Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ОТТО КЕРСТЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВОСТОЧНОЙ АФРИКЕ,

В 1859-1861 годах

БАРОНА КЛАУСА ФОН ДЕКЕН

ОТДЕЛ ВОСЬМОЙ.

Первое путешествие во внутрь страны.

Предварительный подъем. — Шамба Абдаллы. — Путешественник и женщины. — Окончательный отъезд. — Недостаток в жизненных припасах. — Нравы и обычая туземцев. — Начало периода дождей. — Больной. — Музыка и танец. — Странное строение скалы. — Возмущение в лагере. — Печальный рождественский вечер. — Характеристика белуджей и береговых арабов. — Возвращение в Килоа. — Огорчение и потеря. — Тяжкая болезнь.

[184] было прервано наступившим дождем. Не смотря на самые тщательные разведывания и вопросы, я не мог узнать в деревне ничего точного; но если я мог заключить, что здесь дело шло о сожжении трупов, то точно также можно было иметь и другие предположения. Туземцам, казалось, было неприятно, что я проник в их тайны, потому что они старались сбить меня с толку и хотели даже уверить меня, что они не знали ровно ничего о существовании костров и костей. Да по настоящему я и не мог ожидать другого результата, потому что знал, что нецивилизованные народы почти всюду держат в тайне обычаи, употребляющиеся при погребении их мертвых и ни под каким условием не позволяют чужестранцу присутствовать при погребении, тогда как арабы на Занзибаре и на побережье, которые впрочем не употребляют при погребении никаких пышных обрядов, не запрещают европейцам присутствовать при печальной процессии.

«Вечером меня посетили несколько старшин селения, вероятно с тою целью, чтобы получить подарки; Абдалла по крайней мере советовал мне дать им подарки. Я не нашел нужным последовать его совету, но не обошелся таки без того, чтобы не поискать дружбы однако старого, отвратительного детины с помощью куска американо. Этот детина именно имел большую известность как опасный волшебник, от воли которого зависела, по мнению туземцев участь задуманных предприятий. Мои люди упросили меня удовлетворить его, так как они твердо были убеждены, что в противном случае он своими чарами испортит наше путешествие. Я знал моих белуджей и носильщиков и должен был понимать, что они все убежали бы от меня, если бы я не удовлетворил бессовестного требования этого шута. И здесь также подтвердилась та истина, что тот, кто рассчитывает па людскую глупость, поступает очень выгодно для себя: этот волшебник, взимающий со всех караванов «охранную пошлину», считался очень богатым человеком».

«Доставка съестных припасов постоянно была сопряжена с затруднениями; жители Нагигонго не хотели ни за какую цену продавать свои запасы. Охотничья экскурсия, предпринятая мною, была неудачна; напротив один из Белуджей убил буйволовую антилопу (?) величиною с быка. Но что значило несколько центнеров мяса для стольких голодных африканцев? Все съедомое было проглочено еще почти сырое, и через полчаса оставались только обглоданные кости. Но голод моих людей вовсе не был удовлетворен; они маленькими группами разошлись из лагеря, чтобы поискать растительной пищи. Будучи незнакомы с здешними растениями, они в каждом растении видели прекрасный овощ и потому притащили с собою все что им казалось съедобным. В этом числе находилось и одно клубневое растение многообещающей наружности, которое должно было быть сварено и подано нам на стол. Но, к нашему счастию, Коралли и сурия джеммедара еще до варения отведали его вкус. Едва положили они клубни в рот, как почувствовали сильную жгучую боль, а потом на языке и губах вскоре вздулись пузыри. Это показало нам ядовитые свойства растения, [185] которое легко могло бы сделаться пагубным для всех нас, и никто не имел более охоты продолжать еще опыты над ним.

«С 4-го декабря начался новый отдел года — период дождей. Еще за несколько дней до его наступления господствовала невыносимая духота. Каждый вечер на далеком востоке скоплялись темные тучи, возвещая приближение дождя. Иногда до нашего слуха доносились раскаты далекого грома. Всех радовала надежда на прохладу и свежесть, которые должна была принести наступающая перемена погоды. Поздно вечером в упомянутый день облака, гонимые начинающимся северо-восточным муссоном, донеслись почти до нас и к полуночи непогода разбушевалась. Буря выла и свистела около жалких хижин, заносила песок и камешки в самые укрытые углы и в одно мгновение пробуждала даже людей, объятых самым глубоким сном. Наконец при сильном громе и молнии хлынул дождь, но вовсе не проливной, как я ожидал, а просто крупный, продолжавшийся до утра».

«Вскоре по нашем отбытии снова пошел дождь. Прекрасные ландшафты задернулись мглою, глинистая почва размягчилась; скользкость дороги и часто попадавшиеся ручьи, увеличившиеся от дождя, препятствовали скорости движения и делали его чрезвычайно трудным. Судя по множеству всюду попадавшихся нам хижин, страна эта должна была быть густо населена: но, к удивлению нашему, жителей мы не видали. Они, как мы узнали потом, убежали от нас, вследствие того, что некоторые арабы из Килоа рассказали им, будто к ним придут белые люди, ведущие с собою приученных львов, которыми будут истреблять всех черных. Наша ближайшая стоянка Лукозе была почти совершенно покинута людьми; оставшийся начальник впрочем был довольно ласков, и, уверившись в безвредности вазунгу, был настолько рассудителен, что послал в горы призвать оттуда скрывшихся там жителей селения. Они, спустя довольно времени, пришли, но все-таки были очень сдержанны и отказались продать нам свою мтаму. Кто более виноват в этом, они ли, или Абдалла, я не берусь решать; во всяком случае последний был непростительно мешкотен в исполнении своих обязанностей вожатая каравана и провиантмейстера.

«Мои прогулки по окрестности, предпринятые мною не смотря на снова начинающийся дождь, представили мало привлекательного; только маленький памятник, посередине деревни, окруженный акациями и тростниковою изгородью, показался мне в некоторой степени замечательным. В головах памятника, построенного из темной глины, стояло маленькое зеркало; он, вместе с находящимся возле колодцем, был защищен кровлею, с которой свешивалось множество лент и лоскутов ткани. Мне рассказали, что этим памятником любящий супруг хотел почтить свою умершую супругу.

«Вечером жители Лукозе забавлялись музыкою, или празднуя этим наше прибытие, или же желая выразить свою радость по тому случаю, что их опасения на счет убийственных намерений вазунгу оказались неосновательными. Их музыкальный инструмент похож на гусли: восемь деревянных палочек, соответствующих восьми тонам октавы, лежат своими концами на двух соломенных [186] бечевках. На этом инструменте двое довольно искусно играют в четыре руки. Изобретение такого инструмента и доказываемое этим знакомство с музыкальными законами, которые столь долго были неизвестны древним грекам, во всяком случае делает честь этим людям. Нельзя предполагать, что благородной музыке они научились от других народов, потому что жители побережья далеко уступают им в этом отношении, и имеют только маленькие музыкальные инструменты из дерева, трех кишечных струн и половины тыквы».

«Погода все еще не переменялась: ночью снова полил сильный дождь. Если бы я не накрылся моим гуттаперчевым одеялом, то промок бы до костей, потому что кровля хижины не защищала от дождя. На другой день также шел дождь, но я нс решился оставаться в душном пространстве, а около 4 часов прогуливался. Соседние горы представляют прелестные картины; им недостает только резвых ручьев и шумящих водопадов, которые восхищают путника в наших лесистых горах».

«6-го декабря мы продолжали наше путешествие и перешли через так называемую реку Муира. В этой реке, не смотря на сильный дождь, не было еще воды. В селении того же имени мы раскинули свой ночной лагерь. Я с несколькими людьми пришел вперед; так как Абдалла дорогою отдалился от меня, то я должен был один сделать необходимые закупки. Долго переговаривался я с жителями безуспешно; они не хотели продавать свой зерной хлеб, пока не получат прежде его стоимость в виде бумажных тканей; я же не мог удовлетворить их требования, потому что носильщик, несший тюк с бумажными материями, назначенными для мены, еще не пришел. После больших усилий я получил наконец шесть мерок хлебных зерен, так что пока мог удовлетворить по крайней мере голод Белуджей, главных крикунов. Беспокойная ночь завершила собою сырой, скучный день; дождь лил ручьями и в тысяче местах протекал сквозь крышу».

«На следующее утро Абдалла, как и несколько раз прежде, воспротивился дальнейшему путешествию. Он приискивал всевозможные предлоги, чтобы убедить меня в необходимости продолжительной стоянки, но наконец должен был понять, что его отговорки не помогут. Дорога через низменную, болотистую местность была скучна и трудна, воздух — душен и зноен. Около четырех часов пополудни мы достигли Меруи, большого селения, если можно так назвать отдельные хижины между обширными плантациями. Большая часть жителей состоит из Вагиндо, отличающихся тем, что они на руках и груди до самого живота вытравливают самые странные фигуры, как напр. мужчин, рыб, птиц и т. под. и подтачивают себе передние резцы для украшения лица. Этим ремеслом украшения занимаются особые люди, навыкшие в этом. В Меруи попадается также несколько Вагиао; они отличаются гладкою кожею, на которой не делают украшений, но передние зубы точно также подпиливают.

«Здесь опять так же трудно было доставать съестные припасы. Жители так упрямы, что с ними едва можно вести дело; они десять раз [187] перемеривают вымененную материю и нередко, еще не принеся и не показав своих товаров, равноценную им вещь. При этом они назначают поистине неслыханные цены; они кажется не знают ценности меньше мгоно (аршин, около 17 рейнских дюймов) американо и требуют за курицу столько же, сколько и за два яйца 15.

«Дорогою исчезло девять носильщиков. Так как они и на другое утро не явились в лагерь, то я принужден был пробыть в Меруи и 8-е число Декабря, но на следующий день назначил выйти оттуда. Абдалла, услыхав это мое распоряжение, вышел из себя от гнева и досады. Солдаты поддерживали его в его упорстве и постоянно ворчали, что им не дают достаточной пищи, хотя я подарил им кур, закупил для них махого, одним словом всячески старался удовлетворить их. К счастию, один белудж, еще прежде оказавшийся хорошим стрелком, убил одну штуку дичи. Тогда опять несколько часов продолжалось обжиранье; иначе нельзя назвать поспешное глотание и раздирание мяса».

Наше пребывание в Меруи, к великому моему огорчению, продлялось еще. Сначала Абдалла отказался продолжать путешествие, и, когда я настаивал на этом, убежал в Муира. Потом Коралли, вероятно вследствие продолжительной сырой погоды, сильно заболел лихорадкою, которая уже давно разыгрывалась в нем и давала ему себя предчувствовать; теперь он потерял всякую надежду, и я напрасно старался утешить его тем, что окончательное обнаружение скрытой болезни есть уже начало улучшения».

«В Меруи Белуджи опять подняли крик из-за еды. Правда, в первый день они, во время большой своей пирушки, съели столько же, сколько 45 носильщиков вместе и вследствие этого отчасти сделались нездоровы, но их алчность вовсе не удовлетворилась этим. Чтобы наконец покончить с ними, я решился на строгость и на следующий день не дал им есть ничего.

«Мои черные были, напротив, веселы и танцевали, смеялись и кричали целый день, не обращая внимания на присутствие больного. Их танец состоит в том, что каждый из обоих стоящих друг против друга танцоров поднимает постоянно одну и ту же ногу, если же один из них не делает этого, то должен отойти, и его место занимает другой. Менянье ног происходит с беспримерною быстротою: я едва мог следить глазами за быстрыми движениями; но привыкшие к этому негры замечали каждый промах».

«При частых моих прогулках застал меня однажды сильнейший ливень. Не прошло и десяти минут, как я уже шел по колено в воде и должен был употреблять все свои силы, чтобы устоять на ногах против шумящих потоков воды и против сопровождающей их бури. Вблизи не нашлось ни одной хижины, в которой бы я мог укрыться, а деревья которые даже если бы они и были покрыты весьма густыми листьями, могли бы дать только небольшую защиту, здесь были совершенно без листьев. С великим трудом добрался я до моей хижины, когда непогода уже почти прошла. Я нашел, что вода в дождемере в течении 34 минут достигла высоты 5 1/2 английских дюймов. Это количество дождя показалось мне чрезвычайно значительным, потому что прежде, [188] во время очень сильного дождя, получил в течении 24 часов только 5,1 дюймов дождя, а в Занзибаре, во время от 1 Августа до 28 Сентября, получал только 2,9 дюймов.

«Так как состояние здоровья Коралли по истечении нескольких дней все еще не улучшалось, то я решился приказать нести его на китанде. Дальнейшее пребывание в Меруи казалось мне опасным, потому что добывание съестных припасов стоило мне больших трудов, и в особенности потому, что можно было надеяться, что следующая стоянка будет здоровее и что там больной скорее поправится. Впрочем я прихожу мало по малу к тому мнению, что мне лучше было бы путешествовать без Коралли, так как его постоянное нездоровье причиняет мне много забот. Если путешествуешь один и сделаешься сам болен, то представляешь себя воле Божией; если же заболеет другой, то об нем постоянно тревожишься и стесняешься им».

«Утром 12-го Декабря Коралли объявил, что теперь он может путешествовать далее и не нуждается в носилках. Я немедленно велел тронуться в путь, но дал выздоравливающему моего осла, чтобы ехать на нем верхом, не истощая себя чрезмерным напряжением. Переход этот был весьма дурен, с шести часов утра до четырех часов по полудни под беспрерывным сильным дождем, по дороге, часто делавшейся непроходимою по причине небольших, наполненных водою, долин и расселин почвы. По несчастной ошибке я надел утром очень широкие сапоги и они до крови стерли мне ноги; я попробовал идти босиком, но боль не уменьшалась, и под конец я едва мог тащиться. С злою головною болью прибыл я в Киангару и лег ничего не евши».

«На другой день я, благодаря Бога, поправился; но Коралли сделалось много хуже и немедленное отбытие было невозможно. Чтобы положить конец постоянным промедлениям и вместе с тем доставить больному необходимое спокойствие, я велел сделать из тростника и веревок китанду и нанял шесть человек, которые поочередно должны были нести на ней больного. Поденная плата им состояла, кроме содержания, по шести аршин американо на каждого, ценою в полдоллара, цена конечно чрезвычайно высокая.

«На другой день после этого мы вышли в восемь часов утра. Местность была все еще ровная и однообразная. Лес сменялся густо населенною возделанною местностью. Чрезвычайное обилие воды причинило нам большие затруднения. Еще накануне мы перешли через реку Кипереле, шириною в 25 футов и глубиною около двух футов; сегодня нас долго задержали реки Намителле и Мигуму, особенно последняя, которой берега так круты, что ослов надо было насильно сталкивать в воду, а на другом берегу опять вытаскивать. Впрочем все обошлось благополучно; носильщики, несшие больного, исполняли свое дело очень искусно, а по прибытии в Нагилала мы нашли ласковый прием».

«В Кипиндимби, ближайшем селении, хозяин того дома, в котором обыкновенно проводят ночь вожатые караванов, упорно отказывал нам в пристанище. Утомившись получасовыми напрасными толками, я велел раскинуть [189] себе палатку и устроился в ней. Тотчас же явился негостеприимный хозяин и предложил мне весьма любезно свой дом за гораздо меньшую цену, против той которую требовал прежде. Но я остался верен своему правилу «держаться того, что раз сказал», к великой досаде корыстолюбивого человека, который рассчитывал вынудить от мзунгу высокую наемную плату».

«Вечером многим людям представилось большое празднество. В лагерь пришел странствующий певец и начал играть на инструменте странной формы, ящике с восемью натянутыми на нем струнами. Звуки, которые извлекал он из своей лютни, сопровождая их пением, были довольно приятны. Затем он, к великому удовольствию всех, исполнил танец с непристойными позами и движениями. Я видел по лицам моих носильщиков и белуджей, что они считают этого человека за большого искусника».

«На дороге к Луэре, ближайшей цели нашего путешествия, нам снова пришлось перейти через несколько водоемов: во первых через болотистую стоячею воду, называемую Килиматембо, потом через Ругугу, — быструю реку величиною с Кипереле. Носильщики, увидав шумящую красную воду Ругугу. сейчас же побросали свои мзиго, и, не позаботившись о том, чтобы предварительно остыть, бросились в воду, чтобы очисться от грязи, накопившейся в последние недели. Можно было предполагать, что такая ванна, после утомительного перехода, окажет вредное действие на разгоряченное тело; но черным она, казалось, очень полезна, потому что они никогда не упускают такого случая освежиться и очиститься. Но ослы не могли никак помириться с водою, и здесь их опять надо было насильно вести в реку. Перед самым Луэре опять встретилась третья, медленно текущая и потому довольно прозрачная река, того же имени как и селение. В Луэре считается только два дома, но много съестных припасов, в особенности муки и кур по дешевым ценам, и что-то в роде горошка маленькой угловатой формы, величиною и вкусом похожего на нашу чечевицу (Джирокко у Суахелийцев?)».

«Теперь, казалось, все пойдет хорошо. На следующий день мы вышли рано; носильщики и белуджи не надоедали мне более жалобами; Коралли чувствовал себя опять настолько здоровым, что сам отказался от носилок. За исключением немногих мест, страна была густо населена и прекрасно возделана. Почти всюду на дороге жители выносили на продажу много различных съестных припасов напоминавших нам благословенные побережные местности. Нам предлагали коз, кур, горох, бобы, черное просо, сладкий картофель, муку, сахарный тростник, манго и фисташковые орехи, хотя и не по очень дешевым ценам. Хотя жители постоянными попытками обмануть в некоторой степени затрудняли торговлю, но мы все-таки успевали достигнуть нашей цели и роскошничали в изобилии. На следующий день после полудня мы прибыли в лежащую между горами и кряжами прелестную местность Нангунгулу. Гора, вышиною почти в тысячу футов, Лукунде, за несколько миль к северу от нашего лагеря, обратила на себя мое внимание своею странною формою: с одной стороны вкось поднимаясь, она с другой стороны почти вертикально опускается, подобно [190] памятнику, построенному руками исполина из необсеченных обломков скалы. Я взошел на нее. Часто сомневался я в возможности идти вперед, но всегда находил выдающийся угол скалы, позволявший мне вскарабкиваться далее, и через полтора часа трудного взлезанья достиг вершины. Обширная панорама открылась перед моими изумленными взорами. На юг причудливо возвышались горы Мбага и Макундуэ с их зубчатыми отрогами и вершинами, подобные странным песчаниковым формациям Саксонии и Богемии».

«Абдалла с явным неудовольствием замечал, что несколько дней прошли спокойно и приятно, и употреблял всевозможные меры, чтобы такое положение дел не продолжалось, положительно отказался идти дальше, выставляя на вид, что носильщики больны и что до тех пор, пока они не поправятся, надо оставаться здесь, хотел дождаться прибытия еще 14 человек своих носильщиков и присоединиться к большому каравану своих друзей Салем бен Абдаллы и Банафумо, и, наконец, объявил, что идти вперед невозможно, потому что на озере Ниасса идет война. Я с неудовольствием объявил ему, что я во всяком случае пойду дальше, для того, чтобы вознаградить себя за прежнюю потерю времени, — так как я провел в дороге 21 день, почти вдвое больше, чем сколько употребил для этого Рошер. Если он не хочет выполнять свои обязательства и сопровождать меня, то пусть по крайней мере даст мне назначенных для меня носильщиков. Абдалла не послушал меня и вторично убежал. Я еще надеялся, что он поймет свою несправедливость и при его уходе сказал ему, что буду ожидать его и носильщиков в Мессуле. Но он, вместо того, чтобы уступить мне, на полудороге прислал ко мне человека, чтобы убедить меня воротиться назад, упрекая меня в том, что я покинул его, и грозил пожаловаться на меня Сеид Маджиду и Сеид Солиману, коменданту Занзибара. Не смотря на то, я еще раз попытался привести упорного к послушанию, дал ему 24 часа для размышления и выразил надежду встретить его в Мессуле».

«С небольшим числом моих собственных людей и с нерешительными солдатами я прибыл в Мессуле и остановился в лучшем доме этого селения, хотя владелец его султан Джемао, был в отсутствии. Но он не только не рассердился на меня, а подарил мне по своем прибытии, яиц, кореньев кассавы и т. под., представил мне своего красивенького маленького сына и не изменил своего обращения даже и тогда, когда я заметил ему, что не могу отдарить его за его подарки, потому что мои мзиго еще не прибыли. Не так гостеприимными оказались жители селения. Они требовали с меня бессовестно дорого за съестные припасы, которых у них было очень много, а потом отказывались продать, когда я соглашался заплатить им эту цену, и назначали цену еще дороже».

«Срок прошел; Абдалла не являлся. Джеммедар посоветовал мне еще раз протянуть ему руку для примирения. Поэтому я послал его и Ассани назад в Нангунгулу и велел сказать Абдалле, что я потерплю еще день, ожидая, что он или послушается меня, или же, по крайней мере, не будет далее задерживать назначенных мне носильщиков. Посланные воротились назад с [191] известием, что Абдалла готов прибыть в Мессуле, но один, без носильщиков, и что он непременно должен дождаться большого каравана. На это я сообщил ему, что я завтра ворочусь в Нангунгулу, но потом, если он не решится поступить по-моему, немедленно отправлюсь в Занзибар, чтобы пожаловаться Сеид Маджиду на нарушение договора. Другое решение было невозможно, и я не хотел, не полагаясь на 20 своих солдат, отдаться во власть приближающегося каравана из 1500 слишком человек и подвергнуться участи Рошера».

«Когда я 20 Декабря около полудня снова прибыл в Нангунгулу, Абдалла уже удалился, объявив, что если я хочу вернуться в Килоа, то он позволяет носильщикам сопровождать меня. Он более не показывался мне, хотя и находился неподалеку, вероятно опасаясь, что я задержу его. И он был прав, потому что, если бы он попал ко мне в руки, то я дешево не разделался бы с ним».

«При таких обстоятельствах мне необходимо было как можно скорее и ранее Абдаллы возвратиться в Килоа, чтобы принести жалобу вали и требовать наказания виновного, прежде чем он примет свои меры предосторожности. Потому я решился делать большие переходы и с третьей станции Киангара идти по более короткой дороге, не так далеко отклоняющейся к северу».

«Утром 21 Декабря я поднялся рано. Во время перехода все шло лучше и спокойнее, чем под руководством Абдаллы. Один только белудж попытался поступить своевольно; он хотел, вместо того, чтобы возвратиться вместе со мною, присоединиться к ожидаемому большому каравану, так как он принял участие в моем путешествии только для того, чтобы торговать на свой счет и купить себе невольников. Собственно говоря, мне было бы даже приятно избавиться от упрямого человека, но, для соблюдения порядка, я счел лучшим поступить энергичнее. Я приказал джеммедару отнять у белуджа его невольников и товары, которыми он хотел торговать, и вести его далее, если нужно, связанного. Это подействовало: бунтовщик решился уступить, и после этого не было ни одного случая неповиновения».

«Мы пришли рано в Луэре. На этот раз я нашел другую хижину, потому что владелец той, в которой я останавливался в первый раз, не пустил меня. После полудня я развлекался охотою на диких голубей, а вечером — музыкою жителей. Употребляемый ими инструмент был не похож на тот, который я описал выше и был даже проще тех, которые употребляются на побережье: это был «монохорд», — однострунная скрипка, состоящая из маленького лука, похожего на тот, из которого стреляют, и из приделанной посереди его тыквы; вместо смычка служит мокрый стебель соломы. Укорачивая струну пальцем, артист извлекал из странного инструмента удивительно разнообразные звуки».

«После полуночи меня разбудил шум около хижины; я вышел наружу и увидел негра, осторожно пробирающегося около жилища, очевидно с намерением украсть. Когда я схватил его и стад расспрашивать, то он без замешательства отвечал, что пришел продать мне курицу. Этою смешною отговоркою я [192] должен был удовлетвориться, но, когда он ушел, счел благоразумным остальную часть ночи быть настороже, чтобы не дать случая для более выгодных попыток. Не смотря на это, на утро у нас не хватило одного носильничьего ружья; напрасное отыскивание его причинило много шума и долго задержало нас».

Сегодня перешли реку Ругугу в другом месте; в ее скалистом ложе было столько же воды, как и восемь дней тому назад. На берегу ее мы встретили толпу людей Салем бен Абдаллы; они сказали, что он и Банафумо еще не вышли из Килоа. Мы переночевали в населенной местности Нассоро, лежащей посередине между двумя нашими прежними стоянками — Нагилола и Кипиндимби. Хотя переход продолжался всего шесть часов, но многие зависимые от Абдаллы носильщики с своими мзиго отстали от нас. Но это не помешало мне на другое утро отправиться далее. Всюду попадалось множество людей, ожидавших большого каравана; в Киангаре, где мы ночевали, они уже заняли наш прежний дом, так что я должен был приютиться в другом».

«На следующий день мы опять встретили сотни людей Салем бет Абдалы, и наконец его самого. Он весьма удивился, что встретил меня на обратном пути и предложил заменить собою Абдаллу бен Саида, но не настаивал, когда я отклонил это предложение. Весьма любезно он дал мне рекомендательные письма на обратный путь и подарил мне, так как мы терпели во всем недостаток, козу. Люди, посланные мною за съестными припасами, воротились только с небольшим количеством хлебных зерен и т. п., и рассказали, что все жители убежали, потому что неподалеку идет сражение между Вагиндо и Вагао. Внимательно прислушиваясь, мы в саном деле услыхали отдаленную стрельбу».

Было 24-е Декабря, стало быть канун Рождества — для меня печальный праздник с неприятными воспоминаниями, мрачною перспективою в будущем и к тому же с подходящею ко всему этому погодою! Я вспомнил о родине, приготовил для праздника стакан грога и осушил его за будущие лучшие времена. Оба дня праздника также принесли мне мало утешительного. Нас то мочил дождь, то пекло солнце, и мы, придя вечером утомленные на место стоянки, не находили достаточной пищи, потому что мои носильщики частью приходили после меня, частью же убежали от меня, а в кредит никто не хотел мне давать».

«Таким образом мы до 28 числа прошли порядочную часть дороги, и через густо населенные местности, прибыли в Намгуиру. Начальник селения, к которому я имел рекомендательное письмо от Салем бен Абдаллы, принял нас дружелюбно и тотчас снабдил необходимыми жизненными припасами. Но уже на другой день, заметив, что я хочу подольше воспользоваться его гостеприимством, он изменил свое обращение. Коралли снова заболел лихорадкою, и его состояние сделалось до того опасным, что он не мог идти; Джеммедар Моллук также заболел. Я решился не обременять более хозяина и продолжать путешествие во что бы то ни стало. Чтобы иметь возможность по-прежнему нести Коралли на носилках, я попросил моего хозяина дать мне в наймы восемь [193] человек, которые бы несли его. Он потребовал цену в десятеро более обыкновенной, а когда я, для избежания дальнейшего здесь пребывания, согласился на это, то он потребовал уплаты вперед и притом чистыми деньгами «так как ему теперь не нужны товары». Хитрец хорошо знал, что я мог предложить только товары, и ловко воспользовался этим обстоятельством, чтобы еще на половину увеличить свои требования. Я сейчас же прервал переговоры, и, даже после, когда он предложил более умеренные условия, не согласился на них, а оставил обоих моих больных с несколькими белуджами и носильщиками, снабдив их таким количеством товаров, какое нужно для пропитания на неделю, а сам в тот же вечер отправился дальше. В то время, как делались приготовления к отбытию, я обошел окрестность и в короткое время убил до 30 голубей, — прекрасную пищу для больных и для меня».

«Сначала носильщики шли с трудом, но потом мы постоянно шли несколько часов — даже за полночь. Вдруг один из белуджей испустил ужасный крик, бросился на землю и с болезненным стоном сказал, что его укусила змея. Я подробно осмотрел его и в самом деле нашел около пятки две маленькие раны на расстоянии полдюйма, одна от другой, причиненные, судя по их виду, довольно большим животным. Вероятно белудж наступил на нее, и она тотчас же после укушения исчезла в высокой траве; по крайней мере ни один из моих спутников, не исключая и самого укушенного, не видал ничего ползущего. Несший ящик с лекарствами был на четверть часа позади нас и потому я принужден был, для приостановления действия яда, вырезать ранку моим тупым карманным ножен. Белудж ужасно кричал и оборонялся руками и ногами: я велел четверым держать его, спокойно резал дальше и наконец из предосторожности выжег еще ранку постоянно горевшим у солдат фитилем. Затем я перевязал ногу повыше икры как можно крепче моим носовым платком, чтобы не допустить опухоль распространиться до колена, посадил больного на осла и отвез его к близ лежащим хижинам. Прибывших между тем носильщиков я отправил дальше, так как укушенный впал в обморок и я хотел дать ему еще несколько отдохнуть. Через полчаса я сам отправился по чрезвычайно трудной дороге; широкие расселины и крутые берега многочисленных, сухих речных русл принуждали беспрестанно снимать больного с осла и потом снова сажать, так как животное не могло везти его в гору. Все эти хлопоты лежали на мне одном: товарищи белуджа упорно отказывались помогать «отравленному» и «приговоренному к смерти», как они выразились, и даже не раз уговаривали меня оставить его в покое, чтобы по крайней мере самим идти скорее. Как ни был я утомлен и как ни хотелось мне скорее прибыть в Килоа, но я не ног решиться оставить несчастного без помощи в пустыне: я должен бы был стыдиться своей цивилизованности, если бы не выказал более сострадания, чем эти магометане. Поэтому я напряг все свои силы, сам нес больного в трудных местах дороги, и наконец около трех часов пополудни прибыл в предварительно назначенное место стоянки, — Кигуруку». [194]

«Здесь я не нашел ни одного из моих носильщиков; все они убежали в Мукапунду. Хотя лишенный всех средств, я еще все-таки надеялся, что жители селения снабдят меня пищею и помогут идти далее, потому что некоторые из них видели меня в Килоа, лежащем оттуда только на полтора дня пути; но я ошибся: даже малейшей мелочи не получил я без платы, даже и тогда, когда обещал богато наградить обязательных людей по возвращении моем в город. Они, конечно, отказали бы мне даже и в том случае, если бы просил милостыни, ходя от одних дверей к другим: их ненависть к европейцам или к христианам преодолевала их корыстолюбие! Но нашлась все-таки сострадательная душа — молодая жена находившегося в отсутствии начальника. Она принесла мне несколько манговых плодов в подарок и хотела также принести мне несколько молока, но ее не допустили до этого. Наконец мне удалось купить за носовой платок и за предпоследнюю мою рубашку несколько зернового хлеба, а потом выручило меня мое верное ружье, оказывавшее мне часто услуги в затруднительных обстоятельствах: я убил около дюжины голубей».

«В пять часов утра 31-го Декабря мы покинули негостеприимное селение. Мы шли сначала медленно, потому что больного белуджа, у которого нога сильно распухла, надо было поддерживать двум человекам на осле. Только около полудня достигли мы незначительного селения Лунгу, в котором находится большое имение одного из почетных лиц города Килоа. И здесь нам отказали в гостеприимстве под тем предлогом, что за отсутствием владельца шамбы нельзя достать ничего. У меня во рту пересохло после утомительного перехода по знойной равнине; вода была дурная и соленая, но я тщетно просил жителей освежить меня несколькими кокосовыми орехами, которых там было очень много. Я принужден был употребить хитрость, чтобы удовлетворить свою жажду. Я сначала убил несколько маленьких птичек, сидевших на пальмах; потом выстрелил по плодам и сшиб их несколько штук. Жители начали неистовствовать как бешеные, особенно когда я стал уверять их, что попал в орехи нечаянно, — но не осмелились оспаривать у меня мою добычу, да я ни в каком случае и не отдал бы ее».

«Когда прошел самый сильный жар, мы шли еще четыре часа к другой шамбе. Здесь также как бы все сговорились против нас: нам не дали приюта и перед носом захлопывали двери. Поэтому мы развели огонь под открытым небом, растянулись на земле и надеялись проснуться уже в новом году с радостным сознанием, что завтра будем опять в Килоа и там отдохнем. Но около девяти часов нас разбудил сильный ливень, в десять минут промочивший нас до костей. При таких обстоятельствах нечего было и думать о сне и мы отправились в путь и около 4 часов утра 1-го января 1861 года достигли первых домов города.»

«Все еще спало, когда мы шли по улицам. Наш прежний дом мы нашли уже занятым. А так как я не имел ни малейшей охоты проводить и в Килоа ночь под открытым небом, то приказал своим людям до тех пор [195] шуметь у дверей вали, таможенного сборщика, вали и других властей, пока высокие господа не встанут и не придут ко мне. Уже через полчаса отцы города собрались, весьма удивленные тем, что я после сорокадневного путешествия воротился, и совершенно не зная событий, заставивших меня воротиться. Десять минут спустя мой дом был очищен от теперешних его жильцов и уже около полудня восемь человек с рисом, манго и пр. отправились в путь, чтобы привести Коралли и оставшихся с ним людей; точно также отправлен был посол в Килоа Кибендже, чтобы призвать ко мне Абдеррахмана.»

«Достойные старейшины сильно любопытствовали подробно разузнать о моих приключениях и о причине неудачи моего путешествия, но я отложил это до утра, потому что был утомлен и желал прежде всего отдохнуть. Для избежания всякого беспокойства, я запер двери дома и проспал от двух часов по полудни до 7 часов утра. Проснувшись, я почувствовал себя довольно бодрым, но голодным как никогда еще не бывал, потому что в последние четыре дня ел мало, да и накануне не мог ничего есть от изнурения.»

_________________________

«Целый день толпились в моем доме посетители, чтобы узнать какие-либо подробности. Не пускаясь в подробности, я рассказал только вообще, что Абдалла поступал так дурно, что я, если бы даже он и не убежал от меня, должен бы был возвратиться в Килоа, чтобы требовать его наказания. Да и это я высказал только тогда, когда наместник и таможенный сборщик еще раз прочли мне договор, заключенный с Абдалла бен Саидом, потому что я опасался, что впоследствии могут иначе истолковать его условия. Вали я выставил на вид необходимость действовать решительнее по моему делу, в тот же день написал к ганзеатическому и английскому консулам в Занзибаре, известил их о своей неудаче и просил требовать у Сеид Маджида наказания изменившего своему слову вожатая и вознаграждения за мои убытки.»

«Теперь я переживал неприятные дни. У меня был недостаток во всем. У меня не было кухонной посуды, не было ни книг, ни писчей бумаги, ни лекарств; точно также и моя истрепанная и загрязненная одежда привела бы меня в величайшее затруднение, если бы я случайно не оставил здесь кое-какой одежды. К этому присоединялась еще забота об участи Коралли и досада на мешкотность городских старейшин, к которым уже на другой день по моем прибытии присоединился Абдеррахман. Они лицемерно сожалели о моем несчастии, но не хотели ничего сделать, а только все утешали меня ожидаемым ответом султана.

«К великому моему успокоению Коралли 5-го числа воротился, хотя и чрезвычайно еще слабый, но уже освободившийся от лихорадки. Джеммедар также выздоровел, но известие об этом я принял равнодушно, так как этот [196] человек причинял мне много затруднений и так как все белуджи стали бы смеяться над моим к нему участием.»

«Чтобы положить конец неопределенности моего положения, я ночью в тот же день послал одного из моих людей в Мукапунду. Он должен был разведать, не прибыла ли моя кладь. Возвратившись ко мне, он сообщил, что недостает еще только нескольких мзиго, но что Абдалла еще не прибыл. Тогда я снова потребовал от начальников города в скорейшем времени доставить мою кладь, потому что мне надоело терпеть недостаток, тогда как за несколько часов пути лежало все мне нужное в изобилии. Когда же они опять начали стараться отделаться от меня обещаниями и уклончивыми ответами, то я объявил им, что сам сумею получить свою собственность. Я дал белуджам приказание быть готовым тронуться в путь, снабдил их порохом и свинцом и приказал не колеблясь стрелять во всех людей Абдаллы бен Саида, если они будут им противиться, и ни в каком случае не вступать с ними в переговоры.»

«Тогда явился ко мне вали в сопровождении Абдеррахмана и кади; все они убеждали меня остаться и не горячиться, говоря, что со временем все придет в порядок и что я не потеряю ни одной из своих вещей. Но они скоро увидали, что мое терпение лопается, и что все их толки не поведут ни к чему; поэтому Абдеррахман предложил отправиться вместо меня на шамбу и привезти мою кладь. Через два дня он действительно возвратился, но к сожалению не привез мзиго ко мне в дом, а оставил их на ночь в доме моего приятеля баниана Дунгурзи, и только на другое утро, когда люди Абдаллы уже удалились, известил меня о своем прибытии, вероятно опасаясь, что я велю задержать их в виде залога, за ожидаемое вознаграждение, понесенного мною ущерба.»

«Рассматривая свои вещи, я нашел, что почти каждый мзиго был вскрыт и расхищен. В одном недоставало слишком сорока аршин материи, в другом — десяти фунтов пороху, в третьем — съестных припасов; некоторые вьюки, равно как и все данные носильщикам ружья, исчезли совсем; но я все-таки был рад тому, что получил все необходимейшее, и, главное, мой ящик с лекарствами, который мне в последние дни был очень нужен. В первое время по прибытии, я еще чувствовал себя, к моему удивлению, хорошо, тогда как я ожидал, что последствия чрезмерного напряжения обнаружится скоро, и потому во мне родилась надежда, что мой крепкий организм на этот раз преодолеет опасность. Но я горько ошибся: когда первое возбуждение прошло, явилась сильная лихорадка, не та обыкновенная лихорадка 16, которую я имел еще в Занзибаре и которая продолжается только несколько часов, а потом появляется снова уже на другой день, но опаснейшая лихорадка, продолжавшаяся день и ночь и не раз отнимавшая у меня сознание. Она продолжалась несколько дней, и только тогда уже у меня некоторые часы были свободны от нее. Поэтому понятно, что я всячески старался, как можно скорее выбраться из этого вертепа лихорадок. Но только после многих хлопот мне удалось нанять дау [197] для переезда в Занзибар. Меня пришлось перенести на это судно, потому что я был до того слаб, что упал в обморок, как только попытался встать на ноги. Через восемь дней скучного плавания, мы прибыли в Занзибар. Здесь я медленно выздоравливал, благодаря попечениям прекрасного д-ра Фроста, состоящего при английском консульстве; прошел почти месяц, прежде чем я снова начал ходить. Зрение, которое прежде у меня было превосходно, также восстановлялось медленно, и даже через несколько дней у меня при малейшем физическом и умственном напряжении темнело в глазах, а постоянные припадки головокружения препятствовали мне предпринять что либо серьезное.» [198]

ОТДЕЛ ДЕВЯТЫЙ.

Взгляд назад и результаты.

Участь Рошера. — Образ действий Абдалы. — Бессильное правосудие. — Шансы будущих путешественников. — Состояние наших теперешних сведений. — Озеро Ниасса. — Результаты Декенова предприятия: свойство почвы, воды, животные, земледелие и торговля невольниками.

Прежде чем мы покинем область озера Ниасса и обратимся к внутренности суахелийского берега, составляющей собственно поприще открытий Декена, мы хотим попытаться в кратком обзоре пролить некоторый свет на те темные причины, которые имели следствием неудачу этого второго «путешествия к озеру Ниасса». При этом не бесполезно будет припомнить судьбу Рошера, как рассказывал о ней его слуга Рашиди, спасшийся от его убийц.

По возвращении из богатого результатами путешествия по побережью 17, Рошер отправился в конце августа 1860 года из Килоа во внутрь страны. Он взял с собою только двух слуг, — упомянутого Рашиди и его брата Омара, и кроме того 19 носильщиков для товаров. В продолжении всего путешествия, длившегося около трех месяцев, он почти беспрестанно был нездоров, а под конец до такой степени, что его должны были нести на китанде; но он не мог жаловаться на дурное обращение со стороны Салем бен Абдалы, а напротив постоянно получал от него в обильном количестве съестные припасы и освежающие напитки. На последних переходах он несколько опередил большой караван, и, в сопровождения расположенного к нему Вагиайского султана Кингоманга, живущего в селения Мамемба на расстоянии 3 1/2 дней пути от моря, пришел несколькими днями ранее Салема в Нузева на озере Ниасса. Здесь султан Макауа не только встретил его с великими изъявлениями почтения, но и во все время его пребывания (около трех месяцев) обходился с ним самым лучшим образом. Он ни в чем не имел недостатка: люди приносили ему рис, молоко, мясо и рыбу, и когда кочевое племя Мафати сделало окрестности небезопасными и грозило напасть на самую Нузева, он нашел прием и защиту в доме султана. По отъезде Салем бен Абдаллы и большого каравана, Рошер остался один с двумя своими слугами. Он оставил половину своих товаров около реки Рувума, через которую на дороге [199] приходилось перейти, и поручил Салему прислать ему их, но долгое время напрасно ожидал их и наконец решился сам отправиться к Рувуме, чтобы взять свои пожитки. Его средства, кажется, были не велики, потому что при отбытии каравана он письмом настоятельно просил О'Свальда и К о в Занзибаре как можно скорее прислать ему новых товаров, так как без этого он или должен будет как можно поспешнее возвратиться или же придет в затруднение; эту просьбу они с горячностью и поспешно выполнили, отослав 24 носильщиков с товарами.

Рошер отправился 17-го марта 1860 года, и через четыре дня по отправлении этой посылки, в сопровождении двух своих слуг и двух носильщиков из Нузева, счастливо достиг, под покровительством нескольких людей султана Макауа, где туземцы покинули и в полдень на третий день достиг Кизунгуни. Не задумываясь, согласился он на приглашение тамошнего султана Макокота поселиться в его доме. Наскоро отобедавши, он лег отдыхать в хижине; служители его сели около двери сторожить. Несколько времени спустя, Рашиди заметил четырех человек, осторожно подползавших на четвереньках к дому; он входит, будит своего господина и извещает его о замысле их, но Рошер успокаивает его и посылает его за водою на реку, находящуюся в некотором расстоянии от селения. Возвращаясь назад, Рашиди еще издалека слышит зов своего брата поспешить к нему, потому что на них нагнали, и в самом деле видит пред домом толпу вооруженных туземцев, а во главе их — изменника Макокота. Они повергают на землю Омара ружейным выстрелом, приближаются к двери, в которой тотчас же появляется Рошер, ранят и его выстрелами в грудь и шею и врываются в хижину, чтобы овладеть его товарами. Теперь некоторые из толпы бросаются на устрашенного свидетеля бесчестного поступка, посылают ему в след несколько стрел, однако ранят его только легко в палец; тогда Рашиди бежит со всевозможною поспешностью, и прячется в поле, засеянном махою. Когда стемнело и все удалились, Рашиди воротился домой. Здесь без всяких признаков жизни лежали оба, пораженные стрелами, на том же самом месте, где они были повергнуты на землю. Они не были ограблены; по крайней мере платье на Рошере не было расхищено. Рашиди спрятался вблизи, чтобы посмотреть, что будет дальше. Около полуночи пришли несколько человек, подняли трупы и унесли их. Утром на следующий день служитель, избегнувши смерти, воротился назад в Нузева и донес султану о случившемся.

Макауа был крайне поражен этим, но тотчас же послал к Кингоманга, в области которого лежит селение Кизунгуни, чтобы предоставить ему поимку убийц. Кингоманга послал пять солдат; они схватили убийцу, в руках которого нашли револьвер путешественника, но опять отпустили его, потому что на помощь к своему начальнику явилось множество жителей селения. После того явился сам Кингоманга с пятьюдесятью человеками и потребовал от жителей, хотя они и приготовились сначала к обороне, выдачи четырех убийц Рошера: двух из них, в том числе и Макокота, владельца дома, [200] Рашиди признал за соучастников; о двух же других он сказал, что они принадлежали к другому селению. Пойманные были доставлены в Мамемба, селение Кингоманга, куда прибыл и Рашиди, будучи снабжен от дружелюбного Макауа людьми и таким образом получив возможность привести в Занзибар оставшееся в Нузева имущество Рошера. Между тем в Мамембу прибыли и носильщики с посылкою от гг. О'Свальд; они возвратились, вместе с прочими, обыкновенным путем через Рувуму в Килоа, а оттуда в Занзибар. В числе спасенных вещей не оказалось, к сожалению, дневника Рошера и других его записок; они были похищены после убийства и впоследствии их нельзя было получить. С пойманными расправились скоро: двое из них, которых Рашиди признал за виновных, подверглись смертной казни еще до отъезда Декена; прочие, если не ошибаемся, были отосланы на родину.

Английское правительство, под покровительством которого путешествовал Рошер, рекомендованный и поддерживаемый баварским королем, сочло нужным наградить Макауа и Кингоманга за их услуги, и с похвальною щедростью вручило г. Декену пару шитых кафтанов в подарок обоим начальникам, и письма, в которых оно выражало им благодарность за их образ действий. Эти знаки признательности переданы были в последствии по назначению.

При отъезде из Килоа Декену хотя и были известны приключения Рошера, но он стоял слишком близко к этим трогательным событиям, и потому не мог спокойно рассмотреть различные сведения, полученные из Занзибара и отличить вероятное от сомнительного. Он поверил тому рассказу, будто Салем бен Абдалла дурно обходился с молодым путешественником, подверг его, больного и беспомощного, лежащего в постели, жгучим солнечным лучам, чтобы вынудить у него некоторые ценные предметы, в особенности ружье, и, когда не достиг своей цели, начал действовать еще недружелюбнее. Теперь мы, конечно, находим это невероятным: Салем мог легко взять это ружье насильно, да и притом едва ли желание обладать вещью, стоящею не более 40 талеров, могло побудить богатого араба к такой жестокости; это мнение подтверждается и показаниями Рашиди. Декен допускал худшее и потому находил нужным действовать с крайнею осторожностью и избегал тщательно возможности отдаться в зависимость большого каравана и его корыстолюбивого вождя, составил свое собственное небольшое общество и отправился за несколько недель ранее каравана.

Сначала образ действий его вожатая, Абдалла бен Саида, не подавал никакого повода к недоверию. Правда, Абдалла вел путешественника не по прямому пути, отговариваясь тем, что там теперь нельзя найти воды; но это очень могло быть, и дело должно было быть ему более известно, чем чужестранцу. Но вскоре начались упорства Абдаллы. Он, по различным причинам, желал того, чего Декен старался избегать, именно присоединиться к большому каравану; он, во всяком случае, надеялся, что заставит мзунгу, не знающего и положения дел, последовать его советам. Но его происки и уловки [201] оказались бессильными перед твердостью и энергиею Декена. Его самолюбию был нанесен сильный удар, потому что он, владелец шамбы, почетный купец и повелитель тысячи с лишком невольников, зависит от воли неизвестного человека, совершенно отдавшегося в его руки, и должен слушаться его там, где сам рассчитывал быть руководителем. Это горькое чувство могло заставить его забыть о том, что он, получив назначенные по договору 500 талеров, принял на себя обязанность исполнять распоряжения белого. Поэтому он начал всевозможным образом задерживать путешествие, дабы хитростью достичь того, на что в сущности не имел ни власти, ни права: он не заботился о доставлении съестных припасов, подстрекал даже Белуджей к бесчинствам и наконец попытался открытым сопротивлением побудить мзунгу к уступчивости, — но все безуспешно. Поэтому Абдалла прервал это невыносимое для него положение, убежал и не хотел возвратиться, не смотря ни на просьбу, ни на угрозы. Вследствие этого носильщики путешественника, большею частью невольники Абдаллы, стали в скверное положение: можно ли было порицать их за то, что они следовали более своему господину, в руках которого была их участь и у которого они должны были проводить всю свою жизнь, чем чужеземцу, намерений которого они не понимали? Предоставленный единственно небольшому числу своих собственных людей, Декен не мог более думать о продолжении путешествия; привыкнув подчиняться необходимости, он поспешно направился к Килоа и не увлекся даже новыми предложениями Абдаллы бен Салема.

Понятно, что живейшим желанием путешественника было видеть виновника его неудачи строго наказанным, и получить вознаграждение за уплаченные ему деньги и за расхищение его товаров. Поэтому, ничего не достигнув в Килоа, он поспешно отправился в Занзибар, чтобы побудить султана употребить в дело всю строгость правосудия. Но и эти старания были безуспешны, потому ли, что Сеид Маджид не имел силы наказать знатного араба, имение которого лежало на день пути от форта Килоа, или же потому, что он не хотел этого сделать, так как его мнения об этом деле расходились с воззрением европейца. В своем гневе на понесенную несправедливость, и, сделавшись раздражительным вследствие только что вынесенной тяжкой болезни, Декен, после долгих толков, велел сказать султану, что если он не добьется правосудия употребить удовлетворения, то сам поставят себя судьею, возвратится в Килоа и успокоится не прежде, как когда захватит Абдаллу, привезет его связанным в Занзибар и там повесит на самом высоком дереве в окрестности города. Но этою угрозою он только и ограничился, так как сам же он, несколько оправившись, понял, что такой поступок повредит ему относительно его будущих путешествий; если же бы он, напуганный первыми своими неудачами, возвратился в Европу, то без сомнения исполнил бы свое обещание и тем оказал бы существенную услугу последующим путешественникам. Но этот случай, кажется, произвел все-таки впечатление на султана; по крайней мере рекомендательные письма, которые он дал мзунгу на следующее его путешествие, были совершенно отличны от прежних и доставили ему прекрасный [202] прием; но может быть также, что Сеид Маджид решился на такую рекомендацию из участия к человеку, столь тяжко испытанному неудачами и болезнью.

Итак немецкому исследователю два раза не удалось исследовать известный с древних времен караванный путь от Килоа до озера Ниасса и получить сведения о восточном береге этого длинного озера. Должны ли мы на этом основании сомневаться в возможности успеха позднейшего путешествия?

Мы считаем возможным ответить на этот вопрос отрицательно. Как видно из записок Рошера и Декена, их путешествия были неудачны вовсе не вследствие враждебности жителей внутренних стран. Умерщвление Рошера надо приписывать корыстолюбию нескольких людей, а нашему путешественнику главные затруднения были причинены только упрямством и завистью береговых арабов. Последние, разумеется, употребляли все усилия, чтобы затруднить или воспрепятствовать новому путешествию, потому что не понимали научной цели европейского путешественника, а скорее опасались, что мзунгу, под маскою своего любопытства, подорвет их выгодную меновую торговлю.

Если бы Декен в то время попытался на второе путешествие по той же дороге, то вероятно он имел бы не более успеха, потому что вследствие неудачи его самоуверенность была подорвана, а смелость нерасположенных к нему людей усилилась, и дурные слухи, распущенные Абдаллою в свое оправдание, были еще в полном ходу. Позднейшие путешественники, желающие воспользоваться опытами их несчастных предшественников, конечно без значительных затруднений достигнут озера, отстоящего от берега только на шесть градусов долготы и сообщат нам более точные сведения о богатых его берегах: доказательство этого представлено в позднейшее время Ливингстоном 18. Пока будут обнародованы более точные сведения об этом путешествии, наши сведения об озере Ниасса ограничиваются тем, что разведал прежде Ливингстон об южном и западном его берегах, а относительно восточной дороги тем, что сообщил Декен. Португальцам мы почти не обязаны никаким расширением наших сведений, хотя они уже несколько веков владеют побережьем, лежащим на одной широте с озером Ниасса; это потому, что они, недостойно просвещенной нации, эгоистически скрывали и искажали то, что знали, и на долгое время стеснили процветание страны и развитие ее жителей торговлею невольниками, которую они сами производили и поддерживали.

Чтобы хотя в некоторой степени пояснить важность цели, которой Декен напрасно стремился достичь, и тем положить как бы основу для изложения достигнутых Декеном результатов, мы должны заимствовать нечто из рассказов Ливингстона. Знаменитый миссионер и путешественник достиг 16-го сентября 1859 года южной оконечности озера, следовательно двумя месяцами ранее Рошера, который прибыл в Нузева 19-го ноября 1859 года. Ниасса или Ниандша Мкуба (большое озеро) есть необозримое озеро с темно-синею водою, как в открытом океане и часто приводится в волнение бурями, не уступающими морским; поэтому-то открывший его и дал ему наименование «озера бурь». С горных возвышенностей, вышиною в 3000 слишком футов, ветры, [203] которых заранее не предугадывает пловец, устремляются на поверхность озера, лежащую только на 1300 футов выше морского уровня: лодки и корабли, застигнутые такою непогодою, могут считать себя погибшими, так как стоять на якоре посереди озера невозможно, по причине значительной его глубины (до 100 сажен), и приближение к берегам, где бушует прибой, опасно. Не смотря на то, это большое озеро, идущее в направлении от юга к северу на расстоянии 200 слишком миль и имеющее в ширину до 50 миль, оживлено сотнями больших и маленьких рыбачьих лодок, а в последнее время предприимчивые арабы ездят по нему даже в судах такой конструкции, какие употребляются на побережье. Но к чему ведут эти сношения, когда на всех известных доселе берегах озера, в особенности на восточном, господствует почти всюду отсутствие безопасности, хищничество, убийство, — одним словом, — торговля невольниками, вызванная и покровительствуемая последователями Христа и Магомета? На более счастливых местах, куда не проникли ни торговля невольниками, ни хищнические соседние племена, путешественник замечает благоденствие, восхищающее его после виденной им прежде бедности, но много ли пройдет времени до тех пор, когда злобный враг начнет и здесь искать себе жертв?

Ливингстон рассказывает, что он нигде в Африке не видел более плотного населения, как на некоторых побережьях озера Ниасса. Здесь одно селение примыкает к другому, а незаселенные места или засеяны полевыми плодами, или же служат пастбищем для многочисленных стад рогатого скота; вода обилием своих рыб питает тысячи людей, а горы дают превосходное железо, весьма искусно обрабатываемое. Там, где Ваниасса стоят в таких благоприятных естественных условиях, — они честны, щедры и ласковы и надоедают путешественнику не своим назойливым попрошайничеством или бессовестными требованиями пошлины, а только легко объяснимым любопытством. То же самое заметил Рошер на северо-восточной оконечности озера (географическое положение Нузева в точности неизвестно): он нашел гостеприимство у людей, которые прежде никогда не видали европейца, и избыток во всем, необходимом для жизни, так что он в восторге воскликнул: «Я не знаю более прекрасной страны, чем на озере Ниасса».

С востока к большому озеру ведет множество дорог; самая важная и оживленная из них та, по которой Декен отправился из Килоа. Она, почти на половине соприкасается с впадающею в море к северу от мыса Дельгадо рекою Рувума, о которой туземцы говорят, что она, или по крайней мере один из ее рукавов, берет начало в озере около Нгомбо (т. е. место переправы) Нузева. Таких нгомбо, соединяющих оба берега, на озере много; некоторые из них, особенно лежащие на более широких местах озера, ведут к островам, служащим стоянкою и убежищем при продолжительном плавании.

О северной оконечности озера известно почти только то, что она лежит несколько к северу от 11 градуса южной широты. Через Ливингстона, [204] который достиг этой оконечности во время последнего своего путешествия, мы узнаем вещи, более подробные, в особенности относительно того, справедливы ли рассказы жителей о существовании связи между озерами Ниасса и Танганика. На юге озеро раздвояется: восточный рукав образует превосходную гавань, а западный — испускает из себя в Замбези быстротекущую реку Шир. С запада в озеро впадает пять водоемов, но количество их воды не вознаграждает даже той убыли, которую производит вытекающая из озера Шир, не говоря уже о значительном испарении; итак, если его не питают восточные его прибрежья, то оно пополняется, значит, главным образом дождями. Эти последние, конечно, бывают весьма значительны, потому что по верным знакам на береговых скалах ясно можно видеть, что после периода дождей вода стоит на три фута выше обыкновенного. Вследствие своего защищенного положения в горной котловине и вследствие весьма значительной своей глубины, озеро Ниасса имеет весьма равномерную температуру, около 18° P.; утром, или когда из окрестных гористых местностей дуют холодные ветры, из него поднимаются густые туманы, служащие конечно не малым затруднением для мореходства. Ливингстон исследовал область Ниасса от 2 сентября до 27 октября 1861 года как на воде, так и на суше и достиг 11° 20' юж. широты.

Наблюдения Декена хотя и ограничиваются только полосою в 150 морских миль длины, и, вследствие непродолжительности путешествия и различных его трудностей, не очень подробны, но имеют важное значение, так как они составляют всю сумму наших сведений об этой части внутренних земель. Результаты их, разбросанные в разных местах дневников Декена, мы изложим в нижеследующем обзоре:

Наш путешественник был снабжен всем, что нужно для такого предприятия; он имел при себе секстанты и искусственный горизонт, термометр кипения 19, дождемер, педометр 20 и т. п.; но ему недоставало времени и спокойствия; при столь изнурительном путешествии, сопровождавшемся столькими неприятностями, он не мог производить всех наблюдений в том обширном размере, который он сначала имел в виду. Но все-таки он обозначил свой маршрут по астрономическим вычислением долготы и широты 21, а места, лежащие между главными пунктами, — по педометрическим измерениям. На каждой стоянке он определял возвышение почвы по уменьшению воздушного давления, и именно по температуре кипящей воды, которые, как известно, точно соответствует каждому состоянию барометра. Собиранием естественноисторических коллекций он не занимался, будучи слишком занят заботами о поддержании жизни и др., и потому естественная история менее всех других наук обогатилась этим путешествием.

Из Килоа по направлению внутрь почва постоянно возвышается; уже Мукапунда, шамба Абдаллы, лежит на 509 футов над поверхностью моря. Дорога туда ведет через страну, пересекаемую низкими холмами, в которой лежат многочисленные шамбы прибрежных жителей. Между второю станциею Мнази и между Нагигонго почва возвышается только на 150 футов. И здесь представляется [205] еще несколько горных кряжей или хребтов, но дорога ведет уже не через степные равнины, а через лес, состоящий большею частью из акаций, стволы которых имеют в толщину от 6 до 9 дюймов, и над которыми возвышаются отдельные высокие платаны. Вьющиеся растения между деревьями и кустарниками затрудняют движение, а многочисленные шипы акаций беспокоят босых туземцев; для улучшения дороги в весьма многих местах направо и налево от нее лес выжжен.

По ту сторону Нагигонго страна делается еще возвышеннее, но все еще остается довольно плоскою и однообразною. Только около местности Нангунгулу, лежащего на высоте 1300 футов, начинается гористая страна особенного строения. Появляются кучи базальтовых кусков, то соединенных в небольшие группы, то образующих высокие горы, — все странной, зубчатой формы. Можно предполагать, что возвышение почвы постоянно увеличивается до самого озера Ниасса; по крайней мере Рошер говорит, что край плоскогорья, круто спускающийся к воде, имеет по крайней мере 3000 футов высоты; более точных сведений нет.

Точно также не можем мы бросить взгляд на условия течения вод; мы знаем только, что все воды посещенной путешественниками полосы направляются к югу и востоку. В последние дни путешествия количество воды было очень значительно; кроме маленьких речек, которых каждый день попадалось по нескольку, часто затрудняли движение и большие реки, как напр. Кипереле и Ругугу. Ни одна из этих рек не судоходна; на самой большой из них, именно на Ругугу, нельзя даже ездить на челноках по причине ее чрезвычайно каменистого русла. Жители утверждают, что Ругугу, вместе с более значительною рекою Рункуру, впадает в одну из больших рек на юге: эта река есть вероятно Рувума; но Декен полагает, что Рункуру впадает в море к югу от Килоа Киссивани. При начале путешествия воды было видно очень не много, большая часть источников высохла, равно как и речные русла, из коих только в одной реке Мавуи вода держится круглый год. Эту скудость воды должно объяснять не одним только продолжительным отсутствием дождя, но и однообразным строением почвы.

Здесь бросалось также в глаза сравнительно малое количество диких животных, потому ли, что они избегают оживленных караванных дорог, или же потому, что развитое возделывание страны прогоняет их в более пустынные местности; в большем расстоянии от жилищ человеческих конечно можно встретить много животных африканских пустынь, — слонов и носорогов, зебр, жирафов и страусов. Только несколько раз пришлось убить значительной величины антилоп, а из маленьких млекопитающих можно упомянуть о похожем на белку животном, и еще о другом, по форме похожем на нечто среднее между крысою и белкою. Из птиц особенно часто попадаются голуби; кроме них путешественник говорит еще только о попугае и о нескольких ночных ласточках, из коих последних он видел в горах [206] около Нагигонго. Из домашних животных туземцы держат кур, коз, овец и коров; ослов они не имеют.

Возделывание земли находится в цветущем состоянии везде, где тому не препятствует недостаток воды; особенно последние станции отличаются удивительным плодородием. Особенно много произрастает там мхого и мтамы.

Как во всей Африке, — здесь туземцы селятся главным образом около гор, и это очень понятно, так как горы дают защиту от нечаянных нападений и обильное количество необходимой воды. Но и открытая равнина не необитаема; часто среди леса встречаются просеки с обширными селениями; эти селения собственно не деревни, а широко раскинутые плантации и хижины: в богатой водою местности по ту сторону реки Ругугу дорога шла иногда на 1-2 часа между хижинами и полями.

Если, не смотря на изобилие, съестных припасов достать можно было только с трудом, то это происходило не столько от природной злобности жителей, сколько от испорченности нравов, встречающейся везде на больших караванных путях, где полуобразованные народы входят в сношения с народами, еще не тронутыми культурою; но очень может также, что продавцы были сдержанны потому, что надеялись в скором времени получить еще большую цену от приближающегося большого каравана. Вообще, Декен жалуется не столько на гостеприимство жителей внутренних областей, сколько на жестокосердие испорченных арабов прибрежья.

При ускоренных переходах, при которых только иногда бывали остановки на несколько дней, разумеется мало можно узнать нравы и быт жителей, особенно потому, что днем в хижинах не бывает никого, так как жители работают в поле; но все-таки Декен находил иногда случай подметить интересные черты и особенности. Весьма замечательною кажется способность туземцев к музыке: в этом отношении они стоят довольно высоко, так как их инструменты, хотя и простые, далеко превосходят инструменты жителей побережья. Особенно заслуживает внимания общественное положение Вагиндо и Вагао: они не продают невольников, даже за самую высокую цену. Наш путешественник слышал на берегу, что эта часть Африки дает всего более невольников. Но отличная обработка почвы еще ранее делали для него этот рассказ невероятным; впрочем, чтобы положительно увериться в этом, он, через одного из своих людей, предложил за восьмилетнего мальчика, который на Занзибаре стоит не более 8-10 долларов, громадную сумму в 50 долларов; но мальчика все-таки не продали. Владельцы невольников обходятся с своими людьми, служащими в доме или работающими на поле, необыкновенно хорошо, потому что земледелие требует иного рабочих сил, и хорошие работники редки. По той же причине они не продают и свою собственность, так как торговцы невольниками никогда не могут дать им такой цены, которая бы соответствовала их заработкам. Самое большое число невольников, вывозимых из Килоа, происходит из живущих далее к югу Вабиза и [207] Вагиао; понятно, что у них и возделывание земли в высшей степени несовершенно.

Из этого видно, что самое лучшее средство истребить с корнем торговлю людьми, есть развитие земледелия. Никто из тех, кто сам имеет нужду в невольниках, не станет продавать их, а если и продаст, то за такую цену, которой покупателю нет расчета дать. А до тех пор, пока выгода покупателей и продавцов будет говорить в пользу этой торговли, напрасны будут все усилия искоренить зло посредством военных кораблей. В самом благоприятном случае достигнут разве только того, что торговцы невольниками будут привозить. свой товар на место продажи с большею осторожностью, а вместе с тем и с большею жестокостью, и там будут требовать, в вознаграждение за свои заботы и опасности, гораздо высшую цену.


Комментарии

15. В Африке почти нигде не имеют понятие о частичной стоимости больших монетных единиц. В верхних частях Нила, как напр. в Абиссинии, за каждую вещь, просят талер; только в последнее время произошла там, по-видимому, перемена после того как начальники английской экспедиции ввели у владетелей некоторых местностей английские и индийские медные деньги. Тот же недостаток в мелкой монете стесняет торговлю и в других местах, но в иных местах этому горю помогают в некоторой степени; так напр. в некоторых береговых пунктах занзибарской территории хлеб покупают на серебряные талеры, а на него обменивают необходимые мелочи; в Мадагаскаре же и на Коморских островах французский талер раздробляют ножом и молотом на четверти, осмушки и шестнадцатые доли.

16. Легкая занзибарская лихорадка идет обыкновенно следующим образом: сначала больной чувствует дерганье в конечностях, зевоту И потяготу и более или менее сильный озноб; по миновании озноба, против которого не помогает ни теплая одежда, ни теплое питье, наступает сильный жар с жжением в глазах. В это время несколько стаканов лимонада доставляют большое облегчение: жар прекращается при сильном поте, и больной снова чувствует себя сравнительно хорошо, особенно если еще несколько уснул. Один страдает более ознобом, другой — жаром; но все жалуются во время лихорадки на стеснение в голове и чувствуют особенное давление в затылке и шум в ушах, подобно тому, как бывает при сильных приемах хинина. Легкая занзибарская лихорадка не сопряжена с действительною болью; она часто не имеет даже влияния на хорошее расположение духа пациента; я сам, по крайней мере, в самом злом ее периоде пел веселые песни и весело и шутливо разговаривал с посещавшими меня друзьями.

Главная неприятность этих лихорадок заключается в регулярном повторении их пароксизмов, наступающих большею частью после полдня в каждые два дня, и в оставляемой ими после себя слабости. Поэтому не надо медлить употреблением известных врачебных средств, именно: прежде всего ложку касторового масла или рвотного порошка, для устранения расстройства пищеварения; потом около 12 гран сернокислого хинина; на второй, четвертый и шестой день после пароксизма, за несколько часов до ожидаемого его возобновления, хинин в приемах по 8, 6 и 4 гран, и, наконец, для предотвращения рецидивов, еще несколько дней принимать по 1-2 грана, или, вместо этого, перед завтраком и обедом принимать по чайной ложке порошка хинной корки в коньяке или хересе, с каких-либо препаратом железа, или же пить по стакану хининового вина (легкое вино, несколько времени настаиваемое хинною коркою).

Злокачественные лихорадки, начинающиеся головокружением и обмороком, и иногда в тот же день оканчивающиеся смертью, встречаются на занзибарской территории весьма редко, собственно только на юге ее в Килоа, потом в Мозамбике и других жестах.

От лихорадки не избавляется почти никто из возвращающихся на прибрежье после путешествия по внутренним областям или с прибрежья в Занзибар. Правда, многие думают, что можно предохранить себя ежедневным употреблением небольших приемов хинина, но другие уверяют, что частое употребление хинина более вредит здоровью, чем легкий лихорадочный припадок, большею частью не очень трудный. Замечательно, что первые следы легкой климатической лихорадки обнаруживаются спустя долгое время, часто через 2-3 недели и позже, после действия вредных влияний. Новички, участвовавшие в охотничьей экскурсии на материк и в первые дни после этого не замечавшие еще лихорадки, иногда предаются надежде, что они, как особенные любимцы природы, избавятся от нее; но лихорадка является, хотя и медленно, и из 20 человек путешествующего общества редко двое или трое остаются свободными от нее.

Даже живущие в здоровом Занзибаре европейцы часто не остаются свободными от лихорадки, хотя они часто могут избежать ее умеренностью во всякого рода наслаждениях, избегая всяких сильных напряжений и возбуждений и доставляя своему организму правильное движение. Необходимо поддерживать теплоту кожи ношением шерстяного нижнего платья, а на животе носить брюшную повязку; шерстяная одежда под экватором нужнее, чем в полярных странах, и я советую не подвергать себя без нужды непосредственному действию солнечных лучей, а употреблять обычные в стране предохранительные средства (шляпу, обвернутую толстою материею, или зонтик, обтянутый белою материею), если придется выходить наружу в жаркую пору дня.

Здесь кажется не лишне будет сказать несколько слов и о других болезнях встречающихся на занзибарской территории. Европейцы должны, после лихорадки, всего более опасаться дизентерии или кровавого поноса; но и эта болезнь здесь далеко не так опасна, как в других местах. Она легко появляется вследствие простуды, в особенности простуды желудка, а также вследствие употребления дурной воды и опасна только тогда, когда бывает продолжительна. От дизентерии можно предохранить себя избежанием вышеупомянутых вредных влияний, а главным образом содержанием в теплоте нижней части живота посредством шерстяного набрюшника. Если же, не смотря на это, обнаружится припадок болезни, то прежде всего употребляют обыкновенно хороший прием сильно слабящего касторового масла (из клещевинных семян дерева Ricinus communis L.), потом производящие запор средства, как напр. тинктуру опия и мятное масло, и пьют при этом отвар риса с некоторым количеством раствора аравийской камеди, или воду с хлористою окисью железа. Броме того, европейцы часто страдают скоро преходящими болезнями кожи, всего чаще так называемою рожею (rother Hund), воспалительною накожною опухолью, обнаруживающеюся преимущественно ночью в жаркое время года и нарушающею сон невыносимым происходящим от нее зудом. Как ни неприятна эта болезнь, но ее не боятся, думая, что она предохраняет от лихорадки, и не стараются прекращать ее, полагая, что этим навлечешь на себя лихорадку. Гораздо реже страдают европейцы нарывами (чирьями), появляющимися на всех частях тела и иногда довольно опасными.

У туземного или переселившегося населения всего чаще появляются накожные болезни, чирьи, нарывы, вереда и т. под. Им подвержены особенно низшие классы, преимущественно вследствие их неопрятности или употребления в пищу полуиспорченной рыбы и раковин. Затем всего чаще замечаются язвы, образующиеся не столько от внешних повреждений тела, сколько от нарывов, и особенно опасные потому, что их замазывают смолою, коровьим калом и т. под. Болезнь тогда скоро распространяется, нагноение доходит до костей, рана делается зловонною, и, если не прибегнут к разумному лечению, легко может образоваться антонов огонь. Посредством очищения язвы и употребления частых компрессов из холодной воды, смешанной с тинктурою арники, и прижигания краев язвы ляписом большею частью удается через несколько недель преодолеть болезнь. Наш способ лечения был, по причине кратковременного нашего пребывания, весьма энергичен: мы делали в окружающем язву диком мясе глубокие надрезы до самого здорового мяса и потом прижигали крепким раствором ляписа; через несколько дней, когда выжженное мясо почернеет и отпадет, мы отнимали его и поступали с находящимся под ним слоем точно так же, пока наконец язва принимала чистый, доброкачественный вид.

Глазные болезни часты только в некоторых местах.

Всесветная болезнь «сифилис» встречается также и на Занзибаре, но она действует там не так опустошительно, как в других местах; вероятно это благоприятное действие должно приписывать климату и общеупотребительному у мужчин обрезанию.

У богатых людей, у Индийцев и Арабов, нередко случается водяная грыжа. При операции вытекает часто невероятное количество воды, как говорят, до 40 или 50 фунтов. Европейцы также иногда страдают этою болезнью, но не в такой мере. Исключительно у Арабов и Индийцев встречается элефантиазис (слоновая болезнь), опухоль соединительной ткани кожи на ногах, обнаруживающаяся необыкновенным утолщением голеней и икр. Пораженные этою болезнью бедные негры, у которых такая уродливость не прикрывается, как у Арабов, длинною рубашкою или кафтаном, издали выглядят так, как будто бы на них надеты огромные болотные сапоги.

По временам занзибарскую область посещают эпидемические болезни: они приходят обыкновенно от красного моря и медленно распространяются на юг до Мозамбика и далее. При равнодушии магометанского населения к жизни и смерти и при их неохоте к употреблению надлежащих предохранительных средств, почти каждая эпидемия производит большие опустошения. Так в 1859 году холера на одном острове Занзибаре похитила около 20,000 человек и обезлюдила на противолежащем берегу многие города. Точно также между неграми часто свирепствует оспа, так как у них нет и помину об оспопрививании. Но в последнее время английскому врачу д-ру Сьюарду удаюсь привезти в Занзибар благотворный яд лимфы в совершенно неповрежденном виде. Можно надеяться, что им воспользуются по крайней мере богатые и образованные.

Медицина у суахелийцев стоит весьма низко: всего чаще употребляемые средства суть амулеты и формулы заклинания или молитвы. Любят также употребление раскаленного железа и медного купороса для прижигания и разъедания, и банок для вытягивания крови. Для того, чтобы предохранить от толчков раны и нарывы на чувствительных местах, над ними привязывают иногда сплетенный из прутьев ящичек, покрывающий рану подобно своду. Ванны для купанья находятся в каждом арабском доме; бедные часто пользуются морским и речным купаньями. Всем туземцам, по желанию, помогают врачи английского и французского консульства. Но их содействия просят редко: суахелийцы уже давно держатся того мнения, к которому мы пришли только после вековых опытов; они думают, что лучший и даже единственный врач есть природа!

17. Немногие дошедшие до Европы частицы записок Рошера относятся главным образом к предпринятому в Феврале и Марте 1859 года путешествию по побережью между Кондучи и Килоэ Кибендже. Эти сообщенные нам д-ром Петерманном из Готы сведения не имеют почти никакого значения по причине их неясности и больших пробелов в них; однако же самое важное из них, именно астрономические определения, удалось разобрать и вычислить и таким образом дать картографу этой книги, г. Гассенштейну, основу для воспроизведения карты дороги по полустершимся Рошеровым наброскам карандашом. Особенно интересно это воспроизведение потому, что оно утверждает за гамбургским путешественником право первого открытия прекрасной гавани Мсизима, о которой д-р Кирт утверждает, будто он первый посетил ее в 1857 году.

18. Ливингстон выехал в Сентябре 1866 года из бухты Микиндини и через 7 месяцев благополучно достиг берегов озера Ниасса; он обошел южную оконечность озера, перешел через горную страну на западе его и в Октябре 1867 года прибыл в Уджиджи на озере Танганика. Во время путешествия к озеру Ниасса ему приходилось жаловаться только на образ действия его собственных людей, но не на обращение туземцев. Он с большою похвалою отзывается о вожде Матака, город которого, содержащий около 1000 домов, лежит на тысячу миль к востоку от озера и на три тысячи футов выше уровня моря, в плодороднейшей стране с приятнейшим климатом. По мнению Ливингстона, эта резиденция дружественно расположенного к европейцам Матаки всего более удобна для поседения и для учреждения там миссионерской станции (Proceedings R. G. S. 10-th meeting Apris 27 tb. 1868).

19. Самые удобные термолитры кипения (гипсометры) можно получать у Казалли в Лондоне; они доходят от 212о ф. до 20° ниже 200 и по них можно точно измерять 1/10 части градуса ф., соответствующие почти 1 миллиметру ртутного столба; следовательно по ним можно измерять разницу высот до 50 футов. Но полагаться на один термометр кипения нельзя, так как точка кипения иногда несколько изменяется вследствие сокращения стеклянных шариков. Чтобы открыть возникшие неправильности, надо иметь под руками несколько таких термометров, или, что еще лучше, по временам сравнивать их с хорошим ртутным барометром. Такой же недостаток надежности и верности представляют, и еще в большей степени, всякого рода анероидные барометры, не исключая и самых лучших; на них можно полагаться только при постоянной проверке их ртутным барометром, но при небольших экскурсиях бывают очень полезны.

20. Педометры или шагосчислители, маленькие инструменты формою и величиною похожие на часы, состоят из вертикальной, хорошо уравненной жердочки с коротким и длинным коленом. Последнее, при производимом каждым движением ноги сотрясении опускается вниз и посредством колесного механизма приводит в движение стрелку, которой передвижение вперед, обыкновенно выражаемое милями, можно видеть на циферблате. Особый механизм дает возможность ускорить или замедлить ход аппарата, так что можно легко устранять ошибки при прохождении мерной мили.

21. Путешественники обыкновенно ограничиваются самыми простыми астрономическими наблюдениями. Они определяют географическую широту, измеряя полуденную высоту солнца секстантом, а иногда и неподвижно поставленным кругом, или же наибольшую высоту, которой достигает созвездие; из сравнения этой высоты с расстоянием созвездия от небесного экватора можно видеть расстояние небесного экватора от зенита или высоту полюса над горизонтом, а это именно и есть географическая широта. Для определения долготы служат большею частью так называемые расстояния луны от солнца, или от ярких созвездий, лежащих близко к зодиаку или лунному пути. Так как положение луны, а следовательно и ее видимое расстояние от созвездий изменяется весьма быстро (в один день на 12-13 градусов), то, если точно определено время, в которое найдено было измеренное расстояние, посредством сравнения с расстояниями, означенными в астрономических летописях, можно легко находить время, к которое в других местах, как напр. в Гринвиче, расстояние было таково же, а из этого, по совершении необходимых сокращений, определять разницу времени или разницу географических долгот обеих мест (4 минуты времени = одному градусу долготы).

(пер. А. Смирнова)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Восточной Африке в 1859-1861 годах барона Карла Клауса фон Декен. Составлено Отто Керстеном, бывшим членом декеновой экспедиции: Остров Занзибар, поездки к озеру Ниаса и к снежной горе Килиманджаро. М. 1870

© текст - Смирнов А. 1870
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Karaiskender. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001