоторого количества пищи и небольшого куска выбойки. Восемнадцать месяцев спустя, когда мы были на пути во внутреннюю страну, пришел в наш лагерь человек, принесший с собою богатый дар из риса, муки, пива и петуха, и напомнил нам о том, что было для него сделано (но что было совершенно забыто Чарльзом Ливингстоном); он сказал, что видя нас теперь путешествующими, "ему очень неприятно было бы, если бы мы заснули голодные и жаждущие." Многие из наших людей, подобно туземным жителям, отказались от своих собственных имен и приняли имена владельцев; другие пошли далее тех, которые приняли имена высоко стоящих людей, ибо они перенесли на себя имена гор и водопадов, виденных нами на нашем пути. У нас были Чибиза, Марамбала, Зомба и Кебрабаза, и их звали этими именами даже когда они вернулись в свое отечество.

Мы так часто задерживались и занимались "Ма-Робертом", иначе "страждущим одышкой," что читатель, хотя и десятой доли всего не упомянуто, может подумать, что мы говорили о нем более чем достаточно. Господин, через посредство которого главным образом навязано было нам это жалкое судно, уже умер, а с ним исчезла и досада из наших сердец. Однако же мы чувствовали, что весьма серьезно стоит пожалеть, когда кто-нибудь, ради позорной выгоды, обделывает дела, о которых нельзя говорить, когда его нет. У нас был еще в отечестве достоуважаемый и великодушный друг наш, недавно [157] умерший адмирал Вашингтон, чтобы позаботиться о том, чтобы не пришлось нам опять страдать; но намерение выполнить огромное дело на озере Ниасса посредством парохода, который можно было бы разнять и пронести мимо водопадов, было так прекрасно, — и, если оно удастся, можно было в самом деле так надеяться вполне изменить жалкую систему, целые века вредившую стране, — что мы, для приобретения должным образом устроенного судна, послали машиниста Рэя домой, чтобы наблюдать за его постройкой. Для "страждущего одышкой" он не мог уже быть полезен, так как этот был совершенно неизлечим. Мы послали вместе с ним пять ящиков с экземплярами, которые были тщательно собраны и высушены д-ром Кирком; четыре из них, к величайшему нашему огорчению и досаде, никогда не дошли до садов Кью. Все мы провожали нашего машиниста пешком до небольшого протока, впадающего в Кваква или реку Квиллимане, откуда он мог пройти в соименную гавань, чтобы отправиться в Англию.

Расстояние от Мазаро на этой стороне Замбези до Кваква при Нтерра около шести миль, и дорога лежит по удивительно плодородному чернозему. Ночь провели мы в длинном сарае, устроенном при Нтерра на берегу реки для путешественников, которые часто по нескольку дней должны ожидать челнов. Мы старались заснуть, но москитосы и крысы беспокоили так, что делали сон невозможным. Крысы, или, скорее, большие мыши этой страны, совершенно сходные с Mus pumilio (Смит), чрезвычайно забавные животные, и по своей веселости, часто от всей души смеются. Беспрерывно они будили нас, вспрыгивая на наши лица и потом разражаясь громким смехом хи, хи, хи! над выполненным геройским подвигом. Чувство смешного, по-видимому, в них чрезвычайно сильно; они смеются и громко покрикивают при попытках, делаемых в темноте обеспокоенной и разгневанной человеческой природой, чтобы [158] положить конец их безвременной забаве. Их мудрые европейские сродники покидают, как рассказывают, тонущий корабль; напротив эти мыши заняли квартиры в нашем протекающем и тонущем судне. Днем спокойные и невидимые, они ночью выходят и делают свои шутливые походы. Как скоро мы все засыпаем, они вдруг выскакивают на провиантские ящики и по нашим лицам прыгают к каютной двери, где все разражаются громким хи, хи, хи, хи! хи, хи! чтобы показать, как они ликуют над этой шуткой. С тем же удовольствием идут они за тем дальше и снова вскакивают на людей. Каждую ночь бегают они взад и вперед, беспристрастными лапками будят каждого сонного и хохочут, насмехаясь над бесцельными ударами, бесполезным ворчаньем и смертоносными атаками оскорбленного человечества. В другом месте мы наблюдали вид большой мыши, весьма сродной с Eurybtis unisulcatus (F. Cuvier), когда она карабкалась по шероховатой и не совсем прямой стене с шестью детенышами, крепко прицепившимися к заду. Детеныши были на столько взрослы, что покрылись уже шерстью, а иные не отпали даже от удара, который повалил взрослую на землю. Мы не могли решить, не действуют ли непроизвольные мускулы, удерживая своею деятельностью детенышей. Тяжесть их, по-видимому, требует некоторого рода каталептического состояния челюстных мускулов, которое дало бы им возможность держаться.

Нередко с дровами заносили в судно также скорпионов, тысяченожек и ядовитых пауков, и они при случае находили себе дорогу в наши постели; но всякий раз мы бывали так счастливы, что замечали и истребляли их прежде, чем они успевали нанести вред. Корабельные офицеры, жившие на этих берегах, говорили, что если скорпион и тысяченожка, попавши подобным образом на судно, останутся на нем несколько недель, то яд их теряет почти всю свою остроту; но мы не могли в этом [159] убедиться. С дровами часто являлись змеи, но чаще они подплывали к нам по реке, легко вползали на борт по якорной цепи; несколько ядовитых пойманы нами в каютах. Одна зеленая змея жила у нас несколько недель: днем она скрывалась за обшивкой палубы. Быть разбуженным в темноте пятифутовой холодной зеленой змеей, скользящей у кого-нибудь по лицу, — довольно неприятно, как бы ни было скоро это движение. Судно беспокоили мириады двух видов мокриц; они не только обгрызали нам корни ногтей, но заползали и портили также наши жизненные припасы, фланель и сапоги; все наши старания истребить этих разрушительных мучителей были тщетны; "если убить одну", говорили матросы, «то сотни сходятся на ее погребение». В сочинении командора Оуэна сказано, что стертые в кашицу мокрицы составляют разбивающее средство от сильного развития ветров в животе (карминативное средство); это не подтвердилось; но когда их едят обезьяны, то они так худеют от этого, что невольно рождается мысль, что лекарство из мокриц в отношении к жирным людям имело бы такую же силу, какою отличается курс лечения в Бантинге.

Когда мы прибыли в Сенна, мы нашли, что зулусы пришли с войском для получения своей ежегодной дани. Эти люди соблюдали строгую дисциплину и никогда не обирали жителей. Дань взимается по праву завоевания, так как зулусы когда-то на голову разбили сеннаанцев и загнали их на острова, расположенные по Замбези. При этом убито было пятьдесят четыре португальца, и селение, не смотря на глиняную крепость, никогда уже не могло снова достигнуть своей прежней силы. Лихорадка была теперь в сильном развитии, и большая часть португальцев были больны ею. В селении было значительное число гнилых луж, наполненных зеленым, гниющим илом, в которых с наслаждением валялись растрепанные, длиннорылые, похожие на борзых собак, свиньи. Большая часть [160] огороженного палисадом пространства, которое образует продолговатый четырехугольник, как говорят, в тысячу ярдов длины и пятьсот ярдов ширины, покрыта высоким индиго, кассиями и кустами, и между ними находятся насыпи, на которых когда-то стояли церкви и монастыри. Воздух не может свободно обращаться; поэтому вовсе не удивительно, что жители страждут от лихорадки. Корм свиней неописанно отвратителен; но они сами составляют любимое кушанье, и здесь, также как в Тетте, можно слышать, как хозяева сзывают их с их прогулок, с прибавлением нежных имен, в роде "Иоао," "Маноэль," "кудиа! кудиа (кушать, кушать)! Антонио!" Мы видели одну странную породу, которая случайно появилась между этими вообще неинтересными животными. Поросята были красиво разрисованы попеременными желтовато-бурыми и белыми полосами, и эти, почти в дюйм шириною, ленты были расположены не так, как у зебры, а проходили горизонтально вдоль тела. Полосатость является иногда у мулов и лошадей, и предполагают, что она означает возвращение к первоначальному дикому типу, таким же образом, как породистые домашние голуби своей черной полосой поперек хвоста иногда обнаруживают наклонность возвратиться к оперению диких голубей. Эта полосатая порода, может быть, имеет сродство с первоначальными дикими свиньями, поросята которых действительно имеют полосы, хотя эти полосы исчезают по мере возрастания животного.

Чтобы иметь надлежащее понятие об окрестном ландшафте, мы всходили на расположенный сзади селения холм Барамуана. Нас предостерегали об опасности получить лихорадку от одного растения, растущего на его вершине. Др. Кирк нашел, что это было Poedevia foetida, которая, если ее понюхать, действительно производит головную боль и лихорадку. У него, как уже показывает самое название, зловонный запах. Это единственный случай, когда лихорадка совпадает с противным запахом. Во многих [161] случаях, по-видимому, дурные испарения и лихорадка не имеют никакой связи. Вследствие обильных дождей жатва в сеннаанской области была богатая; это было счастьем после отчасти плохой жатвы двух прошедших лет. К 25 апреля мы достигли Тетте. И здесь жатва была великолепна, и жители говорили, что с 1856 года, когда др. Ливингстон спустился сюда по реке, у них ни разу не было такого обилия. Кто видал приготовления для орошения земель других странах, напр. на мысе Доброй Надежды и в Египте, тот изумится, что не делается никакой попытки к проведению воды или из Замбези, или из какого-нибудь ее притока; ничего не делается, чтобы отвести ее из реки, а засуха и голод переносятся так, как бы они были неизбежными наказаниями Провидения, которых нельзя смягчить. Хотя наши друзья в Тетте пренебрегали лежащей перед глазами их выгодой, на которую жадно бросились бы другие нации, однако же и они в одной отрасли промышленности превзошли весь свет. В некотором роде аномалия, что животное, по строению тела и по жизнедеятельности ближе всех сродное человеку, относительно работы и верности в дружбе стоит от него далее всех; но здесь хорошо воспользовались гением обезьян. Их приучили охотиться за некоторыми "бескрылыми насекомыми, которые более известны, чем в почете." Нас приглашали посмотреть на эту отрасль теттеанской индустрии, и мы можем засвидетельствовать, что обезьяна очень к ней способна, и обе стороны, по-видимому, извлекают из этого свою пользу. [162]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Приготовление к путешествию в страну макололо. — Сад матросов. — Пшеница: время и способ сеяния. — Отправление из Тетте 15 мая для возвращения макололо домой. — Равнодушие и побеги. — Дурное влияние знакомства с невольниками. — Человек-лев и лев-человек. — Словесный разговор со львом. — Народное поверье. — Новый путь через холмы Кебрабаза. — Сандиа. — Охота на слонов. — Охотничий закон. — Пиршество из слоновьего мяса. — Мы натолкнулись у Морумбва на Замбези и совершаем обозрение Кебрабаза с одного конца до другого. — Опять баниаи. — Вид Кебрабаза. — Равнины Чикова и открытая река. — Известие Сандиа о Кебрабазе.

Так как мы по чести считали себя обязанными возвратиться с теми, которые в 1856 году были верными спутниками д-ра Ливингстона и покровительству и услугам которых были обязаны за совершение путешествия, считавшегося всеми португальцами в Тетте до того времени невозможным, то делались все нужные приготовления, чтобы их опять отвести в свое отечество.

Мы пристали на судне к лежащему против Тетте острову Каниимбе и до отправления нашего в страну макололо приобрели небольшую часть земли для устройства сада для двух английских матросов, которые, на время нашего отсутствия, должны были оставаться на службе. Мы снабдили их запасом семян, и они начали работать с такою ревностью, что по правде заслуживали счастливого успеха. Первый их опыт в африканском садоводстве не удался по в высшей степени неожиданной причине; все семя [163] было вырыто мышами и внутренность его выедена. — "Да, сказал старый туземец, увидевши на следующее утро шелуху: — "это случается в этом месяце, потому что это месяц мышей, и семя следовало сеять в прошлом месяце, когда я сеял свое." Однако, матросы на следующий день посеяли еще более, и так как они решились перехитрить мышей, то на этот раз совершенно прикрыли посев травою. Лук вместе с другими возделываемыми португальцами растениями засевается обыкновенно в начале апреля, чтобы он воспользовался выгодами холодного времени года; пшеница на том же основании несколько позднее. Если посеять ее при начале дождливого времени, в ноябре, то вся она вырастает, как уже выше замечено, в солому; но так как в мае дождя почти не бывает, то пользуются глубоко лежащими местами, которые понимаются водою из реки. Заступом делают ямку в иле, бросают туда несколько семени и заваливают опять землю ногою. Если не поблагоприятствуют некоторого рода туманные ливни, глубже по реке ниспадающие просто густым туманом, то вода приносится к корням пшеницы из реки в земляных горшках, и почти в четыре недели жатва готова к уборке. Теттеанская пшеница вывозится, как лучшая порода из растущих в стране; но одно низкое место в Маруру, возле самого Мазаро, дает весьма хорошие жатвы, хотя оно, судя по тому, что прилив поднимается лишь на несколько дюймов, лежит почти на уровне моря.

В прилежном приготовлении к нашему путешествию прошло несколько дней; выбойки, бусы и латунная проволока зашиты были для похода в старый парус, и на каждом тюке было выставлено имя носильщика. Макололо, работавшим для экспедиции, заплачено за их услуги, и каждый, пришедший с доктором изнутри страны, получил в подарок выбойки и вещицы для украшения для защищения их от большого холода их отечества, и для показания, что они не даром ходили. Хотя их из вежливости [164] называли макололо, так как они гордились этим именем, однако же Каниата, главный начальник, был единственный настоящий макололо из всего общества, и он занял высшее место по смерти Секвебу в силу своего происхождения. Другие принадлежали к завоеванным племенам батока, башубиа, баселеа и барозе. Некоторые из этих людей к своим собственным порокам присоединили еще пороки теттеанских невольников; другие тем, что они в течение первых двух лет мучились в работе на челнах и при слоновьей охоте, часто имели возможность скопить кое-что и могли бы принести заработок с собою в свое отечество, но все это они должны были издержать на жизненные припасы, чтобы держать прочих во время голода, и в последнее время подзаимствовали беззаботные обычаи невольников и растратили излишек заработанного ими на пиво и водку (agua ardiente).

15 мая все было готово, и около двух часов пополудни мы оставили селение, где проживали макололо. Значительное число людей покидало его не так охотно, как мы могли предполагать за месяц по их речам; но хотя некоторые совершенно отказались отправиться с нами, другие пошли, хотя и сказано было, что их никто не будет принуждать к тому, если они не захотят идти. Иные влюблены были в невольниц, которым они помогали пахать и полоть и потреблять доход с их садов. От них родилось четырнадцать детей, и так как у них не было владетеля, который им приказывал бы или имел бы притязания на их услуги, то они думали, что здесь им так же хорошо, как в их отечестве. Они сознавали и сожалели, что не могут назвать своими ни жен, ни детей; рабовладельцы имеют притязания на все; но их естественные склонности были так сильны, что они крепко привязались к домашним узам. По португальскому закону, крещеные дети невольниц все свободны; но обычай жителей Замбези уничтожает этот закон. Когда указывают на него, то офицеры смеются и говорят: "Эти законы, вышедшие из [165] Лиссабона, весьма отяготительны, но здесь они, вероятно, вследствие жаркого климата, как-то потеряли всю свою силу." Только одна женщина присоединилась к нашему обществу — жена одного мужчины из Батока. Она была дана ему владельцем Чизака в уважение его уменья танцевать. Один купец послал с нами трех своих людей для передачи подарка Секелету; майор Сикард также дал нам троих в помощь на обратном пути, а два знатные португальца предложили нам самым дружественным образом пару ослов. Мы ночевали четырех милях выше Тетте и так как слышали, что баниаи, обременяющие тяжкою данью португальских купцов, живут главным образом по правому берегу, то мы, не вполне полагаясь на наших людей, переправились на левый берег. Если бы баниаи явились с недружелюбною целью, то, может быть, наши проводники, имея свое отечество позади себя, бросили бы свои узлы и бежали. Двое из них действительно на этом самом месте порешили не идти далее, и возвратились в Тетте. Еще один, Монга, из Батока, был в большом замешательстве, и совсем не знал, каким путем пойти, так как он за три года до того ранил копьем своего начальника Каниата. Это считается у макололо преступлением, ведущим за собою смертную казнь, и он боялся, что, может быть, поэтому будет казнен при своем возвращении. Он тщетно старался утешить себя тем, что у него нет ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев, которые пожалели бы о нем, и что умирать придется же. Он человек добрый, и взойдет к звездам к Иисусу, а поэтому смерть ему ничего не значит. Не смотря на эти рассуждения, он все же был очень расстроен до тех пор, пока Каниата не уверил его, что никогда не упомянет владельцу о его проступке; на самом деле он не упоминал об этом никогда даже доктору, что наверно сделал бы, если бы это тяжело залегло ему на сердце. Общество Монга было весьма приятно нам, [166] потому что он был парень веселый, всегда в хорошем расположении духа, и его стройная, мужественная фигура, при опасности, всегда была впереди; легко было узнать ее в борьбе со слонами, потому что он был левша.

Мы начали с коротких переходов, тихо прогуливаясь, и продолжали так значительное число дней, пока не привыкли к походу. Это так важно, что, по нашему мнению, можно бы более успеть с солдатами, если бы переходы первых двух дней были легкие и постепенно увеличивались бы по расстоянию и по скорости. Ночи были холодные, с сильными росами и иногда ливнями, и с нами было несколько случаев лихорадки. Каждую ночь несколько из наших людей убегали, и мы вполне ждали, что все, у которых были дети, предпочтут вернуться в Тетте, потому что, как известно, маленькие дети представляют самые крепкие узы даже для рабов. Ни к чему не вело толковать им, что если они не желают воротиться, то они только пришли бы и сказали нам; мы не озлились бы на них, если бы они предпочли Тетте своему отечеству. Общение с невольниками разрушило в них чувство чести, они не хотели уйти при дневном свете, и убегали ночью; но был только один случай захвата с собою наших вещей, хотя в двух других случаях они унесли собственность своих товарищей. До самого времени, когда мы благополучно достигли холмов Кебрабаза, вернулись тридцать мужчин, почти третья часть общества, и ясно было, что если бы нас покинули еще несколько, то вещи Секелету не могли бы быть доставлены. Наконец, когда все негодные ушли, побеги прекратились.

Когда однажды после полудня мы остановились в одном из селений по Кебрабаза, подошел к нам мужчина, уверявший, что он может обратиться во льва. Понюхавши пороху из разряженного ружья, он отошел к стороне, чтобы не слышать более запаха; при этом дрожал он в высшей степени притворным образом, но выполнил свою [167] роль вполне. Макололо друг перед другом объясняли нам, что он пондоро или человек, могущий изменять свой вид по произволу, и прибавляли, что он дрожит, когда понюхает пороху. "Посмотрите-ка, как он все еще дрожит!" Мы сказали им, чтобы они попросили его сейчас же обратиться во льва, и что мы дадим ему за это кусок выбойки. "О нет! возразили они: — "если мы ему это скажем, то он обратится, а когда мы будем спать, придет и заест нас." Так как у них в отечестве были подобные суеверные фокусничества, то они тотчас же столь же крепко уверовали в пондоро, как и туземцы селения. Нам рассказали, что он принимал на себя вид льва и днем скрывался в лесах, иногда даже не являясь по целому месяцу. Его предусмотрительная жена устраивала ему хижину или пещеру, в которую она ставила жизненные припасы и пиво для своего оборотившегося господина, метаморфоза которого не наносила никакого вреда его человеческому аппетиту. В эту хижину кроме пондоро и его жены не входил никто, и никогда чужеземец не прислонял своего оружия к стоящему возле нее баобабу. Мфумо или маленький владетель другого незначительного селения хотел наложить штраф на наших людей за то, что они приставили свои мушкетоны к старой, близкой к падению хижине, так как это была хижина пондоро. Иногда пондоро пользуется приобретенною силою для охоты в пользу селения, и после одного или двух дней отсутствия его жена чует льва, берет некоторое лекарство, ставит его в лесу и опять быстро удаляется оттуда, чтобы лев не убил и ее. Это лекарство дает пондоро возможность снова обратиться в человека, вернуться в свое селение и сказать. "Идите и возьмите дичь, которую я убил для вас." Естественно, что пользуются тем, что наделал лев; отправляются в лес и приносят домой буйвола или антилопу, которых он убил, будучи львом, или скорее нашел, настойчиво поддерживая в лесу свой обман. Пондоро другого [168] селения видели мы одетым фантастическим образом, с многочисленными, обвешанными вокруг него, волшебными средствами и толпою мальчиков, которые бежали за ним строем и чествовали его громкими ликованиями.

Они верят также, что души умерших владельцев переходят во львов и делают их неприкосновенными. Когда мы однажды по той стороне Мафуэ застрелили на пути буйвола, голодный лев, вероятно привлеченный запахом мяса, подошел к самому нашему лагерю и разбудил своим рыканием весь народ. Туба Мокоро, разделявший народное суеверие, что это животное есть замаскированный владетель, серьезно выспрашивал его в короткие промежутки, когда тот умолкал. "Вы владетель, а? Вы называетесь владетель, не правда ли? Что же вы за владетель такой, что шляетесь в темноте и хотите украсть у нас мясо буйвола! Не стыдно ли вам самого себя? Хорош владетель в самом деле! Вы точно навозный жук и думаете только о себе самом. У вас сердце не владетеля. Что вы сами себе не убьете быка? У вас верно камень в груди вашей, а вовсе не сердце!" Так как Туба Мокоро не сделал никакого впечатления на обороченного владельца, то один из людей, самый спокойный из всего общества, редко говоривший, взял дело на себя и обратился ко льву другим образом. Своим медленным, спокойным тоном он выставлял ему неблагоприличие такого поведения в отношении к иностранцам, которые не сделали ему ничего дурного. "Мы были намерены спокойно воротиться через эту землю к нашему собственному владельцу. Мы никого никогда не сгубили, никогда ничего не украли. Буйволовое мясо принадлежит нам, а не ему, и неприлично для большого владельца, как он, шнырять в темноте и, как гиене, воровать у чужестранцев их мясо. Он мог бы пойти и изловить сам для себя; в лесу бездна дичи." Так как пондоро был глух к разумному рассуждению и только рыкал еще громче, то люди рассердились и грозили послать [169] ему пулю тело, если он не пойдет своей дорогой. Они схватились за ружья, чтобы выстрелить в него, но он благоразумным образом оставался в темноте, вне светлого круга, образованного нашим лагерным огнем, а туда они не решились пустится. Мы вложили немного стрихнину в кусок мяса и бросили его ему; но он вскоре ушел, и мы уже не слыхали его величественного рыканья.

Обитатели по Кебрабаза были теперь в лучшем положении относительно пищи и находились в более благоприятных отношениях, чем при прежних наших посещениях; жатва была обильная; они вполне могли наедаться, напиваться и наслаждаться жизнью, как только могли лучше. В селении Дефью, близь того места, у которого стоял корабль при первой поездки, мы нашли двух мфумо или старшин, сына и сына зятя прежнего владельца. Сын зятя имел более надежд наследовать во владении, чем собственное потомство владельца, так как неоспоримо было, что дитя сестры — семейной крови. Мужчины все разрисованы поперек носов и посредине лбов короткими горизонтальными штрихами или рубцами и носят, как древние египтяне, одну латунную серьгу от двух до трех дюймов в поперечнике. Иные носят длинные волосы, как древние ассириане и египтяне, и у некоторых глаза наклонно направлены вниз и внутрь, как у китайцев.

Перешедши в брод быструю Луйа, мы покинули нашу прежнюю, шедшую по берегам Замбези, дорогу и направились в северо-западном направлении позади одной из цепей холмов, восточный конец которой называется Монгва, по имени одной акации, растущей там и имеющей особенно сильный неприятный запах. Наш путь вился по долине, по небольшому горному протоку, почти высохшему, и вел потом через скалистые утесы одного из высоких холмов. Страна была тогда очень суха и вода попадалась лишь кое-где в каком-нибудь роднике и в немногих колодцах, вырытых в руслах ручьев. Обитатели были [170] бедны и употребляли все усилия убедить в этом путешественников. Мужчины, совсем не так как на равнинах, проводили большую часть своего времени на охоте; это происходило, вероятно, от того, что у них было на склонах холма только немного годной под сады почвы и только не совсем верная надежда на жатву того, что отчасти сеется в долинах. Женщин не видно было в селах к востоку от Чиперизива, где мы проводили ночь. Мы сделали два выстрела по цесаркам, бывшим в долине несколько в стороне от дороги; тогда женщины убежали в леса, а мужчины вышли и желали знать, не вызов ли это на войну, и только несколько стариков вернулись, услыхавши, что мы питаем мирные намерения. Старшина Камбира извинялся, что у него не было наготове никакого дара, и принес нам после немного муки, жареного жиряка (Hyrax capensis) и кувшин пива; он желал считаться бедным. Пиво у него было привезено издалека, своего у него не было. Как манганджа, эти жители приветствуют тоже хлопаньем в ладоши. Когда кто-нибудь подходит к месту, где сидят другие, то прежде чем сесть, хлопает в ладоши перед каждым по порядку и те отвечают тем же. Если у него есть что сказать, то как говорящий, так и слушающий бьют в ладоши в заключение каждого отдела, и потом еще раз сильно в конце речи. Проводник, которого дал нам старшина, перед уходом с нами приветствовал таким же образом каждого из своих товарищей. Различие в языке здесь так ничтожно, что все племена этой страны в сущности принадлежат к одной семье.

Мы шли все в том же направлении и миновали в продолжение дня только две небольшие деревни. За исключением шума, производимого походкой наших людей, все вокруг нас было тихо: видно было только несколько птиц. Появление птицы-вдовы показало, что она еще не сложила свои прекрасные длинные перья. Мы миновали неизмеримое [171] количество черного дерева и бакаута, а также дерева, из гладкой и горькой коры которого делаются сосуды для зерен. Вообще страна покрыта лесом из дерев обыкновенной величины. Мы ночевали в небольшом селении близ Синдабве, где наши люди купили много пива и весь вечер необыкновенно шумели. На следующее утро завтракали мы под зелеными дикими финиковыми пальмами близ красивой, украшенной цветами реки, протекающей по прелестной долине Зибах. Теперь гора Чиперизива была между нами и частью лежащей близ Морумбва реки, так как мы в этом случае, чтобы уменьшить трудности нашей прежней дороги, обошли ее с севера. Здесь распрощался с нами на французский лад последний дезертир, завзятый вор. Тюк выбойки, несенный им, он бросил на дороге ярдов за сто до места, где мы остановились, но бежал с мушкетоном и большею частью латунных колец и бус своего товарища Ширимба, который доверил их его покровительству без всякого подозрения.

Идя далее по этой прекрасной долине, мы достигли почти через час селения Сандиа. Владетель, как говорили, только лишь ушел на охоту, и они не знали, когда он вернется. Это такой обыкновенный ответ на осведомление о начальнике места, что естественно думать, что он означает просто желание узнать цель иностранцев, прежде чем подвергать опасности своего начальника. Так как некоторые из наших людей были больны, то здесь была сделана остановка. Люди Сандиа были очень вежливы: вечером посетил нас один из его родственников, и принес большой кувшин пива; он не хотел видеть нас кушающими без напитка, и потому предложил его нам в подарок. Хотя они живут далеко от рабовладельцев, в обычаях туземцев и в манере их выражаться есть многое, что напомнило нам патриархов. Обитатели долины Зибах — бадема, и состояние их лучше, чем жителей, через селения которых мы только что проходили; у них [172] больше одежд, украшений, пищи и лакомств. На продажу вынесены были в большом количестве птицы, яйца, сахарный тростник, бататы, земляные орехи, желтяк, любовные яблоки, испанский перец, рис, мапира (Holcus sorghum) и маис. Мапира можно назвать житом страны. На юге и западе оно известно под именем каффрского и гвинейского жита, в Египте под именем дура и в Индии под именем бадджери. Зерна его круглы и белы, или красновато-белы, почти такой же величины, как семя конопли, которое дают канарейкам. Несколько сотен зерен образуют массивный колос, который сидит на стебле толщиною в обыкновенную палку и высотою от восьми до восемнадцати футов. Возделываются также табак, конопля и хлопок, как повсюду на Кебрабаза. Здесь почти в каждом селении мужчины заняты прядением и тканием хлопка в значительных размерах.

Так как мы не могли двинуться далее на следующее утро, то шестеро из наших молодых людей, охотно желавших попробовать свои мушкетоны, отправились на слоновью охоту. В течение нескольких часов они ничего не видали, и некоторые из них, утомившись, предложили пойти в какое-нибудь селение и купить жизненных припасов. "Нет! сказал Мантланиане: — мы вышли на охоту, поэтому пойдем дальше." Вскоре они наткнулись на стадо слоновьих маток и телят. Как только первая матка заметила над собою на скале охотников, она с настоящим материнским инстинктом поставила своего детеныша между своими передними ногами, чтобы защитить его. Охотники рассыпались и наудачу выстрелили в стадо. "Из этого ничего не выйдет", закричал Мантланиане, «выстрелим все в эту одну.» Бедное животное приняло в себя заряд и спрыгнуло в равнину, где второй залп ее покончил; детеныш ушел со стадом. Люди были вне себя от радости и с громкими криками и веселыми песнями плясали вокруг павшей царицы леса. Они воротились, неся, [173] как знаки победы, хвост и часть хобота, и вступили в лагерь, маршируя как солдаты и с заметным чувством, что они значительно выросли в это утро.

Так как здесь существует закон, что половина слона принадлежит владельцу, на земле которого он убит, то надлежащим образом уведомлена была о счастливом успехе жена Сандиа. Португальские торговцы всегда подчиняются этому налогу, и если бы он был туземного происхождения, то едва ли можно было бы считать его несправедливым. Владетель должен иметь источник дохода, и так как иные владетели не могут иметь ничего кроме слоновой кости или невольников, то этот налог порождает возражений менее, чем всякий другой, какой мог бы придумать какой-нибудь черный министр финансов. Однако, он, по-видимому, явился у самих португальцев и оттуда потом распространился между пограничными племенами. Губернаторы зорко следят за каждым слоном, убитым на землях, принадлежащих короне, и требуют от своих вассалов одного из клыков. Мы не находили этого закона ни у одного из племен вне круга действий португальских промышленников или вдали от круга походов тех арабов, которые в торговле подражают португальским обычаям. В 1855 году на Кафуэ владельцы покупали мясо, битое нами, и не требовали с нас никакой дани, и точно то же было при наших поездках по Шире. Португальские невольники, посланные своими господами стрелять слонов, вероятно способствовали распространению этого закона; ибо они стремились достигнуть благорасположения владельца, в землю которого приходили, тем, что советовали ему требовать половину каждого убитого слона, и за этот совет им хорошо платили пивом. Когда мы нашли, что в пользу этого закона говорили португальцы, мы сказали туземцам, чтобы они требовали бивней с них; но англичане, которые совсем не то, предпочитают чистый туземный обычай. Это побудило, как после будет [174] упомянуто, Сандиа поколебаться; но у нас не было никакого желания настаивать в свою пользу на каком-нибудь исключении там, где для оправдания требования могли сослаться на силу обычая.

Жена Сандиа сказала, что в день нашего прибытия она послала своему мужу вестника и ожидает его скорого возвращения; но некоторые из ее подданных по утру отправились с нашими людьми к слону и приняли то, что мы вздумали дать. Мы сопровождали наших охотников через холмы на слоновью долину к северу от Зибах. Это была красивая долина, покрытая высокою, густою травою, на которой спокойно паслись слоны, когда на них сделано было нападение. Мы нашли труп нетронутым; это была целая гора мяса.

Раздел слона представляет зрелище совершенно единственное в своем роде. Люди стоят в мертвой тишине вокруг животного, между тем как начальник путешествующего общества объясняет, что, по старому праву, голова и правая задняя нога принадлежат тому, кто убил животное, т. е. тому, кто нанес ему первую рану; левая задняя нога тому, кто нанес вторую рану, или кто первый коснулся животного, когда оно пало; мясо вокруг глаза англичанину или начальнику путешествующих и различные части начальникам различных огней или групп, из которых состоял лагерь, при чем он не забывает настоять на сбережении жира и внутренностей для второго раздела. По окончании этой речи туземцы пришли тотчас в восторг и подняли дикий крик, воткнув кругом в труп множество копий, длинные пики которых колебались в воздухе над их головами. Восторг их с каждой минутой становится все сильнее и сильнее и достигает высшей своей точки, когда, как показывает шум газа, вскрывается внутренность этой огромной массы. Иные вспрыгивают туда и катаются там в страстном желании овладеть драгоценным жиром, между тем как другие с громким [175] криком уносят куски окровавленного мяса, чтобы бросить их в траву и поспешить назад захватить еще более. Все болтают и кричат разом, как можно громче. Иногда двое или трое, не обращая внимания ни на какие законы, схватываются за один и тот же кусок мяса и ведут из-за него короткую словесную перебранку. То там, то тут раздается убийственный крик, и какой-нибудь туземец выныряет из движущейся массы мертвого слона и извивающихся тут и там людей, с рукой, больно прорезанной копьем его восторгающегося друга и соседа; чтобы остановить напрасную кровь, ему нужна тряпица и несколько успокоительных слов. В невероятно короткое время разрезываются целые тонны мяса и складываются кругом в особые кучи.

Вскоре по разделении животного пришел Сандиа. Он пожилой мужчина и носит черный, сделанный из волокон, сансевиеры парик, с виду прекрасно выглаженный и вылощенный. Это растение (Sanseviera) сродно алоэ, и его толстые, мясистые листья, по виду схожие отчасти с нашими ситниковыми, дают, если их размять, очень красивую, крепкую нить, которая идет на бечевы, сети и парики. Эта нить легко принимает окраску и могла бы стать хорошим предметом торговли. Парики из нее, как мы увидали после, в этой стране довольно обыкновенны, хотя может быть и не так обыкновенны, как у нас волосяные парики. Мозамела владетеля Сандиа, т. е. небольшая, украшенная резьбой деревянная подушка, совершенно сходная с древнеегипетской, висела у него сзади на шее. Эту подушку и циновку для спанья туземцы обыкновенно носят при себе, когда ходят на охоту. Владетель посетил различные лагерные огни наших людей и принял от них в дар мясо, но сказал, что он охотнее поел бы их с своими набольшими, так как желал спросить их совета, должен ли он получить от англичан половину слона. Его кабинет, не видевший никакого достаточного основания, почему следовало бы ему [176] уклониться от установившегося обычая, счел за лучшее с подлежащими налогу белыми поступить точно так же, как с подлежащими налогу черными, и получить половину, принадлежащую правительству Сандиа. После полудня владетель вернулся с своими советниками, в сопровождении своей жены и нескольких других женщин, несших пять кувшинов пива; три, объяснил он, назначены в подарок белым людям, а остальные два на продажу. Походка у женщин была замечательно прямая, вероятно потому, что они с детства приучены носить у себя на головах тяжелые водяные кувшины. Это приводит в действие все спинные мускулы и могло бы послужить весьма благодетельным упражнением для тех, которые и у нас страдают слабостью станового хребта. Между головой и кувшином они носят, может быть для красы, кусок дерева.

Переднюю ногу слона мы туземным способом приготовили для самих себя. В земле была вырыта большая яма, в которой разведен был огонь, и когда внутренность ямы мало-помалу раскалилась, вся нога была вложена туда и покрыта горячей золой и землей; надо всем этим был разведен новый огонь и поддерживался во всю ночь. На следующее утро приготовленная таким образом нога была у нас на завтраке, и мы нашли ее прекрасною. Это беловатая масса, слегка студенистая и сладкая как мозг. После еды слоновьей ноги длинный переход представляет благоразумную меру предосторожности, чтобы не получить желчной лихорадки. Хобот и язык слона также хороши, и после медленного, слабого варения очень похожи на филей буйвола и язык быка, но все остальное мясо вязко, и его, вследствие его особенного вкуса, можно есть только с голоду. Что за порции мяса истребили наши люди, совершенно изумительно. Они варили по стольку, сколько вмещалось в их горшках, и ели до тех пор, пока для них становилось физически невозможным проглотить еще [177] сколько-нибудь. Затем следует неистовая, сопровождаемая диким пением, пляска, и, как скоро они протрясут свое первое блюдо и обмоют пот и пыль танца, они снова начинают жарить; затем следует короткий сон; вскоре они опять просыпаются и снова к мясу; итак, во всю ночь насквозь идет варение и еда, жарение и глотанье, с небольшими короткими промежутками сна. Как другие мясоедные, эти люди могут выносить голод гораздо долее, чем другие, едящие суп, племена. Наши люди могли на столько хорошо варить мясо, как только может требовать этого всякий разумный путешественник; а сваренное в глиняных горшках, похожих на индийские чатти, оно на вкус гораздо лучше, чем когда варится в чугунных.

Суп их никуда не годится, по крайней мере для шотландского пищеварения, ослабленного лихорадкой. Если при них в дороге нет женщин, то они, как скоро вода вскипит, проворно бросают в нее муку горстями, пока варево не сгустится так, что когда его быстро снять с огня и поставить на землю, то его нельзя уже мешать; тогда поваренок держит горшок, а повар, схвативши мутовку обеими руками, напрягает все свои силы повернуть ее несколько раз, чтобы поразмешать эту крепкую массу и не дать ей пригореть от жару. Тогда приносится она нам, при чем повар не отпускает ее до тех пор, пока хоть что-нибудь остается на мутовке, когда он вынимает ее из горшка. При этом способе варения мука только подмачивается и разогревается, но не варится. Так много муки остается сырою, что она постоянно производит изжогу. Это единственный способ у туземцев варить муку мапира. Они очень редко пекут из нее пироги, как из овсяной крупы; ибо если она даже мелко смолота и совершенно бела, она все-таки не совсем спекается. Маисовая мука легче обращается в тесто, но и она менее годна для печенья, чем пшеничная или даже овсяная мука. Трудно было уговорить людей, чтобы они для нас дольше [178] кипятили суп. Когда слабость от лихорадки вынуждала нас внимательно присматривать за варением, то они острили над нами и издевались, что мы точно женщины; они откровенно признавали, что было ниже достоинства белых людей спускаться до таких мелочей. Они смотрели на суп черных племен из муки и воды, как англичане обыкновенно смотрят на французских лягушек, и тех, кто его ест, называют "просто водохлебы", а суп макололо из муки и молока играет у них роль английского ростбифа.

Сандиа дал нам двух проводников. 4-го июня мы оставили слоновью долину и отправились на запад. Перешедши через несколько горных хребтов, мы вступили в долину Чингерере или Пагуругуру, по которой в дождливое время течет ручей Паджодце. Горы слева у нас, между нами и Замбези, носили, как сказали нам наши проводники, то же название, что и долина, но находящиеся при устье Паджодце называются Морумбва. Мы попали на реку в неполной полумиле кверху от водопада Морумбва. Когда мы взбирались на подошву этой горы у Паджодце, мы нашли, что от водопада мы находимся только на расстоянии диаметра горы. При измерении водопада мы прежде стояли на его южном крыле; теперь мы были на северном его крыле и тотчас опять узнали луковичную гору, которая называется здесь Цакавума, и которой гладкая, выпуклая поверхность блестит над дробящейся водою. С того места, на которое мы взобрались, и на расстоянии от 700 до 800 ярдов угол ее о компасом достигал 180°. Поэтому мы здесь довершили теперь наш обзор всей Кебрабаза и видели в целом то, чего никогда за все время, как существует история, не видали европейцы.

Различие уровня между Паджодце и Тетте достигает, как показал барометр, почти 160 футов; но мы должны напомнить, что наши наблюдения в обоих местах были сделаны не одновременно. Отчасти конусообразная форма стоящей справа Цакавума и более напоминающая замок [179] форма Морумбва о левой стороны ограничивают узкие ворота, в которых находится водопад. Талус каждого портала, которые оба вместе уходят к северу, образует по направлению от водопада к Паджодце узкое, корытообразное углубление с отвесно стоящими боковыми стенами. В этом углублении вьется глубокая зеленая река между массивными черными, угловатыми скалами; выше ее до самой Чикова по Замбези опять видно русло высокой воды и глубокие, вымытые водою желоба, сходные о такими же на нижнем конце Кебрабаза, но русло высокой воды здесь только от 200 до 300 ярдов шириною, и река, текущая в этой части ложбины, украшена в разных местах белою пеною значительного числа небольших быстрин. По движению на воде кусков дерева, мы по карманным часам определили, что скорость течения на быстрых местах доходит от 3,3 до 4,1 узла в час. Немного пройдя выше Паджодце мы завтракали. Еще недолго спустя, на сравнительно спокойном месте Замбези, названном Мовуци, где иногда торговцы переправляются с южного на северный берег, прошел баниайский начальник места с дюжиною вооруженных спутников и бессовестным образом потребовал платы за дозволение нам продолжать наш путь. Это вовсе не было дружелюбным напрашиванием на подарок, и потому наши люди сказали ему, что англичане не привыкли платить дань за ничто; поэтому он безуспешно вернулся назад. Владетель баниаи на противоположном берегу носит имя Цуда, которое португальцы, за его корыстные наклонности, переделали в Иуда. Разговаривая о нас с некоторыми из нашего общества, он сказал: "Когда эти люди шли вниз по реке, они прошли мимо и не дали мне ничего; английская выбойка хороша; теперь, когда они идут вверх по реке, я пришел, чтобы одеться в нее". Прежде еще чем мы окончили завтрак, пришел его посланник, уселся наглым образом среди нас и повел речь не к нам, а к своим слугам. Эта речь о [180] нас возбудила гнев в макололо и они возразили: "Английская выбойка хороша, и англичане платят за все, что они едят. Теперь они мирно идут по Божьей земле, не нанося вреда ни стране, ни садам, хотя английские ружья с шестью стволами, и английские пули бьют далеко и попадают метко." Так как мы все-таки остались на левом берегу, то мы избежали столкновения с этими беспокойными и отяготительными баниаи.

Остальной путь по Кебрабаза далее к Чикова вел около самой реки, стиснутой и скалистой. Цепи высоких, покрытых деревьями гор, с глубокими, узкими долинами, в которых находятся сухие русла или текущие ручьи, тянутся с северо-востока и уходят на противоположный берег реки в юго-западном направлении. Когда мы оглянулись назад, горный ландшафт по Кебрабаза был великолепен; особенно бросаются в глаза своей формой и отвесными стенами два гигантские портала водопада; громадные леса все еще сохраняли свои разнообразные блестящие осенние цвета — зеленый, желтый, красный, пурпуровый и бурый, составлявшие прекрасный контраст с серою корою стоящих на заднем плане стволов. Между пестро окрашенными деревьями иные бросались в глаза своим новым нарядом из свежей ярко-зеленой листвы, как будто зима для других была для них весною. Блистающее солнечное сияние на этих горных лесах и вечно меняющиеся формы облачных теней, скользящих по некоторым частям поверхности, прибавляли новую прелесть уже и без того бесподобно прекрасным сценам.

Скалы и быстрины Кебрабаза, виденные нами, совершенно ясно показали нам, что они будут всегда пределом для судоходства при обыкновенном низком уровне воды в реке; но так как поднятие воды в этом проходе доходит в отвесном направлении до восьмидесяти футов, то весьма вероятно, что при высоком стоянии ее, когда все быстрины сглажены, пароход можно было бы провести вверх [181] для прохода на верхнюю Замбези. Самый страшный водопад, Морумбва, при ширине тридцати ярдов, имеет только около двадцати футов высоты и должен совершенно исчезать, когда вода достигнет восьмидесяти футов высоты. Те из макололо, которые заправляли судном, не беспокоились о том, что пароход оставлен внизу, так как они по горло были сыты тем, что вечно кололи дрова, которых требовала ненасытная печь "страждущего одышкой". Мбиа, злой шутник, смеясь кричал на ломаном английском языке: "О, Кебрабаза хороша, очень хороша, — не пускает судно вверх к Секелету, слишком много работы, дрова рубить, дрова рубить: Кебрабаза хороша." Повсюду рассказывали, и обыкновенно верили, что только однажды португалец, по имени Хозе Педро, — прозванный туземцами Ниаматимбира, владетель, или, вернее, капитано Цумбо, человек с величайшею предприимчивостью, но с малою гуманностью, — желавший узнать могла ли быть судоходной Кебрабаза, привязал в челн двух невольников и спустил их от Чикова по Кебрабазе, чтобы посмотреть выплывут ли они на другом конце. Так как не было и следов ни невольников, ни челна, то его превосходительство заключил, что Кебрабаза не судоходна. Один торговец, при внезапном поднятии реки, спустил большой челн, и внизу он найден был неповрежденным; но самое успокоительное известие было известие старого Сандиа, который утверждал, что при высокой воде вся Кебрабаза вполне гладка, и что он ее часто видал такою.