Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДАВИД ЛИВИНГСТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗАМБЕЗИ И ЕЕ ПРИТОКАМ

И ОТКРЫТИЕ ОЗЕР ШИРВА И НИАССА

(1858-1864).

ДАВИДА ЛИВИНГСТОНА И ЧАРЛЬСА ЛИВИНГСТОНА.

ТОМ ПЕРВЫЙ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

В августе 1859 года опять на Шире. — Гора Морамбала. — Горячий источник. — За молодым парнем гонится буйвол. — Нианджа Пангоно или малое озеро. — Нианджа Мукулу или большое озеро. — Чиканда-Кадзе. — Беда из-за негодности парохода. — Западни на бегемотов. — Москитосы. — Слоны. Взгляд на болота Шире. Птицы. — Пальмовое вино или сура. — Изготовление соли. — Соляная почва и превосходный хлопок. — Остров Даканамойо. — Любящая птица-носорог. — Чибиза. — Проданное в неволю дитя.

Запасшись дровами в Шамоара, около середины августа, мы опять отправились на пароходе по Шире с намерением лучше ознакомиться с народом и совершить другое и притом более продолжительное пешеходное путешествие на север озера Ширва, чтобы поискать озера Ниасса, о котором, под именем Нииниези (звезды), мы уже получили некоторые сведения. Шире гораздо уже, но глубже Замбези, и по ней легко идти на судне. Приток этот течет по низменной и чрезвычайно плодородной долине шириною от пятнадцати до двадцати миль. С обеих сторон ограничивают эту долину цепи лесистых холмов. На протяжении первых двадцати миль на левом берегу холмы стоят у самой реки, за тем следует Морамбала, — имя которой означает "высокая сторожевая башня", — уединенная гора, в 500 ярдах от берега реки, с крутыми боками на запад, достигающая до 4,000 футов в высоту и до семи почти миль в длину. На самой вершине она покрыта лесом и весьма красива. Южный конец, рассматриваемый издали, представляет [92] прекрасный постепенный склон и кажется, как будто бы на него легко взбираться; но сторона, обращенная к Шире, крута и скалиста, особенно в верхней половине. Почти на средине горы выглядывает деревушка; в ней чистая и укрепляющая атмосфера, и она стоит выше области москитосов. Там на высоте совсем другой климат и совсем другая растительность, чем на равнинах; но жители большую часть своей жизни там должны проводить среди белых клочковатых облаков, которые в дождливое время ежедневно покоятся на вершине их любезной горы. Когда мы взобрались в первый раз, эти горные обитатели обошлись с нами дружелюбно; при втором нашем посещении оказалось, что Мариано почти всех их угнал. Др. Кирк на этой и на других горах нашел более тридцати видов папоротников, и даже больших древесных папоротников, хотя на равнинах едва попадался один только вид. Лимонные и апельсинные деревья растут дико, а ананас возделывается жителями. Между большими деревьями вокруг подошвы горы находят себе дом и пищу множество птиц калао, ястребов, а также обезьян, антилоп и носорогов. Горячий источник медленно катится по равнине близ северного конца. Чистый как кристалл, бьет он из земли ключом из двух, на несколько ярдов удаленных одна от другой, точек или очков и образует прекрасный текучий ручей горячей воды. Температура ее была 174 градуса по Фаренг., и для сварения в ней яйца потребовалось времени почти столько же, как обыкновенно. Наш проводник бросил туда небольшую ветку, чтобы показать нам, как быстро может умертвить листья мадсе-авира (кипящая вода). Несчастные ящерицы и насекомые, по-видимому, не понимают свойства горячего источника, так как на дне его лежит много их трупов. Один большой жук опустился на воду и был мертв, прежде чем успел сложить свои крылья. На камнях вода отлагает кору, пахнущую серой. Около ста футов от очка источника ил так [93] горяч, что тело едва может выдержать. После купанья в нем кожа становится чистой, и ил нисколько к ней не пристает. Странно, что португальцы не обращаются к нему в многочисленных накожных болезнях, которыми часто одержимы.

К западу от Морамбала, на богатой равнине, образующей косу между реками Шире и Замбези, показываются группы пальм и акаций. Здесь благоприятное место для всякого рода дичи. Судорабочие с Замбези побоялись спать на нем, потому что они думали, что там есть львы; они предпочли провести ночь на острове. Некоторые черные, сопровождавшие нас от Шупанга в качестве вольных работников, кричали однажды вечером, что на берегу стоит лев. Было очень темно, и мы могли различить только две светящиеся точки, которые должны были быть устремленными на нас глазами льва; ибо здесь, как и в других местностях, господствует убеждение, что ночью глаза льва всегда мечут огонь. Так как это не были светящиеся жуки, — потому что они не зашевелились когда в них выстрелили, — то, вероятно, это были светляки.

По ту сторону Морамбала Шире вьется по широкому болоту. На несколько миль вдаль к северу простирается широкое море свежей зеленой травы, и оно так ровно, что можно им пользоваться для определения меридианной высоты солнца. От десяти до пятнадцати миль севернее Морамбала стоит кровлеобразная гора Маканга или Чиканда; несколько других, с вершинами, по виду похожими на гранит, тянутся к северу и образуют восточную границу долины. С запада она точно также ограничена горною цепью, но она состоит из метаморфических скал и начинается против Сенна. Пройдя часть этого болота, мы пришли к широкому поясу пальмовых и других дерев, перекрещивающему прекрасную равнину на правом берегу. Следы крупной дичи были в большом числе. Слоны тоже наслаждаются пальмовыми орехами, имеющими приятный пряный [94] вкус и употребляемыми в пищу людьми. Между ветвями одного огромного дерева замечены были два свившиеся вместе змея — питона — и оба застрелены. Больший из них, самка, был длиною в десять футов. Они безвредны и, говорят, составляют хорошее блюдо. Когда макололо зажгли траву там, где они хотели рубит дрова, из огня выскочил одинокий буйвол и яростно напал на одного из работавших молодых парней, по имени Мантланиане. Никогда его стройные члены не оказывали ему лучшей услуги, как в продолжение нескольких секунд его отчаянного бегства от разъяренного животного. Когда он добежал до берега и прыгнул в реку, бешеный буйвол был в каких-нибудь шести футах сзади его. Ввечеру, когда окончен был дневной труд рубки дров, несколько человек пошли ловить рыбу. Они следовали общему африканскому обычаю волновать воду, делая удилищем несколько сильных ударов по ней вслед за тем, как забросят уду, чтобы привлечь внимание рыб на приманку. Что они ничего не поймали, причина того была та же самая, какую при подобных обстоятельствах приводят в Англии, именно, что "ветер охолодил рыб, и они не хотят клюнуть". Когда мы шли дальше, болотистый берег окаймлен был множеством маисовых, тыквенных и табачных посевов. Они принадлежали живущим на холмах туземцам, которые в сухое время года спускаются и возделывают нивы на местах, в другое время покрытых водою. Пока произведения полей растут, ловится большое количество рыбы, преимущественно Clarias capensis и Mugil Africanus: ее сушат для продажи или для собственного потребления.

Когда мы отправились далее, то переплыли один почти в тридцать ярдов шириною глубокий поток, который вытекал из открытого озера, шириною в несколько миль. На разных местах его толпы мужчин заняты были нагрузкой в свои челноки корней лотоса, которые. они называют ниика и которые, если их вскипятить и поджарить, [95] похожи на наши каштаны и весьма распространены в Африке, как питательное средство. Из этой лагуны и через этот поток сплывает вниз главная масса реки Шире. Сама лагуна называется Нианджа еа Мотопе (озеро грязи). Оно называется также Нианджа Пангоно (малое озеро), между тем как Слоновье болото известно под именем Нианджа Мукулу (большое озеро). По береговой линии, все еще заметной на прилежащих холмах, видно, что в прежние времена это были настоящие озера; и так сохранившиеся по преданию имена представляют только новое доказательство всеобщего высыхания, которое испытала Африка. Никто не поверит, чтобы когда-нибудь географические познания португальцев простирались далее этих большого и малого Нианджа. Но виконт Са да Бандейра в своем патриотическом усердии доказать, что не мы открыли озеро Ниасса, в официальном письме к мозамбикскому генерал-губернатору действительно приводит единственное известие, которое мог дать старый лиссабонский архив, именно, что обитатели Сенна вели торговлю с жителями по Маромбала, и, как он утверждает, само собою понятно должны были ходить на судах по вышеупомянутым малому и большому болотам или нианджа. Точно оба эти болота — озеро Ниасса! Водопады на Шире совершенно упущены из виду. Большие водопады Виктории или Мозиоатуниа, как мы заметили, вовсе не были известны португальцам: но прочитав цитату его превосходительства из отчетов одного старинного автора, который описал их понаслышке, мы думали, что пять больших Мурчисоновских водопадов, представляющих падение в 1,200 футов и только всего на расстоянии 150 миль от Сенна, должны бы были быть известны старинным португальцам, и мы все еще готовы поверить, что они были ими исследованы; однако, так как открытие от остального мира было утаено, то оно стоит на одной доске с исследованиями необразованных африканцев. Стыдно сказать, но это факт, что добрый виконт теперь столь же [96] сильно чувствует невыгоду близорукой политики своих предков в географических делах, как его потомки будут чувствовать и оплакивать вред настоящей извращенной торговой политики его современников. Один иезуит сделал когда-то предложение исследовать озеро Марави; но нигде не нашли упоминания, было ли оно приведено в исполнение. К сожалению, это все, что могли мы узнать от португальцев об этой стране. Если бы мы в состоянии были открыть что-нибудь более подробное об их исследованиях, то мы наверно не пожелали бы скрыть этого.

Поздно после полудня первого дня поездки, оставивши место, где брали дрова, мы спрашивали в селении Чиканда-Кадзе у одной владетельницы, не продаст ли она рису для наших людей; но мы были теперь в блаженной стране, где совсем не знают цены времени и где люди, утомясь, садятся и успокаиваются; поэтому они предложили нам подождать до следующего дня, когда они и думали продать нам несколько припасов. Так как, однако, у наших сорока черных ничего не было, чтобы сварить на ужин, то мы увидели себя вынужденными идти на пароходе вперед, чтобы достигнуть селения, лежащего на несколько миль выше. Когда мы сталкивались с людьми, которым все равно было, купим ли что-нибудь или нет, и которые думали, что нужно торопиться только когда бежишь от врага, — наши понятия, что время деньги, а кошелек с деньгами — сила, терпели поражение. Здесь счастливым образом неизвестно состояние сильной конкуренции, которое в Англии изнуряет душу и тело и делает жизнь тяжкой. Возделанные места представляют не более как точечки в отношении к огромным полям плодородной почвы, по которой никогда не проходит ни коса, ни плуг. Стыд, что столь немногие наслаждаются изобилием, расточаемым щедрою рукою нашего Отца!

Жалкий маленький пароход не мог поднять всех людей, которые с нами были; поэтому, чтобы облегчить его, [97] мы посадили несколько человек в боты, и они тянулись за судном. В темноте один из ботов перевернулся; но все бывшие на нем, за исключением одного бедного парня, не умевшего плавать, были спасены. Потеря его повергла всех нас в печаль и увеличила опасение, которое мы часто чувствовали, — как бы с нашим дрянным судном не потерять подобным же образом кого-нибудь из наших земляков. С нами поступили как нельзя хуже: нас уверили, что пароход может поднять от десяти до двадцати тонн и около тридцати шести человек, но мы нашли, что с такою тяжестью он так глубоко сидит в воде, что почти захлебывается, и поэтому прибегли к упомянутому средству, которое привело к только что описанному несчастному случаю.

На следующий день мы достигли селения Миома (16' 56° 30" южн. шир.), обитатели которого возделывали большое количество риса и были ревностными торговцами. Рис продавался по изумительно низким ценам, но мы не могли купить и десятой части припасов, предложенных нам за бесценок.

Один туземный менестрель, давал нам вечером серенаду, наигрывая много прекрасных пиес на некоторого рода однострунной скрипке и сопровождая их диким, но не неблагозвучным пением. Он сказал макололо, что думает [98] играть всю ночь, чтобы побудить нас дать ему подарок. Так как ночи были холодные, и термометр упадал до 47о, а случайно пал густой туман, то его спросили, не побоится ли он пострадать от холода. С истинным увлечением итальянского артиста он отвечал: "О, нет! я проведу ночь в больших челнах с моими белыми товарищами; я часто слыхал о белых людях, но до сих пор еще никогда не видал их и должен хорошенько петь и играть перед ними." Мы однако откупились от него небольшим куском выбойки, и он удалился в хорошем расположении духа. При солнечном восходе вода в реке была 70° и таким образом на 23° теплее, чем воздух в то же время; это произвело густой туман, поднимавшийся с реки, как пар. В таком случае холодное купание утром в это время года не годится, ибо вместо того, чтобы согреться по выходе из воды, приходится зябнуть, так как воздух значительно холоднее воды.

Цепь холмов, начинающаяся против Сенна, на две или на три мили подходит к селению Мбома и потом продолжается в северо-западном направлении. Главный холм носит название Малаве. На его покрытых деревьями отлогостях стоит несколько селений, а, в скалах находится обнаженный каменный уголь. Чем дальше мы подымались по реке, тем лучше была страна: плодоносная долина становится не так болотистой и украшена множеством дерев.

Оба берега усеяны западнями на бегемотов, находящимися на каждом пути, проложенном этим животным, когда оно выходит из воды пастись. Бегемот питается только травою, и где предстоит опасность, он пасется только ночью. Его чудовищные губы действуют как сенокосильная машина, и образуют, когда он ест, дорожку коротко скошенной травы. Мы никогда не видали, чтобы он ел водяные растения или тростник. Клыки, по-видимому, столько же орудия нападения, как и защиты. Западня на бегемота состоит из балки длиною от пяти до шести футов, [98] вооруженной острием копья или спицею из твердого дерева. Острие пропитано ядом и повешено на веревке, протянутой чрез вилообразный столб. Веревка задним концом задета внизу за крюк, с которого сходит, как скоро бегемот на нее наступит. Животные осторожны и поэтому все еще весьма многочисленны. Одно было вспугнуто судном, подошедшим близко к берегу. Торопясь уйти от него, животное бросилось стремглав на берег и угодило прямо в западню, где тяжелая балка упала ему па хребет, и отравленное острие копья вошло в мясо на фут в глубину. В предсмертной борьбе животное бросилось назад в реку, где через несколько часов умерло и доставило потом пир туземцам. Яд, находящийся на конце копья, не, проникает в мясо, за исключением части около раны, и эту часть отбрасывают. В некоторых местностях к падающей балке, для увеличения ее веса, привешивают большие камни, но здесь достаточно тяжело и само твердое дерево. [100]

В сумерки нас повелительным голосом спросили с берега: "Что вам нужно? Что вам тут нужно? "Что значит все это плавание взад и вперед?" "Можете там спать спокойно, вас не трогают," было ответом со стороны макололо.

"Течь хуже, чем когда-нибудь, сэр, и в трюме вода стоит на высоте фута" — было нашим первым приветствием поутру 20-го. Но мы теперь свыклись с подобными вещами и готовы были каждую минуту услышать о каком-нибудь новом "потопе". Полы кают всегда мокры, и мы часто видим себя вынужденными выкачивать целый день воду, что содействовало распространению между туземцами мнения, будто бы англичане живут в воде или на воде и не имеют других домов, кроме судов. Каюты стали теперь любимым местом вывода для москитосов, и мы очутились среди кровопийц, выведенных как на судне, так и на берегу, из которых некоторые породы выказывали нам свою жестокую внимательность. Один большой бурый вид, названный португальцами mansos (ручной), подлетает прямо к своей жертве и тотчас приступает к делу, как будто он прошеный гость. У некоторых из более мелких пород необыкновенно острые жала и весьма сильный яд. — "Что ели бы эти насекомые, если бы мы не шли этой дорогой?" приходило нам в голову.

Естественную пищу москитосов составляют, вероятно, растительные соки и гниющее растительное вещество в иле, а кровь не необходима для их существования. На местностях, богатых болотными испарениями, они так обыкновенны, что присутствие их может служить человеку указанием, что нужно уйти из этих местностей и поискать более здоровых. На возвышенностях не показывается ни один москитос. На низменностях они кишат мириадами. Аппаратом кусанья снабжены только самки, и число их по-видимому непомерно превосходит число самцов. Когда мы тихим вечером становились на якорь, они делались [101] несносными, и мы как возможно скорее бежали под наши сетки от москитосов. Несчастная и бессонная ночь, которую может доставить единственный забравшийся под сетку москитос, так хорошо известна и так часто описывалась что нет нужды изображать ее здесь. Скоро каждый по опыту узнает, что единственное средство против этого жестокого нарушения покоя и душевного настроения составляет рачительное вытряхивание сетки, прежде чем ею покрыться, так, чтобы невозможно было укрыться в ней ни одному из этих бичей.

Несколько миль выше Мбома мы опять пришли (под 16° 44' 30" южн. шир.) к селению владельца Тингане, который боем своих военных барабанов быстро созвал несколько сот вооруженных людей. Луки и отравленные стрелы изготовляются здесь с большим искусством, чем далее вниз по реке. Партии мариановских охотников за неграми сильно трусили этих, снабженных зубцами стрел и долго держались вдали от селений Тингане. Жители их были теперь довольно дружелюбны к нам и покрыли берег разнообразными предметами для продажи. Вот выдвинулась величественная гора Пироне, которой мы дали имя горы Кларендон; далее на северо-запад возвышается южный конец большой цепи Миландже, в виде недоконченного сфинкса, обращенного лицом к озеру Ширва. Говорят, что Руо (16° 31' 0" южн. шир.) берет свое начало в горах Миландже и течет на юго-запад, где в некотором расстоянии выше резиденции Тингане соединяется с Шире. На недалеком расстоянии по ту сторону Руо лежит Слоновье болото или Нианджа-Мукулу, посещаемое огромными стадами этих животных. На глазомер нам показалось, что было до восьми сот слонов зараз. При выборе такого места они выказали обыкновенный свой ум, ибо ни один охотник не может близко подойти к ним по болоту. Теперь держались они далеко от парохода; но в первый раз, как он сюда прибыль, мы вошли [102] в средину стада и с палубы застрелили нескольких. Одного урока достаточно было, чтобы научить их, что фыркающее чудовище есть вещь, которой нужно давать дорогу, и при первом взгляде они теперь ушли мили за две за три в середину болота, прорезанного по всем направлениям отделяющимися от Шире рукавами. Красивый молодой слон пойман был здесь живем, в то время как он хотел взобраться на берег, чтобы последовать за своей удаляющейся матерью. Когда его захватили, он закричал так сильно, что мы, во избежание посещения со стороны разъяренной матери, пошли дальше и потащили его за хобот по воде. Когда люди держали его хобот над шкафутом, сзади подоспел Монга, смелый слоновий охотник из макололо и с некоторого рода особенной охотничьей яростью провел своим ножом поперек хобота. Рана была хорошо зашита и молодое животное скоро стало совсем ручным, но, к несчастию, заживлению раны мешало дыхание, и через несколько дней животное умерло от потери крови. Если бы оно осталось в живых, и мы в состоянии были бы доставить его домой, то это был бы первый африканский слон, которого увидели бы в Англии. Африканский слон-самец высотою в десять и до одиннадцати футов с небольшим и отличается от азиатского вида главным образом выпуклою формою лба и неимоверною величиною ушей. В Азии многие самцы и все самки без бивней, но в Африке оба пола снабжены этим оружием. Эмаль коренных зубов расположена различно у того и у другого вида. По удивительной предусмотрительности природы постоянно вырастают новые зубы на местах, где у человека являются зубы мудрости; они постоянно выдвигают другие и выходят на переднем конце челюстей; таким образом коренные зубы, вследствие возобновления, остаются здоровыми, даже когда животное достигнет весьма глубокой старости. Бивни животных из сухих, скалистых стран гораздо плотнее и тяжелее, чем у [103] животных из сырых и болотистых местностей, но у последних достигают гораздо более значительной величины.

Болота Шире доставляют пищу баснословным массам водных птиц разных родов. Какой-нибудь час на вершине мачты открывает новые картины жизни в африканском болоте. Вблизи берега, на ветвях какого-нибудь любимого дерева покоятся стаи ангинг и бакланов, которые вытягивают свои змеевидные шеи и в немом изумлении направляют один, а потом и другой глаз на приближающееся чудовище. Вскоре потом более робкие начинают улетать или скрываться в реку; но другие, более смелые или более спокойные, остаются и принимают только меры осторожности, расправляя свои крылья для взлета в одно мгновение. Миленькая цапля-пастух (Herodias bubulues), светло-желтого цвета, но на полете кажущаяся чисто белой, взлетает большими стаями и кружит над зеленой травою, часто указывая нам буйволов и слонов, на спины которых она садится. Стаи уток, из которых многочисленнее всех вид, называющийся "сорири" (Dendrocygna personata), сидят (так как они свой корм отыскивают ночью, спокойно), мечтая, на маленьких лагунах, пока не спугнет их шум паровой машины. Пеликаны скользят над водою, ловя рыбу, между тем как умбретты (Scopus umbretta) и большие цапли с напряженным вниманием смотрят в лужи. Большой, черный с белым, со шпорами на крыльях, гусь (постоянный опустошитель туземных садов) подымается и кружит, чтобы отыскать, что могло произвести беспокойство, и потом снова опускается на воду с плеском. Из масс тростника или из групп низеньких дерев (Eschinomena, из сердцевины которых делаются шляпы) взлетают сотни линонголо (Anastomus lamelligerus), гнездящиеся на них колониями, и быстро уносятся высоко в воздух. Прелестные маленькие красные и желтые ткачики (Ploceidae) напоминают нам бабочек, когда летают в высокой траве или впорхают отверстия своих [104] колыхающихся гнезд и звонко чирикают находящимся там своим супругам. Эти ткачики, по-видимому, имеют "самцовые гнезда", которые состоят только из кровли и находящегося под нею насеста и на каждой стороне снабжены входом. Туземцы говорят, что они строятся для защиты птицы от дождя. Хотя ее супруг очень внимателен. однако мы видели, что самка рвет его гнездо на части, но зачем? — мы не можем объяснить. Коршуны и стервятники ревностно заняты поисками на земле корма себе, состоящего из падали: а торжественно смотрящий и с полным достоинством выступающий марабу, находящий вкус в мертвых рыбах, или людях, медленно и важно бродить по почти стоячим каналам. Группы мужчин и мальчиков прилежно ищут в разных местах корней лотоса и других. Иные в челнах стоят на прудах, покрытых ряскою, и колют рыбу, между тем как другие плавают по небольшим и прозрачным потокам, обыскивая свои погруженные туда рыбьи корзины.

Вечером видны сотни миленьких небольших ястребов (Erythropus vespertinus), летящих в направлении к югу и питающихся стрекозами и саранчою. Они очевидно слетают с пальмовых дерев, где отдыхали во время дневного жара. Также и водорезы (Rhynchops) поднимаются тогда и ищут пищи, прорезывая воду своим нижним клювом, который почти на полдюйма длиннее верхнего.

На северо-восточном конце болота и почти в трех милях от реки начинается большой лес пальмовых дерев (Borassus Aethiopum). Он простирается на много миль и в одной точке плотно примыкает к реке. Серые стволы и зеленые вершины этих огромных масс дерев дают виду приятный колорит. Горная цепь, поднимающаяся тотчас сзади пальм, в целом представляется ярко [105] зеленой и на ней много дерев, между которыми мелькают места более светлой окраски, как будто бы это были полосы невозделанной земли. Остроугольные скалы и ямы на их боках имеют вид разбитого чудовищного кристалла, и это так часто бывает в Африке, что на первый взгляд почти можно подумать, не состоит ли горная цепь из древних кристаллизованных скал. Хотя веерная пальма (Воrassus) вовсе не дает масла, однако же это полезное дерево. Волокнистое мясо вокруг большого ореха имеет сладкий, пряный вкус, и его едят люди и слоны. Туземцы держат орехи в земле, пока не начнет показываться росток; тогда они их вырывают и раскалывают; внутренность ореха походит на обыкновенный картофель и высоко ценится во время неурожая, как питательное кушанье. В продолжение многих месяцев года получается пальмовое вино или сура в больших количествах; когда оно свежее, оно представляет приятный напиток, несколько похожий на шампанское и вовсе не опьяняющий; но, простоявши несколько часов, оно становится опьяняющим в высшей степени. В разрезы, сделанные в твердой внешней оболочке дерева, — внутренность мягка или пуста, — вставляются палки длинною в фут, чтобы служить лестницей; верхушка плодового отпрыска срезывается, и сок, вытекающий из свежей раны, собирается в глиняный кувшин, который подвешивается для этой цели. Всякий раз, как собственник поднимается, чтобы опорожнить кувшин, он срезывает с конца тонкий слой, чтобы снова открыть поры и сок продолжал бы течь не переставая. В лесу устраиваются временные хижины, и мужчины с мальчиками день и ночь остаются при захваченных ими деревьях, употребляя в пищу только орехи, рыбу и вино. Португальцы употребляют пальмовое вино вместо дрожжей, и оно делает хлеб таким нежным, что он расплывается во рту как пена.

По ту сторону болота страна выше и гораздо более населена. На равнине, по правому берегу, мы прошли мимо [106] длинного ряда временных хижин с группами мужчин и женщин, прилежно трудившихся над заготовлением соли. Они получают ее таким образом, что землю, которая весьма солона, смешивают с водой в кувшине, имеющем небольшое отверстие, и вытекающую жидкость испаряют потом на солнце. По множеству женщин, которых мы видели уносившими соль в мешках, мы заключили, что таким образом изготовляется, должно быть, огромное количество. Замечательно, что на подобной солончаковой почве волокно хлопка бывает длиннее и тоньше, чем где-нибудь. Мы видели большие полосы этой богатой солью почвы как в долинах Шире, так и в долинах Замбези, и по этому хлопчатник с морских островов, вероятно, примется здесь хорошо. Единственный экземпляр этого хлопчатника, воспитанный майором Сикардом, дал цвет и произвел длинную нить и особый оттенок этой ценной породы, хотя его взрастили в Тетте только на улицах. Там попадается и выцветание соли, происходящее, вероятно, вследствие разложения скалы, с которой жители соскребают ее для своего употребления.

Выше пальмовых дерев из реки поднимается ряд плодородных низменных островов. Многие из них возделываются и производят маис во все времена года; ибо мы видели это растение на различных степенях зрелости, — некоторые экземпляры были зрелы, другие подрастали, третьи только что показывались из почвы. Берега украшены рядами банановых дерев, и бананы повсюду в изобилии и дешевы. Некоторые из богатых тростником мелей так перевиты колокольчиками и другими вьющимися растениями, что совершенно невозможно по ним пробраться. Они красивы на взгляд: гладкая стена живой зелени поднимается из чистой, как кристалл, воды и украшена милыми цветами, но так плотна, что если находиться в воде, то едва можно через нее добраться до земли.

Большое селение владельца Манкокве помещается на правом берегу. Он владеет несколькими плодородными [107] островами и говорят, что он рундо или главный начальник большой области. Так как он страшно недоверчив, то и не захотел нас видеть; но этому мы сочли за лучшее идти дальше и не терять времени на заискивание его благорасположения.

25-го августа достигли мы до острова Даканамойо, лежащего против отвесного утесистого берега, на котором стоит селение Чибиза. Он ушел с большею частью своих людей и поселился вблизи Замбези, но его старшина обещал нам проводника и всего, в чем мы еще нуждались. Некоторые из мужчин были заняты очисткой, сортировкой, пряденьем и тканьем хлопка. Это обыкновенное явление почти в каждом селении, и у каждого семейства, по-видимому, есть своя полоса хлопка, как у наших собственных предков в Шотландии была у каждого своя полоса льна. На закате солнца прилетела огромная стая самого большого вида птиц-носорогов (Buceros cristatus), для отдыха на огромных деревьях, расположенных по краю обрыва. Ранним утром, часто до восхода солнца, они их покидают, и тянутся на свои кормовые места, уходя и приходя парами. Они, очевидно, нежно любят и крепко держатся друг друга — самец всегда гнездится возле самой своей самки. Когда др. Кирк выстрелил из ружья, один красивый самец упал от ужаса на землю; он был взят живьем и принесен на борт; утром самка не полетела с другими искать пищи, но летала вокруг корабля и своим жалобным криком хлопотливо старалась побудить своего любезного сопутствовать ей; ввечеру она снова явилась повторять свои приглашения. Бедный безутешный пленник скоро отказался от еды и умер через пять дней от тоски, что он не мог быть в ее обществе. Внутреннего повреждения после смерти не найдено.

Чибиза и его жена, обнаружившие естественное родительское чувство, рассказывали доктору при прежнем его посещении, что за несколько лет до того некоторые из людей [108] Чизака схватили и продали их маленькую дочь, и что она теперь в невольницах у патера в Тетте. Воротившись в Тетте доктор изо всех сил старался выкупить девушку и возвратить ее родителям и предлагал вдвое более того, во что ценится невольница. Патер, казалось, был готов, но ее не могли найти. Этот патер был лучше, чем жители этой страны вообще, и так как он всегда был вежлив и предупредителен, то, вероятно, даром возвратил бы ее, но она была, может быть, в далеко обитающем племени базизулу или кто-нибудь из белых перекупил уже ее оттуда. Обычай очерствил его чувство и мы должны были сказать Чибизе, что дитя его никогда не вернется. Это очерствелое состояние души приводит многих из наших единокровных к подкреплению рабства местами священного писания. Если бы мы в состоянии были сделать шаг назад в цивилизации, то мы могли бы найти даже среди нас людей, которые подобным образом стали бы утверждать, что мормонизм или всякое другое безобразие происходят от Бога. [109]

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Мы оставляем судно, чтобы открыть озеро Ниасса. — Плоская возвышенность Манганджа, красивая, лесистая и богатая водою. — Выгон. — Как представлять себе манганджа. — Народ: земледельцы, рудокопы, возделыватели хлопка и т. д. — Иностранный и туземный хлопок. — Пелеле или губное кольцо. — Возможная потребность в этом украшении. — Потребители пива. — Божий суд через муаве. — Траур по усопшим. — Вера в высшее существо. — Небольшое озеро Памаломбе. — Жена владельца унесена крокодилом. — Открытие озера Ниасса 16 сентября 1859 г. — Позднейшее открытие того же озера доктором Рошером. — "Горее" или невольничья рогатина. — Чем поддерживается торговля неграми. — Аджава. — Манганджа. — Более недоверчивы, чем племена по Замбези. — Отсутствие гостеприимства у Зимика. — Прекрасный и укрепляющий климат. — Одним пароходом на озере Ниасса можно приобрести большое влияние.

28 августа 1859 г. мы покинули судно, чтобы открыть озеро Ниасса. Наше дорожное общество состояло всего из сорока двух человек — четверо белых, тридцать шесть макололо и два проводника. Нам не нужно было столько людей ни для переноски багажа, ни для защиты, но мы взяли их потому, что думали, что так как человеческая натура повсюду одинакова, то черные, так же охотно, как и белые, стараются поживиться от слабых, а в отношении к сильным бывают вежливы и почтительны. Мы вооружили наших людей ружьями, что доставляло нам влияние, хотя и не прибавляло нам силы, так как большая часть их еще никогда не спускали курка, и при столкновении они, по всей вероятности, были бы опаснее для нас, чем для врага. [110]

Путь наш пересекал долину в северо-восточном направлении и шел вдоль прекрасной проточной воды. Во многих садах рос превосходный хлопчатник. Пройдя час, мы остановились у подошвы холмов Манганджа, на которые вела трудная дорога. Растительность скоро изменилась; когда мы поднялись, показался бамбуковый тростник и встретились новые деревья и растения, которые дали д-ру Кирку такое непрерывное занятие, что он три раза прошел эту полосу взад и вперед. Замечательно красивые деревья, семя которых дает масло и которые принадлежат к семейству магогани, великолепно разрослись в углублениях, по которым протекает речка. Восхождение стало весьма утомительно, и мы жадно желали добраться до места отдыха. Когда мы оглянулись с высоты тысячи футов, нам представилось великолепное зрелище. Глаз одним взглядом обнимал лежащую внизу долину и множество извивов ее серебристого ручейка от тенистой покатости, где он, пенящийся и быстрый, открывается взгляду, до места, где он медленно катится в тихую Шире; затем видна сама Шире на несколько миль вдаль, выше и ниже селения Чибиза и большой ровный ландшафт, по ту сторону ее с его многочисленными зелеными лесами до окаймляющих картину с запада и северо-запада масс острых и кровлеобразных синих гор, которые составляют границу плоской возвышенности Марави.

После утомительного перехода мы остановились в Маколонгве, селении Читинба. Оно стоит в лесистом углублении на первой из трех террас холмов Манганджа и, как все селения Манганджа, окружено непроницаемой изгородью ядовитых молочаев. Дерево это бросает густую тень, которая мешает стрелкам из лука целить в находящихся в ней обитателей селения. Под ним не растет никакая трава, и это могло быть причиной того, что оно в таком общем употреблении; ибо будь под ним сухая трава, она легко передавала бы огонь расположенным внутри [111] хижинам; сверх того, изгородь действует как предохранительная решетка против всех летающих искр. По обычаю чужестранцев мы присели под несколькими красивыми деревьями при входе в селение. Для белых людей разостлана была для сиденья пара циновок, сделанных из расщепленного тростника, и старшина принес сегвати или дар, состоявший из небольшой козы и корзины муки. Он был вполне вознагражден за это бусами и выбойкой. Он смерил выбойку, сложил ее вдвое и потом снова смерил. Бусы были долго рассматриваемы; он прежде никогда не видал бус этого цвета и, прежде чем взять их, он сначала желал посоветоваться с своими товарищами; наконец он решился взять их после нескольких пересмотров и множества суетливых толков. Тогда принесены были мука и горох на продажу. Мы выложили сажень синей выбойки, — полный наряд для мужчины или для женщины. Наш начальник макололо Сининиане, полагавший, что за муку достаточно одной части куска, хотел приняться рвать его, как Читимба заметил, что не хорошо резать такую прекрасную одежду для его жены, и лучше желал принести еще муки. "Совершенно справедливо," сказал Сининиане: "но смотри, эта одежда, весьма широка; следовательно, наблюди, чтобы корзина, в которой лежит мука, тоже была широка и прибавь к ней петуха, чтобы придать приятный вкус муке." Тогда тотчас завязалась оживленная торговля: каждый жаждал приобрести столь же прекрасную вещь, как его сосед, — и все были в хорошем расположении духа. Женщины и девушки стали толочь и молоть муку, а мужчины и мальчики бегали за кричащей домашней птицей по деревне, пока загонявши не захватывали ее. В несколько часов рынок совершенно наполнился всякого рода туземными жизненными припасами; цены, однако, сбавлялись редко, потому что непроданное легко могли сесть сами продавцы. [112]

Так как воздух был приятный и на холмах не было ни одного москитоса, то мы спали под деревьями. Сообразно с нашим обыкновенным маршрутом, на ранней заре наш лагерь пришел в движение. После чашки кофе и куска сухаря мы были уже на пути. В воздухе веяло приятной прохладой и дорога была несколько лучше вчерашней. Мы прошли через несколько селений, занимавших весьма живописные места между холмами, и, спустя несколько часов достигли верхней террасы в 3,000 фут. над поверхностью моря. Возвышенность на западе прилегает к горам Миландже, а северо-восточный край ее спускается к озеру Ширва, Мы все были очарованы превосходным ландшафтом и с возрастающим восторгом смотрели на его плодородные равнины, его многочисленные холмы и величественные горы. В некоторых из проходов мы заметили ежевику и множество других очень красивых цветов, но последние так же напоминали нам юность и отечество, как неуклюжие, тернистые кусты ежевики. Мы в неделю пересекли возвышенность северном направлении, потом спустились на верхнюю долину Шире, лежащую почти в 1,200 футах над поверхностью моря. Эта долина необыкновенно плодородна и кормит густое население. Покинувши несколько плосковершинную южную часть, мы прибыли к самой выдающейся из цепи Зомба горе Нджонгоне, по северной подошве которой протекает красивая река. В конце цепи мы были задержаны на несколько дней одним нашим спутником, заболевшим лихорадкой. Однажды ночью нас внезапно разбудили буйволы, которые промчались мимо самой постели больного. Мы стояли тогда у леса на краю болота. но, не смотря на неблагоприятное положение места и бедную обстановку лазарета, наш больной все-таки скоро выздоровел.

Страна Манганджа радует богатством вод. Чистые, прохладные текучие воды здесь весьма многочисленны. Однажды мы миновали семь великолепных ручьев и один [113] источник в продолжение одного часа и к тому же еще в конце сухого времени года. Гора Зомба, двадцати миль в длину и от 7,000 до 8,000 фут. в высоту, дает красивую реку, которая с ее вершины течет по зеленой долине и впадает в озеро Ширва. Возвышенности лесисты и на разнообразных водных потоках растет много дерев удивительно высоких и с превосходной древесиной. — "Вполне ли годится эта страна для рогатого скота?" спросили мы одного из пастухов макололо, обладавшего по своим занятиям познаниями в кормовых травах. — "Конечно!" отвечал он: "или вы не видите изобилия тех трав, которые рогатый скот ест охотно и с которых он жиреет?" — Не смотря на то, у жителей было немного коз и еще менее овец. За исключением то тут, то там являющегося леопарда, здесь нет ни одного хищного животного, которое могло бы тревожить домашних животных. Без сомнения, на этих возвышенностях можно бы развести овец с волной. Мантанджа живут обыкновенно в селениях, из которых в каждом есть особый старшина, и из этих начальников один может быть главою нескольких смежных селений. Подданные считаются его детьми. Все небольшие владельцы какого-нибудь особого участка земли находятся в некоторого рода ленных отношениях к высшему владельцу, называемому рондо или рундо. Они обязаны платить ему небольшую ежегодную дань и доставлять по одному бивню от каждого из убитых слонов; за это на нем лежит обязанность помогать им и защищать их, когда на них нападут враги. Манкокве — рундо южной части возвышенности; но он глупый человек, который никогда не посещает своих вассалов и не поддерживает их, как делал его отец, и поэтому получает дань редко. Однако, все признают его своим рундо и прибавляют, что с их стороны несправедливо было бы не платить ему дани, хотя и с его стороны несправедливо, что он нм не помогает, когда они бывают в нужде. [114] В одной части верхней долины Шире главное начальство в руках женщины, по имени Нианго, и в ее областях женщины стоят на более высокой степени и пользуются более почтительным обхождением, чем их сестры на холмах.

Владелец Монгази кликнул свою жену взять дар, который мы ему дали. Перед принятием нашего дара и после принятия его из его властительских рук она с благоговением припадала на колени и хлопала в ладоши. Тяжело было видеть, как женщины горных племен у дороги униженно падали на колени, когда мы проходили мимо; но совсем иначе было, когда мы шли по стране Нианго. Начальник первого ее селения, хотя мы рассказали, что обитатели трех следовавших одно за другим селений отказались принять нас, сказал: ,,нужды нет, вы можете соснуть в моем селении." Потом, извиняясь, он просил дозволения прийти и его жене, посмотреть карманные часы, компас и другие диковинки. Она пришла с другими женщинами и, по-видимому, была скромной и разумной особой. Супруг ее, прежде заключения какого-нибудь торга, постоянно советовался с нею и очевидно находился под влиянием ее мнения. Места, на которых расположены селения, выбраны с умом и с хорошим вкусом, ибо вблизи их всегда есть проточная вода, а кругом растут тенистые деревья. Во многих случаях деревья посажены самим начальником селения. Боало или сборное место расположено обыкновенно в конце селения; это — выровненное и вычищенное свободное место от двадцати до тридцати ярдов ширины, около любимых банановых и других дерев, бросающих на него приятную тень. Днем здесь сидят мужчины за различного рода работой и курят табак и коноплю; и здесь же поют, пляшут и пьют пиво в светлые, прелестные лунные ночи.

При входе в селение, мы, как делают все чужеземцы, отправлялись тотчас на боало; обыкновенно, чтобы посадить нас, расстилали нам циновки из расщепленного камыша [115] или бамбука. Затем наши проводники рассказывали мужчинам, какие там встречались, кто мы такие, откуда идем, куда направляемся и что у нас за цель. Это как следует сообщалось владельцу, который, если был человек разумный, приходил тотчас, но если был труслив и недоверчив, то выжидал, пока получит пророчество и его воины будут иметь время сойтись сюда из ближайших сел. Когда он является, весь народ начинает в лад хлопать в ладоши, и это продолжается пока он не сядет против нас. Подле него занимают места его советники. Он делает одно или два замечания и замолкает потом на несколько секунд. Тогда наши проводники садятся перед начальником и его советниками, и обе стороны склоняются вперед и серьезно смотрят друг на друга; начальник опять говорит какое-нибудь слово, — напр. "амбуиату" (наш отец или господин) — или .,моио" (жизнь), и все хлопают в ладоши. За другим словом хлопанье в ладоши повторяется два раза, за третьим еще чаще и каждый сложенными вместе руками прикасается к земле. Потом все встают, под мерное хлопанье в ладоши наклоняются вперед и опять садятся с тремя ударами в ладоши, причем удары становятся все слабее и слабее, пока последний не потеряется совсем или пока не будет положен конец сильным, звонким ударом владельца. В этом своего рода придворном этикете они соблюдают музыкальный такт. Тогда наши проводники рассказывают владельцу, часто белыми стихами, все то, что уже рассказали его людям, может быть, с прибавкою того, что они сами думали о посетителях. Он делает несколько вопросов и потом беседует с нами через проводников. Прямое сообщение между владельцем и главою общества иностранных путешественников не в употреблении. Когда они приближаются, их часто спрашивают: кто у них парламентер, и парламентер владельца обращается исключительно к указанному лицу. В преувеличенно утонченных обычаях недостатка нет. Обычные [116] дары обменивались с большими церемониями, пока наши люди, измученные голодом, не вскрикивали: "Англичане не покупают невольников; они покупают жизненные припасы," вслед зачем жители приносили для продажи муку, маис, птиц, бататы, ямовый корень, бобы и пиво.

Манганджа — племя, склонное к ремеслам; кроме того, что они обрабатывают железо и хлопок и занимаются плетением корзин, они в обширных размерах возделывают землю. Все обитатели селения выходят работать на поля. Нет ничего необыкновенного видеть усиленную деятельность мужчин, женщин и детей, между тем как грудные младенцы тут же возле лежат под тенью куста. Когда нужно очистить от дерев новую полосу лесистой почвы, то они поступают точно так же, как фермеры в Америке. Деревья срубаются их небольшими топорами из мягкого туземного железа; стволы и ветви складываются в кучи и сожигаются, а зола разбрасывается по земле. Посев засевается между остающимися на месте пнями, предоставляемыми гниению. Когда нужно приготовить под пашню луг, тогда захватывается столько длинной травы, сколько может удобно обхватить один работник, и связывается в одну вязь. Затем вокруг этого пучка он оббивает своим заступом, чтобы отсечь корни, и таким образом, оставляя все вязи на местах, продолжает до тех пор, пока все разрабатываемое место не примет вид поля, покрытого во время жатвы небольшими хлебными снопами. Незадолго перед началом дождей эти травяные снопы сносятся в небольшие кучи, прикрываются землею и сожигаются, а золой и пережженной землей пользуются для удобрения почвы. Возделываются богатые нивы мапира или египетского дура (Holcus sorgum) вместе с просом, бобами и земляными орехами; также постоянно видны места с ямом, рисом, тыквами, огурцами, маниоком, бататами, табаком и коноплей или бангом (Canabis sativa). Макс растет во весь круглый год. Хлопок, [117] возделывается почти в каждом селении. Мы нашли в стране три породы хлопка, именно две иностранные и одну туземную. Тондже манга или иностранный хлопок, самое имя которого показывает, что он привезен, превосходного качества и в Манчестере ценится почти одинаково с лучшим ньюорлеанским. Он многолетний, но требует пересаживания раз в три года. Значительное количество этой породы возделывается в долинах Верхней и Нижней Шире. Каждое несколько значительное семейство владеет полосою хлопка, за которой, по-видимому, тщательно ухаживают, так как не видно было ни малейшей сорной травы. Полоса, по большей части, маленькая; в этот раз мы не видали ни одной свыше половины акра; но при прежнем посещении были замечены некоторые почти в три раза больше.

Тондже каджа или туземный хлопок имеет более короткую нить и на ощупь похож на шерсть. Эта порода во всякое время года засевается на возвышенностях; но некоторые жители предпочитают иностранный хлопок, потому что тот дает более прочную ткань. Третьей породы здесь нет. Близ небольшого озера Шире, несколько далее к Ниасса, мы заметили некоторым жителям: "Вы должны много возделывать хлопка; англичане каждый раз будут приходить и покупать его." — "По истине," сказал на это бывалый торговец из Бабиза своим товарищам: "страна полна хлопком, и если эти люди придут покупать его, то они обогатят нас." — Наше собственное наблюдение над возделыванием хлопка убедило нас, что это не пустая фраза, а факт. Мы встречали повсюду хлопок и не видали почти ни одной деревни, в которой не было бы значительного числа людей, чистящих, прядущих и ткущих хлопок. Прежде всего он старательно отделяется от семян на небольшую деревянную катушку пальцами или железным валиком и вытягивается в длинные мягкие ленты без верченья. Потом приступают к его первому навертыванию на веретено и делают нити толщиною почти [118] в светильню. После того как его снимут и навьют на большой клубок, он крепко скручивается в последний раз и опять насучивается на веретено в виде крепкой пряжи. Все это идет чрезвычайно медленно.

Железная руда выкапывается из холмов, и произведения из нее составляют предмет оптовой торговли горной возвышенности. В каждой деревне есть свои плавильни, свои угольщики и кузнецы. Они выделывают хорошие топоры копья, иглы, наконечники к стрелам, ручные и ножные цепи, которые, принимая в расчет совершенный недостаток нужных снарядов, продаются по изумительно низким ценам. Заступ, весящий более двух фунтов, обменивается на кусочек коленкора, который стоит около четырех английских пфеннигов. В селениях по озеру Ширва, а также и в других местах жители занимаются в довольно [119] обширных размерах производством каменной посуды или горшечного товара, изготовляя голыми руками всякого рода посуду для варева воды и хлебных зерен, которую они украшают свинцовым блеском, находимым в холмах. Иные занимаются плетением красивых корзин из расщепленного бамбука, а другие собирают волокна буазе, в изобилии растущего на холмах, и делают из него рыболовные сети. Они или оставляют сети для собственного употребления или променивают их рыбакам на реке или озерах на сушеную рыбу и соль. Туземная торговля между селениями производится, по большей части, в виде мены на табак, соль, сушеную рыбу, шкуры и железо. Из мужчин иные кажутся очень смышлеными, имеют хорошо сложенные головы, приятные лица и высокие лбы. Мы скоро привыкли забывать цвет кожи и часто видали лица, схожие с лицами белых людей, которых мы знавали в Англии, так что снова оживлялись в наших душах образы забытых. Мужчины особенно чванятся уборкой своих волос; разнообразие вкусов в этом бесконечно. [120] Один оттопыривает свои длинные локоны до тех пор, пока они не примут любимого вида рогов буйвола; другие предпочитают, чтобы их волосы висели вдоль спины толстым свертком, как хвост этого животного; а иные носят их тугими косичками, которые, будучи укреплены спиральнообвитыми вокруг каждого локона лентами из внутренней коры какого-нибудь дерева, торчат на голове во все стороны в виде лучей. У иных висят они большими прядями по плечам; другие совершенно сбривают их. Иные бреют их местами в виде фигур, служащих украшением, и в этих фигурах фантазия цирюльника выказывается в полном своем развитии. Между черными почти столько же щеголей, как между белыми. Манганджа украшают свои тела чрезмерным образом. Они носят кольца на всех пальцах, цепи из бронзы, меди или железа, на шее, руках и ногах. Но самое странное украшение, если это можно назвать украшением — пелеле или кольцо в верхней губе у женщин. Верхняя губа девочки прокалывается посередине у самой носовой перегородки и вставляется небольшой колок, чтобы прокол не зарос. После, когда он залечится, колок вынимается и на его место вставляется больший и так продолжают делать недели, месяцы и годы. Губа увеличивается все более и более, пока отверстие не станет так широко, что в него легко входит кольцо в два дюйма в диаметре. Пелеле носят все жительницы возвышенностей, и оно в общем употреблении на Верхней и Нижней Шире. Более бедные классы делают его из полого или массивного бамбука, а более достаточные из слоновьей кости или олова. Оловянные пелеле часто имеют вид маленького блюдца; из слоновьей кости похожи на салфеточное кольцо. Женщина никогда не является в публику без пелеле, за исключением времени траура по умерших. Ужасно отвратительно видеть, когда верхняя губа на два дюйма выдается дальше кончика носа. Когда смеется взрослая женщина, носящая полое [121] бамбуковое кольцо, то действием личных мускулов кольцо и облегающая его снаружи губа оттягивается и закидывается выше бровей. В кольцо выглядывает нос, а оскаленные зубы показывают, как тщательно они подпилены, чтобы походили на зубы кошки или крокодила. Пелеле одной старой дамы, Чиканда-Кадзе, владетельницы почти в двадцати милях к северу от Морамбала, свешивалось, натурально с частью облегающей его по краю верхней губы, ниже подбородка. Они не могут правильно выговаривать губные буквы, нижняя губа должна делать в этом случае для нее все возможное, прикасаясь к верхним зубам и верхним деснам. Если им сказать, что пелеле делает их отвратительными, что они лучше бы сделали, если бы бросила их, то они отвечают: "Коди! В самом деле! это мода" Как установилась эта противная мода — загадка. Не думали ли они, что толстые губы красивее, и поэтому обратились к такого рода искусственному увеличению? Молодые женщины постоянно трогают пелеле языком, и это привело к тому язвительному объяснению, будто оно было придумано, чтобы дать безопасное занятие этому маленькому члену. [122] "Зачем женщины носят эти вещи?" спросили мы у старого владельца Чинсунсе. Очевидно удивленный таким нелепым вопросом, он отвечал: "Натурально для красоты! У мужчин есть бороды, а у женщин их нет; и что бы за создание была женщина без бороды и без пелеле! Рот был бы как у мужчины, а без бороды! Ха, ха, ха!" Впоследствии на Ровума мы нашли, что и мужчины носят пелеле, точно также как женщины. Видя действие слабого, но постоянного давления, производимого на верхние десны и верхние передние зубы, мы напали на одну мысль, о значении которой пусть судят наши медицинские собраты. Во многих случаях верхние передние зубы были, вместо естественной кривизны внаружу, представляемой рядом зубов, так нажаты, что линия зубных ячеек, по-видимому, имела кривизну обращенную внутрь. Так как это производится слабым давлением пелеле назад, то отсюда видно, что особы с слишком выдающимися зубами, легким, но долговременным давлением, производимым каким-нибудь эластичным средством, подобным губе, могли бы, особенно в юности, отодвинуть назад верхние десны и верхние зубы гораздо легче, чем можно обыкновенно подумать. Давление должно производится более на верхние десны, чем на зубы.

Манганджа не особенно умеренные люди: они варят в больших количествах пиво и пьют его весьма охотно. Так как у них нет хмеля или другого какого-нибудь средства для прекращения брожения, то они вынуждены все варево выпить в несколько дней, или оно станет негодным для употребления. При этих случаях бывают большие увеселения, и питье, барабанный бой и пляски продолжаются день и ночь, пока не выйдет все пиво. Когда мы проходили холмами, мы находили иногда целые селения, предающиеся такого рода удовольствиям. Самый опытный путешественник из нашего общества заметил, что он во все шестнадцать лет, проведенных в Африке, не видал такого сильного пьянства. Когда мы однажды после полудня вошли в селение, [123] не видно было ни одного мужчины; только несколько женщин были под деревом и пили пиво. Через несколько минут туземный доктор, один из невинных, "не враг никому, только себе самому," вышел, шатаясь, из одной хижины, повесивши свой рог для питья на шею, и начал нас бранить за нарушение этикета. "Что это за мода входить в какое ни попало селение, не сказавшись, что хотят войти?" Наши люди успокоили напившегося, но бывшего в добром настроении медика; он пошел в свою пивную и позвал двоих из них помочь ему вынести чудовищный кувшин пива, который он великодушно подарил нам. Между тем, как "практический врач" был так дружески гостеприимно занят, владетель проснулся в ужасе и закричал женщинам, чтобы они бежали или все погибнут. Дамы засмеялись над мыслью, что они в состоянии бежать, и остались у своих кувшинов с пивом. Мы нашли себе место для лагеря; наши люди, как обыкновенно, варили пищу, мы только что спокойно собрались приступить к ней, как в селение вбежала облитая потом толпа вооруженных. Они посмотрели на нас и потом друг на друга, потом обратились к владельцу и стали упрекать его, что без всякой нужды посылал за ними. "Это мирные люди, которые вам ничего не сделают; вы пропадете разве от пива," сказали они и ушли опять домой.

Между этими пьяными мы заметили разнообразные роды хмеля, говорливых, буйных, легких, глупых и задорных; последних, когда владетель, во главе своих людей, стал впереди и крикнул: "я загораживаю эту дорогу; вы должны вернуться." Однако, когда один рассерженный макололо ударил его прикладом своего ружья, он отскочил в сторону более с поспешностью, чем с достоинством

Туземное пиво бледно-красного цвета и густо, как овсянка. Зерна возращают, сушат на солнце, обращают в муку и слегка кипятят. День или два пиво остается сладким, с небольшой примесью кислоты, которая делает его в [124] высшей степени приятным напитком в жарком климате, или когда лихорадка возбуждает сильную жажду кислого питья. Один глоток его тотчас утоляет эту жажду. Опьянение может наступить только после сильной и продолжительной попойки. Так как зерна находятся в мелкораздробленном состоянии, то они таким образом легко перевариваются, и варево весьма питательно. В Тетте мера пива выменивается на одинаковый по величине кувшин зерен. Это пиво, доставлявшее столько удовольствия нашим чёрным товарищам, подносилось нам в дар почти в каждом селении. На холмах питье пива, по-видимому, ни болезней никаких не производит, ни жизни не сокращает. До этого мы никогда не видали стольких седоголовых стариков и старух; опираясь на свои клюки, они приходили с другими посмотреть на белых людей. Старому владельцу Муата Манга едва ли было менее девяноста лет; его почтенный вид произвел заметное впечатление на макололо. "Он старый человек," говорили они, "весьма старый человек; его кожа висит складками, точно как на чреслах слона." "Не было ли — опрашивали его, — у вас охоты путешествовать, желания посмотреть другие страны и народы?" — Нет, он никогда этого не чувствовал и никогда в жизни не оставлял своего дома. Долголетием они обязаны тому, что не часто моются. Один старец говорил нам, что, как он себя запомнит, он только раз в своей жизни вымылся, но это было так давно, что он уже и не знает, какое при этом ощущение. — "Зачем вы моетесь? — спрашивали у макололо жены Чинсунсе: — наши мужчины никогда не моются."

В долине Верхней Шире, один мужчина, удостоивши нас несколькими странными географическими замечаниями, следовал за нами в продолжение нескольких дней. Макололо очень им тяготились, потому что в каждом селении, в которое мы вступали, он объявлял: "Эти люди заблудились; они не знают, куда идут." Тщетно они бранили его [125] и гнали прочь. Как скоро мы выступали, он опять появлялся на нашей дороге, с своей небольшой котомкой за плечами, которая заключала все его земное достояние, и также как прежде готовый с своими ненужными замечаниями. Все старания прогнать его пропадали даром, пока не пришла нам счастливая мысль — пригрозить ему, что мы стащим его в реку и вымоем; тогда он тотчас ушел прочь, и мы его уже не видали. Между манганджа много одержимых накожными болезнями. У иных вереды на конечностях; обыкновенно самою злою из болезней, которые мы видели, бывает какой-нибудь чирей без боли, почти неизлечимый. Иные жители на взгляд точно выпачканы по всему телу пятнами штукатурки, а другие одержимы проказою с мыса Доброй Надежды. Даже у некоторых птиц ноги обезображены особым утолщением кожи. Мы заметили и людей, отмеченных рябинами, и спросили владельца Монази: не знает ли он, с берегов или из внутри страны заходит к ним оспа? Так как он, по обыкновению, был навеселе, и охотно готов был сделать нам комплимент, то он милостиво отвечал, что не знает этого, но полагает, что она, должно быть, заходит к ним от англичан.

Суеверный суд божий. основанный на питье ядовитого муаве, в большом употреблении здесь, и когда кто-нибудь заподозривается в преступлении, то прибегают к этому суду. Если желудок не примет яда, то обвиненный объявляется невинным; но если яд подействует, то виновность считается доказанною. Их вера в его различительную силу так крепка, что его добровольно требует себе выпить заподозренный преступник, не исключая даже и владельцев. Чибиза, веруя в его действие, пил его несколько раз, чтобы оправдать свой характер. Когда он утверждал, что вое его войны были справедливы, то ему было замечено, что каждый владелец стоит за свою невинность, и потому мы не можем судить об этом. "Если вы [126] сомневаетесь в моем слове, — сказал он, — то дайте мне выпить муаве." Один владетель у подошвы горы Зомба счастливо выдержал божий суд, за день до нашего прихода к его селению, и его люди выражали свою радость о его оправдании тем, что два дня и две ночи напролет пили пиво, плясали и били в барабаны. Очень может быть, что туземный доктор, заготовляющий состав для отравленного напитка, в состоянии спасти тех, кого он считает невинным; но трудно довести туземцев до того, чтобы они заговорили об этом предмете, и никто не скажет, из чего состоит яд муаве. Нам показывали деревья, из которых, как говорят, добывают этот яд; но мы всегда имели причины не доверять тем, кто нам это сообщил. Однажды в одном селении нашли мы дерево, с которого снято было много кусков коры и которое было сродно с тангена или тангхина, древесным ядом, употребляемым для божьего суда на Мадагаскаре; но мы не могли узнать об этом ничего подробнее. Те, которые найдены виновными в колдовстве, предаются смерти посредством муаве.

Об умершем женщины вопят два дня. Присевши на землю, они поют несколько жалостных слов и кончают каждый стих вытянутым звуком: а-а, или о-о, или еа-еа-а. В доме умершего, что есть налицо пива, все выставляется на землю вместе с мукою, а вся кухонная и питейная посуда разламывается, как вещи, которые уже не будут более употребляться. Как мужчины, так и женщины носят знаки траура по своим умершим родственникам. Траур состоит из узких полосок пальмовых листьев, которые навертываются вокруг головы, рук, ног, шеи и груди и носятся до тех пор, пока не свалятся сами собою. Они верят в бытие высшего существа, Мпамбэ или также Морунго, и в будущую жизнь. "Здесь мы живем немногие дни, — говорил старый Чинсунсе, — но по смерти будем жить еще раз; где, или в каком состоянии, или с каким обществом, — этого мы не знаем, потому что мертвые [127] никогда не приходят назад, чтобы нам сказать об этом. Иногда мертвые приходят и являются нам в сновидениях; но они никогда не разговаривают, никогда не сказали нам, откуда они пришли или как им там живется."

Выше водопадов наш путь лежал по Шире, в этих местах широкой, глубокой реке, за то менее быстрой. На одном месте она расширяется в небольшое озеро, носящее название Памаломбе, полное прекрасной рыбы; длиною это озеро от десяти до двенадцати миль, а шириною от пяти до шести миль. Берега его низменны и, оно окружено густою стеною папируса. На западном его берегу возвышается цепь холмов, тянущихся на север. Когда мы достигли селения владетеля Муана-Моези и были почти еще на день пути от Ниасса, нам сказали, что никогда еще и не слыхивали о тамошнем озере; что река Шире начинается еще "два месяца" дальше, чем мы теперь ее видим, и там она выходит между отвесными скалами, которые возвышаются почти до облаков. Эта новость точно с неба свалилась на наших людей, и они говорили: "Лучше нам вернуться к судну; ни к чему не поведет, что мы стараемся найти озеро." — "Мы, во что бы ни стало, должны идти и посмотреть эти чудесные скалы," сказал доктор. — "А когда мы их увидим," возразил Мазаказа, "то вы захотите еще что-нибудь видеть" — "Но там ест озеро," добавил потом Мазаказа, — "не смотря на все их лганье, ибо оно стоит в книге." Мазаказа, который питал безграничное доверие ко всему, что стояло в книге, пошел и выбранил туземцев за то, что они ему сказали неправду. "Есть там озеро", — говорил он, — "потому что как мог бы белый человек узнать о нем по книге, если бы его не было?" Тогда они подтвердили, что несколько миль дальше есть озеро. Дальнейшие исследования сделали вероятным, что история об "отвесных скалах" могла относиться к трещине, которая в северо-восточной части озера была известна как туземцам, так и арабам. Бока ее поднимаются [128] так высоко, что, говорят, проходящая по дну долины дорога уходит под землю. Вероятно, это трещина, подобная той, которая производит водопады Виктории и образует долину Шире.

Вечером владетель принес небольшое количество муки в подарок и сидел с нами несколько минут. Оставляя нас, он сказал, что желал бы, чтобы мы хорошенько соснули. Едва он отошел, как с реки раздался дикий, жалобный крик, за которым последовал вой женщин. Крокодил унес первую жену владетеля, когда она только что принялась мыться. Макололо живо схватили свое оружие и бросились на берег, но было слишком поздно, — ее уже не было. Вопль женщин продолжался всю ночь, а на следующее утро встретили мы еще других, которые пришли в селение принять участие в общем горе. Печаль их была, очевидно, сердечная, так как мы видели слезы, текшие по их щекам. Когда Муана Моези сообщил об этом несчастии своим соседям, то сказал, "пришли в его селение белые люди, мылись на тол месте, где его жена черпала воду и купалась, натирали себя белым лекарством (мыло), и его жена, пришедшая после того купаться, была схвачена крокодилом; он не знает, было ли это вследствие употребленного лекарства, или нет." Нам нечего было осуждать его за это. На нашем обратном пути на нас смотрели с почтительным страхом, и когда мы подошли, все мужчины бежали, а женщины остались на месте, и это вызвало у наших людей замечание: "Женщины имеют перед мужчинами то преимущество, что не имеют нужды бежать от копья." Обычай купаться, о котором мы при первой нашей встрече с народом Чинсунсе положительно думали, что он неизвестен туземцам, был, как после оказалось, обыкновенным в других частях страны Манганджа.

Мы открыли озеро Ниасса вскоре после полудня 16 сентября 1859 г. Его южный конец лежит под 14о 25' [129] южн. широты и 35° 30' вост. долготы. На этом месте ширина долины почти двенадцать миль. По обеим сторонам озера холмы, но поднимавшийся от горящей травы дым не позволил нам тогда видеть далеко. Долго спустя после нашего возвращения с Ниасса мы получили письмо от капитана королевского флота, Р. Б. Олдфильда, тогда командовавшего судном Ея Величества "Лира", с известием, что др. Рошер, предприимчивый немец, который, к сожалению, лишился жизни из-за своей страсти к открытиям, точно также достигнул озера, но только 19 ноября, после нашего открытия, и что он при своем прибытии был извещен туземцами, что на южном берегу находилось общество белых людей. Если сличить числа (16 сентября и 19 ноября), то мы были там почти за два месяца до д-ра Рошера. Известие такого же содержания, как и известие капитана Олдфильда, было напечатано и в капских газетах в письме полковника Ригби, консула и политического резидента Ея Величества в Занзибаре, к губернатору сэру Джорджу Грэю. Ригби заимствовал свои сведения из рассказов, сообщенных слугами д-ра Рошера, когда они достигли берега.

Где др. Рошер впервые увидал воды Ниасса — неизвестно, так как неизвестно точное положение Нуссеева на берегах озера, где он долго жил. Когда его убили, он был за три дня пути на северо-восток от Нуссеева, и именно на арабской дороге, которая выводит на обыкновенный перекрестный пункт Равума. Убийцы схвачены одним из владетелей, посланы в Занзибар и казнены. Говорят, что он свои открытия держал при себе, чтобы по возвращении в Европу объявить все зараз в блистательном описании путешествия. По всему этому мы могли только догадываться, что так как он отправился арабской дорогой от Кильва (Квилоа), то достиг озера на арабском перекрестном пункте Ниамбо, который лежит у Ценга, или, может быть, [130] против залива Катакота 7. Постоянное опубликование наших писем королевским географическим обществом было, как мы увидели, неоцененным благодеянием. Оно твердо определяло время каждого открытия и увековечило его.

Когда владетель селения близ соединения озера с рекою Шире, старик, по имени Мозаука, услышал, что мы сели под деревом, то пришел и дружески пригласил нас в свое селение. Он привел нас к великолепному баниановому дереву, которым он, казалось, гордился. Корни разрослись по низу в виде гигантского кресла без сиденья. Четверо из нас спали в промежутке между его ручками. Мозаука принес нам в дар козу и корзинку муки, "чтобы усладить наши сердца". Он сказал нам, что как раз возле расположилась большая партия невольников, которых ведут арабы. Они были в прошлом году выше, в стране Казембе, и теперь на обратном пути со множеством невольников, слоновьей костью и малахитом. Через несколько минут пришло с полдюжины вожаков посмотреть нас. Они были вооружены длинными ружьями и на наш взгляд казались большими негодяями. Конечно, о нас они подумали то же самое, потому что предложили нам купить несколько маленьких детей; но когда им было сказано, что мы англичане, они струсили и ночью покинули свой лагерь. Воротившись на Конгоне мы нашли, что судно Ея Величества ".Линкс" взяло в плен нескольких из этих невольников; ибо одна женщина рассказывала нам, что они видели нас прежде в селении Мозаука, и что арабы бежали от страха перед неизвестной толпой басунгу.

Это большая невольничья дорога из внутренних стран; другие пересекают Шире несколько ниже и некоторые на самом озере. Мы могли бы освобождать этих невольников, но не знали, что нам с ними после делать. Когда мы [131] встречали мужчин, которых вели в невольничьих рогатинах, доктор должен был выслушивать упреки макололо, которые никогда не обращали в рабство: "А, вы называете нас злыми; но разве мы такая дрянь, как эти парни? Отчего вы не хотите дозволить нам ударить на них?" Освобождение их и возможность бежать немного бы им помогли, так как обитатели окрестных селений скоро захватили бы их и опять продали бы в рабство. Владетели из манганджа продают своих собственных подданных, ибо во многих селениях на возвышенности встретили мы аджава и торговцев невольниками, которые наверно были обнадежены прийти к ним за невольниками. Владетели всегда показывают вид, что стыдятся этой торговли и стараются оправдаться. "Мы продаем немногих и только тех, которые сделали преступления." Обыкновенно в торговлю идут низшие и преступные классы, и отсюда происходит безнравственность рабов. Кроме преступников, вероятно, продаются и другие, напр., обвиняемые в колдовстве. Иногда внезапно исчезают и беспомощные сироты, и никто не спрашивает потом, что с ними сделалось. Искушение продавать своих подданных особенно велико, так как на холмах немного слоновьей кости, и владетель часто не имеет ничего, кроме человечьего мяса, чтобы купить иностранных товаров. Аджава предлагают выбойку, бронзовые кольца, горшечный товар и иногда прекрасных молодых женщин и охотно берут на себя труд украсть тех, кого укажет владетель. За мужчину дают они четыре, за женщину три, а за мальчика или девочку — два ярда выбойки, и [132] сбывают их португальцам в Мозамбик, Ибоэ и Квиллимане.

Другой приточный канал, питающийся жертвами из всех классов, но главным образом из простого народа, часто открывается, когда одна часть племени, под влиянием страсти к барышу, начинает воровать и продавать своих собственных соплеменников. Зло на этом не останавливается. Следствием его бывает вражда. Более слабая часть племени изгоняется и во время своих странствований часто становится вполне безнравственной, так что без всякого зазрения совести живет хищничеством и продажею своих пленников, даже своих собственных сочленов. Таково именно было состояние той части племени аджава, с которой мы впервые сошлись.

Манганджа были недоверчивее и менее дружелюбны, чем племена по Замбези. Их трудно было убедить, что наша цель, с которою мы пришли в их страну, была действительно такова, как мы им объясняли. Естественно, они судили о нас по побуждениям, которыми руководились сами. Один владетель в долине Верхней Шире, плаксивая физиономия которого подала нашим людям повод окрестить его именем Китлаболова (меня непременно убьют), заметил что еще прежде приходили общества путешественников, рассказывая столь благонамеренные истории, как наша, но спустя несколько дней напали на его людей и значительное число их увели в неволю. Во многие селения по долине нам не дозволили войти, и обитатели не хотели даже продать нам съестных припасов. Люди Зимика, напр., стали у входа в молочайную изгородь и объявили, чтобы мы не смели входить. Мы сели как раз возле под деревом. Какой-то молодой парень держал гневную речь, выплясывая из стороны в сторону с своим луком и отравленными стрелами и угрожая нам яростными жестами. Речь его прервал какой-то старик, приказавший ему сесть и не говорить так чужеземцам. Он послушался неохотно, выражая свою [133] недоверчивость мрачными взглядами, и многозначительно вытянул свои большие губы. Женщины, как мы заметили, покинули селение, и так как мы догадывались, что может случиться беда, то, к великому неудовольствию наших людей, продолжали путь дальше. Наши были очень злы на туземцев за их негостеприимство в отношении к иностранцам, а на нас за то, что мы не могли им дозволить задать "хорошую потасовку ничтожным созданиям." — "Это оттого, что идем с белыми людьми, — ворчали они, — если бы мы были с нашим владетелем, то сегодня за ужином мы поели бы их коз, да несколько из них самих были бы в наших руках — нести завтра наши узлы." Когда мы вернулись на дорогу, оставивши вправо его селение, Зимика послал к нам с извинением, говоря, что "он был тогда болен и притом в другом селении; нас отослали не по его приказанию; его люди не знали, что мы просто путешественники, не желавшие нарушать мира в его стране."

Спеша к оставшимся на судне, мы не могли остановиться в селениях, принадлежавших этому владетелю; но обитатели вышли к нам с продающимся товаром и приглашали нас остановиться и провести у них ночь, приводя, как уважительную причину: "Как же нам сказать, что белые люди проходили по нашей стране и мы их не видали?" Чтобы удовлетворить этих любопытных, мы сделали привал на речке. Мы показались им скорее красными, чем белыми, и хотя они любят светлые цвета, однако наше одеяние придавало нам странный вид. Голубые глаза показались чем-то диким, а рыжая борода отвратительной. По огромному числу пожилых лиц, виденных нами на возвышенности, и по приращению духовной и телесной силы, которую мы чувствовали, подымаясь с низменностей, мы заключили, что климат здоров, и что наши земляки могли бы наслаждаться там добрым здоровьем, а также и значительным достатком; они могли бы побудить множество расположенных к ремесленным занятиям туземцев к [134] возделыванию хлопка, буазе, сахара и других ценных произведений, равно как и к обмену их на европейские мануфактурные товары, и в то же время учением и примером наставить туземцев в великих истинах нашей святой религии.

Наше пребывание на озере, по необходимости, было недолговременно. Мы нашли, что лучший план рассеять всякое подозрение, какое могло бы возникнуть в умах какого-нибудь народа, привыкшего только к торговле невольниками, был — сделать короткое посещение, потом на время уйти и дать народу время убедиться, что хотя мы совсем иначе приступаем к делу, чем другие, однако, неопасны и скорее склонны к дружбе. Часть нашего общества находилась на судне, и каждая неосмотрительность с их стороны могла бы сделаться опасной для доброй славы нашей экспедиции.

Торговля из стран Казембе и Катанга, равно и из других внутренних частей, идет по пути к арабской гавани Кильва и португальским гаваням Ибоэ и Мозамбик через Ниасса и Шире. Единственные предметы торговли в настоящее время составляют невольники, слоновья кость, малахит и медные вещицы для украшений. По известиям, собранным полковником Ригби в Занзибаре и из других источников, почти все невольники, отправляемые на судах из вышеназванных гаваней, идут из области Ниасса. При посредстве какого-нибудь маленького парохода, который скупал бы слоновью кость с озера и реки выше водопадов, что составляет вместе до 600 миль береговой линии, — торговля неграми в этой стране была бы совершенно лишена выгод, потому что только слоновья кость, которую несут невольники, делает возможным, что последние не проедают всего барыша, приносимого поездкой. Это произвело бы влияние на огромную часть страны; ибо мазиту, обитающие вокруг северного конца озера, не дозволят торговцам неграми проходить этой дорогой через их страну. Они были бы самыми деятельными союзниками англичан и для себя [135] только выиграли бы вследствие увеличения торговли. При настоящем положении дел туземные торговцы слоновьей костью и малахитом подвергаются тяжким грабежам, и если бы мы могли им дать ту же цену, которую они теперь получают, доставивши свои товары за триста миль на берег, то они воротились бы и не пошли дальше. Только тем, что мы отрежем доступ внутрь страны, мы могли бы уничтожить торг неграми на берегах. Только что предложенный план препятствовал бы торговле невольниками по Замбези с одной стороны и по Кильва с другой стороны; и за пределами этой местности остались бы под наблюдением наших крейсеров только португальская гавань Ингамбане на Иоге и некоторая часть владений занзибарского султана на севере. По озеру жители возделывают огромное количество хлопка для своей собственной потребности и могли бы продавать фунт по пенни или даже еще дешевле. Провоз идет водяным путем по Шире и Замбези вплоть до Англии, за исключением нескольких волоков, на расстоянии тридцати пяти миль мимо мурчисоновских водопадов, где дорога менее чем в сорок миль могла бы быть построена с ничтожными издержками; так что, по-видимому, можно в короткое время ввести, вместо беззаконной торговли настоящего времени, законную и обширную торговлю.

Полковник Ригби, капитаны Вильсон, Ольдфильд и Чэмпэн, и все самые разумные офицеры берега единогласно были того мнения, что одно небольшое судно на озере решительно имело бы более влияния и оказало бы более значительные услуги для подавления торговли неграми, чем полдюжины военных кораблей на океане. Благоразумные меры, в небольших размерах предпринятые внутри страны, стоили бы таким образом ничтожных издержек, и английская политика относительно торга невольниками имела бы тот же счастливый исход на восточном берегу, как и на западном.


Комментарии

7. См. Добавление.

(пер. под ред. Н. Страхова)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Замбези и его притокам и открытие озер Ширва и Ниасса (1858-1864) Давида Ливингстона и Чарльза Ливингстона, Том 1. СПб.-М. 1867

© текст - под ред. Страхова Н. 1867
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001