СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КОВАЛЕВСКИЙ Е. П.

ПУТЕШЕСТВИЕ BO ВНУТРЕННЮЮ АФРИКУ

ЧАСТЬ II.

Новые виды

Арабы дают имя Фазоглу собственно гряде гор, идущей от Голубого Нила к Тумату; турки называют этим именем ряд деревенек, который тянется у предгорий. Жители — негры, или происшедшие из помеси негров и арабов; они довольно покорны правительству паши, как вообще жители долин, отовсюду открытые для действий пуль и штыков солдат. Ряд этих деревенек заключается блистательно Мегемет-Али-полисом. [148]

Мегемет-Али-полис получил свое имя во время путешествия Мегемет-Али к этим местам за золотым руном. Здесь, и собственно на хоре-эль-Ади, сулили ему золотые горы, то есть россыпи, которые, по описанию Руссегера, дают до 251 лота содержания из 1,000 центнеров!!! (около 30 золотников из 100 пуд!!!) Бореани, в свою очередь, обещал чудеса. Сюда собралась целая комиссия европейцев для обсуждения дела: Мегемет-Али был свидетелем всех проб: золота не нашли; его и не было в этих местах! От всего путешествия вице-короля, от всех блестящих надежд осталось одно громкое имя Мегемет-Али-полиса, и то только на карте, потому что туземцы называют эту деревню, по прежнему, Кери.

Кери нынче служит местом пребывания мудира Фазоглу, впрочем, это не мешает главному городу Мудирлыка быть самою бедною деревенькою! Только огромный магазин, где хранятся привезенные во время путешествия вице-короля припасы для золотых промыслов, отличает ее от прочих деревень. И чего тут нет? целые тигли из платины, теодолиты, барометры, подзорные трубки, неисчерпаемый запас ртути,— словом, всего вдоволь, кроме того именно, что нужно для золотых промыслов. Все эти вещи, стоящие многих сотен тысяч рублей, находятся теперь в таком виде, что ничего и употребить нельзя, хоть бы для другой цели; перебито, переломано, украдено, распродано. Нельзя было найти термометра цельного!

После такой торжественной неудачи открытия золотых россыпей и печальных последствий личного убеждения вице-короля в этом деле, поиски были остановлены в течении целых десяти лет, и магазин [149] материалов был брошен. Но твердый в намерениях, Мегемет-Али не навсегда отказался от своей любимой мысли.

У Кери оставили мы Голубой Нил. Природа уже не изменяется, не предается запустению, покинув благодатную реку; она может жить и без нее, питаться периодическими дождями. Но жители уже не те: это чистые негры; на долинах их уже вовсе нет, хотя еще видны следы недавнего тут поселения. Они живут, исключительно, в горах, довольно неприступных. Есть не многие из гор, (как Таби, за два дня на запад от Росероса) в которых, на высоте 1000 фут., устроены ситерны: в них не иссякает вода среди лета, и горы эти не покорены, потому что не боятся осады, а на приступ египетское войско Судана, состоящее почти исключительно из негров, не легко решается.

Около полудня указали нам на горе Акаро негритянскую деревеньку, но мы никак не могли рассмотреть, хотя находились прямо под вею. Остроконечные шалаши, закоптелые, серые, под цвет громадных камней, к которым лепились, как соты в улье, были неуловимы для глаз.

Некоторые из негров покоренных пользуются особыми правами с давних вор, со времен владычества Фунги в Сенааре, или с тех пор, как Измаил-паша завоевал его. Конечно, нынче в Египте, кто не имеет силы защищать свое право, тот теряет его. Акаро пользуется правом снимать пошлину с купеческих караванов, проходящих мимо его; этим караваны, собственно, откупаются от грабежа; пошлина ничтожна; четыре пиастра с навьюченного верблюда, два — с осла.

Систерны, устроенные под горой, между камнями, [150] сохраняют довольно свежую воду в течении всего лета. Акаро отличается еще тем, что сеет и собирает дуру. Другие негры питаются преимущественно охотой, очень немногие скотоводством; большая часть — одними кореньями.

Боже, какая жара! Едва дышишь!

К вечеру мы достигли Тумата, который должен был сделаться предметом моих изысканий по многим отношениям, — предметом радости и страданий!

В последние месяцы перед периодическими дождями в Тумате нет воды на поверхности; но под песком на четверть, свежая струя неисчерпаема: она проточная; говорят, в ней даже живут крокодилы. После дождей, Тумат становится большою рекой. Тут, у берегов, в первый раз мы встретили бамбук, bambusa arundinacea. Дальше, его очень много и он служит неграм для метательных копий и всяких поделок, особенно тукулей.

Мы подымались обыкновенно до рассвета. Однажды, когда солнце осветило наш караван, я с удивлением заметил вокруг себя разодетые фигуры и выбритые лица. Этого так давно я уже не видел. Едва можно было в них узнать моих всегдашних спутников, турков и арабов. Особенно у Юсуф-эфенди сияло лицо и развивались складки щегольского костюма. В караване слышался громкий говор и частый смех. Верблюды шли ускоренными шагами. Ослы ревели, и вскоре, на рев их, откликнулись тем же издалека. Еще несколько времени — и мы услышали барабанный бой.

Да, приятно, очень приятно было услышать этот бой! Хотя он не возвещал ничего особенного, однако весело было знать, что мы не одни в этой пустыне, что [151] тут еще есть люди, которые станут за нас, а не против нас, что, наконец, нас встретят радушно.

Сквозь чащу деревьев замелькали палатки и балаганы, наконец послышались голоса людей, ржание лошадей...

Это был египетский лагерь, расположившийся у гор Кассана.

Генерал-губернатор ожидал нас уже несколько времени. Отсюда невозможно было идти далее без военного прикрытия, и сюда мы добрались не без опасений.

— А, что, Иван, долго будут нас еще везти? спросил как-то один из моих сибиряков другого.

— Дальше солнышка не увезут, отвечал тот равнодушно, зевая и вытягиваясь на этом ярком солнышке.

И точно, дальше солнца не увезли, но привезли прямо под солнце и оставили на жертву его всесожигающих лучей.

Балаганы и тукули для нас были заранее приготовлены. Предоставив следовавшим с нами туркам распоряжаться в них как знают, мы, мучимые демоном любопытства, желанием скорее узнать разрешение задачи, для которой приехали из таких далеких стран, принялись в тот же день за работы. Вашгерт был сделан в течении ночи, и заутра мы приступили к поискам золотоносных россыпей.

Время потекло быстро в беспрерывных трудах и борьбе с природой и невежеством турок, представлявших нам, если не преграды, то большие затруднения. Наконец успех увенчал труды и заставил положить не палец, а целую руку удивления в рот тех, которые де могли постигнуть, чтобы золото было там, [152] где мы искали (Смотри геологическое описание страны, помещенное в Горном журнале). С этих пор, хотя говорили втихомолку против приготовлений наших к постройке фабрики, однако повиновались уже беспрекословно.

Фабрика подвигалась быстро вперед. Работали день и ночь. Турки опять заговорили, что из фабрики ничего не выйдет: это было выше их понятий.

Боже мой, Боже! Сколько испытаний человеческому терпению.

Между тем днем солнце жгло, как и прежде, а ночью — особенность здешних гор — термометр понижался до 5° выше 0 по Реомюру.

В Кассане собирались у меня мелеки, правители окрестных гор, вожатые и джелябы, мелкие торговцы, из которых некоторые, из Бенишанглу, доходили даже до Фадаси. Фадаси — обширный рынок внутренней Африки, куда собираются негры со всех краев, даже из из-за экватора. Джелябы пробираются сюда не без опасностей; они переходят от горы до горы, — если соседние горы в дружбе, то под покровительством мелеков, и разумеется, с помощью подарков; если же горы в разладе, то прокрадываются мимо по ночам. Жажда корысти подвигает араба, вообще не славящегося своею храбростью, на отчаянные предприятия. От этих людей собирал я сведения, давно задумав путешествие далее, на юг, к источникам Тумата, куда стремились теперь все мои надежды.

Исследования по Тумату вскоре убедили меня, что золотоносные россыпи преимущественно залегают в бассейне этой реки, по логам и речкам, впадающим в нее с левой, по течению, стороны; это в здешнем [153] крае тоже, что Миас в Златоустовских заводах, Пышма в Екатеринбургских. Осмотреть ее от мест, где она вступает в предгорье, до вершин, и потом перерезать реки, впадающие в нее с запада, что я должен был сделать (и сделал) впоследствии, на пути в Джебель-дуль,— было чрезвычайно важно для определения мест, где должны были производиться поиски золота на будущее время, и это составляло первую цель предполагаемого путешествия.

Вторая цель была для меня не менее важна.

Не за долго до приезда моего в Каир, во французских газетах появилось письмо к Араго, в котором извещали довольно положительно, что братья Абади открыли источники Белого, т. е. настоящего Нила, и что эти источники находятся под 7° 49' 48" градусом с. широты и 36° 2' 39" в. д. (от Гринвича).

Следуя по Тумату до самых вершин его, я должен был достигнуть почти той же широты и только не много уклониться от означенной долготы, следовательно, так сказать, упереться в Нил, или до того приблизиться к нему, что всякой из туземцев легко мог указать реку, многими боготворимую; таким образом подтвердилось бы открытие Абади.

Те, которые не слыхали об экспедиции, предпринятой по поручению египетского правительства, вверх по Белому Нилу д'Арно, (он по сие время не издал еще описания ее), не знают, что этот путешественник первый предполагал, основываясь ва собранных от негров слухах, что Белый Нил берет свое начало не на западе, как полагали прежде, у Дарфура, но совсем в противоположной стороне, именно, недалеко [154] от источников Голубого Нила. Потом уже Абади, как бы фактически, подтвердили предположение д'Арно.

Из этого видно, какой важности было путешествие к источникам Тумата; кроме того, я определил бы эту значительную реку, направление которой от Кассана означалось на картах точками, как неизвестное.

Предприятие мое требовало содействия правительства; я знал, что оно покажется слишком отважным и встретит сильное сопротивление со стороны гакум-дара, генерал-губернатора, но я слишком уже свыкся со своею мыслию, чтобы отказаться от нее, не попытав всех средств в достижении цели.

Действительно, первое слово Галиль-паши было отказ.— Но почему? спросил я.— Никто там не был, вы не найдете даже вожатого.— И не надо. Тумат — лучший вожатый. — Но ведь вы приблизитесь в владениям Гала, вы даже войдете в них.— А! вот в чем дело: генерал-губернатор немножко разделял мнение окрестных жителей о несокрушимой силе Гала.— Тем больше чести для ваших войск, отвечал я.

Я знал хорошо турков, и потому не отставал от своего предприятия. Силою убеждений и времени, я приучил к нему Галиль-пашу и мало помалу стал склонять на свою сторону; он только требовал, чтобы я ограничил свое путешествие известным пунктом, и при первом известии о набегах Гала немедленно бы воротился.

Наконец мы сошлись во всех спорных пунктах и начали готовиться к экспедиции.

Мне помогали во всех приготовлениях Дашури и Мугамет-Али. Но я по сие время забыл сказать об них: это молодые арабы, воспитывавшиеся в Германии [155] в Гарце, где они конечно и в глаза не видали золотых россыпей, и потом, объехавшие со мною Урал. Не думал я тогда встретиться с ними в Кассане!... Этим-то людям, разумеется под непосредственным начальством генерал-губернатора, поручил Мегемет-Али открытие золота и устройство фабрики. В поисках золота они еще имели кое-какой успех, руководствуясь указаниями негров, а главное, угрожаемые гневом вице-короля, который начинал уже терять терпение, и когда добился от них, можно сказать насильно, благоприятных донесений, велел немедленно приступить к постройке фабрики для 2,000 человек на первый раз. Можно себе вообразить в каком положений были молодые люди! Не имея достаточных практических сведений для дела, стесняемые во всем генерал-губернатором, который твердо веровал, что способ промывки негров, есть самый лучший способ, хотя, в сущности, хуже его, как увидите, и придумать нельзя, понуждаемые беспрестанно Мегемет-Али, они были в отчаянии, и приезд мой, снимавший с них страшную ответственность, был для них истинным счастьем. Не говорю уже о том, что они были от души преданы мне.

Бедный Дашури уже заплатил дань климату и со времени своего приезда в Судан постоянно был болен, но на Али ничто не действовало; только панический страх гнева своего верховного повелителя не давал ему покоя. Дашури должен был оставаться с моими людьми при работах фабрики, а Али отправлялся со мною.

7-го (19-го) марта мы наблюдали в Кассане полное лунное затмение. Небо было чисто и синевато, как это бывает здесь всегда ночью; затмение началось, при тихой погоде, в 9 часов и 20 минут вечера. [156]

Оно подвигалось медленно снизу вверх с легким уклонением на север и совершенно покрыло луду в 10 часов и 35 минут. Луна имела вид красноватого пятна, слегка прикрытого туманом. В 12 часов и 15 минут она начала разоблачаться от покрова в том же направлении и явилась в своем обычном виде в час и 15 минут по полуночи.

Не стану здесь рассказывать тех сказок, которые ходили, по случаю затмения, между неграми и турками, хотя все были предуведомлены о нем. [157]

Бени-Шанглу и Камамиль.

13 (25) марта мы вышли. Черное войско шло в порядке, ружья под приклад, с барабанным боем; генерал-губернатор несколько времени провожал нас; наконец, он простился со мною, еще раз поручил меня отряду, а отряд мне, и уехал. Скомандовали вольно; ряды заколебались, зашумели.

Отряд представлял живописную пестроту. Впереди ехал шейх Арбаб, завернутый в свою белую фереде, из-под которой виднелись черные, как уголь, ноги и лицо, чернее ног; это муж известной Насры, которая, во время существования Сенаарского государства, играла важную роль. Арбаб тогда был у нее в качестве мужа и министра, и нынче сохранил некоторое влияние на народ, но уже как подданный Мегемет-Али и по особенному влиянию Насры на Измаил-пашу и Дефтердаря, первоначальных покорителей Сенаара. Шейх Арбаб ехал впереди, в качестве главного, официального проводника, окруженный несколькими шей-хами и мелеками окружных гор. За ним — человек сто регулярной и национальной кавалерии. Последняя была черная; первая белая; последняя обнажена до половины, первая пестрела разнородными костюмами. [158] Тут был албанец, босняк, черкес, эпирец, турок, черногорец, — все в своих национальных нарядах, иногда дополненных предметами посторонними, пришедшимися им по вкусу. Это была регулярная кавалерия! Далее тянулись ряды верблюдов, ослов, мулов, навьюченных или с седоками, потом пехота, человек тысячу негров, разных племен и гор, между которыми отличались белизной кожи офицеры и два баталионных командира: солдаты были в лохмотьях, правда, но ружья и патроны в порядке, и мы увидим, что этими солдатами шутить не должно, как ни странным кажется черное войско под европейским ружьем.

Все это шло скоро, извиваясь между чащею деревьев, то опускаясь, то подымаясь на горы, то исчезая в рытвинах, образованных горными потоками. Через час пути, мы начали огибать горы Кассана, покрытые множеством тукулей: эти горы очень населены. Не смотря на то, что они находятся под защитой правительства и очень близки от главного лагеря, жители дико, издали, смотрели на приближение отряда, а другие совсем оставили жилища. Солдатам очень хотелось заглянуть в тукули, не забыл ли кто какого ребенка или чего другого, что можно бы стащить и потом продать, но одного слова было достаточно, чтоб удержать их от всякого покушения на грабеж.

Природа представляла всю роскошь горной полосы; но это не горы Швейцарии, далеко уходящие в облака, не горы Албании и Черногории, утесистые, дикие, грозные, неприступные, нет, это горы нашего Южного Урала, горы Сербии, со своими роскошными горными долинами, (plateaux) живописно-прекрасные горы!... Лес мало [159] изменился; опять показался баобаб, да красовалась Samaudera своими огромными плодами, которые, как гигантские тыквы, качались на длинных, тонких стеблях.

Отряд шел без остановки часов по шести-семи и за всем тем, когда перед ним показывалась дикая серна, несколько солдат и арабов кидались за нею в погоню; копье араба чаще достигало ее, чем пуля солдата. Эти серны и антилопы часто забавляли нас: перепуганные толпою народа, оглушенные шумом и выстрелами, они почти всегда кидались под ноги солдат: бедные, неужели они думали найти пощаду!...

В ручье Рамле, мы, к удивлению своему, нашли порядочную струю воды на поверхности, между тем, как реки получше ее, настоящие, почтенные реки, например, Тумат, уходят от зноя под песок, и только во время дождей являются на свет во всем изобилии вод, со всею сокрушающею силою быстро несущихся волн. Напившись вдоволь воды, мы отправились далее и через час остановились на Дисе. Воды не было, но солдаты знают где найти ее; через четверть часа все сухое русло Дисы запестрело небольшими норами с водою, вырытыми без помощи другого орудия, кроме рук и ногтей наших негров.

На другой день, подымаясь все выше и выше до 3000 фут, мы достигли Бени-Шанглу.

Бени-Шанглу — гряда, или, правильнее, купа гор, увенчанных деревьями. Число жителей во всех этих горах простирается до 10,000. Они состоят из негров племени Берта, арабов — Джаали и Хомед.

Негры здесь или невольники или нечто в роде обязанных ва случай войны солдат; арабы — властители; так как число первых гораздо больше, то нередко [160] случается, что они убивают своего правителя и сажают, вместо его, другого, всегда, однако, араба, красного, уважая цвет кожи. Они вечно в волнении, в тревоге, как всякая военная республика. Мы не напрасно сказали слово республика. Бени-Шанглу, как и все горн, далее находящиеся, составляют отдельные республики, живущие сами по себе, почти без всякой связи с другими, и потому погибающие очень легко от набегов неприятеля, сколько-нибудь сильнее или дерзче каждой из них, порознь взятой, и нередко сами себя уничтожающие. Негры Белого Нила, как увидим, управляются иначе: это негры долин.

Племя Бени-Шанглу, года два тому, было разбито солдатами Мегемет-Али, и с тех пор опять признает его власть, то есть, платит подать; другого вмешательства в дела негров и арабов, джебель-аали, правительство не желает иметь. Пускай себе дерутся друг с другом, сколько хотят,— ему до того и дела нет; еще лучше: скорее подготовят себя к покорению. Не смотря, однако, на зависимость свою от законного правительства, негры и арабы глядели на вас очень неприязненно, и даже толковали о том, чтобы не пропустить нас в горы, узнав по опыту, что где турки пройдут, там хоть шаром покати, только поддайся им; но все их замыслы кончились ничем; и в самом деле, что могли они сделать против тысячи хорошо вооруженных солдат, хотя бы выставили все свое население в поле!

Не менее хотелось нашим солдатам, и особенно офицерам, напасть на негров, когда мы уже находились в горах и победа была легка, и вместе с тем, так выгодна. Каждый рад был добыть дарового раба, [161] на которого война давала законное право. Но так как со стороны негров, удерживаемых постоянно своими арабами, хорошо понимавшими намерение турков, не было ни какого явного неприязненного движения,— раненый же ими верблюд или украденный осел далеко не стоили того, чтобы требовать выкупа кровью негров, то я строго запретил солдатам всякое нападение, грабеж или насилие.

Мы пробыли в Бени-Шанглу дня два, довольно тяжелых для солдат; потому что они должны были беспрестанно сторожить лагерь и, с тем вместе, удерживаться от соблазну, который так часто представлялся им.

В первую же ночь нашего прихода, все горы, до которых только глаз хватал, покрылись сигнальными огнями, возвещавшими тревогу, беду, нашествие неприятельской армии. Эти огни, передаваясь от горы до горы, достигают отдаленнейших стран с быстротою телеграфа; по ним туземцы узнают, откуда идет неприятель, кто он — Галла, свои ли, или турки? как силен и страшен? Но к чему им это служит? Разве только для того, чтобы бежать из своих тукулей и укрыться в неприступных ущельях.

Я теперь только заметил, что, увлеченный общим примером, называю правление Мегемет-Али турецким, солдат его — турками: здесь никто иначе и не выражается; не потому, чтобы хотели выразить подчиненность своего властителя порте, о, совсем нет! Египтяне стоят за самобытность, по крайней мере, на словах, и потому что ни в армии, ни в правлении Мегемет-Али, как мы уже заметили, почти не видно собственно египтян, а турки различных стран и происхождений господствуют исключительно. Что же [162] касается до негров, то это рабы, о которых и говорить нечего; только в армии их боятся, особенно в горах; раздражаемые видом своей родины, видом гор, столько пленительным для тех, кто провел в них детство и молодость, — негры часто убегают из рядов, и легко могут обратить свое ружье против белых, которых едва ли бывает сотая часть в отряде.

Дома здешних негров и арабов, как и всех живущих под влиянием тропических дождей — тукули, плетеные из бамбука, с высокими, конусообразными крышами. У людей, сколько-нибудь позначительней или посмышленней, они стоят на высоких подставках, предохраняющих от окончательного потопления во время дождей; кругом тукуля такая же плетевая галерея, только довольно сквозная, чтобы воздух свободно проходил внутрь ее. Вследствие этой двойной ограды, в тукуле темно; да и зачем здешним людям свет! они ничего не делают; при том же, большую часть дня проводят под развесистым фиговым деревом, в общей сходке, куда и женщины имеют свободный доступ; они не только не кутаются в мусульманские покрывала, но даже вовсе не покрывают своей наготы: только узкий пояс, повязанный по ниже спинной кости, пояс из кожаной бахромы, украшенный разными металлическими висюльками и украшениями, составляет их одежду; другие и того не носят; за то множество ожерелий, браслет из слоновой кости, колец в ушах, колец в ноздрях, колец в губах, составляют их роскошь, украшение и гордость, да еще уборка головы. Надобно удивляться, как это нагое племя хлопочет об украшении головы! Негр совсем нагой, а в кустоватых, волнистых, как у шпанского барана волосах, торчит [163] несколько красивых перушек. Здешние арабы подбривают волосы в узор, то оставляя одну верхушку, которую взбивают в виде короны, то выбривая только одну ее, так что остальные волосы ниспадают прядями, или в кольца завитыми локонами. Этот головной убор не легко достается. Женщины принуждены употреблять, вместо подушки, деревянную развилину, или скамеечку, в которую вкладывают голову, как в клещи, для того только, чтобы не испортить прически. Иные негры, мужчины и женщины, заплетают волосы в меленькие плетеницы; но всех головных уборов не перечтешь. Женщины завязывают свой бахромистый пояс сзади. Мужчины, употребляющие, вместо его, лоскут кожи, в четверть длиной, завязывают ее спереди, так что только задняя часть несколько прикрыта, а спереди торчит один узел: вот и вся одежда; но, как я заметил, многие и ее не употребляют. Арабы не так наги; некоторые, шейхи, например, носят даже фереде, длинный кусок полотна, которым драпируются по произволу.

Сначала кажется диким вид этого нагого человечества; как уголь, черный цвет кожи поражает вас; потом, принимаешь его за какую-то особенную одежду, и привыкаешь к ней. Думаешь, если бы это был белый человек, о, тогда, конечно, нагота его была бы отвратительна, обозначая все части тела, а тут черный: все слито в один неопределенный цвет. Наконец, и самый цвет не пугает вас более,— находишь какую-то прелесть в этой черной, пропитанной жиром коже, гладкой, нежной, лоснящейся, как лайка. Сложены горцы-негры и горцы-арабы, большею частию, хорошо, особенно происшедшие из этой помеси, движения их гибки, но большею частию судорожны, как у [164] животных. Смышленность негров ограничена, постоянно находящаяся в детском состоянии, и если они делают зло, то большею частию по невольному увлечению, без размышления. У них есть, впрочем, понятие о честности; оно выказывается больше у тех, которые несколько пообразованней! После бунта негров-солдат в Валет-Медине, военный суд над ними потребовал выдачи зачинщиков: зачинщик явился сам, без всякого со стороны других указания. Его расстреляли. Не смотря на такой ужасный пример, вышел из рядов другой, также добровольно, и — тот же конец; за ним вызвались еще человек десяток. Улик на них никаких не было, но они сами уверяли, что виноваты не менее своих товарищей. Впрочем, и то надо сказать, что жизнь для негра — самая ничтожная вещь: ему умереть не почем.

Негры — идолопоклонники, или, лучше сказать, у них нет никакой веры: есть одни суеверные обряды. Арабы имеют претензию на магометанскую веру. Но ни мечетей, ни священников у них нет, и все их вероисповедывание ограничивается произношением священной молитвы: «Ля илляге иль Аллаге, Мугаишет рассул Аллаге.» Арабов очень соблазняет обещанный Мугамметом рай; не будь этого, они совсем бы оставили свою веру, потому что она все-таки несколько стесняет их свободу.

Однажды, негр из здешних, с детской простотой, говорил мне о своих умерших одноплеменниках: «Вот уже сколько наших пошло, Бог знает куда? на моей памяти и отец отправился, и дед, и брат умерли, говорят: хорошо! да ведь они же воротятся; не век мм в земле лежать! Общий хохот турков [165] встретил эту простую речь, в которой, все же таки проглядывало понятие о Воскресении! — Дожидай! отвечал один из них, воротятся, придут, скоро придут.

Отсюда, кажется, у негров обыкновение приходить на могилы и, кидая в них камнями, приговаривать: вставай, вставай! Но мертвые не встают.

После двухдневного пребывания в Бени-Шанглу, мы стали подыматься из укрепленного лагеря. Все были очень довольны,— солдаты, наскучившие беспрестанно стоять на стороже, арабы, обрадовавшиеся тому, что, на этот раз, гроза пронеслась над ними, не разразившись.

Мек селения, старик, каких впоследствии я уже не видел, вызвался сопутствовать мне, не смотря на все убеждения остаться дома: я боялся, чтоб он не умер дорогой. Ему подвели белого коня с колокольчиком на шее, который всю дорогу напоминал наши почтовые колокольчики; вскарабкавшись на лошадь, наш вожатый, не только держался на ней крепко, но всю дорогу гарцевал и часто пускался во всю прыть вперед. Колокольчик означал его высокое звание. За ним шло сотни полторы арабов и негров, вооруженных пучками копий; но, конечно, не на эту защиту полагались мы в случае нападения.

Мы шли обратно, на восток, но от Геты поворотили на юг, и около полудня остановились лагерем у Соргули, которой берега осенены яркою зеленью не называемых негритянских лимонных деревьев. Дерево совершенно похоже на обыкновенное лимонное, только гораздо больше и роскошней; плод такой же по наружности; дозревши, он очень сладок и прохладителен, но цветы совсем другие. [166]

До сих пор мы видели на горах, мимо которых проходили, тукули, и иногда, выше их, вооруженных людей, в угрожающем положении. Отсюда все пусто. Прекрасная страна Камамиль, прилежащая к Тумату, разорена совершенно неграми Галла. [167]

Мы проникаем далее других внутрь Африки

Племя чрезвычайно многочисленное, которое идет от 8-7 градуса широты до экватора, быть может, за него, внутрь Африки, Галла, не редко угрожает самой Абиссинии; еще недавно овладело частию ее, и держало несколько лет в повиновении. Галла мало отличаются от других племен негров; если сфинкс есть тип негра, то всего скорее из племени Галла. Бродящие по всюду в Африке, торговые племена арабов занесли, однако, и сюда свое начало, улучшив физическую сторону людей и научив некоторых из них первоначальной молитве пророка. Тем и кончается образованность Галла, да еще разве искусством плавить железные руды, что, конечно, требует известной степени просвещения. На рынке [168] Фадаси, принадлежащем ныне Абиссинии (см. карту), собираются люди со всех краев внутренней Африки, но, особенно, господствуют тут Галла. Они приводят лошадей, привозят мед, железо, в виде короткой болванки, и копья, которые так повсеместны, но я не знаю, сами ли они делают эти копья или заимствуют их от негров, живущих по ту сторону экватора.

Негры Галла едят сырое мясо и это дало повод некоторым говорить, что они антропофаги: совершенно не справедливо! Макади и многие, живущие на границах Судана и в Абиссинии, более образованны, а едят сырое мясо. У нас, в Европе, также полагают, что сырое мясо в иных случаях здоровее жареного, и предпочитают сырую ветчину вареной. Макади и Галла постигли ранее эту гигиеническую истину. И действительно, они пользуются совершенным здоровьем и живут долее других негров, не смотря на то, что крайние из них, находятся под экватором. Наконец, это их вкус, вот и все!.. Таким образом, на пиршествах, тут же заколотые быки, еще испаряющие кровь, привешиваются к шесту, среди пирующих, и каждый гость отрезывает себе кусок по вкусу.

Галла живут в тукулях, деревнями, одеваются не много лучше других, только большое кольцо из слоновой кости, повыше локтя, да баранья, иногда барсовая шкура, накинутая через плечо, шерстью вверх, отличают их в битве от других племен: вооружены также, но у немногих здешних негров есть щиты, а у Галла-негров — почти у каждого, только, большею частию, не из гипопотамовой, а из слоновой кожи. Чем же они берут всегда верх над другими неграми? Во-первых, многочисленностию; во-вторых, [169] единством силы. На время войны, они избирают себе начальника, который едет впереди, верхом на муле, и подчиняются ему безусловно, между тем, как здешние горы тут-то и начинают бесчинствовать. Пользуясь тем, что Галла упали на Камамиль, племена, подчиненные Камамилю, не только не подают ему помощи, но восстают против него; соседние вымещают на нем сзади свои недавние обиды, пока, наконец, не придет и их очередь. Таким образом, Галла, в последнее время, доходили почти беспрепятственно, до Бени-Шанглу, совершив поход в 600 или 700 верст, и в короткое время, потому что они должны как можно торопиться домой, в опасении наступления харифа. Экспедицию свою они предпринимают в начале рашаша, времени не больших дождей, то есть, в начале апреля, и следуют обыкновенно по Тумату, потому что вода, здесь, первое условие всякого свободного действия, условие успеха и жизни; тучею несутся они; но молва везде предупреждает их. Соседственных с ними негров Берта, как-то, Шумбу и другие горы, они не трогают, потому ли, что это их вассалы или по другой причине,— не знаю; но и те дрожат при этом походе: никто не надеется на прочность мира, и многие, на всякий случай, убираются с дороги. Подымается страшная суета, словно в муравейнике: бегут с горы ва гору, просят помощи, вооружаются, режут друг друга на беспрерывных сходках; рог не перестает сзывать отовсюду людей, огни не угасают во всю ночь, на всех горах. Мек Камамиля отдает Меку Бени-Шанглу свою дочь, шлет золото в Фасдур: ему обещают помощь... но вот Галла уже возле, на горе... и все гибнет, или отдается в рабство, увлекается далеко от родных гор, [170] к людям, которых другие негры считают людоедами. Убить Галла здесь геройство, торжество; труп, изрезывается на сотни кусков, и эти куски разносятся, как трофеи, повсюду, и выставляются на показ, во всеувидение.

С Дисы спустились мы прямо к Тумату. Здесь никто не был из египтян, не говорю уже о европейцах; никогда войска Мегемет-Али не проникали сюда; вожатые из Бени-Шанглу не знали далее пути; но нам они более и не нужны были, потому что нас, отсюда, должен был руководить Тумат. Никто даже не мог сказать, как далеко очутились мы вверх по Тумату, от Камамиля, и можно ли идти вперед с верблюдами; я остановился лагерем, и послал отряд кавалерии, для узнания пути, решившись идти вперед по самому руслу Тумата.

Поиски золота производились здесь обыкновенно по указанию вожатых, в тех местах, где работали негры прежде и, разумеется, где находили более золота. Пускай бы так поступали здешние власти, — им простительно, они не знают других средств, а то и европейцы поступали также. Разумеется, кончалось тем, что вожатые, вместо того, чтобы вести их в богатым россыпям, всячески старались отвлечь от них, потому что они составляли источник богатства, который турки исторгали из их рук. Это одна из многих причин, почему, не смотря на двадцатилетние усилия Мегемет-Али и огромные издержки, золото по сю пору не было открыто в Судане. Я это говорю по опыту; едва мы оставили вожатых, едва последовали своим собственным соображениям, как открыли, на Тумате, значительную золотосодержащую россыпь, у которой предположили основать вторую золотопромывальную фабрику. [171]

Этот пункт важен и в военном отношении: здесь, обыкновенно, выходят Галла для своих опустошительных набегов на Берту. Укрепление и гарнизон, необходимые для прикрытия фабрики, прикроют и новых подданных Мегемет-Али от окончательного истребления, и состоя в связи с первой фабрикой и уже основанным укреплением, это поселение войдет в состав линии военных рудокопов по Тумату, которой проект я представил вице-королю.

Вечером пришел отряд, посланный мною для разведки дороги, в объявил, что Тумат, во многих местах, загроможден камнями во всю ширину и что не только верблюды, лошади, местами, не могут пройти до ним. — Ну, а пешком можно? спросил я.— Пешком можно! — Так мы пойдем пешком.

Оставив караван в укрепленном месте, под прикрытием 300 человек, и поручив им разведку открытого мною прииска, мы отправились. Солдаты несли ва себе дуру дней на шесть; остальные припасы навьючили ва ослов, которых нашлось до 40 в отряде.

Тумат здесь красив, осененный яркою зеленью негритянских лимонов и диких лавров. Заваленный повсюду гигантскими камнями, он должен быть бесподобен в полную воду; эти камня так высоки, что волны не потопляют, но рвутся и мечутся через них с оглушительным ревом: так сказывали вам очевидцы. С берегу навевала ва нас asclepias laniflora, цветом и запахом очень похожая на жасмин. Ее здесь очень много; совершенно лишенная листьев и вся покрытая цветами и плодами, она очень красива.

Переход в 6-7 часов до песку и камням, иногда по воде, как, например, у устья Сорголы, которая [172] никогда не иссякает, с ношею за плечами, под раскаленным небом, был тяжел для солдат; к тому же, вожатые, которые всячески старались отклонить нас от этого пути, напугали их страшными опасностями; но мои черные солдатики шли бойко и весело, как ни в чем не бывало. Трудно найти войско, которое бы переносило с большим терпением все труды и лишения похода. Проголодать день-другой, не пить целые сутки — неграм ни почем. — К тому же, в выборе пищи, негр не затрудняется; он всегда отыщет несколько картофеля, луковиц, или питательных корней, или наконец гонгулезов, плодов баобаба: с него и довольно; только жажда губит его в этой необыкновенной стране, где полгода человек не знает где деться от воды, целыми массами ниспадающими с неба, а другие полгода местами не может добыть капли воды. Имей эти солдаты хороших офицеров, они были бы во всех отношениях хорошие солдаты; но офицеры ровно ни куда не годятся: безграмотные, робкие, корыстолюбивые. Все их превосходство — в цвете кожи, который с детства привык уважать черный, признавая законность своего уничижения.

Дорогой, где берега были высокие, нависшие над сухим ложем реки, мы видели ямы, далеко вдавшиеся в них, наполненные водою, по-видимому глубокие: это дело рук негров, которые тут ищут крокодилов под тонким слоем песку, где места глубже, и эти амфибии избирают себе жилище на все время, пока Тумат не разольется; негры знают, что крокодил, заключенный в тесном пространстве, не очень опасен и убивают его одними пиками, поражая, преимущественно, в разинутую пасть или под мышку. Сюда заходят [173] негры очень издалека! Не одна добыча крокодилов приманивает их, но особенно промывка золотых песков.

Я с передовым отрядом совсем было проехал мимо груды камней, ничего не заметив, как вдруг, громкие крики сзади, заставили меня воротиться: что такое? — Негр, оторопевший, испуганный, с бессмысленной физиономией, конечно нагой, стоял, окруженный солдатами, из которых многие доказывали на него свои права, иные потому, что первые приметили, другие, потому что первые схватили его. На силу усмирил я толпу и мог добиться толку: оказалось, что этот несчастный, увидя передовой отряд, кинулся между камней и зарылся в песок. Но негры чуют далеко добычу, и вытащили его из под земли. По некоторым приметам, убедились, что он с Фанданго; нашли и солдата, понимающего его язык (здесь каждая почти гора имеет отличительный язык); но я напрасно старался узнать от нашего пленника что-нибудь о пути, об окрестных племенах; он стоял передо мною, как одурелый! Наскучив толковать с ним, я объявил солдатам, что как Фанданго состоит в зависимости, хотя мнимой, Мегемет-Али, то мы ни в каком случае не можем брать его людей в плен; при том же, у нас другая цель, а не ловля негров,— и бедняк был отпущен. В другой раз, мы наткнулись на нескольких негров: их было человек пять; если б они кинулись в сторону, на берег, поросший чащей деревьев и кустарников, никто бы и не подумал гнаться за ними; но, подобно дикой серне, о которой я писал, перепуганные негры пустились бежать впереди нас, вдоль реки. Их конечно поймали, и после разных расспросов, тоже отпустили. Такое великодушие казалось им самим [174] непонятным; они думали, что по ним вот-вот дадут залп из ружей, хоть ради потехи, со стороны нашей, и несколько времени колебались — идти ли им? потом, кинулись вперед, как сорвавшаяся с лука стрела. Меня удивил один негр. Едва поймали его, как наш араб-вожатый, всмотревшись хорошенько, вскрикнул, что это невольник, которого, лет двадцать тому, он купил у джелябов, и предъявил на него свои права; нам некогда было чинить суд и расправу по подобным делам, а потому, обратившись к негру, я объявил, что он свободен идти на все четыре стороны; но негр, к крайнему моему удивлению, последовал за бывшим своим властителем, и через час я увидел его уже навьюченного, как осел, добром своего хозяина. Сознание унижения, чувства долга, уважения права власти другого над собою в негре проявляются беспрестанно; эти чувства в нем безотчетны, инстинктивны, и низводят его до самого жалкого состояния.

После двух переходов от Камамиля, мы достигли до раздвоения Тумата; одна река, известная под именем Дегези, шла на юго-запад, другая, собственно Тумат, повела нас прямо на юг. Городок Фадаси, составляющий рынок внутренней Африки, был недалеко от нас, в леве, на границе Абиссинии и Галла. Отсюда ложе Тумата видимо суживается и наконец, превращается в низменный обрыв, на дне которого протекает тонкая струя источников реки, и то только во время периодических дождей. Тут мы остановились; дальше нечего было искать, цель достигнута! Мои негры-солдаты торжествовали, проникнув в землю Галла открытой силой, и толковали между собой о том, что им в Картуме не поверят, когда станут говорить, где [175] были. Оставалось достигнуть до возвышения, находившегося впереди: с него можно было обозреть всю окрестную страну и достигнуть взором туда, куда тщетно стремились дойти столько путешественников, из которых многие заплатили жизнию за свое безусловное служение науке. Я взял человек двадцать солдат и несколько бывалых негров и арабов, которые могли бы мне сколько-нибудь пояснить синеющуюся даль гор; часа за два до заката солнца, мы достигли возвышения. Весело, с гордостью осматривался я вокруг. Никто не проникал так далеко внутрь Африки с этой стороны, самой неприступной для путешественника. В этой победе над природой, в этом первенстве ее завоевания есть наслаждение своего рода, наслаждение высокое, которое может постигнуть только путешественник, достигающий своей цели после тяжких трудов, лишений и испытаний его терпения и силы воли.

Вокруг меня, в преимущественно на лево, лежала земля, лет двенадцать тому назад населенная, теперь, совершенно пустынная, утратившая даже свое имя; негры были истреблены или уведены в неволю племенем Галла. Страна эта, конечно надолго останется пустынною, потому что она составляет плоскую возвышенность, ничем не защищенную от неприятеля. Теперь ею овладели слоны, которых здесь чрезвычайно много: один из наших людей видел целое стадо, в котором насчитал 130 слонов; им тут приволье; окрестные жители не умеют охотиться за ними, как негры Белого Нила; правда, тут нет воды на поверхности, но слов нашел способ добывать ее: ложится в русло Тумата, и валяется до тех пор, пока не прожмет песок; тогда встает; вода выступает в образовавшейся яме, и остается на несколько дней. [176]

Я назвал эту страну Николаевской; ее перерезывает речка, в это время года, конечно, высохшая, уже потерявшая свое имя, а потому я назвал ее на своей карте Невкой; это название может служить указанием, до каких мест доходил европейский путешественник и какой нации принадлежал он.

Далее, по направлению на восток, почти в параллель с нами, и даже несколько назади нас, лежал город Фадаси: мы не могли видеть его за близь лежащею возвышенностью; еще далее возвышались громадные горы Абиссинии. На западе, между множеством гор, стояли — выше всех два пика (pic) Радока и Фадока; от них, на юг и на север, шли горы.

Вниз по течению Тумата, взор достигал горизонта, едва прикрытого небольшими возвышенностями, поросшими чащею и мелкой порослью. Но мои мысли, глаза стремились на юг, к источникам Белого Нила, о которых еще ни от кого не слыхал, не смотря на все мои расспросы.

Вдали синелись горы, которые, обыкновенно, на всех картах называются Лунными горами, Джебель-эль-камар,— название, как видите, арабское, а не туземное; каким образом оно могло зайти сюда? про то знают географы. Даже здесь, на северной стороне покати, где, всего скорее, они могли быть известны под арабским именем, их называют Сури. У подножия их, по предположению Абади, должен протекать Белый или настоящий Нил, который, будто бы, быстро уклонился на юг, вдоль гряды гор, прокладывая себе потом путь через тверди их, прямо на запад. Но это физически невозможно; из северной покати этих гор, берут начало реки, текущие прямо на север, как например, Ябус, [177] и даже самый Тумат, которые непременно встретились бы на пути с Белым Нилом, если бы он был тут, и слились бы с ним, а между тем они благополучно достигают своей цели, после долгого пути на север, т. е. впадают в Голубой Нил. Итак, если речка, открытая Абади, действительно составляет источники Нила, то он должен сделать крутой поворот и чрезвычайные усилия, при самом, так сказать, рождении своем, когда не окреп и не обогатился посторонними водами, чтобы пробиться сквозь горы, которые, при этом повороте, должны от всюду стеснить его в Абиссинии и в земле Галла, на означенной Абади широте. Если же предположить, что он протекает по ту, по южную сторону гор, и уже обогнувши их, прорывается на север, то он должен встретить на пути своем Гохоб или Омо — реки, хорошо обозначенные на карте майором Гаррисом, следовательно влиться в них и истечь на юг.

У меня не станет смелости положительно опровергать важное, можно сказать великое открытие Абади, но достигнув почти широты 8° и не нашедши Бахр-эль-абиада, настоящего Нила, даже не слышав об нем ни от кого из туземцев, приняв к тому в соображение выше изложенные доводы, я имею повод более чем сомневаться в предполагаемом открытии. Между прочим, вот что говорили многие из негров, что подтвердил сопутствовавший мне Арбаб, бывший главным лицом, при прежних сенаарских правителях, человек, посещавший Абиссинию, и знавший очень хорошо свое государство, которое простиралось далеко на юг. На показанной Абади широте, может быть с незначительным уклонением, находится, действительно, [178] Бахр-эль-абиад, но это небольшая речка, впадающая в Голубой Нил, с правой стороны по течению; она, впрочем, означена на карте Кальо, изданной в 1827 году в Париже; есть еще, несколько южнее, маленькое озеро, известное под именем Бахр-эль-абиад.

Не принял ли Абади источники этой реки или озеро, за настоящий Нил.

Повторяю, я привел здесь свои доводы, свои сомнения, но не опровергаю безусловно открытие Абади, путешественника, как мы слышали, смелого и достойного уважения; впрочем мы еще возвратимся в этому вопросу, который возбудил такой жаркий спор между Эртоном, защитником Абади и Биком опровергавшим его доводы, на которые, впоследствии, напал также Верне. [179]

Изыскания об источниках Нила Геродота и его последователей до нашего времени.

Нил великий, Нил таинственный, боготворимый древними, посвящавшими служению его храмы и толпы жрецов, Нил, которого избрали они символом верховного, животворящего Амона, которым и нынешний Египет живет и движется, так что, если бы славный Альбукерк, вице-король Португалии в XV веке, привел в исполнение свой смелый проект, отвести Нил в Красное море, что не так невозможно, как вообще думают, то весь Египет превратился бы в пустыню, в которой свободно витал бы ветер, да носились песчаные бугры,— мудрено ли, что этот Нил был предметом изысканий во все века, что все народы Египта стремились приподнять завесу непостижимой для них реки, которая, без всякой видимой для них причины, в то время, когда все другие реки скудеют водами, наполняется до берегов, выступает из них, оплодотворяет иссякшую землю и, торжествующая после великого дела добра, возвращается опять в свое ложе, вступает в обычный уровень вод! Во все века искали места рождения этой реки, — в древности, ради [180] религии, которая хотела воздвигнуть храмы у самой ее колыбели, в новейшие времена, ради науки или торговли, и во все времена, изыскания были равно тщетны.

Вот что говорит древнейший историк, Геродот, который всячески старался узнать, что-нибудь об источниках Нила. «С кем я ни говорил из египтян, а также из медийцев и греков, никто ничего не знал об них, только секретарь у имущества храма Нейж, в Саисе уверял меня, что знает об них, но мне казалось, что он подшучивал надо мною». Просто лгал! Геродот сам ни слова не верил ему и продолжал свои разыскания. На острове Эльфантине сказали ему, что нужно плыть по Нилу еще четыре месяца, до мест, занимаемых египетскими переселенцами и беглецами и что на половине этого пути находился Мероэ, столица Эфиопия. Принимая в соображение трудность плавания от Эльфантины до Мерое по Нилу, где беспрестанно встречаются подводные камни и пороги, нельзя не дать веры этому показанию. Далее, Геродот рассказывает о молодых медийских искателях приключения, которые перенеслись чудом далеко на юг, в большой город, обитаемый черным народом; у города текла большая река от захода до восхода солнца, которая не может быть другою в этом безводном крае, как Нил. Отметая сказочные прибавления в повествовании, мы увидим, что сведения эти не слишком разнятся от тех, которые мы, впоследствии, получили об Ниле до д'Арно и Абади включительно. Еще более подробные сведения собраны ученым Эратосфеном, одним из хранителей знаменитой Александрийской библиотеки. Воспользовавшись походом Птоломея Эвергета в Эфиопию, в III веке до Рождества [181] Христова, он проник гораздо выше и подробно описывает Нил на пути туда и обратно, до нынешнего Ассуана.

Император Нерон отправил несколько римлян вверх по Нилу, собственно с целью открытия источников. После долгого путешествия, люди эти достигли до Эфиопии; правитель, приняв их очень милостиво, препроводил к соседним королям. Таким образом, они достигли благополучно до обширных болот поросших густым кустарником; дальше, ни сухим путем, ни на барке, нельзя было продолжать путь. Тут — говорят путешественники — мы увидели два больших утеса, из ущелья которых река вырывалась с ужасной силой. Умные римские центурионы не могли принять этот горный поток за источники Нила, но, как мы заметили, дальше нельзя было следовать. Что они говорили правду о местах, которые видели, это вполне подтвердила экспедиция д'Арно, достигавшая далее всех вверх во Белому Нилу, и именно до этих двух утесов, которые, и по показанию д'Арно, следуют за обширными болотами, поросшими кустарниками; они без сомнения те самые, которые остановили плавание смелых римлян. Итак, мы теперь только, после всех усилий и гибели многих путешественников достигли до тех мест, куда достигла уже экспедиция времен Нерона.

Я пропускаю некоторые ничтожные попытки римлян проникнуть до источников Нила, потому что они нисколько не пополнили собранных уже прежде сведений. Напротив, внутренность Африки все более и более отделялась от образованного мира. Только в X веке появляются в ней арабы — одни из Египта, другие — с аравийских берегов Красного моря, проникающие вверх [182] по Нилу до самого Судана, и в таком числе, что образовывают целые государства, из которых, например, Гана славилась пышностью и богатством двора. Абиссиния и Нубия оставались христианскими землями, и арабы принуждены были входить с ними в торговые трактаты; но сведения, доставленные арабскими географами и путешественниками, сбивчивы и наполнены сказками, в роде тысячи и одной ночи; вообще, они принесли мало пользы для науки, изыскания их были направлены преимущественно к астрологии и алхимии, которыми славился издревле, как славится и нынче, Судан, страна чудес по преимуществу. Они переиначили многие имена по своему и тем ввели в важные ошибки европейских географов; таким образом, арабское название Нила Негров, которое нынешние ученые решительно признают за Нигер, остается еще довольно загадочным, и гораздо справедливее его отнести к той части настоящего Нила, которая протекает в земле негров.

Но мы должны отличить одного из арабских путешественников, как потому, что некоторые из его рассказов и нынче подтверждаются ва месте, так и потому, чтобы указать, куда любопытство, страсть к новому, этот всесильный двигатель путешественника, может увлечь его, как только человек вступил в скользкую колею странствований: я говорю об Ибн-Батуте.

Абу-Абд-Мугаммед-Ибн-Абд-Аллар-эль-Лавати, известный, вообще, под названием Ибн-Батуты, отправился из Тенжера в Меку, с тем, чтобы на пути посетить магометанских святых, живых и мертвых; сам он был известный ученый. В Каире встретился он с славившимися в то время ва востоке ученостью и святостью жизни имамом Борган-Одудин- [183] эль-Аражин, который обладая даже силою творить чудеса.

— Сын мой, ты кажется любишь опасности дальних путешествий, сказал ему эль-Аражин.

Ибн Батуте до того времени и в голову не приходила мысль дальних и опасных путешествий, однако, совестно же было противоречить святому лужу.

— Да, отвечал он робко.

— В таком случае, потрудись, пожалуйста, посетить моих трех братьев: Фарид Оддина в Индии, Оддин Ибн Закарию в Синде и Барган Оддина в Китае, и отнести им мой братский поклон.

Ибн Батута был поражен таким поручением, но как отказать в нем эфенди из эфендин, тем более, что сан он, Батута, высказал страсть свою к опасностям дальних путешествий. Наш путешественник дал слово Оддину и свято сдержал его. Этого мало: он шел к своей цели не по прямому, проложенному пути, как не сомнителен и труден был в то время этот путь: нет! Если он слышал, что в стороне было какое чудо, например: стопа Моисея, отразившаяся на камне; не виденные им снега и не-испытанные морозы булгар, или, наконец, пышность татарского двора,— он сворачивал с дороги и направлял туда свой путь, хоть будь это Бог знает как далеко: словом, он вполне вошел во вкус странствования.

В болгарах он много наслышался о Сибири или «земле тьмы», как он называет ее, и совсем хотел было пуститься туда, но его отвлекли другие путешественники. Батута рассказывает много о Сибири, о ее торговле, о езде на соболях, но рассказывает [184] слышанное, а не виденное им, и потому, большею частию, у него выходит вздор. Русских он тоже не видел, но слышал, что это народ рыжий, воинственный и предательский. Жаль, что мы не можем здесь сообщить многого из его любопытных рассказов и приключений, неизбежных в этих странах с путешественником, не можем потому, что должны поспешать к своей настоящей цели.

Ибн Батута не удовольствовался тем, что посетил три раза Меку и всех трех братьев в передал им по поклону святого имама; соскучившись опять дома, он отправился в Испанию, оттуда на Африканский берег, потом в Судан отыскивать еще брата шейха Кавама Оддина, за которого тот и не просил его.

При виде Нила, конечно не в первый раз, он сравнивает его с другими большими речками земного шара; это сравнение показывает в нем человека сведущего в географии, которую он изучал во время своих путешествий; но сведения, доставленные им о вершинах Нила, до того сбивчивы, что ученый Cooley решительно утверждает, что здесь речь идет о Нигере, хотя он ясно называет Нил во имени, и самые подробности о народах, обитающих на этой реке, вполне подтверждают, что речь идет о Ниле; тут как мы заметили, не в первый раз ученые приняли Нил за Нигер, без важных оснований, преимущественно потому, что говорятся о Ниле негров, как будто белый Нил не есть исключительно Нил негров.

Вот что, между прочим, говорит Ибн-Батута:

Проехав обширную пустыню, он достиг Абу-Латин, первого округа Судана. «Здесь все называются по имени дяди, со стороны матери, а не отца. Сын [185] сестры наследует преимущественно перед собственным сыном: это такое обыкновение, которого я нигде не видел, кроме как между индейцами Малабари».

Это обыкновение вполне сохранилось до нынешнего времени в племени негров, известном под именем Гомед или Абу-Гомед, живущем недалеко от Россероса, у предгорий, так сказать у входа в землю негров в восточном Судане.

Далее, арабский повествователь прибавляет, что путешествуя от Абу-Латина к Мали, он встречал такие огромные деревья, что внутри одного из них помещался целый караван. Не смотря на преувеличение, ясно, что здесь речь идет о баобабе, который, как мы уже говорили, в изобилии растет около Россероса и по пути к Белому Нилу. Следуя по течению этой реки, Ибн-Батута видел в обширном заливе ее, или озере, множество гиппопотамов. Здесь, как видите, путь Батуты обозначается все яснее и яснее. Он выплыл из Белого Нила в реку эль-Газель, которую прежде признавали все, а нынче признают не многие, за Настоящий Нил, потому что русло ее шире, чем Белого Нила. Река эль-Газель вся в озерах. По ней, именно, в вершинах реки, живет племя негров, про которых, между прочим, рассказывает Ибн-Батута, что они едят людей, но только черных же, потому что, по их понятиям, белые еще не созрели и потому неудобосваримы в желудке.

Итак, ясно, что Батута не ошибается, называя реку, по которой следовал, Нилом.

Отсюда Батута отправился в Тамбукту через Бурну. По-видимому, Бурну был горазда доступнее прежде, потому что по этому пути очень часто проходили караваны [186] и путешественники в Тамбукту, далее — во внутренность Африки и на Нигер.

Наконец Батута видно устал после 28-ми летнего странствования по белу-свету. Возвратившись в 1353 г. в Фец, он тут и поселился. Я забыл сказать, что в Судане он точно отыскал брата шейха, и передал его поклон по принадлежности в Феце. Упомянем еще о путешествии Абдалла-тифа в эти страны.

Наконец в конце XVI века португальские иезуиты, жившие в качестве миссионеров в Абиссинии, и особенно португалец Неец, провозгласили с шумом об открытии ими источников Нила. Ученый свет так обрадовался разрешению этой важной загадки, над которой трудились столько веков и народов, что без всякого исследования признал за ними славу подвига, но впоследствии д'Анвиль, а за ним многие другие разочаровали свет, объявив, что это источники не Нила, а одной из рек, впадающих в Нил, именно Голубой реки.

Впоследствии Брюс впал в ту же ошибку. Этого человека постигла странная участь, доказывающая всю превратность нашей славы, все непостоянство, мелочность публики, которая готова охотнее посмеяться над пустым анекдотом, промахом путешественника, чем гордиться славой своего соотечественника. Пора выставить имя Брюса в том блеске, какого оно вполне заслуживает, и поставить на ряду с именами знаменитейших путешественников последнего времени, с именами Бернса, Коноли, Ландера, Роса и др.

Брюс был одарен тою же непреклонною волею и силою характера не смиряющегося перед бедствием, тем же самоотвержением, находчивостию и терпением, [187] как и эти путешественники, но лучше их был приготовлен к избранной цели, более их имел счастья; те заплатили жизнию за безусловную преданность науке или политическим видам своих правительств, он возвратился в отечество.... но встретил насмешки и неблагодарность.

Яков Брюс был потомок славной и богатой фамилии северной Англии. Еще в школе он воспламенялся при мысли об открытии источников Нила. Эта мысль нигде не покидала его; путешествуя по Европе, он направлял все свои исследования, все расспросы к этой цели, остановился в Голландии, где процветала в то время школа языков, и с увлечением занялся изучением арабского языка, а также математическими науками и астрономией. В 1762 году он с радостию принял место консула в Алжире, где надеялся быть ближе к цели своих изысканий и, главное, изучить разговорный арабский язык и некоторые наречия Абиссинии. Но, преследуемый своею мыслью, Брюс не долго оставался в Алжире; посетив Варварийские владения, он отправился в Каир. В то время, путешествие по Египту было не легко, и первым препятствием служило само правительство, не доверчивое и корыстолюбивое; Брюс, однако, счастливо вышел из борьбы с ним, и в скором времени мог пуститься в путь. В Кене, он оставил Нил, и через пустыню направился в Коссейр. Жаль, что не можем здесь рассказать много любопытных вещей, виденных Брюсом. Из Коссейра, он посетил остров Изумрудов и потом Жеду, откуда отправился на абиссинский берег, в Массау. Не смотря на рекомендательные письма к тамошнему губернатору, он едва не сделался [188] жертвою подозрительности, но твердость характера спасла его. Тут начинается путешествие по Абиссинии. Преодолев в Гондаре препятствия представляемые христианским правителем, он достиг до Алсты, второго катаракта Голубой реки, которую постоянно принимал за настоящий Нил, и говорит о нем с восторгом. «Самая долгая человеческая жизнь не может изгладить воспоминание о нем. Я был поражен каким-то опьянением, и совершенно забыл все земное.»

Тут узнал он, что Гондаром овладели Галла и должен был отправиться на поклон к Физиглу, дикому повелителю полунагого племени. Не смотря на дурной прием, Брюс, однако, успел достать себе покровительство и защиту и этого нового повелителя Абиссинии и отправился опять к своей цели, цели всей жизни.— На, этот раз он достиг ее, то есть, полагал, что достиг и был совершенно счастлив, счастлив, как человек, которого все надежды, все помыслы наконец осуществились, и не насмешкам должно было подвергаться восторженное описание его источников Нила, но найти сочувствие. Вот что говорит Брюс в упоении торжества.

«Я наконец достиг этого места, которое противоборствовало против гения, ума и смелости всех народов, древних и новых, в течении слишком трех тысяч лет. Цари пытались открыть источники Нила, предводительствуя целыми армиями; но их экспедиции замечательны были только числом жертв. Все они были совершенно безуспешны. Славу, почести, богатства, все обещали эти властители мира, в течении длинного ряда веков, и не нашлось ни одного человека, способного удовлетворять их любопытству, отомстить человечество [189] за такое продолжительное сокрушение всех его усилий и обогатить науку этим, столь желаемым открытием».

Почти позволительно путешественнику, испытавшему столько бедствий на пути и стоящему у источников Нила, произнести такую восторженную речь. Это был не настоящий Нил — правда, но Брюс принял его за настоящий, веровал от души, почти все разделяли в то время его заблуждение, а потому не мудрено, что он излил весь поток своего восторга. Заметят нам, вместе с Cooley, за чем же он умолчал об открытии источников Голубой реки иезуитами? Во-первых, Брюс мог не знать об этом, потому что с тех пор до его времени прошло около 200 лет; во-вторых, в озеро втекает так много ручьев и речек, окрестные жители так дорожат славою обладать источниками Нила, что, не смотря на сходство описании, легко могло случиться, что иезуиты признавали речку, а Брюс другую за настоящий Нил. Что же касается до правдивости Брюса, по крайней мере в главных показаниях, то, относительно путешествия его по Абиссинии, ее вполне засвидетельствовали путешественники, пользующиеся общим доверием, как лорд Валенция и Сальта, не говорю уже о других; относительно Сенаара, Нубии и Египта (Брюс воротился через Сенаарский полуостров), я вполне, на месте, убедился в наблюдательности и точности известий, сообщенных этим ученым путешественником.

Свет как бы и не заметил этих изысканий; он особенно вскинулся на один анекдот, рассказанный Брюсом, осмеял его, и этим одним ниспроверг все достоинство книги.

Вот как было дело. Брюс уже достиг Абиссинии, [190] едва выехал он из Аксума, как видит трех человек, полунагих, весьма подозрительной наружности; они гнались за коровой и вскоре достигли ее: один ударил корову так сильно в голову, что та упала и схватил ее за рога, другой за передние ноги, третий же стал вырезывать мягкие части мяса из-под кожи, слегка разрезав ее. Добыв по куску бифстекса с каждой стороны, он прикрыл рану кожей, замазал шов землей, поднял корову на ноги и погнал вперед.

Такой способ добывания бифстекса из живого животного, конечно, не совсем натурален; а почему знать, может быть эти люди хотели насмеяться над хозяином коровы или отомстить ему; стоило только Брюсу оговориться, но приготовленный уже отчасти к такой жестокости тем, что в Абиссинии многие едят сырое мясо, и что, следовательно, легко могли найтись такие, которых утонченность вкуса, заставила предпочесть мясо живого животного, мясу мертвого, он, кажется, сам был вовлечен в ошибку, при том, он уже видел столько чудесного и невероятного, в котором убедился, так сказать, осязательно, что легко поверил и в эту необыкновенную прихоть вкуса абиссинян.

Из новейших путешественников к верховьям Белого и Голубого Нила, всех более доставил сведений о них и землях прилежащих в ним Кальо (Vayage a Meroe, au fleuve blanc, etc. par Frederic Caillaud, de Nantes. 1826-7. Paris. 4 vol.), бывший в службе Мегемет-Али и участвовавший в завоевании восточного Судана. Он достиг далее всех, посещавших до того времени восточный Судан (Я проник полуторами градусами далее его) и [191] именно, до гор, Синге. Впоследствии один Руссегер (Reisen in Europa, Asien und Africa von Russegger. Stuttgart. 1846) приближался в этому пункту. Путешествие последнего, а также Рюппеля, важно по сведениям, собранным в отношении естественных наук. Я упомянул о д’Арно и Абади, прибавлю в ним имя Верне, спутника д'Арно, противоречащего ему во всем, и считаю лишним говорить о Пиклер-Мускау и других, которые не переступали черты земель, уже прежде их довольно исследованных, но обращу особенное внимание на вышедшее в недавнем времени, на арабском языке, описание путешествия в Судан шейха Зеин-эль-Абадина, человека совестливого и любознательного, хотя не чуждого суеверий, нераздельных с натурой араба, которые нередко представляли ему вещи в превратном виде; самая цель его путешествия было изучение алхимии в Судане, вообще славящемся чародейством на востоке. «Путешествие» его переведено с арабского на турецкий язык, и с турецкого на немецкий, главным драгоманом прусского посольства при Отоманской порте, Ровеном.(Das Buch des Sudan, eder Reise des Scheich Zain el Abadin etc. Leipzig. 1847)

Очень долго источники Нила смешивали с Нигером и до позднейших времен многие не переставали утверждать, что это одна и та же река. Таким образом, добросовестный и трудолюбивый автор книги l'Egypte Ancienne, Шамполион Фижан еще в 1846 году писал: «полагают за весьма достоверное, что путешественники проникли из Тамбукту, большого города внутренней Африки, в Каир, и так как первый из этих городов находится в соседстве Нигера, то из этого заключают, что или эта большая река есть самый Нил, текущий из Тамбукту в Египет или, что между Нилом и Нигером находится река, еще неизвестная, которая служит путем сообщения между Нигером и Нилом» (р. 9).

Открытие устья Нигера нынче не оставляет уже никакого сомнения, относительно самобытности этой реки, которую так долго оспаривали, сначала в пользу Сенегала, потом в пользу Нила; что же касается до путешественников, достигавших из Тамбукту до Каира, то это справедливо только в таком случае, если г. Шамполион разумел под словом путешественников весьма немногих арабских миссионеров или мекских поклонников; между ними, действительно, есть выходцы из Тамбукту, которые, впрочем, едва ли заходят в Каир, но сворачивают с Нила в Сауакин или Коссейр; мы видели одного из таких и говорили с ним долго о Ниле. Хаджи утверждал, в чем и прежде я не сомневался, основываясь на путешествиях арабов средних веков, что поклонники идут из Тамбукту в Кордофан, черев Дарфур и Бурну.

Между тем, как усиливались достигнуть источников Нила — то правительства, то экспедиции под защитой отрядов, то смелые путешественники, из которых многие запечатлели жизнию свое самоотвержение в пользу науки,— длинный ряд путешественников, побуждаемый предприимчивым и щедрым Лондонским Африканским обществом, пустился по различным [193] направлениям из Каира, Триполи, Морока, Тенжера, к источникам Нигера, которые всегда предполагали, если не сродственными, то близкими источникам Нила и, увы, почти никто не возвратился из них! большая часть погибли от лихорадки, другие от жестокости или подозрительности туземцев. — История их путешествий составляет настоящую Одиссею новейших времен, подобно истории путешествий в среднюю Азию, где, впрочем, не одни англичане первенствуют на славном поле географических открытий. Имена Мунго-Парка, Клапертона и верного его спутника, более товарища, чем слуги Ландера, который первый указал устье Нигера,— сияют яркой славой там, как имена Бюрнса, Каноли, Муравьева и других, тут.

Я не без намерения упомянул об источниках Нигера; собирая сведения здесь, на месте, перечитывая путешествия, обдумывая и соображая предмет со всех сторон, я убедился по всем данным, что источники Нила действительно недалеко от источников Нигера, и предлагаю новый путь к открытию тех и других, путь, по моему, более проходимый. Говорю с грустию,— предлагаю, потому что болезни, которые я вывез с собою из дальних путешествий, особенно африканская лихорадка, едва ли когда оставят меня, и.... но что обо мне! Мало ль людей на Божьем свете и смелых, и здоровых, и способных, которые не знают, куда направить исток своей деятельности; вот цель, славнее которой едва ли можно найти в наше время: тут и отчаянной смелости и мужеству и терпению и глубоким изысканиям, всему есть пища. Свет обогатится не одними учеными открытиями, но и примером геройского самоотвержения. Предлагаемый мною путь таков: [194]

Из Каира надо ехать, через Картум и Сенаар, в Фазоглу. Путь этот представляет трудности только со стороны климата и способа путешествия, а не преграды со стороны людей; к этим трудностям здесь привыкают: да и что они в самом деле? жар, доходящий в полдень до 40° по Реомюру, езда на верблюдах, переход через большую Нубийскую пустыню, которую впрочем и обойти можно, кто не торопится достигнуть цели. В два, три месяца, вы будете в Фазоглу,— само собою разумеется, не во время периодических дождей, иначе, вы не вынесете их, не акклиматизировавшись прежде. Отсюда четыре дня до основанной мною золотопромывальной фабрики в Кассане, где вы будете, так сказать, в центре населения негров, войдете в сношения со всеми окрестными мелеками и сведете с ними дружбу, помощию мелких подарков и ласкового обращения. Тогда вы обратитесь к джелябам — арабам: с ними не дружитесь; это народ гнусный; держите себя всегда высоко над ними и услугу покупайте одними деньгами. Между ними, особенно из Бени-шангульцев, вы найдете людей, бывалых в Фадаси. Я уже описал трудности пути в Фадаси, но для смелого путешественника они незначительны, особенно при содействии дружелюбных мелеков. Главное состоит в том, кому ввериться из джелябов? но кому бы вы не вверились, призовите в свидетели своей сделки кого-либо из местных властей: в таком случае, семейство вожатого остается как бы залогом вашей безопасности: на слово и честность араба никогда не рассчитывайте.

В Фадаси вы найдете людей со всех концов Африки: назвавшись арабом (само собою разумеется, что [195] вы выучитесь, предварительно, по-арабски), вы познакомитесь и подружитесь с старшинами Галла, через которых приобретете начальное покровительство и сколько-нибудь научитесь их языку: то и другое не трудно. Отсюда путешествие уже будет зависеть совершенно от случая и от вашего счастья: вы будете направлять свой путь, куда дружба, польза или связи ваших покровителей увлекут вас. О цели путешествия вы можете узнавать из-под руки, и под разными предлогами, держаться избранного вами направления; наконец, странствуя, от покровителя к покровителю, и зашедши далеко внутрь страны, в Тамбукту, например, вы можете назваться уроженцем Гвианы и уже, не скрываясь, следовать туда. Звание хаджи, поклонника гробу Магоммета доставит вам некоторое уважение со стороны арабов, которых всего более надо опасаться, а между неграми, как я уже сказал, довольно приобрести покровителя в Фадаси и, потом уже вас будут передавать от одного в другому, как желанного гостя, особенно, если вы познакомитесь с их нравами. Кто говорит! этот путь также труден и продолжителен, но мне кажется, все-таки он далеко легче других; всего опаснее на пути африканская лихорадка и кровавый понос, от которых нет никакого средства уберечься человеку новому в краю, но есть лекарства, которые облегчат ваши страдания, хотя на время: я путешествовал три месяца с лихорадкой, самой мучительной, останавливаясь тогда только, когда силы меня совершенно оставляли. За то, какие страны посетите вы! всю внутреннюю Африку, куда не заходила нога самых смелых путешественников, и это, конечно, самый верный путь отыскать источники Нила и Нигера, о [196] которых идет слишком громкая слава между туземцами, чтобы вы не услыхали о них, даже не расспрашивая. Довольно припомнить каких стран не достигали Ибн-Батута, путешествуя таким образом, как я описал (Уже по возвращении своем в Петербург, узнал я, из иностранных журналов, о французском путешественнике, докторе Раффенеле, решившемся перейти Африканский перешеек с запада на восток между 10° и 15°. Я уверен, что каждый с жадностию следит за известием об этом герое науки, который идет по следам стольких жертв с терпением, твердостию и самоотвержением, достойными славного предмета, которому он посвятил себя. После известий, полученных от него с вершин Сенегала в 1846 г., получено недавно еще письмо из Коге, столицы Каарта, от 3 мая 1847 г. Многие ученые общества и правительство Франции приняли живое участие в его предприятии).

Еще одно замечание: в последнее время за настоящий Нил стали принимать Бахр-эль-абиад, Белую реку, или Белый Нил, как выражаются у нас, который течет на юг — сколько известно течение его; но Бахр-эль-газель, соединяющийся с ним, и больше и шире Белой реки, у своего устья; она едва исследована; вода ее слишком нездорова и была пагубна для экспедиции д’Арно, пытавшейся было подняться вверх по этой реке; течение ее так тихо, что едва приметно; она расстилается огромными плесами и озерами, изобилующими рыбой: о них-то, вероятно, говорит Ибн-Батута. Эль-Газель берет свое начало из гор Дар-Фура. И так, решивши вопрос, что не Голубая река, а Белая составляет Нил, надо еще решить другой, который из двух притоков есть настоящий Белый Нил: так называемый теперь Бахр-эль-абиад или Бахр-эль-газель?