ПУТЕШЕСТВИЕ КАПИТАНА ГЭРРИСА В ЮЖНУЮ АФРИКУ.

Проникнуть в сердце таинственного африканского материка — эта мысль сделалась любимым предметом многих путешественников нашего времени. Одни поднимались по рекам, впадающим в Атлантический океан; другие входили через Красное море; иные проникали до самой Абиссинии, посетили даже те области, где с XVII столетия Европа была почти неизвестной страной. Эти предприятия, выполненные с различным успехом, находили отголосок в сердцах, сочувствующих всякому благородному и великому делу, и обратили внимание образованного мира на материк, мало знакомый Европейцам, почти недоступный для исследователей, населенный племенами и фамилиями, различными друг от друга.

Экспедиция капитана Гэрриса, совершенная с юга на север, от Капа, главного города голландских колоний, к тропику, кажется одним из радиусов, которые, выходя из оконечностей Африки, более или менее приближаются к ее центру. [15]

Правда, капитан Гэррис издал в свет свое путешествие в 1838 году, в Бомбее, но его исследования так мало известны нашей публике, что мы считаем долгом ознакомить с ними, тем более, что мы не раз вводили наших читателей в заколдованный круг Африканского материка и указали его интересные стороны.

Это замечательное путешествие, середи народов, блуждающих по обширным, безвестным степям, или поселившихся на берегах рек, которых не определила еще ни одна география, по скромному отзыву капитана Гэрриса не больше как гигантская охота. Он написал свой рассказ для военных товарищей, с которыми несколько раз охотился в индейских лесах и равнинах. Некоторые из товарищей, находя в его рассказах бездну отчетливых географических и нравоописательных подробностей, посоветовали автору издать в свет свои записки.

Любивший охоту с самого детства, капитан Гэррис вышел на Африканский материк главным образом для того, чтобы поохотиться в славном отечестве слонов, и так как эти животные обитают во владениях могущественного монарха пустыни, Мозелекатсе, короля Матабилисов, то путешественник нашел необходимым отправиться ко двору этого властелина, чтобы испросить себе позволение на славные подвиги. Не забудем, что Гэррис, принадлежа к числу бомбейских инженеров, получил отпуск только на двенадцать месяцев, и в это короткое время он умел собрать множество драгоценных материалов, полезных не для одной отрасли наук. Теперь последуем за путешественником шаг за шагом, чтобы не заблудиться в пустынях, где не видно ни дорог, ни жилищ, где человек не умеет ни строить, ни основать ничего.

Капитан Гэррис отправился из Бомбея шестнадцатого Мая 1836 года, и тридцать первого того же месяца бросил якорь в заливе Симона, близь Капа. Позади себя он оставил болезни, которые лето вместе с жатвою приносит на Малабарский берег, и отправился в южное полушарие. [16] Он намеревался ознакомиться с далекими землями, проникнуть в пустыни и во владения самых страшных дикарей, и там сразиться с огромными обитателями животного царства Африки. С ним соглашался и друг его Ричардсон. В Капе, оба путешественника сначала посетили детей протестантских миссионеров, которые живут вдалеке от этого местечка и проповедуют Слово Божие Африканским идолопоклонникам, потом стали придумывать одежду для могущественного короля безвестных народов, которая бы странностию своей формы и роскошью украшений могла польстить самолюбию и вкусу Африканского деспота, наконец, запаслись стеклышками, ожерельями и разными безделками, сообразными со вкусом и потребностями жителей, с которыми не иначе можно завести сношения как меною товаров. Гэррис не забыл привесть из Индии свою палатку, а особенно пороху и превосходных карабинов.

В порте Елизаветы, путешественники остановились в небольшом городке, в котором едва ли насчитаете и двести домов; он выходит к самому морю, а за ним лежат прекрасные поля, засеянные рожью и ячменем. Здесь путешественники прожили целую неделю, приискивая лошадей, которые сделались чрезвычайно редки после набегов Каффров на колониальные земли. Наконец они поехали в город Грагам — запасшись парою сухопарых кляч и двумя огромными повозками, длиною в семнадцать футов; в каждую было впряжено по дюжине быков, которыми управляли колонисты с помощию длинного бича, с искуством невообразимым, если кто не был под той же широтою в Южной Америке, и не видел пастухов Тукуманских, отправляющихся в Памну, с вереницею телег. Надо было проезжать по пустынной стране, усеянной фермами, владельцы которых разграблены и выгнаны Каффрами. Местами появлялись страусы и газели, и одушевляли надеждою охотников. Ночи были морозные; термометр, при восхождении солнца, не поднимался выше тридцати четырех градусов, по Фаренгейту. Наконец прибыли в Грагам-тоун. [17]

Это довольно большой город; его народонаселение простирается до трех тысяч душ. Здесь путешественники дополнили свою провизию, потому что они проехали двести сорок шесть миль от Капа. Кроме извощиков, в экспедиции находились повар, Ричард, и один Парс. Тогда как мусульманин, привезенный из Бомбея, вместе с Парсом, повернувшись спиной к этой стране неверных, ушел от своих господ, — Гебр, более отважный и верный, решился поискать приключений в экспедиции. Впрочем, потому ли, что Парсы не имеют уже отчизны, или по любопытству, свойственному всем промышленным народам, они охотно предпринимают далекие путешествия. Не один из них переплывал моря от Макао до Лондона. В Грагаме капитан Гэррис завербовала. в свое войско нового служителя, правнука какого-то Готтентота. Его имя Андриес Африкандер. Так как он играет важную роль в рассказах капитана, то мы представим его портрет так, как нарисовал его автор. «Эта особа совершила не менее пяти путешествий по владениям Мозелекатсе; он не только знал самого короля вдоль и в поперег, но имел порядочные сведения в языках английском и сичуанском, которым говорить эти дикари. Если верить ему, он был ловкий стрелок, бесстрашный охотник за слонами, чудесно умел править телегами, и не смотря на свою изуродованную фигуру, — у него недоставало правого глаза и указательного пальца, — имел притязание на все качества, каких мы, в нашем положении, могли требовать от слуги. Если бы его способности гармонировали с качествами, какие приписывал себе, он, в самом деле, был бы чудеснейшей находкой; но увы! трус, забияка, лгунишка, он делал лишь зло и суматоху в экспедиции». Этот портрет, с легкими переменами, можно приложить ко всем Готтентотам. Напрасно путешественники искали еще новых рекрут; одни не хотели расстаться с женами, другим надо было обработывать землю. Легко было прочитать на лице их уверенность, что два бедные индейские джентльмены, не знакомые с теми местами, никак не могли совершить [18] далекого и опасного путешествия середи диких африканских народов.

В нескольких милях по дороге к местечку Графф-Рейнет, Андриес заехал в такую трущобу, что только с помощию топоров могли вытащить оттуда повозку. Другой извозчик украл лошадь; его посадили в тюрьму, но лошадь не отыскалась; в замен ее надо было взять одного Готтентота, который грелся на солнышке, на дороге.

Дорога шла по однообразной, не обработанной стране, редко прорезываемой ручьями, покрытой большею частию темными лесами малорослых деревьев, которые у Голландцев известны под именем speck-boom. Путешественники проехали Сомерсет, не большое английское селение, около двадцати пяти дворов; недостаток пищи совершенно изнурил быков; к счастию, дорога стала удобнее. Наконец, проехав шестьдесят четыре мили от Грагама, путешественники остановились в Граф-Рейнете. Это последняя станция, прежде чем вступите во внутренние земли Африки.

Граф-Рейнет, граница голландских колоний, показался капитану Гэррису очень приятным местечком. Окруженный горами, покрытыми зеленью, обвитый излучинами реки Сендей, берега которой усажены ивами и акациями, Граф-Рейнет прячется середи садов и виноградников. В бытность путешественников, земля и лимонные деревья покрыты были снегом. Впрочем, этот северный или лучше полюсный гость еще способствует к удобрению почвы, и доставляет прекрасное зрелище, редкое в Европе.

Путешественники теперь начертали окончательный план своих походов: ехать прямо в Нью-Литаку, резиденцию миссионеров, которая лежит во сте шестидесяти милях на север от Графф-Рейнет, оттуда проехать владения Мозелекатсе, короля Матабилисов, земли которого славятся изобилием дичи, потом проникнуть до самого тропика, к большому озеру, и возвратиться в колонию по реке Ликве или Валь; на этой дороге еще не было ни одного путешественника. Но прежде чем пуститься в открытое море, надо [19] запастись провизиею, людьми и животными, и потом уже можно сесть в повозки, настоящие корабли, которым назначено бороздить пустыни. Из города были взяты двенадцать лошадей, тридцать пар быков и шесть Готтентотов. В огромные повозки уложили провизию, мешки с мукою и рисом, колбасы и цыплят, даже соусы и подливки: запаслись порохом, пулями, свинцом в кусках, инструментами каретного и слесарного ремесла, гвоздями, молотками и всем нужным для починки повозок.

Первого Сентября караван отправился в дорогу. Половины Готтентотов не досчитались при перекличке; их нашли в таверне мертвецки пьяными; товарищи уложили их в повозки, и они проснулись уже на другой день, по утру, в трех милях. Тогда караван проезжал через снеговые горы (sneuwberg); растительность становилась обильнее, и воздух холоднее; пики, нависшие один над другим, покрытые снегом и облаками, окаймляли горизонт; Спитскоп, своей величественною вершиной, господствовал над всеми; ничто не нарушало безмолвия пустыни, разве скрип оси и удары готтентотских бичей.

По случаю сильного тумана, караван остановился близ одного краля Фингоев (покоренных Каффров). Теперь капитан Геррис мог вполне оценить какую важную роль играет табак в меновой торговле с африканскими народами; это, можно сказать, ходячая монета пустыни. Табак можно принесть в подарок самому владетелю, равно как выменять на него страусовое яйцо или козьего молока. Кроме табаку Каффры курят еще дакку, наркотический конопель. Следствием приема дакку бывает неистовое упоение, которое так описывает Гэррис. «Нам случилось увидеть одного человека, который мог служить эмблемою самой отвратительной бедности; он сидел у своей хижины, похожей на простую печь, и вдыхал в себя это убийственное вещество. Он втягивал массы дыма в себя, за чем следовал сильный кашель, сопровождаемый ужасным неистовством. Бросив дрянной снаряд (коровий рог с водою), он бросался по [20] равнине как дикий зверь, как помешанный, вырвавшийся из дома сумасшедших».

Снег падал постоянно; даже ручьи подернулись легкой ледяной корою. Гну бродили стадами и так близко, что охотники могли убить трех. Это животное походит на бизона или на быка известного в области Миссури и Эскимосов. «Из всех четвероногих, говорит Гэррис, гну, быть может, самое странное животное; верно, природа образовала его в прихотливую минуту; почти не льзя взглянуть на него без смеха, так не ловко, неуклюже это животное. Оно припрыгивает и раскачивается во все стороны, сгибает курчавую, бородатую голову дугою к сухим, мускулистым ногам, и помахивает длинным, белым хвостом; оно кажется вместе и диким и забавным. Иногда вдруг остановится, выставит свой важный лоб, затрясет головою с насмешливым и недоверчивым видом; красные, дикие глаза бросают огонь; его мычание походит на рык льва... Потом начинает колотить себя хвостом по бокам, становится на дыбы, прыгает, бьет пятка о пятку, делая фантастические скачки, и вмиг пускается в галоп, поднимая облака пыли». На той же равнине, тысячами рассыпаются газели, как нарочно для путешественников, которые, благодаря такому их множеству, всегда имеют хороший и сытный обед. «Преследуемые охотником, говорит Гэррис, эти прекрасные создания делают отчаянные прыжки, выгнув спину, они поднимаются на воздух, как будто хотят взлететь... Газели представляют самый необыкновенный пример плодовитости. Они, как кузнечики, устремляются из глубины безграничных пустынь, откуда гонит их жажда, на далекое расстояние, и своими сомкнутыми фалангами останавливают львов, увлекают с собою целые стада баранов. Поля, красовавшиеся с вечера зеленью богатой жатвы, бывшие надеждой земледельца, в одну ночь погибают под резвыми ногами газелей; и бедный пастух должен искать новых пастбищ для своего стада, покуда благодетельные [21] громоносные облака не оживят новым прозябением этой почвы».

Прежде чем оставили границы колонии, наши путешественники сделали роздых у одного старого Голландца. Границы колонии, некоторым образом фантастические, к северу составляет река Ню-Гарип, одна из двух главных ветвей реки Померанцевой. Далее тянутся владения Бушманов. «Проклятые между народами земли, они враги всем и все им враги; питаясь только охотою или дарами природы, не требующими труда, они делят пустыню с хищными птицами и дикими зверями, от которых чуть-чуть отличаются».

Здесь начинаются бесплодные, дикие равнины, кое — где пестреющие клочками черного хилого кустарника; на земле редко покажется страус; в небе, разве плавает пустынный коршун. Кругом печальное бесплодие. Повозки тянулись будто ползком; ни одного эха, как в пустыне Суэзской; небо синело, как море. Днем палило солнце, ночью обдавало морозом; мираж утомлял зрение; пронзительный холод костенил члены. Не многие случаи развлекали скуку путешественников: либо переправа через реку Померанцевую, которая катит прозрачные струи по широкому и глубокому ложу, меж плакучих ив, купающих свои гибкие ветви в ее волнах, облитых заревом заходящего солнца; или забавное зрелище, как толпы Грикасов пешком преследуют страуса. Грикасы принадлежат к поколению Готтентотов. В 1831 году, Мозелекатсе уничтожил всю их военную силу. Почти пигмеи ростом, они питаются луковичными кореньями, кузнечиками и пресмыкающимися. Принужденные укрываться от нашествия сильных и рослых соседей, Грикасы чудесно умеют бегать. Их хижины едва заметны для простого глаза, и построены так далеко от источников и рек, что надо ходить за водою за милю или за две от жилища; и для этого не имеют других сосудов, кроме страусовых яиц. Гэррис описывает эту массу с такою же мелочною точностию, как невиданных животных пустыни. [22]

Наши путешественники прибыли в Куруман или Нью-Литаку, небольшое довольно приятное местечко, кучу хижин, построенных в пустыне; там увиделись с миссионерами.

Путешественники приближались к столице Мозелекатсе, сделавшегося назад тому несколько лет ужасом южно-африканских равнин. Теперь он самовластный государь сильного поколения Абака-Зулусов или Матабилисов. Отец его был мелкий владетель, и имел под властию земли, лежащие на северо-северо-запад от Порт-Натала. На Мозелекатсе напали соседы, и он нашел пристанище у Шаки, владетеля Зулусов. Мало-помалу приобрел его благосклонность и доверие; с течением времени, ему поручили охранять огромные стада и начальство над важным военным пунктом. Представился случай, он произвел восстание, бежал с своими людьми и скотом к северо-западу, разбил племена, попадавшиеся на пути, и скоро сделался ужасом всей обширной страны. «Когда не стало врагов, Мозелекатсе учредил свою резиденцию при источниках рек Молопэ и Морика, где и царствует до сих пор».

Такое соседство навело ужас на бедных Грикасов, на этих пигмеев, из которых ни один не выростает до пяти английских футов; но их может утешать несколько, что и другие племена, рассеянные в пустынях, трепещут при одном имени Мозелекатсе, например племя Бечуанов, которых посетили путешественники в их крале Мотито. Остатки этого племени собраны миссионерами. Женщины ужасно любят пачкаться красною краской и мажут свое лицо и кожаное платье жиром и маслом; свои волнистые волосы они заплетают в маленькие косички, к которым привешивают металлические украшения. Стеклянные ожерелья составляют принадлежность одних богачей; но у каждого увидите зубочистку из слоновой кости и тыквенную табакерку. Язык Бечуанов нежен; в нем много гласных и губных букв, что придает их разговору приятность и гармонию. [23]

Повозки путешественников остановились на рынке, чтобы променять английские товары на меха и кожи. Но торговля их была не слишком счастлива, и они закрыли лавку. Тогда один Бечуан вздумал присвоить себе стакан в вознаграждение мнимого вреда, причиненного его полю; другой ухватился за оглоблю и не хотел отступить от повозки. Поднялся шум; надо было попугать оружием. Все затихло, не осталось ни одного Бечуана.

Между тем быки истомились; лошади несколько раз убегали в продолжение ночи; скука, досада, беспокойство отмечены на каждой странице дорожного журнала. То какой нибудь Готтентот напустится на бочонок с можжевеловым вином, и напьется до упаду; то спутники, наперерыв желая показать свое усердие и ловкость, переломят оглоблю; то забунтует вся свита по наущению Андриеса; и лишь из страха присмиреют при господах; потом, вдруг бросятся друг на друга, изобьются до полусмерти, и пойдут к ближайшему ручейку омыть свои раны, возвращаются оттуда без всякой злобы, даже лучшими друзьями, чем прежде, и торжествуя свою победу и поражение, покупают у дикарей парасоли из страусовых перьев и чванно привязывают их к своим шапкам.

Караван дотащился наконец до страны, совершенно отличной от прежних областей. То была огромная равнина, где росла густая трава, усеянная цветками; где цветет акация, называемая мокала, с нежными листьями, до которых большие охотники жирафы; где бегают зебры guaggas и гну, где кругом соляного озера, Литтль-Чуи, щиплют траву страусы и газели; где плодоносная почва убирается роскошною зеленью, вдали от стад и пастухов, и уделяет свое богатство только диким животным, единственным обитателям пустынь; где вьются ручейки и реки, и освежают долины, забытые человеком.

Несколько человек, из племени Баролонгов и Батларусов, принадлежащих к семейству Бечуанов, пришли к повозкам путешественников и требовали табаку с [24] оружием в руках, к ужасу повара, Ричарда; испуг изуродовал его физиономию; он надвинул на глаза свой колпак и скрестил руки с таким выражением отчаяния, что с тех пор, в насмешку, его прозвали Ричард Львиное Сердце.

Эти долины доставили охотникам бездну наслаждения; под их пулями падали кагги, гну, газели, гартбесты (acronotus caama); ночью, мясо этих животных привлекало гиен; а днем как будто из-под земли выходили Бечуаны и пожирали добычу. Эти дикари тоже выезжают на охоту за жирафами и лосями; глубокие норы, вырытые на пространств одной мили и расположенные полукругом, составляют западни, куда они загоняют свою добычу.

По эту сторону реки Сиклагола не видно никакого следа жителей, хотя развалины больших деревень выказываются во всех местах. Во время охоты, почти баснословной для Европейца, капитан Гэррис, перестреляв целые стада гну, зебров и гартебестов, потерял компас и сбился с дороги. У кого просить помощи? С наступлением ночи, львы подняли страшную тревогу, под их ревом, наш охотник зажарил одну цесарку и уснул от усталости, возле разведенного огня. На другой день, вместо лошади, которая была в некотором отдалении, Гэррис встретил красивого льва; лев презрительно посмотрел на охотника, оглянувшись через плечо и удалился с гордым видом в мирную пустыню. Уничтоженный этим Гэррис взял противоположное направление и каким-то случаем набрел на следы повозок, и скоро присоединился к своим товарищам.

Наши путешественники избрали место для своих охотничьих подвигов между Сиклаголом и Меритсаном, двумя реками, которые берут свое начало далеко на востоке, середи невысоких холмов Кунуанских, замыкают ту долину, где остановились теперь охотники, и на западе дружно вливаются в Мололо. Охотники удалились от повозок. Кругом их охотничий эдем, зеленеющий парк, где [25] свободно разгуливают по долинам прекрасные четвероногие, между тем как на вершине мимоз прохлаждаются на свежем воздухе тысячи щуров, и болтают в окнах своих хижин, огромных ульев, построенных целою республикой этих удивительных птиц. Встревоженные гну и кагги, бьют ногами, и этот шум походит на шум десяти эскадронов, потому что в этом войске было, по крайней мере, пятнадцать тысяч голов. Можно по этому судить, какое поражение произвели два отчаянных охотника, напавшие на беззащитных животных. За ними всегда следовали голодные Грикасы, которые играли роли коршунов и шакалов и с радостным криком добивали трепещущие жертвы. Толстые, словно барабаны, дикари навешивали на шею длинные гирлянды окровавленной добычи; иногда они так проворно разрывали подстреленное животное, что Гэррис не успевал срисовать его; так случилось с одной раненой лосью, которой прекрасные черные глаза тронули самого охотника, и которая, упавши на колени, бросила почти человеческий взор на свирепых двуногих. Лось равняется, по величине, гузератскому быку; мясо ее ценится в Африке очень дорого.

Ночью на всех нападал панический страх; быки, лошади, овцы рвали веревки, разбегались или бросались под повозки. Ричард Львиное Сердце укреплялся наверху повозки. Готтентоты стреляли из ружей. По утру, видели львов, которые, пожравши до полдюжины овец, спокойно отправились в свои места. После этого, одна лошадь заблагорассудила лучше возвратиться в свою ферму, чем оставаться в пустыне, подвергаясь таким опасностям. Спустя шесть месяцев, путешественники снова увидели ее за шестьсот миль от места ночлега; она спокойно добралась до родимой конюшни.

Караван подвигался все к северу, к столице Мозелекатсе. Батлаписы снабжали охотников сворами диких собак, поджарых, длинных, довольно похожих на индейских шакалов, и которые, также как и шакалы, [26] гоняются за дичью стройными стаями. Пятнадцатого Октября путешественники переправились через реку Мололо, западные границы владении Мозелекатсе. Зеленеющие берега этой реки оттенены акациевыми рощами; длинный густой тростник стелется по ее ложу и укрывает гиппопотамов, которые приходили иногда к лагерю охотников и высовывали свои отвратительные морды через ломкую ограду, устроенную на скорую руку вокруг лагеря. Здесь попадались также гемсбоки (ovix capensis), по всей вероятности, это баснословный единорог древних. Наконец, в тот же самый день, капитан встретил трех носорогов, прогуливавшихся вместе, а Ричардсон имел счастие получить визит от пяти львов.

При всех этих приключениях, Парс не терял бодрости; никогда не было заметно на его лице ни малейшего следа трусости: но Львиное Сердце плакал день и ночь; и он не столько боялся диких зверей, от которых могли еще защитить его, сколько одной мысли, что скоро придется предстать пред грозные очи, ужаса всех стран, страшного и сильного Мозелекатсе. Наши путешественники отправили вперед к королю Матабилисов Андриеса, уведомить его грозное величие о своем прибытии. И в тот же самый день, девятнадцатого Октября, перейдя покрытую пеплом равнину, — здесь сожигают засохшую траву, чтобы скорее поднялась новая зелень, — небольшое общество странников разбило свои палатки в двух с половиною милях от Мозеги, на берегу озера, в котором, как в ванне, расположились до дюжины диких буйволов, выставив из воды только глаза и ноздри.

Великий монарх был в отсутствии; первый его министр, Капили, послал к телегам четырех человек: высокого роста, прекрасные лицом, не смотря на темный цвет кожи, они превосходили всех виденных нами доселе дикарей. Каким образом судьба поместила между Готтентотами, Зулусами и Матабилисами, между тремя могущественными врагами, бедных маленьких Грикасов, этих [27] Лиллипутов, теснимых со всех сторон? Были ли они, — как это бывает и в других странах старого и нового света, — аборигенами, которых победил и вытеснил другой чуждый, более сильный народ? или может быть, они сами были пришельцами, и подпали под власть туземцев? — Матабилисы имеют обыкновение привешивать к уху тыквенную табакерку; не многие из них курят табак, но нюхать — общая страсть, и вот как они поступают при этом случае: ложечкой из слоновой кости высыпают на руку половину табакерки, и спокойно располагаются под кустом; здесь, в торжественном размышлении, мужественно вынюхивают весь табак за один раз, и погружаются в неизъяснимое блаженство, которое измеряется обилием слез, текущих из глаз, после отчаянного приема. Надо быть невежею, незнающим законов приличия и хорошего тона, чтобы нарушить спокойствие общества, преданного этому серьёзному наслаждению.

При подошве холма, в приятной и плодоносной долине, около четырех миль в окружности, замкнутой с севера и северо-востока горами Курричанскими, из которых выбегает река Марика, в стране ныне хорошо обработанной, и занятой некогда Багаруцами, возвышается военный дуер Мозега, и пятнадцать других славных кралей великого властелина; здесь же жили американские миссионеры, с своими семействами, которых советы были очень полезны путешественникам. Дикари постоянно осаждали повозки, нахально требуя щепотки табаку, так что нередко надо было прибегать к оружию, и это не удивительно; во Флоресе, самом западном из Азорских островов, бросьте остаток выкуренной сигары, и двадцать ребятишек кинутся со всех ног, будут драться, чтоб только схватить ее.

Мозелекатсе, с своим двором, жил тогда в другом крале, расположенном от Мозеги в осьмнадцати милях, к северу; уведомленный о прибытии белых, он послал к ним с приглашением. Без сомнения, присутствие [28] миссионеров заставляет удаляться из Мозеги этого деспота; они, вероятно, кажутся ему стеснительными свидетелями его безумной жестокости. На другой день, утром, путешественники отправились в дорогу, под прикрытием посланника его величества; это безобразное, неуклюжее существо, расположившееся напереди телеги, без церемонии завладело плащом Львиного сердца, и бедному повару было не до смеха от такой фамилиарности дикаря, который преспокойно обернул его плащом свое жирное, маслянистое тело. Переводчик, обращенный миссионерами, по имени Баба, сопутствовал этому кортежу, очень походившему на торжественное шествие; Готтентоты трепетали от страха, готовясь явиться пред Мозелекатсе.

Деревни Матабилисов состоят из круглых, чрезвычайно низких шалашей, расположенных кругом, и обнесенных оградою из терновника, вышиною футов около шести; отверстие, через которое надо входить ползком, выходит на круглую площадку, служащую стойлом для скота. Не смотря на близкое расстояние деревень друг от друга, деревень, которые могут выставить до пяти тысяч охотников, дичь показывается в большом изобилии: то были страшные буйволы, осажденные в озерах и на долинах, либо отшельники носороги, захваченные в плетневых лабиринтах; западни последнего рода так искусно устроены, что зверь никогда не может вырваться оттуда.

Через несколько времени, путешественники оставили равнину и приблизились к горам Курричанским, на склоне которых растут величественные деревья, украшенные прелестными лианами; лианы, как во всех тропических климатах, перевешиваются цветными гирляндами через высочайшие ветви и качаются над головою прохожего. Тогда в южном полушарии наступила весна; по временам лили сильные дожди, и напоенная ими почва сообщала самый обильный сок всем корням; грохотали раскаты грома; теплая атмосфера благоприятствовала развитию воскресавшей растительности. Горы поднимались уступами; под их тенью [29] развертывались долины; ручьи катили волны вровень с берегами; небо попеременно блистало синевою, или покрывалось грядами черных молниеносных облаков, — вот удивительные картины, наполнявшие сердце путешественника чувством радости и признательности к природе, которая как будто нарочно для него явилась в роскошном наряде.

Назад тому двенадцать лет, на склоне гор раскидывался многолюдный город Багаруцов; но остатки этого племени рассеянного нашествием Мозелекатсе, теперь укрываются в горах. Здесь-то посол мощного завоевателя уведомил наших охотников, что его величество примет их не иначе, как на другой день. «Этот имбонго, обязанный провозгласить титул своего короля, говорит капитан Гэррис, вышел из краля, чтобы сообщить нам краткую биографию его величества. Он тихонько подошел к повозкам и открыл свое представление ревом и прыжками, подражая ухваткам царя животных; потом приставил руку ко рту и махал ею как хоботом, чтобы изобразить слона, и, поднимая ее выше головы, испускал пронзительный крик; после того прохаживался на цыпочках, как страус, и наконец, растянувшись на земле, плакал как дитя. В антрактах он рассказывал подвиги и удалые набеги своего властелина таким громким голосом, что ему вторило далекое эхо. Этот дикарь атлетических размеров, ростом в шесть английских футов, нагой как в минуту своего рождения, утомленный своей пантомимой, наконец остановился, искривив рот, покрытый пеной; пот катился с него градом, глаза искрились».

Мы не станем описывать других вельмож, которые попеременно являлись к каравану. Им поручено было разузнать, что такое скрывается в повозках, и отдать во всем отчет своему государю. Мозелекатсе, старая нетерпением собственными глазами взглянуть на вещи, назначенные ему в подарок, не замедлил явиться сам своей особой. При его появлении, придворные кричали во все горло и размахивали охотничьими ножами; далее следовала толпа [30] женщин, которые держали на голове тыквенные бутылки с пивом; два герольда, припрыгивая по лошадиному и разгоняя толпу коротенькими палками, с воем и ревом перечисляли все громкие титла своего государя, а толпа восклицала: Гайях! Гайях! Физиономия деспота, выражающая проницательность, живость и храбрость, не лишена некоторой приятности; он высокого роста, оборотлив и гибок, не смотря на свою тучность; его обращение, выражавшее достоинство, вопросы довольно меткие, пытливый взгляд, с каким он выслушивал ответы, все показывает в нем человека, который стоит гораздо выше подвластных ему варваров. Три зеленые пера попугая, развивавшиеся на его голове, — два спереди и одно сзади, — нитка голубых стеклянных бус на шее, вот весь королевский наряд; он щеголял, как и его подданные, в чем мать родила; только на поясе висело несколько леопардовых хвостов. С ним разговаривали при посредстве трех толмачей, из которых один передавал разговор на языке бечуанском, другой на голландском, третий на английском.

Парс представил ему дары, и король не выдержал важности, приличной его достоинству, забылся и перед всем собранием кусал свой большой палец, так вытаращил глаза, что, выражаясь по китайски, мог видеть свои уши, потирал грудь и восклицал: Монати, танта! хорошо, прекрасно!

Избавим читателей от перечня даров, которые не произведут в них и десятой части той радости, какую чувствовал Мозелекатсе. Впрочем, предоставим капитану описать эффект, произведенный в короле чудовищным нарядом. «Он вспрыгнул с своего места, исполненный великой идеей, и сделал Парсу знак, чтобы тот подошел к нему и помог нарядиться в это платье; одевшись, как следует, он качался во все стороны, любуясь в зеркало на свою особу, с приметным самодовольством. Потом ему заблагорассудилось нарядить в это платье своего пажа Моганикома, чтобы увидеть, красиво ли оно сидит [31] сзади. Когда этот пункт был удовлетворительно разрешен, деспот сбросил свой пояс, и, явившись in puris naturalibus, приказал всем придворным пособить ему в одной запутанной операции, именно всунуть себя в тартановые панталоны».

Понятно, с каким восторгом, король Матабилисов принял все эти драгоценности, к которым присоединил еще красные шелковые панталоны Парса под тем предлогом, что их забыли подарить ему. До сих пор, его торжественный наряд, его придворное платье составлял передник, сделанный из черных козьих ремней, унизанный разными подвесками и покрытый стеклышками, самым странным образом. Король часто посещал повозки; от его любопытного взгляда не укрылась ни одна мелочь; его величество рылся во всех углах, копался в сундуках, делать точное и опустошительное обозрение; он уносил то для жены ожерелья, то для себя башмаки. Иногда, облеченный в великолепный дюффель, он садился середи придворных на стуле, взятом у путешественников, приказывать засветить шесть восковых свеч, заимствованных из того же источника, чтобы лучше осветить свою особу. Его величие часто потягивал учуаллу, род пива. К королевскому кралю каждый день вереницами приходили женщины, с песнями, и приносили на головах чаши, наполненные этим напитком. Король посылал своим гостям быков и старых коров, и путешественники могли жаловаться только на его докучливость.

Охота за слонами составляет исключительную привилегию государя. Впрочем, он дозволял и англичанам наслаждаться этим королевским удовольствием. Но гораздо труднее было получить от него позволение переправиться через реку Ваал; ни один толмач не осмелился предложить такое требование королю, потому что на этой дороге матабилисы перехватывали, грабили и убивали всех эмигрантов; и Мозелекатсе не хотел ни говорить ни слышать об тайной войне, которую его дикари вели противу [32] белых. Не смотря на запрещение капитана Гэрриса и его товарища, глупые Готтентоты непрестанно расспрашивали прохожих об роковой экспедиции, тогда как одно слово об ней могло раздражить Мозелекатсе и подвергнуть путешественников той же несчастной участи. С одной стороны сам Мозелекатсе, со всем искусством дикаря, старался своим радушным обхождением изгладить неприятное впечатление, какое произвел между белыми слух об этом поголовном убийстве, а с другой путешественники притворяясь, что не знают ничего об его распоряжениях, мало-помалу делали ему подарки и таким образом покупали обещания и, так сказать, паспорты, которых добивались у него.

После того, как выпросил все, что мог, Мозелекатсе захотел получить и палатку. Охотники отказали, удерживая этот подарок, как последнее средство, которым можно было победить упрямство деспота. Наконец, вероятно, долгое присутствие каравана наскучило королю, и он позволил капитану отправиться по желаемому пути, снабдив его охранной стражей, на случай, если встретятся с армиею, возвращавшеюся в то время из экспедиции; он согласился на все это за груду стеклянного бисера! Но в добавок, ему уступили и палатку, а между тем как он лежал в своем новом доме и рассматривал сотни подаренных ему безделок, наши путешественники собрались в дорогу.

Мы опустим подробности о серале Мозелекатсе и его женах, между которыми стенает пленница, дочь одного бечуанского владетеля, убитого на берегах реки Ваала, и оставим его вместе с путешественниками. Владетели самых варваров не забывают, что есть кроме их люди, имеющие верховную власть над своими подданными, и Мозелекатсе, хотя считает себя величайшим монархом в целом мире, благоволил осведомиться об английском короле, о числе его войска и поручил путешественникам засвидетельстовать ему почтение от его имени. [33]

Расставшись приятелями с Мозелекатсе, путешественники не имели причины страшиться других племен, свободно могли разгуливать по пустыне и начать охоту за слонами.

Теперь мы на берегах Морики. Эта река выходит из-под корней величественных дерев и протекает по прекрасным пастбищам, усеянным акациями; местами, рощицы мимоз образуют тенистые оазисы, где укрываются цесарки. Далее, на северном берегу, тянется равнина, окаймленная синеющими горами; мокаласы, с зонтикообразными листьями, возвышаются как знамена, под которыми собираются гну, сассейбы и гартебесты. Иногда на дороге встречались дикари, довольно смирные; чудовищные носороги наводили страх на весь караван. На другой день по утру, из-за кустарника, позади какого-то дерева, капитан Гэррис заметил грациозную голову жирафа. Капитан пришпорил лошадь; лошадь на всем скаку попала в яму, охотник полетел вверг ногами; но что нужды? Жираф ранен, победа осталась за капитаном. Сколько подобных подвигов совершили наши охотники! Эти сражения Европейца с огромными, почти баснословными для нас животными, напоминают героические легенды о Гиппогрифе и Химере, с тою, впрочем, разницей, что здесь человек владеет вернейшим оружием, которое не позволяет подозревать вымысла. Победоносная прогулка привела путешественников к берегам реки Толан, где они посетили сына Мозелекатсе, аристократического и умного молодца лет пятнадцати. Завоеватель, который основывает государство и династию, горд своими подвигами, но он находит в самом себе опору гордости; сын завоевателя даже у дикарей, выказывает одно лишь хвастовство!

По утру, первого Ноября, показалось войско Матабилисов. Воины гнали перед собою огромное стадо быков; эта добыча отнята у эмигрантов. Встреча с пастухами, вооруженными копьями и щитами, время от времени угрожала опасностию путешественникам. Еще обагренные кровью Голландцев, в восторге от своей победы, одержанной [34] над белыми, отвратительные Кафры досадовали, что королевский конвой защищал иностранцев от их ударов. Капитан Гэррис был обрадован вдвойне, когда благополучно удалился из среды этих кралей и напал, в первый раз, на следы слона.

На пути к горам Катан, львы беспрестанно осаждали караван; и охотники каждый день делали новые успехи. Один уатер-бук (aigocerus ellipsiprymnus) пал под пулями капитана. По его предположениям, он первый из Европейцев, застрелил это любопытное животное, сделавшееся известным в естественной истории не больше десяти лет. Уатер-бук имеет большие, блестящие глаза, тупые рога, трех тутов в длину, и почти перпендикулярную к голове, покрытую гривою, шею и пушистый хвост. Через несколько времени, охотники увидели, трех львов, лежавших возле гигантского трупа слона, и, подвигаясь вперед, заметили следы огромного стада слонов, которые проходили по этой дороге к горам.

Горы Кашан идут от юга к северу, и заключают в себе истоки всех рек, впадающих на западе в Атлантический океан, а на юге в пролив Мозамбикский. Счастливые Бечуаны заселяли эти страны до опустошительных войн Мозелекатсе; незначительный остаток побежденных племен обитает еще середи утесов, перерезанных бесчисленными протоками. Дикарь, из племени Баканасов, принес охотникам известие о появлении слонов. Проходя через лес, наполненный обезьянами, они действительно напали на следы слонов; но прошло несколько дней прежде, чем настигли самое стадо. Белые носороги, гиены, кабаны, буйволы, попадались им на встречу; орлы и коршуны парили над их головами; они все шли далее. Мусон наносит дожди, молния бороздит темный горизонт, гром раскатывается по небу и потрясает горы; быки теряются в темноте, повозки вязнут в береговом песке; на рыхлой, размокшей почве лошади тащатся в воде по колена; наконец при первой молнии отыскивают потерянный след. По [35] всему видно, что слон не далеко. Предоставим описывать это самому герою: «К невыразимому нашему удовольствию, мы открыли большое стадо этих, давно преследуемых нами животных. Они беспечно щипали древесные листья. Не видев никогда благородного слона в его родных лесах, мы вперили в него взоры; Андриес так встревожился, что не мог выговорить ни слова. Наконец, вытаращив глаза, он дрожащими губами произнес: Dar stand de oliphant! (Там слон)! Два Матабилиса отправились к слонам, чтобы согнать их в долину, тогда как мы поднимались вверх, медленно, без шума, против ветра. Проехав около трехсот шагов, мы заняли самую возвышенную позицию в старой деревеньке, построенной из камня. Крик дикарей, которые ударяли в щиты, произвел то, что слоны прошли шагах в двадцати от нашей засады, не заметив нас. Их было девять особ и все самки, с широкими клыками. Мы выбрали самую красивую и с ужасным хладнокровием послали ей пять пуль; она упала, испустила отчаянный крик, между тем другие, подняв хоботы, проворно убирались в гору, хлопая широкими ушами».

На возвратном пути, охотники увидели другую долину, окруженную каменистыми, обнаженными холмами; ее перерезывал небольшой ручей, и эта единственная панорама была покрыта слонами. Ночью, при шуме ветра и в страшную бурю, эти исполинские животные, встревоженные грозным явлением природы, проходили близ путешественников, издавая своими хоботами жалобные звуки.

Капитан Гэррис показал к бедным, напуганным животным чувство жалости, тогда как одно из этих прекрасных четвероногих, упав возле своего малютки, который не мог еще бегать, напомнило английскому офицеру его собственного слона, оставшегося в Индии. Как будто в отмщение за своих подданных, львы, цари пустыни, аттаковали лагерь путешественников днем; следовало разгонять их ружейными выстрелами с высоты повозок; тут были львы всех возрастов, начиная с безгривого львенка [36] до беззубого, престарелого льва, который не рассудил даже обратиться в бегство. Если лев дожил до такой старости и готовился умереть в своей пещере естественною смертию, надо думать, что он царствовал, как владыка, над своими многочисленными врагами, и заставлял страшиться себя даже тогда, как не имел больше силы защищаться.

На берегах Лимпопо, крокодил и гиппопотам разделяют владычество над водами и оспоривают друг у друга болота и прибрежные места. Охота за гиппопотамами сопряжена с некоторыми опасностями и представляет свои трудности, потому что это животное, погружаясь в воду, высовывает оттуда только оконечность своей морды, в которую и надо стрелять. Его мясо очень вкусно; и на голландских обедах считается самым изысканным кушаньем; наши охотники уверились в этом по собственному опыту. Что же касается до ног слона, они показались им не лучше сапожных подметок.

Река Лимпопо составляет тот пункт, где собираются стадами слоны, буйволы, гиппопотамы и носороги, и почти совершенно вытесняют слабых животных, которые поневоле должны искать пастбищ в других местах. Впрочем, провидение каждому уделило свой участок; самые большие, как будто боятся показываться и привлекать врагов издали, скрываются в тростнике, под деревами и во рвах; маленькие же, как кагги, антилопы, лани, надеясь на свою легкость, бегают по долинам.

Оставив на западе реку Лимпопо, надо было идти на север через горы Кашан; проводники, посланные с Европейцами из владений Мозелекатсе, отказались следовать с нами за горы, потому что там лежали земли Дингана, непримиримого их врага.

«Эти горы, говорит капитан Гэррис, вероятно, самые высокие во всей южной Африке, поднимаются от основания без переходных слоев. Атмосфера так чиста, прозрачна, что с одной вершины Кашана, мы могли отличить самую [37] отдаленную цепь других гор, которые возвышаются на восточных границах завоеваний Мозелекатсе. В этой-то области, на восток от прекрасных, но вместе и нездоровых долин, в которых Ваал берет свое начало, Тришар, начальник первых голландских эмигрантов, основал свою колонию на берегах одной реки, впадающей в Лимпопо, по рассказам туземцев; впрочем, истоки и течение этой реки еще неизвестны. Ее открыл Роберт Скун».

Отсюда путешественники, наблюдая течение ручьев и направление гор, отправились к реке Мачачочан и расположились на том месте, где погибли Грикасы, побежденные Мозелекатсе. Этот завоеватель приобрел все земли мечем; впрочем, он распространяет только свои владения, но не увеличивает числа подданных, что может быть и полезно политике владетеля, у которого главное богатство составляют стада. После торжественной охоты за жирафами, караван оставил за собою тропик, и тотчас страна стала печальнее и малолюднее; даже животные встречались реже; едва попалось несколько газелей и заблудившихся баранов из бечуанских стад. Бедные Бечуаны печально сидели у своих хижин и не отвечали ни на один вопрос; даже открытая и протянутая к ним табакерка не производила на них никакого впечатления. Часто их бедность до того трогала путешественников, что они нарочно убивали буйвола или носорога, чтобы доставить сытный кусок Бечуанам. Бечуанов особенно беспокоило присутствие конвоя Матабилисов, потому что здесь еще продолжались владения Мозелекатсе.

Шестнадцатого Декабря путешественники распростились с очаровательными лесами Кашана, с этим эдемом охотников, и вступили в пустыни, где взор редко может успокоиться на зелени рощей или долин, либо на светлых струях ручейка. Матабилисы, получив несколько новых подарков для своего короля, великого слона, Мозелекатсе, направили свой путь к Мозеге, а Англичане с своею [38] свитой, отправились к северу, и по дороге стреляли кое-где лосей; местами перебирались через ручьи и овраги и на далеком расстоянии друг от друга встречали дикарей, из независимого племени Барапутсов, поселившихся при источниках Ваала. Готтентоты приветствовали берега Ваала ударами бичей; быки, почуяв воду, бросились со всех ног к реке, где с самодовольством купались гиппопотамы и плавали, словно выдры.

Ваал вытекает недалеко от залива Делагоа, на три градуса к западу от этого порта. Образуя главную ветвь реки Померанцевой, она пересекает африканский материк от востока к западу, как большая артерия, и впадает в Атлантический океан. Львы и дикари беспокоили не большое общество, очень уменьшившееся от потери одного быка и каждодневного потребления овец, купленных в Сомерсете; капитан страдал от ушиба; повозки, отягченные добычею и разбитые далеким путешествием, отказывались уже служить. Дватцать третьего Декабря караван остановился у Нама-Гари или реки Донкин. Эта река берет свое начало на половине дороги между Порт-Наталом и заливом Делагоа, в высоких горах, отделяющих Кафрерию от земель Бечуанов. Жар сделался нестерпимым, и быки и лошади погибли бы от жажды и усталости в этой пустынной стране, если бы изредка не освежал их какой-нибудь ручей. Часто двенадцать часов сряду быки не могли встретить ни одного клочка травы.

Три дня путешественники блуждали по пустыне, не зная, кто оставил полагавшиеся им тропинки, Грикасы или эмигранты; одни только пигмеи Бушманы и низенький кустарник оживляли пустыню. После бурь мусона настал симун. Наконец встретили скелеты лошадей и остатки человеческих трупов, которые, судя по черепам, принадлежали Голландцам. Вот все, что осталось от эмигрантов, простившихся с своей родиной в надежде на лучшую будущность! «Через несколько дней, говорит Гэррис, мы поехали по направлению одной колеи, прорытой повозками, [39] и, переправившись через реку, достигли по тропинке до запустелого лагеря эмигрантов. Их тростниковые хижины манили нас под свою тень, и мы решились сделать тут привал на один день, чтобы дать отдых быкам, вычистить повозки и предоставить Готтентотам поплясать в честь нового года. Можете представить, как эти глупые отвратительные рожи кривлялись и прыгали без милосердия на том месте, где несколько времени жили их господа, друзья, а может — быть и родители. Они как будто ругались над остатками колоний. И какую сцену выбрали для своих танцев! Мы проехали около трех миль по земле низменной, пропитанной солью, покрытой болотами и небольшими озерами. Сборище зверей в этой влажной долине может показаться баснословным; тропы, пробитые их путешествием, походят на большие дороги. На каждом шагу попадались стада газелей, гну, кагг и зебров; иногда стадо страусов, одетых белыми перьями, разыгрывали роль офицеров и главного штаба с такой точностью, что зритель не мог не подумать, что видит перед собою кавалерийский смотр». И перед этой-то сценой, Готтентоты перепились донельзя!

«И так в равнинах, орошаемых Ваалом, хозяйничают животные; эти равнины развертываются на огромные пространства и своим однообразием наводят смертельную скуку; как будто для уменьшения скуки, природа рассыпала миленькие цветочки, пахучие и разнообразные, чтобы путешественник, опустив свой взор, утомленный безграничным горизонтом, встретил возле себя тысячи полураспустившихся цветков, тысячи ароматов, которые услаждают и пленяют его обоняние. И в нашей жизни, мы не нашли бы длинных периодов, отравленных скукою, если бы умели оценить удовольствия простые и скрытые в самом тесном кругу.

«Далее высятся горы Виттеберген или Катлама, — это широкий базальтовый пояс, обведенный вкруг восточного берега на расстоянии двадцати девяти или тридцати миль [40] от моря; здесь скрываются истоки Каледона и Ню-Гарина, и бродят дикие племена, между которыми есть и каннибалы, если верить первым французским миссионерам, познакомившим нас с племенами Баримосов и Бамагаканасов».

Декабрь и Январь месяцы, выбранные путешественниками для посещения Африки, единственное время, которое спасло путешественников от бесчисленных неприятностей: от удушливого жара, зловонных болот, вечного миража. Но каравану грозило истинное несчастие! Скелеты зверей, хижины вырытые в земле, предвещали соседство Бушманов; путешественники подвигались вперед, счастливые предчувствием близкого окончания своей экспедиции, как вдруг, несколько призраков человеческой формы обрисовались на горизонте; они поднимались на вершину холма, покрытого такими же существами. Путешественники, на ночь, поставили стражу к повозкам, между тем как Бушманы зажгли огни на высотах. На другой день, путешественники прошли еще мимо одного лагеря переселенцев, оставленного как и первый, переправились через реку Моддер, и все это в виду Бушманов. Наконец, в одну ночь пропали быки. Но не львы пожрали их; а похитили пигмеи Бушманы, которые, укрепившись на одной возвышенности, с гордостию кричали: «Вот они, вот здесь ваши быки; придите за ними, если вы люди!» Ночью решились напасть на воров. Пять или шесть человек, на конских скелетах, выехали в полночь, чтобы осадить орду лиллипутов в их норах! Прошло пять часов; стало светать; заряженные ружья ожидали невидимого врага; но вместо воров, наши путешественники нашли только трупы девятнадцати быков, пожираемых собаками. Гнев охотников, обманутых в своем ожидании, должен был разразиться над невинными четвероногими. Охотники направили свой путь к югу, и счастливая звезда привела их прямо к лагерю голландских эмигрантов. Этим приключением и окончилось путешествие. В повозки запрягли [41] новых лошадей, и через несколько дней возвратились в колонию. Так, этот случай главный, но без несчастных последствий, походил на порыв ветра при входе в пристань, после которого в доказательство минувшей опасности, останавливаются в рейде с несколькими изорванными парусами.

Путешественники вывезли с собою большое собрание рисунков, кож, замечаний и воспоминании; они совершили экспедицию не только опасную, но которая требовала сильного характера, чтобы проехать по такой дороге, среди беспрестанных опасностей. Что касается до разных неприятностей, были ли они важны, предоставляем судить читателям. — «Путешественник в Индии, привыкший к удобствам, какие доставляют палатка и прислуга, едва ли может представить себе все трудности и неприятности, которые ожидают охотника, блуждающего в пустыне Африки... Ничто не может рассеять скуки, какую наводят Готтентоты, заставлявшие нас часто вставать в ночную пору. Дожди, преследовавшие нас беспрестанно, по крайней мере, утроивали наши неприятности. Хлеб, мясо и чашка кофе либо чаю, целые месяцы, составляли нашу обыкновенную пищу». Так рассказывает о себе капитан Гэррис, которого двадцать пять служителей, огромное жалованье и высокая степень приучили к восточной роскоши.

Думаем, что описание подобного путешествия не лишено интереса даже и в кратком анализе. Простой взгляд, брошенный на пустыни, где совершаются неведомые свету события, географическое описание южной Африки от колониальных границ до тропика Козерога, Атлантического океана и залива Делагоа, описание и почти полная история племен, владычествующих силою оружия, и покоренных этой силою, указание животных, которые разделяют с дикарями господство над пустынями, географические подробности о больших и малых реках, о горах и холмах, все это обращает внимание на путешествие Гэрриса. [42]

Капитан Гэррис рассказывает историю несчастной попытки голландских переселенцев, в 1836 году. Эта часть путешествия содержит в себе малоизвестные подробности о настоящем положении переселенцев. Мы сообщим ее в кратком очерке.

«Переселение голландцев из Капа, не имеет примера в истории английских владений, говорит капитан Гэррис. Частные эмиграции, конечно, не редкость, но здесь идет дело о пяти или шести тысячах человек, которые с общего согласия оставили место своего рождения, домы своих отцов, чтобы погрузиться во внутренние пустыни, презирая все опасности и трудности подобного путешествия, тогда как многие были уже в преклонных летах; и там, на чужой, негостеприимной почве, они думали найдти новое отечество».

В самом деле, зрелище необыкновенное, торжественное! Поселенцы вдруг превращаются в номадов, с упорным самоотвержением обращаются спиною к родным очагам, и бегут в пустыни, подвергаясь всем опасностям, и это для того, чтобы освободиться от английского владычества, и в каком нибудь уголке далеком от границ колонии основать себе отечество, независимое общество. Но что заставило их решиться на подобное предприятие? Это убытки, последовавшие за освобождением невольников, отсутствие законов, обеспечивающих гражданина против грабителей и бродяг, и особенно ненадежное состояние восточных границ и скудная помощь английского правительства против Кафров, которые своими набегами опустошали прекрасно обработанные земли.

Сам Гэррис удивляется, почему правительство Капа так долго презирало средствами, каких требовали разум, справедливость и человечество. Лишенные невольников, подверженные нападению дикарей, наводнивших их домы кровию родственников, совершенно оставленные своим новым начальством, которое, кажется, видело в этой цветущей колонии не более как перепутье на дороге в [43] Индию и Новую Голландию, — пограничные колонисты сбросили с себя тяжелое иго и разорвали последние связи с образованными народами.

Когда созрела мысль о переселении, Голландцы собрали совет, чтобы решить вопрос: куда бежать и где укрыться, с одной стороны от Англичан, угнетавших их своим владычеством, а с другой от дикарей, со дня на день становившихся предприимчивее и смелее? Так как носились слухи о богатой, плодородной почве в Порт-Натале, то и решились идти туда; рассказы колонистов, освидетельствовавших эту страну, еще больше ободрили выходцев. Нечаянное нападение Кафров замедлило наступление решительной минуты; но едва успели разделаться с неприятелями, и тридцать семейств в роде передового отряда отправились в дорогу, под предводительством Тришара. Чтобы избежать встречи с Кафрами, эмигранты, переправились через большую реку к северо-востоку, обошли горы, отделяющие Каферию от владений Бечуанов, чтобы потом спуститься прямо к востоку в равнины Натильские. Но к несчастию горы возвышаются непреодолимыми границами; это бесчисленные пирамидальные холмы, набросанные друг на друга в беспорядке, самым фантастическим образом; один пик стоймя поднимается над другим, как нарочно, чтобы остановить попытку человека проникнуть этим путем, и еще больше пробраться здесь о повозками. И эмигранты, не зная местоположения, в стране малоизвестной, далеко уклонились от Норт-Наталя, и в конце Мая 1836 года очутились между двадцать шестым и двадцать седьмым градусами, в равнине плодоносной, но пустынной, на восток от реки, через которую переправлялись наши путешественники, и которая по легкому склону катить свои волны к северо-востоку и впадает в Лимпопо. Лимпопо в свою очередь впадает в залив Делагоа, при начале Мозамбикского пролива. Чтобы достигнуть до цели путешествия надо было пройдти через владения Дингана, короля Зулусов. Так как по берегам [44] этой реки много пастбищ, лесов и дичи, то Тришар решился основать здесь свое поселение. Его примеру последовали другие отряды. Не слушая советов миссионеров, встречавшихся им на дороге, они расположились по плодоносным и зеленеющим берегам Ваала.

В Мае 1836 года два небольшие отряда подвинулись к северо-востоку, увиделись с Тришаром, который поселился в Зут-Панс-Берге, и после шестнадцатидневного путешествия по стране плодоносной и необитаемой, достигли до окрестностей залива Делагоа, где живут Кафры, названные, по замечательному образованию носов, горбоносыми. Довольные своими разысканиями, два предводителя, Бронкгорст и Потгейтер, принесли колонистам радостную весть, что их ожидает богатая и плодоносная земля, но они нашли только землю, облитую кровью и усеянную костями их братьев, на которых напал Мозелекатсе; двадцать четыре человека легло на поле битвы.

Владения Мозелекатсе занимают обширные страны. Ваал составляет их южную границу. С этой-то стороны Грикасы, воспользовавшись отсутствием Матабилисов, делали свои нападения часто с большим успехом; в одну из экспедиций, они отогнали в свои земли все стада пасшиеся на свободе во владениях Мозелекатсе. С тех пор, король запретил решительно всем купцам, охотникам или кому другому приближаться к его владениям с той стороны; сильные отряды Матабилисов сторожили эти границы. Но дорога все еще была открыта через Куруман или Нью-Литтаку. Эмигранты, страшные по своему многолюдству, двинувшись по запрещенной дороге к границам владений Мозелекатсе, воспламенили гнев черного деспота, коего особенно привлекали их прекрасные стада. И он решился проучить незваных гостей, заставить их помнить, что в чужие владения надо вступать не иначе, как предложив владетелю какие нибудь дары. Урок был ужасный; пятьсот воинов, посланные противу эмигрантов, встретили колониста Эразма, который преследовал слона. Эразм [45] тотчас поскакал в ближайший лагерь, взял с собою семерых смельчаков, и после упорного сражения, Матабилисы удалились, оставив множество убитых; Голландцы потеряли только одного человека.

Но эта была лишь прелюдия кровавой драмы; отряд Матабилисов напал на девять повозок, стоявших недалеко от лагеря; двадцать четыре Голландца пали убитыми; дикари овладели скотом. Спустя шесть дней Эразм, желая проведать судьбу товарищей, явился на этом роковом месте; два сына его были взяты в плен; на земле лежали трупы пяти невольников; следы повозок показывали, что их увезли в Капен. Капитан Гэррис в самом деле видел их в середине краля.

После этого несчастия, эмигранты, соединившись с товарищами прибывшими с северо-востока, удалились от страшных границ и снова расположились на берегах Донкина или Нама-Гари, которая впадает в Ваал. Может быть, с горя и отчаяния, либо для счастливой своей независимости, купленной так дорого, эмигранты здесь и остановились, не думая помириться с Мозелекатсе, который вскоре выслал против них свою армию. Голландцы сделали ограду из повозок, перевязав их веревками; центр импровизированной крепости занят был женами и детьми. Эмигранты отважно выехали против пяти тысяч Матабилисов; но после долгой борьбы, удалились в свои укрепления; дикари напали на них с яростию; десять раз прогнанные, десять раз снова возвращались к битве. Голландцы защищали себя, своих жен и детей; через четыре часа дикари были разбиты совершенно, бросили свои дротики в голландскую крепость и удалились, потеряв сто пятьдесят воинов. Дикарями командовал министр Капили, который посещал часто повозку капитана Гэрриса. Эмигранты с своей стороны насчитали десять раненых и двух убитых, потеря очень чувствительная для маленького отряда; кроме того, дикари угнали с собой все стада быков и баранов. [46]

Голландцы частию отправились проводить жен и детей в миссию Арчбелла в Чаба-Унче, где они и могли жить безопасно; а частию расположились лагерем на берегах Моддера. К последним прибыл сильный отряд под предводительством Марица, богатого и честолюбивого фермера из Граф-Рейнета, которого тотчас провозгласили Генерал-Губернатором кочующей колонии. В то время кругом Чаба-Унчи, Грикасы-Баролонги основали большую деревню; тут было сто пятдесят повозок с народонаселением восьмисот душ.

Капитан Гэррис живописно рассказывает мщение Марица Матабилисам. «Едва он принял бразды правления, первым желанием его было сформировать значительный отряд и отмстить нанесенное оскорбление... Третьего Января 1837 года коммандо (экспедиция), состоявшая из семисот Голландцев, сорока Грикасов верховых и шестидесяти пеших, выступило из Чаба-Унчи под руководством пленного Матабилиса, который решился никогда не являться к своему королю. В значительном расстоянии от точки своего отправления, к западу, они переправились почти у самых источников, через реку Гарт, и напали на Курруманскую дорогу; такой ловкий маневр привел их к кралям Мозелекатсе с той стороны, откуда он всего менее ожидал нападения.

Прелестная, плодоносная равнина, граничащая к северу и к северо-востоку горами Корричанскими, в три или четыре мили в окружности, заключала в себе военное поселение, Мозеги, и пятнадцать главных кралей, в которых с большим войском стоял поручик Капили, только что вылечившийся от раны, полученной на последнем сражении. Здесь-то расположились Голландцы. Лишь только первые лучи солнца брызнули на горизонте в это, достопамятное в летописях эмигранства, утро, семнадцатого Января, отряд Марица вдруг вышел из прохода, закрытого горами, и прежде чем солнце достигло зенита, трупы четырехсот отборных воинов, цвет [47] кавалерии Матабилисов, усеяли окровавленную долину Мозеги. Ни одно существо не подозревало опасности, и пуля, пробившая ставень в спальне одного американского миссионера, принесла первую весть о предпринятой аттаке. Дикари выступили с оружием, дрались храбро, но падали как воробьи, по мере того, как выходили из окопов; никто из них не мог проколоть дротиком кожаной кирасы, которая покрывала грудь Голландцев».

Мозелекатсе не было тут; гордый своими успехами, этот деспот, удалившись в Капен, спокойно мечтал о лаврах, и быть может, мечты его выполнились бы, если бы Мариц продолжил свой победоносный путь, но он удовольствовался тем, что возвратил семь тысяч голов скота и свои повозки. Миссионеры тоже воротились в Чаба-Унчу, опасаясь гнева Мозелекатсе.

Капитан Гэррис посетил Капен в период, протекший между победою и поражением Матабилисов. Когда Гэррис прибыл в колонию, успехи экспедиции вскружили головы всем переселенцам; страсть к эмиграции, как зараза, разливалась быстро. Надежда владеть обширными землями, беспошлинно, соблазняла сотни колонистов; иные уже открыто проповедывали всю тяжесть английского владычества; другие шли в след за своими родственниками; иные отправлялись искать приключений, а большая часть спешили занять хороший участок земли. На границах кипел народ. Каждый день многолюдные караваны погружались в пустыню и присоединялись к своим соотечественникам, оставившим родину.

Так, любовь к независимости побудила благоразумных, расчетливых и миролюбивых Голландцев предпринять безрассудные необдуманные экспедиции. В Апреле 1837 года, Пиет Ретиеф (Piet Retief), храбрый офицер, расположившийся с сильным отрядом кавалерии, в значительном расстоянии от Марица, по настойчивым требованиям своих земляков, принял титул губернатора и главного генерала. Оправдывая возложенное на него [48] достоинство, Ретиеф показал опыты своей способности: назначал превосходных офицеров, издавал умные законы и особенно умел завести дружеские сношения с соседними племенами, Базутосами, Баролонгами, Багаруцами и Лишуанами, отъявленными врагами Мозелекатсе. По его распоряжениям, эмигранты пришли на место первого несчастного случая, и в Мае 1837 года более тысячи повозок и около 1,600 человек, способных владеть оружием, с своими женами, детьми и рабами, остановились при слиянии двух больших ветвей реки Вет. Первого Июня, отряд, из пятисот человек, должен был отправиться к Мозелекатсе и требовать у него уступки некоторых земель или уничтожить деспота; после того они соединились бы с Тришаром и положили первый камень нового города. Новый Амстердам возвысился бы в недре пустыни.

Но сметливый Матабилис удалился за тропик Козерога, в безопасное место, и выжидал случая нанесть Голландцам решительный удар. В лагере возникли споры: одни хотели немедленно занять плодоносные равнины, оставленные Мозелекатсе; другие предлагали соединиться с Тришаром у залива Делагоа; на последнее соглашался и Ретиеф. Занимая земли между морем и горами, Голландцы с большим удобством могли бы защищаться от нападения дикарей и от преследования Англичан. Как главный генерал, Ретиеф обратился к правительству Капа с следующим письмом: «Подписавшийся, главный коммендант соединенных лагерей, уведомляет, что мы, колонисты, как подданные английского правительства, в своих стеснительных обстоятельствах, много раз доносили правительству о своем несчастном положении; но находя, что все наши усилия испросить правосудия остались без успеха, мы решились наконец оставить место своего рождения. Оставление своей стороны причинило нам несчетные убытки; не смотря на то, мы не будем питать никакой ненависти к английской нации, и согласно с нашими чувствами, между нами и английскими купцами установится свободное сообщение, [49] принимая вполне, что мы народ независимый и необязанный никаким повиновением англичанам».

Дело ясное: эмигранты, поселившись в нейтральной стране, сбросили с себя иго Англии, которая оставила их на произвол судьбы, и хотели основать независимое государство, в роде северо-американских Соединенных Штатов. В этом решении, выраженном откровенно, было что-то рыцарское; тридцать лет тяготело над Голландцами иго Англии, но нисколько не изменило их патриотизма.

Через несколько времени, Ретиеф, с своим отрядом, достиг до гор Катламба или Дракенберг; вскоре утомительное путешествие привело их в пределы Дингана, короля Зулусов, с которым они хотели завесть переговоры об уступке земель в Порт-Натале. Но король Мантатисов, Сиконейла, враг Дингана, похитив у Зулусов несколько стад, проходил недалеко от лагеря Голландцев. Динган мог подумать, что Голландцы принимали участие в набеге его врага, и Ретиеф счел за нужное скорее явиться к деспоту, чтобы оправдаться перед ним и предупредить разрыв в ту минуту, когда надо было решить важный вопрос о владениях. Ретиеф обещал Дингану возвратить стада и представить самих похитителей, но сдержал свое обещание только в половину; он не захотел предать в руки врага Сиконейлу, с которым всегда поддерживал дружеские отношения. Без сомнения, Динган рассердился, когда увидел себя обманутым в своей надежде. Со стороны Ретиефа, это был благородный поступок, когда спасая жизнь дикаря, он подвергался опасности повредить собственным интересам. Наконец, условия были заключены; Динган уступил Голландцам всю страну, называемую Натаном, между Тугалою и Унзинвубу. После этого, новая колония стала совершенно независимою от Англичан.

«Но Ретиефу, говорит капитан Гэррис, не суждено было дойти до обетованной земли. Блестящая победа, [50] одержанная над Мозелекатсе, богатые владения, уступленные Динганом, условия, заключенные со всеми племенами Кафров, вот следствия этой кампании. Успех ослепил эмигрантов, неблагоразумие сгубило их. По утру, шестого Февраля 1838 года, Голландцы, сопровождавшие Ретиефа, уже седлали лошадей, чтобы возвратиться в лагерь и обрадовать своих земляков счастливым известием; все было окончено; они видели уже себя счастливыми обитателями равнин натальских; мечтали, как будут пасти свои стада на новых пастбищах, когда никакое иго не будет тяготить их, никакое горькое воспоминание не нарушит их спокойствия. Но Динган пригласил их на блистательный праздник. Он пожелал, чтобы они отложили подальше свое огнестрельное оружие и приняли деятельное участие в танцах. Томас Гальстеад, молодой воин, проведал, что им изменили, пересказал Ретиефу и упрашивал его не доверяться дикарям, но его совета не приняли, и один Томас спрятал, на всякий случай, кинжал в кармане.

На танцы собралось три тысячи Зулусов; по своему обыкновению, они расходились и сходились ближе и ближе, и мало-помалу приближались к центру, стесняя эмигрантов. Наконец, Динган подал знак, и между тем как Голландцы, не подозревая измены, распивали кипучее пиво, дикари бросились на свои жертвы. Несчастных Голландцев потащили за волосы к реке, за милю от места собрания, и, убив Ретиефа, одним разбили черепы дубинами, а другим свернули шеи. Томасу удалось пронзить кинжалом двух Зулусов, которые схватили его; но он выиграл этим одно преимущество быть свидетелем ужаснейшего душегубства; дошла очередь и до него; с него с живого содрали кожу, и он умер в страшных мучениях.

Весть об умерщвлении Ретиефа и его спутников скоро донеслась до английских поселений. Английское правительство послало сильный отряд к Голландцам, чтобы возвратить или остановить их силою оружия. Разлитие рек [51] воспрепятствовало отряду поспеть во время и предотвратить несчастие. Эмигранты, уверенные в своей безопасности, совсем не ожидали нападения и не приняли никаких предосторожностей. Семнадцатого Февраля, ночью, десять тысяч человек дикарей напали на сонных, передушили до шести тысяч человек, не разбирая ни пола ни возраста, терзая спящих с беспримерным варварством; резали женщин и разбивали черепы малюток о колеса повозок. В добавок, угнали двадцать тысяч скота.

Немного прежде развязки этой ужасной драмы, около тысячи Англичан и мулатов отправились в поход, чтобы соединиться с эмигрантами; но добравшись до лагеря в полдень, они не нашли ни Голландцев, ни врагов, обливших кровию долину. Англичане нагнали только четыре тысячи скота и пятьсот женщин, взятых в плен Зулусами. Миссионеры, принужденные оставить Мозегу, соединились с своими товарищами в Порт-Натале и оттуда отплыли в Кап. Когда эти мирные жители потребовали у тирана позволения удалиться, он отвечал: «Ступайте, убирайтесь поскорее! Если бы вы не вздумали этого, я сам бы выгнал вас из моих владений; я узнал от своих жен, что вы всегда говорите обо мне, как о лжеце и убийце, и беспрестанно молите небо освободить землю от такого ненавистного невера!»

Остальные эмигранты, расположившиеся на западной стороне Дракенберга, решились напасть на неприятельскую землю, и отмстить смерть своих несчастных братьев. Шестого Апрели, четыре тысячи Голландцев, под предводительством Пиет-Уйса и Якова Потгейтера, выступили в поход, чтобы испытать свое счастие в Ункунгинглове, столице Зулусов. Первый из полководцев был старик, который в прошлом году оставил колонию со всем потомством. Многие его сыновья и внуки уже погибли несчастным образом, и теперь настала очередь предка, присоединить свои кости к костям потомков, которые без погребения лежали на чужой стороне. [52]

Отряд вступил во владения Дингана с западной стороны, и не встретил никаких препятствий на своем пути; только на высотах, позади столицы дикаря, расположилась его сильная армия. Отряды занимали два утеса, соединенные между собою дефилеею, в которой скрывался в засаде еще один отряд. По всему было видно, что неприятель приготовился к обороне. Впрочем, эмигранты, не медля ни минуты, разделились на два отряда и сделали нападение; лошади, испуганные криком дикарей и шумом, который произвели они, ударяя дротиками в кожаные щиты, пришли в беспорядок. Этот случай повредил аттаке; и старый Уйс один удержал натиск дикарей. Его отряд оказал геройскую храбрость; даже воспользовавшись беспорядком, произведенным выстрелами в рядах неприятеля, старик, с двадцатью воинами, бросился в самую густую колонну дикарей, чтобы спасти своего друга, опрокинутого лошадью в глубину оврага; но отвесный утес остановил его, и Зулусы обступили кругом. Один из его внуков, лет двенадцати, дрался отчаянно и первый пал у ног своего деда. Уйс, пронзенный дротиком, истощенный потерею крови, покрытый ранами, до последней минуты наносил дикарям страшные удары. Мало-помалу дикари окружили Голландцев, но сильная стрельба пробила эту живую стену, и Голландцы отступили. Боясь ночного нападения, они скрылись в поле, засеянном маисом, и выжидали шпионов со стороны дикарей, которые не замедлили явиться, чтобы открыть неприятельский лагерь, но никто из них не возвратился к королю с ожидаемою вестью; все пали под пулями Голландцев.

В день этой кровавой битвы, отряд Англичан и мулатов, в числе восьми или девятисот человек, выступил из поселений Порт-Натальских на помощь Голландцам против Зулусов; только половина этих смельчаков имели огнестрельное оружие. На берегах Тугалы, они встретили военный пост Зулусов, на вершине крутой горы, которая господствовала над всей обнаженной и изрезанной [53] оврагами равниной. И на этот раз, как и всегда, эмигранты не думали отступить, но упорно решились отбить позицию у неприятеля. Число дикарей, усиленных новыми отрядами, возрасло до двенадцати тысяч. Такая армия могла действовать наступательно; и эмигрантам ничего не оставалось более, как сомкнуться в круг. После сражения, только двести пятьдесят человек воротились в Порт-Наталь, с печальною вестию.

Двойная победа предала в руки дикарей всю страну, которою думали овладеть эмигранты. Зулусы продолжали опустошать едва образовавшиеся колонии. Дикари-дезертеры, искавшие счастия вместе с Голландцами, должны были скрываться в долинах, но Зулусы приняли против них правильную аттаку, загоняли в кустарники и убивали беззащитных их жен и детей. Ни один белый не пережил бы нападения Кафров, если бы, на счастие, брик Комета не спас остальных эмигрантов.

Остался один отряд Марица, который держался по ту сторону гор Дракенбергских. Под его знаменами собирались эмигранты, рассеянные по берегам рек Рейта и Моддера. Тысячи других колонистов еще-таки уходили за границы и с большим благоразумием, чем их предшественники, достигали до Порт-Наталя, которым завладели под именем соединенных лагерей. С невероятною смелостию и беспримерным упрямством, они снова думали завесть независимую колонию.

Между тем английское правительство делало бесполезные усилия, чтобы остановить горячку эмиграции; напрасны были все увещания светских и духовных властей отклонить колонистов от их намерения. Генерал-Губернатор поручил одному Офицеру Главного Штаба описать состояние Порт-Натальских поселений и объявить Голландцам, что желающие возвратиться в пределы английских владений, получат все прощение. Но возвратились очень не многие, и то Англичане или мулаты, потому что Голландцы по старинному обыкновению, допускали к своему совещанию и женщин, [54] а Голландки соглашались лучше идти на встречу жестокой смерти, или подвергаться беспокойствам непрестанной войны, чем снова возвратиться на колониальную землю. Потому прокламация английского правительства не могла произвесть желанного действия на Голландцев, чувствовавших еще прежние оскорбления со стороны Англичан. Правительство понимало всю свою ответственность. В самом деле, не могли ли его обвинять в том, что оно, своею беспечностию, вынудило колонистов решиться на отчаянные меры?

С другой стороны, в отказе Голландцев принять полное прощение, не выражалось ли одно излишнее самолюбие и чисто голландское упрямство? Как бы то ни было, Мариц не думал оставлять Порт-Наталя; под его начальством находилось шестьсот пятьдесят человек, способных владеть оружием и три тысячи женщин, детей и служителей. Он хотел было отмстить Дингану, как прежде Мозелекатсе, но вскоре отказался от достоинства генералиссимуса; его сменил Ландман, человек более благоразумный, хотя менее способный. Ландман посоветовал отложить экспедицию: надо было дать время поправиться их истомленным лошадям и кроме того гораздо лучше было напасть на Дингана во время зимы, когда этот деспот неохотно выступал на войну, потому что легкое платье солдат плохо защищало их от суровой погоды. Между тем, Июль и Август были посвящены точнейшему обозрению окрестных стран.

Впрочем, Динган покусился испытать свое счастие и зимою, и эмигранты, более с удивлением, чем со страхом, увидели сотню Кафров, верхом и с ружьями; но эта жалкая кавалерия потерпела решительное поражение. Звезда Дингана склонялась к своему западу; опасаясь соседства белых, он отправил во внутренние владения весь свой скот, под прикрытием одного отряда; но отряд был разбит и ограблен другими дикарями. Эмигранты, исподоволь приготовившись к решительной экспедиции, выступили в [55] числе шестисот, с четырьмя пушками, и в достопамятную битву в виду Ункункинглова, наповал положили Зулусов, не смотря на их ружья, похищенные в прежние набеги. Это был удар решительный, после которого нация никогда уже не поправится. Динган сам поджег свою столицу и обратился в бегство. Победа доставила Голландцам четыре тысячи шестьсот быков, множество лошадей, ружей и серебра; теперь они могли похоронить и останки своих братьев, погибших с Ретиефом. Чтобы отклонить всякое преследование, Динган под кровлею своей хижины оставил трактат, которым все свои Натальские владения уступил на вечно эмигрантам.

Тогда английское правительство вздумало обратиться к силе оружия и присвоить себе страну, которую Голландцы приобрели ценою своей крови. За первой прокламацией последовала другая с выражениями более суровыми. В ней было сказано, что в самом Порт-Натале построится крепость, и что правительство запретит оказывать всякую помощь эмигрантам. Вот несколько отрывков из этой прокламации, подписанной Джоржом Непиром:

«Объявляю, что единственная цель английского правительства в предполагаемом занятии Порт-Наталя — воспрепятствовать, чтобы эта колония не подпала под власть ни той ни другой враждующей стороны, и чтобы таким образом, чрез свое посредничество поддержать мир в южной Африке. Сообразно с этим, занятие Порт-Наталя, будет иметь значение чисто военное, временное и совершенно отличное от всякой колонизации или присоединения к короне. И так упомянутый форт будет закрыт для всех купцов, кроме тех, которые получат особенное позволение правительства. И я уполномочиваю офицера, имеющего командовать этой крепостью, в случае нужды, воспрещать вход кораблям силою оружия, и выгрузку на этом берегу, если только корабль не будет иметь особенного позволения.

«Для лучшего исполнения приказания, равно как и для [56] соблюдения подчиненности в пределах этого военного владения, я уполномочиваю офицера, командующего фортом, изгонять из упомянутых пределов всякого, кто покажется вредным и опасным, для сохранения и защищения владений; и если будет необходимо, брать означенные лица под стражу, равно отбирать всякое оружие, какое найдется у жителей сказанного места».

Порт-Наталь был занят без сопротивления. Оружие и военные припасы были отобраны у Голландцев. Предложили снова прощение; но все эмигранты, рассеявшиеся по берегам Тугала и вне владений подвластных форту, отвергли его с презрением. Тогда стали угрожать, что лишат их всякой помощи со стороны моря; между тем обещали помогать самым деятельным образом, если эмигранты согласятся основать колонию под британским флагом. Но для Голландцев это было страшнее соседства Кафров. Теперь правительство с неудовольствием заметило, что лишилось лучших колонистов, которые на границах составляли оборонительную линию; а эмигранты, с своей стороны, несколько раз ограбленные Кафрами, находили естественное утешение в том, что избавились от всякого налога.

Когда английский гарнизон занял Порт-Наталь, Динган послал двух своих министров к коменданту заключить мир и возобновить с ним трактат об уступлении земель.

Потеряв множество людей в непрерывных войнах с дикарями, спутники Тришара, мало-помалу удалялись в португальские владения, при заливе Делагоа; никакая угроза, никакая просьба не могла вызвать их на колониальную землю. Около форта, почти в двадцати милях от Порт-Наталя, в 1838 году, возник живописный городок Мариц-Бург. К жителям этого городка скоро присоединились другие Голландцы, выходившие со всех сторон из колонии. А что касается до тех, которые усиливались сохранить свою независимость, построили, к северу от Порт-Наталя, небольшую цитадель, охраняемую непрестанным гарнизоном [57] из сорока человек. — Их участь известна. Их аттаковал и победил небольшой английский отряд.

Вот очерк истории голландских эмигрантов. Сам Гэррис оканчивает свой рассказ следующими умными и беспристрастными замечаниями: «Ничто не может сравниться с красотою и плодородием почвы, окружающей новое поселение. Земли размежеваны, сады разведены, поля засеяны. Сотни колонистов, с своими семействами и со всем хозяйством, приходят туда толпами даже из окрестностей Капа: и таким образом оправдывается предсказание Сэра Бенжамена Урбана, колониального секретаря, что колония будет оставлена и разрушена, потому что границы брошены без всякой защиты». Гэррис прибавляет: «Хотя никто не может одобрить войны, предпринятой Голландцами против английского правительства, между тем нельзя не сочувствовать их страданиям, и кто может отказать им в похвале, какую заслуживают их твердость и храбрость? Непривыкшие к оружию, без помощи союзных войск, только собственными силами, они победили самые непреодолимые препятствия и ценою своей крови способствовали к усмирению двух могущественных деспотов южной Африки, настоящих чудовищ, которые порабощали все племена, рассеянные по пустыне, от залива Делагоа до Унзимвубу, от океана Индейского до берегов, омываемых водами океана Атлантического».

История голландских эмигрантов составляет любопытную главу в летописях колоний. Напрасно, в своем несчастий, они обращались к своему прежнему правительству, которое могло сожалеть об них, но не имело права защищать их. Оно даже не могло поселить в другую страну, под свое особое покровительство, этих людей, привязанных к нему всей душой, которые, в простоте своего сердца, предполагали, что трактат отдает в руки победителя только землю, а не жителей. Если в этом критическом обстоятельстве, Англия лишилась более десяти тысяч подданных, и лучших колоний Капа, за то она нашла средства [58] и вознаградить свою потерю, присвоив себе землю, завоеванную дезертерами, прекрасные натальские владения, которым капитан Гэррис, в своей карте, дает уже название Victoria.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие капитана Гэрриса в Южную Африку // Сын отечества, № 3. 1843

© текст - Масальский К. П. 1843
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества. 1843