ГОРЕЯ, ФРАНЦУЗСКАЯ КОЛОНИЯ В СЕНЕГАЛЕ. ЖИЗНЬ И БЕЛЫХ И ЧЕРНЫХ ПОД ЭКВАТОРОМ. После Сен-Луи, Горея (Goree) — самое важное место французских поселений на западном берегу Африки и читателям, вероятно, будет любопытно познакомиться с тем, что нынче французские журналы так напыщенно называют — nos possessions d’Afrique occidentales! Вот извлечение из письма одного французского майора.

«Среднее продолжение проезду на пароходе от [26] Сен-Луи до Гореи — двенадцать часов. Горея стоит на песчаном островке, посереди большого залива, одного из лучших якорных мест африканского прибрежья. Море здесь так глубоко, что корабли могут подходить к земле на ружейный выстрел и стоять под покровительством очень хорошей недавно построенной крепости, которая господствует над городом. В Горее нет того полицейского порядку, которым отличается Сен-Луи. Улицы — без надписей, обрывисты, неровны и не прямо выведены; дома без крыш, с повалившимися стенами, на каждом шагу оскорбляют взор, и посереди этих развалян негры устроивают лачужки для своих кур и своих семейств. В Горее нет ни одного дерева и ни одного клочка земли, который бы мог служить гульбищем. Это вовсе не преувеличение: местом для прогулок служат гражданам досчатый помост на пристани. Другого нет. Чтобы быть справедливым, нужно заметить, что грустный вид Гореи во время моего пребывания происходил частью и оттого что этот город, за месяц до меня, был опустошен ураганом. Море, говорят, бушевало до такой степени, что волны хлестали через крыши домов и что остров дрожал от ударов как корабль.

Белое население Гореи — чахлое и страждущее: всех белых здесь, так же как и в Сен-Луи, губит солнце и скука. Черные, напротив, бодры и веселы: они живут на этой земле как сочные и сильные местные растения, между тем как Европейцы едва-едва прозябают. Это различие тем более чувствительно, что все белые здесь мрачны и печальны, а черные, кажется, только и живут что для песен и пляски. Страсть черных к песням и пляске становится истинным наказанием для Европейца, которого сон часто нарушается прыганьем и неумеренным криком негров во всю ночь на улице. Негр, подобно древнему Афинянину, живет на улице. Лачуга его — более предмет роскоши нежели необходимость. Он ест, пьет, спит, пляшет и, в праздники наряжается на улице. Благодаря этой простоте нравов, вы можете приметить довольно много [27] любопытных подробностей их быту. Так, например, я видел, как один негр другому брил бороду. Для этой операции черный Фигаро употреблял черепок от бутылки, способный привести в трепет самый нечувствительный подбородок. Но дело обделалось так же скоро, как будто исполнялось бритвою первого разбору. Конечно, обритый лишился половины своей кожи, но, зато, взамен, цырюльник оставил ему по крайней мере три четверти волос.

В этом краю первобытных нравов, где бороды бреются на площади и где банею служит взморье, не трудно подсмотреть тоалетные тайны местных дам: стоит только пойти на берег. Там вы можете приметить, что черные дамы носят на пояснице род стеклянного ожерелья чудовищных размеров, весом до пуда. Кроме этого украшения, которое можно видеть только во время купанья, негритянки накладывают на себя пропасть золота, в виде ожерельев, поручьев, запястьев и блях, на голове и на шее, ценою иногда на двенадцать тысяч франков. Словом, украшение черной своей особы составляет единственное помышление негра обоих полов. Оттого нередко видишь в праздничные дни на неграх самые фантастические костюмы. Вот один из довольно обыкновенных: желтые панталоны, подвязанные под коленом черной ноги; белая вышитая рубашка; алый кафтан без рукавов и остроконечная шляпа. К несчастию, парижские моды уже покушаются на изгнание этих оригинальных костюмов, и co временем негры тоже будут щеголять в пошлых, общипанных фраках.

Жизнь в Горее, на голом, однообразном островке, натурально, однообразна. Насупротив лежит Африка с богатою растительностью, с апельсиновыми и лимонными лесами. Она представляет тысячи источников наслаждения, не считая охоты за всею возможною дичью, от льва до бекаса. Но жители Гореи проводят всю жизнь в виду этой земли и не смеют вступить на нее. Во-первых, белому загораживают дорогу солнце и лихорадка. При одном предложении отправиться туда, Гореец бледнеет. Если он принимает в вас какое-нибудь [28] участие, то непременно в таком случае составят вам список несметных жертв, погибших единственно за то, что поставили ногу на твердую землю. Во-вторых, если не лихорадка, то какой-нибудь маленький черненький царик, ради личного своего наслаждения, возьмет и повесит вас как белого черта. Но я и мои товарищи не хотели отказаться от возможности настрелять несколько не совсем обыкновенной дичи, и мы надеялись, что с нами не случится такой беды. Мы отправились.

Деревня Дакар лежит посереди просяного поля. Прогуливаясь в чаще этого хлебного растения, которое достигает здесь осьми футов вышины, невольно вспоминаешь Гулливера во ржи бробдиньякской и поминутно ждешь, что явятся колоссальные птицы и чудовищного росту мыши. Староста деревни Даккар, негр лет тридцати, говорящий на Французском языке своего изобретения, перед белыми титулует себя генералом Гувикен. Этот генерал, которого я знал и прежде, потому что он продавал мне кур, принял меня с большим почетом в своей лачуге и показывал довольно странный амулет, который он возвел в чин домашнего бога и на который очень уповал. Амулет состоит из кожаной коробочки, в которой хранится большая коллекция визитных карточек. Генерал потребовал и моей. По возвращении на корабль я поспешил исполнить его желание, тем более что моя карточка, конечно, нашла уже там полное общество имен французского флота. Предположения наши и друзей наших не сбылись: мы добыли едва несколько птиц, уже знакомых и в пищу негодных; из пяти человек только у одного немножко заболела голова, а повешенных — ни одного.

Я, признаться, на возвратном пути, под раскаленным солнцем, в продолжении одного часу раз шестьдесят проклинал эту глупую охоту, из-за которой мы жарилось на лодке как на сковороде. В этом знойном краю есть вещь, которую мы на севере любим, уважаем и обожаем, и которую здесь научаешься от всего сердца ненавидеть: это — солнце. О, поэты, гремящие полуденному солнцу всякие хвалы всякими стихами! [29] ступайте в Сенегал, и энтузиазм ваш испарится. Там только вы поймете, сколько истинной поэзии заключается в сером небе и в тусклом солнце, под которым растут боровики и пухленькие белые женщины. В Сенегале солнце — враг человека и медицина преследует его как начало всяких болезней и всякого зла. Едва оно появляется, белый человек зарывается куда-нибудь поглубже в свое жилье и выходят не иначе как вечером. Если же необходимо выйти со двора днем, то он надевает зимние зеленые очки, чтобы не видеть ненавистного свету, и закрывает спину широким зонтиком.

Другая не менее жестокая пытка для Европейца — мускиты, самые безжалостные, самые кровожадные создания в мире. Надобно обладать наукою Бюффона, чтобы составить список всем микроскопическим людоедам, пожирающим здесь несчастных Европейцев. Начиная от чистого мускита до сороконожки, тысячи различных пород этих чудовищ подстерегают белого при высадке на берег. Новоприезжий — царское кушанье для этих незримых вампиров: мясо еще свежо, кожа мягка и кровь обильна. Он еще не успел высушиться и пожелтеть на африканском солнце, и оттого вкуснее. Зато первые ночи для новоприбывшего — такая мука, которая могла бы занять почетное место в Дантовом аду. Одного однообразного гуденья, которое свидетельствует о присутствии невидимого врага и о кровавых его замыслах, уже достаточно, чтобы взорвать терпение Сократа. Прибавьте, к довершению удовольствия, что утром, если утомление восторжествует над беспокойным шумом, вы проснетесь с лицом, распухшим как набитая воздухом подушка и с ногами как два мешка с мукою.

Я сделал бы непозволительный пропуск, если бы забыл сказать несколько слов касательно вопросу о невольничестве в Сенегале. Невольничество по имени уже не существует в этом краю, однако ж существует на деле: если не имеются невольники, так зато имеются пленные. Эти пленные разделяются на два класса: на негров находящихся в службе правительства и на [30] негров принадлежащих жителям колонии. Пленники правительства, определенные к казенным местам или в полках или в экипажи пароходов, содержатся очень хорошо. Частные люди также обращаются с ними кротко. В этой колонии, где нет никаких плантаций, труды невольников ограничиваются прислугою в доме, и неволя их сносна. Но всё-таки и черное и белое население Сенегала держится той мысли, что за черным человеком можно охотиться на таком же законном основании как за зайцем или глухарем. Так, во время последних экспедиций, этот образ мыслей высказался очевидно. К отряду экспедиции пристало значительное число волонтеров, вовсе не из преданности к знамени. Они шли на войну с уверенностью, что всякий пленник, какого им удастся захватить, будет их законною собственностью. Они взялись за оружие, за тем чтобы добыть себе, один лакея, другой повара, третий горничную. Но как негритянские племена удалилась вовнутрь Африки, то пленных и не оказалось.

Нельзя также умолчать о третьем роде пленников: это — негры, покупаемые чиновниками правительства и отпускаемые на волю, когда чиновники отправляются в Европу. Род этот получил название хищных (rapace). Хищный обыкновенно бывает парень лет двенадцати или четырнадцати, дерзкий, прожорливый, хитрый, вороватый, — видоизменение человека самое близкое к обезьяне. Он отличается хладнокровием, с которым получает поножные или поручные исправительные возмездия. Одевают его очень мало, зато называют замысловато: одного зовут Гепатитом, другого Грингалетом, третьего Робеспиером, и так далее.

В стране, где так много золота и слоновой кости, негоцианты могли бы обделывать кругло не малые дела. Но, к несчастию, пребывание под этим жгучим поясом до крайности гибельно для Европейца. Хотя и находится несколько офицеров довольно неустрашимых на то чтобы служить здесь, однако ж мало таких купцов, которые бы не ужасались лихорадок и других изнурительных болезней».

Текст воспроизведен по изданию: Горея, французская колония в Сенегале. Жизнь черных и белых под экватором // Библиотека для чтения, Том 71. 1845