-

КОВАЛЕВСКИЙ Е. П.

ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ВО ВНУТРЕННЮЮ АФРИКУ

II.

ОТ БОЛЬШОЙ НУБИЙСКОЙ ПУСТЫНИ ДО СОЕДИНЕНИЯ БЕЛОГО НИЛА С ГОЛУБЫМ.

(См. Современник 1848 года № XII, Отд. II.)

Абугамет, небольшая деревня, очень оживленная приходом и уходом караванов. Нам показалась она особенно живописною, но это может быть потому, что мы вышли из пустыни. В Египте и Нубии особенно поражает путешественника сильная растительность: в одно и тоже время он видит яркую зелень, цветы и плоды, и все это круглый год.

В январе здесь сеют зернистую овощь: бобы, горох и проч. Апельсины, лимоны, гранаты в цвету; пшеница зеленеет на полях; в иных местах срезывают сахарный тростник и сене, косят или скармливают на поле трилистник. В Феврале зелень покрывает большую часть полей; арбузы, дыня, огурцы спеют; сеют рис, жнут ячмень. В марте цветут растения толстоствольные и кустарники; собирают пшеницу, посеянную в декабре. В апреле сбор цветов роз; сеют вновь пшеницу; второй [108] сбор трилистника. В мае — сбор пшеницы зимнего посева; акация, хене цветут; плоды, как-то скороспелый виноград, фиги, анова поспевают. В июне сеют дуру; в иных местах срезывают сахарный тростник. В Судане — время сбора винограда, которого впрочем немного. В июле сеют рис и маис, собирают хлопчатник и лен; настоящая эпоха винограда в Каире. В августе третий сбор сеяной травы; ненюфер и жасмины цветут повсюду; пальмы покрыты финиками. В сентябре сбор апельсинов, лимонов, тамарина, слив и опять риса. В октябре травы в полном росте; душистая акация и колючие кустарники в цвету. Торопятся убирать все с полей. Разлив Нила. В ноябре, после ухода нильских вод, сеют пшеницу; фиялки и нарцисы покрывают поля; сбор фиников. В декабре некоторые деревья теряют, или, правильнее, обновляют свои листья, но зато земля покрыта всходами различных хлебов и цветами; это настоящая весна.

Вот вам круглый год растительности, цветения и созревания в Египте. Хотя в этом случае я справлялся у местных жителей, прибегал к Шамнолиону старшему и многое видел собственными глазами, тем не менее однако кое-что верно упустил; еще теперь приходят мне на мысль люпины, реновые растения, кукуруза, которая впрочем разводится не в большом количестве.

Наши верблюды могли издали любоваться этой богатой растительностию; их припущали только к кустарникам мимозы, на которой были одни иглы, и то такого размера, что страшно было поднесть к ним руку, а проголодавшиеся верблюды с жадностию кидались на них. Не понимаю, как выдерживало их нёбо эту раздирающую пищу; несколько менее колючие листья пальмы давала им как лакомство.

Недавно ученый Риттер написал целый трактат о том, что верблюд живет только там, где есть пальма, а пальма без верблюда жить не может, что это неразлучные спутники в жизни, — трогательно, но совершенно несправедливо.

В Монголии, Киргизской степи, Крыму пальмы нет и в помине, а верблюдов не менее как и в Африке. Риттер забыл о них, увлекшись своей идеей. Справедливее, кажется, было бы сказать, что где есть кочевой человек, там есть верблюд или олень для его услуг; без них не было бы кочевой жизни, и если верблюда так справедливо и красноречиво называют кораблем песчаной пустыни, то оленя можно назвать фрегатом тундр и трущоб.

Я поездил на своем веку на верблюде; хорошо ознакомился с ним в Африке и Азии, и могу сказать довольно достоверно, что [109] северный верблюд сильнее и переносчивее южного. Киргизский верблюд несет шестнадцать пуд, а четырнадцать — его обыкновенная ноша; на здешних нельзя навьючить более двенадцати пуд. Но я замечаю, что часто увлекаюсь за пределы своего описания, когда говорю о верблюде: что делать! предмет близкий сердцу! — вы уже могли это видеть и из прежних моих путешествий, если вы их видела, — до того близкий, что, кажется, мне придется и век свой кончить на верблюде.

Как ни устали мы, как ни были больны, тем не менее на другой день отправились из Абугамета. Поспешность, с которою мы шли, чрезвычайно удивляла окружавших нас турок и египтян, и особенно тех, которым приводилось снаряжать и препровождать нас в дальнейший путь. Когда, по приезде своем в Короско, я сказал правителю этого местечка, что выхожу на другой день, а потому, чтоб верблюды и кожаные мешки для воды были готовы по утру, он никак не мог сообразить, каким образом ему изготовить до 100 верблюдов для такого трудного перехода меньше чем в сутки; но у нас были и важные двигатели, приданные нам вице-королем, для возбуждания деятельности египетских властей, и правитель Короско, проработав ночь со всем своим народом, снарядил нас к вечеру другого дня. После сказывал он, что никогда в жизни своей не бывал в таком отчаянном положении, и целый месяц прокутил после нашего ухода. Мы имели свои причины торопиться. В конце мая начинаются в Фазоглу периодические дожди, от которых бегут даже арабы и мы желали иметь в запасе как можно более времени для своих занятий. По этим причинам мы и от Абугамета делали такие же большие переходы, как в пустыне, хотя уже и не боялись недостатка в воде.

В пять часов утра караван поднимался с места и в пять или в шесть вечера останавливался на ночлеге. Нил то открывался перед нами во всей величавой тишине, то скрывался за купами пальм, дума и мимоз. Растительность здесь разнообразнее, обработанная полоса земли шире. Заметно приближение линии тропических дождей, которые иногда, хотя редко, задевают и здешний край.

В избах самых бедных встречается небывалая до того мебель — деревянная кровать, разумеется без постели: это предмет не роскоши, а крайней потребности. На земле нельзя спать: множество ползающих насекомых, между которыми очень обыкновенны скорпионы, змеи, тарантулы и другие ядовитые гады пугают даже беспечных туземцев. Несчастные от них случаи [110] очень часты, но редко кончаются смертию; туземцы знают многие спасительные средства. Путешественник должен иметь всегда аммониак и нисколько не медля намазать им укушенное место и раза два принять внутрь по десяти капель. На иностранца укушение скорпиона или змеи действует гораздо опаснее чем на туземца.

На другой день мы ночевали в Багере, очень живописной деревне. Мы ни разу не останавливались в домах, даже в городах, но разбивали свои кочевые палатки в поле; если шли по Нилу, то проводили ночь на барке.

Отсюда начинается катаракт Уади-хамар, самый большой и опасный после катаракта Уади-гальфа. Нил покрыт островами, купами осоки, словно выходящей из воды, и рядами гранитных валунов. Шум разбивающейся о них и кипящей воды слышен издалека, но все-таки он неоглушает пришлеца, как писали древние о первом, ассуанском катаракте, который далеко слабее этого; падение воды на всех порогах довольно незначительно; опасны собственно камни.

Какое счастье пить воду, когда хочешь, и еще воду Нила!

В четверо суток мы прошли 180 верст и, усталые, изнеможенные, еще под влиянием томительного перехода чрез пустыню, кое-как притащились в Бербер, где кончилось путешествие ваше на верблюдах, увы, кончилось только на этот раз!

Бербер — город, город в роде тех, которых мы много видели в Египте, и о которых так мало можно сказать хорошего; впрочем он имеет свою отличительную черту: это тукули, плетеные круглые домики, приветливые снаружи и, главное, с крышами. Отсюда начинаются конусообразные крыши, возвещающие о периодических дождях!... Между серыми глиняными домами они представляют очень хороший вид. Еще отличительность Бербера: здесь разврат во всеувидение. Этого мы не видали о сю пору. В Египте он преследуется, даже в Эсне прикрыт некоторою тайною; в Нубии мы посещали деревни, которых жители большею частию разбегались перед нами, и пустыни. Бербер, первый город Судана!

Здесь живет шейх арабов колена Абабди и мамур, зависящий от мудира Донголы. Чтобы сделать понятным все эти названия, мы теперь же объясним управление восточного Судана.

Судан зависит от генерал-губернатора (гакум-дара), которого власть обширна. Физическое богатство провинции, отдаленность от Мегемет-Али, недоступность для войска его, подали смелую мысль Ахмет-Паше Абудан (отец ушей, длинноухий) [111] отделиться от вице-короля и под покровительством турецкого султана сделаться независимым. Пример Мегемет-Али соблазнителен. Ахмет-паша повел дело довольно осторожно, издалека; деньгами и ласкою привязал к себе войска, находящиеся в Судане, усилил их невольниками, вошел в тайные связи с пашей, управлявшим Аравией, с которым легко ему было пересылаться через Сауакин. Но в один черный день явился к непокорному паше посланный из Каира и потребовал его именем вице-короля в Каир. Ахмет-паша отозвался под предлогом приготовлений к завоеванию Дар-фура, что составляло одну из любимых идей Мегемет-Али. Вице-король обещал прислать отряд войска, пользуясь затеваемым походом, но конечно с намерением окружить пашу своими людьми и наблюдать за ним вблизи; но нелегко было провести Абудана; он отвечал, что ему не нужно солдат, что в Судане легко набрать до 14,000 невольников, и потому просил прислать только опытных офицеров, назвав людей преданных себе. Далее, манил вице-короля блестящими надеждами на открытие холота; словом, старался держаться в доверенности правителя сколько возможно долее, пока не получит положительного ответа от Порты. Вице-король прислал ему офицеров, но не тех, кого тот требовал, и потом, получив новые сведения о преступных замыслах паши, решительно потребовал его к себе. Ахмет-паша долго еще отговаривался болезнию, наконец собрался к отъезду; сорок лучших дромадеров готовы были в путь; но не в Каир хотел он ехать: видя, что замыслы его открыты преждевременно, он решился бежать из Бербера в Сауакин, и оттуда в Аравию, в турецкие владения. Накануне замышляемого отъезда явился к нему известный Омар-ага, с письмом, заключавшим в себе только несколько слов: Мегемет-Али требовал от него немедленного ответа — явится ли он в Каир, или нет? Паша отвечал Омар-аге, что готов к отъезду, и вместе с ним отправился на барку, где уже были все его вещи; но вошедши на берег, он увидел на противоположной стороне Нила четыреста человек арнаутов. Он понял, что побег невозможен. Отложивши отъезд, под предлогом припадка болезни, до другого дня, он воротился домой. Тут велел своему евнуху подать ящик с аптекой; достал какой-то порошок, распустил его с сахаром в чашке воды, выпил и через час умер с истинно турецким спокойствием.

После этого происшествия вице-король года два не назначал генерал-губернатора в Судан. Мегемет-паша Меликли управлял делами, в виде контролера, поверенного Мегемет-Али; [112] наконец, года три тому назад, назначен генерал-губернатором Халид-паша, который и ныне управляет Суданом. Чельшер и тут ошибается, уверяя, что Ахмет-паша был застрелен, в присутствии многих, посланным от Мегемет-Али, и только потому, что возбудил не совсем основательное подозрение вице-короля. Трудно решить, в какой степени был виноват Ахмет-паша; каждый из нас судит по слухам, которым придает более веры. Но смерть его — дело слишком публичное, и я слышал об этом происшествии в Судане от самого Омар-аги, а не в Каире, за 2000 верст от Картума, как слышал эту историю Чельшер.

Судан состоит из 6 мудирлыков, округов. Вот они, считая с севера: Донгола, Картум, Кордофан, Сенаар, Фазоглу и Така, простирающаяся до Чермного моря. Провинции управляются мудирами, которым, после происшествия с Ахмет-пашей, вице-король придал было много власти и противопоставил их генерал-губернатору, но этим только поселил между ними бесконечные споры, и паша Судана все-таки остался самовластным. Провинции разделяются на округи, управляемые мамурами, округи на отделения, под управлением назаров, и наконец на деревни, состоящие под ведением собственных шейхов: это почти таже самая администрация, что в Египте.

Мудир явился ко мне в сопровождении копта, секретаря, этого мелкого двигателя всех больших вещей, то есть всего зла. Копт, как и вся его братья, выступал важно в своем длинном платье; вытянутые губы, склоненная на бок голова, медная чернилица за поясом, чалма на голове и перо за ухом придавали ему вид многозначительный в глазах феллахов. После обыкновенных приветствий, Юсуф-эфенди приказал мудиру изготовить для нас барки, мудир обратился с тем же требованием к секретарю, секретарь отвечал, что в настоящее время в Бербере свободной барки по бумагам не числится. Тогда Юсуф накинулся на копта всею силой своей власти и гнева: он называл его непокорным, бунтовщиком, бранил, грозил ему виселицей и курбачем; мамур повторял слова Юсуфа. Физиономия копта обратилась быстро из многозначительной во всеуниженную. Он уверял, что сам готов превратиться в барку, чтобы везти нас, что если этого нельзя сделать, то он по крайней мере понесет всех вас на плечах. Неумолимый Юсуф требовал барки, а плечи советовал поберечь для палок, которые готовил ему.

Следствием таких энергических мер было то, что вскоре барка генерал-губернатора, лучшая в Судане, явилась у пристани; [113] за нею следовала другая, для наших людей. Здесь никогда не должно отчаиваться от первого отказа; напротив, надо быть готовым на него и все-таки не оставлять своего требования.

Не знаю, сказал ли кто прежде меня, но верно всякой заметил, что в Египте кто не бьет, тот будет битым; в обращении с туземцами, и особенно с властями, надо иметь всегда холодный, повелительный вид, не требовать от них невозможного, но всегда выдерживать свои требования; тон фамильярности погубит вас в их мнении, потому что сами они невысоко ставят себя; еще хуже будут ценить тех, кто низойдет до них.

На другой день, 3/15 февраля, мы отправились из Бербера.

Опять Нил с его крокодилами и гиппопотамами, опять Нил, окаймленный узкими лентами зеленых берегов, с таинственной тишиной... Вскоре миновали мы устье Атбары. На обратном пути я определил положение его и нашел небольшую разность с картами, или может быть устье реки с некоторого времени изменилось.

Нил — единственная река в мире, которая на пространстве слишком двух тысяч верст, то есть, с тех мест, где Голубой Нил соединяется с белым и где начинается собственно Нил, до Средиземного моря, куда впадает он, принимает в себя только одну реку, Атбару (Так думав я, подобию всем другим, но, как увидим ниже, я отыскал в Малой Нубийской пустыне еще одну реку, поддающую в Нил с левой стороны.). От самого начала своего до разделения на ветви, образующие дельту, почти одинаково широк; у Атбары он несколько глубже и вообще обильнее водою вверху, чем на середине, чем у устьев, потому что воды его теряются в песках, в испарении, отводятся на поля, в каналы и не имеют других притоков, кроме дождей, падающих в верховьях его.

Окрестности Нила, как мы заметили, несколько изменились; пальма становилась редкою; зато акация густо покрывала берега и живописные островки, которые встречались часто и затрудняли путь, потому что Нил, и без того мелкий, разбиваемый островами на несколько ветвей, в эту пору становился еще мельче. Обработанная полоса вдавалась глубже внутрь страны, но все еще робко, нерешительно; жители еще боязливей: это были берберы и частию арабы, приходившие сюда на кочевку со стадами.

Медленно подвигались мы, влекомые, за безветрием, десятками тремя, четырьмя разноцветного нагого человечества, за которым [114] шел чаушь с курбачем. Боже мой! скажет какой-нибудь Чельшер, и об этом можно говорить так хладнокровно, и сердце ваше не разорвалось на части при таком зрелище. В сторону, г. Чельшер, крупные слова, кудрявые фразы! Будет время, и я напишу, что думаю, об этом человечестве: теперь еще рано; надо, чтобы мысленные сопутники мои познакомились с ним хорошенько и сами были в состоянии судить о нем.

На третий день поднялся попутный ветер, и мы быстро донеслись на трехмачтовой дагабии до Шенди.

Узнавши, что здесь мудир Картума, мы вышли на берег. Солиман-паша, правитель, мудир, Картума и вместе помощник генерал-губернатора восточного Судана; за отсутствием первого в экспедицию, с которою мы впоследствии должны были соединиться, он исправлял его должность. Это человек пожилой, очень приветливый и веселый, несмотря на сокрушавшую его болезнь. Солиман-паша турок, как почти все власти египетские; неизбежная фигура копта находилась и при нем. Предоставив копту написать все распоряжения на случай нашего приезда в Картум, мы занялись курением трубки, питьем кофе и беседой. Паша спросил нашего доктора, который еще недавно служил в Картуме и был его домашним врачем, о здоровье своего сына, — сын с матерью оставались в Каире. Доктор доставил ему благоприятные сведения.

— А что же не спросите вы о жене? сказал он, шутя.

— Что жена! это почва, которую всегда можно переменить; а сын — семя, цвет и плод; погибнет, так Бог знает, дождусь ли другого.

Женщина на востоке только и приобретает значение, когда родит; поэтому дети составляют предмет всегдашних раздоров гарема и нередко платят жизнию за ревность других жон к своей матери. Еще недавно, в одном из знатнейших гаремов, жена пырнула ножем другую, которая была беременна, для того только, чтобы та не получила превосходства над нею: такие примеры нередки.

Город Шенди был прежде велик, но после ужасной катастрофы 1822 года не может оправиться. Теперь в нем до 4 тысяч жителей. Мы посетили место, где был сожжен живым любимый сын Мегемета-Али, Измаил-паша, храбрый завоеватель Сенаара — печальная история сама по себе, ужасная по своим последствиям. Я расскажу впоследствии эту историю. [115]

Пробывши часа три-четыре в Шенди, мы подучили нужный бумаги и простились с Солиман-пашей. Дагабии быстро понеслись к Картуму при попутном ветре.

Часа за три до соединении Бахр-эль-абиад с Бахр-зль-азрак, Белого Нила с Голубым Нилом, мы уже заметили, что воды делились на две струи, который мало-по-малу определились и наконец обозначились ясно: воды, катившиеси у правого берега, были белого цвета; у левого — голубо-зеленоватого. Две реки никак не хотели слиться в одну. Прибрежные жители далеко предпочитают воду Голубого Нила илистой воде Белого, а потому с левого берега обыкновенно посылают за водой на правый. Это мне живо напомнило реки Бию и Катунь, который, соединившись вместе и составив Обь, долго еще катить розно свои воды: одна — мутные, белые, другая — светлые, прозрачные.

Миновав городок Гальфай, где расположена часть кавалерии вице-короли, 8 (20) феврали мы приехали в Картум, столицу Сенаара и всего восточного Судана.

III.

КАРТУМ И СЕНААР.

Кроме настоящего, законного имени, арабы обыкновенно придают людям и вещам кличку по шерсти, по отличию: у Ахмет-паши длинные уши, и он Абу-Дан, отец ушей, и не обижается прозванием. Нил у Картума изгибается в виде слонового хобота, и город назван слоновым хоботом — Картум.

В Картуме, как и во всем Судане, строили прежде дома с крышами, разумеется соломенными; но несколько лет тому назад это запрещено в городах, потому что пожарам не было конца; теперь нечему гореть в глиняном городе, и пожары сами собою уничтожились; зато, во время периодических дождей, город расползается в разные стороны, так что жильцы с трудом находят развалины своих жилищ. Дома разбросаны довольно живописно, окружены садиками, за которыми мало надо уходу: растут себе по милости благодатного климата и периодических дождей; на улицах чисто, на единственной площади просторно; Голубой Нил у самых стен, Белый — на виду. Словом, Картум, после Каира [116] и Александрии, едва ди не лучший город в Египте. В нем считают до 18,000 жителей и бесчисленное множество голубей...

Едва причалили мы к берегу, как явились к нам по обыкновению турецкие власти; они приглашали переехать с барки в город на отдых. Отдых нам был нужен, потому что мы в течении целого месяца пути нигде не останавливались; притом же, если неудобство, то простор верно есть в доме, а барочная жизнь свернула нас в бараний рог, съежила как сухую губку, и самые дела требовали ближайшего надзора. Здесь должны мы были пополнить нашу экспедицию и взять то, что забыто было генерал-губернатором, дожидавшим нас в земле негров; надо было так же предуведомить его о сборном пункте, хотя это нелегко было сделать, потому что нас разделяли около месяца пути и множество различных препятствий.

Нам отвели лучшее помещение в городе. Между ходами и переходами, крытыми и открытыми, составлявшими один обширный двор, было запутано несколько домов: мы избрали тот, который стоял уединенней и глядел в сад: это был гарем прежнего владельца. Глиняные стены, глиняные диваны, глиняный пол, — вот вся роскошь помещения. Вскоре однако принесли кое-какую мебель, обмели пыль, стены и пол полили водою до того, что образовалась грязь, и стало прохладно и просторно, и мы были совершенно довольны, особенно когда толпа различных властей и служителей наконец оставила нас одних.

Еще на дагабии посетили нас миссионеры папской пропаганды, приехавшие сюда за несколько недель до нас. Они состояли под начальством епископа Кацолани, по тот сам находился под начальством иезуита Рилло, человека слишком известного в католическом мире, не столько как ректора школы пропаганды, сколько по религиозному и политическому влиянию...

Это был человек лет пятидесяти, худой, бледный: климат Судана уже оказал на него свое разрушительное действие. Только глаза Рилло горели, обличая весь пыл внутренней жизни. Он умен и красноречив... Рилло выбирал место для колонии; ему хотелось поселиться на границе Абиссинии и Судана, а не в центре негров, и он располагал было послать со мною своих миссионеров в Физоглу... Любопытно знать, к чему поведет это более политико-коммерческое, чем религиозное предприятие. Невольно вспомнил я встречу с архимандритом Макарием у Телецкого озера, в глубине Сибири, в дичи, в трущобе, окруженного своею преобразованною паствой... [117]

Тот был преисполнен высокой идеей обращения идолопоклонников в христианство, и только одною этой идеей; у Рилло много других замыслов, в число которых если и входит религиозная мысль, то только стороной, как средство, а не цель... Тот молился и убеждал, указывая на небо; этот увлекает, указывая на папу. Рилло вероятно прочтет эти строки, — он очень хорошо знает наш язык и нашу литературу.

Сенаар и Кордофан завоеваны первоначально Измаил-пашей, старшим сыном Мегемет-Али, в 1820 году; после трагической смерти завоевателя весь восточный Судан восстал; но зять вице-короля, известный своим злодейством — Дефтердар, прошел по нем с мечем и огнем, по праву возмездия, и Сенаар, а за ним и Кордофан, разоренные и опустошенные, опять присоединены к Египту. Если верить преданию, которое мы спешим сохранить для истории Судана, и немногим темным указаниям древних, Сенаар составлял древнюю Макробею времен Камбиза. После него владели Сенааром десять цариц и двенадцать царей. Потом явились арабы из Геджаса. Наконец фунги с берегов Белого Нила: это было уже в 890 году эгиры, или в 1484 нашей эры. После решительной победы у Арбагой, они овладели всем полуостровом, образуемым Белым и Голубым Нилом, и основали новое, огромное царство. Фунги, по очерку лица и языку, кажется, несомненно принадлежат к племени негров-шилук, живущих по Белому Нилу. Фунги значит завоеватели, и вероятно приняли это название по завоевании Судана или части королевства Бурум, куда они проникли еще прежде того. Они владели до самой Уади-Гальфы на севере; на юге, как и ныньче, границы восточного Судана исчезают в более или менее покоренных племенах негров. Первый владетель из племени фунги был Амара-ду, который царствовал 42 года; за ним следовали двадцать девять других, ознаменовавших себя большею частию одними битвами с различными племенами. Последний был Бади, сын Табли; при нем Измаил-паша покорил Сенаар.

Главное правление Мегемет-Али сначала кочевало из города в город, смотря по вкусу генерал-губернатора. Оно было в Сенааре, столице фунгов, в Уад-Медине, основанной Измаил-пашей, в Кордофане, и наконец, лет пятнадцать тому назад, Хошруд-паша выстроил Картум и перенес туда главное управление.

10/22 февраля мы оставили Картум. Обгибая находящийся против него остров, мы увидели на нем несколько десятков крокодилов, лежащих на солнце с открытою пастью, наслаждающихся [118] кейфом. Отсюда вверх по Нилу их чрезвычайно много, но таких, что пожирают людей, мало: они на перечете. Например, в нынешнем году явился у самого Картума; у Уад-Медины лет десять живет крокодил, который в течении каждого лета похищает несколько человек. Есть у Камлина и еще кое-где. Там принимают против них некоторые предосторожности, но в других местах жители не обращают на крокодилов и малейшего внимания: купаются и переплывают Нил в виду их.

Вот одно из самых крокодильских ухищрений: после нежностей любви, самой исступленной, самец, будто по рассеянность, оставляет свою дражайшую подругу; изнеможенная, она никак не может подняться сама, бьется и терзается на песке, а крокодил, говорят, издалека наслаждается ее мучениями, пока туземцы не увидят жертвы и не убьют ее.

Местами берега Нила покрыты стадами верблюдов и баранов: вещь невиданная в Египте, где один буйвол или верблюд уже составляет богатство феллаха. Стада эти принадлежат арабам-бедуинам, которые каждые два-три дня пригоняют их к Нилу на водопой: они и баранов приучали терпеть и переносить жажду.

Берега, поросшие tamarix, ивой, акацией гумифора и множеством ползущих растений, становятся диче и диче. Мы видели стада серн и диких ослов, приходивших к водопою. Дикие ослы красивей домашних: они гибки, на высоких ногах; только уши, ослиные уши, безобразят их.

Бахр-эль-азрак, Голубой Нил, быстрее настоящего Нала: он протекает три и даже 3 _1/4 версты в час, теперь, когда воды низки; Нил я измерял месяц тому назад: воды были выше; быстрота его 2 _3/4 версты в час. Голубой Нил чист, светел, воду не нужно отстаивать и очищать, как воду Нила: она и без того прозрачна.

Нильская вода, как известно, самая легкая в свете; она почти не содержит посторонних веществ и, отстоенная от своего неизбежного ила, может употребляться в аптеках вместо дистилированной. Во дворце султана, в Канстантинополе, говорят, не употребляют другой воды, кроме нильской.

Поздно вечером приостановились мы у деревни Сабо. С полчаса от берега находятся развалины Сабо, которые приписывают многие, несправедливо, христианскому городу. Открытый случайно в прошлом году овен с гиероглифами на цоколе и капители колон опровергают это предположение; жаль, что ученый Лепсиус не видал последних открытий. [119]

Попутный ветер нес быстро нашу маленькую флотилию по волнам Голубого Нила, на которых в первый раз развивался русский флаг. На другой день мы проехали Камлин, единственную фабрику в Судане. Здесь делают мыло, ром и сахар; ныньче фабрика в плохом состоянии, потому что и прежний владелец ее, Ахмет-паша и мастер, немец Бауэр, умерли, — первый, как мы уже сказали, от яда, второй — от местной лихорадки. Этим обыкновенно оканчиваются здесь все предприятия, потому что продолжать их некому. Осталось от Бауэра несколько свиней, которые, несмотря на нетерпимость магометанского закона к этим бедным животным, живут себе и жиреют, потому что барбаринам ни до какого закона нет дела.

Реку Рагат нашли мы без воды.

В три с половиною дня приехали мы в Уад-Медину, несмотря на то, что беспрестанно садились на мель. Уад-Медина — город; в нем тысячи четыре жителей, в том числе 1,200 солдат. Дни за четыре до нашего приезда, негры составили было заговор убить всех белых, то есть разноцветных, и удалиться в свои горы; но, несмотря на то, что в гарнизоне было до 1,000 черных и только 200 человек арабов, турок и пр., заговор не удался. Это уже не первая попытка к возмущению невольников, но до сих пор все их замыслы кончались несколькими побегами и убийствами. Когда подумаешь однако, что из всей армии Судана едва ли 1/5 часть египтян, турок и черкесов, и те мрут здесь, как мухи, от действия климата, то невольно призадумаешься над этим унижением туземцов перед пришельцами, которое одинаково проявляется повсюду — в Индии, в Африке, в Америке... Как будто состояние невольничества само собою убивает всю нравственную силу невольников.

Рано утром отправились мы из Уад-Медины (Уад-Модейна на картах). Отмели Нила покрыты дичью: журавли мириадами тянулись с юга на север, улетая от периодических дождей и летних жаров. Ночью нельзя было спать от их крику, если случалось приставать в том месте, где они избирали себе ночлег; на берегу, в кустарниках, множество пентад, что называется у нас цесарскими курицами, которые составляли для нас вкусное жаркое. Стада обезьян забавляли всех своими кривляньями и нелепыми скачками: они, кажется, дразнили нас. Здесь странный способ ловить обезьян: ставят под деревом большой жбан с пивом, подбавляя в него меду; обезьяны с жадностию кидаются на лакомство, пьянеют, дерутся, буйствуют и наконец, полусонные, валятся с дерева наземь, где их берут руками. За пиастр, [120] (шесть копеек серебром), дают обезьяну на выбор. Нельзя описать их изумления, досады, гнева, когда, потом, они просыпаются в неволе; но очень скоро делаются ручными.

Вечером того же дня проехали мы мимо Диндир (Дендер на картах), довольно значительной реки.

Между Уад-Мединой и Сенааром много львов. Года три тому, около деревни Сабиллы, они напали на маленький караван, состоявший из шести, семи ослов и пяти человек и истерзали людей и ослов.

Опять на мель. Мы вышли на берег против деревни Сабадулеб. Какая природа! какая разительная противоположность с Египтом. Здесь все дичь; в Египте не увидишь дикой травки, здесь трава что камыш; правда, все поблекло и высохло, но это в ожидании периодических дождей. Дикие яблони, набек, sisixusspina christi, акации различных родов и tamarix у опушки до того покрыты лианами, диким виноградником и всякими ползущими растениями, что под ними сидишь как под сводом; и действительно, тут живут люди без всякого другого крова; инде разве несколько пучков травы, скученных вместе, служат стеною с наветренной стороны. И какие люди, и как живут! Между множеством обезьян, населяющих леса и толпящихся около этих жилищ, их не отличишь издали. Как хорошо здесь, особенно после пустынь Нубии и единообразной природы Египта, у которой все взяли, все вымучили, что могла она дать, как возьмут потом все у ее людей, где везде восстание природы на человека, на жалкого феллаха, который не знает против кого обороняться, — против натиску ли песку, против палящего солнца, или против нападков мамура и приставов. Тут человека не теснят к Нилу ливийские или аравийские горы, ливийские или аравийские пески: ему везде жилье, места сколько хочешь; природа раскинулась широко; станет места и человеку и диким зверям, и мириадам птиц, и всяким гадам, которые населяют эти леса, — еще самое меньшее пространство занимает человек. Какое разнообразие произрастений, какое необыкновенное обилие птиц, какие собрания привезем мы для кабинетов! Здесь мы видели новых колибри; попугаев множество.

Не все впрочем жители кочуют в лесах. Правительство заботится соединить берберинов в деревни, иначе их не найдешь для сбора податей; и пожалуй иные ускользнут от них. Действительно, в этой чаще ничто не предвещает жилища человека, и если наткнешься на него, то совершенно неожиданно. [121]

У некоторых есть посевы табаку, хлопчатнику; но поливания не употребляют. Сакии за Картумом попадаются редко, а к Сенаару совершенно исчезают. Их плачевный вой, их тяжелый ход не мучат вас более. Жители сеют во время периодических дождей и собирают после них. Остальное время ничего не делают.

Да, здесь дышешь легко, свободно. Полдневный жар не чувствуется так сильно в этой густой чаще. Мы пробыли под тенью яблонь, пока люди возились около барки; только змеи и скорпионы пугали нас иногда. Быстро наставшая ночь, близкий вой гиены и рев льва заставили нас воротиться на дагабию. Кстати о гиене: мы видели здесь особый вид ее, довольно редкий, с белыми полосами через спину.

18 февраля (2 марта п. ст.) мы опять провозились на отмелях. К вечеру пристали было к берегу, вдруг раздалось вблизи рычанье льва; на голос его отозвался другой, наконец третий, и все ближе и ближе, мелькала даже тень одного из них в темноте. Рейс хотел отчалить, но некоторые из наших были на берегу, и мы очень боялись за них; наконец, в противоположном краю показались рядком бредущие в воде люди: это были наши. Они слышали рев львов так же близко, как и мы, и решились обойти их водою, рискуя наткнуться дорогою на крокодилов: видимая опасность страшнее.

На другой день я оставил барку на мели и пешком дошел до Сенаара; было часа три пути.

Сенаар, как я уже заметил, основан предшественниками нынешних владетелей, фунги; здесь имели местопребывание короли, и, по имени города, все обширное владение их называлось сенаарским; туземцы и ныньче называют пространство между Белыми и Голубым Нилом — Сенаарским полуостровом, название более правильное, которое мы так же примем. Название Восточного Судана, обнимающего и это пространство и Кордофан и часть других земель Мегемет-Али, так же как название Судана вообще, которое придают на наших картах почти всей внутренней Африки, принято в слишком обширном смысле и не соответствует своему значению. Нынешнее разделение провинций Мегемет-Али ничего здесь не значит, потому что оно зависит совершенно от его произвола, от большей или меньшей доверенности к лигам, управляющим ими, и многих других случайностей; главное в этом случае характер страны, родовое происхождение народа и естественное разграничение. [122]

Город Сенаар был прежде велик. При фунгах в нем, говорят, было до 25,000 жителей; еще после завоевания Измаил-Паши оставалось до 9,000, как свидетельствует Кальо; но с тех пор, как турки перенесли главное управление в Картум, Сенаар совсем упал; в нем теперь едва ли 5,000 жителей, не исключая и солдат. Торговля с Абиссинией упала, народ обеднел.

По определению Кальо, Сенаар находится под 13° 36' 51'' с. ш.; по моему — под 13° 40' 2'' и 31° 24' 34'' в.д.; на картах положение его означено различно.

Е. КОВАЛЕВСКИЙ.

Текст воспроизведен по изданию: Из путешествия во внутреннюю Африку // Современник, № 2. 1849