Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

КОВАЛЕВСКИЙ Е. П.

ПУТЕШЕСТВИЕ BO ВНУТРЕННЮЮ АФРИКУ

ЧАСТЬ II.

Глава V.

Вторая экспедиция в горы.

Опять белая лошадь с колокольчиком ва шее и на ней нечто в роде головки, искривленной, изломанной, или обезьяны, но менее всего похожее на человека; опять пуки копий и ряды штыков за ним; опять черные тела, черные лица, черные ноги, с белыми лохмотьями повыше колен, так что издали, между деревьями, можно принять наш черномазый отряд за стадо журавлей; опять чаща, и на этот раз непроходимая, потому что мы, желая сократить путь, решились идти на прямик, направляясь от горы до горы, без дороги, без тропы, как говорится, на глаз, неся провизию за плечами; акации и терн всевозможных родов, колючки разных видов, созданные именно для того, чтобы рвать платье, а за неимением его, кожу людей, загнутые в виде удочки, казалось только ждали нас, и нападая с удивительным ожесточением, впивались до костей в тело. На этот раз, однако, было отличие: солнце, к удивлению нашему, не показывалось на небе, которое было заволочено отовсюду тучами, но где бы оно в ту пору ни было, по-видимому, не забывало [198] живущих под ним, и тешилось нашими страданиями; воздух был душен и тяжел.

Опять та же дорогая спутница, замзамия, о бок со мною, на луке седла; опять тот же неизменный ординарец, верный негр, из Гуле, опять те же юз-баши и бим-баши, то сменяющиеся с караула, то вступающие в авангард и почтенная фигура Гассан-эфенди, старшого из баталионных командиров; опять тот же марш, «Мальбруг в поход поехал», приглашал и нас к выступлению в поход, а голос доктора, всегда суетливого и опаздывающего, покрывал трубный голос марша. Но теперь прибавилась для солдат новая забота на ночлегах: дело тукулей, потому что рашаш, первые периодические дожди начались; они непродолжительны: недели две три; за ними уже следует хариф — время постоянных и проливных дождей в течении четырех месяцев, которое опять заключается месяцем перемежающихся дождей.

На первый ночлег мы пришли поздно, и не желая утомлять солдат, не поставили тукулей, но часа в два ночи были пробуждены ливнем, упадавшим на пас. Натянув на себя ковер и поддерживая то тою, то другою рукой середину его снутри, чтобы сколько-нибудь образовать скат воды, я, от нечего делать, размышлял, на что похоже положение человека, задыхающегося в таком тесном пространстве? похоже на то, если бы его, живого, заключили в гроб, опустили в могилу, зарыли.... ужасно. Чтобы поскорей освободиться от этой мысли и убедиться в противном, я решился было выглянуть из-под своего заключения: меня обдало дождем, и я поспешил скорее скрыться. Кажется небо [199] не выдержит тяжелых туч, которые висели на нем, и обвалится на землю....

Между тем, мне угрожала другая беда: намокнувший ковер тяжелел все больше и больше; я едва сдерживал его над собою; руки ясно ощущали влажность его с внутренней стороны; наконец, несколько капель пробилось сквозь него; дорога была проложена; целый ручей угрожал мне, я опять высунул голову: темно, дождя нет, а шум и плеск в лужах слышались ясно: что случилось? Солдатики устроили надо мною род палатки из всякого хлама; такое внимание со стороны черного человечества мне было особенно приятно. Впрочем, это не в первый раз я испытывал заботливость о себе солдат и офицеров. Они, будто понимали, каково было в этой экспедиции мне, жителю Севера, когда они сами довольно таки терпели под раскаленным небом, при таких трудных переходах.

Поутру дождь стал стихать: вышедши из-под навеса, я был поражен пестротою лагеря, и в обыкновенное время представлявшего мало стройности и гармонии. Цепь часовых разумеется была неподвижна, но остальные, большею частию нагие, толпились вокруг огней в разных положениях, просушивая платье, подшучивая друг над другом; хохот раздавался отовсюду, как будто ничего небывало. Арабы-вожатые поступили благоразумнее всех. Как скоро начался дождь, они сняли с себя фереды, единственное их одеяние, и просидели на них, нагие, всю ночь; когда дождь прошел, они обсушились, обогрелись и оделись в совершенно сухое платье, между тем, как даже мы не вмели сухого белья, чтоб переодеться, потому что все наши вещи были насквозь измочены. [200]

Только к десяти часам могли мы несколько обсушиться и снялись с лагеря. На земле уже не оставалось следов дождя, как не силен он был: это был третий дождь в нынешнее лето, и земля, иссякшая, истлевшая, поглотила его, как каплю. Только хоры, ложбины, еще точили тоненькие струи; к вечеру и тут уже не было воды.

Мы несколько раз переходили через хор Гасса, на котором провели такую неприятную ночь, и хор Бельме, куда впадает Гасса. Дорога была чрезвычайно трудна; хоть у нас и было несколько ослов, но мы шли большею частию пешком, то спускаясь с горы, то подымаясь по камням и обвалам на гору. В полдень мы достигли Соды.

Горы Сода были очень населены,— исключительно неграми Берта, никого к себе не принимавшими из посторонних племен, а особенно арабов; они отличались дикостию и храбростию; никому не было прохода мимо их, только бы по силам были проходившие; соседи много терпели; но в прошлом году, гакум-дар напал ва Соду; три дня бил жителей и жег жилища, на четвертый день ушел, оставив после себя одно пожарище в уведя до тысячи уцелевших негров в неволю; солдатам, однако, тоже досталось. Негры скрылись в пещерах, которых много в горах Соды, и отсюда нападали нечаянно на солдат, беспечно занимавшихся грабежом. Осажденные в пещерах, они убивали друг друга, чтоб не достаться в руки победителю, или предавали себя голодной смерти; только застигнутые врасплох сдавались в неволю. Женщины, которых уже вели солдаты, как свою [201] собственность, нападали на них нечаянно, и часто, сцепившись, кидались с утеса вниз, увлекая за собою и врага.

Теперь на Соде осталось мало жителей, едва ли две тысячи и те уцелели, потому что успели убежать до нападения гакум-дара. Они платят египетскому правительству дань золотом и невольниками. Мелек, предуведомленный о приходе отряда явился к нам; негры, собравшись в кучу на самой верхушке веры, с кучками копий на плечах, ожидали, чем кончится это свидание. С мелевом было несколько невольников, и тут мы, в первый раз, увидели людей, выкрашенных с ног до головы в красный цвет: волосы и даже брови были красны. Бедные люди! Они хотели подделаться хотя под цвет полуаристократический: о белом уже и мечтать не смели. У негров есть поверье, что некогда и они были белы: но солнце, которому большая часть. из них поклоняется, за что-то разгневалось и пожгло их; с тех пор они стали черны, как обгорелая головня.

Мелек или мек и его спутники, за несколько шагов до нас, кинулись наземь и целовали ее; потом, приблизившись, простерли вверх руки, как бы защищаясь от сильного блеска солнца, обдававшего их, и потупив глаза, остановились; эти движения, эти позы были чрезвычайно театральны в грациозны. Наши негры, конечно, не воображали, что они представляли нам живую картину поклонения пленников Рамзесу и другим фараонам, картину, повторение которой мы так часто видели, на оставшихся памятниках древнего Египта.

Два пика Родока, которые мы уже столько раз видели, и из Бени-Шонглу, и с Тумата, представлявшиеся то едва заметными, подобно перистым облакам [202] на горизонте, пятнами, то очерченными алой чертой, то бледными, то синими, по мере приближения к ним или отдаления от них,— теперь принимали все более и более определительные формы и рисовались на светлом горизонте грозно, величаво.

Мы остановились на ночлег у подошвы Фадоги. Фадога в связи с горами Бени-Шанглу, Синже, или Синге, Радока и наконец Дуля; все они составляют правильный, возвышенный кряж между Голубым и Белым Нилом, в Восточном Судане, или так называемом Сенаарском полуострове. Гряда гор идет с юга на северо-восток, далеко не доходя до Картума. Из этого кряжа берут свое начало реки, текущие с одной стороны в Тумат, с другой — в Белый Нил.

Народонаселение становится гуще и гуще, по мере удаления от владений Мегемет-Али, неприступности гор и уклонения на запад от Галла. Растительность все сильнее и сильнее. Чего не встретили мы здесь в диком виде! Дикие бананы достигают необыкновенных размеров, но плоды их, тоже огромные, не так вкусны, в них много семян. У пребрежья хоров жесминные деревья в рост нашей яблони; жесмин всегда в цвету, листья он теряет, но без цветов я его не видел; далеко слышится запах его в душной, раскаленной атмосфере. Дикий виноград, дикие сливы, деревья, вроде абрикосовых; гигантские баобабы, (adansonia digitata) sterculia setigera, что называют арабы терту, сикоморы разных видов, Euphorbia, bauchinia, Calastrus decolor (род крушины), черное дерево (dyospyros ebenos), и много других фруктовых, ползущих и лиановых деревьев и растений, сквозь чащу которых мы продирались. Какое удивительное разнообразие, [203] какая гигантская сила растительности! Здесь, между прочим, в горах есть дикий картофель. В своем первобытном состоянии, он ядовит, но пересаженный, теряет ядовитость, и все жители гор употребляют его в пищу; он также достигает чрезвычайных размеров, до 15 фунтов в одной картофелине. Другой род так называемого здесь картофеля, непохож вкусом на обыкновенный картофель; ростки он пускает такие же, (цвету мы не видали), но плод иной; величиной меньше нашего картофеля, вкусом похож на каштан. Я привез с собою несколько картофелин того и другого вида; не знаю, привьется ли он в нашей холодной почве? Спаржа превосходная.

Боже, что за природа, что за роскошь! Когда мы шли в Дуль,— это было в половине апреля,— на пути все было пожжено солнцем, всесокрушающим и всесозидающим в здешнем крае; когда возвращались,— это было через неделю, после проливных дождей, — все преобразовалось!...

Вы сейчас видели, кого и что мы нашли здесь, и после этого внутреннюю Африку считают иные пустынною, внутреннюю Африку, где человек, не вспахивая, не сея, может питаться от плодов земных. Я не вычислил вам и части тех плодов, тех корней и листьев, которыми негры питаются. Я привез с собою почти все, что мог собрать в разные времена года. Может быть у вас, в южной Россия, кое-что и примется.

И действительно, во мере приближения к экватору, народонаселение приметно увеличивается. По собранным мною сведениям, также точно ниспускается оно от экватора, по ту сторону его, уменьшаясь постепенно; в пределах периодических дождей, где изумительная растительность представляет все средства для скудной жизни негра, население не может перевестись; человек тут живет без всякого труда, без всяких усилий; так почему же ему не жить? К жару, к лучам жгучего солнца привыкают; и конечно, гораздо легче привыкнуть к ним, чем в нашим 30° мороза по Реомюру. В африканской душной атмосфере все-таки есть нега, роскошь, если не обязан работать. У нас кровь стынет от холоду. Я очень страдал в Судане от 40° жару по Реомюру, но, помнится, еще больше терпел на походе, в хивинской экспедиции, когда ртутный термометр Реомюра не показывал больше градусов, потому что ртуть мерзла.

Почему, повторяю, не жить здесь негру, когда он может иметь больше, чем ему нужно; самым ничтожным трудом, в неделю-другую работы во время дождей, он добывает столько золота, сколько нужно для того, чтобы приобресть десяток копий или ожерелья для украшения его и нагой жены. Обижают его два врага: образованные соседи, которые гоняются за неграми, как за зверями, добывая себе невольников и почти полгода продолжающиеся, проливные дожди, от которых нельзя укрыться в утлом тукуле; да еще забота, где достать воды; она, впрочем, непродолжительна, потому что, после периодических дождей, месяца три остается вода в хорах и пещерах. Некоторые племена негров устроили цитерны, в которых вода держится круглый год; другие перебиваются кое-как, т. е. привозят ее издалека, из тех хоров, где всегда есть вода под песком, или отнимают у соседей, более предусмотрительных или, наконец, пьют горько-соленоватую воду, добываемую посредством неглубоких колодцев. [205]

Глава VI.

Джебель Дуль. Как веселятся в Дуле.

Шейх Ибрагим водил нас с горы на гору, колесил, сколько мог, на одном месте, желая показать наш отряд неграм и выставить перед ними важность своей особы, которая, по произволу, распоряжается войском, а между тем обделывал свои делишки через мелеков. Выведенный, наконец, из терпения проделками этого арабского еврея, я велел взять его под стражу. Надо было видеть, как вступились за его честь прочие арабы-вожатые; но я оставался непреклонным и взял в вожатые негра, из туземцев, который повел нас в цели прямо, как по струне.

Вскоре спустились на широкий хор, Дуль. Он уже течет на запад, впадает в Соббат, а Соббат в Белый Нил. Далее, на лево, возвышалась около 3,500 футов гора Дуль, па право, Курмук-уе-Зереб, перед нами, прямо, гряда менее возвышенных гор.

Между этими горами, на плоской возвышенности, указали нам крепость Дуль, единственную в этом крае, но мы еще ничего не видели. Вскоре, из-за горы показалась толпа всадников, в богатых албанских платьях, за ними несколько негров-скороходов, [206] впереди два лихих наездника, на прекрасных арабских лошадях. Это был Осман-бей, начальник крепости и Омар-ага, начальник арнаутов, составлявших гарнизон в крепости. Боже мой, сколько воспоминаний пробудилось при виде этих людей! Давно ли, кажется, там, в других горах, венчали верхушки пиков люди, ничем не отличавшиеся от них ни по наряду, ни по вооружению, и ждали меня, и рады были моему приезду, и по моему движению следовали за мною.... Давно ли.... а как это было далеко.... как все изменилось. И теперь, эти люди выехали во мне на встречу; но они смотрят с удивлением, совсем отвыкнув видеть белых людей в своем заточении; они отяжелели, опустились в праздности! Гарнизон вымирает на половину в год и окончательно в два года. Старые албанцы почти все повымерли: кажется, того и хотело правительство, пославшее их сюда. Они часто беспокоили его не слишком деликатным требованием своего жалованья. Новобранцы отовсюду; это уже дело начальника арнаутов: не станет у него людей,— отнимут власть, а с нею и жалованье. Зато Омар-ага и неразборчив ни в выборе людей, ни в употреблении средств. Тут у него и татарин, бежавший с Прута, и босняк, и далматинец; тут и серб, и черногорец, и турок, и грек, большая часть бежавших от разных преследовании из своего отечества или сорвавшихся с виселицы.

Но Омар-ага, тот самый Омар-ага, который, по словам Шлечера, в присутствии гостей, за обедом, застрелил генерал-губернатора Судана, по приказанию вице-короля, Омар-ага, родившийся на границе Черногории и Албании, совершенный тип этих земель, [207] сродственных между собою не по одному костюму обитателей,— решительный, отважный, всегда веселый, не смотря на свое горькое положение в этой политической ссылке, выпивающий по штофу водки ва обедом и по штофу за ужином, Омар-ага живо напомнил собою старых моих приятелей; многих знал он лично и говорил об них с увлечением.... говорил о чете, о побратимстве, о голых утесах своей страны, о Скутаре, который называл Скадром, как и все мы называли его некогда, о владыке, о наших экспедициях.... О, какое счастливое то было время! Оно уже не повторится более. Тогда мне было 25 лет, а владыке Черногории 21; тогда мы смело стремились к цели, слепо веровали в славянское авось, и это авось слепо служило нам.... Теперь мы ходим робко, осторожно, ощупывая, высматривая каждый шаг… а далеко ли уйдешь таким путем!... уж конечно не предки наши выдумали поговорку «тише едешь, дале будешь»; она заимствована от немцев (Eile mit Weile).

Какая крепость Дуль! Вокруг — неглубокий ров, да колючий плетень, да две пушченки у ворот,— вот весь его, несокрушимый для негров оплот. Внутри укрепления чисто. Между множеством тукулей — несколько домиков, сбитых из глины, выбеленных на-чисто с соломенною крышею, которые напоминали мне наши малороссийские хаты.... Передо мною мелькали сербские свитки; Осман-бей потчивал ракией; все это наше, родное, славянское, все это очень тешило меня. Смейтесь, смейтесь! Но перенес бы я вас во внутренность Африки, и показал бы что-нибудь, кого-нибудь, кто бы так сильно напомнил прошедшее, если прошедшее оставило в вас хоть одно воспоминание, если у вас [208] есть родина,— посмотрел бы я тогда выражение вашего лица, послушал бы я вас тогда. Конечно, теперь, когда вы покойно курите свою сигару дома, вам покажутся смешными мои возгласы.

Дуль построен лет шесть тому, все с тою же господствующею здесь целию, которая одна заставляет прибегать ко всевозможным издержкам, и самым безрассудным предположениям. Эта цель — золото, демон, мучивший вице-короля, не дававший покоя правителям Судана в течении двадцати лет. Золота, как водится, не оказалось, или оказалось в таком количестве, что не окупало и двадцатой доли расходов на содержание гарнизона. За дело никак не умели приняться и оставались при одних тщетных усилиях, надеждах и бесполезных тратах. Между тем гарнизон, окруженный неприязненными неграми, удаленный от владений Мегемет-Али терпел сильный недостаток в жизненных средствах. Скорбут и лихорадки уничтожали его быстро. Мегемет-Али не переставал высылать людей и, несмотря на все представления генерал-губернатора, оставался не преклонным и строго наказывал держаться в Дуле и искать золота. Дело в том, что он вычитал в какой-то старой арабской рукописи, хранящейся в одной из каирских мечетей, что фараоны получили несколько бочек золота, именно из Дуля, по его соображениям. Об этом он и мне говорил. Если какая идея западет в голову Мегемет-Али, то он уже ее не оставит, и преследует с удивительным постоянством и терпением; доказательством могут служить важные памятники его правления — бараж Нила, открытие золотых россыпей, прорытие канала Махмудие, завоевание Судана и др. Чего не стоили ему эти [209] предприятия, считавшиеся невыполнимыми; но он превозмог все препятствия и достиг своей цели. Теперь уже нельзя сомневаться в успехе запруды Нила и распространении золотого производства (К несчастию, смерть Ибрагим-паши и бедственное положение Мегемет-Али заставляют сильно сомневаться в поддержании огромных предприятий преобразователя Египта); золотопромывальная фабрика действует даже под руководством арабов очень хорошо, золото получается ежедневно, его не скроешь, не создашь одним воображением. Бараж приводится к концу под руководством Мужуль-бея; мы опишем это гигантское предприятие в своем месте. Только одно совершенное невежество или политические перевороты могут сокрушить славные дела правления Мегемет-Али.

И в самый Дуль проникли следы цивилизации: на огороде Осман-бея, мы видели плуговую упряжку, живо напоминавшую распашку земель древнего и нынешнего [210] Египта: верблюд и буйвол, а далее, буйвол и корова, тащили деревянный резец, который едва чертил землю, не проникая в глубь ее и на вершок.

Вице-король поручил мне исследовать местность Джебель-Дуля, и если нет золота, то вывести гарнизон. Вследствие чего меня ожидали здесь, как освободителя. Я принялся за дело в тот же день, как приехал, и хорошо сделал, потому что на третий день, с вечера, начал идти дождь, в ночи разошелся, и стал лить ливнем; гром не умолкал, перекатываясь с горы на гору, или разражался, будто над головой, потрясая бедные наши домики, как тростники; молния полосила по небу, не стихая; только к обеду другого дня гроза унялась. И это еще рашаш; воображаю, что такое называется у них настоящий хариф! Хор-Доль, в котором мы, накануне дождя, не видели и капли воды, превратился в широкую, быстротечную реку, вроде наших второстепенных рек, а вы знаете, каковы у нас второстепенные реки! На улицах ручьи; с гор катились потоки, ниспадали водопады, во впадинах стояли озера. Тут уже было не до занятий; но солнце взошло, еще жарче обыкновенного, и в один день все пришло в прежний порядок, только хор еще не переставал катить между камнями тонкую струю мутной дождевой воды.

Дульские власти давали нам обеды. Обед в Дуле, с музыкою, с различными увеселениями! Обед сам по себе не отличался никакою особенностью; его готовили наши повара, и частию из наших припасов; что же можно было достать в Дуле, при всем желании хозяев угостить нас? Музыка была не турецкая, а албанская; но она шипела, гремела, шумела не хуже турецкой: хорошая музыка! После обеда, напоили пьяным [211] негритенка,— обезьян в Дуле не было,— и тот ломался и кривлялся не хуже обезьяны; после этого позвали двух негров, дали им по кию в руки, и велели драться; когда негры разбили друг другу до крови головы, их уняли, не без труда, однако, потому что, начавши бой по приказанию, они продолжали его по увлечению. Потом, по мановению хозяина, явилось человек пятнадцать невольников, с кандалами на ногах; несчастные едва раздвигали ноги, а между тем, прищелкивая пальцами, в такт звону цепей и припевая, плясали, вероятно, очень забавно, потому что публика тешилась от души. — Что, им нарочно надели кандалы, чтоб ловче было танцевать? спросил я, полагая, не заменяет ли это в Дуле гирлянд балетных танцоров или что-нибудь в этом роде.— Нет, отвечал хозяин: это негры из ближних гор; они постоянно в кандалах, чтоб не убежали.— А этот танец, их природный? — Где им! отвечал с презрением Омар-ага! У меня был ученый мальчик, я в велел ему выучить этих зверей: понятливы; скоро переняли.— Действительно, все их движения, все приемы исполнены были самого грубого цинизма; видно было, что они прошли через школу очень ученого мальчика.

— А что, вы часто потешаетесь таким образом? спросил я Омар-агу.

— Да, почти каждый день. Без того, Бог знает, чтоб с собой сделали! Работ никаких нет; гарнизонная служба — совсем не служба: солдаты только и выходили на похороны товарищей в офицеров, да я запретил: уныние наводит на людей. Семья далеко; Бог знает, что с нею делается! Вестей никаких. Нужно целый отряд конвоя, чтоб пройти к нам [212] невредимо. Раза два, в полгода, заедет сюда, при случае, джеляб, или придет транспорт с хлебом и скотом, да и то, иногда, ничего не узнаешь от заезжих.... Что ж бы стали делать, когда б не потешались вот как теперь.

— А это что?

— Покойники идут! как видите, втихомолку, с одними носильщиками. Бог с ними! оставьте их, продолжал он, видя, что я загляделся на них и отводя меня в сторону. Пускай себе идут своей дорогой.

— Да их что-то много!

— Как видите! каждый вечер по стольку. Скажите же, пожалуйста, эфендине, пускай выведет нас отсюда. Все перемрем.

Правду сказал Осман-бей,— Бог с ними, с покойниками! оставимте их и поплетемся своею дорогой, пока не пришла очередь и вам на вечную боковую. Каковы, однако, потехи! какова жизнь! А сколько людей, у нас особенно, в бесконечной России, людей, которые осуждены на подобную жизнь. Много, много нужно воли, силы характера, терпения, чтоб выдержать эту пытку, продолжительную, чрезвычайно продолжительную, потому что каждый день нужно брать приступом, изжить его минута за минутой, час за часом, и каждая минута, каждый час дадут себе почувствовать, потому что здесь время не летит на крыльях рассеяния в удовольствии, а тянется медленно, похоронною процессией.

Ни Осман-бей, никто из его офицеров не имеют при себе семейства. Турки, вообще, в этом случае очень великодушны и никогда не подвергают своих жен и детей опасностям климата и неприятности всех [213] лишений в отдаленных гарнизонах. Но здесь каждый имеет несколько невольниц, негритянок, и мальчиков. Добывать здесь тех и других так легко: одна удачная охота снабжает гарнизон этим добром. Богатые имеют даже абиссинянок, которые, впрочем, здесь все-таки гораздо дешевле, чем в Каире; очень хорошую можно купить за 200 руб. асс., красавицу за 350 руб.; обыкновенная же стоит от 100 до 150 р. [214]

Глава VII.

Негры.

От источников Тумата, с юго-восточной оконечности Сенаарского полуострова и юго-западной Абиссинии, перенес я вас вперед, на юг, в вершинам, так называемых, Лунных гор, куда стремились все мои желания. Теперь, находясь почти на середине между Белым в Голубым Нилом, на возвышеннейшем пункте Сенаарского полуострова, откуда глаз мой проникает далеко, далеко в страну, уже изведанную мною шаг за шагом, где нога европейца никогда еще не ступала,— отсюда я намерен вам представить Сенаарский полуостров во всем его пространстве.

На севере, из-за пологих отрогов Туматского кряжа, подымается отдельно Гули, одна из высочайших гор Сенаарского полуострова; по резкому очертанию ее на синем горизонте, можно догадаться о ее гранитном образовании, в чем я впоследствии вполне убедился. Гули, в числе некоторых других гор, со всеми обитаемыми на ней неграми, принадлежит Идрис-Адлану в роде ленного владения, и составляет его постоянную резиденцию. Оттуда выслал он к нам гонцов с приглашением посетить его. Любя от души его зятя, Арбаба, который оказал нам услуги, я бы [215] охотно согласился на приглашение; но дожди настигали нас: надо было думать только о том, как убраться из гор. За Гули ничего не видно. Тут полуостров сжимается более и более двумя реками и оканчивается у Картума, в углу их соединения. Это большое пространство составляет возвышенную равнину, едва понижающуюся к северу, скудную в воде, за всем тем некогда сильно населенную, ныне довольно пустынную вне бассейна рек. Близкое соседство главного управления ощутительно. На равнине стоят гора Муиль и несколько ощутительных возвышений.

На востоке вдет Туматский кряж, в котором, если не выше, то заметнее всех два гранитных пика Родока; на право от них Синге, Анду, Фаданго; на лево Фадога, Сода, Кассан и на юго-востоке Таби; по ту сторону Тумата, к юго-востоку, горы Фаронья, Фалогут и Фазангору. Далее на востоке, можно было отличить синие горы Абиссинии, но, конечно, не столь явственно, как с вершин Тумата.

На юге видны были большая часть тех гор, к которым мы близки были с вершин Тумата; только некоторые из них выдавались на горизонте своими сланцеватыми ребрами, вместо гранитных валунов, которые видны со стороны Тумата; другие, прежде казавшиеся отдельными, теперь совпадали с главным хребтом, иные скрывались, другие выдвигались вперед, и вообще все виднелись неопределительнее, гораздо дальше, но по некоторым резким линиям и очертаниям, нельзя было не узнать старых знакомых.

Дальше всего горизонт открывался на юго-востоке и востоке. Тут, за несколько часов, может быть за день от Дуля, позади гор Курмук-уе-Зераба, [216] начинается равнина. Очень возвышенная в начале (до 1600 футов), она понижается к востоку и наконец, у берегов Белого Нила, переходит в тундры, поросшие мелким и кривым лесом, страну бедную по растительности, чрезвычайно не здоровую по климату, и за всем тем, как вскоре увидим, очень населенную.

Мы видели край, посмотрим человека, занимающего его.

Коренные обитатели Сенаарского полуострова негры, и древнейшие переселенцы-арабы. Само собою разумеется, в городках и даже в тех деревнях, которые находятся на равнинах, в северной части Сенаара, много пришельцев со всех стран, бежавших из Египта, феллахов, Берберов, в Картуме есть даже Европейцы.

Арабов, главнейших, можно разделить на позднейших выходцев из Геджаса и потомков Израэля, в чем я убеждаюсь более и более. Мы будем говорить о здешних арабах, когда вообще займемся исследованием этого народа. Нынче обратим внимание особенно на негров, древнейших и главнейших обитателей страны.

Трудно назвать все подразделения племен, потому что каждая гора, населенная даже тем же племенем, как соседняя, представляет отличие или в обычаях или в языке; но вот, однако, с трудом собранное мною исчисление всех кажется племен (без подразделений), находящихся на огромном пространстве между Голубым и Белым Нилом. Начну снизу Голубого Нила и потом перейду на Белый Нил.

Джебель-Ауйн, на горе Фазоглу: это помесь арабов с неграми. [217]

Берта распространены чрезвычайно далеко по горам Тумата и впадающим в него рекам; это, после Шелук, самое многочисленное племя; его можно считать в полмиллиона человек. Оно терпит и даже принимает к себе арабов, исключительно занимающихся мелкою торговлей, и сеет дуру.

Эль-Гассани, на Тоби, племя воинственное, не признающее ничьей власти и живущее исключительно набегами на соседних жителей.

Фун, преимущественно на Гули.

Гумус, большею частию на правой стороне Голубого Нила, занимается хлебопашеством.

Гамед, от Россероса вверх, по левую сторону Голубого Нила; оно особенно отличается от других племен тем, что дядя имеет больше власти в семье, чем отец, и распоряжается детьми своей сестры, т. е. продает их по произволу.

Амам, на Ябусе.

За ним следует многочисленное племя Галла, о котором я говорил подробно.

Бурун, за Джебель-Дулем и до Белого Нила, племя жестокое, хищное.

Перейдем на Белый Нил.

Шелуки, преимущественно по левую сторону Нила и на островах; племя многочисленное, которое д'Арно считает в миллион жителей (кажется число это преувеличено). Шелуки живут преимущественно рыбною ловлею и разбоем; очень мало сеют дуры.

Динка занимает места по Нилу, выше шелуков, большею частию в тундрах и болотах, которыми Белый Нил окружен; питается кореньями и зернами [218] болотных трав; ведет торговлю слоновою костью, занимая почти поровну землю со слонами; племя слабое, гадкое с виду, впрочем, довольно воинственное.

Нюери смешивается некоторыми с племенем Динка, но оно отличается языком и обрядами.

Бари занимает уже довольно возвышенные места Нила; племя чрезвычайно рослое, красивое, занимается обработкой железных руд, делает копья, которые расходятся в изобилии между неграми, употребляет луки и намазывает стрелы ядом растительных веществ. Это племя последнее, из известных на юге; оно подразделяется на множество родов, как-то: Шир, Бамбар, Боко и другие.

Есть люди, которые и теперь еще, вслед за Монбодо и Руссо, ставят негра на последней ступени человеческого рода, служащей переходом к породам обезьян; еще недавно видели мы подобное мнение в иностранных периодических изданиях; некоторые, как увидим, в припадке самолюбия и гордости, готовы совсем его сбросить с той лестницы, на верху которой определили место для себя. Вообще, эта градация людей не принадлежит человеку, и не совместна с тем братством, которое заповедано ему словами Евангелия; она только выказывает непреклонный эгоизм и самодовольное заблуждение людей, которые считают себя привилегированной кастой человечества.

Такое мнение возродилось однако же из какого-нибудь источника? должно же оно иметь какие-нибудь основания, когда так упорно держится между людьми? Esquiros (L'histoire des races, par Alphonse Esquiros 1848) утверждает, что само провидение сохраняет некоторые [219] племена под печатью отвержения, чтобы, впоследствии, ввести их в человечество, как новый элемент жизни. Видите ли, все это материал для пользы привилегированного человечества! Но мы уверены, что провидение не имеет надобности прибегать к подобным мерам, осуждая на вечные страдания одну часть людей: оно и без того может обновить старое человечество, ниспосылая ему те нравственные бури, которые нередко очищали мир от продолжительного застоя, те громы, которые пробуждали человека, предупреждая его об опасности. Но отчего же этот жестокий жребий пал именно на негров? Не заключается ли причина этого глубокого унижения народа в нем самом, в том, что сами негры считают себя созданиями низшей породы, как будто отмеченными свыше цветом кожи, и покоряются своему рабству без ропота, как предназначенные к нему? Продолжительным сравнением племен свободных с племенами покоренными чужеземной власти, мы убедились, что это не причина, а следствие постоянного их угнетения людьми другого цвета кожи; подобного рода пример видим в самой Европе, в образованнейшем государстве, на юге Франции, где целое племя Каготов, отверженное в продолжении нескольких веков и угнетенное соседями, низведено до состояния кретинизма.

Утверждают, будто организм негра не совершенен и приближает его скорее к обезьяне, чем к человеку; это обвинение, столь важное, лежащее на огромной частя семьи человеческой, требует рассмотрения, не только исторического, но и физиологического.

Разумеется, указывают на цвет кожи, как на первый пункт этого обвинения. [220]

Действительно, Мальпигиева плева, содержащая в себе окрашивающее вещество нашей кожи и лежащая между кожицей (epidermis) и кожей, у негров черного цвета, но построение ее такое же, как у нас. Вопрос далеко нерешенный: есть ли это влияние климата или врожденное свойство? В противность мнения Обер-Роша (Essai sur l'acclimatement des Europeans dans les pays chauds. Annales d'hygiene publiqne, t. XXXI) утверждающего последнее предположение, мы заметим, что арабы, перенесенные на Сенаарский полуостров, принимают темно-коричневый цвет, который очень мало отличает их от негров. Вообще, опыт показал, что белые племена, перенесенные в жаркий экваториальный климат, переходя из поколения в поколение, даже не соединяясь с другими племенами, наконец принимают цвет кожи, близкий к черному; но негры и на севере не изменяют, или почти не изменяют ее, если не смешиваются посредством браков с белыми; этим объясняется, почему некоторые абиссинские племена, находясь в умеренном климате, остаются постоянно темно-коричневого цвета, а не черного, как несправедливо утверждает Обер-Рош, усиливаясь доказать свое предположение. Предположение это, которое Чельшер (Egypte en 1845, p. 274), со своею обыкновенною легкостию, готов признать за факт состоит в том, что могли первобытно существовать люди белые и черные. Но вот вопрос: какие исторические доводы можно представить в противоположность сказаний, которые с такою точностью подтверждаются местными указаниями? Ровно никаких; между тем, как вопрос физиологический, сам [221] по себе взятый, еще далеко не достиг своего развития и требует многих опытов для пояснения. Мы, обыкновенно, придерживаемся в этом случае одного климатического влияния; но почему знать, нет ли других причин местных или физических, как и должно полагать, препятствующих к переходу черного цвета в белый. Если высшие социальные отношения народа очевидно могут зависеть от влияния местного характера страны, то почему же физическая судьба народа не может определяться природою занимаемой им местности? (См. прекрасную ст. ак. Бэра «О влиянии внешней природы, на социальные отношения отдельных народов и историю человечества», помещенную в карманной книжке для любителей землеведения, изд. Русского Географ. Общества 1848 г.)

Череп негра сжат вверху, а нижняя его челюсть выдается вперед: справедливо; но это не доказательство вышеприведенного заключения; некоторые племена негров, подобно караибам, сжимают голову ребенка, и это, впоследствии, могло перейти в отличие племени; к тому же, не будучи последователями Галля, мы, однако, согласны с аббатом Фрером (Principes de la philosophie de l'histoire, par. M. l'abbe Frere), что нравственное образование имеет некоторое влияние на очертание человеческой головы; но все же количество заключающегося мозга в черепе негра и белого почти одинаково.

Угловатость форм лица стирается только от столкновения с другими народами. У племен, отдельно стоящих, как, например, диких Северной Америки, у наших киргизов и монголов, мы видим выдавшиеся скулы и вообще формы лица угловатые. Понятие о [222] красоте, совершенно условно; предрассудки и навык глаза в этом случае часто вводят нас в заблуждение. Я не считаю себя лишенным изящного вкуса, тем не менее, однако, находил между неграми красавцев. Мы увидим ниже описание их физических свойств.

Говорят, что негры, от рождения, издают от себя неприятный, им одним, да некоторым животным свойственный запах. Странно; но это почти всегдашнее обвинение народа, который хотят унизить, уничтожить: так, с давних времен укоряли в этом же несчастных Каготов, которых постоянным унижением довели до самого жалкого состояния, пока, наконец, законы гражданские не вступились за них (Histoire des races maudites, par. M. Fransicque Michel); укоряют и поныне цыган и евреев. В подтверждение такого обвинения приводят чутье собак, употребляемых для охоты за злополучными неграми. Не говорю о зверском обычае европейских колонистов, упражняющихся в подобном промысле, на который не решится негр, но замечу, что даже и в самом изобретении его мало остроумия; собаку легко приучить по чутью узнавать невольника, потому, что все негры натирают свое тело известным составом жиру. Я знал одного француза, который приучил свою собаку отличать иезуитов и кидаться на них при встрече, это несколько потруднее. Собаки Константинополя знают не только собак, но и людей своего квартала, и не трогают их; в Каире, каждая собака, даже ночью, отличит турка от европейца и кидается на последнего. Утверждают, будто торговцы невольниками, по запаху узнают доброту [223] своего товара (Alphonse Esquiros). Они действительно могли бы в некоторой степени дойти до этого, потому что богатые кладут в жир, которым натираются, некоторые душистые вещества и даже розовое масло, а богатые негры лучше выращены, следовательно, как товар, доброкачественней. Но сколько я не видел торговцев невольниками, ни один из них не довольствовался таким способом при покупке негров, напротив, он подвергал их самому тщательному осмотру, точно опытный ремонтер, покупающий лошадей; в случае соседства доктора, даже посылал за ним, чтобы не ошибиться в покупке. Можем уверить, что негр, взятый ребенком в дом европейца, также чист и опрятен, как европейский слуга: живым доказательством может служить находящийся при мне негр.

Весьма далек я от того, чтобы быть слепым защитником негров; но я защищаю человека, у которого хотят отнять его человеческое достоинство, и выставлю, вместе с тем, все его пороки, как неизбежную принадлежность народа, покинутого, презренного; он менее виноват в своих пороках, чем другие, вполне сознающие их.

Негры вообще сложены очень хорошо; члены их, не знающие никакого принуждения, насилия, развиты правильно, соразмерно; тело, беспрестанно натираемое жиром, имеет гладкую, матовую, как черная лайка, кожу; оно нежно и упруго как у молодой женщины. Мужчины многих племен, особенно живущих ближе к экватору, [224] очень высокого роста; есть между ними настоящие голиафы; толстых, как между неграми, так и между арабами, мне не случалось видеть. Негритянки, переступившие двадцатилетний возраст, большею частию некрасивы; члены их, предоставленные совершенной свободе, под влиянием раскаленного солнца, грубеют; тело и особенно груди опускаются, живот отвисл; но девочки десяти, одиннадцати лет очень грациозны: это период их полного развития. Очень хорошо знаю, что Причард, основываясь на записке Робертона, утверждает, что в женском поле развитие половых органов всюду совершается, относительно возраста, почтя в одно и тоже время, и что человеческие племена, в этом отношении, следуют одному и тому же закону (The natural History of man Lond. 1843, стр. 483 и след.). То, что я сказал, основано на личном моем удостоверении, на месте сделанных наблюдениях и показаниях многих путешественников.

Особенно безобразят негров торчащие вперед зубы и, вследствие того, отвислые губы; причиною этого, как мы заметили, выдавшаяся нижняя челюсть; но зубы, ровные и белые, как будто выточенные из слоновой кости, но влажные, большие черные глаза, и наконец, тихая задумчивость, кротость, отражающаяся в верхней части лица, скрадывают этот недостаток, которые, впрочем, у многих не так ощутителен.

Негры добры по преимуществу и гостеприимны; в противность всем диким племенам, они не злопамятны, и кровомщение у них почти неизвестно; их [225] дурные качества происходят решительно от внутреннего неведения.

Если вы застанете негра врасплох, то превосходство цвета кожи и европейское вооружение заставят его, подобно дикому зверю, кинуться от вас в первую нору; если же он не в силах бежать, то упадет ниц, чтобы не видеть перед собою существа, которого один вид страшен, и уже после вы никак не ободрите его; восприимчивые способности его поражаются быстро; но это инстинктивное чувство страха, общее животному и человеку. Верблюд, при виде льва, дрожит как лист, падает ниц, и, понурив голову в землю, ожидает смерти. Самый смелый человек, будь он белый или черный, невольно останавливается при обаятельном влиянии некоторых змей. Но пойдите к негру с добрым словом и лаской, и вы увидите в нем совсем другого человека. Он чужд первых понятий, первых идей людских, но, развитый под влиянием природы, знает много тайн ее: свойства трав и корней, течение некоторых светил небесных. Негр привык думать и размышлять; вопрос ваш он обнимает быстро; память его светла; скоро выучивается арабскому языку и вообще очень понятен; он находится в состоянии детском, и если доведете его благоразумно, можете из него сделать много доброго. Мы видели, что негры-солдаты не уступают в образовании другим солдатам, а еще каких наставников имеют они? унтер-офицеров — развратных феллахов, а офицеров — безграмотных турков; своему развитию они обязаны доброй природе и врожденным способностям, которые у негров не только не ниже, чем у других людей, но выше, чем у многих. У негра, даже в [226] диком его состоянии, как он не отчужден от всех идей человеческих, вы скорее добьетесь толку, чем у нашего белорусца или у французского мужика, удаленного от большой дороги и города.

Негры имеют темное понятие о Верховном существе; на Голубом Ниле большая часть поклоняется солнцу, луне. На вопрос наш, от чего они не поклоняются существу Высшему, Единому? они отвечали, покажите нам что-нибудь лучше солнца и мы станем ему поклоняться: подобно детям, им надобны видимые предметы обожания. Другие, как Шилук, имеют деревянные куклы в домах, но это скорее их пенаты, их амулеты, которыми они так любят себя окружать; иные делают изображения или, просто, поруби на деревьях и приносят жертвы этим деревьям; наконец, племена Динки, подобно древним египтянам, поклоняются быку; после некоторого торжества, голову избравшего животного с огромными рогами, кладут на расчищенное место в приносят ей жертву.

Все религиозные понятия негров состоят из каких-то темных, отрывчатых преданий, напоминающих во многом египетские религиозные верования. Говорят, на юге от Бурун есть племя негров, которое сохраняет от тления тела умерших одноплеменников, высушивая на солнце и складывая в особые пещеры; даже некоторые травы, употреблявшиеся для бальзамирования, ему известны. Негры вовсе не преданы своим религиозным понятиям и легко отказываются от них; но турки, которые охотятся на них и ловят как зверей, не обращают в свою веру на том основании, что магометанин не может быть рабом. Негры-солдаты все магометане и иные очень ревностные поклонники пророка. [227]

Каждое племя, каждая гора говорит своим особенным языком, и это служит еще больше предметом разъединения негров между собою. Наречия их чрезвычайно бедны; иные умеют считать только до пяти; чтобы выразить шесть, семь и пр. негры говорят: пять и один, пять и два и т. д., дополняя число иногда пальцами, зернами; большая часть не умеет считать дальше десяти; сто, для их понятия, недосягаемая цифра; многие предметы они выражают звукоподражанием; таким образом, на наречии иных, кошка называется няу-няу; собака гау-гау и проч. Чрезвычайно трудно добиться от негров толку о строении их языка; но сколько можно было узнать, кажется, большая часть из них не имеют склонений и многие даже времени глаголов; таким образом, настоящее и прошедшее они выражают одинаково.

Негры живут в плетенных из бамбука тукулях: этот род домов указала им сама природа, как единственный, удобный на время периодических дождей. Болезней между ними мало; знахари лечат довольно удачно. Я взял с собою некоторые из употребляемых ими лекарств, травы и землю. Прививание оспы, первоначально между арабами, известно гораздо прежде, чем в Египте. Амальгамация, также как и продажа золота кольцами, осталась здесь, вероятно, со времени владычества фараонов в Египте, и в том же самом виде, как это изображено на рисунках в древних храмах. Негры живут семействами, почти без всякого различия пола, возраста и даже родства. Пока дети малы, родители, или собственно мать, заботятся о них по животному влечению и наконец, потому что это собственность, которую можно продать. Как скоро сын вырос, [228] между ним и его родителями исчезают все соотношения, и это ведет между прочим к одному из ужасных преступлений, — к убийству старика отца и к истреблению вообще стариков; но спешу прибавить, во-первых, что этот кровавый обычай господствует не у всех негров, и я с совершенною уверенностию могу только назвать племя Бурун, где этот обычай действительно существует; во-вторых, это скорее добровольное самоубийство стариков, на которых действуют более убеждением, чем насилием. Вот как это делается. Выкапывают могилу, глубиной в рост человека; со дна ее проводят в бок нору такой величины, чтобы человек мог свободно улечься. Тогда приводят старика, который, по выражению негров, уже съел весь свой хлеб на этом свете, т. е. не в состоянии сам добывать себе пищу. Закалывают быка, приносят пива, кормят и поят жертву, едят и пьют сами. Когда старив совершенно пьян, ему кладут в рот зерна золота, смотря по богатству и великодушию присутствующих на пиру: это говорят, для того, чтоб было чем заплатить за пропуск на тот свет; потом опускают его в яму, указывают нору, куда несчастный залазит; все это засыпают землей.... и на могиле начинается пляска.... Сын веселится более других, потому что избавился от бремени...

Подобный обычай существовал у древних Цельтов, также на одном из островов Архипелага, Сеосе, ныне Зеа; и теперь еще у некоторых американских племен существует самоубийство стариков.

На Сенаарском полуострове, до 5-4-го градуса широты, можно положить около 2.500,000 негров, большею частию ни от кого независимых и управляемых [229] своими мелеками: прибавив к ним негров, обитающих около экватора и за экватором, негров Кордофана, Дар-Фура и Дар-Бурну, можно, без преувеличения, определить число негров внутренней Африки в 10.000,000 жителей. В Европе существует много разных религиозных и других благодетельных обществ: общество миссионеров, сильное общество пропаганды, которое гордится тем, что содержит в своем институте, в Риме, по одному или по паре мальчиков со всех концов света, хотя это только просто предмет гордости: дети, возвратившись на родину, если когда возвращаются, теряются в толпе, принимают ее обычаи и прежние свои понятия, не имея силы действовать против массы народа. В Европе, кроме этих многочисленных обществ, много частных лиц, направляющих деятельность свою к тем же целям.... Из всех этих обществ и лиц, попытался ли кто-нибудь указать бедным неграм на то, что есть добро и что зло? сказать им слово веры истины? Нет! до нынешнего года решительно никто; а между тем, доступ в некоторым неграм довольно легок, и они только ждут пришествия того, кто бы их научил слову Божию. Так откуда же им узнать, что должно делать и чего избегать? К ним, по всей справедливости, можно отнести слова св. Писания: «Не ведают бо что творят.» Они следуют чувству животного инстинкта. Положительно можно сказать, что многие животные убивают дряхлых своих однородцев, (это говорят о слонах, об орлах) и вот негры, не имеющие сношения с людьми, следуют примеру животных.

Не так действуют миссионеры магометанские: некоторые из них, подвергая на каждом шагу опасности [230] жизнь свою, проникли в глубь Африки, проповедуя слова корана. Нельзя тут не вспомнить об ученом шейхе Мугамет-эль-Тунсе, о котором сами негры говорят с удивлением. Не живой ли это укор христианским служителям церкви. К стыду их, ученые путешественники действовали на этом поле, гораздо с большим самоотвержением,

В нынешнем, однако, году, как мы уже говорили выше, приехала на берега Белого Нила большая миссия от пропаганды, поддерживаемая не только своею конгрегацией, но некоторыми коронованными и многими богатыми лицами Италии и Австрии. Она уже с полгода живет в Картуме, строит дома, но к делу еще не приступила. Сколько можно заключить из слов Епископа, она хочет завести колонии между неграми, и для этого выписывает европейцев. Что же это наконец? духовная ли миссия или коммерческое предприятие? То и другое вместе, скажут мне; отцы духовные сделаются маленькими владельцами, как в Америке, укажут туземцам новый род притеснений и тирании духовной. В таком случае можно заранее предсказать сопротивление, во-первых, негров, во-вторых, местной власти Египта, которая не знает и звать не хочет пределов своих владений, и следовательно, вне их миссионеры не могут действовать, а тут встретятся их общие интересы. Относительно религиозной терпимости, миссионеры могут быть спокойны как со стороны негров, так и со стороны турков. В Судане нет почти никакой религии, и турки очень равнодушно смотрят ва свою. Исключения, в роде нынешнего гакум-дара, очень редки. Повторяем, только слово веры, мира и внутреннего образования, [231] безусловное, бескорыстное, так как оно было проповедываемо отцом Макарием на отдаленных берегах Телецкого озера, благодатно для края, и здесь, скорее чем где-либо, принесет плоды, а колониальный деспотизм недостоин служителей св. церкви. Будем надеяться, что миссия поймет это вполне.

Многие говорят, что между неграми есть антропофаги. На полуострове Сенаарском нет; но и здешние негры утверждают, что там, дальше, в вершинах Белого Нила, есть люди, которые едят человеческое мясо. Где же именно? Большею частью указывают на королевство Бурну, и даже называют племя Бени-ням-ням, живущее на реве Бахр-эль-газель, впадающей с левой стороны в Белый Нил. В истине этого факта можно сомневаться, но отвергать совершенно — нельзя, потому что почти все негры и некоторые купцы-арабы говорят о нем. Во всяком случае, это исключение; судебная медицина показывает нам примеры подобного животного влечения между белыми людьми; сами негры с омерзением говорят об антропофагах. Наконец, это мания, болезнь, противоестественное стремление, которое обнаруживается иногда в беременных женщинах.

Комб (Voyage en Egypte, en Nubie, etc., par Edmond Combos, Paris. 1846) всклепал на Дарфур небывальщину. Ни Комб, никто из европейцев, кроме разве Броуна не был в Дарфуре, но из Дарфура выходят много богомольцев, особенно через Картум, в Мекку, и несколько купцов; я был в частых сношениях с теми и другими, был в приязни с богатым купцом Али, только что приехавшим из Дарфура: все в один голос, со смехом, опровергают баснь Комба, который, [232] не тем будь помянут, Бог знает что рассказывает о Картуме, где, впрочем, его никто и не знает. Дело в том, что он описывает с некоторыми подробностями, как Дарфуряне приносят ежегодно в жертву какому-то божеству мальчика и девочку, закалывая их торжественно, в присутствии короля и духовенства. Несправедливость этого показания очевидна. Дарфуряне принадлежат в числу не многих мусульман, которые держат крепко свою веру, доводя ее нередко до фанатизма; это не то, например, что египтяне. Какому же божеству станут они приносить человеческие жертвы; где, в Коране, этом гражданском и духовном кодексе магометан, найдут они оправдание подобной жестокости. О самых приношениях животных в жертву, пророк упоминает как-то условно. Он говорит: «Бог не принимает ни мяса, ни крови жертв: но Ему угодно благочестие тех, которые приносят их.»

Но вот что делается подчас в Дарфуре: владетель отправляет своих любезных братцев в пещеру, которой название я забыл, приставляет к ней строгий караул и там умерщвляет их голодом, избавляя таким образом руки свои от крови, а себя от совместничества на престоле. Это совершенно в нравах мусульман; мы недавно еще видели, как это делалось в Стамбуле, еще видим и теперь примеры в мелких магометанских владениях; цель очевидна: беспокойная роденька наводит на себя подозрение правителя и не дает ему спокойно господствовать.

Тот же купец, мой приятель, рассказывал, что в горах Дарфура, одно племя негров, живущее, именно, в вершинах Бахр-эль-Газель, желая хорошенько угостить его, зарезало раба и приготовило его мясо к ужину. [233] Приведем еще в подтверждение этого, свидетельство ученого шейха Заин-эль-Абидина, издавшего путешествие свое по Африке на арабском языке (Путешествие его переведено на турецкий язык и с него на немецкий; перевод вышел в свет в 1847 г. в Лейпциге, под названием: Das Buch des Sudan, ober Reisen des Scheich Zain ee Abadin in Nigritien, aus dem Turkischen ftbersetzt von Doctor Rosen, etc.); он говорит, будто видел антропофагство на пути из Дарфура в Ведай, в горах, не доходя до городка Нерг.

Кроме исчисленных мною жестокостей, принадлежащих, впрочем, только некоторым племенам негров,— в их нравах вообще мало возмущающего душу, не то, например, что у соседей их, арабов, которые гордятся своею верою и коричневым цветом кожи, за неимением белой. Но у негров много обрядов, ни чем необъяснимых; например, у Шелуков и Динки, детям достигшим 8-9 лет, когда они уже переменили молочные зубы, выбивают — у первых три, у вторых четыре зуба нижней челюсти: это их вступление в свет; после этого они уже носят оружие. Часто спрашивал я негров, для чего они это делают? Некоторые отвечали, — чтобы не походить ва собак; другие говорили,— у арабов существует обрезание, у вас выбитие зубов заменяет обрезание. Только дочери мека избавлены от этого варварского обычая. Значит же негры понимают всю жестокость его, когда избавляют от нее привилегированную семью своего правителя.

Негры Белого Нила питают религиозное уважение к своим мекам, правителям. Негры горные не очень [234] слушают их и вообще склонны к беспорядкам и к резне друг с другом. Первые владеют большими стадами быков и овец; вторые промышляют золотом, но никак не больше того, сколько нужно на покупку оружия, на плату податей египетскому правительству,— если кто платит подати, и на покупку жен; в горах платят за жену около семи золотников золота; в долинах Белого Нила — семь и восемь быков. Вообще негры Белого Нила более склонны к цивилизированию, чем негры Голубого Нила, и в особенности внутренней части полуострова.

Сила привычки мирит человека с самыми странными, по-видимому, обычаями; нигде это незаметно так, как в путешествии. Я вас спрашиваю, например, чем лучше наш обычай целования, прижимания и трения губ одного губами другого, чем лучше, говорю, этот способ выражения ласки и радости при свидании, трения носами друг друга, которое в обычае между многими дикими, а между тем, мы смотрим с умилением на обряд целования и смеемся над дикими, которые трутся носами и в свою очередь подсмеиваются над нами. Турки, при свидании, прижимаются друг к другу сердцем к сердцу, и мне кажется, это самое выразительное изъявление дружбы. Негры иногда обнимаются, но большею частию пожимают друг другу руки, как мы, но только не от вас заимствовали они это обыкновение. Между прочими есть племя, которое совсем иначе выражает свои чувства. Племя это живет довольно высоко по Белому Нилу, и называется Бари. Д'Арно, рассказывавший мне этот анекдот, однажды пригласил к себе на барку мека этого племени; предуведомленный своими спутниками, он не удивился, когда тот [235] плюнул ему в лицо; но конечно не довольный таким способом выражения особенного к себе уважения, д'Арно на этот раз отказался от первенства в экспедиции в объявил, что он человек маленький, ничтожный, и что первый человек тут турок, сопутствовавший ему в качестве военного начальника. Между тем, собралось много негров, как это всегда водится, когда барка пристает к берегу в населенном месте, пришел и турок, и странная сцена возобновилась: негры принялись плевать прямо в рожу эфенди, вовсе не ожидавшему такого себе приема. Турок взбесился и взялся за саблю, но ему поспешили разъяснить, что это не больше, как народный обычай, знак особого к нему уважения, изъявление дружбы и любви, и почтенный туров, заботившийся о сохранении мирных сношений с неграми, о чем другие турки так мало, к несчастию, заботятся, великодушно подвергнул публичному оплеванию свою особу и в свою очередь отплевывался, сколько доставало у него силы, боясь показаться менее вежливым и любезным, чем его почтенные гости.

В заключение всего сказанного нами о неграх, вспомним чем были они некогда? Мы не станем утверждать со многими другими, что эфиопская династия, давшая трех фараонов древнему Египту, была негрского племени, мнение, которое, как увидите ниже, мы не вполне разделяем; но, благодаря изысканиям Шамполлиона младшего и по собственному своему глубокому убеждению, положительно можем сказать, что негры, во времена фараонов играли важную политическую роль. Не будем говорить о сохранившихся статуях и барельефах в египетских храмах, напоминающих сильно негритянский характер, скажем только, что по изысканиям [236] Шамполлиона младшего положительно известно, что мать Аменофиса III, жена Тутмозиса IV, известная под именем Тмау-Гемва, была негритянка. Шамполлион видел портрет этой царицы в гробнице в Фивах, и относит царствование ее к 1687 году до христианской эры. Далее, укажем еще на один факт: в гробницах Бибан-эль-Молук, в Фивах, изображен целый ряд фигур, по-видимому разноплеменных. Рассматривая их, говорит Шамполлион младший, я убедился, что тут хотели изобразить обитателей четырех частей света, расположенных по древней системе Египта: 1) жители Египта, по скромному понятию древних народов, составлявшие одну часть света, 2) за ними шли собственно жители Африки, негры, 3) азиатцы и наконец 4) (я стыжусь сказать, что наше племя следует последним, в этом ряду) европейцы.»

Нечего подробно рассматривать черты лица второго ряда фигур, схваченных, впрочем, довольно точно: по цвету кожи, вы сейчас отличите негров; ошибиться нельзя. Из этого видно, какое высокое понятие имели о неграх египтяне, в то время просвещеннейший народ мира. Из азиатцев изображены чаще персы, более других известные египтянам,— в широкой одежде, с густой черной бородою. Наконец, в конце других, следуют фигуры полунагие, с бычачьей шкурой за плечами, с перьями на голове и с палицей в руке. Голубые глаза как-то тупы, рыжеватая борода жидка, вся наружность дика и неприязненна: это — европейцы!

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие во внутреннюю Африку. СПб. 1872

© текст - Ковалевский Е. П. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001