-

АДОЛЬФ ДЕЛЬГОРГ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЮЖНУЮ АФРИКУ

VOYAGE DANS L'AFRIQUE AUSTRALE DE 1838 A 1844

ОЧЕРКИ ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АФРИКИ.

(Из путешествия Дельгорга).

(Окончание).

13 января, 1840 года, отряд боэрсов отправился из Петерс-Морицбурга к р. Тонгуэле, перешел горы Бошесменс-Ранда, р. Ом-Гине и следовал по берегу р. Mavi-Rivier (прекрасная река), которая грациозными изгибами орошает долину; с горной высоты она похожа на поток ртути, который как бы ищет препятствий, чтобы продолжать течение свое и как можно долее предохранить себя от ничтожества, ожидающего его в море. Река эта должна быть очень красива, судя уже по одному названию, потому что оно дано ей боэрсами, людьми [288] несклонными к поэзии и совершенно равнодушными к красотам природы; очень часто проходят они без всякого внимания места, возбуждающие восторг европейца.

Экспедиция подвигалась к северу, оставляя влеве высокую цепь Дракенберга на расстоянии 15-20 миль; цепь эта рисовалась на горизонте синею полосою, выказывая склоны свои, совершенно отвесные, недоступные, покрытые каменистыми массами, за которые не переступала еще нога европейца. 18-го, отряд дошел до Тонгуэлы; весь он состоял из 308 вооруженных людей, за которыми, в качестве служителей следовали 60 готтентотов и 400 кафров; при них было 600 лошадей, 700 быков и 50 повозок. Для формы избран был начальник, то есть, предводитель отряда. Здесь остановились на два дня, для соединения с частию колонистов, живших на западной стороне Дракенберга. В эти два дня боэрсы нимало не заботились о составлении плана кампании, не принимали никаких мер в случае неудачи; все время пели священные гимны, между тем как огромные куски мяса жарились на огне. В минуты отдыха молодые люди занимались ничтожными играми, боролись друг с другом или старались блеснуть самыми грубыми, площадными шутками. Привычка жить уединенно в своем семействе превращала для них это собрание в большое празднество тем более торжественное, что мясо было жирно и [289] что ежедневно на каждого отпускалось не менее 10 фунтов. Для южно-африканских голланцев проводить жизнь между сочными — жаркими и кофеем, наслаждаться зрелищем больших стад, разнообразных цветом шерсти и лоснящихся от жиру и от времени до времени пользоваться выгодною охотою — идеал, к которому они стремятся, их комфорт, который они называют lekker leeven (хорошее житье).

Война с амазулусами, на которую они отправились, казалась многим из них простою охотою и охотою очень выгодною; многие видели в ней начало своего благосостояния, надеялись отбить значительное число коров и, сверх того, схватить молоденьких кафров, мальчиков или девочек, которых в колонии, не допускающей невольничества, называют учениками. Они назначаются для домашнего услужения; но как бы желая прикрыть постыдное дело, боэрсы (которые спорят об обладании ими, нередко меняют их на лошадей и коров) повторяют беспрестанно: «что касается собственно до меня, на что они мне? но как приймет меня жена моя, если я не привезу ей ничего? В Натале так трудно найдти служителей».

Экспедиция двинулась вперед с прежнею беспечностью; не заметно было никакой предосторожности, самой обыкновенной на войне; и даже повозки тянулись на страшном расстоянии одна от другой. Такова была тактика главнокомандующего, [290] Преториуса, который, впрочем, несмотря на все ничтожество свое, считал себя гениальным полководцем, никак не менее Наполеона!

Во время роздыха на прекрасной равнине, усеянной мимозами, экспедиция встревожена была прибытием кафров; но то были посетители в числе 400 чел. из племени Мотуаны, пришедшие предложить колонистам помощь свою против Дингана. По просьбе Преториуса они вытянулись в линию и исполнили сину, военный танец, сопровождаемый воинственными гимнами, чрезвычайно живописный и торжественный. Все эти воины имели меховые повязки на головах, похожие на тюрбан, и назначенные для отражения ударов. К ним перпендикулярно прикреплено было одинокое страусово перо, грациозно качавшееся от дуновения ветра. С шеи развевались бычьи хвосты, от талии опускался щегольский Symba (Военная одежда.), сшитый из множества ремней, и падавший спирально до колена; ноги обвиты были черными и белыми бычьими хвостами, которые служили украшением и вместе, предохранительным средством от колючих растений. Руки в трех местах покрыты были теми же украшениями, чрезвычайно-красиво колебавшимися во время военных игр. Вооружение их составляли щиты в 5 ф. вышиною, и средней величины копья (omkandos). Начальник, одетый в такой же костюм, [291] отличавшийся только более вычурною отделкою, носил на голове убор из красных и синих перьев турано; передняя часть тела его покрыта была такими же украшениями, представлявшими всевозможное смешение цветов. Европеец не придаст большой цены подобному костюму; но стоит вспомнить, что кафы, не имея никакого порядочного средства для ловли птиц, должны собирать по земле только те перья, которые потеряны птицами, и тогда не трудно будет понять, сколько времени нужно для составления полного костюма; оттого-то они и придают ему высокую ценность; хорошая симба стоит иногда десять коров и более. Одежда кафров не может сравниться с европейскою одеждою; европейская постоянно закрыта, кафрская открывается и закрывается при каждом новом положении тела; в быстром движении, их развевающиеся хвосты, их страусовые перья принимают — горизонтальное положение, и делают человека очень похожим на бешено прядающего коня или разъяренного льва. Все видевшие этот костюм единогласно признают его самым изящным, великолепным и грациозным.

24-го пошел сильный дождь и до такой степени разгрязнил землю, что не было никакой возможности двигаться вперед; отряд должен был укрыться между горами, и стать лагерем на несколько дней; там явились к нему кафры-скороходы, отправленные Нонглассом, предводителем войск [292] Панды. Им поручено было сообщить своему повелителю, находившемуся при отряде колонистов, что обе армии стоят в боевом порядке, что в эту минуту сражение уже начиналось; они же сообщили, что число воинов было одинаково с той и другой стороны, но что воины Панды одушевлены были мужеством, между тем как воины Дингана, видевшие перед собою армию Панды и отряд колонистов, значительно охладели к делу своего повелителя.

Отряд переправился через Ом-Синиати (Om-Synyati, река буйволов), крутые берега которой представляли множество затруднений для спуска и подъема; на этих берегах рассеяны были побелевшие кости и множество кафрских голов попадалось в высокой траве. Тут было место знаменитой битвы, где 25 кафрских полков, в 1000 человек каждый, окружили со всех сторон отряд в 800-900 боэрсов и, потеряли на месте 3,200 трупов. Это кровавое дело происходило 16 сентября 1838 года, а от него маленькая речка, текущая вблизи, получила название Кровавой Реки. Колонисты уверяют, что множество раненных кафров укрывалось в тростнике, другие, погружаясь в воду, подобно иппопотамам, выставляли только нос; этим средством несчастные думали избегнуть смерти, и ночью потихоньку убраться в сторону. Но едва открылась эта хитрость, река окружена была стражею и подвергнута самому тщательному обыску; [293] вслед затем полустоячие воды ее зарумянились: все беглецы безжалостно застрелены были боэрсами. Но последние только мстили Дингану за то, что он умертвил до 317 женщин и детей, которые, положась на договор, расположились одни на берегах реки бошесменов: в этой недостойной резне амазулусы обнаружили свою отвратительную кровожадность; они ругались над трупами, вырезывали младенцев и разбивали им головы о колеса повозок. Эти-то люди укрывались теперь от выстрелов — черные убийцы, обагренные кровью белых женщин. Безжалостные для других, они и себе не просили пощады, зная, что не найдут ее, что смерти им не миновать; но повинуясь инстинкту самосохранения, они погружались в воду и скрывались до тех пор, пока недостаток воздуха не заставлял их поднимать голову, которую в ту же минуту поражала мстительная пуля боэрса.

30-го явился, кафр с белым знаменем; он сообщил Панде от имени Нонгласса последний план Дингана, состоявший в том, чтобы соединиться с племенем мааскатзе; но так как это соединение было затруднительно по причине дальнего расстояния и соседства враждебных племен, то едва ли было и возможно. Посол присовокупил, что Динган, боясь за свое существование, укрылся в подземелье близ своего жилища, в ожидании благоприятного случая перебраться на север. [294]

31-го собрали военный совет; дело шло о двух смертных приговорах, исполнение которых должно было последовать тотчас по окончании совета. Перед собранием колонистов явились два кафра, скованные вместе. То были Томбусса и Комбезена, оба совершенно спокойные и равнодушные. Кто были эти люди, и каким образом попались в руки боэрсов? Выписываем рассказ о них.

«Довольно долгое время Томбусса занимал у амазулусов место первого сановника. После Дингана, главными лицами были Томбусса и Шала — советники его; несмотря на высокое звание, позволявшее им жить с пышностью, несмотря на уважение дикарей, они казались покорными рабами Дингана. Стесненные обстоятельства, в которых находился последний, заставили его отправить Томбуссу к колонистам в Петерс-Морицбург с мирными предложениями, подкрепленными, в виде подарка, двумя сотнями быков; этим посольством Динган хотел возобновить уверение в своем добром расположении и выиграть время для уплаты долга в 19 т. голов рогатого скота. «Или», сказал он посланному, «и действуй во имя мое».

«Томбусса предан был Дингану и готов был отдать за него жизнь свою; он отправился в сопровождении Комбезены и несмотря на слухи о начале враждебных действий, явился на совет колонистов.

«Выходка Дингана была сочтена уклончивостью, [295] скрывавшею враждебные замыслы; быков приняли не в виде подарка, а в уплату части долга. Томбусса искусно защищал свое дело; но распоряжения уже были сделаны, повеления отданы; каждый день просрочки грозил бедой. Наступило время действовать: красноречие Томбуссы не только не увенчалось успехом, но даже гибельно было для него и вот по какому случаю.

«Панда, допущенный в военный совет, сообщил необходимые сведения. Томбусса, употреблявший все усилия для достижения целей своего повелителя, говорил много в пользу Дингана. Панда с трудом скрывал свою ярость; наконец, вскочив, с бешенством бросился на Томбуссу, обвиняя его во всех убийствах, совершенных на реке бошесменов и обещал представить тому неопровержимые доказательства. Томбусса сохранял хладнокровие, отражая неподвижностью ярость своего противника. «Не думаю», сказал он, «чтобы я был обязан отвечать на подобные обвинения. Динган, повелитель мой, дал мне поручение, которое тотчас же должен я исполнить; я не могу остановить дела Дингана и заменить его своим собственным». Сказав это, он замолчал; но никто не обратил внимания ни на достоинство его ответа, ни на звание посланника, — звание, которое белые должны были уважать, каковы бы ни были прежние действия Томбуссы.

«Он и товарищи его были немедленно закованы [296] в цепи и совершенно нагие посажены в сырое место, из которого их вывели при отправлении экспедиции; С какою радостью увидели они солнце, согревшее наконец их окоченелые члены! Колонисты повели их за собою под прикрытием. Когда же наступили проливные дожди и холод, они укрывались под повозками; правда и белые не имели лучшей защиты; но они одеты были в шерстяное платье, а пленников прикрывала только собственная их кожа; ветер бил их беспощадно, и заставлял их беспрерывно дрожать и стучать зубами; но и тогда ни одна жалоба не вырвалась из их груди. В этом-то виде они предстали пред судьями своими для выслушания приговора. Вот слова Поля Цитсмана, исправлявшего у Преториуса должность секретаря (Преториус не умел писать и потому секретарь вел журнал экспедиции).

«31-го января 1840 г., решено было произнести приговор над пленником Томбуссою, советником Дингана, и над другими пленником, старшиною Комбезеною. Созван был совет, к которому был приглашен Панда и с ним другие начальники, в качестве свидетелей. Все они единодушно подтвердили, что проживая недалеко от столицы амазулусов в то время, когда Томбусса участвовал в управлении, они были свидетелями его действий и могли принести торжественную клятву пред Богом всеведущим, познанию которого они научились от белых, перед [297] солнцем, перед настоящим собранием и перед «целым миром, что все кровавые действия Дингана совершены были по содействию или по совету Томбуссы, что он побуждал предводителя, под предлогом самых ничтожных обид, к уничтожению того или другого селения, не щадя ни женщин, ни детей; что по его влиянию Ритиф и его товарищи были умерщвлены; что его же влияние повело к убийству жен и детей колонистов, оставленных без защиты.

«Панда присовокупил к этому, что вследствие козней пленника, сам он был схвачен, приведен на место казни, где его хотели умертвить и где он спасен был только ходатайством своей матери.

«Пленный старшина, призванный к ответу, сознался в справедливости всех возведенных на них обвинений и признал себя достойным наказания, прибавя впрочем, что хотя он готов искупить жизнью свои бесчисленные преступления, но что Комбезена, товарищ его неволи, был невинен и не заслуживал казни.

«Панда возразил на это, что Комбезена был главным зачинщиком всех ужасов, совершенных Динганом, что он сообщал ему ложные известия, с целью приобрести его расположение и милость.

«По решению суда, Преториус признал справедливым произнести над пленниками смертный [298] приговор. Он старался показать им, сколько ужасного было в этом приговоре, старался убедить их, что после казни они предстанут пред другого Судию, грозного карателя преступлений, но что они могут избегнуть мук вечных, если исповедуют ему свои грехи и от сердца испросят прощения. Несколько часов спустя они отведены были в особое место, и правосудие человеческое было удовлетворено.

«Таково было оффициальное извещение смертной казни». «Я был свидетелем ее», говорит г. Дельгорг, «и могу сказать, что Томбусса спешил высказать признание, но не сказав ни слова в свою пользу, старался убедить в невинности своего товарища: доказательство самозабвения и бескорыстия, изумительных в подобную минуту; когда же Преториус стал говорить ему о Боге (Kos-Pesou), о верховном владыке и о муках вечных, которых он мог избежать делом, для него не понятным, то он возразил, что у него на земле только один владыка, что обязанность его сохранить верность к нему до последней минуты, и что действуя таким образом, конечно, он заслужит милость владыки верховного.

«Когда пленников привели на место казни, они были, по прежнему, скованы вместе; два боэрса, готовые расстрелять их, стояли на расстоянии 60 шагов. Когда выстрелы раздались, оба пленника упали. Комбезена не дохнул. Томбусса был только [299] смертельно ранен; спокойный попрежнему, несмотря на страдание, он встал, держался твердо на ногах, подставляя грудь, пока другая пуля не прекратила его жизни».

1-го Февраля экспедиция получила известие о близости многочисленного стада быков, охраняемого кафрами. Тотчас отправлены были 150 всадников, чтобы овладеть им; вслед за тем получено было известие о совершенном поражении Дингана и о смерти Шалы; для розысков отправлен был верный человек, Исаак Шюкерк, которому обещали в награду две бутылки водки; посланный возвратился вечером того же дня и подтвердил истину полученных известий; он видел, что оба войска, разделенные широким оврагом, отдыхали после битвы. Армия Дингана стояла еще на месте, но не в состоянии была сопротивляться долее; она потеряла до 1,000 воинов; торжество Панды было несомненно, но в отряде Нонгасса, состоявшем из 5,000 человек, насчитывали до 1,200 раненных. На другой день главнокомандующий велел приготовиться к походу каждому, у кого была лошадь. Собралось до 210 человек: странное зрелище представляли эти люди, закинувшие ружья на плеча и отправлявшиеся в величайшем беспорядке. От главнокомандующего до рядового не было отличия в одежде; никто не думал исполнять приказаний, да никто не думал и раздавать их, потому что, при отсутствии наказания, едва ли возможна [300] дисциплина. По прошествии часа езды, лазутчики уведомили боэрсов, что отряд амазулусов оставил крутой овраг, служивший, им убежищем. Тогда один из начальников, Ломбарт, бросился преследовать их во главе 25 всадников, между тем как прочие следовали за ними, соображаясь с местностью. К счастию для неприятеля, который не мог двигаться так скоро, поднялся густой туман, покрывавший окрестные горы и ущелия. Туман этот скрыл его движения и помог ему пробраться в пещеры, которыми изобилуют эти горы. Многие боэрсы слышали говор неприятелей, но летучий отряд в 25 человек возвратился вечером, после бесполезных поисков между громадными обломками скал. 4 и 5 Февраля преследование продолжалось, но преградами ему были скалы, пропасти и овраги, пересеченные множеством ручьев. 6-го, преследовашие двинулись к востоку и услышали, что отряд амузулусов укрепился на вершине крутой горы, всход на которую был чрезвычайно затруднителен. Гору эту окружили, и главнокомандующий отправил толмача известить всех, которые искали убежища в пещерах, что им пощадят жизнь, если они положат оружие. Но так как никто не принимал этой милости, то Ломбарт, с своими 25 человеками, получил приказание перебить мужчин, оставляя в живых женщин и детей. Исполнить это приказание было очень трудно, по причине огромных камней, закрывавших вход [301] в пещеру: но оно было исполнено быстро и смело: три амазулуса пали, а остальные просили пощады. Огонь прекратился тотчас же и мужчины вышли, ведя за собою 50 женщин и значительное число детей, которые были приняты очень хорошо. Но два, часа спустя, пленники, вознамерившиеся бежать в соседние пещеры, все пали под пулями.

Образ действия боэрсов при этом случае привел в недоумение их черных союзников: он возбудил и любопытство их и неудовольствие; многие даже с презрением говорили о системе войны белых. «Непонятно», говорил Нонгласс: «вы заставили их выйдти из такого недоступного убежища, и потом оставляете их в живых! Что за война, если вы не пользуетесь своими выгодами. На войне надобно убивать как можно более — всех, если возможно!»

С Нонглассом явились к Преториусу два амазулуса, с просьбою о пощаде. То были Куана и Манута, два главные предводителя динганова войска, которые, как говорил их покровитель, давно уже хотели отложиться, но не находили случая оставить Дингана, и воспользовались уже последнею битвою Дингана с Пандою; они желали теперь вместе с прочими присоединиться к белым. Ответ Преториуса был благоприятен; он велел только пришедшим старшинам явиться на следующий день для принятия подданства. Им велено было спросить у Панды, хорошо ли ему между [302] белыми, и Панда в самых льстивых выражениях описал им свое настоящее счастье, составлявшее резкую противоположность с рабством, которое он переносил у Дингана.

8-го экспедиция добралась до реки Ом-Понгола; с высоты перпендикулярного утеса не трудно было, с помощию телескопа, рассмотреть все ее течение; с южной стороны ее окрестность перерезана оврагами, покрыта холмами и представляет мрачный вид. На севере, напротив того, стелется равнина покрайней мере на двенадцать миль от берега реки. Никакого прямого известия не было получено от Дингана; узнали только, что он переправился через реку Понголу пять дней тому назад, с некоторыми из своих жен и пастухов, и что бегство его было несомненно. Другие говорили, что у него не более ста человек, способных носить оружие, что его недостойное бегство вооружило против него все племя, что самые отъявленные приверженцы клялись убить его, если он попадет к ним в руки.

Эта достоверность в рассеянии войска динганова и болезнь, напавшая на лошадей, были причинами возвращения экспедиции. Преториус поручил Нонглассу охранение берегов Ом-Понголы и велел, в случае какой-нибудь попытки со стороны Дингана, прислать самого лучшего скорохода, чтоб тотчас же отправить сто всадников, захватить живьем чудовище, обладание которым доставило бы им великую радость. [303]

Экспедиция возвратилась назад, гоня перед собою до 10,000 голов рогатого скота.

Преториус расточал похвалы Панде за действия его во время похода, поздравлял его с успехами храброго Нонгласса; он уверял, что справедливость его притязаний на власть, оставленную беглецом Динганом, несомненна, что вследствие того он признает его повелителем Амазулусов, по полномочию, данному ему советом Петерс-Морицбурга; что впредь он будет считать его главным союзником, что враги его будут врагами боэрсов, с тем однакож, чтоб в случае войны он предварительно испрашивал дозволение совета, и если совет найдет намерение его основательным, то пришлет ему на помощь отряд конных боэрсов. Панда поспешил согласиться с решением совета и отвечал в приличных выражениях: «Я торжественно клянусь всем существующим, что останусь всегда верен вам и вашему правительству; если кто нападет на вас, и вы дадите знать мне, то обязуюсь вверить в ваше распоряжение войска мои, которыми я готов пожертвовать вам всеми, до последнего человека».

14-го Февраля, главнокомандующий велел всенародно прочесть прокламацию, которою он объявлял распространение пределов своих к северу. Часть страны, присоединенная таким образом, простиралась от Тонгуэлы до Ом-Филос-Муниамы; [304] тут же заключался и залив св. Люции. Он всеми мерами старался придать публичность этому приобретению, которое в сущности было одним пустым словом. Никто не изъявил ни одобрения, ни порицания, потому что оттого никому не было ни добра, ни зла. Само по себе, это приобретение было величайшею нелепостию; страна эта даже не была свободною, подобно странам и островам, которые мореплаватели, встречая на, пути, брали в свое владение именем короля; она была обитаема многочисленным народом, и боэрсы не имели возможности ни занять, ни защищать ее, потому что и без того в их владении было столько земли, что они не знали, куда с нею деваться. Вместо того чтоб раздроблять свои силы, им гораздо лучше было бы сосредоточить их, потому что Наталь в прежних своих границах мог прокормить до восьми миллионов жителей, тогда как на поверхности его было не более 4-5,000 белых и черных.

Занятие этой земли, которою Панда не мог располагать в пользу боэрсов, было и несправедливо и ненужно; скажем еще более: занятие это было тягостью для колонии, и мера, носившая название предварительной, имела дурное влияние на кафров, которые видели, что право владения основано на одних словах: «это мое». Правда, что занимать вновь приобретенную землю и не пробовали, отчего пресловутая прокламация Преториуса становилась еще недействительнее. [305]

Тот, кому поручена была редакция журнала экспедиции, постарался буквально воспроизвести этот документ, и важно прибавил к этому: «После этого сделан был залп в честь колониального совета, и войско приветствовало его общим "ура!" Потом все присутствовавшие единогласно воскликнули: "Благодарение великому Богу за милость его и нашу победу"». Стоит припомнить, что вся армия состояла из 436 человек!

18-го Февраля экспедиция прибыла к реке Ом-Синиати, разлившейся от проливных дождей. В месте, где был брод, она поднялась до пяти футов; недоумение напало на всех при этой переправе, но совершить ее было необходимо, и Преториус первый бросился туда, сам управляя повозкою, с помощию длинного бича.

«Я с большим удовольствием смотрел на эту смелую попытку», говорит наш путешественник: — «передовые быки его, управляемые всадниками, не могли упереться. Они бросились в воду и ушли по шею; повозка следовала за ними, перепрыгивая с камня на камень, и когда шум этот прекратился, она исчезла, выказываясь из-под воды только фута на два с половиной. Тогда раздавался только шум потока, ударявшийся о повозку, да тяжелое храпение быков, да еще звучные удары бича и страшные крики, которые, по мнению колонистов, придают смелость быкам, самым трусливым на воде. Мы все с беспокойством следили за первою повозкою, [306] хотя и весело было смотреть на смелую переправу; жизнь быков была в большой опасности, но если бы первой повозке не удалось пробраться, то мы все должны были бы ждать, пока сбудет вода, что могло продолжаться от одной недели до двенадцати дней. Поэтому все желания наши устремлены были на успех переезда; к счастию, скоро раздался стук колес по камням близ другого берега; повозка взобралась, или лучше сказать вскарабкалась на крутой берег и гордо остановилась на ближайшем возвышении, как бы подавая пример другим.

«Другие действительно последовали примеру первой; некоторые очень успешно, другие не совсем. Уже три повозки, быки которых потонули, заграждали самый удобный брод, но никто не думал высвободить их с дороги и всякой старался только перебраться через реку. Восемь повозок, в том числе и моя, остались посреди потока. Действительно, трудно было переезжать реку в пять футов глубиною. Быки должны были тащить вплавь повозку, шедшую по дну. Мы потеряли тут до шестидесяти быков, наше оружие и съестные припасы. Как бы то ни было, а переправились все. Я потерял лучшую часть вещей своих и, что было очень больно для меня, несколько драгоценных коллекций».

После многих затруднений и беспокойств, экспедиция возвратилась, наконец, в [307] Петерс-Морицбург. Охота в окрестностях Наталя имела много привлекательного для нашего путешественника: иногда попадались ему птицы, совершенно незнакомые, иногда обезьяны, которые нередко, перепрыгивая с ветки на ветку, являлись к нему в комнату; иногда появлялись Rooye-Rooken (Caephalopus natalensis) робкие и недоверчивые антилопы, непонимавшие опасности соседства натуралиста, потом аддуды, оглашавшие на рассвете всю окрестность криками своими, смешанными с трубоподобными криками Buceros buccinatos; прилетали более легкие, грациозные и Веселые Luimangas Ametistas и погружали клюв свой в чашечки цветов Caffer Boom или дикой конопли, около которых вились бабочки с яркими и блестящими крылышками. Обед его составляли rooye-rooken, преимущественно перед всякою другою дичью, и охотясь за ними; он подробно изучил их нравы; при этом делает он следующие замечания:

«Я не знаю, заметил ли хотя один путешественник явление, которое ежедневно поражало меня во время охоты моей в Африке, и о котором я хочу сказать несколько слов: я разумею предпочтение, которое оказывают все травоядные животные, к какой бы породе они ни принадлежали, тем местам, в которых встречаются предметы, похожие на них цветом или формою. Не трудно догадаться, что эта инстинктивная предусмотрительность имеет целью сбить с настоящего [308] пути неприятелей и особенно человека, который одному зрению обязан своими успехами на охоте. Так как невозможно предположить, чтоб такие предметы, как, например, древесные пни, груды камней, пригорки и кочки, непременно расположены были для того, чтоб дать приют животным, то, вероятно, животные нарочно избирают места, изобилующие ими; из этого не без основания, можно заключить, что какая нибудь антилопа, почитаемая теперь лесною, могла бы жить в равнине, еслиб равнина представляла ей те же предметы, и наоборот.

«В лесах, где встречается Cephalopus natalensis, земля содержит в себе много красной глины; этою глиною насекомые покрывают древесные пни и корни, которые оттого приобретают цвет совершенно похожий на цвет шерсти этого маленького животного. Очень часто я стрелял по окрашенному пню и очень часто упускал антилопу, приняв ее за такой пень. Иногда мне удавалось убивать животное, не целясь и не зная, в него ли я стреляю.

«В равнинах и по склонам холмов, где живет Riet-Book-Redunca-Elestragus (Антилопа равнины, которая любит укрываться в тростнике. Замечательно, что боэрсы с одной стороны, а кафры с другой — дали ей тоже название Rietbook, что значит «тростниковая коза»; у кафров ее называют «Omschlanzo, тростник».), встречаются на расстоянии сотни шагов — одно от другого [309] полусферические возвышения, состоящие из земли, нанесенной муравьями. Видом, величиною и цветом, они совершенно сходны с лежащими Riet-book; только движение может показать различие их. Необходимо отличное зрение и даже подзорная труба, для избежания ошибок, столь неприятных для охотника и столь часто испытанных мною. Проползши на животе до 300 шагов, задыхаясь от пота и усталости, я доволен был, если случалось добраться на шестьдесят шагов от животного! И поднимая голову, я усматривал перед собою кучу серой земли, и больше ничего.

«В земле Амазулусов, посреди лесов, наполненных мимозами и служащих приютом для слонов, черные и серые камни круглой формы, величиною равные слону, попадаются часто целыми группами; с вершины гор, куда мы взбирались отыскивая слонов, они нередко казались нам животными — предметом наших желаний.

«В земле Массиликаце, за горами Макали, на берегах Ури или Лимпопо, мы встретили много жирафов; некоторые из них стояли неподвижно и казались нам деревьями, сломанными футов на 20 от земли; в другой раз такие сломанные деревья, попадающиеся во множестве только в этих местах, показались нам жирафами, так сходны они были с ними высотою, цветом и формою.

«Слоны, носороги, кабаны катаются в глине и принимают цвет ее, и так как часто в [310] лесах попадаются груды этого вещества, то нередко вы пройдете мимо самого животного, не замечая его присутствия.

«Правда, животные известные быстротой бега, каковы: Equas Burschellii, Gasella albifrons, Gasella euchore, Catoblepas Gnou, Caflepas gorgon, Ant. melampus живут в обнаженной равнине, чуждой обманчивых предметов: но чтобы избегнуть опасности, этим быстроногим нужно только свободное пространство, следовательно, исключение, которое они составляют, не может повредить моему общему замечанию.

«Мне показалось неизлишним обратить внимание на покровительство, оказываемое природою этой породе животных. Напомнил мне о нем roaye-boak; возвратимся к нему.

«Антилопа этой породы живет только в обширных лесах, окружающих Наталь, отчего и произошло название ее Cepbalopus Nalalensis; она не заходит в земли, поросшие мимозами; всего чаще ее встречают в Натале. Легкая и стройная, подобно всем газеллам, она очень дика; слух у нее развит более чем у всех прочих животных. В чаще леса ее трудно заметить; она всегда на стороже и редко подпускает к себе; зато при удалении всегда слышны шумные прыжки ёя по кустарникам, а еще слышнее особенного рода свист, ею издаваемый. Этот свист, свойственный и другим породам антилопы, есть [311] предвестник ее побега. Если охотник заметит ее первый, то она несколько мгновений остается в нерешимости, как бы от страха, и этим-то мгновением надобно пользоваться; потому что после первого прыжка инстинкт указывает этим животным какую-нибудь преграду, которую они тотчас же ставят между собою и врагом.

«Лучше всего за нею охотиться утром и вечером, когда солнце не выше 10-15 градусов стоит над горизонтом; тогда она бродит у опушки леса, не удаляясь от нее далее 50-ти шагов; по красному цвету и движениям узнать ее можно издалека; все затруднение состоит в том, чтобы подойти к ней близко, в чем успевают, пробираясь ползком и скрываясь за кустами; при этом не должно забывать условия sine qua non — идти к ней против ветра.

«Если ружейный выстрел не убил ее, а только ранил, то она отпрыгивает на 10 шагов, останавливается и устремляет глаза на охотника, как бы изумляясь и звуку этому и своей ране. Раненная смертельно, она старается защищаться своими маленькими, но острыми рожками; — остерегаться их необходимо, потому что удар бывает иногда очень силен. Перед смертью она испускает жалобные стоны, похожие на моление о пощаде; можно подумать, что она плачет. Редко оба рожка ее целы: они ломаются от быстрого бега в лесной [312] чаще. Самка производит ежегодно по одному детенышу.

«Живут они отдельно. Цвет шерсти их темнорыжий блестящий у совершеннолетних и темный у молодых. Мех очень густ, мясо бело и чрезвычайно вкусно.

«Животные эти стали редки в последнее время. Таким образом вначале, от Береи до Конгуэлы, на расстоянии двух миль, я встречал их по 10 и 15, а при отъезде — по одной или по две»...

Г. Дельгорг подробно описывает охоту свою за иппопотамами, на которых он отправился в сопровождении двух соседей своих Элиаса и Пиэта Коце. Предметом их поисков была река Тонгуэла, изобилующая этими громадными амфибиями. После трехдневного пути, они прибыли к берегам. этой реки. «Мы спустились», говорит он, «уступами, между лесами мимоз, пересеченными прекрасными ручейками. Тропинку убитые иппопотамами, представляли нам удобную, хотя извилистую дорогу; деревья покрыты были роскошною зеленью, и из чащи их раздавались тысячи звуков, повторяемых эхом. Везде были видны жизнь и приволье! Человек не жил в этих местах, и каждый предмет сохранил свой естественный вид, а мы собирались расстроить эту гармонию природы грохотом наших выстрелов! Мне тяжело было пожертвовать своею мечтою, но к сожалению, чувство поэта и страсть охотника никогда не согласуются». [313]

«Шум воды возвестил нам близость реки; каждый выбрал себе выгодное место, и скоро скалистые вершины противоположного берега потряслись от грома наших выстрелов. Один из них, лучше других направленный, доставил моим соседям самку иппопотама.

«На другой день мы оставили наши повозки под надзором молодого кафра и хотели воспользоваться спокойствием воды, очень благоприятным для охоты. Через несколько минут мы услышали вздохи иппопотамов; так как они были продолжительны, то мы убедились, что животные не ожидают опасности и не скрывают голов. Элиас просил у меня позволения дат первый выстрел — преимущество, которое дается лучшему стрелку; в этом случае вероятность успеха была так велика, что можно было держать пари за охотника; из уважения к его летам, я согласился на его желание. Он воспользовался этим, стал в позицию, долго прицеливался и, наконец, выстрелил; по звуку слышно было, что он попал в воду и рикошетом в соседние деревья. Меня рассердила его неловкость; я тотчас же поднял ружье и увидел несколько голов на поверхности воды, они то поднимались, то опускались, но так скоро, что трудно было верно прицелиться. Я выстрелил несколько раз; две пули достигли цели, потому что из двух голов хлынула кровь; на них-то я и обратил свое внимание. В это время я услышал [314] страшный шум на противоположном берегу. Две огромные массы пепельно-черного цвета рысью бежали одна за другою. Я видел, как они подошли к спуску, легко сбежали в реку, сначала вспенивая ее по мелкому месту, потом поплыли в глубину, оставляя головы на поверхности. Эти два иппопотама, испуганные рикошетом моей пули, шли прямо ко мне, нисколько не подозревая опасного соседства. Чтобы лучше воспользоваться обоим положением, я спрятался в тростнике и при первом удобном случае, всадил одному из них, с расстояния 15 шагов, пулю в голову недалеко от глаза. Рана, однако, не была смертельна, хотя раненый потерял много крови и принужден был чаще подыматься на поверхность. Надобно было воспользоваться этим: мы пустили в одного из раненных 27 пуль; шесть было всажено в голову, но ни одна не попала в череп; наконец, Элиас раздробил ему переносье, вода начала пробираться в рану; животное запрыгало и мы догадались, что оно хочет взобраться: на берег, чтобы ускользнуть в лес от нашей аттаки. Иппопотам шевелился как колосс, вытягивался, падал в вспененные волны и поднимался снова; он подвигался к нам, и мы поспешили зарядить свои ружья. Тело его открывалось; он поднял свою страшную морду, как бы желая почуять нас; он был так близко от нас, что мы могли рассмотреть на его страшном лице борозды, [315] проведенные нашими пулями; мы ожидали его, лежа, но наконец, наступило время действовать: он уже так близко подошел к нам, что мог нас раздавить. Питер и я, выстрелили разом, с расстояния 10 шагов, и выстрелы наши были последними. Элиас, увидев мой выстрел, сказал мне: «Метко, господин: я видел, как вы хватили его; он умер; но солнце садится, уйдем отсюда».

«На другой день до рассвета товарищи мои отыскали иппопотама, отнесенного течением шагов на 400 вниз, где труп остановили большие камни. То была самка, пронизанная пулями; они сочли ее не нужною для моих целей, и вооружась острыми ножами преспокойно начали потрошить ее. Так как мне не было надобности рано вставать, я пришел около 8-ми часов. Вьющийся дым, выходивший из-за островерхих скал на изгибе реки, указал мне притон моих спутников; то же самое угадал я по множеству воронов, частию летавших над ними, частию сидевших на деревьях. Скоро я услышал голоса и мог рассмотреть огромное красное тело, на котором резко отделялись черные фигуры нескольких кафров. Через несколько минут струя воздуха донесла до меня испарение трупа, от которого несло отвратительным конским запахом; потом я увидел на деревьях и кустарниках розовые и белые пласты мяса, которое Южно-Африканцы почитают первым лакомством; мясо это я пробовал: оно бело, сочно и [316] нежно, похоже на свинину и телятину, но гораздо вкуснее той и другой; жир его также вкусен и здоров. Голландские колонисты знают это, и в кушаньях предпочитают его коровьему и прованскому маслу: они не только почитают его здоровою пищею, но приписывают ему целебное свойство и едят его ложкою, как бульон.

«Остаток дня употреблен был на перенесение в повозку драгоценной провизии; часть ее посолили, другую повесили на воздухе и испарения, далеко разносимые ветром, привлекли ночью несколько гиен и даже льва, который впрочем скоро удалился.

«На другой день я рано отправился на место, которое казалось мне выгодным; мои спутники соединились там со мною, но так как, по их мнению, были более удобные места, то они отправились далее, и я остался один, в ожидании что какая-нибудь красивая голова поднимется из воды. Прошло около часа, и две головы появились над водою; я дал три выстрела, и два — обагрили воду; я готовился выстрелить еще раз, когда что-то серое появилось на поверхности; так как это была фигура продолговатая и овальная, то я не мог принять ее за голову крокодила. Я ждал несколько минут и взобрался на возвышение, чтоб рассмотреть лучше. Оттуда я ясно увидел, что под водою двигалось тело; мало по малу оно стало подниматься, и я догадался, что первый иппопотам, [317] которому я послал пулю, был убит ею. Действительно, он всплыл на верх; ошибиться было уже невозможно. Но один я не мог с ним справиться, мне нужны были мои люди. Куда они отправились, я не знал; по неимению условленного сигнала, я восемь раз выстрелил из ружья, а так как эхо чрезвычайно звучно в этих местах, то они непременно должны были услышать меня. Прошло около часа; время казалось мне нестерпимо долгим, я отправился искать и нашел их в лесу, погруженными в глубокий сон. Я разбудил моих лентяев, рассказал им об успехе своей охоты, на что они возражали мне, что иппопотам на средине реки окружен крокодилами, головы которых показывались там и сям, что кафры не прибыли еще, а что без них не было никакой возможности даже на попытку вытащить животное; я поспешно отвечал им, что они трусы, и что я сам отправлюсь в реку, чтоб только доказать им это. Конец моей речи очень им понравился, потому что избавлял их от дела, соединенного с некоторою опасностью. Я отправил одного за бычьими ремнями, бывшими у меня в повозке, другого за толстыми сухими сучьями, и когда все это было исполнено, устроил себе самый простой плот; для ружья сделал возвышение и взял с собою топор, который мог употребить в дело, если бы какому-нибудь нескромному крокодилу вздумалось забраться ко мне; мне очень хотелось взять с [318] собою кого нибудь из моих людей, но так как охотников не оказалось, то я отправился один. Сказать правду, плот мой пропускал много воды, и скоро я погрузился в нее по пояс; несмотря на то, крокодилы удалялись при моем приближении. Кроме полуподводного путешествия, неприятности никакой не было; не много труда стоило мне удержаться против течения, схватить хвост иппопотама, задеть за него мертвую петлю, а другой конец ремня прикрепить к плоту. Я переплыл поток, чтоб добраться до берега. Спутники мои, не понимавшие образа моих действий, ожидали, что я притащу огромное животное за хвост или за ногу, только с помощию моих рук. Увидя мое возвращение, они расхохотались. Но я вышел на землю и, уверенный в своем деле, стал тащить ремень; иппопотам начал подвигаться и скоро очутился у берега. Тогда неуместный смех прекратился, спутники мои с изумлением смотрели на меня, и я уже бранью заставил их спуститься в воду, и как бочку, выкатить иппопотама на берег; через час кожу с него сняли по моему указанию.

«То была самка самой лучшей породы; кожу ее снять было трудно, потому что к ней пристало множество насекомых и пиявиц и сверх того, кожа эта была так тяжела, что шесть человек с большим трудом могли оттащить ее на 10 шагов от берега. Наследующий день, огонь, разведенный мною для [319] предохранения добычи моей от гиен, распугал иппопотамов, и я не мог убить ни одного. Страшная буря едва не лишила меня, этой кожи, стоившей мне стольких хлопот.

«Гроза разразилась ночью; описать все ужасы ее невозможно. Кровом нам служила моя палатка, которую мы прицепили к сучьям; под ней уселись мы все вместе, закутанные шерстяными одеялами.

«Но гроза не проходила; дождь лил крупный и частый. В минуту он промочил насквозь нашу палатку; огонь погас; малейшие углубления горных скатов превратились в быстрые ручьи, которые, увлекая все к реке, грозили и нам гибелью. К довершению несчастия, ружья, забытые на берегу, наполнены были водою.

«Прошло несколько минут, и к этим потокам воды присоединился гром; удары его были так оглушительны, что сердце сильно билось у самых храбрых. В 120 шагах от нас, громовый удар раздробил огромное дерево, а сами мы сидели под таким же деревом, и оно легко могло сделаться проводником электричества.

«Во время подобной борьбы стихий, плотоядные животные пируют на свободе: им удобно ловить рыбу в мутной воде. Пользуясь всеобщим смятением, особенно страхом, нападающим на каждое травоядное, они без труда находят и схватывают добычу, рассеянную по лесу. Тогда они становятся [320] смелы: лев, барс и гиена смешивают рев свой с грохотом грома, подходят к человеку, схватывают запряженных быков и нередко увлекают их.

«Во всю ночь продолжался страшный концерт этих голосов, и мы не могли отвечать на него нашими ружьями; в 50 шагах от нас завывала отвратительная гиена, несколько далее ревел барс, а шагах в 15-ти, десятка два крокодилов рвали труп иппопотама и страшно плескали воду. Если бы мы были вооружены, по обыкновению, то нас нисколько не смутило бы соседство этих животных; но на этот раз мы должны были признать свое ничтожество. Для защиты нашей оставались карманные ножи, то есть все равно, что ничего. Гроза могла иметь гибельные последствия, но мы на этот раз отделались страхом и холодом.

«Скоро бледная полоса на востоке возвестила наступление дня. Дождь еще не переставал; рев барса еще слышался невдалеке. Как бы то ни было, мы надеялись, что восхождение солнца переменит вид природы. Действительно, солнце скоро появилось на горизонте и преждевременным зноем предвещало новую грозу после полудня; вместе с тем: удвоились опасения мои за предмет моих попечений: кожа сохла, как могла, смотря по состоянию температуры и сохранение ее было очень ненадежно.

«Люди мои беспрестанно жгли мой порох и убили [321] иппопотама, которого, по причине его худобы, отдали кафрам. На другой день они были счастливее: Элиас раздробил череп огромному самцу, вероятно «речному дедушке», как обещал он при нашем отправлении».

Еще несколько дней прошло в занятии охотою за иппопотамами; часть их досталась толпе голодных кафров, привлеченных выстрелами. Один из этих кафров, Куду, герой охотничьих похождений, изумил нашего путешественника своею силою и отвагою.

«Я выстрелил в иппопотама», говорит путешественник: пуля ударила в него около глаза и кровь брызнула. Я дал еще несколько выстрелов, которые заставили его искать убежища, и несколько минут спустя, увидел, что он укрылся в углубление на противоположном берегу и не хотел выходить оттуда. Надобно было согнать его с места, или напасть на него потихоньку; но с ружьем невозможно было перебраться через реку. При таком недоумении я вспомнил о Куду, человеке, одаренном геркулесовскою силою и необыкновенным бесстрашием. Я так много слышал об этом храбром кафре, что очень желал видеть пример его подвигов. Случай теперь был прекрасный. Я подозвал его и, указывая на раненого иппопотама, сказал ему:

«Или туда, обойди его и пригони к нам. Не страшно ли тебе, будет?» — «Нет», отвечал он, [322] «я много их перебил на своем веку» «Дело не в том, чтобы убить его». — «Увидим», холодно возразил он. — «Иди же», прибавил я, «посмотрим, как ты с ним справишься».

«Не продолжая более разговора, он взял два коротенькие копья, осмотрел острия и погрузил их сначала в воду, потом в песок, чтобы очистить от ржавчины. Тогда в сопровождении одного из кафров, который нес на смену два другие копья, он отправился в реку, с полным сознанием своей силы и ловкости: судя по его выразительной, но совершенно бесстрастной физиономии, можно было подумать, что он отправлялся резать барана. Через четверть часа он уже был на другом берегу. Изучая движения животного, он пользовался минутами, когда оно было под водою, и шел, щупая дно. Скоро нашел он скалу, покрытую полуфутом воды и взобрался на нее, выжидая, когда иппопотаму вздумается поднять голову.

«Мы безмолвно и внимательно следили за его движениями; ожидания наши скоро были удовлетворены. Куду взмахнул копьем, и оно засело в черное тело, и черное тело запрыгало и забилось; другое копье последовало за первым и произвело новые прыжки. Животное нырнуло и отправилось к своим товарищам, но вероятно его дурно приняли, потому что оно пробыло у них не долго. Куду успел поймать свое оружие, плывшее по течению; [323] не обращая ни малейшего внимания на крокодилов, вертевшихся около него.

«Раненный иппопотам переправился на противоположный берег и залег в густой тростник. Место это было очень неудобно вообще, а особенно для человека совершенно нагого; но Куду, не задумавшись, пошел туда, достиг берега, и мы видели, как осторожно он раскрывал эту зеленую стену, как будто занавес у кровати. Он был лицом к лицу с иппопотамом, метавшим кровь несколькими отверстиями. Одно за другим, два копья врезались в тело чудовища, которое рвалось и покрывало своего преследователя водою и кровавою пеною. Но этого было недостаточно; Куду схватил третье копье, самое большое и длинное; бросил его, и потом снова схватил рукоятку и ощупал животное, как то делают с китом. Он выносил такие сотрясения, которых не выдержали бы три человека, и оставался на месте. Иппопотам бился необыкновенно сильно, а Кафр то выпускал оружие то схватывал его снова, стараясь углубить рану. Он это делал с такою ловкостью, что я чуть-чуть не закричал ему «браво!» Более всего удивляла меня позиция Куду, которой он переменить не мог, еслиб иппопотам вздумал взобраться на берег. Наконец животное, слишком стесненное с этой стороны, рванулось и поплыло в нашу сторону. Тогда храбрый кафр с видом торжества потряс свое окровавленное копье. [324]

«Иппопотам не мог уже оставаться в воде; он хотел выйдти на берег и шел прямо на нас: ему оставалось не более 20 ф. Вода уже была так мелка, что он открыл всю голову; я выстрелил в него. Но он еще не был убит, отступил, спрятался в воде, потом поднялся и отступил снова; тогда мы успели снова зарядить ружья, прилегли на землю, и ждали, чтобы он взобрался на берег, что он вскоре и исполнил. Став на сушу, иппопотам побежал рысью, как бегают свиньи, и старался укрыться в лесу. Мы погнались за ним и нанесли ему смертельный удар. Скоро пришел Куду, недовольный собою: ему хотелось бы одному и своим оружием окончить дело. — Вообще, если ловкость Куду и его сила и мужество возбудили во мне удивление, то скромность этого кафра заставила меня уважать его».

Описание охоты своей путешественник заключает следующими общими замечаниями:

«Иппопотам, которого древние сравнивали с лошадью, назван Голландцами юговосточной Африки «Zee koe», «морская корова». Все эти названия, составленные из нескольких слов, напоминают животных, с которыми иппопотам не имеет ничего общего. И в этом случае белые, по мнению моему, поступили гораздо опрометчивее туземцев. Амазулусы дали иппопотаму название, которое не напоминает никакого животного; они называют его «ом-вобо», и слово это [325] собственно обозначает иппопотама, без сравнения с другими животными, без обмана для тех, которые никогда его не видали.

«Несмотря на то, что иппопотам, по величине своей, есть одно из первоклассных животных в природе, охотник, преследуя его, не испытывает того сердечного волнения, которое возбуждается опасением за жизнь. По отношению охотника к животному, эта охота похожа больше на рыбную ловлю. Охотник должен запастись всем терпением рыболова с удочкою; с неподвижностью и уменьем прятаться, он должен соединять верность взгляда и быстроту выстрела, чтобы пуля попадала в чудовище между глазом и ухом.

«Как бы вы ни называли это занятие, охотою или рыбною ловлею, во всяком случае стрелять в иппопотамов очень интересно; вы чувствуете совершенное удовольствие при верном ударе пулею: когда закипит вода, откуда поднимается огромная черная голова, которая дышет и храпит, у вас времени не больше трех секунд; а подобная цель, появляющаяся и исчезающая мгновенно, цель в б дюймов в окружности, с расстояния 70-110 шагов достигается не легко; к этому надобно присовокупить, что несмотря на громадность головы, костяная оболочка мозга так мала, что убить иппопотама гораздо труднее, чем обыкновенно думают. 27 пуль пущено было в первого иппопотама, которого мы убили; семь пробили ему голову [326] прежде, чем он издох; в другой раз мы в полчаса ранили 27 иппопотамов, всех в голову, и только одного достали и то уже вечером.

«За иппопотамами охотятся двумя способами: ночью, при выходе из реки, когда он ломает тростник или щиплет траву. Его ждут у берега или отыскивают в лугах. Лунный свет дурно содействует верности выстрела, а множество москитов делает долгое ожидание невыносимым. По всем этим причинам ночная охота мало в употреблении, и только самые бесстрашные удальцы, охотники-фанатики, решаются на нее.

«Так как целый день животное проводит в реке, то его убивают, когда оно высовывает голову и дышет; мы сказали уже выше о сопряженных с этим затруднениях; часы, удобные для охоты, очень коротки; на рассвете, когда полумрак допускает видеть предметы на расстоянии ста шагов, охотник должен быть уже на месте.

Ветер не поднялся еще, глубокое спокойствие господствует на водах, на поверхности которых неподвижно плавают черные безобразные головы; иппопотам как бы отдыхает от ночной тревоги; можно подумать, что он спит. Более всего надобно избегать шума; охотник должен прицелиться верно, чтоб выстрел попал на равном расстоянии между глазом и ухом. Выстрел раздается, пуля попала метко, огромное тело вспрыгивает в воде, выказывая свои колоссальные [327] размеры, и отдаленные утесы, гранитные берега, ущелья, горы — все это сотнею звуков повторяет звонкий выстрел. Более минуты слышится звук, и выстрел из небольшого ружья похож в этих ущельях на громовый удар; так чист, так прозрачен воздух!

«Но чутье не обманывает иппопотама; ему знаком уже запах пороха, заставляющий его принимать все меры предосторожности. Головы появляются на поверхности воды одна за другою; но когда многие уже ранены, то они появляются чаще, зато открывают только одни ноздри, и тогда попасть в них нет никакой возможности. Терпеливый охотник может еще выжидать, когда иппопотам зевнет. Животное, чувствующее потребность эту довольно часто раззевает пасть, челюсти его образуют тогда прямой угол. Избрать благоприятное время очень трудно, но пуля, попадая в нёбо, наносит внезапную смерть.

«Иногда необходимо выгнать иппопотамов из их нор; для того нужна лодка, которая вносит охотников в середину стада, над самыми головами; твердые копья с длинными рукоятками употребляются для исследования дна и поражения животных, которые изумляются, что их тревожат в глубинах, ими самими изрытых. Они начинают двигаться, но тогда беда лодке от сильных движений, которые делают амфибии, поднимаясь с своего места!.. Иногда они взбрасывают [328] лодку и топят ее, иногда схватывают зубами и раскалывают; тогда надобно спасаться вплавь, бросив ружье (потеря незаменимая), и вдобавок, можно попасть в зубы крокодилам, тайным свидетелям всего, что происходит на поверхности воды. Иппопотама в этом случае опасаться нечего: он не делает никакого вреда человеку.

«Может быть читателям покажется странным, что я говорю о норах, когда дело идет о животных, скрывающихся в реках. Необходимо объясниться. Каждая река восточной Африки, несмотря на глубину и ширину в дождливое время года, чрезвычайно мелеет в сухое время. Река пополняется ручьями, но когда высыхают ручьи, то и самые реки нередко высыхают совсем. Я видел реку Ом-Шлону; в 25 милях от устья она имела 70 шагов в ширину и 10 ф. глубины; в сухое время она содержала очень мало воды, и то под песком, в котором, чтобы добыть ее, мы вырывали ямы. Только самые большие реки, получая воду из отдаленных и богатых источников, не теряют ее совершенно; таковы: Тонгуэла, Ури, но и в них оказывается недостаток воды для огромных амфибий. Иппопотамам это так же хорошо известно, как и крокодилам; но так как они не могут, подобно последним, долгое время обходиться без пищи и закапываться на несколько недель в песок, ибо им необходимы пастбища; то инстинкт побуждает их вырывать в различных местах речного русла ямы, [329] где вода постоянно стоит на 8-9 ф. В реках, полных воды, трудно судить о глубине этих нор, но мне случалось видеть их в мелководье: они обыкновенно имеют 15 шагов в длину и 7-мь в ширину, с глубиною от 8-9 ф. и могут вмещать по 12 иппопотамов и даже более, потому что эти животные сидят в норах нередко прижавшись плотно друг к другу; — доказательством тому служит близость голов, появляющихся на поверхности. Иногда норы соединяются рвом; который служит как бы дорогою от одной норы к другой.

«В прежнее время иппопотамы попадались повсюду, разумеется гораздо чаще в глубоких озерах и реках; теперь охотники так много истребили, так распугали их, что они попадаются гораздо реже и держатся в устьях рек на самой средине. Нет сомнения, что порода их исчезнет в Натале, как исчезла она в других местах, заселенных белыми, и конечно гораздо скорее всякой другой, потому что природа дала ей менее средств для предохранения себя от людей.

«Имея в высоту 4, иногда 5 ф., а в длину 10 и 11 ф., иппопотам тяжел и массивен; ноги у него не более 1 1/2 ф. Бежит он по ровному месту не скорее человека, и гораздо тише его — при подъеме на гору. Следовательно бегство ни в каком случае не может предохранить его от опасности. Острому оружию противопоставляет он только толщину своей [330] кожи, но и ту пробивают кафрские копья, несмотря на толстый слой жира, находящийся под нею. Сверх того, он очень миролюбив и даже в воде не делает никакого вреда плывущему человеку, а если и случалось, что иппопотам схватывал человека зубами, то это бывало очень редко и всегда на суше.

«Куду, кафр о котором я говорил выше, убивал иппопотама при выходе его из воды одним холодным оружием; впрочем он убивал его везде, где ни встречал, даже посреди крокодилов, и уверял, что мщения его бояться нечего.

«Некоторые путешественники, заметив странное устройство и расположение зубов этого животного, заключили, что оно питается рыбою. Им только стоило осмотреть помет его, оставляемый им обыкновенно на берегу реки при выходе из воды, чтобы убедиться в своем заблуждении; этот помет состоит из травы молодого тростника, иногда, хотя и редко, из ветвей кустарника, и запахом совершенно походит на конский помет. Из этого, кажется, ясно, что иппопотам животное травоядное.

«Самка имеет два соска на вымени; она производит по одному детёнышу и носит его обыкновенно на спине. В стаде, которое поднимается над водою, чтобы дышать, не трудно рассмотреть самку с детёнышем. Позади огромной головы, принадлежащей матери, появляется другая, маленькая, вдыхает воздух в одно время с нею, и в одно время погружается в воду. Детёныш должен сидеть [331] на шее у матери, то есть на таком месте ее тела, которое представляет меньшую плоскость. Цель матери, помещающей детёныша таким образом, конечно состоит в том, чтобы не утопить маленького, и вместе с тем не открывать его, чтобы предохранить от ударов охотника. Впрочем я думаю, что это продолжается недолее нескольких месяцев, потому что все головы детёнышей, которые мне случалось видеть, очень малы. Цвет кожи иппопотама пепельно-черный, сероватый на оконечностях; брюхо серобелое, с пятнами телесного цвета. Когда иппопотам щиплет траву, он уничтожает ее с корнями. Убыток, который наносит это животное ночью в садах кафрских, покрытых маисом и сахарным тростником, неисчислим; иппопотам не только поедает много, но вдесятеро более вытаптывает ногами. Впрочем самые низкие изгороди могут преградить ему путь. Несмотря на свою массивность и короткие ноги, иппопотам может в одну ночь удалиться на 10 и 12 миль от реки, на высоту 1,000 и 1,200 ф., где пастбища ему известны. Он пускается даже по крутым тропинкам, едва доступным для человека. Иногда ночные путешествия так продолжительны, что он возвращается в реку не ранее 10 часов утра. Тогда он бросается туда с высоты 12-15 ф. Один охотник рассказывал мне, что он раз встретил иппопотама между скалами, отвесно висевшими над берегом; так как отступление было невозможно, то животное [332] ринулось с высоты 40 ф.; к счастию животного, вода была глубока в том месте. Это обыкновение иппопотамов известно Амазулусам, которые на нем основали особый способ охоты. На берегах Тонгуэлы вырывают глубокие рвы, наполняют их острыми пнями, слегка покрывая землею и древесными ветвями, а животных приводят туда изгородями или тому подобными, нарочно устроенными, — препятствиями; другие Кафры устроивают в середине реки острые бревна, невидные на поверхности; ночью они собираются, стараясь подогнать иппопотамов к этому месту, и когда это им удастся, то амфибии, бросаясь в воду, находят неминуемую смерть.

«Шум производимый иппопотами на поверхности воды, особенно вечером, незадолго до выхода, похож не на ржанье и не на хрюканье (хотя с последним есть что то общее), но на громкое храпенье, далеко разносимое эхом. Воображение древних создало басню, будто иппопотамы извергают пламя; я думаю основанием ее служат совсем не искры, производимые будто бы ударом стали о зубы, а вода, которую они выпускают из ноздрей, и которая ленится и летит подобно дыму.

«Нижние клыки, полезные для торговли, крепче и белее слоновой кости; весом они от 5 до б фунтов.

«По употреблению, которое делается из всех частей иппопотама, его можно сравнить с кабаном. [333] Кожа в два и три пальца толщиною служит для выделки тростей, бичей и хлыстов. Мясо доставляет здоровую пищу, которую впрочем пренебрегают боэрсы, употребляющие один только жир. Кости, сходные с костями слона и носорога, не имеют внутри одного канала, но представляют нечто в роде губки и содержат в себе тонкий мозговой жир, который вываривают кафры; нередко даже на месте высасывают они жир из обломков костей...»

Текст воспроизведен по изданию: Очерки юго-восточной Африки. (Из путешествия Дельгорга) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 90. № 359. 1851