-

ЖЮЛЬ ЖЕРАР

ЛЬВЫ, ИХ ЖИЗНЬ, НРАВЫ И ОХОТА ЗА НИМИ

Рассказы Жюля Жерара.

(Жюль Жерар, знаменитый истребитель львов (tueur de lions), в настоящее время находится в Африке и служит лейтенантом в одном из полков спагов. Слава об нем, как об отличном охотнике, распространена по всей Европе и еще недавно он получил от Австрийского императора богатый подарок — золотой охотничий нож, с надписью: «au tueur de lions». Некоторые рассказы из его охотничьих похождений печатались во французских газетах, откуда переводились в русские; таким образом, и русской публике не вовсе чуждо имя знаменитого охотника. В нашем журнале также был помещен один рассказ Жерара (Современник 1851 г., Том XXXI, Смесь, стр. 251). Недавно Жерар издал целую книгу подобных рассказов, которая стоит любопытства читателей. Рассказы его отличаются простотою слога и отсутствием всяких фраз, без которых французы почти не могут обходиться; он пишет, как говорит. В них читатель найдет наблюдения, основанные на опыте; анекдоты, рассказанные просто, и факты (хотя почти баснословные) представленные как они совершались. Ред.)

ГЛАВА I.

ЛЕВ, ЕГО ВОСПИТАНИЕ, ОБРАЗ ЖИЗНИ И ХАРАКТЕР.

В январе 1848 года, я встретился в Париже с Адольфом Дельгоргом, натуралистом-охотником, который провел семь лет своей жизни на юге Африки, между кафрскими племенами, питаясь бифстексами гиппопотамов и котлетами носорогов. Нет нужды говорить о том, что встреча эта была для меня весьма приятна, и что я, не довольствуясь одним чтением путешествий моего смелого собрата, закидал его вопросами об его охотах и, в особенности, об охоте за львами мыса Доброй Надежды. Пораженный противоположностию, которая существовала между южно-африканским львом и алжирским, я тогда же принял намерение описать все то, что я [10] мог заметить, в продолжение многолетнего моего знакомства с последним, относительно его обычаев и характера.

Всем известно, что лев принадлежит к породе кошек и между тем, странная вещь, знаменитые натуралисты, писавшие об этом животном, рассматривали его только со стороны дневной его жизни, но никто из них не обратил никакого внимания на ночной образ жизни льва.

По возможности, я постараюсь пополнить этот необъяснимый пробел, проследя жизнь льва от его рождения до самой его смерти и буду очень доволен, если мои наблюдения могут уничтожить те ложные мнения, которые мне приходилось так часто выслушивать по этому предмету, во Франции и даже в Алжире, где только одним туземцам известны обычаи льва.

Сближение между львами и львицами обыкновенно начинается в конце января. Так как, от прорезывания зубов, умирает большая часть самок, то самцов всегда, на третью долю более нежели самок. Поэтому не редкость встретить одну из этих дам, в сопровождении трех или четырех претендентов. Эти претенденты жестоко дерутся между собою до той минуты, покуда она, видя, что ни один из них не успел задушить из любви к ней своего соперника, утомленная наконец этим зрелищем, останавливает борьбу и ведет их к огромному, старому льву, которого достоинства она оценяет по его реву.

Влюбленные смело за ней следуют и все вместе являются перед своим мощным и опасным соперником.

Переговоры никогда не бывают продолжительны и результат этих битв всегда бывает один: старый лев встречает нападение трех смельчаков, не трогаясь с места; при первом ударе, он задушает пастью одного; при втором раздробляет колено другому, а третий будет счастлив, если уйдет с одним глазом, оставив другой на конце одного из когтей победителя. Оставшись победителем, благородное животное с шумом потрясает своею гривою, клочки от которой разлетаются по воле ветра; потом ложится около львицы, а она в знак признательности, лижет с равнодушным видом раны, полученные им за нее.

Когда в подобных обстоятельствах встречаются два взрослых льва, то дело происходит совсем иначе. Один араб, из племени Кесенна, рассказал мне бой двух самцов, которого он сам был очевидцем. Эго случилось в то время, когда олени сходятся между собою. Магомед, отличный звериный охотник, в одну прекрасную лунную ночь, сидел на [11] дубе, выжидая савку. Он заметил, что она бродит около этого места, в сопровождения множества оленей. Дерево, на котором он уселся, находилось на средине обширной поляны, недалеко от тропинки. В полночь, он вдруг видит вышедшую из леса львицу, в сопровождении рыжего льва, с огромною гривою. Львица оставила тропинку и легла под дубом; лев остановился на дороге и, казалось, к чему-то прислушивался. Тогда Могамед услышал отдаленный рев, который едва доходил до него, — львица тотчас же на него отвечала. Рыжий лев начал реветь с такою силою, что охотник, в страшном испуге, уронил свое ружье в схватился за ветьви, чтобы не упасть с дерева. По мере того, как животное, которое сначала давало о себе знать только своим ревом, начало приближаться, львица все более и более возвышала свой голос, а лев в ярости ходил взад и вперед, то от тропинка к львице, как бы желая заставить ее умолкнуть, то от львицы к тропинке, как бы желая сказать: «Ну, чтож! пусть подойдет, я жду его». Через час после этого, лев — черный как кабан, появился на опушке поляны. Львица поднялась, чтоб идти к нему; но лев, угадав ее намерение, бросился вперед навстречу своему врагу. Они оба припали к земле с тем, чтобы сделать скачок, потом сразу прыгнули друг на друга, оба покатились на траву поляны — и уже более не вставали. Борьба была продолжительная и страшная. В то время, когда кости трещали под мощными пастями, когти разрывали внутренности, и рев то глухой, то громкий, обнаруживал их ярость или боль.

В начале борьбы львица легла на живот и до самого конца выражала помахиванием своего хвоста удовольствие, которое испытывала, при виде двух львов, боровшихся на смерть из-за нее. Когда все было кончено, она осторожно подошла к двум трупам, чтобы их обнюхать, и величаво удалилась, не обратив даже внимания на грубое, но приличное обстоятельствам словцо, которое Могамед послал ей вслед, за неимением пули.

Этот образчик супружеской верности львицы может быть отнесен ко всем из ее породы. Львицы ищут прежде всего сильного и взрослого льва, который бы мог избавлять их от молодых львов, наскучающих им своими беспрестанными драками, — и при первом случае, когда представится сильнейший лев, ему всегда отдается предпочтение. Из всех моих наблюдений над львами я мог вывести заключение, что лев [12] никогда не оставляет своей подруги, разве только принужденный силою, и оказывает ей ласки, заботы и внимание, достойные с ее стороны лучшего вознаграждения. С той минуты, когда львиная чета оставляет свое логовище, до ее возвращения, львица всегда идет впереди льва. Когда ей вздумается остановиться, лев делает тоже самое. Проводят ли они в дуару (Дуар — собрание палаток, число которых доходит от десяти до тридцати.), который должен снабдить их ужином, львица преспокойно ложится, между тем как ее супруг смело бросается за изгородь, в который находится скот арабов, и приносит ей все, что находит там лучшего. С величайшим наслаждением он смотрит как она ест, заботясь при том, чтобы ничто ее не беспокоило и не расстроило бы, во время ее ужина, и только тогда начинает утолять свой голод, когда подруга его сыта по горло. Одним словом, он истощает для нее всевозможные нежности — во время и после эпохи любовных похождений.

Когда львица почувствует, что она на исходе беременности (это случается в конце декабря я в начале января), то она отыскивает уединенный и недоступный овраг, чтобы там приютить своих новорожденных.

Львица рождает от одного до трех, смотря по своему возрасту и крепости: обыкновенно львицы приносят двух львенков — самца и самку.

В продолжение первых дней, следующих за рождением, мать не покидает своих детей ни на минуту, а отец старается об удовлетворении всех их нужд. И только тогда, когда дети достигнут трехмесячного возраста и когда минет кризис прорезывания зубов, смертельный для большей части самок, мать перестает кормить их молоком и, ежедневно отлучаясь от них на несколько часов за пищею, приносит им бараньего мяса, тщательно изорванного на мелкие кусочки.

Лев, характер которого в зрелом возрасте бывает серьёзен, не любит оставаться подле своих детей, надоедающих ему своею резвостию. Чтобы пользоваться спокойствием, он устроивает для себя жилище в соседстве, но при первой опасности, всегда является на помощь своему семейству.

Арабы, проведав о разрешении львицы, во первых, потому что они следят за ее беременностью, во вторых, потому что [13] ежедневно похищаемый скот оставляет после себя следы в одном и том же направлении, пользуются для похищения детенышей, отлучкою львицы. Для этого по целым дням они сидят на дереве, с которого видно логовище и, как только заметят, что львица удалилась, уверенные, кроме того, что самец не охраняет детенышей, они тотчас же подкрадываются к ним, завертывают их в полы своих бурнусов, чтобы не слышны была их крики, и относят их к своим товарищам, которые ожидают их на конях у опушки леса; в то же мгновение они садятся на лошадей, сзади всадников и отряд этот пускается во весь опор. Но этот способ похищения опасен; между многими примерами, я расскажу следующий:

В марте 1840 года, одна львица разрешилась от бремени в лесу, называемом Эль-Гела, находящемуся на горе Мезиун, не далеко от племени Зердеза. Начальник области Зейден, известил об этом своего соседа Седек-бен-Умбарка, шейха племени Бени-Фурраль, и в назначенный день на заре, по тридцати человек из каждого племени собрались на Мезиунской горе. Эти шестьдесят арабов, окружив логовище со всех сторон, с криками бросились туда. Львица не показывалась. Она прокрались в логовище к вытащили оттуда двух молодых львенков.

Ватага удалилась с шумом, полагая, что ей уже нечего опасаться матери-львицы, как вдруг шейх Седек, который на несколько шагов поотстал от своих товарищей, увидел ее, выходящую из лесу и направлявшуюся прямо на него. Он крикнул своему племяннику Месауду и своему другу Али-бен-Брагаму, которые тотчас же бросились к нему на помощь. Львица, вместо того, чтобы напасть на шейха, сидевшего на лошади, бросилась на его племянника, шедшего пешком. Тот ожидал однако ее смело и спустил курок в упор... Вспыхнула одна затравка. Тогда Месауд бросил свое ружье и протянул львице свою левую руку, завернутую в бурнус. Львица схватила ее в пасть и раздробила. В тоже мгновение молодой человек, не сделав шагу назад, не испустив ни малейшего стона, схватил другой рукой, находившийся под его бурнусом пистолет и заставил львицу выпустить добычу, всадив ей две пули в живот. Но тогда она бросилась на Али-бен-Брагама, который напрасно выстрелил ей в самую пасть: львица впустила ему когти в плечи и поваляла его на землю, раздробив ему правую руку и обнажив несколько ребер. [14] Своим спасением он был обязан только смерти львицы, которая издохла на нем.

Али-бен-Брагам еще жив, но весь изуродован. Месауд умер через двадцать четыре дня после этого...

От четырехмесячного до пятимесячного возраста львенки по ночам обыкновенно ходят за своею матерью до опушки леса, куда лев приносит им обед. На шестом месяце, в самую темную ночь, все львиное семейство переменяет логовище и с этого времени до той минуты, когда они должны покинуть своих родителей, дети постоянно путешествуют. От восьми месяцев до году, львенки начинают нападать на стада баранов и коз, которые днем по неосторожности близко подходят в их жилищу. Иногда они схватываются даже с быками; но они еще так неловки, что часто случается на десять раненых один мертвый, в это время еще отец за них вступается. Только на двухлетнем возрасте молодые львы могут задушить лошадь, быка, верблюда, захватывая их за горло и могут перескакивать через изгороди, вышиною в два метра (Метр = 1 _1/3 аршина.), окружающие дуары. Период львенков от одного года до двух, особенно разорителен для арабских племен: в это время львиное племя убивает не для того только, чтобы достать себе пищу, но для того еще, чтобы выучиться убивать. Легко понять, что должно стоить подобное учение тем, которые доставляют материал для него. Но, скажут мне, отчего арабы допускают львов, так разорять себя, и отчего они не охотятся за ними? На это, я отвечу: прочтите следующую главу и, если вы когда нибудь будете иметь стада в Алжире, то вы их будете держать за стеною в пять метров, или будете делать то, что делают арабы.

На третьем году львенки бросают своих родителей; последние же, чтобы не остаться в одиночестве, заменяют их новым семейством.

Львы достигают полной зрелости, только на девятом году. В этом возрасте, они в полной силе и самец, который всегда на одну треть больше самки, имеет уже густую гриву. Никак не должно судить о львах, живущих в диком состоянии, по тем выродкам, которых показывают в зверинцах. Эти последние берутся от сосцев матери и воспитываются на капусте, как кролики; они лишены были материнского молока, жизни на чистом воздухе, свободы и наконец свежей и [15] изобильной пищи. Отсюда эти скудные и сухопарые формы, этот жалостливый взгляд, эта болезненная худоба и это отсутствие гривы, дающее им вид собачонок, который заставил бы отказаться от них свободных обитателей лесов африканских.

В Алжире три породы львов: черный, рыжий, и серый лев, которых арабы называют эль-адреа, эль-асфар, эль-зарзури.

Черный лев, более редкий, нежели два последние, небольшого роста, но за то у него сильно развиты голова, шея, хребет и ноги. Цвет его шерсти карий, а грива черная, длинная и густая, при одном взгляде на которую, можно потерять всю бодрость. Ширина его лба не превышает одного локтя, длина его тела, от оконечности носа до начала хвоста, длина которого один метр, равняется пяти локтям (Эту меру арабы измеряют от локтя до оконечности среднего пальца.). Вес его тела различный — от двухсот семидесяти пяти до трехсот килограмов (Килограм — около двух с половиною русских фунтов.). Арабы страшатся этого льва более, нежели других, и арабы правы. Вместо того, чтобы путешествовать, как рыжий и серый львы, черный, лев устроивает для себя прочное логовище и остается в нем, иногда по тридцати лет. Он редко спускается в долину, для нападения на дуары; но, за то, вечером, ждет возвращения с горы стад быков и убивает от четырех до пяти штук, чтобы напиться их кровью. В летнее время, когда наступят длинные дни, он оставляет свое логовище, при солнечном закате, и ложится на краю тропинки, пересекающей гору, в ожидании какого нибудь всадника или запоздалого пешехода. Я знал одного араба, который, при подобной встрече, слез с лошади, расседлал и разнуздал ее, и потом отправился, унеся на голове сбрую лошади, растерзанной львом в его глазах. Но не всегда дело оканчивается таким образом и всадники, или пешеходы, при встрече с черным львом, редко от него отделываются.

Рыжий лев от серого отличается только цветом гривы: ростом, тот и другой немного больше черного, но не так коренасты, как он. За исключением некоторых особенностей, принадлежащих первому, все они имеют одинаковый характер и теже привычки.

Существование льва разделается на две различные половины, которые, как бы делают из него двух различных животных, — отчего и произошло все бесчисленные заблуждения, на [16] его счет. Эта две половины — день и ночь. Днем, он имеет обыкновение удаляться в леса, подальше от шуму, для сварения пищи и для спокойного сна. Днем, случается нередко человеку безнаказанно встретиться лицом к лицу со львом, особенно, когда он сыт, или дремлет. От этого многие вывели заключение, что лев не нападает на человека. Правда, что он не нападает, из одного удовольствия напасть; но он убивает для того, чтобы жить, и для того, чтобы защититься, когда на него нападают.

В стране, как Алжир, буквально покрытой стадами, — лев, днем, некогда не бывает голоден. Туземцы, которым это известно, стараются, как можно реже, оставлять свои палатки в тот час, когда лев выходит из своего логовища, и, если им необходимо путешествовать ночью, то они никогда не отправляются в одиночку, или пешком.

Когда одно из этих плотоядных, как это будет видно из следующей главы, встречает толпу людей, то оно думает, что имеет дело с мародёрами и следует за ними, чтобы иметь свою долю в добыче.

Если я замечал равнодушие в физиономии некоторых львов, — то это было днем, или вечером; те же, которые мне попадались ночью, постоянно имели враждебное расположение.

Я до такой степени убежден Неизбежной гибели одинокого человека, при подобной встрече, что некогда не -решаюсь выходить из моей палатки ночью без карабина.

Множество арабов были растерзаны львами; но из всех случаев я расскажу один известный всем туземцам Константины и сопровождавшийся обстоятельствами, чрезвычайно драматическими.

Это было за несколько лет до взятия Константины. Между множеством путешественников, заключенных в темницах этого города, находились два осужденных на смерть — два брата, над которыми казнь должна была совершиться на другой день. Эти люди разбойничали на больших дорогах и об их храбрости рассказывали чудеса. Бей, боясь, что они убежат, приказал надеть на них кандалы, но таким образом, что одна из ног у того и у другого была связана одним железным кольцом, и кольцо это заклепано на их теле.

Когда к ним явился палач, — он не нашел их, но как это могло случиться, никто не знал.

После напрасных усилий, расклепать или разбить свои оковы, братья, успели однако выползти из темницы и направили [17] свой путь в горы для того, чтобы избегнуть преследования, днем они скрывались в скалах, а с наступлением вечера, ползком пускались в дорогу. В одну темную ночь, они встретились со львом.

Они начали бросать в него камни и подняли страшный крик, чтобы заставить его удалиться; но животное, не трогаясь с места, легло прямо веред ними.

Видя, что крики ни к чему не служат, они стали молиться... Лев прыгнул на них, сбил их с ног, в начал грызть старшего брата, скованного с младшим. Последний притворился мертвым.

Когда лев добрался до оковы, он, почувствовав препятствие, отгрыз ногу выше колена. Потом, был ли он уже сыт, или почувствовал вдруг жажду, отправился к ближайшему источнику. Предполагая, что лев, напившись воды, возвратится, несчастный преступник, оставшийся в живых, начал искать вокруг себя какое нибудь убежище, и, волоча за собою часть ноги своего, брата, успел спрятаться в темную трущобу, которая, к счастию его, попалась ему в это время.

Вскоре после этого, он услышал яростное рыкание льва, проходившего несколько раз мимо ямы, в которую он спрятался. Наконец, наступил день и лев удалился.

В ту минуту, когда несчастный вылезал из своей трущобы, он увидел себя окруженным всадниками Бея, посланными на его преследования. Он был привезен в Константину, где его снова посадили в тюрьму.

Бей, нехотевший верить этому происшествию, пожелал сам видеть преступника. Он явился к Бею, все еще волоча за собою ногу своего брата. Несмотря на свою жестокость, Ахмет-Бей увидя его, приказал тотчас снять с него оковы и даровал ему жизнь...

Алжирский лев, несмотря на свое чрезвычайно тонкое обоняние, свою страшную силу и удивительную ловкость, никогда не охотился. Иногда только, завидев издали одного или нескольких кабанов, он осторожно подкрадывается к ним, как бы желая напасть на них врасплох; но кабаны, почуяв его, бросаются в сторону, и лев спокойно спускается тогда в долину и отыскивает себе ужин в изгороде, — это он находит более удобным и более верным.

Мне случалось видеть, как львы и кабаны жили вместе, в одном лесу, не трогая друг друга. Это происходит оттого, что лев всегда имеет возможность найти пищу у арабов, с [18] которых он собирает подать, в десять раз большую той, какую они платят правительству.

Я долго изучал рыкание льва и вот мои наблюдения: когда лев и львица находятся вместе, самка рычит всегда первая, при выходе из своего логовища. Рыкание состоит из двенадцати звуков, которые начинаются вздохами, идут crescendo, в оканчиваются так же, как начались, с промежутком нескольких секунд между каждым звуком.

Лев отвечает на каждый звук львицы.

Они идут, таким образом, производя рыкание каждые четверть часа, и смолкают только в ту минуту, корда приближаются к дуару, на который намерены напасть.

Когда они насытятся, то снова начинают рыкать до самого утра.

Когда лев один, то он также рычит при выходе из логовища, и случается часто, что до самого дуара, не умолкает ни на минуту.

Летом, во время сильных жаров, лев рычит меньше, а иногда и совсем не рычит. Но, в эпоху любовных похождений, он щедро вознаграждает себя за потерянное время.

Кто-то между другими глупыми вопросами, сделал мне однажды следующий: «За чем лев рычит?» Я ему отвечал: «Я думаю, что рыкание для льва есть тоже, что пение дли птицы. Если этот ответ вам не нравится, то отправляйтесь в лес и проведите там насколько годов в львином обществе; может быть вы найдете остроумнее ответ» (Арабы, язык которых так богат на сравнения, имеют только одно слово для выражения рыкания льва, — слово это pad (гром). Прим. автора.).

Я полагаю, что сведения, собранные мною о том ущербе, какой львы наносят арабам, могут быть интересными для читателя, и потому я прилагаю их в конце этой главы.

Продолжительность жизни льва — от тридцати до сорока лет. Ежегодно он убивает или истребляет лошадей, мулов, быков, верблюдов и баранов, на сумму до шести тысяч франков. Принимая среднее число лет его жизни — тридцать пять, выходит, что каждый лев обходится арабам до двух сот десяти тысяч франков.

Тридцать львов, которые, в настоящее время, находятся в провинции Константине, ежегодно стоят арабам, сто восемьдесят тысяч франков. В местах, где я имею обыкновение охотиться, араб платит подати правительству пять франков, а льву пятьдесят. [19]

Чтобы удалить этих опасных животных, туземцы выжгли лес в большей половине Алжира. Французское правительство, желая положить предел этим пожарам, угрожающим уничтожением всех лесов, налагает пени на арабов, пожигающих леса. Что же, от этого, происходит? Арабы, складываются, чтобы выплатить штраф, и, по прежнему, жгут леса. Таким образом, это будет продолжаться до тех пор, пока правительство не примет лучших мер, для защиты народонаселения от разорения, как это делается во Франции, против волков, которые однакож наносят гораздо менее вреда, нежели львы.

Отличительные черты характера льва: леность, бесстрастие и смелость. Что же касается до его великодушия, то оно опровергается лучше всего арабской пословицей: «не отправляйся в путь один — и вооружайся всегда так, как бы ты должен встретить льва».

ГЛАВА II.

ОХОТА ЗА ЛЬВОМ У АРАБОВ.

Арабы, страдая от разорения, производимого в их стадах львами, должны были принять меры дня защиты себя. С того времени, когда они опытом убедились что ружье было средством истребления, более опасным для человека нежели для льва, они противупоставляют хитрость смелости этого животного, которого слишком большая уверенность в своей силе заставляет часто попадаться в расставленную ему западню. Правда, что западня никогда не обводится без помощи ружья; но это бывает только в том случае, когда лев уже не имеет возможности достигнуть до своих врагов, которые осыпают его пулями и ругательствами. Прежде, чем я стану говорить о тех арабеских племенах, которые иногда убивают льва, вступая с ним в борьбу, и о приемах, употребляемых ими в этом случае, я полагаю необходимым рассказать о способах истребления львов не подвергающих человека никакой опасности.

Между различными такими способами, на первом плане — ров (дзубиа у арабов). Большая часть львиных шкур, приносимых туземца на наши рынки, очевидно добыты этим способом. [20]

Чтобы избегнуть соседства львов, обитающих постоянно, во все времена года, в горах наиболее покрытых лесами, арабы стараются удаляться от таких мест со своими палатка и стадами, в продолжении весны, лета и осени.

Лев, для приискания себе пищи, поднимается только с поступлением вечерних сумерек. Ясно, что в продолжении этих трех времен года, когда ночи бывают коротки, тем дуарам, которые находятся в восьми или десяти льё от гор, нечего опасаться этого животного, имеющего обыкновение возвращаться в свое логовище на рассвете. Правда, что немного таких племен, которые бы могли удаляться от гор на такое расстояние, потому что каждое племя занимает определимое пространство земли, но в этом случае, вся тяжесть потерь падает на одно какое нибудь племя, между тем как соседние племена пользуются спокойствием.

С наступлением зимы, арабские племена, по необходимости, откочевывают к горам, как для защиты своих стад от ненастья, так и для того, чтобы запастись дровами. В это-то время львы, аппетит которых бывает возбужден холодом, задают себе роскошные пиры, на счет всех племен.

В странах, где это вредное животное водится чаще, арабы и сами, подобно львам, работающие неохотно, приглашают кабилов, которые за весьма умеренную плату, выкапывают ров, в десять метров глубины и от четырех до пяти метров ширины, в виде колодца. Такой ров всегда приготовляется на том месте, которое дуар должен занимать во время зимы. Палатки раскидываются вокруг рва таким образом, что он всегда находится на круглой площадке, составляющей центр дуара. С внешней стороны дуар окружается изгородью, в два или три метра, и ров вследствие этого бывает не заметен для подходящих к дуару. Для того же, чтобы ночью, стада не падали в ров, его окружают другою, внутреннею изгородью С наступлением вечера, стада загоняются в ограду и пастухи стараются, чтобы скот находился как можно ближе ко рву.

Лев, имеющий обыкновение, для большого удобства, перепрыгивать через изгородь, подходит к дуару, слышит крики, обоняет испарения стад, от которых он отделен только несколькими метрами, делает страшный скачек и падает, рыча от ярости, в ров... И тот, кто за минуту приводил всех в ужас, кто был эмблемой отваги и силы, чье страшное рыкание потрясало долины и горы, — теперь делается предметом насмешек. Его начинают мучить, бить, колоть, [21] терзать — и он умирает умерщвленный трусами, женщинами и детьми.

В ту минуту, когда он прыгнул через изгородь и когда испуганное стадо смяло под себя заснувших пастухов, весь дутар поднялся на ноги. Женщины поднимают радостные крики, муж чины стреляют на воздух, чтобы предупредить соседние дуары; дети, собаки, производят страшную кутерьму; радость, близкая к безумию, овладевает всеми без исключения, потому что каждый желает отмстить льву за те убытки, которые он наносил. В какой бы час ночи это не случилось, никто уже более не заснет. Повсюду разложены костры, мужчины режут баранов, женщины приготовляют рагу, — и пир продолжается до утра.

Между тем, лев, сделав сначала несколько страшных, но безуспешных прыжков, чтобы выскочить изо рва, предается безропотно своей участи. Слыша шум торжества, он понимает, что ему нет спасения, — и принимает оскорбления и пули гордо, без жалобы, без стона, не поморщась.

Еще до рассвета, соседние арабы, предупрежденные ружейными выстрелами, толпою являются к месту любопытного зрелища. Они также приводят с собою своих жен, детей и собак, чтобы видеть страдания врага, которого уже нечего более бояться и которого можно безнаказанно оскорблять и бить! Это так приятно! В таких случаях, женщины и дети, — особенно женщины, — отличаются необыкновенным рвением в удивительною жестокостию.

День, так нетерпеливо ожидаемый, наконец наступает в самые смелые разбирают плетень окружающий ров, чтобы посмотреть на льва вблизи, и убедиться касательно его пола и силы.

Так как зло, причиненное им, соразмеряется с его силою, то и расправа над ним производится в таковой же степени. Если попалась львица или молодой лев, то первые зрители взглянувшие на него или на нее отходят с гримасою, уступая место другим любопытным; общий энтузиазм несколько охлаждается обманутым ожиданием. Но, если попался возмужалый лев, в полной силе и с огромною гривою, тогда раздаются бешеные крики, сопровождаемые ужаснейшими кривляньями; весть об этом перелетает из уст в уста и зрители, стоящие около самого рва, должны крепко держаться на ногах, чтобы устоять от напора нетерпеливой толпы. Когда любопытство всех удовлетворено и когда каждый уже [22] успел бросить камень или послать проклятия благородному животному, около рва собираются мужчины с ружьями и стреляют в него до тех пор, пока в нем не останется и признака жизни. И только получив около десятка пуль, без малейшего движения, без стона, — лев наконец величественно приподнимает свою красивую голову, чтобы бросить презрительный взгляд на арабов, пустивших в него свои последние нули, и ложится чтобы умереть. Спустя долгое время после того, когда уже все уверятся, что лев умер, несколько человек, с помощию веревок, спускаются в ров и обертывают его сетью, достаточно крепкою для того, чтобы она могла выдержать его тяжесть, — самец в полном возрасте, весит не менее шести сот фунтов. Веревки обыкновенно бывают прикреплены к деревянному столбу, вколоченному в землю нарочно для этого, не далеко от рва; самые сильные из присутствующих начинают повертывать столб и подымают таким образом труп льва, вместе с людьми, спустившимися в ров. Когда эта операция, всегда довольно продолжительная, окончится, каждая мать семейства получает кусочек львиного сердца, который она дает съесть своим детям, разумеется только мальчикам, для придания им силы и храбрости. Они обрывают его гриву и плетут из нее амулеты, которые имеют также свойство придавать силу и храбрость. Потом, когда шкура снята и мясо роздано, каждое семейство возвращается в свой дуар, где, вечерком, в палатке, происшествия этого дня, будут еще долгое время служить источником любимых рассказов для всех.

За рвом следует сторожка, или мельбеда (Настоящее значение этого слова — тайник (cachette).).

Она бывает двух родов: сторожка в земле и сторожка на дереве.

В первом случае, выкапывают яму, в один метр глубины и в три, или четыре метра ширины; обложив ее кругом, стволами деревьев и большими камнями, эти деревья и камни засыпают вырытою землею, и с одной стороны устроивают четыре или пять бойниц для стрелков, а с другой отверзтие, служащее для выхода, которое закладывают обломком скалы. Такие сторожки строятся на краю тропинки, обыкновенно посещаемой львом. Так как довольно трудно прицелиться в животное, когда оно, не останавливаясь, пройдет мимо, то арабы обыкновенно на тропинке, в виду бойниц кладут кабана, убитого нарочно для этого. И только в то время, когда лев [23] остановится, чтобы обнюхать приманку, люди, спрятанные в стороне делают общий залп из ружей. Редко случается, чтобы от этого залпа, лев остался на месте; обыкновенно же, получив несколько пуль, он делает прыжок в направлении сторожки, по которой он проходит, не подозревая, что неприятель, которого он ищет тут же под его ногами и сделав несколько бешеных прыжков в разных направлениях, удаляется в первый лес, находящийся в окрестности.

Иногда арабы, сторожащие таким образом льва, приглашают своих соседей для преследования его по свежим следам крови, с тем, чтобы его доканать; но так как в этом случае всегда нужно одному человеку поплатиться жизнию, то чаще бывает, что они отказываются от преследования и оставляют его лечиться от полученных им ран или спокойно умереть в своем логовище.

Сторожка на дереве употребляется таким же способом, как и первая, с тем только различием, что деревья и камни заменяются здесь ветьвями, скрывающими стрелков. Выбирают довольно высокое дерево, находящееся вблизи дороги, и помещаются на нем на средине.

Эти два рода сторожек устроиваются обыкновенно на одних и тех же местах и ими пользуются несколько поколений. Иногда впрочем, случается, что при похищении львом быка или лошади, в соседстве какого нибудь дуара, арабы устроивают на скорую руку, мельбеду, имея в виду убить его, если только лев воротится на следующую ночь. Но большею частию ожидания арабов не оправдываются, потому что лев, весьма разборчивый на мясо животных, отправляется на поиски в другое место, оставляя свои объедки, как вельможа — своим низшим: гиенам, шакалам и коршунам.

ПЛЕМЕНА, ЗАНИМАЮЩИЕСЯ ЛЬВИНОЮ ОХОТОЮ.

В провинция Константине находятся три отдела племен, которые вступают со львом в открытой бой: Улед-Мелуль, поселившиеся в земле Характов; Улед-Сесси, из племени Сения в Шегатма, чуждое племя, утвердившееся в округе Аин-Беида, назад тому сорок лет.

В двух первых племенах около восьмидесяти стрелков.

Племена Улед-Сесси располагают свои дуары у подошвы горы Дзеразер. На горе Дзеразер немного лесу; но ее вершина [24] и бока состоят из огромнейших скал, в расселинах которых львы находят хорошие логовища, защищенные от ветров. Эта местность заключает в себе все условия для странствующих львов, и потому те, которые достигают до этого места не торопятся его оставить.

Когда присутствие льва начинает обнаруживаться или похищением скота, или рыканием, эта новость делается скоро известною всем дуарам, что впрочем нисколько не препятствует льву безнаказанно пировать, в продолжении восьми или десяти дней. Только тогда, как соседство льва делается уже слишком чувствительным для арабов, и когда он, по видимому не расположен бросить этого места, тогда только назначается сборное место для охоты за ним.

Эти собрания, на которых я присутствовал несколько раз, весьма любопытны для тех, кто понимает язык туземцев и важность причин, заставивших их собраться.

Вместо живописной поляны, осеняемой столетними дубами, или охотничьего шатра, которые служат обыкновенно сборным пунктом для наших французских охотников, здесь собираются около костра, разложенного у подошвы горы.

Вместо красивых экипажей и блестящих охотничьих нарядов, привлекающих взоры любопытных и докучливых зрителей, здесь вы увидите скромно сбирающихся пешком человек пятьдесят арабов, которых поношенные платья все вместе едва ли стоят ливреи простого егеря.

Каждый из них несет ружье на плече, пистолет и ятаган за поясом, и идет занять свое место около костра.

Дюжина собак, с жесткою и длинною шерстью, с огромными мордами, шныряют вокруг охотников, и от нечего делать грызутся между собою, на что арабы не обращают никакого внимания.

Я видел как в одном из таких собраний собака была разорвана и съедена другими, между тем, как ни один из присутствующих арабов не удостоил даже подняться с своего места; правда, что это случилось во время донесения о том, что найдены следы двух взрослых львов-самцов.

Прибытие людей, посланных для открытия следов льва, имеет поразительный интерес.

В самом деле, здесь идет дело уже не о волке, не об олене, не о кабане — бедных животных, для которых достаточно одной пули. Здесь будут иметь дело с животным, в котором сосредоточивается села сорока человек; с животным, [25] вооруженным когтями и зубами, действие которых могли видеть все члены собрания и которые, может быть, вонзались в некоторых из них в ту минуту, когда это животное, пронизанное несколькими пулями в уже вздыхающее, не смотря на все их усилия, с остервенением терзало труп их родственника, или друга. Хотя арабы и не слишком впечатлительны, но в эту минуту не трудно определить степень мужества каждого из них и образ их действия, в продолжении всей сцены. Я должен отдать им справедливость, что даже между очень молодыми людьми вы не встретите фанфаронов. Это происходит оттого, что каждый здесь должен рисковать своею жизнию и что те, которые считаются неспособными, исключаются из собрания и остаются в дуар, подвергаясь сначала насмешкам женщин, а потом их проклятиям, если, как это часто случается, некоторые из охотников делаются жертвами льва, прежде его собственной погибели.

После того, как арабы, обошедшие животное, соберут сведения, судя по следам ног его, на счет его пола, возраста в логовища, они проступают к нападению.

Для этого сыщики с несколькими старцами, с белою как снег бородою, но сохранившими всю бодрость и энергию молодости отходят немного в сторону от собрания.

После долгого совещания, при чем каждый подает свое мнение на счет образа нападения, избирают единогласно какое нибудь решение, которое передается потом собранию и исполняется беспрекословно.

Сделав тщательный осмотр оружию и зарядив, с особенным вниманием, ружья, избирают пять или шесть молодых охотников и посылают их на вершину горы, с приказанием, чтобы они следили за всеми движениями льва, с начала нападения до самой его смерти и передавали бы известия своим братьям, посредством условленных знаков, очень простых для туземцев и непонятных для европейца, не имеющего к ним ключа.

Когда караульщики достигнут своего наблюдательного поста, остальная часть отряда охотников, предшествуемая сыщиками, поднимается с места и пробирается по горным тропам, подвигаясь вперед, все ближе и ближе к логовищу льва. Успех дня совершенно зависит от удачного нападения.

Охотники обходят зверя и стараются загнать его в известное место, постепенно стягивая свой круг, и принимая все [26] меры, чтобы вверь не выскочил из этого круга, потопу что тогда они потеряют его из воду.

Охотники, достигнув до предполагаемого логовища на pyжейный выстрел, останавливаются на время и в молчании производят свои наблюдения, выбрав для этого местность, которая бы господствовала над логовищем.

Так как чувство слуха чрезвычайно развито у льва, то случается иногда, что, услышав шаги охотников или шум от скатившегося камня, он поднимается и идет по направлению звука.

Если один из караульщиков его увидят, то он берет в правую свою руку полу бурнуса и вертит ее перед собою, что означает: я его вижу.

Один из охотников отделяется от групы остальных и тотчас же начинает переговоры с караульщиком, потрясая свой бурнус, от правой руки к левой, желая этим спросить: где он? что он делает?

Если лев неподвижен, караульщик собирает в руку две полы своего бурнуса и поднимает их над головою, потом выпускает их из руки и делает несколько шагов вперед, повторяя тот же знак, который переводится так: Он неподвижен перед вами и в небольшом расстоянии.

Если лев подвигается на право или на лево, караульщик махает своим бурнусом на лево или на право.

Наконец, если лев направляет свои шаги прямо к охотникам, караульщик обертывается к ним лицом и сильно машет своим бурнусом, с визу к верху, крича изо всех сил: Ауликум! «Берегитесь!»

При этом знаке, охотники готовятся к битве и строятся в ряд, стараясь, в то же время, если только это возможно, спиною прислониться к скале, чтобы лев не зашел к ним с тыла.

Горе тому, кто вовремя не услышал крика караульщика и поотстал на несколько шагов от своих товарищей.

Когда лев его увидит, он делает прыжок к нему, и какое бы решение ни принял тогда этот человек, при нападении льва, — обратится ли он в бегство, чтобы взобраться на дерево или на скалу, будет ли отважно ждать льва, и выстрелит в него в упор, — все равно, этот человек погиб, если только, каким нибудь счастливым случаем, зверь не будет положен на месте. [27]

Тактика арабов, в этом случае, очень проста: главное стоит только в том, чтобы льву противупоставить столько ружейных стволов, сколько он имеет зубов и когтей; но для того, чтобы партия была равна, нужно, чтобы эти ружья взаимно друг другу помогали и никак бы не разъединялись, и, наконец, чтобы каждый охотник был не доступен страху и заранее бы приготовился пожертвовать своею жизнию для защиты своего соседа.

Когда охотники, до нападения, успеют соединиться и прислониться к скале, лев величественно проходит перед ними, но если ряд охотников смутится и поколеблется, то он смело бросается на смущенных, и они обращаются в бегство, оставив одного или двух товарищей во власти страшного врага.

Если же охотники стоят твердо, то лев с глухим рычанием проходит, в двадцати или тридцати шагах от дул, направленных на него. И эта минута бывает решительная: по команде одного из старых охотников, каждый делает выстрел по льву и, бросив потом свое ружье, вооружается пистолетом или ятаганом.

Для европейского охотника покажется, может быть, странным, что тридцать выстрелов, направленных в двадцати шагах в зверя, подставившего свой бок, не всегда могут положить его на месте, — а это, однакож, случается шесть раз из десяти.

Жизнь с таким трудом исторгается из львиного тела, что, как бы ни было велико число полученных им пуль, он не умрет, пока сердце и мозг его не тронуты.

Впрочем, если он упадет от этого града пуль, то прежде, нежели успеет подняться, все охотники будут уже на нем: одни, вооруженные пистолетами, другие холодным оружием, стреляя, нанося ему удары, один перед другим, и всегда почти неизбежно оставляя несколько кусков собственного мяса в когтях издыхающего зверя.

Лев особенно замечателен тем, что чем он ближе к смерти, тем опаснее.

Поэтому, когда во время нападения на него, но прежде, нежели он ранен, он успеет наскочить на одного из охотников, то в таком случае он довольствуется только тем, что повергает его на землю, как препятствие, и этот человек, если покрыт плотным бурнусом, отделывается часто несколькими неважными ранами от когтей зверя. [28]

Все равно, получил ли лев одну или несколько пуль, он увивает или рвет на части того, кого успел схватит; чаще же случается, что он схватывает несчастного в пасть и, потрясая на воздухе, держит его в зубах до той минуты, пока не увидит других охотников.

Но, если тяжело раненый, или пораженный на смерть, он еще может овладеть человеком, то он подбирает его под себя, сжимая его в своих мощных лапах, и, положив свою жертву лицем к себе, наслаждается как кошка мышью, предсмертными его муками.

В то время, когда его когти потихоньку раздирают тело жертвы, пламенные глаза его устремлены в глаза человека, который не смеет ни крикнуть, ни испустить ни одной жалобы. По временам, лев проводит своим огромным и жестким языком по лицу умирающего, потом, растянув свои губы как кошка, показывает ему ряд своих страшных зубов.

В то время родственники или друзья несчастного охотника делают воззвание самым смелым из отряда, и они, рука об руку, с ружьем на плече, с пальцем у замка, приближаются ко льву, который смотрит на них и ждет их.

Но так как пули., назначенные для льва, могут задеть и человека, то нужно подойти так, чтобы выстрелить в упор зверю. В таком случае, обыкновенно родственник жертвы решается на этот подвиг, и всегда выходит один, оставив других охотников на двадцать шагов за собою.

Если силы льва уже истощены, то он разможжит голову человека, которого он держит под собою, в ту минуту, когда дуло ружья наклоняется к его уху и потом закрывает глаза и спокойно ждет смерти.

Но если лев еще в состоянии действовать, то поспешно покончив с охотником, находящимся в его лапах, он бросается на дерзкого, осмелившегося идти к нему на помощь.

В таком случае роль того, который подходит ко льву, чтобы нанести ему смертельный удар, самая опасная: лев лежит на теле охотника в совершенной неподвижности и потому невозможно судить в это время, ни о его состоянии, ни об его намерениях; так что можно безнаказанно приблизиться к нему и вложить конец дула в самое его ухо, и легко можно прежде, чем еще успеешь выстрелить, быть повергнутым на землю и разорванным в куски, несмотря на помощь охотников, находящихся в эту минуту в нескольких шагах.

В таких случаях арабы имеют обыкновение посылать на [29] льва одного стрелка, потому что иначе всегда произойдет суматоха, смятение, и пули, направленные против льва, могут убить лежащего под ним человека.

Весь этот рассказ относится к тем редким случаям, когда собравшиеся на месте, охотники бывают предупреждены о приближении льва, людьми, посланными для наблюдения за ним.

Чаще же бывает, что зверь лежит на брюхе в каком нибудь скрытном месте, защищенном деревьями, где его никому не видно. Он, только услышав шум, трогается с своего места.

Тогда нужно напасть на него в его укреплении и взять его приступом, как говорят арабы.

Какою бы смелостию не отличались эти люди, идущие так мужественно на смерть, я должен, однакож, сказать, что они решаются на это только в последней крайности и, в то время, — когда не могут напасть на льва иначе, как только в его логовище.

Когда они достигают опушки леса, в котором находится лев, невидный даже для караульщиков, они начинают испускать громкие крики, примешивая к ним тысячу ругательств, которые, по их мнению, должны заставить показаться.

Если он на это не обращает внимания, то его вызывают на бой более чувствительным образом, пуская несколько пуль в направлении к его логовищу.

Иногда эти маневры продолжаются несколько часов, и чем долее они продолжаются, тем более заметно колебание в охотниках. Им известно по опыту, что тот лев, который остается глух к этим вызовам и даже к ружейным выстрелам, очень хорошо понимает значение всего этого, что за ним уже охотились, и что, следовательно, он будет ждать своих неприятелей в своем скрытном укреплении, чтобы оттуда напасть на них.

Легко понять, что подобная перспектива производит некоторую нерешительность в рядах охотников, в особенности, когда некоторым из них случилось побывать в лапах льва.

Между тем как арабы, одни сидя, другие стоя, с большим жаром рассуждают у опушки леса, я приглашу читателя проникнуть со мною в логовище, чтобы посмотреть, что там происходит.

Под темным и густым сводом диких олив и столетних фисташковых деревьев, которые тесно переплелись [30] своими листьями, лев устроил для себя несколько отделений, довольно опрятных и весьма удобных для того, чтобы жить в них в разное время года.

Туда-то, на рассвете каждого утра, он входит, чтобы уснуть и спокойно переварить добычу, съеденную им во время ночи.

До прибытия охотников, лев, растянувшись по земле, как кошка, спал глубоком сном.

При первым звуках отдаленных голосов арабов, дошедших до него, он открыл глаза, не подымая однакож головы и по мере того, как эта звуки делаются яснее, он приподымается, садится на задние лапы и прислушивается.

При первых «ура» охотников, он вскакивает как бы от электрического удара, и, грозно потрясая своею гривою, страшным рыканием отвечает кронам безрассудных, осмелившихся помешать сну владыка лесов.

При первом выстреле, раздавшемся в лесу, при первой пуле, просвистевшей между листьями, окружающими львиное обиталище, лев, в ярости, выскакивает из него и озирает окрестность.

До него ясно достигают крики, ругательства и угрозы арабов; он останавливается, чтобы к ним прислушаться, вздрагивая от гнева и нетерпения.

Нервическая дрожь, пробегающая по всему его телу, обнаруживает ощущение благородного животного, перед битвою.

Он, вероятно припоминает, что, однажды, в такое же время, сон его был потревожен такими же криками, и что, от нетерпения наказать в туже минуту дерзких, осмелившаяся напасть на его логовище, он выскочил из него и был встречен градом пуль, которые сожгли ему тело.

По этому, какие бы угрозы и оскорбления не достигали теперь до него, он подавит в себе это волнение и будет выжидать удобного времени.

Весь дрожа от гнева, он возвращается в свое укрепление, то останавливаясь на мгновение, чтобы прислушаться, то поднимаясь на задние ноги, чтобы охватить своими мощными лапами дерево, которое он грызет зубами и раздирает когтями как бы воображая, что это враг.

Вот что происходив в лесу, в то время, когда охотники, убедившись наконец, что лев не выйдет на открытое место, собирают совет, чтобы решить вопрос, о нападении или об отступлении. При этом, я должен сказать, что редко [31] бывает, чтобы эти собрания расходились, без попытки на нападение, хотя бы для того, чтобы избегнуть насмешек женщин и снасти честь отряда, привозя домой или одного мертвого, или одного раненого, что всегда считается достаточным для оправдания отступления.

В этих советах, разумеется, пожилые мужчины всегда отличаются благоразумием и осторожностию, а молодые люди особенным жаром и нетерпением.

В феврале 1850 года, я был приглашен племенем Улед-Сесси, для охоты на двух львов, поселявшихся в их соседстве и сохранил некоторые воспоминания об этом деле и между ними особенно один эпизод из этой охоты, который может служить объяснением предыдущего, и который мне приятно рассказать здесь, к похвале этих храбрых людей. Зная, что они будут охотиться с французом, который один ходит на льва, арабы этого племена сделали воззвание ко всем членам своих дуаров, и никто из них не отказался явиться на сборный пункт.

Львы находилась в лесу, под защитою густолиственных фисташковых деревьев, между которыми мы могли их заметить, даже с места нашего собрания.

Хотя, с самого начала, я решался не принимать помощи арабов при нападение, про всем том, мне хотелось посмотреть на это собрание, с тем, чтобы извлечь из их разговоров какие-нибудь новые сведения, и, в особенности, для того, чтобы показать им, что в состоянии сделать твердая воля собаки-христианина.

До отправления людей на наблюдательный пост, который я должен был им назначить, в то время, когда пожелаю остаться один, я согласился на открытие заседания совета, в котором главными ораторами были старики арабы.

Прения были продолжительные и шумные: старики хотели, чтобы я шел в двух или трех шагах впереди отряда, построенного в один ряд, плечом с плечу; молодые люди, пришедшие в негодование от этого предложения, хотели идти сами впереди, поместив меня между ними и стариками, которые должны были составить резерв, в случае, если бы львы прорвали первый ряд.

Я не принимал участия в споре, который все более и более разорался, и ожидал их решения. В то время, когда один молодой человек стал показывать собранию свою руку и ногу, на которых ясно были видны следы когтей льва, [32] другой старался заглушать его своим голосом и выразительными жесгами, говоря ему, что он помазывает только царапины, между тем как он, если бы осмелился, то показал бы собранию совершенно другую вещь.

При этик словак: если бы осмелился, прения вдруг прекратились, как бы но команде, а молодые и старые, перейдя от строгой важности к шумной веселости, начали громко кричать.

— Он осмелится!

— Он не осмелится!

— Он покажет!

— Он не покажет!

— Его жена это видела, но собрание не увидит!

Между тем как этот бедняга, совершенно смущенный, почти остолбенелый от страха, вертелся и поворачивался среди своих товарищей, окруживших его так, что он никак не мог выдти из этого круга, я заметил, недалеко от меня, одного старика-араба и молодого человека, лет шестнадцати, которые не принимали участия в шумной веселости собрания и, в стороне, вели между собою довольно оживленный разговор.

При первом слове, долетевшем до меня из их разговора, я понял, что это был отец с сыном.

— Дитя мое, говорил отец, — ты очень хорошо знаешь, что ты один у меня, что я уже стар, и что, если с тобою случится несчастие, то я умру с печали.

— Но разве я не мужчина? возразил юноша.

— Да, ты мужчина, отвечал отец с улыбкою, — и я горжусь тобою, кровь моя! Но твой брат был также мужчина и, между тем, он был растерзан, в прошедшем году, здесь, на этой горе, и я был возле него, я, его отец, и ничего не мог сделать, для спасения его жизни! Лев ужасен, дитя мое; глаза человека мутятся, при встрече с его пламенными глазами; рука человека дрожит, потому что сердце сильно бьется, и удар, если даже он меток, попадает во льва, но не убивает его, потому что лев может вынести много пуль!

— Но, отец! зачем же ты привел меня в собрание? Разве я могу удалиться отсюда без выстрела, не покрывшись стыдом?

— Я позволил тебе придти сюда, потому, что я не знал, что мы будем иметь дело с двумя львами, вместо одного; сегодняшний день будет вдвое опаснее; я позволил тебе придти сюда потому, что ты давно уже горел нетерпением видеть [33] львиного охотника. Посмотри, — продолжал старив, указывая на меня, — вот он! Смотри на него, сколько тебе угодно, и заметь эти черты, чтобы передать их потом матери и твоим приятелям, которые еще не видали его; потом, когда ты разглядишь его со всех сторон, мы уйдем отсюда.

При словах: мы уйдем отсюда, молодой человек отвечал решительным тоном:

— Ступай, если ты хочешь, отец, но я остаюсь; если он увядать, что я ухожу, то подумает, что я струсил; пусть он знает, что я сын племени Улед-Сесси.

Отец, видя, что решение сына было непоколебимо, попробовал убедить его другими средствами.

— Послушай, мой сын, сказал он ему, — ты давно уже просишь, чтобы я купил тебе хорошую кобылицу; завтра ты будешь иметь ее, я тебе даю слово.

— Что мне толку в твоей кобылице, отвечал молодой человек, с гордостию, — если, увидя меня на ней, скажут: скаль, что на таком красивом коне сидит такой робкий всадник.

— Ну, так и быть, прибавил старик, прибегая к последнему средству, — с кобылицею я тебе дам женщину, которая тебе нравится.

Это обещание на минуту поколебало твердость молодого человека; но эта нерешительность продолжалась не долго. Встав с своего места, он сказал с гордым достоинством:

— Отец! ты знаешь, что в вашей стране и, в особенности, в нашем племени, женщины презирают того, кто только платьем похож на мужчину и способен только на то, чтобы увеличивать свое потомство. Если я из племени Улед-Сесси и твой сын, то женщина, которую я люблю и которая будет моею женою, должна уважать того, кто будет для нее всем: она должна гордиться мною!... Отец! вот последнее мое слово: если ты не позволишь мне сегодня участвовать в охоте; если ты хочешь сделать сына низким трусом, в глазах его товарищей, я не только что откажусь от кобылицы и жены, — я оставлю твою палатку и пойду, далеко отсюда, чтобы скрыть позор свой от моих соплеменников.

Что бы это ни было, результат ли воспитания этих полудиких людей, или влияние общества, среди которого они живут, но весело и приятно встретить в молодом человеке, еще безбородом, такое мужество, и в случае серьёзной охоты, недурно иметь подобного товарища. [34]

Я положил конец этой трогательной борьбе между сыном и отцом, успокоив последнего на счет последствий этого дня, и расхвалив смелость молодого человека. Потом объявил собравию, принятое мною, решение и пригласил беднягу, над которым беспощадно шутили его товарищи, остаться, во время боя, при мне, чтобы держать, на готове, другой мой карябав. Этим я хотел поднять его во мнении нападавших на него охотников.

Едва арабы успели оставить место совета и занять наблюдательный пост, который я им назначал, как лев показался на опушке леса и направлял свои шаги прямо на меня; другой за ним следовал, в пятидесяти шагах.

Я сидел на скале, господствовавшей над окрестностию, которая спускалась уступами, перерезывавшимися глубокими трещинами.

Араб был подле меня. Я взял мой девимовский (Девим (Devisme) известный оружейный мастер в Париже.) карабин и зарядил его, вместе с другим резервным, который я отдал моему спутнику, успокоив его и поручая ему подать мне второй карабин, после двух выстрелов из первого.

Между тем первый лев, вскочив на нижние уступы скалы, остановился... Я хотел спустить курок, как вдруг он повернулся к своему сопутнику.

Этим движением, он мне так хорошо подставил правый свой бок, что я тотчас же прицелился.

Выстрел раздался и лев упал, рыча от ярости. Он сделал страшное усилие, чтобы подняться, и снова упал. Второй был уже у подошвы скалы; хвост его развевался по ветру, а из пасти вырывалось глухое рычание. В десяти шагах от своего товарища, он получил первый удар, покачнулся, потом выпрямился и, сделав огромный прыжок, упал на самую площадку скалы где стоял.

Я взял карабин из дрожащих рук араба, прицелился в висок льва, выстрелил и убил его на повал, в четырех шагах, — и все это совершилось, при покровительстве св. Губерта, моего патрона, в гораздо кратчайший срок, нежели сколько нужно было мне, для того, чтобы нависать эти строки. Последний удар я нанес первому льву и все было кончено...

Теперь после этого отступления, вернемся к другому собранию, которое мы оставили в то время, когда оно приступило к вопросу о нападении на льва., в его логовище.

После криков и толков, которые ни к чему не привели, молодежь наконец взяла верх над пожилыми и стариками: [35] было решено напасть на льва сейчас же, каким бы то ни было образом.

И вот... Каждый снимает с себя бурнус, который вешает на дерево, сбрасывает туфли, если они есть, и весь отряд, оставшийся в одних рубашках, доходящих до колен подпрыгивая, двигается по свежим следам, к лесу.

В этом лесу — лев.

Нужно идти по следам его ног, не теряя, ни на минуту, их из виду, для того, чтобы всегда иметь зверя перед собою.

Но лес так густ, что двое людей не могут идти рядом, и потому почти всегда какая-нибудь отчаянная голова из молодых арабов, присутствуя в первый раз на таком празднике, идет впереди отряда, не смотра на то, что его всеми силами, отклоняют от опасной роли колоноважатого.

Всякий раз, как охотники встречают пролесок, пользуясь этою местностию, они собираются и строятся в ряд для битвы, и начинают вызывать льва на бой, расточая ему самые оскорбительные эпитеты мусульманского словаря.

Благородное животное, чтобы лучше отмстить эти оскорбления, посылаемые ему издалека, удаляется в самую чащу леса, и, лежа на животе, ожидает удобной минуты для действия.

Отряд снова углубляется в лес и в главе его опять тот же молодой человек. Но вдруг он останавливается и, обратясь к тем, которые за ним тотчас же следуют, говорит: «Этот лев не один; вот следы лап другого льва который кажется должен быть больше первого».

Тогда подходит один из опытных охотников и объявляет, что это одни и теже следы, но что лев оставил свое логовище, недавно был тут и отправился искать другого вероятно более удобного. В самом деле, на этом месте, следы скрещиваются и трудно их разобрать.

Обстоятельство это очень важно и потому охотники возвращаются на поляну, оставленную позади, с тем, чтобы иметь возможность собраться и составить совет, пока несколько человек будут на стороже.

С самого начала, старики и пожилые арабы предлагают отступление и советуют послать, на другой день, за таким-то ученым мужем, за таким-то марабу (Марабу духовное лицо в Африке.), чтобы он заговорил льва и заставил бы его оставить это место.

Другие предлагают зажечь костры, при входе в лес и этим дать знать в дуары, что они требуют подкрепления. [36]

Но большинство голосов решает сделать нападение и уже рассуждают о том, как его вести: итти ли всем по одному следу, или разделаться на два отряда?

Рассмотрев, со всех сторон, все выгоды и невыгоды обоих способов нападения, совет одобряет последний и тогда все встают с своих мест и приступают к составлению двух отдельных отрядов.

Построение это любопытно и хитро.

Вместо того, чтобы разделать охотников, поровну, на два отряда, так чтобы в каждом было одинаковое число людей храбрых и ловких, как это делается обыкновенно у нас, арабы разделяются по дуарам, по палатке, по семейству, так что, если бы на лицо всего было тридцать охотников, то в одном отряде могло бы быть их до двадцати, тогда как в другом, только десять; но эти десять человек, не смотря на их малочисленность, не смотря даже на низшую степень их ловкости, тем не менее могут быть также сильны, как и двадцать человек, потому что все они между собою, или родные или двоюродные братья, одним словам, близкие родственники и все уверены в энергической помощи своего товарища, в минуту опасности.

Когда, таким образом, охотники составили два отряда, они вместе отправляются на место, где соединяются следы, и отсюда расходятся, обещая при этом взаимную помощь, при первом крике, при первом выстреле.

Каждый из них, в молчании, углубляется в лес, идя по следам зверя и останавливаясь на время, чтобы прислушиваться.

Пройдя несколько метров, отряд, отправившийся вправо, встречает дерево, ствол которого весь взрыт когтями льва. Охотники, составляющие этот отряд, останавливаются, чтобы сообщить друг другу свои мнения по этому случаю, а может быть для того, чтобы дать время отряду, отправившемуся влево, напасть на льва, если зверь им увиден, или соединиться, если след прекратился.

Но левый отряд смело и решительно подвигается вперед: это оттого, что в главе этого отряда идет, недавно присоединившийся к нему, араб другого племени, знаменитый Абдалла, только что извещенный об охоте и явившийся по первому зову. Тот Абдалла, который всегда впереди всех при нападении, тот, который всегда первый бросается на помощь своему собрату, тот, который никогда не оставляет своего поста, [37] даже и тогда, когда другие охотники, его товарищи разбегаются, наконец тот Абдалла, который, расстрелял все свои заряды и переломив лезвие своего ятагана об голову льва, в предсмертных судорогах терзавшего труп одного из его товарищей, бросился прямо на зверя, обвил его своими мускулистыми руками, впился в него своими крепкими зубами, отдал себя на терзанье и не выпустил его из своих объятий до той минуты, пока последняя пуля не впилась в самое ухо зверя, просвистя между трупом его друга и им самим.

Так как я, передавая эпизод из охоты, назвал по имени человека, который, по справедливости, может быть образцом рыцаря без страха и без упреку то, да позволит мне читатель, познакомить его с одною чертою гордого характера этого геркулеса-охотника, бедного как Иов, но гордого своим достоинством, своими прошедшими подвигами и своей энергией для новых.

Это было в мае 1852 года. Войска, расположенные в пронации Константины, готовились к экспедиции против кабилов, под главным начальством генерала М... М..., как вдруг, в разных местах этой провинции, вспыхнуло возмущение.

Генерал d’A... был отделен от отрада, с несколькими батальонами, и ему было поручено подавить восстание и наказать возмутившиеся племена. Я находился при этом генерале, в полном его распоряжении, для разбирательства дел арабов, во все время этой экспедиции.

По прошествии пяти дней после нашего отправления, мы пребыли к подошве горы Сиди-Регис, заселенной племенем Характа, имеющем честь считать между своими Абдаллу.

Было еще очень рано, и генерал, один из страстных и неутомимых охотников, каких только я знал, изъявил мне сильное желание поохотится в окрестностях своего бивуака.

Я ему стал говорить об Абдалле и потом спросил, не хочет ли он взять его в вожатые. В ту же минуту, вербовой был послан на гору и привел с собою знаменитого охотника, вооруженного с ног до головы.

После обыкновенных, восточных приветствий, а спросил Абдаллу, есть ли в окрестности зайцы. При этом вопросе, посмотрел на меня с удивлением и, повернувшись ко мне спиною, отправился к группе арабов, сидевших около палатки. Вскоре он вернулся ко мне, веди за собою одного из них. [38]

— Вот, оказал он, показывая мне на стоявшего сзади его араба, с видом гордого презрения: — вот заячий охотник.

— Но ты, Абдалла, сказал я ему, немного раздосадованный его поступком: — ведь ты также из этих мест и должен знать, где у вас водятся зайцы?

— Я живу на горе, а заяц в долине, отвечал он тем же тоном.

— Тебе известно, однакожь, продолжал я: — водятся ли там зайцы?

— Все, что я могу тебе сказать, так это то, что я спускаюсь в долину только ночью, на свиданье с моей любовницей, или для того, чтобы добыть для своего стада барана, — и уж если я встречаю по дороге зверей, так уж наверное не зайцев.

Мне хотелось его тотчас представить генералу, в качестве вожака, я прекратил этот разговор при свидетелях, и повел его в свою палатку.

Там мы завели речь о львах и, когда мне показалось что неприятное расположение духа Абдаллы прошло, и он стал обходительнее, я объявил ему о желании генерала. Он согласился на это с некоторым неудовольствием; но за то, чтобы не уронить своего достоинства, вел себя так ловко, что генерал, привыкший возвращаться домой с ягдташем наполненным дичью, вернулся в этот день, с пустыми руками.

После этого я не встречался с Абдаллой. Но в конце июля 1854 года, возвращаясь из моих южных экспедиций и, остановившись на короткое время у шейха его племени, я узнал от него, что в течении зимы Абдалла спас жизнь еще одному из своих товарищей, который, благодаря его помощи, отделался от смерти только потерею ноги.

Между тем, пока я вам рассказывал об Абдалле и его богатырских подвигах, начальник отряда, который мы оставили идущим смело вперед по следам льва, достиг наконец своей цели. Страшное рыкание раздалось по лесу, в нескольких шагах от него.

— К земле! прогремел голос, достойный командовать армиею: — к земле, дета племени Сесси! вспомните, что вы мужчины и что я с вами!

Отряд тотчас же сомкнулся вокруг своего предводителя и, прицелясь, ожидал льва. Это была торжественная минута! Охотники были отделены от льва, пространством нескольких шагов, но ни они не могли видеть льва ни лев не мог видеть их. [39]

Он припал к земле, как кошка, приготовляясь к чудовищному прыжку.

Охотники, кто лежа, кто на коленях, расположились так близко один к другому, что их всех можно было покрыта одним бурнусом.

Вдруг один из охотников рукою делает знак, означающий: я его вижу! Его сосед, взглянув по направлению его руки, повторяет за ним тот же жест. Все теснятся и толкают друг друга, чтобы посмотреть в свою очередь, и выстрелить в одно время.

К несчастию уже было поздно: лев, видя себя открытым, ринулся на отряд, разможжил голову одному, вырвал глаз у другого, раздробил плечо третьему и потом, одним прыжком скрылся в лесу также быстро, как и явился, не дав никому времени сделать и одного выстрела.

Тогда поднялись оглушительные крики и началась страшная суматоха: все кричали, но никто не слушал; каждый обвинял своего соседа в случившемся, и несчастный, который первый заметил льва, был осыпан ругательствами, как будто он изменил и сказал льву: «начинай, вот удобная минута».

Между тем отряд, отправившийся вправо, не мог оставаться вдали от этой сцены, не принимая в ней участия. Он явился.

Смотрят, считают: один мертвый и двое раненых. «Это слишком! Этого нельзя так оставить! Как? не сделав даже ни одного выстрела! Во чтобы то ни стало, надо отмстить неприятелю! Посмотрим, где-то он?» И шум подымается еще громче, головы разгорячаются еще сильнее и уже не слушают слов стариков.

Стой друзья! Не горячитесь; он не далек. Смотрите! вот он идет или вернее, возвращается к вам; теперь он нападает.

Вы слишком много кричали, вы раздражили его нервы, тем хуже для вас! День начался дурно и, без сомнения, окончится еще хуже.

В самом деле, лев, раздраженный этими криками и разлакомленный пролитою им кровью, возвращается, рыча, через лес, ломая, ниспровергая все встречающиеся ему преграды, и, с поднятою головою и раскрытою пастью, бросается на линию охотников, которые, приготовясь на этот раз к нападению, посылают ему залп из тридцати ружьев, почта в упор. [40]

Пронизанный пулями, — он падает среди отряда и схватывает пастью и когтями все, что попадается ему, грызя в раздирая до той минуты, пока не издыхает от полученных им ран, или от последней пули, направленной ему в глаз или в висок.

Когда он убит, начинают вытаскивать из под его трупа охотников, осматривают их раны, судят о состояния их и наконец, составляют общий итог: — двое мертвых и четыре раненых, из коих два смертельно.

У нас такой день почитался бы очень дурным, и мы более занялись бы мертвыми и ранеными, нежели львом; у арабов напротив. Кроме близких родственников тех, которые сделались жертвами этой охоты, никто не обращает на погибших внимания.

Оттащив раненых в один угол, вместе с мертвыми, отряжают одного, или двух людей, которые отправляются в ближайший дуар, чтобы отыскать мулов для их перевозки; потом, тотчас же приступают к снятию шкуры со зверя, крича в это время, во все горло.

По окончании этой операция и по прибытии мулов с носилками, охотники спускаются в долину, в следующем порядке: во главе, идет человек, покрытый львиною шкурою; тот самый, который нанес льву смертельный удар; за ним следуют три мула, по одному в ряд, и нагруженные: первый двумя ранеными, сидящими верхом; второй и третий, двумя другими ранеными, которые поддерживают мертвых посаженных также верхом.

В средине процессии, несут тело льва, разрезанное на четыре части; каждая привешена к толстой ветви, срубленной нарочно для этого.

Достигнув до того места, где они должны разлучиться, чтобы войти в свои дуары, охотники бывают встречены, среди радостных криков, рыданий и конвульсивных жестов, толпою мужчин, женщин и детей, сбежавшихся к ним со всех сторон.

Мужчины вмешиваются в ряды охотников, чтобы собрать подробные сведения о происшествиях этого дня; женщины ревут, или кричат от радости, смотря по тому, кто, из дорогих их сердцу, убит, равен или жив и здоров; дети окружают и следуют за покрытым шкурою льва человеком, и, не смотря на ужас, внушаемый им, бегут за ним на четвереньках, подражая в тоже время рычанию зверя. И когда [41] вся эта нестройная толпа охрипнет наконец, от этих разговоров, стонов, криков и рычаний, мало по малу начинают все расходиться.

Так охотятся, или лучше сказать, так охотились племени Улед-Мелуль и Улед-Сесси.

До завоевания Алжира, т. е. в то время, когда северозападные берега Африки, в настоящее время принадлежащие Франции, находились еще под владычеством Турции, Беи Константины давали обоим этим племенам льготы, по которым они избавлялись от податей и разных других налогов, которыми были обременены другие племена.

Кроме того, они им щедро платили за шкуры убитых ими львов. Шкуры эти посылалось алжирскому паше, который приносил их в дар турецкому султану.

Со времени занятия французами этой страны, шейхи обоих этих племен напрасно представляли французским властям свои льготные грамоты, — с ними поступили так же, как и с другими племенами, подвергнув их плате податей, налогов и повинностей.

Мало этого: если одно из этих племен поднесет французским властям шкуру, убитого им льва, администрация, видя перед собою только звериную шкуру, и не сообразив, чего она могла стоить принесшим ее людям, дают за нее жалкое вознаграждение — пятьдесят франков, и говорят охотникам, что они могут делать, что хотят со шкурою.

Тогда охотники, оскорбленные тем, что их приняли за торговцев шкурами, и, оценивая дороже кровь своего племени, оставляют шкуру на том самом месте, где они ее сложили, и, не произнося ни одного слова, не сделав ни одного жеста, с гордым видом возвращаются к своим палаткам, чтобы вложить свои ружья в чехлы.

И теперь изредка и только в таком случае, когда они лично страдают от соседства льва, племена Улед-Мелуль и Улед-Сесси берутся за оружие, чтобы сделать на него нападение.

Назад тому два или три года, люди этих племен несколько раз приходили за мною в Константину, и, если не находили меня там, то предпочитали лучше оставаться спокойными зрителями опустошения своих стад, и ни за что не хотели взяться за оружие.

Обратимся теперь к третьему племени, Шегатма, которое, впрочем, не заслуживает особенного внимания охотников, [42] хотя и оно когда-то пользовалось теми же привилегиями, как и два первые.

До начала нападения на льва, охотники этого племена там же, как и охотники первых двух племен, зажигают костер, служащий сборным пунктом для всех.

Когда зверь обойден и охотники успеют окружить его без шуму со всех сторон, они взбираются на сосны или дубы, которыми покрыты горы, служащие поприщем охоты.

Когда все усядутся на своих местах, со всех сторож поднимаются страшные крики и вытье и если лев не показывается, в таком случае делают несколько выстрелов.

Зверь, привыкший иметь дело с людьми, а не с белками, и предполагая по крикам раздавшимся вокруг его, что арабы разъединены, выходит потихоньку из своего логовища и, выпрямив хвост и насторожив глаза и уши, весь дрожа от гнева, направляет свои шаги к которому нибудь из ближайших крикунов.

Вдруг он слышит возле себя звук, как бы от осечки ружья; он останавливается, ложится на живот и зорко осматривает каждый кустарник, каждый камень, за которым может скрываться человек.

В это мгновение, взор его застилает облаком дыма; слух его оглушен выстрелами, быстро следующими один за другим; тело его дрожит, выпрямляется и свивается, как у змеи, под пулями, пронизывающими его со всех сторон.

И между тем, как он с бешенством бросается на столетние дубы и сосны, охотники, крепко сидя на густолиственных деревьях, осыпают его щедро пулями и ругательствами. Лев, заметя наконец одного из своих врагов, с остервенением кидается на дерево, защищающее охотника от его ярости, и у подножия ствола падает в предсмертных судорогах.

Исключая тех редких случаев, когда неопытный стрелок избирает несовсем выгодную позицию на дереве, слишком близко к земле, большая часть арабов племени Шегатма, без особенных затруднений, справляются со львами, за которыми они охотятся.

Из этого рассказа видно, что такая охота на льва лишена всякого интереса; поэтому племя Шегатма далеко не пользуется тою славою, какую успели себе приобрести племена Улед-Мелуль и Улед-Сесси, между своими соотечественниками.

Текст воспроизведен по изданию: Львы, их жизнь, нравы и охота за ними. Рассказы Жюля Жерара // Современник, № 11. 1855