-

ДАГОМЕЯ И ЕЕ ЖИТЕЛИ

Осевые 1849 года, английским вице-консулом ко двору короля Дагомеи был назначен Дункан, один из тех бесстрашных охотников до путешествий по неизвестным или мало известным странам, которые, раз пустившись в путь, странствуют до тех пор, пока их не остановит и не угомонит могила. Перед отъездам, Дункан обратился к главному начальнику эскадры, получившему поручение обогнуть западный берег Африки с целью прекратить в тех местах торг неграми, и просил его отпустить с ним ко двору Абомеи, столицы Дагомеи, одного из офицеров королевского флоты. Сэр Чарльз Готам, начальник экскадры, охотно согласился на эту просьбу, надеясь при посредничестве своего офицера достигнуть совершенного уничтожения торговля неграми во всей Дагомее. Офицер, которому досталось поручение сопутствовать Дункану, был Форбес; Форбес не только проводил английского вице-консула до самой Абомеи, но, прожив довольно долго в Видахе, главном порте королевства, получал новое поручение, доставившее ему возможность целых три месяца, май, июнь и июль, провести при дворе Дагомея, где он имел случай видеть множество таких вещей, каких не удавалось видеть ни одному путешественнику. Тотчас по возвращении в Англию, он издал, под заглавием: Dahomey and the Dahomans, отчет о своих действиях по двум поручениям при дворе Дагомеи и о своем пребывания в столице, в 1849 и 1850 годах. Сочинение это содержит в себе множество новых и любопытных сведений о стране и народе, о которых до сих пор мы почти ничего не знаем.

Действительно, не далее, как полтораста лет тому назад, самое имя Дагомеи было неизвестно в Европе. Правда, некоторые из географов всячески старались убедить себя, что Лев Африканский под именем Дауна именно разумел Дагомею; но в настоящее время мнение это совершенно опровергнуто. Сношения европейцев с дагоманами начинаются только с 1724 года. В этом году властитель Дагомеи сделал нападение на владения королевства [219] Ардраха, расположенные между столицей Дагомеи — Абомеей, и берегом, и между прочим взял в плен Бульфинга Ламба, европейского агента, находившегося в то время в столице покоренного королевства. Победитель увел с собою в Абомею пленного агента англо-африканской компании, но обходился с ним кротко и дозволял даже писать к своему начальнику, коменданту английской крепости, выстроенной в Видахе. Первое письмо Ламбы к Тюкеру — так звали коменданта — было напечатано капитаном Вильямом Сиельгравом, в его описании Гвинеи. Форбес перепечатал его в приложении к своему сочинению, как доказательство того, что Дагомея и ее жители в настоящее время находятся почти в том же состоянии, в каком их нашел первый европеец, познакомивший образованный мир с их существованием. Описание, начатое Ламбом, продолжали, в двух отдельных сочинениях, капитан Смит и Снельграв и довели его до 1834 года; за тем Дагомею описывали Морис, губернатор Дальциеля, и наконец доктор Лод, писавший в начале настоящего века. В то время Дагомея сохраняла еще свои древние обычаи и нравы, но уже значительно распространила и свое могущество и свои владения, поддерживая постоянные сношения с европейцами, от которых главным образом зависели и ее благосостояние и ее доходы.

Это воинственное государство получило свое основание не далее, как в первых годах XVII столетия. Тогда, то есть в то время, когда Тах-ку-ду-ну, властитель, или правитель Фохи, овладел теперешней столицей Дагомеи, соединенные владения двух государств, Дагомеи и Фохи, своим пространством никак не превосходили самого маленького из графств Англии; а теперь Дагомея самое могущественное из всех государств западной Африка. Нет почти никакой возможности с точностью определить его границ, но можно предположат с некоторой вероятностью, что оно простирается на 180 миль широты от востока к западу и на 200 миль долготы от юга к северу, если принимать в соображение самые крайние пределы его владений в этих двух направлениях: владения Дагомеи занимают все пространство между устьями Нигра и Вольта и последними отраслями Конгских гор.

Прежде всего, впрочем, нужно заметить, что властители Дагомеи, делая каждый год новые завоевания, вовсе не имеют в виду увеличить территорию своего государства присоединением к нему новых владений; их цель — вывести из покоренной страны ее жителей и потом продать их. А потому Дагомея, несмотря на свое огромное пространство, имеет не более 200,000 жителей; и население Абомеи, столицы государства, простирается [220] только до 30,000 жителей. Из этих 200,000 только 20,000 людей свободного состояния: все остальное — рабы.

Нигде и ни в какое время не было такого правления, как в Дагомее. Год разделяется на две почти равные части. Первая половина посвящается войне, вторая — празднествам и торжественным обрядам. В ноябре или декабре правитель начинает свои ежегодные походы, или, лучше сказать, охоту за невольниками. Регулярное войско состоит всего из 12,000 солдат, из которых 5,000 женщин, или амазонок; но на войну с правителем отправляется 50,000 воинов обоего пола, что составляет целую четверть всего населения государства. Правителей Дагомеи имеет, впрочем, некоторую претензию на справедливость: он нападает только тогда, когда его кто нибудь оскорбит или когда подданные три года с ряду требуют у него войны. Во всяком случае, он не поверяет никому своих намерении и планов до тех пор, пока не подойдет на расстояние одного дня пути к той стране или к тому городу, на который хочет напасть. Тогда войску объявляют цель экспедиции, и оно быстро устремляется к месту, обреченному на разграбление, а предводитель располагается в некотором расстоянии от места битвы с своим двором и семейством. Все средства и всевозможные хитрости считаются позволительными для того, чтобы застать неприятеля в расплох.

Овладев городом, дагоманы убивают стариков, как бы много их ни было, а молодых людей обоего пола уводят в плен и продают. Когда все жители покоренной страны перебиты, подчинены или взяты в плен, предводитель и его войско, обремененные добычей, возвращаются в свое государство и посвящают остальную часть года празднествам.

Промышленность и земледелие почти неизвестны дагоманам: правитель не запрещает своим подданным заниматься тем и другим, но нисколько не поощряет занятий такого рода; он боится, чтобы они не предались наслаждениям роскоши, которая лишит его возможности иметь всегда под рукой готовое войско, необходимое для ежегодных экспедиций. Война есть для них и промышленность и торговля. Начальники дагоманов имеют одно только средство обогатиться: выставить в поход как можно более воинов или рабов. Правда, люди, находящиеся под их начальством, одеваются и кормятся на их счет, но не получают постоянного жалованья; кроме того они обязаны продавать взятых ими в плен неприятелей своим предводителям, представлять им отрубленные головы, и чем более они отличались [221] в битве, тем больше их предводитель получает награду. Армия разделается на две части: правую и левую. Первая из них состоит в свою очередь из двух легионов и двух агау мужского и женского пола. Легион и агау мужского пола называются отцем, а женского — матерью.

Костюм воинов и амазонок состоит из туники, коротких панталон и скуфьи. Все почти гражданское население мужского пола носит род пояса, кусок сукна, обмотанный около талии, и сверх того суконный или шолковый плащ, накинутый на левое плечо, так что правая рука и грудь обнажены, и падающий до самой земли. Шляп очень мало, а обувь им совершенно неизвестна; правитель, впрочем, носит сандалии. Женщины обвязывают около талии куски сукна, которые прикрывают их наготу до самых колен. В старости, груди их, всегда обнаженные, достигают страшных размеров и иногда доходят до шестидесяти сантиметров длины. Сверх того и мужчины и женщины украшаются, смотря по своему званию и своим средствам, кольцами и браслетами всяких металлов и ожерельями из стекла, кораллов и стекляруса-поное. Каждое зернышко такого ожерелья величиною не более трех сантиметров и проткнуто насквозь. Их добывают из земли, в стране, называемой Поное. До сих пор все усилия делать их искусственно были безуспешны, а потому они ценятся очень дорого и стоят только в половину дешевле золота. По мнению туземцев, это нечто иное, как экскременты огромной змеи или дракона, которого еще никому не удавалось видеть, потому что он тотчас исчезает, как только заметит человека.

Амазонки никогда не выходят замуж. «Мы не женщины — говорят они — а мужчины». Они одеваются, пьют и едать как мужчины. Впрочем, за целомудренностью их наблюдают евнухи, в гаремах, где они помещаются все вместе. Когда они выходят из своего гарема, или казарм, то им предшествует евнух с колоколом, который напоминает встречающимся мужчинам, что они не должны смотреть на них. Если, несмотря на все эти предосторожности, женщина нарушает свои обязанности, то она отвечает за это головою, а вместе с тем и ее соблазнитель.

Мужчины и женщины соперничают друг с другом в храбрости. Амазонки всячески стараются доказать, что они такие же бесстрашные воины, как и мужчины, и отличаются необыкновенной дисциплиной. Они чрезвычайно заботятся о своем оружии, частят и полируют ружейные стволы и тщательно сберегают их, в то время, когда не употребляют их в дело. Во время мира все служебные занятия их ограничиваются только тем, что из [222] них наряжается конвой для охранения особы правителя, когда он показывается народу. Они помещаются в казармах за дворцовой оградой, под присмотром евнухов и камбуди, или казначея. Танцуя — амазонкам и солдатам одинаково вменяется в обязанность уметь хорошо танцовать — они постоянно делают такой жест, как будто бы отрубают голову, потому что для дагомана мужского или женского пола искусство снимать голову есть величайший из подвигов.

Каждый из подданных властителя Дагомеи, как бы высоко ни было его звание, обязан упасть ниц и посыпать себе голову землей при его появления. Только белые, которые как бы составляют класс жрецов и приносят жертвы, предохраняющие страну от эпидемии, да освобожденные негры, поступающие также в класс белых, имеют право ограничиваться одним поклоном, могут курить в присутствии правителя и оставаться в шляпе, за дворцовой оградой, и в зданиях, устроенных для молитвы; но никто в присутствии властителя Дагомеи не смеет оставаться в носилках, ехать верхом или закрываться зонтиком от солнца, не получив на то предварительно верховного разрешения. Каждый из дагоманов при виде жезла своего правителя обязан наклонить голову и потупить глаза, исключая самого носильщика, который может и не делать этого.

4 октября 1849 года Форбес высадился во владении Дагомея, или, лучше сказать, был выброшен, потому что около тех берегов бушуют постоянные волны, которые опрокидывают и часто разбивают в дребезги барки, подходящие к берегам: судно, на котором плыл Форбес, имело ту же участь. Первая встретившаяся им волна опрокинула его, и представитель Британии должен был вплавь добраться до берега. Завернувшись в одеяло и выпив стакан рому, он расположился на солнце и решился ждать приезда Дункана, английского консула, который выехал несколькими днями прежде его и находился в то время в Видахе, на расстоянии полуторы мили от той бухты, где Форбес вышел на берег. Дункан действительно тотчас приехал. Они уселись в носилки и благополучно прибыли в Видах, где после нескольких неизбежных визитов, сделанных вице-правителю и главным жителям города, занялись приготовлениями к поездке в Абомею.

Видах город очень обширный, потому что он собственно состоит из семи или осьми городов, из которых каждый имеет свое отдельное управление, своего губернатора, или кабуцира; но все они зависят от вице-правителя. Главный из этих городов, или частей города — французский город: он находится [223] под непосредственным управлением самого вице-правителя; за ним, но своей важности, следуют: английский, португальский, город Ша-ша, портовый город, слобода освобожденных из рабства и, наконец, Новый город, недавно выстроенный, несколько восточнее других частей. Здания в этих соединенных городах различаются только своей величиною: хижины и дворцы строятся одинаково из земли, покрываются дерном и обносятся стеною также из земли или из пальмовых деревьев. Число дворов, комнат и величина самой ограды различны, смотря но числу живущих в доме. За каждой оградой вы найдете непременно собаку и других домашних животных. Внутреннее убранство жилищ также вообще очень просто: постель из бамбукового дерева или просто несколько циновок, горшки равной величины, земледельческие снаряды, оружие, ткацкий станок грубой работы, да внешние аттрибуты должности, отправляемой хозяином, если он только занимает какую нибудь должность, составляют все убранство. Но в каждом доме есть магазин с большим или меньшим запасом сукон, зерен и иностранных товаров. Во всем городе два или три дома резко отличаются от других своим видом: это — дом вице-короля, дом ша-ша и одного из резидентов. Впрочем, самый дворец вице-короля есть нечто иное, как группа хижин, расположенных посреди обширного двора, под тенью исполинских хлопчатников: здесь он принимает своих обычных посетителей, лежа на сырой земле. Что же касается до укреплений, выстроенных европейцами, то они очень ветхи и пришли в совершенный упадок. В той части укреплений, которая построена англичанами, находятся храм фетишей глубокой древности. Но так как крепость возвышается над плоскою и со всех сторон открытою местностию, то, при некоторых поправках, может служить надежной защитой против нападений туземцев. — Но в Видехе действительно заслуживают внимание Храм Змеи и рынок.

Храм Змеи расположен около огромного хлопчатника, где на просторе разгуливают и отдыхают удавы. Как скоро который нибудь из удавов слишком удалится от посвященных им алтарей, — об этом тотчас же дают знать кому нибудь из находящихся при них служителей, фетишей, которые обязаны убедить его возвратиться в святилище, куда его провожают со всем почтением, приличным его сану. При встрече с удавом, каждый обязан почтительно поклониться и облобызать прах. Утром в вечером толпы фетишей подходят к дверям храма, становятся на колено и молятся Сеху, [224] незримому божеству, или змеям, которые считаются его представителями.

Рынок в Видахе самый красивый из всех рынков, какие Форбесу только удавалось видеть в Африке. В городе нет лавок, а потому вся торговля сосредоточена на рынке, который делится на несколько частей, и каждой частя присвоены определенного рода товары. Так, например, для говядины, рыбы, плодов, овощей и иностранных товаров существует как бы отдельный рынок. Форбес приводит цену некоторых из товаров: голубь стоит там 50 сантимов; курица 60; утка один франк и 50 сантимов; баран от 11 до 12 франков; яйцо 2 _1/2 сантима, бутылка рому 60 сантимов, и проч. Главный надзор за торговлей поручен чиновнику, которые называется ша-ша. Никто не смеет продавать невольников и пальмового масла, не получив от него на то дозволения, потому что правитель получает доход от этих двух статей; они продаются по таксе, установленной с общего согласия вице-правителя, ша-ши и шести надзирателей.

Прежде всего Форбес запасся туземной монетой: он купил пятьдесят голов кори — так называется особого рода раковина. Две тысячи таких раковин составляют так называемую голову и равняются ценою доллару; десять голов обыкновенная ноша женщины: так что для переноски пятидесяти голов из Видаха в Абомею Форбес должен был нанять пять женщин. Кроме того он взял с собой двадцать боченков рому. Два куска толковой материи, в подарок правителю, и несколько кусков сукна, для его министров, дополняли покупки. Для услуги он нанял еще пять женщин, так что всего-на-все в путь с ним отправилось двадцать женщин, двадцать шесть носильщиков и шестнадцать человек другой прислуги. Каждый из них получал платы по 80 кори за день. Кроме денег и подарков Форбес взял с собою еще сигар, чаю, ликеров, разных лакомств, кухонной посуды и камфоры, которую клал в рот, когда они проходили по болотистым местам. Сан Форбес поместился в гамаке. Двое носильщиков повесили этот гамак на шест и положили шесть на голову. В носилки Форбес взял с собой подушку, белье для смены, книгу, два складных стула и постель, лимонаду и небольшой запас денег. Костюм его состоял из соломенной шляпы, блузы и фланелевых панталон.

Перед своим отъездом, Форбес, по тамошнему обычаю, зашел к вице-правителю проститься и взять у него правительский жезл: жезл этот — бамбуковая палка с золотым набалдашником. Правитель прислал ее Форбесу и Дункану еще за несколько [225] дней, и она должна была служить им охранным листом. При виде священного талисмана, И-а-ву-ган, т. е. министр белых людей — так называют вице-правителя — пал ниц, облобызал землю и передал бамбуковую палку путешественникам, уверяя их, что под ее защитой они могут считать себя в совершенной безопасности. Впрочем, еще для большей безопасности он решился отпустить с ними одного из своих подчиненных, человека честного и преданного. Форбес говорит, что честный и преданный человек оказался таким бессовестным мошенником, какого он не встречал в продолжение всего своего путешествия. Визитом к вице-правителю кончились приготовления к пути, и караван выступил из города 12 октября 1849 года, в час пополудни.

Из Видаха путь пролегает по плоской равнине, покрытой травой и местами перерезанной пальмовыми плантациями; перед посевом траву сожигают и на место ее сеют рожь. На расстоянии пяти миль от Видаха лежит город Сави. Сави, бывшая столица королевства Грейгвей, некогда был средоточием значительной торговли. Теперь не осталось и следов его прежнего значения. Между Сави и еще другим маленьким городком, Тори, равнина покрыта лесом; зато далее представляется поверхность совершенно голая до деревни Азохве, расположенной посреди густого леса, населенного бесчисленным множеством обезьян. В этом лесу Форбес не заметил ни одной птицы, но зато около него кружились целые мириады разных бабочек, порхавших над роскошными цветами, разливавшими в воздухе упоительный запах.

Пятнадцатого октября, в полдень, путешественники достигли Аллахдохе, города, находящегося в двадцати четырех милях от Видаха.

«Здесь только — говорит Форбес — я заметил, что мы находимся в королевстве Дагомея. На дворе дворца правителя возвышалось несколько дерев разной высоты, и самые низкие из них были увешаны черепами и челюстями. На трех деревьях, стоявших отдельно от других, качались остовы трех братьев, обезглавленных после взятия Грейгвей. У каждого из министров есть свой дом в городе; нам отвели квартиру в доме казнохранителя (камбуди). В доме не было решительно никакой мебели, а на стенах, позеленевших от сырости, висели капли воды. С наступлением ночи целые стаи летучих мышей заволокли небо и бесчисленное множество мышеловок налетело к нам на двор: птицы эти были так голодны и смелы, что рвали почти из [226] самых рук нашей прислуга остатки дичины, доставшейся им после нашего ужина. Вечером жоны правителя прислали нам супу из пальмового масла, а мы в благодарность за это послали им рому».

На следующий день они отправились далее по дороге, пролегавшей между гор, поросших густим лесом. Никогда искусство не создавало такого удивительного парка. Вокруг, них возвышались сикоморы, вышиною от сорока до пяти десяти метров; стволы хлопчатника, опоясанные внизу корнями, занимали пространство более тринадцати квадратных метров. Бесчисленное множество разноцветных бабочек кружилось над цветами; со всех сторон к земле склонялись огромные кисти винограда; кожа у этого винограда очень толста, но самый сок чрезвычайно вкусен. Продолжая таким образом путь к Вибахгу, где положено было провести ночь, путешественники прошли деревни Хуну, Атугу, Тогох, город Тови и отошли от Видаха на пятьдесят миль.

До сих пор они постоянно держались севера, но тут должны была ваять на северо-восток, чтобы миновать обширное и непроходимое болото. По утру, 17 октября, Форбес заметил на дороге каменья, которых он не встречал еще на пути. На пространстве пятидесяти миль от Видаха к глубине материка нет ни одного камешка даже в самой земле на глубине тридцати метров. На этом огромном протяжении грунт постоит из одной массы песчаника темного, красноватого цвета. Хлеб мелется жерновами, которые люди приносят на головах с гор Конга, отстоящих на двести миль от Видаха: в Дагомеи тяжести носят на голове, а не на спине. Караван на каждом шагу встречал толпы носильщиков со всевозможными нощами.

По мере того, как путешественники удалялись от Видаха, Форбес все более и более открывал в грунте присутствие железистых частиц и валунов; наконец, когда они вступили в дремучий лес, который по всем признакам некогда был руслом какой нибудь реки, и перешли через обширное болото, прежде очень глубокое, но теперь почти совершенно заваленное растительными остатками, воображение его так разыгралось, что он принялся мечтать о постройке железной дороги.

«Эти болота — думал он — наверно одержат в себе каменный уголь, и если он здесь в значительном количестве, то предприятие, без всякого сомнения, удастся. В одном этом лесу дерева достаточно для постройки железных дорог на всем пространстве земного шара, а открыть источники железа, необходимого для устройства машин, очень нетрудно. Что же [227] касается до выгод этой спекуляции, то они несомненны. Эта действенная страна способна на все: во владениях соседнего государства, Ахант, находит золото, — если поискать, то оно найдется и здесь; в горах Конга очень много кварцу; на некоторой глубине верно есть и алмазы и другие драгоценные камни и проч. и проч.». Как знать? скоро, может быть, на лондонской бирже капиталисты будут драться из за акций на железную дорогу из Видаха в Абомею. На всякий случай господа будущие акционеры могут принять к сведению, что они найдут великолепную охоту в том дивном лесу, где мысль об этом великом и полезном предприятии впервые созрела в голове Форбеса. Там нет недостатка ни в оленях, ни в кабанах, ни в волках, ни в обезьянах. Правда, там иногда встречаются огромные змеи, жало которых смертельно, небольшое количество леопардов, несколько львов и слонов; но они должны утешать себя тем, что леопард считается первым фетишем Дагомеи, и тот, кто удостоится счастия попасться на обед к одному из этих священных животных, может быть уверен, что он прямо отправится в царство добрых духов.

18 октября, в восемь с половиною часов утра, Форбес и его спутники вступили в Каннах, красивый город, расположенный на пространстве десяти квадратных миль, что, впрочем, нисколько не удивительно, если принять в соображение то, что каждый дом окружен возделанным полем.

«В этом месте — говорит Форбес — царствуют какое-то спокойствие и ясность, которая уносит мысли далеко за пределы Африки».

Вид отвсюду удивительный, дома чисты, красивы и в наружности их есть что-то мирное и спокойное. В Каннахе множество ветеранов и старух, которые всячески стараются поддержать мир и спокойствие в своих соотечественниках и вполне достигают своей цели: в то время, как дикие орды дагоманов вносят войну и разрушение в соседние страны, Каннах, бывший некогда столицей и называвшийся тогда Дави, около двухсот лет наслаждается тишиной и миром. Главные занятия его состоят в земледелии, которое доведено у них до некоторого совершенства.

Все иностранцы, намеревающиеся посетить Абомею, останавливаются в Каннахе и оттуда извещают правителя о своем приезде. Посланный Форбеса и Дункана в тот же вечер возвратился из Абомеи и привез им радостную весть, что они на другой даль утром могут отправиться в столицу Дагомеи. Они поднялись [228] чем-свет и, слегка позавтракав, отправились в путь. Через восемь дней путешественники наши прибыли в Абомею.

Из Каннаха идет большая дорога, которая содержится в большой исправности и своей шириной не уступает главным дорогам в Англии. Она разветвляется во все стороны и ведет к дворцам. По обеим сторонам ее тянутся небольшие деревеньки и расстилаются поля, хорошо возделанные: они покрыты пальмами, рожью и бобами. За четверть мала от городовик ворот, под навесом, стоят две тридцатидвухфунтовые пушки. Тотчас за ними тянутся дома фетишей, число которых простирается до шестидесяти. Налево у опушки леса возвышается дворец, окруженный высокой стеною из красной глины.

«Каждый иностранец — говорит Форбес — подъезжай к столице Дагомеи, бывает поражен отсутствием в ней всякого величия и отвратительными украшениями, окружающими ее ворота. Абомея занимает в окружности около осьми миль. Все укрепления ее состоят из одного рва, в два метра шириною, обсаженного колючими акациями. В город ведут шестеро ворот. Ворота эти нечто иное, как отверстие, пробитое в стене, сложенной из глины: одни из них назначены для правителя, а другие для его подданных. Над каждым из этих отверстий выставлены два черепа и перед ними устроены пирамиды из костей людей и животных. Дворцы Дангелан-кордеха и Арим-гомеха занимают центр города; древний дворец правителей Дагомеи расположен более в северу. Что же касается до домов частных людей, то они разбросаны там и сям, без всякого порядка, между возделанными полями и голыми пустошами. Там нет улиц, в собственном смысле, и вообще, смотря на город, трудно себе представить, что находишься в столице обширного государства: тамошнее население не живет, а так сказать, укрывается под сенью огромных деревьев и виноградников, обнесенных высокими стенами из красной глины. В самом городе, по обыкновению, нет ни одной лавки, но все можно достать на рынках, которых очень много.

Более всего в Абомеи страдают от недостатка воды: ее достают за пять миль от города. Свежая вода составляет предмет роскоши, и по улице раздается крик разнощиков: сидагби — хорошая вода. В северо-восточной части, отстоящей на значительное расстояние от других частей города, устроены резервуары, но в них воды едва достаточно для употребления жителей; во всех других кварталах принуждены для питья и вообще всех хозяйственных потребностей брать дождевую воду, которую собирают в [229] глубоких колодцах, вымазанных внутри пальмовым маслом, и тщательно сохраняют ее в земляных сосудах до наступления дождливого времени.

Форбес и Дункан остановились в некотором расстоянии от дворца, чтобы переодеться в парадные мундиры и дождаться прихода кабуциров, которые должны были представить их правителю. Недалеко от того места, где они остановились, собралось множество кабуциров и солдат, с плоскими зонтиками, украшенными по китайски, и с значками всех возможных цветов, усеянными разными девизами. Прежде всех к ним прибыл Бох-пех, губернатор столицы. Костюм его состоял из куска плохого сукна, в который он был завернут, намятой шляпы, ожерельев из коралла и драгоценных каменьев и очень красивой шпаги. Он прибыл в сопровождении отряда солдат; за ним несли его штандарт, должностной зонтик и оффицияльный табурет; шествие завершалось музыкантами, которые извлекали из своих инструментов дикие и нестройные звуки. Приблизясь к путешественникам, губернатор поклонился им, три раза обошел вокруг их гамака и в это время сделал еще три легких поклона. Потом, сделав три залпа из ружья и протанцовав несколько, он подошел к ним, пожал им руку и наконец уселся на табурете, который ему поставили по правую руку Форбеса и Дункана. Брат правителя и начальник кабуциров, прибывшие вслед за губернатором, приветствовали иностранных гостей точно таким же образом. Когда все они уселись, толпа слуг, с полуобритыми головами, в серебряных колпаках, одетых в красное платье и увешанных стеклярусом и другими украшениями, выстроилась в ряд и принялась петь гимн в честь прибытия гостей. У каждого из них был в руках хлыстик, сделанный из конских волос: во время пения они били этим хлыстиком такт по воздуху. Наконец приехал Пех-вех-су с своими карабинерами. Карабинеры прошли три раза церемониальным шагом, а потом сделали залп из ружей. Пех-вех-су — одна из величайших особ в государстве: он соединяет в своем лице три должности: коменданта, придворного дурака и палача. Стоит только заглянуть в сочинение Форбеса, чтобы убедиться, что последняя должность доставляет ему немало хлопот. Наконец процессия двинулась с места, под предводительством кабуциров, при звуках ружейных выстрелов, и направилась к дворцовой площади.

Вся дворцовая площадь была покрыта вооруженными людьми, и полированные стволы их датских ружей сверкали на солнце [230] ослепительным блеском, Форбес более всего брил поражен странными украшениями, покрывавшими стены дворца: они были увязаны человеческими черепами, расположенными рядами, на расстоянии шести метров от одного ряда до другого. Он с удовольствием заметил, что в некоторым местах ветер сорвал эти страшные украшения и они не были заменены другими. Властитель Дагомеи, король Жезо, сидел у дверей своего дворца, под навесом; его окружали любимые жоны. По правую и во левую руку сидело несколько амазонок, одетых в парадный мундиры и вооруженных с ног до головы; в глубине площади отдыхали группы солдат, склонившихся на свое оружие; ружейные залпы следовали один за другим беспрерывно. Вообще вся площадь, покрытая бесчисленным множеством штандартов и зонтиков, представляла зрелище чрезвычайно живописное.

«Приблизясь к трону — говорит Форбес — мы остановились. Кабуциры, предшествовавшие нам, пали ниц и облобызали землю. Проходя мимо правителя, мы низко поклонились и потом три раза обошли всю площадь, при чем кабуциры падали на землю, а мы кланялись всякий раз, когда нам приходилось проходить перед правителем. Вслед за этим министры и кабуциры выстроились в ряд по обеим сторонам трона, и мы вышли из носилок. Тогда правитель встал с своего места. Сорок оркестров нестройно заиграли скорый марш, ружейные выстрелы снова потрясли воздух, громкие крики народа огласили площадь; кабуциры и министры пали на землю и посыпали голову пеплом, а мы подошли к правителю, который приветствовал нас пожатием руки. Ему лет под пятьдесят; но он еще бодр и здоров. Цвет лица у него если не совсем черный, то очень темный, вид важный, лицо чрезвычайно умное, но необыкновенно суровое. Если бы он не косил несколько, то его можно было бы назвать красивым мужчиной. Стоит только взглянуть на его поводку, чтобы убедиться, что он страшно горд: он попирает землю с таким достоинством, как будто бы она должна считать за счастие то, что он прикасается к ней. Костюм его был очень прост в сравнении с костюмами его министров, кабуциров и жон, одетых в платья всех возможных цветов и увешанных кораллами, золотом, серебром и медью: на нем было широкое платье из шолковой материи, жолтого цвета., усеянное звездами и полумесяцами, мандингские сандалии и испанская шляпа, обшитая золотым позументом; на шее у него была надета золотая цепь европейской работы. [231]

«Мы уселась на стульях, расположенных перед троном, и, при помощи переводчика, вступили в разговор с правителем, который сделал нам множество вопросов об Англии, нашем государе и о разных английских путешественниках, не задолго перед тем посетивших его столицу. Он представил нам своих министр и кабуциров, называя каждого по имени, пил вместе с нами и осмотрел три полка амазонок. По окончании парада он встал с своего места, со стаканом в руке, и чокнулся с нами. Когда он поднес стакан к губам, министры и кабуциры начали около него танцовать, а евнухи и жоны растянули вокруг него суконный занавес, потому что никто не должен видеть, как он ест и пьет. Крик народа так усилился, что почти совершенно наглушил ружейные выстрелы, которые не умолкали ни на минуту. Скоро после этого мы простились с правителем и удалились, сопровождаемые многочисленной толпой народа, который пел, танцовал и кричал».

Утром 17 октября Форбес отправил подарки правителю и его приближенным. Вслед за тем он сам отправился на свидание с правителем, который принял его лежа на постели, покрытой превосходной циновкой и окруженной министрами. После обычных приветствий правитель велел прочесть письмо начальника английской эскадры и объявил Форбесу, чтобы он приехал в Абомею в то время, когда начнутся народные празднества: тогда он даст ему удовлетворительный ответ, потому что за отсутствием многих из государственных лиц в настоящую минуту не может решить такого важного дела.

На другой день Форбес и Дункан отправились обратно в Видах, куда прибыли 24 октября. Дункан, несколько дней уже страдавший расстройством желудка, стал чувствовать себя так дурно, что его должны были перенесть на фрегат; ему подали необходимую помощь, но все усилия спасти его были тщетны: он умер через три дня, в отсутствии Форбеса, который сел на другой фрегат и отправился в Сиерру-Леону, сообщить начальству о результатах своей первой поездки.

25 февраля 1851 года Форбес снова прибыл в Видах, но снова встретил неудачу в своем предприятии. Время празднеств, на которые он был приглашен, наступило, а празднества не начинались, потому что правитель еще не возвращался из дальней экспедиции. Во время похода он потерял нескольких генералов и по обычаю должен был похоронить их с торжественностью, приличною их сану, что замедлило окончание похода. Никто не звал неверное, когда он воротится. Чтобы хоть чем нибудь [232] вознаградить себя за эту неудачу, Форбес принялся научать нравы и язык дагоманов. Он нанял дом в Видахе и в ожидании известия о возвращении правителя всячески старался убедить вице-правителя в том, что он извлечет несравненно более выгод из военнопленных, если заставить их обработывать землю, вместо того, чтобы убивать их или продавать другим народам, которые обогащаются на их счет.

Но когда он узнал, что правитель возвратится не прежде первых чисел мая, то потерял терпение, сел на фрегат, и отправился осматривать острова Вознесения Господня. 14 мая он возвратился в Видах, 17 получил паспорт для проезда, то есть жезл, а 26 прибыл в Дагомею, где был принят с такими же церемониями, как и в первый приезд. Посреди дворцовой площади он заметил памятник, которого прежде не было: это было осьмиугольное строение, украшенное 148 черепами, только что отполированными и покрытыми лаком. Черепы эти некогда принадлежали океадонейцам, убитым в 1848 году, после взятия города, изменнически преданного комендантом. Перед памятником возвышалась красивая беседка, в которой было устроено седалище для правителя; но он, окруженный амазонками, сидел по прежнему под навесом, на том самом месте, где Форбес и Дункан были представлены ему в первый раз. Он приказал прочесть письма, привезенные Форбесом, и обещал рассмотреть обстоятельно вопрос о прекращении торга пленными в своем государстве; после этого он снова пригласила его остаться в Дагомеи на праздники, которые должны были продолжаться около шести недель.

Первый праздник, или, как их называют туземцы, обычай, был 29 мая. Он называется И-ка-ах-ек-бех, или Плата трубадурам. В Дагомеи есть поэты — мужчины и женщины — единственное занятие которых состоят только в том, чтобы воспевать подвиги правителя; занятие это, или, лучше сказать, должность, переходит от отца к сыну по наследству и доставляет большие выгоды. Каждый год правитель публично раздает своим трубадура м и. награды, соразмерно их достоинствам. Длинный, ряд обычаев Дагомеи открылся раздачею наград трубадурам.

Праздник начался в десять часов утра. Он происходил на огромной четырехугольной площади, посреди которой устроено было для правителя ложе, под разноцветным балдахином, украшенным странными девизами. Он возлежал на этом ложе, окруженный тремя тысячами воинов обоего пола, в полной парадной форме. На площади царствовала глубокая тишина, [233] прерываемая время от времени голосом герольда, громко возвещавшего народу о подвигах правителя Дагомеи. Вдруг два трубадура вышли на средину пустого пространства, оставленного перед троном, и начали воспевать один после другого добродетели властителя Дагомея, его воинские подвиги, его бесчисленные победы и славные заслуги его предков; при этом имя брата правителя, Адоваяха, свергнутого им с престола, было предано проклятию, а сам он признан недостойным царствовать над таким храбрым народом, как дагоманы.

«Жезо — пел трубадур — выбран самим народом! Кто может быть щедрее, великодушнее и храбрее его! Посмотри на него, царь царей! Госсу-ле-вех! Госсу!»

Всякий раз, как поэт произносил имя отца правителя или кого нибудь из его родственников, кабуциры, министры и другие чиновники обязаны были — и они свято исполняла свою обязанность — падать ниц и целовать землю. Прославив прошедшие подвиги Жезо, трубадур принялся воспевать высокие дела, которые он совершит еще в будущем.

«Кто осмелится безнаказанно оскорбить правителя? Три народа только остаются непобежденными: абкакентахи, таппур и иомбах! Пусть только правитель укажет на одного из них, и он падет!»

Между тем на площадь принесли, с величайшею торжественностию, две огромные связки черепов прежних правителей, — черепов, оправленных в кораллы, медь и проч., и положили их на холм, только что пред тем воздвигнутый над трупом человека, принесенного в жертву в предшествовавшую ночь. Каждый из этих черепов послужил сюжетом для длинной поэмы. Когда трубадуры мужеского пола кончили свою эпопею, на площадку вышли трубадуры женского пола и начали прославлять того, кто обновил их существо.

«Мы были женщинами — говорили они — а теперь мы мужчины. Мы обязаны Жезо новою жизнию; мы его жоны, дочери, воины, сандалии. Война для нас наслаждение: она кормит и одевает нас, — она для нас все».

Потом они стали возбуждать в народе радостные крики в честь правителя и успели в этом как нельзя больше: около них поднялся дикий и оглушительный смех. Подобные сцены возобновлялись беспрестанно в продолжение нескольких часов сряду. Когда трубадуры кончили петь, майо, или великий визирь, и ме-хе-пах предложили от имени правителя, первый поэтам мужеского пола, а вторая поэтам — женщинам, двадцать восемь голов кори, двадцать восемь кусков сукна, четыре куска носовых [234] платков и два галлона рому. Сверх того народ подчивали разными лакомствами. Форбес полагает, что праздник этот стоил около 1,700 долларов.

При наступлении ночи майо обратился к народу, прося всех жителей Абомеи не выходить ночью из своих домов, под страхом лишиться жизни, потому что правитель должен был приносить в эту ночь жертвы, то есть обезглавить шесть человек. Эти оффицияльные убийства очень не нравятся Жезо, — так по крайней мере говорили Форбесу, — но он не смеет отменить их, боясь оскорбить народный предрассудок.

Форбес сам присутствовал при совершении обрядов, во время которых было принесено в жертву несколько человек. Это происходило в конце мая. Посреди торговой площади А-ях-и устроили возвышение в четыре метра высоты, с перилами в один метр вышины. Возвышение обтянули разноцветным сукном и покрыли сверху палаткой, зонтиками и значками. Напротив сделали загородку из акации, за которой со связанными руками и ногами лежали люди, обреченные на жертву. На площадь стеклось такое множество народа, что отряд солдат едва мог удерживать напор толпы, теснившейся к самой изгородке. Более всего теснились около значков и зонтиков, министров и кабуциров. У каждого из офицеров и солдат к поясу был привязан мешок: жертвоприношению всегда предшествует роздача кори. Появление правителя было встречено криками неистового восторга: солдаты посадили своих офицеров к себе на плечи и таким образом три раза прошли, без всякого порядка, мимо возвышения, на котором он поместился. В то время, как они проходили, правитель убеждал их не оспоривать силою друг у друга раздаваемых кори. Окончив этот странный смотр, он знаком руки позвал к себе Форбеса в Бекрофта — вице-консула, назначенного на место умершего Дункана. Они поспешили принять это приглашение, тем более, что оно имело значение приказания. Взойдя на возвышение, они заметили груды разных вещей, назначенных для народа: правитель приготовлялся уже начать раздачу. Предпологалось раздать две тысячи голов кори, множество кусков сукна, несколько боченков рому и груды свертков табачных листьев. Едва она успели поместиться под зонтикам на приготовленном для них месте, как началась раздача. Несмотря на предупреждения правителя произошла страшная свалка. Кори достовались тем, кто успевал ловить их на лету или поднимал с земли; но куски сукна, раздаваемые всадниками, переходила от одного к другому при криках брани и угрозы. От этой толпы [235] полунагих мужчины женщин, волновавшейся как море, поднялся невыносимый запах.

В этот день Жезо издержал 2,000 долларов. Раздача продолжалось семь часов. Вот каким способом правитель Дагомеи выплачивает своему войску жалованье. Нельзя не сознаться, что способ этот весьма остроумен: если бы каждый из его воинов получил по равной части из суммы, раздаваемой в праздник екке-ну-ах-тах-мех, то он бы остался наверно недоволен, и не без основании. Но теперь, если бы даже ему не досталось ни одного кори, то он в праве жаловаться только на свою неловкость или на несчастие; над его головой в продолжение целого дня летают монеты, и в голове его невольно рождается высокое понятие о бесконечной щедрости властителя Дагомеи.

В тот день назначено было принести в жертву четырнадцать человек. К ним присоединили еще крокодила и кошку. На лице жертв, осужденных на смерть, не было заметно ни малейшего волнения: они ожидали смерти с поразительным хладнокровием. Форбес и Бекрофт выкупили трех из них, заплатив по 100 долларов за каждого; их тотчас развязали, но обязали присутствовать при казни. Что же касается до Форбеса и Бекрофта, то на этот раз они решительно отказались от приглашения правителя и не видали сами кровавого зрелища; но они узнали впоследствии все подробности от очевидцев.

Сначала правитель сказал речь народу, в которой объявил им, что по примеру своего отца часть пленных он уделает своим подданным. Он назвал обреченных на жертву по именам. Потом того из них, которого он назвал первым, совершенно раздели и подняли на воздух в корзине: правитель своей рукой столкнул его в колодезь, или яму, четырех метров глубины, вырытую около самого возвышения. На дне этой ямы находилось семь или восемь палачей, с секирами и палицами. По мере того, как несчастные жертвы падали к их ногам, они добивали их, отрубала им головы, а туловища выбрасывали толпе, которая с зверским удовольствием раздирала их на части и окровавленные остатки бросала в яму на съедение зверям и птицам. Сам правитель принес в жертву только троих, а остальных предоставил начальникам и продавцам невольников, которые, по видимому, были очень довольны знаком этой высокой милости. Люди, умерщвленные в этот день, не были виновны ни в каком преступлении: они даже не поднимала оружия против дагоманов.

Форбес видел еще много других обычаев, или праздников, очень разнообразных и занимательных. Но подробное описание [236] всех этих торжеств, во многом сходных между собою, становится скучным. 30 мая по городу носили движимое имущество правителя; 1 января исполнена была большая фантазия, в которой принимал участие сам Жезо, протанцовавший воинственный танец; 3-го была снова выставка всего имущества правителя; 9-гоон переехал в другой дворец; 10-го он отправлял верховный суд, 12-го амазонки присягали на верность службы; за тем несколько дней посвящены были орошению могил предков, и так далее. И все это сопровождалось танцами, пением, ружейными выстрелами и смертными казнями. Таким образом властитель Дагомеи не давал своим подданным скучать и думать. С утра до вечера он угощал их всевозможными удовольствиями до того дня, когда снова взялся за знамя и занялся пополнением своей опустевшей казны. Впрочем, нрав его несколько смягчился: в 1848 году, во время Обычаев, он принес в жертву 400 человек, а в 1849 не более тридцати двух. Вычислено, что 2000 человек перебито в разное время в день празднования обычая, называемого Се-ке-ах-и, установленного одним из предков Жезо, Гадъях-Трудо. Этому чудовищу мало было отрубать головы у приносимых в жертву: он резал им уши, выкалывал глаза и рвал ногти. Их убивали окончательно только на четвертый день.

Самый характеристический из всех обычаев, описанный, впрочем, очень неполно и даже неясно, есть один из процессов, происходивший в верховном суде, под председательством самого правителя. При самом начале заседания, одна из амазонок явилась в судилище в объявила, что в последней войне без амазонок дагоманы не одержали бы победы, потому что воины, предводительствуемые Агау, начали уже отступать, когда к ним подоспели на помощь женщины и отразили врагов.

— Ах-пах-ду-ну-мех (так звали амазонку) сказала правду, воскликнул Ах-ох-пех, один из братьев правителя: — но солдаты стали отступать потому, что были худо вооружены.

В эту минуту солдаты, обвиненные в трусости, приблизились к правителю, пали ниц и облобызали землю.

— Ваш предводитель, сказал правитель суровым голосом: — кажется, лучше умеет считать кори, чем вести войну; в последний поход вы взяли мало пленных.

— Если правитель, произнесла амазонка: — вкусит что нибудь на блюде, то ему ничего не подают на этом блюде, не вымыв его предварительно; Когда мое ружье много стреляло, то оно требует масла. [237]

— О, властитель! воскликнула другая: — позволь нам покорить Бах.

— Пусть Айах, прибавила третья: — сделается театром войны.

— Что касается до меня, подхватила четвертая: — мне все равно, куда бы ни повели меня: мне бы только подраться. Я страшно задолжала, покупая провиант для последнего похода, и мне необходимо найти средство расплатиться с кредиторами. Моя поговорка: «дайте собаке кость — она раздробит ее на части и съест». Так и мы разрушим и уничтожим города ваших врагов.

Другие амазонки также говорили, каждая в свою очередь; вдруг толпа из четырнадцати офицеров приблизилась к трону.

— Что вы хотите сообщить правителю? спросил майо.

Тут поднялся шумный спор: амазонки продолжали обвинять воинов в трусости; воины старались покрыть их голоса своими криками; наконец амазонки запели хором:

«Если воин идет на войну, то он должен победить или умереть!»

Между тем один из предводителей стал держать речь от лица своих товарищей по оружию.

— Правитель, сказал он: — знает, почему мы взяли так мало в плен, знает также и тех, кто виновен. Всюду, куда ни пошлет меня он, я сражаюсь как только могу. Если я недостоин начальнического сана, то пусть его снимут с меня; если я преступен, пусть моя обвинители взглянут мне прямо в лицо и выскажут свои обвинения.

После долгих прений, прерывавшихся пением трубадуров, речью правителя, барабанным боем и пр. и пр., правитель произнес приговор в пользу обвиненных; он присудил дать им мундиры, которые обыкновенно каждый год раздаются солдатам и которых амазонки просили лишить их, в наказание за их трусость. Амазонки эти неустрашимы; победить или умереть — вот их девиз. В день присяги, они неоднократно пели эти слова, и чтобы доказать, что хотят применить их к делу, они, с неистовыми криками, требовали войны против аттапамов.

По окончании этой длинной церемонии, одна из них произнесла следующую речь:

«Как кузнец берет полосу железа и, с помощью огня, изменяет ее вид, так и мы изменили нашу натуру. Мы уж не женщины: мы — мужчины. Правитель дает нам сукна; но без ниток из него нельзя сделать одежды; мы — нитки. Если выставить рожь на солнце, для сушки, и не позаботиться о том, чтобы убрать ее [238] потом, ее съедят козы. Если станут медлить нападением на Абсакентаха, то какое нибудь другое племя воспользуется этою богатою добычею. Стол лишь тогда полезен в доме, когда на него кладут что нибудь. Бочка с ромом одна не покатится. Дагоманское войско без амазонок бесполезно, как эта бочка, как этот стол. Простертая рука предназначена для того, чтобы ваять то, что в нее положат. Мы просим войны, чтобы наполнить наши руки».

Едва ораторша окончила свою речь, как все амазонки, в числе 2,400, поднялись и, подняв руки к небу, запели хором:

«Пусть убьет нас гром, если мы нарушим клятву».

Когда они замолчали, правитель сказал:

— Охотник покупает собаку, и когда он ее выучит, то ведет с собою на охоту, не говоря ей, какую дичь надеется встретить. Когда он в лесу, он видит зверя, и собака, вследствие его уроков, гонится за ним. Если собака возвратится без ничего, охотник в гневе убивает ее и труп ее становится добычею волков и коршунов. Если я повелю вам выгнать неприятеля, засевшего в чащу, и если вы этого не сделаете, я накажу вас. Когда я приказываю моим подданным положить руку в огонь, они должны мне повиноваться. Те из вас, которые на войне поддадутся неприятелю, будут принесены в жертву, и трупы их соделаются пищею волков и коршунов.

Окончив эту маленькую речь, которая может дать идею о власти правителя, он сделал несколько прыжков, более или менее грациозных, осушил свой стакан, предложил рому многим из амазонок-офицеров, из большой оловянной чаши, и удалился в свою палатку, а женщины-солдаты в числе 2,400, разошлись по казармам, в необыкновенно стройном порядке.

По окончании праздников Форбес поспешил потребовать аудиенции, которую его заставили прождать довольно долго. Не ранее как 4 июля правителю угодно было согласиться на это. Между ними завязался длинный разговор следующего содержания:

Форбес. Мы надеемся, что В. В. соблаговолите запретить торговать неграми на пространстве всех ваших обширных владений. В этом ваша собственная выгода. Тут идет дело не об одной человечности; согласитесь подражать соседним народам — вы будете довольны. Занимаясь единственно пальмовыми плантациями, они получают такие барыши, каких вам не дадут ни португальцы, ни бразильцы. Земледелие, торговля и промышленность — вот что должно быть единственным источником ваших богатств. Ободряйте только трудолюбие в ваших владениях — вы увидите, что [239] состояние ваше дойдет до невероятным размеров. Откажитесь от войны, занимайтесь искусствами мирными, преобразовывайте, а не покоряйтесь варварским нравам Ваших подданных, изгоните совершенно ненавистные приношения людей в жертву, — вы уже и то уменьшили их число, — и вы не только сделаетесь благодетелем вашего народа, который будет обязан вам своим будущим благосостоянием, но память ваша будет чтима даже всеми образованными нациями.

Правитель. Англичане первые стали торговать неграми в Видахе. Впрочем, англичане занимают, как говорил мне отец — с чем я сам согласен — первое место между белыми, и я сердечно желаю жить с ними в мире. Дагоманы с тех пор, как англичане научили их торговать людьми, не переставали пользоваться их уроками. Подданные мои все солдаты, и единственный доход мой состоит в продаже военнопленных. Вы, вероятно, заметили, как ничтожно земледелие в моем государстве. Другие народы торгуют еще неграми, но не так, как я; у них нет народных празднеств, они не раззоряются каждый год на общественные издержки. Прежде чем я заключу трактат с Англией, я хочу, чтобы был запрещен им торг.

Форбес. Для такого незначительного довода вы лишаете себя главного источника всех богатств — труда; если бы, вместо того, чтобы продавать ваших пленников, вы заставляли их обрабатывать землю, то Дагомея скоро сделалась бы богатейшею страною во всей Африке, а вы — великим правителем.

После этого разговора правитель принялся диктовать письмо к королеве Виктории, в котором говорил о желании быть в мире с Великобританиею, видеть в своих владениях английского консула и миссионеров, которые поселилась бы в Видахе; упомянув потом о своей готовности прекратить торг невольниками, если от него откажутся соседние племена, он выразил сожаление, что управляет народом слишком воинственным для того, чтобы можно было, в настоящее время по крайней мере, обратить его к земледельческим занятиям. Не слишком довольный этим письмом, которое не содержало в себе формального обещания, Форбес грозил Дагомеи местью Англии, если Жезо, уступив настоятельным требованиям амазонок, объявит войну Сагбне, начальнику Абсакентаха, просившему покровительства Британии, и настоял, чтобы возвращена была свобода одному вольноотпущенному негру из Сьерра-Леоне, — английскому подданному, задержанному в доме Камбуди. [240]

6 июля Форбес отправился в Абомею, 9 он прибыл в Видах, где Бонетта уже ожидала его; 12 он оставил Дагомею, а 24 уже ехал в Англию. С острова Принца он послал в Фернандо-По, с своим спутником, М. Бекрофтом, двоих несчастных, которых он выкупил у Жезо. Расставаясь с ними, он дал им имена Джона и Джоржа Форбес и свидетельство, на котором было написано: «Освобожденные от скотобоен Дагомеи, 31 мая». В числе подарков, присланных ему правителем, в день его отъезда, находилась молодая невольница; он увез ее с собою в Англию, где королева Виктория приняла на себя воспитание и будущую судьбу несчастной сироты, с родителей которой сняты были головы и которая сама непременно была бы умерщвлена, еслиб Форбес не согласился принять ее, как подарок. Ее окрестили под именем Сары Форбес Бонетты; полагают, что ей лет восемь; она прекрасно говорит по английски, и кажется, имеет большое расположение к музыке. Своею миловидностию она сумела приобрести всеобщую любовь.

Таковы были результаты поручений, исполненных Форбесом — книга без системы, из которой география извлечет достаточную пользу; кроме того, условное, неверное обещание правителя Дагомеи отказаться от торга невольниками. Впрочем, надо отдать справедливость, Форбес ненавидит этот род торговли, употребляет самые благородные усилия, чтобы изгнать его отовсюду, и постоянно приискивает новые средства, чтобы осуществить свои филантропические идеи.

Текст воспроизведен по изданию: Дагомея и ее жители // Современник, № 2. 1852