ПОХОДЫ ФРАНЦУЗОВ В АФРИКЕ, И НЫНЕШНЕЕ СОСТОЯНИЕ ВАРВАРИЙСКИХ ОБЛАСТЕЙ.

Из записок самовидца.

Статья первая.

Северный берег Африки беспрерывно открыт западным ветрам, и как они дуют весьма жестоко, то во все ненастное время корабли подвержены здесь опасности. Странно, что на пространстве берега на 290 льё, где заняты нами главнейшие точки, от Боны до острова Аргсгуна, находятся только открытые рейды, мало уважаемые моряками; лучшие, без сомнения, суть Арзевский и Бужийский. Мерс-эль-Кебирский, в 2-х льё от Орана довольно закрыта, но флот даже немного значительный не может уже здесь поместиться. Другие, как-то: Аргсгунский, Мостаганемский, Тенезский, Шершельский, Бонский, годятся только летом. Грунт тут песчаный; потому ежегодно разбивается здесь много кораблей берега, и потери весьма значительны.

Алжир мог бы достигнуть гораздо высшей степени богатства, если бы порт его был более обширен и лучше защищен. Правительство производит теперь здесь большие работы, которые недорого ему стоят, ибо их исполняют военные каторжники. Занимаясь, раздельными партиями, при солнечном зное, во время ужасных жаров в Августе, переносят они труды невероятные; впрочем кажутся они довольны своих жребием, под [160] отеческим управлением полковника Маренго. Они разбивают утесы, толкут их, ссыпают в огромные ящики; истолченный камень крепнет потом на солнце, и образует глыбы, которые твердеют от морских волн. Плотина идет далеко в море, и выдвигается уже над волнами.

Все означенные нами приморские места сообщаются одно с другим по морю; в Африке нет дорог, и только в Алжирском округе проложили их теперь, весьма удобные, наши инженеры. Другие области едва пересекаются немногими путями, кое-как пробитыми, по коим хотят караваны. Потому сухопутные сообщения здесь весьма затруднительны.

Поколения, живущие между Алжиром и Ораном, ни сколько не походят на обитающих между Алжиром и Боною. Они повинуются разным начальникам, и хотя суть, более или менее хищны и воинственны, но образованы. Потому теперь, когда заключен мир с Абд-эль-Кадером, путешественник может отважиться на путь между Ораном и Мостаганемом, на расстоянии 30-ти льё; но далее ехать, на пример, до самого, Алжира, нельзя без немалой опасности. От Алжира к Боне непременно остановят странника Кабайлы Бужийские, и между тем все орды, кочующие между Ораном и Алжиром, с Горобатов до Гаджутов на пространстве 90 льё признают Абд-эль-Кадера своим султаном Но между сими племенами живет множество бродящих семейств, летучих Дуаров, занятых ремеслом настоящего Араба, у которого нет других средств пропитания, кроме грабежа, другого провидения, кроме случая. Только два наши офицера до ныне осмелились проехать из Орана в Алжир сухим путем. Это были Ламорисьер, подполковник Зуавов, и [161] капитан главного штаба Татар, но пускаясь в свое путешествие, они доверяли более своей счастливой звезде, нежели великодушию Арабского народа.

С 1830 года занимаем мы берега Африки. Семь лет протекло со времени первого нашего завоевания, но что до сих пор сделали мы для новой нашей колонии? Какие перемены учинили мы в нравах Африканских народов? Какими улучшениями одолжена нам эта земля?

Если станем читать Латинских писателей, то убедимся, что народ Арабский с древних времен ничего не изменил, ни в своем характере, ни в своем характере, ни в своих нравах. Он и ныне тот же, каким был во времена Сципионов. Его манер одеваться прежний; его вкус ни чем не разнится от вкуса предков; привычки его не потерпели никакой перемены. Сыновья сражаются, как видели сражавшимися отцов своих. В этом презрении, которое изъявляют они к высшим знаниям Европейцев, правы ли они, или нет? Не смеем решить, но одно достоверно, что теряя от своего невежества, они выигрывают в здравом смысле. Приведем здесь, кстати, два ответа, слышанные нами от Арабских вождей, сделавшихся весьма известными в наши последние кампании; один из них Мустафа-бен-Измаил; другой, племянник его Эль-Мезари.

Мы были заблокированы в Тафне, когда генерал Бюжо дал нам средство превратить нашу блокаду в наступательное движение. В устье реки стояли три корабля линейные. Мустафа был приглашен Адмиралом посетить одну из этих громад. Араб явился на палубе Суффрена, где поздравили его пушечным залпом. Самые трудные маневры были перед ним исполнены; парусами [162] действовали изумительно; зрелище могло повеселить всякого; мы сами им любовались; экипажи кораблей и все было восхищено. Что же? Этот красивый старик Араб до конца соблюл свой холодный, угрюмый вид, не произнес ни одного восклицания, не показал ни какого удивления. Адмирал, немного раздосадованный таким равнодушием, спросил его, как все это ему кажется? — «Очень хорошо!» отвечал, улыбнувшись, начальник Дуаров. — Тебе хотелось бы, чтобы и Арабы твои могли строить такие же корабли? — «Нет!» отвечал он. — «Для того, чтобы научиться делать такие хорошие вещи, сколько научишься от вас дурных!» Этому, так умно отвечавшему Арабу, грозному сопернику Абд-эль-Кадерову, великому вождю Дуаров и Смелов, упорному защитнику Тремесена, теперь 72 года от роду, и он не знает грамоте.

Эль-Мезари достойный племянник Мустафы. Когда предложили ему отправить во Францию 15-ти-летнего сына его, для лучшего воспитания, он важно посмотрел на предложившего такой совет, и отвечала, потом: «Если сын мой будет уметь ездить на лошади, сражаться в горах, и сделаться страшным для других, он будет знать столько, сколько знает отец его, а такого знания с него довольно».

Мы пришли в Африку, с намерением изменить или укротить нравы Африканцев, но, надобно признаться, в продолжение семи лет, как мы здесь, ни сколько не изменили мы их, и очень мало укротили. Может быть, в последствии будем мы счастливее, и, кажется, мы в этом и не отчаяваемся. Теперь, пока, мы пролагаем большие улицы, и строим в Алжире прекрасные домы. Но [163] эти домы оказываются весьма неудобными; в них задыхаетесь. Мы уничтожили Мавританские жилища, столь некрасивые снаружи, столь богатые и удобные внутри; расширили маленькие, живописные улицы старого Алжира, дававшие тень, столь прохладную и приятную. Странно — лучше хотят умереть от жара в Европейском доме, и ездить в кабриолете по широкой улице, нежели оставить старые домы, и пробираться по старым проулкам около высоких стен, защищаясь ими от солнца. Теперь устроены уже в Алжире крестообразно, три улицы: Баб-а-Зун, Баб-Алуед, и Морская; их вымостили и украсили аркадами и лавками, как Ривольскую и Кастилионскую в Париже, и вы видите, будто в Париже, множество разъезжающих по ним экипажей.

Есть однако ж кое-что, чему уже выучились от нас Арабы. Так например, бильярду. Я сам видал даже знаменитых Арабов, превосходно играющих на бильярде. Что касается до нашей военной тактики, Арабы столь благоразумны, что не станут употреблять ее против нас; они опытом узнали действие нашей артиллерии, и потому боятся сдвинуться в колонны, или ходить массами под наши пушки. Они сражаются с нами, как Парфяне сражались с Римлянами — разрезывают, утомляют нас, заменяя силу масс силою каждого воина отдельно, а познанию нашему в тактике противятся своею храбростью, упорством, и привычкою к такого рода битвам.

Вожди пользуются у них безграничною нравственною властью; владычество их наследственное, и сохраняется в одном семействе. Иногда брат наследует брату, а не дети умершего, если его почитают способным более племянников для [164] управления народом. Вождь Арабский есть верховный судия всех, кто ему повинуется, полновластный повелитель, никому не дающий отчета в своих действиях. Пред ним преклоняются все головы; каждый, при встрече с ним молит, как милости, позволения поцеловать конец его пальца, или край его бурны. Каждое утро, с восходом солнца шатер начальника открыт для его подчиненных. Младшие вожди, все, кто жалуется, все на кого жалуются, приходят сюда. Два шиаусса, с палками в руках, стоят, один против другого, по сторонам кебира (великого господина). Начальники оставляют свои пантуфли входа, входить в шатер и благоговейно молятся. Нелепая гармония сопровождает стихи корана; потом подносят кофе, а за тем начинается общенародное правосудие. Только начальник решает дела, но он спрашивает совета у окружающих его. Исполнение следует немедленно после приговора.

При такой системе правоведения, часто случается, что суд решает несправедливо. Тогда подсудимый принимает неправедное наказание, как определение судеб, и утешается мыслью: «Так Богу было угодно». В 1835 году, зарезали человека. Араб, подозреваемый в убийстве, был представлен перед бея Ибрагима, и как он не мог дать отчета о том, где провел день, то был осужден на отсечение правой руки и головы. Уже руку у этого несчастного отрубили, когда настоящий виновник явился и был казнен. Ибрагим определил невинно наказанному 50 франков ежегодной пенсии, и оказал такое человеколюбие, что призвал для помощи ему Французского врача. На другой день, об этом деле все позабыла.

Суд всегда кончится пенею, палками, смертью. [165] В этом трояком наказании все уголовные законы Аравитян. Но самое тяжелое наказание для них пеня. Начальники от этого обогащаются, и потому любят налагать ее. Палочные удары не ведут за собою ни какого бесчестья. Араб, получивший по утру пятдесят палочных ударов, к полдню об этом забывает. Кожа, кости, фибры его могут страдать, пока наказание продолжается, но сердце остается нетронутым, и потому Араб не чувствует негодования. Напрасно Французы старались передавать битым свои понятия о палочных побоях; Арабы смеются над ними, и говорят, что у души нет ничего общего с телом, и что ей не больно, когда страдает тело. Между тем удары палочные часто достаются им нелегко. Виноватого ставят между двумя шиаусси, и они поочередно бьют по спине его, во весь размах руки, как будто два кузнеца по наковальне. Те, кого бьют, вообще оказывают терпение и бодрость удивительные, сами считают удары, и идут потом в шатры свои очень спокойно, если только силы им позволяют. Но когда наказание было уже очень жестоко, и бедняк не в состоянии итти, то он ползет куда нибудь к стороне, завертывается в свою бурну, и лежит, пока укрепится в силах, окруженный между тем своими родными и друзьями, с которыми, от нечего делать, разговаривает о всякой всячине. Если потом вечером встретите вы битого, он уже смотрит на вас гордо, как будто ни в чем не бывал.

Религиозные обряды наблюдаются строго. Утром и вечером, при восхождении и захождении солнца, вы увидите Араба, распростертого ниц лицом на земле, бормочущего стихи корана, и перебирающего пальцами четки. Ловкие начальники, каков Абд-эль-Кадер, употребляют фанатисм средством [166] действовать на нравственную сторону толпы. Во имя Мугаммеда Абд-эль-Кадер умел внушить к себе беспредельную преданность, которую все ему оказывают, готовые итти с ним всюду, хотя бы повел он подчиненных на самые опасные предприятия.

Если подумать о том, чего стоила нам до ныне, людьми и деньгами, война в Африке, то нельзя не удивляться. Но если попытаться счесть все потери Арабов, и сравнить их с нашими, то, без сомнения, надобно отдать этому народу заслуженную похвалу. Мы обессмертили Испанцев, умиравших в Сагунте, и находивших могилы в развалинах Сарагоссы; мы удивлялись Русским, жертвовавшим столицею и древними дворцами своих Царей национальной славе, но даже и малого удивления не уделяем мы Африканскому народу, который уже семь лет борется против превосходного, могучего неприятеля, бросает свои города и свои долины, и удаляется в горы, которые оставляет только от времени до времени, чтобы являться на прежних пепелищах столь же свободным, столь же бодрым, как и во дни своего могущества. Вот уже несколько лет постоянно жгут их жатвы, уничтожают их стада, иссушают их источники, искореняют их деревья, опустошают их хлебные ямы, захватывают и режут у них людей, и ничто не может уронить духа, укротить Аравитян; гордость их противится всем нашим усилиям, и ненависть их только, что усиливается.

Арабы не могут держаться в поле, или, лучше сказать, не умеют держаться. Когда Абд-эль-Кадер хочет напасть на какой нибудь отряд, или действовать на какой нибудь пункт неприятельский, он уведомляет Аравийские племена письменным повелением, назначая место сходки. В [167] известный день, все Арабы собираются, спеша повиноваться одному направлению по грозному повелению вождя. Каждый всадник везет с собою свои запасы и свой шатер. Они весьма умеренны в походе, а между тем дома, если и неразборчивы на количество кушанья, то весьма требовательны, по крайней мере, на количество его. Они довольствуются весьма нередко ячменем, перетертым между двумя камнями, и обращенным в тесто, немного подпеченное, из чего делают прегадкие клецки, но такие хлецки объядение для Араба, и кажутся ему тем лучше, чем они огромнее.

С отъездом мужчин на войну, женщины, дети, старики удаляются в горы, и как всякой Араб воин, то поля остаются тогда совсем без делателей. От того происходит, что Арабские войска, внезапно собираемые, быстро готовые на битву, не могут оставаться надолго под знаменами, и, следственно, не могут предпринимать продолжительных походов, или противиться упорному нападению. Через неделю, и этого уже много, каждый думает о возвращении в свою семью. Вот причина, по которой в наших продолжительных экспедициях не встречали мы иногда ни одной живой души. Нам случалось даже итти по 15-ти дней сряду, не замечая и следов неприятеля, а потом вдруг, как будто волшебством, все горы покрывались перед нами полками всадников. Но мгновенно собранные, они так же скоро рассыпаются и исчезают, если необходимость того потребует. В Сиккакском деле, 6-го Июля 1836 года, генерала Бюжо встретило все войско эмира; битва завязалась горячо; неприятель был смят на всех точках, и Французы были уверены, что уничтожат его, как вдруг, менее нежели в час, все Арабы рассеялись. Войско, состоявшее почти из [168] 12-ти тысяч, совершенно изгладилось из вида; каждый отряд отдельно направился к своему племени, не заботясь о соседнем кочевье.

Арабы мало берут в плен. Только желание умножить число рабов, или надежда большого выкупа, могут их заставить пощадить побежденного. Описание, изданное г-м Франсом, который несколько времени был пленником Абд-эль-Кадера, показывает довольно верные подробности жестоких страдании, какие ожидают наших соотечественников, если они попадутся в руки Арабов. Но, хотя крепко и тщательно оберегаемые, некоторые пленники находят однакожь возможность убежать. Вот довольно любопытный случай, бывший в Оране, в Сентябре 1835 года.

Первый договор, заключенный между Абд-эль-Кадором и генералом Демишелем, был разрушен несчастною битвою под Мактагом, одною из самых кровопролитных, какие видела Африка со времени занятия нами Алжира. Арабы отмстили за все предшествовавшие поражения, и жадно насытили свою ненависть Французскою кровью. С горестью вспоминали мы потом о земляках, товарищах, оставшихся растерзанными на поле битвы; все отсутствующие были почитаемы мертвыми.

В Сентябре, через три месяца после этого несчастного сражения, многие из офицеров сошлись в Оранской большой кофейне. Шла жаркая игра в бильярд, когда отворились двери, и мы увидели вошедшего Араба, довольно плохо одетого. На голове у него была повязка из верблюжьей плетушки; ноги голые; остаток тела прикрыт каиком и бурну. В то время, Арабы никогда не являлись в тех местах, где собирались Французы. С удивлением оглянулись все на [169] пришедшего. «Не здесь ли, ММ. ГГ., полковник Б. скажите?» заговорил наш мнимый Бедуин чистым Французским языком. Полковник явился. «Вы не узнаете меня, командир?» — Нет! не узнаю. — «Я капрал Т.». — Да, его убили под Мактагом! — «Он перед вами». — Офицеры узнали бедного капрала, и начали обнимать его. — «Черт побери!» вскричал полковник — «ты явился, а я только что сегодня послал рапорт о том, что ты убит! хочешь кофе?» — Прежде кофе, дайте мне хлеба, полковник. Я едва жив от голоду. Вот уж два дня, я ел только землю и коренья. — Тотчас принесли кушанья, окружили бедняка бутылками и холодною дичиною, так, что он наелся на два дня вперед.

Когда он отдохнула, и собрался с силами, воспоминание о прошедших бедствиях пришло ему на память, и он мог рассказать следующее:

«Я был тяжело ранен, и лежал на одной из четырнадцати фур, которые все были завалены ранеными, и все, кроме одной, достались неприятелю. Наша фура завязла дальше всех в болоте. Грязь была по брюхо лошадям. Мы тут и засели. Двести всадников налетели на нас, как вороны. В них грянули вы картечью, которая и в нас попадала, да все уж лучше было умереть от своей родной картечи, нежели попасть в руки Арабов. Они валились кругом, и мы почитали себя отмщенными. Я лежал между двумя Офицерами Поляком и конным егерем. Обоих растерзали в моих глазах. Меня почли мертвым. Я потерял память и был без чувств, но когда опомнился, то вижу, что все еще лежу на телеге, окруженный голыми, и большею частью безголовыми, трупами. Арабы все с меня содрали. Я был совсем нагой. Им показалось долго расстегивать [170] мой мундир — они просто разрезали его по спине. Тут хотел я проползти в кустарник, но меня заметили два Бедуина, и прибежали ко мне. Я ждал смерти, но мне связали руки и потащили меня. Сражение кончилось. Арабы торжествовали победу песнями, криком, скачками на лошадях и выстрелами. Меня привели к Сиди-Болену, одному из начальников. Из левой руки моей текла у меня кровь, и я страдал жестоко. Сиди-Болен захохотал. Нас пленных всего было с полдюжины, но за то на каждом шагу валялись окровавленые головы наших камрадов. Табор поднялся; надлежало итти. Меня привязали веревкою к лошадиному хвосту, и заставили еще нести голову. Труден был мой поход. Лошадь, к которой привязали меня, была отличная, и всадник ее галопировал во все стороны, не думая о том, каково от этого мне. Так прибыли мы в Маскару, где заперли нас в тюрьму, и всякий день выводили потом на площадь, где каждому позволялось ругаться над нами. Один Араб, которого хорошо поколотили палками, обещал спасти меня, если я заплачу ему. Мы уговорились за 500 буджу. Он достал мне одежду, и ночью освободил меня; мы убежали, и шли только по ночам, а днем прятались в кустарники; ели мы только пальмовые коренья и землю. Имени моего спасителя сказать вам не могу. Это моя тайна. Он поступил честно, и прямо провела меня через знакомые ему места. Смерть его неминуема, если узнают, что он сделал. Неужели вы откажетесь заплатить за меня выкуп?»

Деньги были заплачены. Но имя несчастного Араба-избавителя узнали его земляки. Он был сожжен живой...

Текст воспроизведен по изданию: Походы французов в Африке, и нынешнее состояние варварийских областей // Сын отечества, Том 2. 1838