МАК-ГРЕГОР ЛЭЙРД, ОЛДФИЛД Р. А. К.

ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ

ВО ВНУТРЕННОСТЬ АФРИКИ ПО РЕКЕ НИГЕР

NARRATIVE OF AN EXPEDITION INTO THE INFERIOR OF AFRICA, BY THE RIVER NIGER, IN TIRE STREAM-VESSELS QUORRA AND ALBURKAH, IN 1832, 1833 AND 1834

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИГЕРУ, НА ПАРОХОДАХ КУОРРА И АЛБУРКА, С 1832-ГО ПО 1835 ГОД.

(Статья из Edinburgh Review (.Январь, 4858 г.). Здесь увидят читатели подробный отчет о последнем путешествии в западную Африку, описание которого издано в конце прошлого года Мак-Грегором Лердом и Р. А. К. Ольдфильдом, уцелевшими из всех начальников сей экспедиции (Narrative of an Expedition into the inferior of Africa, by the river Niger, in tire Steam-Vessels Quorra and Alburkah, in 1832, 1833, and 1834, by Mac-Gregor Laird R. A. K. Oldfield, surviving Officers of the Expedition, Лондон, 1837 г. 2 т. in 8). Ред. С. О. и С. А.)

Достойно замечания, что часть света, заключающая в себе наибольшее количество памятников образованности человеческих обществ самой отдаленной древности, продолжает и теперь вызывать любопытство человека, почти удовлетворенное изысканиями в остальных частях Земного Шара. В Африке есть надписи, свидетельствующие торжество Египетских Фараонов за четыре тысячи лет, над Эфиопскими племенами, обитавшими далеко на юге от них, при соединении Белой и Синей рек. В нынешнее время, может быть, мы имеем об Эфиопских племенах более сведений, нежели Фараоны Египетские, но все еще как темны, неопределенны, неподвижны и загадочны [40] познании наши об Африке, если сравнить их с теми, до которых ум человеческий добрался в остальных частях Земного Шара. Не более трех с половиною столетий прошло со времени открытия Нового Света. Спустя пятьдесят лет после этой великой в истории человечества эпохи, неизмеримый материк Америки был уже обойден мореплавателями со всех сторон; берега его были описаны с такою точностью, до какой только возможно было достигнуть, при тогдашнем несовершенстве геодезических средств и необработанности наук. Везде завелись Европейские колонии, засевая семена просвещения, так, что действительно Новый Свет восстал из хаоса, в который было погружено все это пространство. Как различна от этого участь Африки! Страна света, бывшая просвещенною за пять тысяч лет, забыта остальным миром, и даже теперь сведения об ней весьма ограничены.

Очевидная причина незнания Африканского материка есть самая природа страны, представляющая, в местах, наиболее возбуждающих любознательность Европейцев, препятствия, хотя не непреодолимые, но все таки достаточные для того, чтобы истощить обыкновенные средства путешественников, и отвратить от трудов, на которые решается человеческое любопытство. — Неизмеримая песчаная пустыня, расширяющаяся на расстояние от шести сот до тысячи географических миль, лежит от Атлантического Океана до Чермного Моря; горючие пески перерезывает здесь только узкая Нильская долина. Переход такого огромного пространства, покрытого гибельными песками, не представляющими ни убежища, ни пищи, ни воды, чрезвычайно затруднителен, даже в нынешнее [41] время; но в старину, прежде нежели порода верблюдов расплодилась на запад так далеко, как ныне, эти ужасные степи были почти непроходимы. Нынешние географы, в оправдание своих недостаточных сведений об Африке, приводят, между других причин, и самое варварство жителей; но такое оправдание не заслуживает быть уваженным. Дело в том, что туземцы, которых выставляют столь опасными при географических исследованиях, с давних времен были главным товаром просвещенных наций, имевших случай с ними сближаться. Те же физические преграды, которые останавливали чужестранцев, пытавшихся проникнуть во внутренность Африканского материка, осудили на варварство и природных жителей, лишив их возможности иметь сношение с подобными себе существами. От того общественность черных жителей Африки оставалась в закоснении; местность их ограничивалась только жарким поясом, где могущественное влияние природы не могло быть останавливаемо слабыми трудами бессильного искуства.

Не должно думать, чтобы Древние имели какое нибудь понятие о стране, находящейся к югу от Сагары, или Великой Степи. Геродот ясно говорит, что Либия простирается на юг неизмеримыми степями. Назамоны, кочуя на запад, прошли через эту пустыню и добрались до реки, очевидно Нигера, или Нигира, последующих писателей. Страбон, Плиний, и их последователи, сказывают, что Нигритяне, получившие свое название от этой реки, были расположены между Гарамантом и Гетулиею, т. е. между Феццаном и Марокко. Наконец, Птолемей весьма ясно относит исток Нигера к Атласовому хребту, соединяя, по соображениям, [42] свойственным первобытной систематической географии, все реки вытекающие из южной стороны этого хребта, в один большой поток. На берегах этой-то реки, полагает он Nigira Metropolis, которым новейшие географы согласились почитать Тимбукту. Они, между прочим, допускают, что Птоломей может быть и забыл о Великой Степи: странно видеть подобную критику от людей, которые слепо верят между тем точности определенных Птолемеем широт и долгот, в тех случаях, когда посредством их можно доказать свои собственные предположения и догадки!

Сочинения Греческих и Римских географов были странно перетолковываемы, когда более новейшие писатели приводили их в доказательство своих мнений на счет Африки и Нигера. Если бы место и план пашей статьи дозволяли подобное отступление, мы представили бы читателю собственные слова древних писателей, доказывающие, что они полагали Нигер на северной стороне Великой Степи. Мы удовольствуемся приведением только двух мест. Плиний, в которого глубоко веруют все, полагающие Нигир Древних на южной стороне Сагары, или Великой Степи, рассказывает (полагаясь на авторитет короля Юбы), что Нигир уходит в пески, и потом выходить из них опять рекою, называемою Нилом. Вот в каких выражениях начинается э го известие: «Нил», говорит Плиний, «вытекает из Нижней Мавритании, недалеко от моря». Этот же писатель довольствуется тем, что приводит Гомера, в доказательство, что за Великою Степью обитали Эфиопы, или Черные. Страбон выражается так: «Племена, обитающие в Либии (т. е. в степи), весьма мало известны; они редко посещаются иностранцами, а [43] малое число приходящих к нам тамошних туземцев доставляют весьма недостаточные и часто неверные сведения. Вот вся сумма собранных от них известий: самый отдаленный к югу

народ называют они Эфиопами (или Черными); ниже этих, т. е. ближе к северу, самые замечательные племена суть Гараманты, Фарузи и Нигритяне, а еще ближе к северу обитает племя Гетули». Наша выписка очевидно показывает различие между Нигрицией, или страною Нигера, и между землями Эфиопов, или Черных, расположенных далее на юг.

В седьмом веке, Арабы являются первыми действующими лицами на сцене Африканской географии. Одушевленные религиозным Фанатисмом, они завоевали Египет, и оттуда победы их быстро распространились на юг и запад. Рожденные и вскормленные в степи, привыкшие с малолетства к лишениям, и знакомые по опыту с потребностями кочевой жизни, они легко направились по бесследным песчаным пустыням, столь страшным для жителей Греции и Италии. Арабы в краткое время проникли до Бер-эс-Судана, т. е. до страны Негров, или Черных; мы и теперь считаем, что открытием сих стран наука обязана собственно им. Даже в нынешнее время, после необычайных усилий рассеять мрак, покрывающий центральную Африку, после потери нескольких людей, погибших для распространения там сведении даже ныне, многие темные места наполняются единственно из того, что нам передали Арабские писатели.

Имея верблюдов, и привыкши с самого рождения к кочевой жизни, Арабы могли бы лучше всех пройти и описать все сии, почти [44] непроходимые для Европейца степи, но, к сожалению, писатели Аравийские имеют мало достоинств. Часто они сухи и темны, и проходят в нескольких словах предметы величайшей занимательности. Между прочими их недостатками, мы остановимся только на одном: они рабски следовали Птоломею, и подражали ему, тогда, как сами они имели случай и возможность исправить его погрешности. Кроме того, они часто приводили его мнения, не показывая между тем источника, из которого их почерпнули. Таким образом, полагавшиеся на них, как на очевидцев, оставались в заблуждении, ибо не редко Арабские писатели были только повторителями сказанного прежде них. В числе названий, заимствованных от Птоломея, видим мы у Арабов, между прочим, и Нигир. Так называли они все большие реки, попадавшиеся им в Нигриции. В сем случае, по своему невежеству, они предполагали, что все большие реки центральной Африки, о которых они получили понятие, но устья и истоки которых были им неизвестны, что все эти реки соединялись в один обширный поток, протекавший от Сенегала до Египетского Нила, и называвшийся Нигером.

Пока география центральной Африки была покрыта неизвестностью, заблуждения слишком ревностного любопытства людей, отыскивавших Нигер, и не находивших его, были еще извинительны. Дурно понятые авторитеты древних писателей, и чудесность самой реки, соединявшей, как полагали, воды западной Африки с Нилом, одного этого было достаточно, чтобы располагать к легковерию. Но теперь мрак рассеян. Мы знаем, что большая река Нигриции, Куорра (Quorra), не уходит в пески, не соединяется с Египетским Нилом, и не [45] имеет ни малейшего сходства с Мавританскою рекою, о которой упоминают древние писатели. Теперь мы не можем удержаться от улыбки, когда видим на первом листе описания последнего и новейшего путешествия по реке, впадающей в Бенинский залив, следующее заглавие: — «Экспедиция во внутрь Африки по реке Нигеру» (an expedition into the interior of Africa by the river Niger).

Сомнение на счет точности сведений Древних о центральной Африке, было также в числе причин, побудивших новейших географов пускаться на открытия в сию часть света. По тому то, равно как и для предупреждения читателя от превратного принятия названия реки Нигера, изложили мы предыдущие замечания. Теперь сделаем краткий обзор главных новейших открытий в Африке, и ими перейдем к экспедиции г. Лерда.

Открытия Португальцев вдоль Гвинейского берега, в пятнадцатом столетии, естественно направляли внимание географов на внутренность неизвестного материка, и потому они ревностно старались собирать возможные об нем сведения. Некоторые искатели приключений проникли на значительное расстояние вверх, и один Португалец, по имени Фернандес, шел почти тем же путем, по которому в последствии направил свои изыскания Мунго Парк. При обыкновенных обстоятельствах, открытия, сделанные на берегах, омываемых океаном, повели бы исследователей и во внутрь Африки, так, что в непродолжительном времени материк был бы весь описан. Но ход происшествий внезапно увлек любопытство Европейского мира совершенно в другую сторону. Открытие пути в Индию мимо Мыса Доброй Надежды, и вскоре потом открытие Америки, совершенно овладели [46] умами Европейцев, до такой степени, что все открытия меньшей важности, или даже меньшей занимательности, были упущены из виду, и совершенно помрачены великостью и блистательностью новых открытий в других местах. Все взоры, страсти и ожидания устремились на Индию — сперва Восточную, потом на Западную, и любопытство длилось с неохлаждавшимся энтузиасмом. Всеобщая горячка, которой нет другого примера в истории, быстро распространила добровольную колонизацию по всему пространству новооткрытых земель, тогда, как небольшие только гарнизоны, необходимые для удержания Португальских владений по берегам Африки, набирались с большими издержками. Но второстепенный характер Африканских колоний был совершенно утвержден, когда важность их начала заключаться только в невольниках, поставляемых оттуда в плантации новоустроенных колоний запада. По мере распространения бесчеловечной торговли Неграми, Африканские колонии Португальцев совершенно теряли уважение и привязанность туземцев. Тщательно посевая раздор, и ослабляя, и без того уже слабые узы Африканской общественности, Португальцы возвратили их сами в состояние совершенного варварства, из которого они только что начинали выходить. Таким образом, белые, разливая вокруг себя нравственный яд, иссушили источники своих собственных богатств.

Не будем долго останавливаться на сравнении Португальских колоний в Африке и в Новом Свете, куда бросились всего больше искатели приключений. Роскошь даров природы на Африканском берегу, под экватором, едва ли уступает Америке. 13 Софале (Sofala), на берегах [47] Замбези (Zambesi), и в некоторых частях Анголы (Angola), почва земли неистощимо плодородна. Страна за Софалой всегда славилась своим золотом, этим великим двигателем человеческих страстей; одном словом, из описаний первых путешественников, посещавших все сии страны, мы видим, что восторг их при виде роскоши природы в странах Африки, между тропиками заключающихся, был ни сколько не менее того, которым дышат первые описания Южной Америки. Почему же столько тысяч людей кинулись на берега Нового Света, забыв совершенно об Африке? Главною причиной, без сомнения, было то, что всеобщий энтузиасм, направляясь из одного отдаленнейшего конца Земного Шара в другой, не хотел останавливаться на предметах, бывших более под рукою. В то время, когда каждый искатель приключений думал только о завоевании целых царств, не помышляя нисколько о требующих труда и занятия плантациях, в то время, частные усилия не могли ничего сделать; всякое движение следовало по направлению, взятому народною предприимчивостью. Если бы берега Африки остановили на себе пылкое внимание, и привлекали к себе ежегодно шайки горячих голов, предводительствуемых выкидышами угасающего рыцарства, без сомнения, не нашлось бы ни физических, ни моральных преград, достаточно сильных остановить такой бурный поток. Тогда, в продолжение тридцати, или сорока лет, дух предприимчивости, направивший Испанцев через Анды, и одушевлявший Франциска Ореллана в путешествии по Амазонской реке, тот же дух направил бы открывателей и вовнутрь Африки, и все [48] огромное, неизвестное нам пространство внутренности Африканского материка, было бы давно уже описано.

Но время энтузиасма прошло, и нам теперь кажется даже непонятным это упорство, с каким люди решались переносить ядовитый воздух равнин Вера-Круса, или жить в бесконечных Парагвайских лесах. Между тем, центральная Африка все еще остается неизвестною, а мы, забывая на что человек прежде решался, что он был в состоянии прежде сделать, и что сделал, мы, недвижимые ни какою особенною страстью, заключаем, что дальнейшие открытия в этой части света невозможны и бесполезны.

Случай, внешние обстоятельства и особенности Африканской природы, отвратили от этого материка дух Европейской предприимчивости шестнадцатого века. Некоторые причины особенно уменьшили общее любопытство. Между ими нельзя пропустить без внимания слепого верования в авторитет древних. Когда Португальцы проникли в самую отдаленную часть Абиссинии, они не могли не заметить, что еще далеко не добрались до описанных Птолемеем источников Нила. На восточном берегу Африки рассказывали им об огромном, находящемся во внутренности материка озере, из которого вытекает множество рек; на западном берегу слышали они подтверждение этого же показания. Немудрено, если они должны были заключить, что озеро, о котором говорили им с такою уверенностью на обеих оконечностях материка, было восточным источником Нила, упоминаемым у Птоломея. В следствие сего, они [49] ни сколько не задумались соединить свои открытия по берегам с географическими определениями Птоломея о центральной Африке. Таким образом составилась в шестнадцатом столетии первая географическая карта Африки, совершенно полная, где главные ее неверности считались неопровержимыми истинами. Все реки, протекающие по материку, выходят из одного общего источника, озера Замбре (так назвали внутреннее море). Абиссиния, Мономотапа и Конго составили одно большое царство, и ни один пробел, который мог бы остановить на себе любопытство, не оставался на карте незанятым.

Иезуитские миссионеры в Абиссинии, из которых многие были люди с сведениями, имели также мало понятия об огромном пространстве неизвестных Африканских земель. Со всевозможною важностью, они утверждали, что соль, вывозимая от западной границы Абиссинии, доставляется в Тимбукту и страну Ялоффов.

В средине семнадцатого столетия, один из миссионеров в Конго (патер Бонавентура Алессано), решился путешествовать из Конго в Абиссинию, через внутренность Африки; он умер от лихорадки, только что получив позволение из Рима. Вот еще резкий пример ложных понятий того века на счет центральной Африки — это отрывок из письма Английского Короля Иакова I к Абиссинскому царю. Манускрипт этот находится в Британском Музеуме, между собранными Сир Робертом Коттоном рукописями; по слогу и духу письма можно, кажется безошибочно, сказать, что оно было диктовано самим ученым монархом. Главное желание Английского Короля [50] состояло, кажется, в том, чтобы рекомендовать царю какого-то Роберта Джуниуса (Robert Junius), вероятно, того самого, который, в начале семнадцатого столетия, жил на острове Формозе, и старался, как говорили Иезуиты, передать свою ересь туземцам. Он был один из первых и самых счастливых протестантских миссионеров на Востоке — обстоятельство, достаточное для приобретения благосклонности Иакова I-го. Вероятно, что после возвращения Джуниуса с Формозы, набожный Король вздумал отправить его для богоугодной цели в Абиссинию. Письмо начинается напыщенным объявлением, что какое-то тайное побуждение заставляет короля отправить посла к его Абиссинскому величеству, от границ Океана к истокам Нила, из хладного Севера на отдаленный Юга, из Британии в Эфиопию, и проч. и проч. После длинного вступления, наполненного высокопарными приветствиями, Король приступает наконец к настоящей цели, и просить, чтоб его подданным было дозволено посещать все области Абиссинского царства, селиться в них, торговать и заниматься законными промыслами. После путешествий в Турцию, Персию, Китай и обе Индии, установив между Востоком и Западом торговые сообщения, Его Британское Величество желает, чтобы подданные его соединили коммерческими сношениями и Север с Югом. Потом, Король просит Его Абиссинское Величество не оставить уведомлением, какие именно товары нужнее всего подвластным ему народам; он предлагает ему сабли, ружья, пушки, сукна лучшей доброты, и разные тому подобные вещи. Более же всего желает он, чтобы Роберту Джуниусу было дозволено [51] осмотреть знаменитую библиотеку на горе Амгаре, и составить каталог всех находящихся там книг и рукописей, и в особенности творений святых отцов Христианской Церкви (об этой баснословной библиотеке говорили, что она состояла из книг и рукописей, спасенных из Иерусалима, Александрии, Константинополя и Антиохии). Но вот самое характеристическое место из всего письма: «Поелику наши подданные не могут торговать с вашими берегами, по причине трудности пути, большого пространства Великой Степи, расстояний между городами, и проч., то не льзя ли в ответе Вашего Абиссинского Величества объяснить в подробности, каким образом помочь такому неудобству, и каким путем наши корабли могут безопаснее к вам приходить: от запада ли, по реке Заире, в Маниконго, или от востока, по Квилону, в Мозамбик?» — Из этого можем ясно видеть, что в начале семнадцатого столетия Европейцы чувствовали гораздо менее свое невежество на счет внутренности Африканского материка, нежели мы чувствуем его теперь.

Долгое время, всеобщее жадное любопытство обращалось на Тимбукту, прославленный множеством золотого песку. Торговля его упадала, по мере возвышения коммерческой важности Гвинейского берега. В глазах Европейцев, относительная важность Тимбукту склонилась еще скорее, нежели истинная, от быстрого развития торговли с Индиею и Новым Светом. Между тем, по причине переменчивости направления человеческих идей, которая беспрерывно возвращает назад брошенные понятия, Тимбукту сделался в новейшее время опять важным торговым пунктом. После [52] многих лет, протекших с тех пор, как Тимбукту потерял важность в глазах Европейцев, более просвещенные изыскатели, в особенности Англичане, направили все свои усилия на два главных пункта — Тимбукту и Нигер. Разумеется, что попытки решить эти затруднительные географические вопросы, получив свое начало от торговых спекуляций, должны были встретить множество препятствий. Неопытные исследователи увидели множество самых неожиданных преград. Затруднения произвели над географами то же действие, какое производили сыскание квадратуры круга и разделение угла на три равные части на математиков. Но упорство, даже в ложной системе, никогда не бывает совершенно безуспешно. Дентам и Клаппертон, проходя степью от Триполя, достигли Борну (Bornou) в Нигриции. Впрочем, оба сии путешественника были весьма неточны в астрономических обсервациях. Мы имеем причину полагать, что страны, посещенные ими, означены на наших картах, по крайней мере, одним градусом восточнее своего настоящего положения.

Сведения, приобретенные Клаппертоном от Феллатского султана (the Fellattah Sultan), в Соккату, утвердили его в мнении, что Великая Река внутренней Африки, Куорра (Quorra), склоняется к морю и впадает в Бенинский залив. Потому, во второй своей экспедиции, он направился из Бадагри, находящегося на Невольничьем берегу, к северовостоку, перешел Куорру близ Буссы (Boussa), (где погиб Мунго Парк, спустившись вниз по реке от Сего), и прибыл к Соккату (Sockatoo). Там вскоре он умер. Между тем, изыскания [53] его, и служителя его, Ландера, не оставили никакого сомнения на счет течения искомой реки. В следствие сего, Ландер, приобретя о стране достаточные сведения, был послан снова для окончательного опыта. Отправясь водою из Буссы, он спустился благополучно по Куорре, и после множества приключений, достиг наконец до моря, по Нулевому рукаву (the Nun branch).

«Неудивительно покажется», говорит г. Лерд, в описании своей экспедиции, «что блистательное открытие Ландера возбудило более энтузиасма между купцами, нежели между учеными. Долго отыскиваемый, путь в центральную Африку был наконец найден, и сообщение по Нигеру оказалось столь же удобным и легким, как по Рейну, Дунаю, Миссиссиппи и Ореноко. Торговой предприимчивости открылось после того безграничное поприще, фабриканту обширный сбыт его произведений, а пылкости и энергии молодости представилась непреодолимая прелесть новизны, опасностей и приключений». (Ч. I. стр. 2.).

Исчислив человеческие и религиозные побуждения, заставившие его решиться на экспедицию вверх по реке Куорре, г. Лерд продолжает:

«Движимые подобными чувствами и расчетами, я и несколько почтенных Ливерпульских граждан, решились составить компанию, главным предметом которой было открытие прямого сообщения в центральную Африку. Если экспедиция будет удачна, то предположено было, при соединении Тшадды и Нигера, устроить прочное складочное место для товаров и разных продуктов, которые будут привозиться из внутренних стран Африканского материка». (Ч. I. стр. 4.).

Ландер охотно принял предложение отправиться в эту новую экспедицию. Он обнадежил компанию, что действительно слоновая кость, индиго и другие ценные товары, могут быть, с маловажными издержками, добыты в каком угодно [54] количестве. Решились построить и снарядить два речные парохода, чтобы на них подниматься вверх по реке, тогда, как парусное судно будет стоять подле устья, для приема отвозного груза. Пароход большого размера, «Куорра», был длиною в 112 футов, с машиною в сорок лошадиных сил. Меньший пароход «Албурка » (вернее, Албарака, Арабское, а не Гусское слово, как полагает г. Лерд, означающее удачу), имел только 70 футов длины, и шестнадцать сил; пароход этот должен еще был показать собою весьма смелый опыт: за исключением палуб, корпус его был весь составлен из листов кованого железа.

«Мы», продолжает г. Лерд, «были совершенно убеждены в неоцененности сего парохода для речного плавания, и нас приводило в сомнение только одно — выдержит ли он качку перехода в четыре тысячи миль, по открытому морю? Окончание нашего плавания прибавило, к множеству других, еще одно доказательство, что теория, основанная на точных, доказанных правилах науки, может быть смело приложена к практике, даже против советов и мнении тех, которые считаются людьми достаточно опытными. Ни над чем столько не смеялись, как над новосоставившеюся компаниею, когда наш железный пароход снаряжался для путешествия в Африку. Утверждали, с величайшею важностью, что качка, во время перехода по океану, раздергает все скрепления парохода; что жар тропического солнца, должен заживо испечь несчастный экипаж, имевший глупость отправиться в такой железной печке, и что первый ураган (tornado) рассыплется молниями на борты судна, которые должны очевидно привлекать к себе электрическую материю. Что же оказалось на деле? Наперекор всем этим мудрым предположениям, скрепления парохода и теперь на своих местах, и во все время путешествия не было даже дюйма воды в льяле; во вторых, так как пароход был выстроен из железа, хорошего проводника теплоты, то надводная часть его бортов, [55] разогретая жаром тропического солица, должна была охлаждаться температурой поды, в которой находилась подводная часть, и наконец, по тем же причинам, молнии ураганов были над ним бессильны; они только скользили по его бортам». (Ч. I, стр. 6.).

Экспедиция, состоявшая, из двух пароходов, и Колумбины, брига в 200 тонн, вышла из Ливерпуля 19-го Июля 1832 года. На одном из пароходов отправился лейтенант королевского флота Аллен; Адмиралтейство просило компанию принять его для описи реки. Немногие Английские купцы откажутся исполнить такую просьбу, и тем более, что главная цель ее общая польза. Между тем, мы не можем понять, почему г. Лерд вступается за компанию, дозволившую отправление лейтенанта Аллена с тем только условием, чтобы он не объявлял никому результатов путешествия, без особенного дозволения компании. Из слов г. Лерда мы можем видеть, что компания хотела, повидимому, действовать независимо от Адмиралтейства, и одна воспользоваться большими выгодами. Перед снятием с якоря, экипаж парохода Куорры быль вызван наверх; все это были отборные люди. «Можно ли было думать», замечает г. Лерд, «видя атлетические формы и, повидимому, крепкое здоровье этих молодцов, что через несколько месяцев только я и еще трое из всех моих спутников останемся в живых...»

Хотя происшествия, случившиеся во время морского плавания, и не должны входить в состав нашей статьи, мы не можем отказать себе в удовольствии привести некоторые, замечательнейшие, во время пути экспедиции до Бенина.

Плохие мореходные качества Куорры оказались [56] в скором времени; это, и необходимость придерживаться около берега для добывания топлива, беспрестанно задерживали плавание. Но подобные препятствия, вместо того, чтобы подавлять бодрость, напротив еще сильнее возбуждают ее. Несколько лет тому, небольшое судно в двадцать тонн, сделало переход из Лондона к Мысу Доброй Надежды с двумя только матросами и юнгою. В Прае, между Островами Зеленого Мыса, г. Лерд встретился с Американскою шкуною малого размера, и был поражен смелостью этих людей, решившихся итти через Атлантический Океан на судне, управляемом только двумя матросами и двумя юнгами. На Островах Зеленого Мыса свирепствовал тогда голод, и Американский Капитан хотел «лизнуть домой» (to slick home) за грузом Индейского пшена, от которого он рассчитывал («I guess» «я догадываюсь», «I calculate, я рассчитываю» — любимые выражения Северо-Американцев. Прим. Пер.) получить большие выгоды, «если только люди будут продолжать здесь по прежнему умирать с голоду».

Г. Лерд свидетельствует о достоинствах Круменов (the Kroomen), замечательного племени черных прибрежных жителей мыса Пальмас, из которых весьма многие служат на Английских судах, плавающих около берегов Гвинеи. Страна их бедна, и потому они ищут себе работы в Сиерра-Леоне, и служа дровосеками, или матросами, стараются накопить себе по возможности денег, для того, чтобы возвратясь потом на родину, обзавестись женами и жить в праздности.

Американская колония Либерия, близ мыса Мезурадо, основанная собственно для свободных негров, [57] подвергается от г. Лерда, кажется, слишком строгому осуждению. По его мнению, колония эта основана не из человеколюбия, но собственно с тою целью, чтобы избавить Соединенные Штаты от излишнего населения негров.

Он утверждает, что Американские свободные негры были сперва доведены до отчаяния разными жестокостями и притеснениями, а потом, когда им описали Либерию земным раем, они, разумеется, бросились туда с радостью. Эти сведения собрал он от мулатта, который жаловался г. Лерду, что его, под какими то ложными предлогами, уговорили поселиться в новоустроенной колонии. Автор наш, приписывая намерениям простого желания добра самые черные замыслы, должен был знать, что большая часть колонистов вообще, в продолжение первых лет своего жительства в новых поселениях, всегда жалуется, что или сами они жестоко обманулись, или были обмануты другими. Организованное общество, каковы бы ни были его недостатки, заключает между тем в самом себе преимущества и выгоды, которых не в состоянии доставить самая роскошная, но грубая природа, и если, как утверждает г. Лерд, место новой колонии было худо выбрано, или сама колония худо расположена, то неужели причиной этому должно полагать какие нибудь неприязненные намерения? Разве все это не могло произойти от обыкновенной и естественной ошибки. Ни какое предвидение со стороны основателей колонии не могло бы спасти свободных негров от тех неудобств, которых в подобных обстоятельствах не избежали бы и Европейцы. Негры гораздо менее Европейцев способны бороться с [58] разными препятствиями, тем более, что разочарование не допускало их здесь смотреть на свое положение с должной точки зрения, и понимать, что со времени их переселения, благосостояние их будет зависеть собственно от них самих.

Мы смеем сказать, что вольные негры Либерии страдают гораздо менее от естественных неудобств своего нового отечества, сколько от чувств и понятий, привезенных ими с противоположного берега Атлантического Океана. Конвенциональные понятия, как бы они хороши ни были там, где они родились, бывают часто не кстати, и даже вредны, когда их пересадят на другую почву. Что бы, например, сказали вольные обитатели Либерии о своих черных братиях, живущих на мысе Кост-Кестль, (Coast Castle), когда последние находятся в положении, о котором дают понятие следующие слова:

«В день нашего прибытия, губернатор пригласил меня с собою кататься в его легкой коляске. Когда читатель узнает, что мы ехали четверней, он не должен воображать, чтобы нас везли лошади: в коляску губернатора были запряжены четыре негра, туземцы мыса, которые весело и весьма скоро, бежали рысью, по пяти миль в час. Сначала меня поразило такое злоупотребление власти, но потом узнал я, что жители наперерыв стараются быть запряженными в коляску губернатора, и что запряженные составляют предмет зависти своих земляков». (Ч. I, стр. 49).

Октября 26-го, после трудного и утомительного трехмесячного перехода, пароход Куорра пришел к устью реки Нуна; вскоре присоединились к нему и другие суда. Здесь, когда мы можем сказать, что экспедиция только что началась, первые происшествия должны были возбудить уже самые [59] мрачные предчувствия. Капитан и машинист Куорры, захворавшие на мысе Кост-Кестль, умерли вскоре после того, когда пароход пошел в реку Нун. Болезни с теми же признаками обнаружились и на Албурке. Сусанна, Ливерпульский бриг, стоявший на якоре в реке, показывал горестный пример здешнего климата. Бриг стоял там четыре месяца, в совершенной готовности итти в море, но не мог выйти, потому что большая часть экипажа умерла, а оставшиеся в живых были слишком слабы, и не могли управлять судном. «Замечательно было», говорит г. Лерд, «что я вошел в реку в самый день моего рождения. Не знал я, считать ли это добрым, или дурным знаком, но признаюсь, не мог удержаться от раздумья — где то мне придется быть в этот же день следующего года!»

Октября 26-го пароходы начали подниматься вверх по реке. В некоторых местах, избегая отмелей главного рукава Нуна, они пробирались по побочным отраслям реки, беспрестанно опасаясь измены своего лоцмана. Страна по обоим берегам казалась пространным болотом, покрытым мангиферами, капустником и пальмовыми деревьями. Ни земли, ни даже грязи не было видно в продолжение перехода первых тридцати миль — одни только мангиферы означали фарватер.

Туземцы — говорит г. Лерд — казались весьма болезненными. Они были покрыты струпьями, вередами, словом всякою зловредною сыпью, что по моему мнению, происходить, не столько от климата, сколько от образа их жизни. Они спят всегда на открытом воздухе, пьют ужасное количество крепких напитков, самого дурного качества, и главная их пища состоит из всех родов земноводных и рыб, начинай с аллигатора и до аккулы. — [60] Вся страна кажется одним огромным разливом, и несчастные жители должны доставать себе пищу из Эбоэ; оттуда получают они свои бананы, кассады (cassada) и плантаны». (Ч. I, стр. 74.)

По мере того как поднимались вверх по реке, она являлась постепенно шире и шире, и наконец начали показываться величественные Африканские дубы и дикие бумажные деревья. До сих пор малочисленное население этой скудной страны показывало миролюбивое расположение, но вечером 1-го Ноября, г. Лерд получил от Ландера, бывшего на Албурке, в нескольких милях впереди Куорры, письмо, извещавшее его, что племя Эбоэв, заселявшее деревню, к которой приближались, угрожало нападением на суда. Он просил г. Лерда принять меры осторожности. Этого намека было достаточно. На Куорре тотчас зарядили все огнестрельные оружия — но мы заставим самого автора рассказывать о происшедшем:

«Пока мы были заняты приготовлением своих оружий, вдруг раздалось несколько ружейных выстрелов; выйдя на палубу, мы тот час увидели, что завязалась довольно сильная перестрелка между Албуркою и туземцами, скрывавшимися в кустарнике правого берега реки. Г. Ландер кричал мне, что хочет воротиться, вниз по течению; я объявил ему, что хочу пройти между ним и огнем, и он тотчас же прислал ко мне на пароход Лунса, Эбойского лоцмана. Мы пустились в ход, и лоцман провел Куорру на пистолетный выстрел от города. Я забавлялся хладнокровием и присутствием духа этого дикаря; он кое-как говорил по-Английски, и я обещал ему прострелить череп, в случае, если он поставить нас на мель, или вздумает изменить. Африканец оскалил свои белые зубы и откинув одежду, показал мне пару пистолетов; из этого вежливого намека я должен был заключить, что он ни сколько не расположен быть расстрелян даром, не отплатив кому нибудь также свинцовою монетою. Я приказал зарядить [61] пушки ядрами и картечью, и в двадцать минут, мы заставили замолчать пальбу с берега». (Ч. I. стр. 83).

На следующее утро неприязненные действия возобновились, и Куорра открыла огонь из своего двадцати-четырехфунтового и четырех четырехфунтовых единорогов. По этого показалось недостаточным; положили сделать высадку и сжечь город. Г. Лерд, как сам он рассказывает, вел нападающих. Высадка была сделана на грязную отмель, вышиною около шести футов. «Жители беспокоили нас выстрелами во все время этого действия, но, к счастию, не сделали ни какого вреда». Крыши домов были зажжены, и плаватели возвратились к своим шлюпкам. Г. Лерд, как мы сказали, довершил победу.

«Сильное противное течение задержало шлюпку с Албурки, и потому г. Ландер не успел присоединиться к нам во время аттаки; он пришел на помощь после».

Если Ландер, как рассказывает наш автор, не торопился на поле битвы, за то показал большую поспешность оставить его.

«Я отправился на Куорру», говорить г. Лерд, «и заметил, что один из людей Албурки стоял внизу возвышенной банки, на узкой оконечности грязи. В поспешности возвращения, его забыли на берегу; я бросился в гичку и взял его, но тут, мы едва едва, избежали смерти, или плена». (стр. 85).

Они «едва едва избежали смерти», как кажется от того, что жители открыли сильный огонь на расстоянии нескольких шагов; странно, что во все это время не было ни одного убитого на стороне Англичан, хотя их и «очень беспокоили» выстрелы жителей. Потеря туземцев, как г. Лерд после слышал, состояла из трех убитых [62] и четырех тяжело раненых. Но этому слуху, он, повидимому, не хочет верить, и говорит нам, что несчастное дело завязалось от ошибки, весьма достойной сожаления, присовокупляя: «Надеюсь, и даже почти уверен, что единственная потеря состояла в сожженном порохе». Мы едва можем понять, каким образом подобная уверенность может успокоивать человека, который сжег город, и стрелял ядрами и картечью по его жителям. Очевидно, что тут оказано много геройства по пустякам, и всякий, без малейшего сомнения, признает, что независимо от недоразумения, бывшего причиною неприязненных действий, подобные насильственные меры, к которым прибегают без видимой необходимости, должны покрыть стыдом тех, кто их предпринимает.

День, или два после этого кровавого дела, пароходы достигли Эбое, находящегося в полутораста милях вверх по реке, около начала Гельты; это было первое важное место, до которого добрались после входа в реку. Обие, король Эбойский, задержал обоих Ландеров, когда они в первый раз спускались вниз по реке, и продал их королю Бои, которого владения были на берегу моря. Путешественники наши сочли нужным выказать несколько силы и важности перед продавцом гостей. Начальники экспедиции оделись в самое лучшее платье, какое только могли набрать. Крумены надели свои короткие юпки и бархатные шапки. Процессия шла с барабанным боем и трубным звуком, сквозь густую толпу Африканской черни, вонь и пар от которой едва можно было выдерживать. После вступления в королевскую резиденцию Англичане были приведены на [63] небольшой двор, где находился трон Обие, покрытый цыновкою весьма искусной работы.

«Мы должны были ждать около десяти минут», говорит г. Лерд, «а потом боковая дверь отворилась и вошел Обие человек высокого роста и приятной наружности, в яркой красной одежде. На нем была шапка из трубчатых кораллов, похожая формою на дурацкие калпаки Английских школ, и тридцать, или сорок массивных коралловых ожерельев украшали его шею и пояс. На руках и ногах носил он огромные коралловые браслеты; одним словом, по Английской оценке, все эти украшения стоили, по крайней мере, сто фунтов стерлингов. Прежде всех увидел он бедного Джордена, и тотчас же, подбежав к нему, обнял его, с самыми братским радушием; потом, пожавши руки мне и Ландеру, сел на трон, а нас посадил по обеим сторонам подле себя. Свидание продолжалось около четверти часа, и все мы остались весьма довольны радушием и благородством приемов Обие». (стр. 96).

Король изъявил большое удивление, узнав, что чужеземцы прибыли не за пальмовым маслом, которое он нарочно для них собирал. Он казался весьма понятливым, и оказывал величайшее внимание к потребностям и удобствам своих, гостей. Г. Лерд описывает столицу его владений следующим образом:

«Город Эбое находится на покатости возвышения, идущего параллельно Нигеру; во время разливов, воды этой реки омывают его с обоих концов. Город, по поверхностному обзору, состоит из восьми сот, или тысячи домов; полагая ровным счетом, на каждый дом, по шести человек, из которых две трети должны быть, без сомнения, моложе 14 лет, легко можно составить себе довольно приближенное понятие о народонаселении города. Жители его самые предприимчивые и трудолюбивые торговцы обоих берегов Нигера. Город и ближайшие к нему окрестности имеют, по причине болотистой почвы, весьма нездоровый климат. Нам случалось видеть очень мало стариков [64] обоего пола, между тем как молодые люди казались состаревшимися и расстроенными. Главные предметы торговли Эбоев суть невольники и пальмовое масло. Цена первых возвышается и понижается по мере потребности приморских колоний; средняя общая цена шестнадцатилетнего, здорового негра около шестидесяти шиллингов, а женщины несколько дороже. Пальмовое масло добывается в большом количестве в Эбое. Его собирают в большие тыквы, мерою от двух до четырех галлонов; из них разливается оно в бочки, для продажи. Несколько таких бочек видел я в Эбое, на челноках; они были назначены на суда в Бонни; впрочем, вообще пальмовое масло отправляется в больших лодках прямо к складочному месту, находящемуся на Боннийском рукаве Нигера. Рукав этот высыхает летом, и тогда Эбойское масло везут через Бронзовое ущелье, до самого Бонни». (Ч. I. стр. 102).

Эбое расположен несколько ниже вершины дельты, или того места, где Нигер, или Куорра, разделяется на два рукава, Бенинский и Боннийский, которые впадают в море. Дельта Куорры начинается около ста шестидесяти миль от моря, а по берегу расстояние между устьями главных рукавов, протягивается от Лагоса до Калебара. Через эту дельту, Куорра, или Нигер (как называет ее г. Лерд) впадает в море двадцатью двумя рукавами разной величины; примечательнейшие из них: Бенин, Варри, Нун, Бонни и Старый Калебар. Говорят, будто рукав Нигера, называемый Крестовою Рекою (Cross River), идет на восток к Новому Калебару. Из всех рукавов, только один, Нунский, вполне описан; около Эбое, он идет в ширину от 1000 до 1200 ярдов; ниже к морю ширина его уменьшается, и мы видели из описания г. Лерда, что в некоторых местах он не шире тридцати ярдов. Бесчисленное множество отраслей главных рукавов пересекают [65] Дельту по всем направлениям; те, которые отделяются от Нуна к востоку, так малы и мелки, что по ним могут ходить только челноки. Низовые места, от влияния соленой воды, покрыты мангиферами, а на более возвышенных растет густой тростник, в котором проявляются и пальмовые породы. Малое население этой страны живет более на высохших отмелях больших рек. Во всех деревнях, расположенных по Нуну, начиная с Эбое и вплоть до моря, г. Лерд полагает не более четырех тысяч взрослых обоего пола. Женщины и дети собирают пальмовое масло. Мужчины стараются ловить и продавать своих соседей, и проводят праздные часы за ромом и другими крепкими напитками, самого дрянного качества.

Выше дельты, река шириною около мили, но так усеяна мелями, что весьма трудно по ней итти; вскоре пароход Куорра стал на мель. Страна вокруг этих мест казалась гораздо здоровее и привлекательнее пустынь и отмелей дельты; воздух здесь легче и чище, но такая живительность пришла слишком поздно. Люди, бодрый дух и крепкое здоровье которых выдерживали гибельное влияние вдыхаемых ими ядовитых испарений болот, теперь, когда эти зловредные места были уже пройдены, не могли выдержать быстрой перемены, и начали падать под гнетущим влиянием болезней. Ноября 11-го, два дня после выхода экспедиции из Эбое, на обоих пароходах открылась лихорадка. На Куорре, где сырость действовала сильнее, четыре человека захворали вдруг; на следующий день, г. Лерд, доктор Бриггс и десять человек матросов обнаружили опасные [66] признаки болезни. Описание этих горестных происшествий наводит невольную грусть; рассказ автора превращается в погребальную речь своим злополучным товарищам; наконец нить рассказа прерывается на три недели болезнью самого г. Лерда. После сего времени, когда он опять возвратил свои силы, узнал он, что Куорра потеряла четырнадцать, а Албурка трех человек. Оставшиеся в живых, за исключением Ландера, казались выходцами с того света, и едва были в силах ползать. Куорру, которою некому было управлять, взял на буксир пароход Албурка, и таким образом оба они прибыли в Атту, или Идду, как ее назвал г. Олдфильд. Вид этих мест оживил страдальцев. Вот как описывает его Г. Лерд.

«Город Атта (Attah), против которого мы бросили якорь, представлял самый живописный вид. Он расположен на вершине холма, отвесная сторона которого идет от берега прямо вверх, на высоту от 250 до 300 футов. Король Атты считается могущественнейшим государем между морем и Фундой (Fundah), и производит значительный торг невольниками и слоновьею костью. — Там мы видели двух подданных Пеппеля, Боннийского короля, покупавших невольников для своего властелина; цена первостатейного была не выше пяти доллеров, или товаров на эту сумму. Ландер, в сопровождении капитана Гилля, съезжал несколько раз на берег, и описывал нам вид из города чрезвычайно великолепным. — Горы Конгского хребта видим в отдалении, простираясь длиною грядою от вест-норд-веста на Зюйд-Ост; по столообразному их виду, я должен был заключить, что они принадлежат к роду гор тропического образования. Возвышенность, на которой расположен город Атта, кажется, состоит из нескольких холмов, и составляет оконечность низкой гряды, ограничивающей восточный разлив реки. Вид западного берега разительно [67] прекрасен; нагорный климат был благотворен для всех, уцелевших от злокачественности атмосферы дельты. Атта место весьма здоровое, и, по моему мнению, единственное из всех, где нам случилось быть по реке, в котором Европеец может жить продолжительное время. Город этот имеет выгодное местоположение, и со временем будет наверно занимать значительное место в политическом и торговом отношении. Будучи расположен выше наносимого приливом грунта, и у входа в Нигерскую долину, Атта владычествует над всею внутреннею торговлею Африки; не бывши колдуном, можно предсказать, что торговля здешняя, хотя теперь и незначительная, будет со временем огромна. Туземцы трудолюбивы и предприимчивы; почти все они занимаются торговлей, и стараются прибрать к рукам окрестную коммерцию. Не смотря на это, мы простояли на якоре десять дней, не вступая ни в какой торг с жителями. Это произошло не от нерасположения их к нам, но собственно от их всегдашней привычки откладывать на будущее. Время в их глазах не имеет ни какой цены».

Мы не можем не представить читателям следующего живого описания убиения крокодила, виденного г. Лердом с якорного места у Атты:

«Однажды, во время нашей якорной стоянки, был я свидетелем самого странного и остроумного способа убиения крокодила. Одно из этих огромных животных грелось на солнце, на отмели, в небольшом расстоянии от наших судов, вверх по реке. Двое из туземцев, переправлявшихся через реку на челноке, заметили его, и тотчас же, пристав к противоположной стороне отмели, подкрались к нему ползком, с величайшею осторожностью. — Только что они приблизились на достаточное расстояние, один из них поднялся, и сильным ударом копья, длиною около шести футов, пригвоздил хвост зверя к земле. — Тогда началась самая упорная борьба — человек с копьем всеми силами упирал свое оружие в песок, для того, чтобы не дать крокодилу вывернуться, и с ловкостью обезьяны беспрестанно переменял свое положение; товарищ же его бегал вокруг разъяренного чудовища, и улучая мгновения, [68] с необыкновенным проворством вонзал ему в слабы и места свой широкий нож. — Он принужден был отскакивать после каждого удара, для того, чтобы не попасть в зияющие челюсти бешеного животного, которое быстро вертелось вокруг оси, воткнутой с такою редкою смелостью в его хвост. Бой длился около получаса, и кончился смертью крокодила и торжеством его победителей, которые в несколько минут изрезали его в куски, нагрузили свои челноки его мясом, и выгрузив добычу на берег, поделились ею с своими земляками. Очевидно, что успех подобной аттаки зависит более всего от силы, ловкости и присутствия духа человека, пригвоздившего к земле хвост крокодила; кривлянья его, и усилия удержать свою опасную позицию, были в высшей степени занимательны и забавны». — (Стр. 126.)

Около тридцати миль выше Атты, начинается узкая долина, по которой река, сузившись до 700 ярдов, пробивает себе путь через горы. Эти-то горы называет г. Лерд Конгским хребтом; между прочим, он не говорит откуда он взял такое название, — от туземцев ли, или, по ошибке, из прежних школьных географии. То, что горный хребет, пересекающий Куорру, есть продолжение Конгских гор, идущих по земле Мандингов, на 1000 миль к западу, не более как вероятность, которую еще не льзя считать несомненным фактом. Еще менее достоверно, чтобы туземцы знали, или даже имели какое нибудь понятие о существовании горной цени такого протяжения, и неужели горы, идущие на такое расстояние, могут у разноплеменных жителей иметь одно общее название? Горы, заключающие между собою Куорру, выше знаменитой, по своему рынку и ярмарке, деревни Боккуа (Bocqua), или Гиккори, возвышаются, по видимому, от двух до трех тысяч футов. Все они столообразны, и на [69] некотором расстоянии кажутся одинаковой высоты, как будто вершины их идут по одной горизонтальной линии. Большие обломки скал, загромождавшие фарватер реки, были большею частию гранитные; вершины гор состоят, вероятно, из песчанистого камня, лежащего на гранитном основании. Плавание по этому месту реки затруднительно от множества спорных течений и каменистых островков, но сии трудности были щедро вознаграждены превосходным видом, которым плаватели насладились после преодоления их.

«На следующее утро», говорит г. Лерд, «мы шли опять во все пары, и через несколько минуть очутились среди видов, столь прекрасных, что самое плодовитое воображение не может представить себе ничего лучше. Большая река, разлившаяся в этом месте в ширину трех тысяч ярдов, протягивалась перед нами так далеко, как только глаз мог видеть, протекая величественно между разнообразными берегами, постепенно возвышавшимися до значительной высоты. Покатости были покрыты кустарниками и деревьями, так, что все походило более на парк богатого Английского вельможи, нежели на обыкновенную природу. Дым, клубившийся из городов, разбросанных по обоим берегам реки, и бесчисленное множество челноков, шныривших по широкому разливу, давали этой сцене вид мира и спокойствия, которых нигде в Африке не видал я прежде. Впадение реки Шари (Shary) в Нигер было в виду, и гряда невысоких холмов северного берега направлялась на ост-норд-ост тогда, как на западной стороне Нигера, две отдельные, столобразные возвышенности, прекрасного, романтического вида, оканчивали собою картину, которой никакое перо не в состоянии отдать должной справедливости». (стр. 138).

Декабря 22-го, экспедиция прибыла к устью Шари. Здесь пароход Куорра стал на мель. Множество отмелей и рифов делали снятие его [70] невозможным, так, что он должен был оставаться в этом месте около четырех месяцев, до прибыли воды в реке. Албурка бросил якорь двумя милями выше. Не смотря на живописность окрестных видов, задержка в пути сделала положение экспедиции весьма тягостным. Суда были покрыты обвесами, в ожидании наступления дождей. Скука отлагательства, и опасение неисполнения предположений, потому, что с жителями не было еще открыто ни какого торга, и все попытки оказывались неудачны, все это, вместе с ожиданием нездорового времени года, угнетало дух плавателей. Наконец, к довершению горестей, снова открылась лихорадка. К счастию, мирный характер туземцев несколько уменьшал неудовольствие долговременных задержек. Часть припасов и груза была свезена с парохода Куорры на берег, для облегчения, и не смотря на то, что вещи были долгое время на берегу, ни в чем не оказалось потом ни малейшей порчи, ни траты. Ландер, сохранивший один из всех полное здоровье, готовился подняться по реке Куорре до Раббы (Rabba), или Буссы (Boussa), все еще не теряя надежды открыть где нибудь выгодный торг. Г. Лерд желал его отправления и по другим причинам, мнительность делала его слишком склонным верить дурным слухам, и показывала ему везде мрачные замыслы, так, что не проходило у него дня без ссор с туземцами. Однакож Ландер не приступал к исполнению своих намерений, капитан Албурки, промеривая реку, нашел ее столь мелкою, что в нескольких местах можно было переправляться в брод. Г. Лерд отвергает решительно справедливость этого показания, может быть, и не без [71] оснований. Как бы то ни было, а нам его упреки и опровержения кажутся более резкими, нежели справедливыми.

Берега Куорры, около впадения в нее Шари, усыпаны городами и деревнями; семь селений было видно с якорного места парохода Куорра. Г. Лерд предполагает, что между городом Эбое и устьем Шари расположено, по крайней мере, сорок деревень, из которых каждая имеет около тысячи человек жителей. Туземцы этой части реки превосходят характером и другими качествами все прочие народы, попадавшиеся на пути экспедиции в низменных странах. Они миролюбивы, сметливы и трудолюбивы, обработывают землю, занимаются ремеслами, и поддерживают беспрестанный и деятельный торг с окрестными странами.

«Река», замечает г. Лерд, «наполнена непостижимым множеством рыбы, и жители обоих берегов вообще опытные и ловкие рыбаки. Они делают из травы необычайной величины сети, и закидывают их с большим искусством. Вместе с тем, они обходятся весьма бережно с своими сетями, и развешивают их для просушки на солнце, на шестах, как и наши Европейские рыбаки. Поймав рыбу, они пластают ее, и потом коптят в дыму костра, на котором пылают сухие листья и хворост. Это, и несколько хлеба, составляет их главную пищу. Берега реки не изобильны плодами; кроме плантанов, тамариндов, и еще плода, похожего несколько на лимон, мы не видали ничего. — Сообщение и торговля между туземными городами производятся весьма деятельно. Меня удивил доктор Бриггс, сказав, что здесь, по видимому, вдвое больше промышленной деятельности, нежели на Рейне. Вообще все народонаселение берегов Нигера имеет меркантильный характер: мужчины, женщины, дети — все торгуют. Торг невольниками, тканями и слоновьею костью занимает единственно мужчин; остальное предоставлено женщинам, с которыми гораздо труднее иметь дело. [72]

«Боккуа, или Гиккори, как туземцы ее называют, есть центр торговли; каждые десять дней бывает тут трехдневный рынок. Тогда собираются торговцы из Эбое, Атты, даже с юга из Бонни, а с сквера из Эгги, Куттумы-Кураффи и Фунды, не говоря уже о толпах, которые ежедневно приходят и уходят из внутренних земель, находящихся по обеим сторонам реки. Торговцы северных стран привозят с собою ткани своих изделий, четки, слоновую кость, сарачинское пшено, соломенные шляпы и невольников; все это продается за мелкую Африканскую монету, на которую после покупают Европейские изделия, в особенности Испанские и Португальские. Около двадцати огромных лодок проходило мимо нас каждые десять дней, и в каждой сидело от сорока до шестидесяти человек. — Торг производят на деньги, а не меною; цену употребляемой здесь монеты можно положить за тысячу штук в один шиллинг». (Т. I., стр. 165-6).

Тягостно проходило время якорной стоянки близь Шари; один пароход был на мели, а другой хотя и на глубине, по все таки не мог идти далее, потому, что множество мелей делали фарватер непроходимым. Однообразие жизни прерывалось только по временам новыми припадками болезни, или смертью какого нибудь несчастного товарища. Февраля 28-го скончался доктор Бриггс, медик Куорры, человек весьма искусный и опытный в своем деле. Потеря друга и товарища сильно огорчила г. Лерда; не смотря на слабость, он решился рассеять свою грусть переменою места. В следствие сего начал он подыматься по Шари, к городу Фунде, в конце Марта, на лодке.

В продолжение этого путешествия испытал он множество трудов и опасностей, в замен единообразия жизни на пароходе. Близь деревни Эммама (Yemmamah), туземцы несли его на плечах, по тропинкам, где, казалось, нога человеческая никогда [73] не ступала. Вошедши на челноке в ущелье, ведущее к городу Фунде, он был оставлен лодочниками, и принужден провести ночь в лодке своей, под открытым небом. Слабость не дозволяла ему ездить верхом. Жители отказались его нести, говоря, что они люди, а не лошади.

Г. Лерд прибыл в Фунду в полночь. Бесчисленное множество дикарей всех возрастов давно уже собралось его встретить; хижина, в которой он остановился, была окружена любопытными. Вот что рассказывает г. Лерд о владыке Фунды:

«Вскоре после полудни посетил меня король, в сопровождении множества эвнухов, и конной стражи, состоявшей из дюжины всадников. Вид его нисколько не располагал в его пользу, и в особенности глаза, грязно-красного цвета, и мрачного, зловещего выражения. Я подарил ему оправленную бронзою шпагу, зонтик богатой отделки, футов пяти в диаметре, пару пистолетов, и еще несколько безделушек. Потом объявил я ему через переводчика, что пришел из далеких стран, для того, чтобы видеть его лицо и насладиться его речью; что посланцы его уведомили меня, будто он желал видеть белого человека, и что по этому я, не смотря на свое болезненное состояние, прибыл к нему, в надежде на его великодушие. После сего сказал я ему, что привез с собою множество разных товаров, которые мне хотелось бы променять на слоновую кость. По окончания моей речи, он встал, и объявил мне, что очень рад видеть лицо белого человека; что этого он давно желал; что у него множество слоновой кости, и что все, что у него есть, к моим услугам. Двенадцать старых негров, составлявших, вероятно, его верховный совет, кивнули своими седыми головами, в знак подтверждения сказанного их владыкою». (Стр. 200).

Вечером после сего свидания, посетил г. Лерда какой-то сухопарый, проворный по наружности негр, которого лицо показалось ему знакомо. Так как неизвестный посетитель стал уже слишком [74] докучать, Круменам велено было его вытолкать вон из хижины. На следующий день г. Лерд решился отплатить Королю визит, и ожидая его выхода во двор, увидел подле себя того самого негра, с которым было поступлено так бесцеремонно на кануне. После краткого объяснения, оказалось, что докучливый гость был не иной кто как сам король, приходивший инкогнито к белому. Оставя на несколько минут Г. Лерда одного, его черное величество возвратился в костюме своего первого посещения, надуваясь и пыхтя, для придания себе большей важности.

Г. Лерд, как мы уже видели, отправился в Фунду больной; кроме этого, злокачественность климата начала в нем обнаруживаться какою-то резкою болью, сопровождаемою струпьями по всему телу. Потому нет ничего мудреного, если грубая толпа дикарей, склонная судить о человеке по его физическим качествам, оказывала ему мало почтения; к усугублению страданий, черные забавлялись его раздражительностию. Конечно, г. Лерд поступил очень смело, решась в болезненном состоянии отлучаться так далеко от своих, и еще с множеством товаров. Мы удивляемся его решительности, и сожалеем только о том, что она не была сопровождаема необходимым в подобных случаях терпением. Тогда, в случае неудачи экспедиции, он мог бы видеть, сколько она зависела от его собственных ошибок. Король Фунды не употреблял против него никаких насильственных мер. Может быть, что он, под разными предлогами, прибрал большую часть привезенных товаров к своим рукам, но об этом г. Лерд говорит весьма темно, а с [75] другой стороны, горечь его упреков отнимает многое у их достоверности. В одном месте сказано о короле: «он не брал у меня ничего без моего согласия, как ни хотелось ему иметь ту, или другую вещь, и товары мои были совершенно в его произволе», и проч. (стр. 238) Потом г. Лерд опять восклицает: «Я не могу выразить, какое отвращение внушает мне присутствие этого человека. Если бы не перестал он меня мучить, наверно, в минуту раздражения, я прострелил бы ему череп» (Ч. 1, стр. 209).

Решимость на пистолетное окончание неприятностей встречаем мы часто в описаниях нашего автора. Если подобные расправы не терпимы в образованном обществе, мы едва ли можем верить, чтобы они могли быть безопасны в толпе дикарей. Между тем, король все еще медлил дать г. Лерду лошадей для его отправления, и потому решился он на последнее средство; для того, чтобы напугать черного властителя. В одну ночь, наш белый человек сделал большой фетиш, на котором присутствовал король, с многочисленною толпою своих подданных. Сначала пустили множество ракет; потом сожгли несколько фальшфейеров, и наконец г. Лерд показал королю в своем карманном компасе таинственную стрелку, которая неизменно указывает всегда на север. Общий страх, или удивление, возбуждены были чародейством, белых неизвестно, но что бы то ни было, а желанная цель оказалась доступною, и г. Лерду дозволили отправиться. Он возвратился на свой пароход после двухмесячного отсутствия, и узнал, что Ландер, который обещал следовать за ним к Фунде, переменил [76] намерение, и отправился вниз по течению реки к морю.

Фунда считается величайшим из всех окружных городов, и имеет, по мнению г. Лерда, народонаселение от тридцати, до сорока тысяча душ. Город расположен на прекрасной равнине, находящейся в расстоянии двенадцати географических миль от северного берега реки Шари, и около сорока миль от ее устья. Некоторые из наружных укреплений показались г. Лерду остатками просвещения, гораздо высшего того, в каком находятся теперь туземцы всей здешней стороны. Главная улица, где каждую пятницу бывает рынок, протягивается на милю в длину, и на 200 футов в ширину; остальные улицы, большею частью, узки и грязны. Жилище короля не что иное, как десять, или двенадцать хижин, покрывающих площадку в десять акров, и окруженных стеною, около пятнадцати футов вышины.

Туземцы занимаются более всего выделкою бумажных тканей, и железных и медных, домашних приборов; кроме того, две обширные красильни беспрестанно в работе. Все, не исключая и самого короля, прядут бумагу. Ткань здешняя толста и крепка, потому, что пряжу, из которой се делают, берут из бумаги самого лучшего качества, которая хорошо крутится. Очевидное преимущество в крепости, прочности и доброте Африканской бумаги, перед Манчестерскою, было не даром восхваляемо нашими фабрикантами. Медь, из коей в Фунде выработывают кубки и курительные трубки, привозится, как говорят, с востока, вниз по реке Шари. Торговля Фунды теперь незначительна, но предания туземцев [77] согласны, повидимому на одном, что она была здесь в прежние времена гораздо обширнее и разнообразнее, нежели ныне; здесь был род складочного места, где Арабы и Феллаты выменивали Европейские товары на невольников. Очевидное и сильное доказательство коммерческой важности Фунды г. средине пятнадцатого столетия, есть, без сомнения, и го, что имя этого города встречается уже на карге Венециянского географа Фра Мауро.

Г. Лерд начал спускаться вниз по течению в начале Июля, но прежде нежели успел далеко уйти, встретил он, 10-го числа этого месяца, шлюпку, в которой были Ландер и Олдфильд, медик брига Колумбины, и Броун, уроженец мыса Кост Кестль, который, в качестве агента, или фактора, должен был ждать товаров в каком нибудь избранном месте реки. После нескольких дней, проведенных вместе, г. Лерд отправился на Куорре обратно, а Ландер, с своими новыми товарищами стал опять подыматься вверх по реке на пароходе Албурке.

Описанием продолжения экспедиции обязаны мы журналу Олдфильда, и он занимает большую часть двух томов всего путешествия. Журнал этот, по успехам сочинителя его в описи рек, где он забирался довольно высоко, должен бы быть гораздо занимательнее описаний г. Лерда, но мы, с сожалением, должны сказать противное. Не превосходя г-на Лерда, но и не уступая ему в наблюдательности, Г. Олддфильд менее его решителен и независим в своих мнениях, особенно, когда дело идет о туземцах. Тут делается он рабом предрассудков и недоразумений.

Августа 2-го Албурка вошла в Чадду (Tchadda) — [78] так пишет название этой реки г. Ольдфильд (хотя у Лерда является она под именем Шари). Ни тот, ни другой не знают, почему предпочитают они то или другое название. Оба названия эти сливаются в Борну — таково имя большого озера, называющегося Чаддою, в которое впадает река, известная у туземцев под именем Шари. Нам кажется, что Чадди (как произносят жители Гуссы) и Шари, были первоначально одно и тоже: различие произошло от того, что река, протекая разные страны, именуется одним народом, не имеющим в своем языке звука (ча), Шари, а другими не имеющими звука (рр), Чадди. Вода в реках поднялась от дождей, так, что они без затруднения сделались судоходными. Приближаясь к Чадде, г. Олдфильд замечает: «Мы готовились войти в реку, которая (говоря сравнительно) была совершенно неизвестна, и на водах и берегах которой никогда еще не показывалось лицо белого». Г. Олдфильд должен был по совести прибавить: «исключая Лерда», но так как сей последний проник весьма недалеко, то Олдфильд дозволил себе подобное отступление от буквальной истины. «Намерение наше», говорит он, «состояло в том, чтобы проникнуть по реке Чадде к озеру Чад, если это только будет возможно». Намерение было, без сомнения, смело, и если туземцы считали его удобоисполнимым, то г. Олдфильд должен был заметить, что туземцы, по невежеству своему, воображают себе вообще, будто Куорра впадает «рукавом своим», Чаддою, в озеро, тогда как, в самой вещи, река Чадда впадает в Куорру. Мы видим, что г. [79] Олдфильд полагался слишком безотчетно на показания черных.

Путешественники наши поднимались по реке в продолжение четырнадцати дней; пройдя в это время 104 мили, и не получая никаких новых сведений, они очень благоразумно решились возвратиться. Экспедиция страдала от недостатка провизии, потому, что туземцы, по неизвестным причинам, отказывались входить с нею в сношения. Г. Олдфильд замечает, что «вопрос: вытекают ли воды озера Чад в реку Чадду, или Шари, еще не решен. Он расположен верить скорее показаниям туземцев, что «река вытекает действительно из озера». Мы нисколько не сомневаемся в том, что он худо понял жителей, которые предполагают, будто все реки, текущие внутри материка, направляются от запада на восток. Кроме того, следующие замечания Лерда кажутся нам достаточно сильными решить вопрос:

«Вода Шари холоднее, нежели вода Нигера.

«Прибыль воды в Шаря начинается ранее, и делается скорее, нежели в Нигере.

«Торговля по Шари, в сравнения с Нигером, весьма незначуща. Если бы Нигер соединялся с Суданским морем, торг этот был бы необъятен.

«Из первых двух замечаний надобно заключить, что Шари вытекает из страны гористой, лежащей по близости экватора. Вероятно, те же хребты холмов, которые дают начало Камерунам (Cameroons), Малимбе (Malimba), и другим большим рекам, заключают в противолежащей своей покатости истоки Шари». (стр. 263).

Албурка, попавши опять в Куорру, и пользуясь прибылью воды, обратилась к северу, и стала подниматься по величественному потоку. Плавание шло без задержек, не считая по временам [80] недостатка топлива, но эта потребность удовлетворилась контрибуциями, к которым подало повод любопытство туземцев. Они толпами приезжали смотреть пароход; позволение давалось только тем, кто привезет с собою положенное количество дров, и доставка их была обыкновенно соразмерна потребности. В Какунде (Kacundah), на западном берету реки, около пятидесяти миль от устья Шари, земледелие и дух ремесленничества находятся в довольно цветущем состоянии, хотя по временам спокойствие сен страны нарушается набегами Феллатов (Fellatahs). По мере возвышения наших плавателей по реке, многолюдство на обоих берегах, казалось им, увеличивается.

Сентября 2-го, более тридцати челноков и лодок держались на веслах кругом Албурки; некоторые были длиною около пятидесяти футов. Одиннадцать больших многолюдных городов были видны на небольшом расстоянии один от другого. Эгга (Egga), находящаяся тридцать миль выше, показалась г. Олдфильду городом «необъятно многолюдным». Виды этой части реки были чрезвычайны. Куорра расширялась тут от одной до полутора мили, и величественно изгибалась по разнообразной, роскошной стране.

Но мы должны поспешить кт» городу Раббе (Rabbah),находящемуся около 150 миль к северо-западу от устья Шари, куда наши путешественники прибыли 10-го Сентября. Здесь они были во владениях племени Феллата; толпы всадников ожидали их прибытия. «Под стенами Раббы», восклицает г. Олдфильд, «раздался в первый раз гром Английской пушки; туземцы увидели предмет, совершенно для них новый: Британский пароход, выстроенный из железа». На следующее [81] утро, Ландер и его товарищи съехали на берег, и севши на нарочно присланных Королем коней, отправились ко двору его черного величества.

«Улицы города», говорить Олдфильд, «весьма тесны и зловонны; кучи сору и лужи помоев были видны на самых лучших из них. Мы проехали через дровяной и лесной рынки; потом через бойни, невольничий базар и суконный рынок; все они расположены отдельно один от другого. На лево, на небольшой площади, продавались буйволы; около сотни этих красивых животных было выставлено на продажу. В различных углах улиц продавались седла, четки, сандалии, платья, и другие товары; индиго и корзины с Александрийским листом (senna) были также разложены для покупщиков». (Ч. II, стр. 56).

Г. Олдфильд, с своею всегдашнею преувеличенностию, уверяет нас, что народонаселение Раббы «несметно» (immense) и что город протягивается на «неизмеримое» расстояние (immense extent). Прямо против города, расположенного на восточном берегу реки, находится остров Загошие (Zagoshie), главный мануфактурный пункт этой части Африки.

Экспедиция была ласково принята Оссиманом (так пишет наш автор имя Отмана), султаном, или королем (может быть, правителем) Раббы, смышленым, и невидимому, сведущим человеком, с довольно развязными и благородными приемами. Некоторые из его жен приходили во время аудиенции украдкою смотреть на чужеземцев, и потом, когда их замечали, убегали назад с громким хохотом. Присутствие нескольких брадатых Арабских мудрецов поддерживало важность свидания. Большое народонаселение Раббы, меркантильный дух туземцев, множество Арабских купцов, собравшихся сюда из разных стран внутренней Африки, все это вместе, не говоря [82] уже о добром расположении Короля и его сановников, заставляло г. Олдфильда надеяться на выгодный и деятельный торг. К несчастию, он требовал точности и скорости, неизвестных Африканским негоциянтам, и в особенности, когда перед ними лежали товары совершенно новые, которых достоинства ими не были еще испытаны; к тому же туземные торговцы недоверчивы и жадны. Король Раббы весьма проворно забирал товары, а платил за них весьма медленно; он уже успел задолжать на сумму около десяти фунтов стерлингов, и был расположен задолжать еще более. Две недели кажутся Африканцу весьма коротким промежутком времени, тогда, как этого было достаточно вывести из терпения Ландера. Уставши от столь невыгодного торга, он решился отправиться. Намерение его было итти вверх против течения, до Буссы, где каменные пороги препятствуют дальнейшему судоходству. Он должен был отказаться от такого предположения по весьма неприятной причине. На судне завязалась драка и удары бойцов пали на цилиндр машины, и повредили его. Такое препятствие сильно огорчило г. Олдфильда, но замечательно, что он вовсе не упоминает об этом обстоятельстве в продолжение своего рассказа.

Октября 2-го, экспедиция начала спускаться вниз по реке. Отойдя на небольшое расстояние, увидели челнок, принадлежавший, как сказали, Феллатским сборщикам пошлин. «Ландер полагал, что захватить собранную для короля пошлину будет самою лучшею отплатою за несоблюдение им уговора, и вознаградит отчасти претерпенные убытки». Людей, бывших на челноке, схватили, и нашли в нем Африканской монеты [83] на 26 шиллингов; этого было не достаточно, и потому Англичане захватили еще два челнока, не смотря на то, что в них не было ничего, принадлежавшего королю Раббы. Так как за королем оставалось еще довольно много, экспедиция приняла новую методу контрибуций, которую Г. Олдфильд сам описывает следующим образом:

«Вскоре после того, когда мы бросили якорь у Эгги, Муса, молодой человек, которого приняли мы за королевского сына, пристал к борту, и вошел к нам на палубу. Мы велели его схватить и заковать в кандалы. Ландер объяснил ему причину такого обхождения, и сказал, что его освободят только на том условии, чтобы он взнес сумму, должную нам его отцом. Он беспрестанно восклицал: Анаби Муса, Анаби Муса! Мы долго не могли его понять, но наконец догадались, что он хочет выразить, что он сын одного старика этого имени, живущего в Раббе». (Ч, стр. 103).

Если сии восклицания имели, действительно, то значение (выражение это было, вероятно: ана бен Муса, я сын Мусы), то очевидно, что предлог, под которым задержали этого бедного молодого человека, был совершенно неоснователен, и что его следовало бы освободить в ту же минуту. Между тем, его продолжали держать в кандалах, хотя и «обходились с ним весьма кротко и ласково», пока друг его, правитель Эгги, не заплатил долгов короля Раббы. Поступок наших земляков не извинителен ни в каком отношении; он не может быть основан на законах благоразумия, или необходимости, а еще менее на законах нравственности. Торговать с могущественным человеком, и оставя бессильное с него взыскание, собирать его долги с слабых, посредством насилия — дело самого низкого притеснения. Поступок этот недостоин Английского имени, и [84] будет везде порицаем. Не в одном этом случае Ландер и его товарищи нарушили правила строгой честности. Однажды, приближаясь кт. какому-то городу на берегу Шари, узнали они, что там жил один из их должников, и угрожали сжечь город, если он не будет выдан. Г. Олдфильд даже дозволил себе сделать такую же угрозу одному начальнику черных, за то, что тот не продавал ему буйвола. В журнале г. Олдфильда встречаются беспрестанно места, где он постоянно старается доказать, что черные не достойны никакой доверенности. Но неужели, после поступков с ними белых, они не имели права смотреть на пришлецов с ненавистью и недоверчивостью, не взирая на их дурно употребляемое превосходство?

Близь Атты, или Идды, остров, названный Английским (English Island), был куплен Ландером. Броун остался на нем, с разными товарами, для торга с туземцами. Ноября 1-го, Албурка достигла моря, в самом бедственном состоянии, и, встретясь вскоре после того с Куоррою, была ею взята на буксир и отведена в Фернандо По.

Начальник экспедиции, Ландер, хотя человек не всегда справедливый, был неутомимее всех своих сотрудников. Он не долго отдыхал в Фернандо По; 15-го Ноября Албурка была опять готова к походу, и снявшись с якоря, пошла вверх по Куорре, под начальством г. Олдфильда, тогда, как сам Ландер поехал к мысу Кост-Кестль, за запасом Африканской монеты. Не может быть ничего печальнее рассказа г. Олдфильда об этом плавании его по реке; он был не моряк, и время года не благоприятствовало его намерениям; вода в реке значительно убыла. Чего, [85] кроме неудач, должно было ожидать от предприятия, начатого столь несвоевременно? На пороге, находящемся у входа в реку, пароход едва не разбился; в реке едва не умер с голоду весь его экипаж. Машина парохода, от долгого несмазывания, повредилась, потому, что судно осталось наконец без малейшего запаса жиру и масла. Г. Олдфильд нашелся вынужденным ехать на челноке из Эбое до Идды, за помощью, и для убеждения туземцев буксировать пароход далее вверх. Труды, усталость и беспрерывные неблагоприятные случаи, в продолжение двухмесячного плавания по нездоровым местам, были слишком сильны для Европейского сложения; все спутники Олдфильда умерли. Не удивительно, что добродушие черных, хотя оно и облегчало страдания несчастливцев, не могло совершенно успокоить дух человека, мучимого таким рядом бедствий. Ландер готов был присоединиться к своему злополучному товарищу с набранным запасом, но на пути вверх по реке, на него напали туземцы; он был тяжело ранен пулею, и вскоре умер в Фернандо По. Так кончил жизнь свою этот знаменитый путешественник. Смерть Ландера ускорила деятельность отъезда г. Олдфильда, и он простился с рекою Куоррою в Июле месяце 1834 года.

При чтении описания экспедиции Гг. Лерда и Олдфильда более всего поражает то, что оба они умалчивают об обстоятельствах, которые наиболее повредили успеху предприятия, именно — недостатке согласия между начальниками. Журнал г. Лерда ясно показывает, что между ним и г. Олдфильдом не существовало взаимной доверенности. Когда пароходы должны были терпеливо ждать на якоре прибыли воды, начальники экспедиции [86] находились и шести милях один от другого. Трудно понять бездействие Ландера и это время: он, при совершенном здоровье, в дружески расположенной стране, и с готовыми лошадьми, пропустил целые четыре месяца, без попытки предпринять путешествие по сухому пути. Неужели мы должны полагать, что сотоварищ его на Куорре не знал об его действиях, или зная, не хотел поместить их описания в своем рассказе? Г. Лерд, не смотря на болезнь, имел смелость отправиться сухим путем в Фунду; на возвратном пути он видит, что Ландер, вместо того, чтобы по уговору следовать за ним, пустился по совершенно противоположному направлению. Разумеется, что и г. Лерду не оставалось ничего более, как также идти назад, не зная, до какой степени Ландер решился действовать ему на перекор. Ландер вскоре опять показался у него в виду, возвратясь назад, для того, чтобы идти снова вверх по реке, на одном из пароходов, и для чего? Для того, чтобы исполнить план компании и доставить Английские товары до Буссы? Нет! он вошел в реку Шари, или Чадда, «с намерением подняться по ней, если возможно, до озера Чад», и сделать важное географическое открытие. Но исполняя это, он поднялся до Раббы, а почему же не до Буссы? Потому, что в цилиндре машины оказалось повреждение; между тем, это повреждение давно уже исправлено, и с тех пор, как судно обратилось по направлению к морскому берегу, об нем уже не говорится ни слова!

Смертность, постигшая сию экспедицию, была ужасна: на пароходе Куорре, из двадцати девяти человек, двадцать четыре сделались жертвою климата; на Албурке, из девятнадцати человек, [87] умерло пятнадцать. Но подобная смертность не есть неизбежное следствие путешествия по рекам центральной Африки. Благоразумие и умеренность суть самые лучшие средства против зловредного влияния этих и других экваториальных стран. Многие затруднения могут быть избегнуты благоразумным выбором времени года, а по миновании полосы вредного климата, должно более всего остерегаться неумеренного употребления пищи и вообще возбуждающих еств. Возможность плавания по Куорре, без необычайных потерь человеческой: жизни и времени, ясно доказывается Г. Бекрофтом, купцом из Фернандо По, который, в Сентябре 1835 года, начал подниматься по реке, на пароходе Куорре. В тридцать семь часов достиг он Эбоэ, и завел выгодный и деятельный торг с туземцами, на рынках выше Идды; потом, после трехмесячного отсутствия, благополучно возвратился он в Фернандо По, потеряв во все время своего путешествия только одного человека. Сношения его с жителями имели самый удовлетворительный успех, и, казалось, обещали продолжительное распространение торговли.

Другое обстоятельство, доказывающее существование дурных отношений между главными начальниками экспедиции, о которой теперь идет речь, можно заметить без труда: стоит только внимательно рассмотреть, как резко различествует описание г. Лерда с картою, составленною капитаном королевского флота Алленом, и изданною иждивением Адмиралтейства. Г. Лерд, например, говорит, что на пятьдесят миль выше Эбоэ, Куорра разделяется на рукава, текущие к Венину и Бонни. «Мы прошли», говорить он, «Бенинский рукав, и нашли его шириною около 800 ярдов». [88]

Он явно принял небольшой рукав, отрезанный островом, за один из главных рукавов реки, протекающий к Бонни. Почему не хотел он рассмотреть с большим вниманием изданной Адмиралтейством карты, и уничтожить в своем описании столь резкой ошибки? Опять, г. Олдфильд говорит о городе близь Раббы, называемом Чариге (Tcharige), и замечает мимоходом, что «это величайший из всех городов, какие нам попадались по выходе из Англии; он отстоит только на несколько сот ярдов от реки». — Спутник его, г. Аллен, помещает этот замечательный город (Шараги, Sharagih), по крайней мере, на шесть миль от берега реки.

Наконец, нам остается только сожалеть о незначительности верных познаний, доставленных экспедициею о стране, на которую так долго направлено было любопытство ученых, стране, о которой Арабы доставили весьма темные известия, и где наши путешественники имели так много средств собрать все нужные сведения, и уничтожить сомнения недоумевающей науки. Два тома, лежащие теперь перед нами, проливают весьма недостаточный свет на счет берегов Куорры, и едва едва дают понятие о внутренности стран, находящихся в самом малом расстоянии от ее берегов. Тот, кто будет читать их с напряженным вниманием, в надежде отыскать, где находится Вассана (Wassanah), или знаменитая Вангара (Wangara), ошибется горько. В Раббе встретился г. Олдфильд с Арабскими купцами, прибывшими из Триполи, Борну и Тимбукту; из собранных от них сведений узнаем мы только то, что Тимбукту отстоит от Раббы на десять, или пятнадцать дней перехода. Мы считаем лишним [89] утруждать читателя разбором столь неопределительных выражений.

Предыдущие замечания были писаны не с тою целью, чтобы доказать читателю важную истину: можно сделать замечательное путешествие и дурно описать сто. Мы только желали изъяснить причины неудач и несчастий, которые на всяком шагу преследовали экспедицию Куоррскую. Против тропических лихорадок самое лучшее лекарство спокойствие духа и благоразумная умеренность во всем; в торговых сношениях с необразованными народами, успех зависит более всего от кроткого обращения, соединенного в тоже время с самою строгою справедливостью. Мы не слишком верим совету Г. Лерда, что для избежания лихорадки «надобно только беспрестанно курить, и принимать больше опиуму»; также не одобряем мы прописываемых им порций крепких напитков. Но если мы только сомневаемся в действительности лекарственных средств, хвалимых начальниками экспедиции, то уже совершенно уверены что если бы между ними не существовало раздоров, если бы в сношениях с туземцами, они не обращались с презрением и явною недоверчивостью, то дух их не был бы тревожим беспокойством и огорчениями, которые в жарких климатах страшно изощряют жало болезни.

Мы ни сколько не отвергаем, что последняя экспедиция Ландера вверх по Куорре имеет важное достоинство; она показала Британским купцам многолюдную страну и обширное поприще их предприимчивости; она открыла, хотя и горестными происшествиями, стезю, по которой другие пойдут легко и выгодно. Г. Лерд свидетельствует, в самых отборных выражениях, вежливость, [90] добродушие и честность жителей обоих берегов Куорры; опыт последовавших путешественников вполне оправдал потом хорошее мнение, которое г. Лерд об них составил. Вот его собственные слова.

«Могу сказать, не боясь противоречия, сколько мне позволяет опытность, что Европейские торговцы будут всегда приняты с распростертыми объятиями жителями внутренности Африканского материка. Никакой неприязненности они не встретят, а, напротив того, всевозможное радушие и уважение будут им везде оказаны; собственность и жизнь каждого (исключая действий климата) будут всегда на Нигере в такой же безопасности, как на Темзе. Эбоев, и Африканцев других племен удерживает от торга с Европейцами, живущими на морском берегу, страх, который внушает им одно имя белого человека, и страх этот искусно поддерживается словами племен, расположенных по берегу, и расстроенным от невольничьего торга состоянием страны». (Ч. II. стр. 407).

Невозможно оценить блага, приобретаемого человечеством, от сближения с Европейским просвещением народов, столь долго отделенных от всякого сообщества с белыми. Все человеческое семейство должно радоваться приближающемуся улучшению своей значительной отрасли. Но полезнее всего такие открытия трудолюбивым и мануфактурным народам, для которых места сбыта изделий дороже золотых рудников, а лучшие и вернейшие союзники — потребители их товаров.

С тех пор, как распространение познания нашей планеты одинаково важно для торговли и для науки, многим покажется странно, что просвещенные правительства не считают в числе своих обязанностей географических исследовании. Но на деле выходит, что весьма трудно действовать основательно в таком обширном и неопределенном предмете; к тому же, планы открытий, [91] основанные на смелых предположениях, и имеющие в виду важные выгоды, бывают часто недовольно блистательны, для того, чтобы обратить на себя должное внимание. Напротив, те, главная цель которых есть решение географических задач, бывших предметом долгих и шумных споров, всегда приветствуются публикою с большею горячностью. Если для исполнения предприятий сего рода истрачиваются значительные суммы, и делаются большие приготовления, то участие публики становится еще живее. Огромные суммы были истрачены Британским правительством на решение географических вопросов, не потому, чтобы следствия подобных открытий вели за собою большие выгоды — нет! правительство действовало по влиянию нескольких значительных людей, которые крепко держались за какие нибудь свои любимые идеи. — Таким образом, описание ледяного северного берега Америки стоило Англии, может быть, во сто раз более, нежели опись всего северного берега Сибири стоила России. Если бы десятая часть сумм, брошенных на отыскание северозападного прохода, была употреблена исподоволь на описания обитаемых стран земного шара, где пути уже открыты, нет сомнения, что результаты могли б быть величайшей важности. Таким же образом, большие суммы были издержаны на открытия в Африке, с видами более мечтательными, нежели сбыточными; наконец, отыскивая Нигер, нашли как то нечаянно, что Куорра впадает в Бенинский залив.

Если экспедиции в Африку будут продолжаться, то представится еще вопрос: с чего теперь начаты и куда направить исследования? На это мы будем отвечать, что где есть торговля, там уже [92] наверно есть и пробитая дорога, более или менее надежная; предметом действия должно быть следование по такому пути, с терпением, и так далеко, как сохранение личной безопасности дозволит, в уверенности, что увеличение сношений необходимо повлечет за собою расширение круга торговой деятельности. Если Тимбукту продолжает возбуждать любопытство, туда можно легко достигнуть по Куорре, где Английские купцы будут скоро хорошими, радушию принятыми гостями; можно также достичь этой обетованной земли с мыса Кост-Кестль, через владения Ашантийского короля, на дружбу которого можно теперь смело положиться. В западной Африке есть некоторые места, которых подробное описание повлечет за собою важные результаты. Такова, например, река Нурса (Nourse’s river) под 17°, 40' южной широты. Не смотря на ее пороги, мелкие суда могут легко туда входить; природа страны, по которой она протекает, обещает, что можно далеко подняться по этой реке, прежде нежели глубина и ширина ее начнут уменьшаться. Вероятно, что это Кунене (Cunene), или Большая река Португальских карт, которую изображают текущею из холмов внутренности Бенгуэлы к югу. Говорят, что племена туземцев, расположенные около ее источника, многочисленны, трудолюбивы, и усердно обработывают землю. До сих пор, они почти вовсе не имели сношений с Европейцами.

Наблюдательный путешественник, пристав в Китовом Заливе (Walvisch bay), может с малыми издержками собрать много полезных сведений, но место, до такой степени сухое и бесплодное, не заслуживает подобной чести. Все экспедиции внутрь Африки, начатые с Мыса Доброй Надежды, [93] были подвержены одному важному неудобству: должно пройти 1,000, или 1,500 миль степи, или однообразных равнин, прежде нежели начнутся места, на которых любопытство может остановиться. Дух путешественника невольно поникнет, и средства его иссякнут, пока встретятся настоящие места открытий.

Восточный берег Африки представляет любознательности гораздо более благоприятное и занимательное поприще. Замечательно, что в семнадцатом столетии, Исаак Воссиус почти дошел до того мнения, что самый удобный вход внутрь Африканского материка, находится на востоке. Он говорит нам, что Португальцы весьма усердно хлопотали вокруг этого места. Мы весьма мало знакомы с попытками Португальцев проникнуть к северу до цамбези, сделанными прежде прошедшего столетия; до нас дошло только путешествие какого-то Фонсека (Fonseca), который поднялся по реке Ози (Ozy) на расстояние одиннадцати (или, как говорит Де Баррос, пяти) дневного перехода. Бывший Султан Патты (Patta), живущий на острове, находящемся на реке, в пятнадцати милях от устья, поднялся, два года тому, на расстояние двухмесячного перехода; он желал соединиться с каким нибудь Английским офицером, с тем намерением, чтобы проехать Африку поперег. По караванной дороге, ведущей из внутренности страны Соманли к берегам Борборы, в Аденском заливе, люди ходили с тех пор, как начала существовать история. Ненависть черных, в продолжение целых столетий исключавшая Европейцев из Африканских портов, несколько времени тому значительно уменьшилась присутствием крейсеров Ост-Индской Компании около Соманлийских берегов; сближение [94] началось неприязненными действиями, а кончилось взаимною дружбою. В 1833 году, когда караван из 6,000 человек спустился к годовой ярмарке на морском берегу, один из предводителей Соманлийских брался благополучно доставить внутрь страны волонтера с Ост-Индского судна Палинура. Таким же образом, жители Бревы (Breva), и близлежащих берегов, перестали смотреть с прежнею ненавистью на белых; они даже приглашали с собою, в свои страны, шкиперов с Английских купеческих кораблей.

Не многим известно, что обширные земли на восточном берегу Африки были предложены на продажу королеве Елисавете Португальскими купцами; они клялись, что берега изобилуют золотом, и не принадлежат никому, кроме туземцев. Португальский посланник вошел с представлением, или скорее с просьбою, и королева великодушно, отклонила соблазнительное предложение. Ныне Британские купцы деятельно заняты и хорошо приняты на этих берегах. Теперь, дух Елисаветы улыбнулся бы горделиво, глядя на успехи их предприимчивости, и помог бы им установить прочное сношение с новооткрытыми народами.

С Англ. А. БУТАКОВ.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нигеру, на пароходах "Куорра" и "Албурка", с 1832-го по 1835 год // Сын отечества, Том 3. 1838