АДУЛЬФ ДЕЛЬГОРГ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЮЖНУЮ АФРИКУ

VOYAGE L’AFRIQUE AUSTRALE, notamment dans le territoire de Natal, dans celui des Cafres Amazoulons et Makatisses et jusqu’au tropique de Capricorne, execute durant les annees 1838, 1839, 1840, 1841, 1842, 1843 et 1844, par M. Adulphe Delegorue. Avec une introduction p. M. Albert-Montemont. Accompagne de dessins et cartes. Paris, 1848; in 8°; 2 vol. (Путешествие в южную Африку, именно в страну Наталя, кафров, амазалу и макатиссов и до тропика Козерога, совершенное в 1838 по 1844 г. Адульфом Дельгоргом. С предисловием г. Альберта Монтемона, рисунками и картами. Париж. 1848 г. в 8 д. л.; 2 тома).

СТАТЬЯ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ.

Второй том путешествия Дельгорга начинается описанием охоты, в которой убито двенадцать слонов, и в том числе семь жертв пришлось на долю неустрашимого француза. Во время этой охоты, огромная самка, футов десяти ростом, заметила Дедьгорга и пошла к нему прямо навстречу с поднятым хоботом. Подпустив зверя шагов на 20, охотник спустил курок; ружье осеклось. Что оставалось делать в таком опасном положении? Привычный охотник в одну десятую долю секунды сообразил, что уйти невозможно, и потому, быстро бросившись в сторону, в кусты, с непостижимою быстротою, возможною только в минуту смертельной опасности, надел на пистон ружья новый капсюль (колпачек); и тоже самое мгновение он приложился, и пуля ударяла слониху прямо в грудь. Животное находилось не далее пяти шагов от Дельгорга и уже протягивало хобот, чтобы схватить смельчака. [30] Несмотря на огромный заряд пороха и на шестнадцати-золотниковую пулю, гигант, пораженный прямо в грудь и почти в упор, не упал, но пошатнулся и, озадаченный неожиданною встречею, быстро повернулся назад и пустился бежать. Дельгорг хороша знал обычая слонов и был уверен, что зверь раненый почти в упор не станет его преследовать; но противники сошлись так близко, что слониха, оборачиваясь назад, едва не задела хоботом охотника, при чем последний мог легко поплатиться жизнию: так силен даже случайный удар хоботом. К счастию нашего смельчака, он успел отскочить, но едва не попал из Сциллы в Харибду, как говорили древние, или из огня в полымя, как говорится теперь. В нескольких десятках сажен от того места, где случилась рассказанная нами сцена, спокойно отдыхали под деревьями леса четыре молодых слона: испуганные грохотом выстрела, они вскочили и бросились бежать куда глаза глядят — и случайно в ту сторону, где стоял Дельгорг. Едва успел последний увернуться от хобота слонихи, как увидел в двадцати шагах мчавшихся на него четырех колоссов. Тут нечего было думать ни о сопротивлении, ни о бегстве: с покорностью неизбежной судьбе, бросился Дельгорг на землю, ожидая, что он мгновенно будет растоптан. Но тяжелые шаги гигантов прогрохотала справа и слева, и ни одна нога не задела отчаянного охотника, хотя по следам было видно, что с одной стороны слон пробежал не далее полутора аршина, а с другой — нога чудовища ступила едва на несколько вершков от головы человека.

Счастливо избавившись от такой страшной опасности и пораженный ею более, чем усталостью десятичасовой охоты, Дельгорг начал сзывать криком своих товарищей, призывая их к возвращению с охоты. Время клонилось в вечеру и пора было подумать о ночлеге, потому что сумерки продолжаются в тех странах не более четверти часа, и светлый день чрезвычайно быстро сменяется темною тропическою ночью.

Как скоро явилась спутники Дельгорга, кафры — Кочобана и Буланче, и началось возвратное шествие в ближайшую деревню, вдруг неожиданно показался слон, спокойно отдыхавший под деревом. Кафры несли каждый по два огромные клыка и чрезвычайно устали, так что им нечего было думать о продолжении охоты; но Дельгорг не хотел упустить добычи, которая представлялась в самых благоприятных для него обстоятельствах. Он приказал кафрам остановиться, а сам начал быстро обходить покоившегося слона, чтобы приблизиться к нему с подветренной стороны и улучить место, удобное для рокового выстрела. [31] Но не успел он отойти ста сажен, как вдруг увидал перед собой какой-то черного цвета кустарник, внутри которого неподвижно лежало огромного роста животное. С первого разу Дельгорг подумал, что один из раненых слонов упал и издох в этом кустарнике, и потому смело приближался к нему. Подойдя, однакож, шагов а десять, он ясно различил огромную рыжую, круглую голову, посреди которой сверкали как раскаленные уголья два красные глаза и рисовалось белое рыло зверя. Глаза были устремлены на смелого охотника, решившегося приблизиться к царю лесов и пустынь, и положение тела указывало, что животное готовилось сделать прыжок.

«Нанзи эбобис!» (Здесь лев.) вскричал Дельгорг, почти невольно и не замечая, что оба кафра, его товарищи, стояли за ним. Несмотря на свою усталость, они положили на землю слоновые клыки и последовали за Дельгоргом. «Не булала ена!» (Не тронь его.) закричали в один голос кафры. Дельгорг знал неустрашимость своих спутников и потому нисколько не сомневался, что совет не трогать льва был не следствием трусости. Он отступил шагов на сорок, не спуская, впрочем, глаз со льва, и стал звать кафров итти на зверя; но они решительно отказались; а между тем благородное животное, как бы не доверяя собственным силам, сделало трехсаженный прыжок в сторону и в несколько мгновений скрылось из глаз.

Дельгоргу стало досадно. Будучи уверен в силе заряда и меткости выстрела, он не мог сомневаться в победе над львом, который выставил перед ним широкую свою голову на расстоянии не более десяти шагов. Его товарищи были люди испытанной храбрости: они находились в числе смельчаков, добывших, по приказанию Дингаана, живьем дикого слона (Смотри первую нашу статью о путешествии Дельгорга, в XI книжке Современника.), и не раз участвовали в описанных нами (в первой статье) королевских охотах; еще сегодня каждый из них убил по нескольку слонов, за которыми охота считается гораздо опаснее, чем за львами. И, однакож, эти люди испугались льва! Как объяснить такое противоречие?

Вообще должно заметить, что кафры обыкновенно охотятся только на известных зверей, так что львиный охотник неохотно идет против слона, а слоновый — против льва. Изучив в мельчайших подробностях обычай и нравы зверя, он смело идет на него, уверенный в победе и надеясь спасись в случае неудачи. [32] Но когда ему случится иметь дело с животным, которого привычки не вполне ему известны, то кафрский охотник робеет и отходит от зверя, радуясь, что последний не начинает сам поединка. Сколько видел Дельгорг охотников, перебивших десятки львов и не смевших стрелять по слону! Унклов (Слон.) есть, по мнению кафров, благороднейший и страшнейший из зверей, и притом самый опасный для охотника; но Кочобана и Буланче, убившие столько слонов, испугались, увидав льва.

Но мы обещали вашим читателям познакомить их покороче с охотою на львов. Исполняем это обещание.

Во время пребывания Дельгорга в стране Наталя, завязалась междоусобица между голландскими боерами, — первыми европейскими поселенцами в этой части Африки, и между нынешними их господами — англичанами. Не желая вмешиваться в эти кровавые смуты, Дельгорг удалился от театра войны в Конгуелу, где и остановился в доме своего знакомца, г. фан Бреда, богатого и образованного выходца из Европы. В нескольких стах шагах от дома возвышался на пригорке густой лес, в котором водилась порода весьма редких и мало известных европейским ученым обезьян, называемых изи-манго (Это, по всему вероятию, Simia monoides, которой родина до сих пор была неизвестна, и которой один экземпляр существует в парижском Jardin des plantes.). Желая приобрести несколько экземпляров этого зверя для своей зоологической коллекций, Дельгорг отправился однажды утром в лес, вооружившись двуствольным ружьем, заряженным мелкою картечью: наш охотник не воображал, что ему понадобится другое оружие недалее как во ста саженях от дома г. фан Бреда.

Не успел он отойти трех сот шагов, как заметил множество обезьян, суетливо и с приметным страхом прятавшихся на самые верхушки дерев. Он подошел ближе; но обезьяны продолжали суетиться, не обращая на него, по-видимому, никакого внимания, и все без исключения со страхом смотрели на широкий и невысокий куст, росший на маленькой лужайке. Дельгорг также стал всматриваться в куст, бывший от него не далее, как в пятнадцати шагах; но каково было его удивление, когда из-за куста выставилась колоссальная голова львицы, самого большого роста. Львица также заметила охотника, которого белая полотняная блуза прямо кидалась в глаза; она смотрела на него прищурив, так что вместо глаз были видны две узкие, блестящие полоски. Несмотря на то, что ружье было малого калибра и заряжено мелкою [33] картечью, Дельгорг надеялся на меткость глаза, твердость руки и близость расстояния. Животное, заметив, что человек смотрит ему прямо в лицо, начало медленно опускаться, как бы приготовляясь к прыжку; но охотник не дал ему на то времени, и картечь быстрее мысли ударила зверя на вершок выше правого глаза. Несмотря на слабость заряда, львица упала на левый бок, и Дельгорг, зная, что животное не замедлит оправиться, опрометью пустился бежать по направлению к дому, на что употребил не более полминуты времени.

— Что с вами сделалось? вскричала с ужасом хозяйка, увидав гостя, ворвавшегося как вихрь в ее комнату.

— Ранил! едва проговорил запыхавшийся охотник.

— Кого? обезьяну, что ли?

— Львицу, сказал отрывисто Дельгорг, перевода дух.

— Как! где? вы только что вышли: еще нет четверти часа, как вы стояли на крыльце, с ружьем. Притом же я слышала расстрел подле самого дома и думала, что обезьяна или дикая коза забежала в наш сад.

— Львицу, говорю я вам, и не более как в трех стах шагах отсюда. Но я вам расскажу все подробности. Теперь же дайте мне, ради Бога, кого нибудь, только поопытнее, потому что львица, вероятно, опомнилась и ее не легко будет взять. Я всегда слышал от кафров, что раненые львы несравненно опаснее других. Впрочем, я не хочу терять своей добычи и так уверен в меткости удара, что, вероятно, раненое животное не пойдет далеко и ляжет отдыхать где-нибудь поближе. Хороший охотник за львами мог бы теперь оказать мне чрезвычайную услугу.

— Если вам нужен хороший охотник за львами, сказал вошедший тут в комнату хозяин: — то смею рекомендовать старого Коче-Дафеля, который пришел ко мне сегодня утром. Это первый охотник за львами во всей стране Наталя. Притом же он вам не совсем чужой: это отец бывшего вашего проводника Хенинга.

Коче-Дафель не замедлил явиться. Этот человек перебил на своем веку более сотни львов, не получив ни одной раны, ни одной царапины на такой опасной охоте. Но ему никогда не случалось бить слонов, и он рад был услужить Дельгоргу, который был известен за одного из неустрашимейших охотников за слонами.

— Я пособлю тебе на льва, с улыбкою сказал кафр европейцу: — а ты, в свою очередь, поучишь меня, как одолевать слонов. Охота за львами приятная, но невыгодная, потому что [34] львиная шкура дешева, да и не всякий ее купит; а слоновая кость нужна всякому, потому что ее тотчас можно сбыть европейским купцам. Выгоднее убить одного порядочного слона, чем десять самых огромных львов.

Старик говорил правду. Львиные шкуры дешевы в южной Африке, и на один посредственный слоновый клык можно купить десяток лучших львиных шкур.

Коче-Дафель был мальчиком лет тринадцати, и пас стадо своего отца, как однажды заметил льва, пробиравшегося между кустарниками. Отец мальчика спал в это время в тени, шагах в сорока от мальчика. Известно, что кафры, имеющие ружье, подобно боерам, никогда с ним не расстаются и держат при себе заряженное, даже во время сна; а отец Коче-Дафеля был смелый охотник и владел порядочным ружьем, очень большого калибра. Вместо того, чтобы разбудить отца, маленький Коче овладел потихоньку ружьем и пошел навстречу льва, который между тем, высмотрев одну из пасшихся коров прыгнул на нее. Но едва когти зверя коснулись добычи, как пуля, величиною с большой лесной орех, угодила ему прямо между глаз. Пробужденный грохотом выстрела, кафр начал бранить сына; но мальчик ясно видел, что отец гордится сыновним подвигом. С тех пор истребление львов сделалось одним из любимейших занятий Коче-Дафеля.

Изучав львиную охоту во всех ее подробностях, он редко ходил на льва с товарищами и предпочитал отправляться на охоту один-одинехонек. «Если пойдут несколько человек» — говорил старый охотник — «то весьма легко, что один из них струсить и побежит при виде льва: тогда поминай как звали охоту». Лев, видя бегущего человека, смело кидается за ним, и горе дерзкому или несчастливцу, который попадется ему на пути. К тому же в многолюдной охоте всякий рассчитывает больше на соседа, чем на собственное искусство, мужество и хладнокровие. Всего лучше запастись хорошею лошадью, приученною для этой охоты, и одноствольным, метким ружьем, самого большого калибра, зараженным так, как было упомянуто выше при описании охоты на иппопотамов и слонов. Здесь все зависит от одного выстрела, и хладнокровный человек, умеющий порядочно стрелять, всегда останется победителем. Это смертный поединок между человеком и царем зверей, при чем первый выстрел и следовательно победа выпадает на долю охотника. Но повторяем, что тут нужны хладнокровие, смелость и меткость, при сильном [35] заряде и большом калибре ружья, потому что если первый выстрел не свалит зверя, то человек пропал.

Европейские охотники обыкновенно думают, что на львов надобно охотиться толпою и вооружаться с ног до головы пистолетами, кинжалами, штыками, саблями, охотничьими ножами в т. п. Особенно показалось Дельгоргу странным, для чего Коче-Дафель не берет двухствольного ружья или, по крайней мере, не привинтит штыка к своему ружью. Вот какие сведения сообщил ему во этому поводу старый охотник.

Охотиться за львами верхом можно только в степях в других открытых местностях, где быстроте бега лошади представляются все выгодные условия; в лесах же и между гористою местностью лошадь служит только помехою. Да и вообще бегство верхом возможно только тогда, когда лев находится шагов на 35 или на 40 от охотника, потому что при ближайшем расстоянии он одним или много что двумя прыжками вскакивает на круп лошади, и тогда она погибла вместе с всадником. Что касается до двухствольного ружья, то оно неудобно по многим причинам. Во-первых, одноствольному ружью можно дать калибр гораздо больший, чем двуствольному, а чем сильнее калибр, тем сильнее удар ружья. Во-вторых, охотник метит одноствольным ружьем гораздо лучше, зная, что все зависит от одного выстрела, тогда как, надеясь на второй ствол, он торопится и оба выстрела делаются в поспешности, более наудачу, чем с метким прицелом: поэтому один сильный удар гораздо выгоднее двух слабых. Штык не только неудобен для охоты в лесах, но еще своим перевесом затрудняет меткость выстрела, заставляй дрожать левую руку, поддерживающую ружье. Да и к чему послужат штык, если лев, в самом деле, бросится на охотника? Напор, или, лучше сказать, удар льва так силен, что он непременно собьет с ног и сомнет человека; а тут, если бы и удалось проколоть льна штыком насквозь, зверь успеет растерзать человека в клочки, прежде чем издохнет. Лев силен, и жизнь его цепка: для него нужно орудие, производящее весьма быстрое и обильное кровотечение, и все штыки, кинжалы и сабли нескоро его доканают. Есть множество примеров, что лев, у которого сердце было насквозь пробито пулею, еще имел довольно силы и времени, чтобы растерзать лошадь вместе с всадником (на что ему требовалось не более десяти секунд), и падал мертвый на трупы своих врагов. Настоящие львиные охотники никогда не стреляют льва в сердце: меткий выстрел крупною пулею (из част. свинцу и 1 части олова) в голову, так, чтобы она пробила череп и ушла [36] в мозг, — вот лучшее средство убить льва. В последнем случае, он падает на месте бездыханный, и только легкие судороги пробегают по горячему телу, в котором сила и гнев угасают мгновенно вместе с грохотом выстрела.

Все это покажется, может быть, очень странным для наших нимвродов, которые, отправляясь за волком или медведем, вооружаются как средневековые рыцаря. Не угодно ли им прогуляться на мыс Доброй Надежды: там они могут удостоверяться в том, что мы здесь рассказываем, и что мы сами лично слышали из устных рассказов многих львиных охотников.

Но пора нам возвратиться к Дельгоргу и Коче-Дафелю, которые, как мы упомянули, поспешно отправились отыскивать львицу, раненую близь дома голландского поселенца. Прибыв на то место, где упал раненый зверь, они нашли только измятую траву да несколько капель крови; они обшарили все ближние кустарники, даже углубились в чащу леса версты на четыре; но, несмотря на самые тщательные поиски, охотники должны были возвратиться к вечеру с пустыми руками.

Коче-Дафель, привыкший к подобного рода неудачам, весели насвистывал кафрскую песенку; но Дельгорг был неутешен и громко жаловался на судьбу, которая из рук вырвала у негр добычу. Кафр советовал успокоиться и продолжать поиски на другой день, утверждая, что если выстрел был меток, то зверь не может уйти далеко.

Но назавтра Коче был занят другим делом и не мог итти вместе с Дельгоргом, которому, за неимением другого товарища, пришлось отправиться на пояски с каким-то горбатым немецким ремесленником, приехавшим попытать счастья на мысе Доброй Надежды. Смешно было итти на львиную охоту с уродливым горбуном, который в целую свою жизнь никогда не стрелять из ружья; но на безрыбьи и рак рыба. Выбирать было не из чего, потому что кроме немца никто не соглашался быть спутником Дельгорга в его поисках. Впрочем, немец, несмотря на свой горб и мирные занятия, оказался человеком неустрашимым и так смело вел себя в этот день, что Дельгорг невольно должен был дивиться его хладнокровному мужеству.

Наши охотники углубились в лес и обшарили его версты на две от дома фан Бреды. Такие поиски отняли у них часа два времени и чрезвычайно их утомили. Уже Дельгорг думах о возвращении домой и отдыхе, как вдруг на маленькой поляне, лежавшей внутри леса, он увидал, саженях в двенадцати от себя льва, лежавшего под кустом. Полагая, что это раненый им и [37] околевающий зверь, он хотел, однакож, иметь положительное тому доказательство, и взвел курок, для того, чтобы послать еще одну пулю в лежащее животное. Но лев вовсе не был мертв, а только притаился, завидев человека. Услышав звук щелкнувшего курка, он как стрела прыгнул в сторону сажен на пять; за тем мгновенно другой такой же прыжок, третий, четвертый, и не успел Дельгорг приподнять своего ружья, как уже зверь исчез в древесной чаще, мелькнув как птица. По огромной его гриве, развевавшейся как широкие крылья, можно было узнать самца большой породы.

«Не пойдем ля мы отыскивать и этого зверя?» спросил у Дельгорга немец, чрезвычайно довольный тем, что видел, как прыгает лев. Видя такую неустрашимость горбуна, француз пустился с ним в дальнейшие поиски, ограничившиеся тем, что охотники спугнули несколько гиен, которых не удостоили даже выстрелом. Львов как будто никогда тут и не бывало, и потому наши авантюристы поневоле должны были отказаться от поисков и отправиться домой, куда воротились взмученные и уже поздно вечером.

Львы пользуются в Европе репутацией благородных, но весьма страшных животных, хотя такая слава не вполне ими заслужена. Правда, и всякий южно-африканский поселенец скажет вам, что лев принадлежит к числу зверей, которых должно оставлять в покое; но такое уважение к их личности происходит более от низкой цены их шкур (От 15 до 10 руб. сер. за штуку.), чем от других причин. Начни только лев шалить в стаде боера, поселенец недолго будет ему позволять безнаказанно таскать своих коров и быков. Боер, подобно кафру, не видит во льве ни благородного, ни слишком страшного противника, и непременно захочет рассчитаться с возмутителем спокойствия мирных стад. Боер зарядит свое огромное ружье, сядет на лошадь и без товарищей, в легкой блузе, с одним одноствольным ружьем, отправляется искать хищника. Привычный к такой охоте человек легко может найти льва по его следам, если выберет удобное для того время и погоду. Лев, завидев человека, никогда не нападает на него, но и не бежит, а ложится на землю, выжидая, пока охотник его увидит: боер, сыскав наконец глазами своего противника, смело идет на него. Если охотник завидит зверя в близком расстоянии, то последний делает обыкновенно два или три прыжка в сторону и ложится опять на землю; в противном случае, лев, видя приближающегося человека, медленно отступает шагов [38] двадцать или тридцать, не выпуская охотника из глаз, и все таки наконец ложится на землю. Боер подходит к зверю шагов на тридцать: до тех пор нет еще никакой опасности, и если бы охотник вздумал медленно отступать, не поворачиваясь задом, то лев никогда не вступил бы в бой добровольно. Однакож, охотник идет на льва не за тем, чтобы воротиться с пустыми рукава: он соскакивает с лошади, оборачивает ее крупом к зверю, надевает узду на левую руку, подымает ружье, целит и стреляет. Конечно, все это делается довольно быстро, из опасения, чтобы лев не потерял терпения, в долгом ожидании нападения. Если пуля пробила череп и углубилась в него, то дело кончено, в животное рухнет на месте, не сделав ни одногошагу. Но если пуля проникнула только в тело, то дело принимает другой оборот. Невозможно мгновенно определить, смертельна или нет нанесенная рана, и как долго продлится смертное кровотечение; притом жизненность у льва очень упорная и он с пробитым насквозь сердцем живет еще несколько секунд, чего очень достаточно для того, чтобы одним или двумя прыжками очутится подле охотника и ударом лапы разорвать его чуть не пополам или клыком пробить ему череп. На быстроту лошади плохая надежда, потому что лошадь бежать шибко только тогда, как уже разбежится, а с места трогается несравненно медленнее льва. Нечего также думать о защите штыком или кинжалом, потому что лев с размаху непременно собьет с ног и сомнет под себя самого сильного человека; а в этом положены одного удара лапою или зубом достаточно для неизбежной смерти охотника. Тут одна только надежда на спасение: если выстрел не положил льва на месте, то надобно тотчас спрятаться за лошадь, предоставив ее мщению зверя: лев в одно мгновение очутится на ней и начнет ее терзать; при этом он глух и слеп ко всему, кругом него происходящему, и вся жизненная его сила переходит в челюсти и лапы, которые рвут жертву. Хладнокровный охотник имеет время вновь зарядить ружье и в упор раздробить череп остервенившегося зверя.

Кафры очень хорошо знают, что когда, раздраженный раною или просто нападением, лев бросится на первую попавшуюся в когти добычу и начиняет ее рвать, то гнев делает его нечувствительным ко всем прочим внешним ощущениям. Зная этот львиный обычай, кафры, у которых хорошее ружье большого калибра считается драгоценностью, доступною очень немногим, придумала весьма остроумный способ убивать львов, без большой для себя опасности. Вот в чем дело: [39]

Кафры приготовляют из нескольких буйволовых или иппопотамовых кож, пришитых одна на другую, род огромного овального щита, футов осьми или девяти вышиною, и сделанного так, что задняя его сторона вогнута, а передняя выгнута, наподобие раковины, или, правильнее, панцыря черепахи. Запасшись таким щитом, партия кафров, вооруженных копьями, идет отыскивать льва. Завидев царя пустыни, самый сильный из охотников берег щит и, волоча его за собою, приближается к зверю; подойдя к нему шагов на тридцать, кафр бросает в льва дротик, а сам тотчас же падает на землю и прикрывается щитом. Разъяренный зверь кидается на лежащего врага и в слепом бешенстве рвет лапами и зубами щит, закрывающий охотника; иппопотамова кожа, впрочем, так крепка, что едва принимает царапины зубов и когтей освирепевшего животного, которое ни за что не решается покинуть этот предмет своей ярости и мщения. Лев ревет и усиливается разорвать щит и в это время ничего не видит и не слышит, что вокруг него делается. Тогда другие охотники приближаются толпою и, не боясь звери, которого внимание исключительно обращено на терзаемый им щит, без всякого труда и опасности убивают льва ударами дротиков и копий. Не смотря на боль от наносимых ему ран и на текущую ручьями кровь, лев до последнего издыхания изливает свое мщение на щит коварного врага, полагая, что все новые раны наносятся ему этим неуязвимым неприятелем.

Кафры, бывшие на такого рода охотах, утверждают, что в то время, как лев бросится терзать предмет своего мщения, он закрывает глаза и уже не открывает их более, пока не удовлетворит своему гневу или не издохнет от ударов. Из этого можно заключить, что он на это время делается как бы физически слепым и неопасным для окружающих его врагов, несмотря на то, что они наносят ему беспрерывные раны.

Если в охоте боера за львом лошадь приносит пользу охотнику, то уж наверно не быстротою бега, потому что лев может догнать даже очень быструю лошадь на всем ее скаку; но лошадь нужна охотнику для того, чтобы заменять его собою, если лев не ляжет на месте и кинется на нападающего неискусного стрелка. Если даже человек и не успеет спрятаться за лошадь, то все-таки лев скорее кинется на последнюю, чем на первого, потому что, несмотря на ярость и жажду мщения, он помнит, что человек для него опаснее лошади. Притом львы любят лошадиное мясо, а убитого им человека пожирают только тогда, когда голодны и не могут добыть другой нищи. Если и случится льву [40] растерзать охотника, то он оставляет его тело нетронутым и только изредка решится лизать теплую кровь, текущую из ран трупа.

Характер животного самым резким образом выказывается в минуту предсмертных борений. Животные боязливые и смирные умирают, обращая на охотника взоры, в которых можно прочитать просьбу о помилования; другие испускают дух равнодушно, кик бы покоряясь неизбежной участи; но лев в этом отношения походит на человека, и в предсмертных его борениях выказывается все отчаяние побежденного бойца. Несмотря на то, что лев чувствует близость смерти, когда ему нанесены смертельные раны, он не перестает бороться с врагом до последнего издыхания и защищается, пока может поднять лапу или хватить зубами. Мало того: если враг, победивший льва, добровольно его оставит и будет удаляться от издыхающего животного, то оно собирает последние силы и устремляется в погоню за удаляющимся победителем, хотя чувствует уже холод близкой смерти и всю безнадежность битвы...

Отчаяние умирающего от ран льва и гнев его так сильны, что если враг находятся в положении для него недоступном, то зверь, распаленный злостью, начинает терзать самого себя. Не раз были примеры, что раненый лев, поставленный в такие обстоятельства, что враг для него недоступен, перегрызал собственные свои лапы и рвал собственное тело, где только мог достать зубами.

Впрочем, что бы ни толковали о смелости и свирепстве льва, в нем нет благородного, хладнокровного мужества, которым отличается человек. Лев, пойманный врасплох и полагавший себя наедине, крайне труслив в первую минуту: если он неожиданно увидит близь себя не только охотника, но даже женщину или дитя, если даже вдруг залает близь него собаченка, то он вскакивает в испуге, дрожит всем телом и стремглав летит куда глаза гладят, спасаясь от неведомой опасности, которая обнаружилась ему так неожиданно, и которую он не имел времени обдумать и разгадать. По уверению кафров и по словам Дельгорга, если лев услышит голос или шаги человека, прежде чем увидят его глазами, то он непременно старается уйти от приближающегося врага: царь зверей боится всякого шороха, причины которого он не в состоянии постигнуть. Заслышав приближение охотников, лев старается удаляться ползком, и если ему удается проползти шагов сотни две, не будучи замеченным, тогда только он вскакивает и стремится дальше прыжками и бегом. Лев ждет нападения только в том случае, когда он завидел охотника [41] гораздо ранее, чем сам был открыт, и потому успел свыкнуться с мыслию о приближающей опасности.

При встрече с человеком, если последний нейдет на нею прямо, с намерением напасть, лев никогда не рискнет завязать бой. Стоит только остановиться, и лев, видя, что его не трогают, непременно начнет удаляться. Впрочем, в таких обстоятельствах, он никогда не побежит, а пойдет тихо, беспрестанно оглядываясь, но притом беспрерывно удаляясь от человека. Если на пути ему встретится рытвина, ров или другая случайность местности, покровительствующая отступлению и скрывающая его от глав человека, то он непременно скроется туда и прибавит шагу. Должно признаться, что царь зверей самолюбив, и если он не захвачен врасплох, то никогда не побежит, пока уверен, что охотник наблюдает за его движениями. Начните кричать и махать руками; лев немедленно остановится, станет прислушиваться к крику и следить за вашими движениями; но успокойтесь на минуту, и лев будет продолжать свое медленное отступление. Подите на него с криком, он опять остановится, и если вы подойдете поближе, то он ляжет на землю, выжидая вас и как бы нехотя принимая ваш вызов; но от вызова он не откажется, потому что он действительно обладает храбростию и как будто дорожит своей репутацией.

И в то время, как лев выжидает охотника, приняв вызов на бой, весьма нетрудно обратить его в бегство. Стоит только присесть в траву или скрыться за деревом или кустом, так, чтобы зверь потерял человека из виду. Вероятно, льву кажется тогда, что враг его приготовляется победить его каким-то необъяснимым образом, потому что смелый взгляд зверя мгновенно гаснет, он начинает дрожать всем телом и по прошествии не более одной минуты обращается в самое поспешное бегство. И даже не только в том случае, когда охотник вовсе скроется ив глав льва, но если только присядет на землю на обнаженной равнине, то зверь начинает видимо беспокоиться, отступает назад и вдруг, охваченный как бы паническим страхом, мчится со всех ног, убегая от опасности, которую он предвидит, но не в состоянии ни разгадать, ни отвратить.

Рассказанное нами неоднократно было поверено Дельгоргом на опыте и всегда оказывалось справедливым. Впрочем, любой кафр подтвердит точность приведенных выше фактов.

Если лев не видит охотника, то последний смело может стрелять по нем, не опасаясь нападения со стороны льва, в случае неудачи выстрела. Захваченной врасплох, лев всегда спасается [42] бегством и не думает о месте или защиты. Поэтому охотник всегда безопасно стреляет по сонному зверю или когда последний, сосредоточив все свое внимание на добычу, не заметит приближающегося человека.

Лев не любит подходить днем к жилью человека, но зато ночью ничего не боится и смело идет на всякую опасность, чувствуя свое превосходство: как все прочие животные кошачей породы, он хорошо видит ночью.

Под покровом мрака, он не боится выхватить лошадь из-под седока или задавить быка, привязанного в телеге, на которой отдыхают сонные путешественники. Ночью льва не испугает ни выстрел, ни человеческий крик, и он готов помериться с врагом, от которого бежал при дневном свете. Зато, если человеку удастся ранить льва мочью, тот, не кидается на врага и не ищет отмстить ему: как бы пристыженный, он забывает свою, смелость и нахальство. Легкая рана заставит льва бежать, несмотря на то, что на телеге один человек, а кругом телеги собралось десяток львов; раньте второго, и все в испуге побегут прочь.

В странах, весьма богатых дичью, лев бросает остатки своей добычи гиенам и не прячет ее: там он не нападает на стада поселенцев, предпочитая более легкую охоту за дикими обитателями лесов и пустынь. Но если канн и антилоп (Два смирных травоядных четвероногих, водящихся в Африке несметными стадами. Львы любят питаться их мясом.) мало, то поневоле приходится царю зверей подстерегать лошадей и быков колониста. Зная, что при этом можно иногда поплатиться жизнью, лев дорожит добычею и бережет остатки растерзанного и недожранного животного. Боеры пользуются этим обычаем льва и стерегут его, когда он возвращается к спрятанной накануне пище. Лев является туда за час или за два до полуночи и часто становится добычею засевшего на страже охотника. Однакоже, при охоте этого рода должно быть крайне осторожным, потому что если лев узнает о присутствии охотника, прежде чем тот выстрелит, то все шансы обращаются на сторону зверя, и он смело идет против соперника, вздумавшего оспоривать у него законную его добычу. Тогда охотнику остается только сесть на землю: это иногда останавливает зверя; в противном случае должно стрелять, несмотря на темноту. Счастье, если пуля положит льва на месте: не то наутро солнце осветит кровавую сцену, от описания которой мы избавляем читателей. [43]

Ночью, при лунном свете, лев никогда не нападает на человека; если же луна проглянет между тучами внезапно, то зверь бежит опрометью, гонимый каким-то паническим страхом.

Случается иногда, что лев, по необъяснимой причине, не умерщвляет охотника, попавшегося к нему в когти, несмотря на то, что он ранен этим охотником. Дельгорг видел некоторых боеров и кафров, которые отделались переломами членов или глубокими ранами от удара лапою или зубом. Один кафр попал раз в когти раненой им львице: она продержала его с минуту под собою и потом, царапнув его лапою по груди, бросила и скрылась. На груди кафра остались четыре кровавых рубца, глубиною около дюйма, которые долго не заживала. Дельгорг сам знал этого счастливца и видел раны, которыми тот гордился как необыкновенным отличием.

Из нашего беспристрастного рассказа, в котором мы строго держалась достоверных фактов, сообщенных Дельгоргом и кафрами, читатели убедятся, что лев вовсе не такое кровожадное, и страшное животное, как обыкновенно думают в Европе. Кафры — мужчины, женщины и дети, ежедневно и без малейшего страха ходят пешком и даже без огнестрельного оружия по лесам и долинам, в которых живут львы. Как часто случается, что лев выскочит почти из-под ног кафра, не более как в пяти шагах от него, и, отойдя шагов на 30, ляжет на землю и ждет нападения; но кафр проходит мимо, не трогая льва, и животное медленно удаляется от человека, не начиная битвы и очень довольное, что отделалось без опасности от страшного своего врага.

Если человек пасет или гонит перед собою стадо коров или быков, то не всегда отделается дешево при встрече со львом; царь зверей захочет непременно попользоваться добычею, и горе пастуху который вступится за свое стадо и не положит льва сразу в месте. Но и тут зверь кидается сперва на скотину и не трогает человека, если тот сам не затеет поединка. В шестилетнее свое пребывание в отечестве львов, Дельгорг никогда не слыхал, чтобы зверь напал на человека, не будучи к тому вызван.

И в самом деле только одни владетели стад, то есть пастушеские племена, обитающие на юге Африки, имеют причину бояться и истреблять львов. Остальное население живет с ними в добром мире. Лев даже имеет свое полезное назначение. Если бы от Дракенсберга, или источников Тугуэла, до тропика Козерога, [44] вдруг истребить всех львов, то стада гну (Catoblepas gnou.), куаг (Equus Burchellii.), расплодились бы там в таком невероятном количестве, что не оставили бы в степях и равнинах никакой травы для пастбищ. Дельгорг уверяет, что для достижения такого результата нужно бы не более десяти лет, и мы вполне разделяем его мнение, потому что хорошо знаем, как многочисленны нынешние стада упомянутых животных, и как необыкновенно быстро они размножаются. Даже, и теперь, несмотря на множество львов, попадающихся в Кафрерии, встречаются пространства в несколько дней пути, на которых вся растительность вытравлена прожорливостью гну и куаг. Дельгорг в течении шести дней шел по степи (от Эландс-ривера до Вааль-ривера), в буквальном смысле, изрытой и истоптанной стадами этих животных.

Придет время, когда человек, вооруженный огнестрельным оружием, заселит дикие пустыни, служащие ныне убежищем для львов, гну и куаг, и многочисленные их стада исчезнуть с лица земного, как исчезает мало-по-малу всякое живое существо, с которым начнет враждовать этот царь земной природы.

Племена, не занимающиеся скотоводством и живущие одною охотою, например бошесманы (По-голландски — Boschjesman.), почти никогда не трогают льва, который не только для них неопасен, но даже полезен: в этих странах, лев оставляет остатки убитой им добычи в пользу человека, а последний питается остатком львиной трапезы, не давая себе труда охотиться. Лев трудится и за себя и за него.

Сила льва чрезвычайная, и в этом случае европейские натуралисты далеко отстали в своих понятиях от истины. Случалось видеть, что лев бегом уносил буйвола (Bos cafer.); носорог, несмотря на свою силу, толстую кожу и дикую свирепость, часто становится жертвою в битве со львом и весьма редко выходит из нее победителем. Бывает, что лев нападает иногда на слонов и терзает молодых, у которых еще нет клыков, и которые не успели еще укрепиться в силах; но на большого слова лев никогда не нападает, зная как бы по инстинкту силу колосса. Иппопотамов также лев не трогает, потому что кожа этого земноводного может устоять даже против львиных когтей и зубов. Впрочем, лев любит иппопотамово мясо, и если ему случатся найти труп иппопотама, убитого и оставленного охотниками, то он предпочитает это лакомство всякой другой, пище. [45]

Легко можно себе представить страшную битву льва с носорогом, если вспомнить, какою силою, каким наступательным и оборонительным оружием владеют оба соперника. Шведский натуралист г. Валберг, путешествовавший по южной Африке одновременно с Дельгоргом (Теперь он профессором естественной истории в Стокгольме. Его путешествие по южной Африке принесло науке много пользы.), был едва ли не единственным европейцем свидетелем подобной битвы, ночью, посреди пустыни. Он видел охватку этих страшных соперников, в двадцати шагах от куста юнг-дорна, в который он спрятался за неимением другого, надежнейшего убежища, и где с трепетом ждал, что дикие бойцы пронюхают его присутствие и разделаются с ним по своему. Он один может рассказать нам эту кровавую сцену. Бойцы были в полном развитии силы, на своей родине, в пустыне, среди ночного мрака и не подозревая присутствия постороннего свидетеля: здесь дело шло на жизнь и смерть, и в таких только обстоятельствах выказываются характер и нрав зверя, во всей их наготе.

Страшная сила львиных мускулов выказывается еще могучими скачками зверя: эти скачки бывают иногда от пяти до шести и даже до семи сажен. Несмотря на быстроту льва, антилопы всегда ухолили бы от него, если бы он не ускорял бега скачками. Но если в два-три скачка он не достал добычи, то, чувствуя неравенство состязания в быстроте бега, лев всегда отказывается от бесполезного преследования.

Но уже довольно обо львах; пора нам возвратиться к Дельгоргу, который, по поводу некоторых неприятностей с Пандою принужден был оставить землю амазулуев. Всего более при этом был виноват английский миссионер Гроут (Grout), который очень неохотно видит европейца между амазулуями; ему очень хочется просветить этот народ на свой лад и моралью сообразною его собственным эгоистическим видам. Повторяем еще раз, что самобытное невежество кафров, с их природными добродетелями и пороками, несравненно лучше просвещения, прививаемого англиканскими миссионерами.

Но прежде чем мы расстанемся с амазулуями, скажем несколько слов о том, как Дельгорг описывает этот народ.

Племя амазулу есть самое красивое из всех кафрских племен. Амазулуи вообще роста среднего, но сложены весьма хорошо и пропорционально; они отличаются силою и ловкостью приемов. Черты их лица напоминают лицо негров широким ртом, толстыми губами, небольшим носом, выдавшимися скулами, [46] длинными, белыми и острыми зубами, курчавыми как шерсть волосами, темнобурою кожею и ее характеристическим запахом; но все эти отличительные признаки негрского племени так мало развиты у амазулуев, что они вообще ближе подходят к европейцам, чем к настоящим неграм. Разница между амазулуями и неграми всего разительнее выказывается в их помеси с белыми людьми северной Европы. Дельгоргу случалось видеть детей англичан прижитых с амазулуйками: они отличались красотою форм, никогда не встречающеюся у мулатов, которых отцы — теже европейцы, но матера — родилась на берегах Конго и Гвинеи.

Между амазулуями попадаются, по уверению Дельгорга, лица совершенно европейского типа, хотя в их жилах течет чисто африканская кровь: светлый цвет кожи, тонкие губы, орлиный нос и длинная борода сразу отличают этих выродков от прочих их соплеменников. Причина такой аномалии остается покуда загадочною.

Амазулуи ходят босые, со времен нового преобразования, данного этому племени законодателем Джакою, в начале текущего столетия. Голова у них выбрита, и только на маковке оставлен венчик волос, смазываемых салом и сажею. В волоса этого венчика вплетаются перья, стрелы, раковины и другие головные украшения, составляющие отличительный признак воинов. Абафаны, или юноши, недостигшие совершеннолетия, носят волосы остриженные в кружок, подобно нашим крестьянам. Череп этих народов приобретает в совершенных летах такую необыкновенную толщину и крепость, что уже по этому одному всегда можно отличить скелет амазулуя от черепа белого человека.

Воинственные кафры редко ходят без оружия, которое по большой части заключается в щите из буйволовой, носороговой или иппопотамовой кожи, овальной формы, длиною от 4 до 5 футов, в пяти или шести дротиках и тонге — род палицы, сделанной из весьма крепкого дерева тамбути или из большого носорогова рога. Одежда их довольно проста, потому что состоит из одного небольшого передника, развевающегося по воле ветра; только женщины да франты носят еще ожерелья и запястья из стеклянных бус, зубов и когтей льва или леопарда, орлиных клювов и наконец тростинок, наполненных нюхательным табаком. Гораздо реже встречается видеть у них подобные украшении в виде серег. Ночью в холодное время года они покрываются дурно выработанными звериными шкурами, которые сбрасывают с плеч, как только пригреет их солнце. [47]

Но это ежедневный, или, лучше сказать, будничный наряд кафров: во время празднеств и при других необыкновенных случаях и они умеют принарядиться. Дельгоргу случилось видеть кафрских вождей в большом наряде, по случаю восшествия Панды на престол. Вот как описывает он этих щеголей:

Головы всех присутствовавших при торжестве вождей были обвиты несколько раз хвостами, сшитыми из кожи речной выдры и весьма похожими на наши дамские боа. Этого рода головной убор надевается также пред сражением, чтобы защитить голову от ударов и придать лицу зверский и неумолимый вид, устрашающий неприятеля. В этот род меховой чалмы укрепляются пучки самых разнообразных перьев, колеблющихся по воле ветра и своим подбором доказывающих вкус особы, ими украшенной. Справа и слева чалмы прикреплены куски шакаловой кожи, длиною около 6 дюймов, прикрывающие уши. Эти наушники имеют у кафрор свое значение, именно: они назначаются для того, чтобы воин был одинаково глух к мольбам и проклятиям побужденного врага и не допускал в себя ни чувств страха, ни чувства жалости.

Плечи, грудь и спина вождей Панды были покрыты сеткою, сплетенною из лучков волос, находящихся на кончиках буйволовых хвостов; левая рука обнажена, потому что ею поддерживается щит; но на правую надевается род налокотника, из полированной жолтой меди, с продольным разрезом. С пояса до колен висит пышные передник, составленный из 400 ремешков виверрового меха (Viverra genetta — млекопитающее животное из рода енотов. Шкура его, похожая видом на лучшую енотовую, длинна и мягка волосом.), не сшитых между собою, но прикрепленных только к поясу: этот странный передник волнуется при малейшем движении и живописно раздувается ветром. На икрах, вместо подвязок, красуются пучки белых хвостиков, за исключением цвета весьма похожих на горностаевые.

Таков праздничный наряд знатного амазулуя. Должно еще упомянуть, что некоторые из них украшают голову и плечи страусовыми перьями; только цвет этих перьев редко бывает чисто белым, а по большей части грязно-жолтый или сероватый.

Невольничество и следовательно торговля рабами не проникли в эти страны. Причиною тому обыкновение амазулуев — никогда не брать военнопленных, а тотчас же убивать врага, хотя бы и безоружного. Даже дети и женщины, составляющие предмет богатства [48] у кафров, редко берутся в плен и погибают пре всеобщем истреблении.

Кафр считает себя рожденным для войны и охоты; если же он сам занимается постройкою своей хижины, то это оттого, что топор есть военное орудие, приличное рукам мужчины. Земледельческие же инструменты он считает принадлежностью женщин и, если за неимением последних, по бедности, должен сам приняться за возделывание земли, то получает позорное название омфагазана, то есть презренного нищего, или пролетария, бесчестящего важность мужского пола. Омфагазаном делается также всякий, решившийся есть мясо носорога, кабана и какую бы то ни было рыбу, хотя мясо первых двух животных и многих кафрских рыб вкусно и здорово. По туземным мнениям, всякий решившийся употреблять в пищу довольно вкусный жир лося (Boselaphus orcas.) теряет на долгое время мужскую репродуктивную способность; а тот, кто голою рукою дотронулся до боа питона, крокодила или гиены, теряет всякое уважение в обществе кафрских дам.

Кстати о кафрских дамах. Их туалет немногим отличается от будничного туалета их супругов; разве только ожерелья да запястья, составленные из всевозможных блестящих предметов, чаще украшают дам, чем мужчин. В дождливое и холодное время они накидывают на плечи, род одеяла, выкроенного из звериных шкур и завязанного на груди пояском, сплетенным из соломы. Чем знатнее дама, тем длиннее ее омгобо и многочисленнее ожерелья и запястья. На выбритой голове оставляется род малороссийского чуба, который щеголихи намазывают ежедневно салом, стопленным с красною охрою.

Интомбу, или девушкам, не дозволяется носить никакой одежды, кроме легкого передника. Кафры уверяли Дельгорга, что такой обычай основан на том, что всякий мужчина, приобретающий себе жену, должен ясно видеть достоинства и недостатки своей будущей супруги. Впрочем, Дельгорг уверяет, что, несмотря на свой легкий туалет, кафрские девушки весьма скромны, стыдливы и отличаются безукоризненною чистотою нравов, какую трудно найти у просвещенных народов. Однакожь, с прибытием англиканских миссионеров и эта черта кафрских нравов начинает изменяться.

Дети обоего пола до семи и осьми лет ходят совершенно нагие. Даже у короля они бегают без всякого присмотра, и потому часто делаются жертвою детской неосторожности; зато те, которые [49] успеют избежать опасностей детства, лишенного призрения, могут похвастать своим физическим развитием.

Татуировка существует только у женщин, и то на весьма редких местах тела, обыкновенно скрытых от глаз. Татуированная девушка считается в своем кругу чем-то в роде нашей салонной львицы.

Многоженство господствует у кафров в самых неограниченных размерах. Если кафру понравится какая-нибудь девушка, то он сперва осведомляется о ее согласии, а потом уже идет торговать ее у родителей. Родители никогда не противятся, если только заплатят им договорную цену, обыкновенно от пяти до десяти штук рогатого скота, смотря по званию и красоте невесты, которой согласие необходимо при такого рода сделках. В назначенный для сватьбы день, невесту выводят в поле, окруженную всеми ее подругами, которые под открытым небом украшают ее ожерельями и окрашивают волоса на маковке; между тем женщины и старухи поют и пляшут, а мужчины аккомпанируют им воплями и ударами копий по щитам. Как-скоро явится жених с своею свитою, ему подводят быка или корову, которую он убивает своим топором, и которая тут же варится и жарится; а между тем отец невесты является с напитком, в роде довольно хмельного, но приятного на вкус белого пива. Присутствующие пьют, едят и веселятся до заката солнца и тогда расходятся, оставив жениха с невестою посреди поля: тогда, по кафрским обычаям, жених отводит невесту в свою хижину и, впустив ее во внутренность, сам ложится снаружи у входа. Таже самая проделка повторяется и на вторую ночь, и жена делается законною подругою мужа только с наступлением третьей ночи.

Ничего не может быть страннее для европейца поступков девушки, вышедшей за холостого кафра и, следовательно, сделавшейся его первою женою. Молодая женщина трудится неутомимо, с целию доставить мужу средства купить вторую жену; за тем помышляют о приобретении третьей, и так далее. Чем многочисленнее жены кафра, тем больше у него рабочих рук, и тем он делается богаче; а с богатством возрастают домашнее довольство и уважение к старшим по очереди женам, особливо к первой, которая по приобретении ее мужем шестидесяти жен получает титул инкоскази, то есть, или княгини. У дельгоргова знакомца Магелебе было шестдесят жен; у других вождей по сотне и более.

При кафрских браках, не наблюдается никаких религиозных обрядов. [50]

Ровность неизвестна у кафрских женщин, и обыкновенно гарем вождя живет между собою в большом согласии. Жены одного мужа считаются сестрами, и общественное мнение требует от них взаимной любви и дружбы; при том муж никогда не позволяет им ссориться и строго наказывает зачинщицу; этого требует обычай и самый закон. Дети кафра не знают родной матери, а считают всех жен своего отца родными матерями; точно также взаимно каждая из жен считает себя матерью всех детей своего мужа. У кафров даже в моде скрывать, которая именно мать такого-то ребенка, и если он узнает как-либо, кто его настоящая мать, то нисколько не считает себя к ней ближе, чем к другим, так называемым сестрам.

Амазулу горд и чрезвычайно привязан к своей родине. Он храбр и неумолимо жесток на войне, но в мирное время гостеприимен, добр и услужлив, хотя и недоверчив к иностранцам. Он большой охотник до песен, плясок и веселой болтовни; но музыкальное чувство в нем слабо развито. Его песни и разговоры клонятся по большей части к прославлению подвигов своего главного вождя, которому он безгранично предан. Амазулу готов принести в жертву свою жизнь и имущество по первому приказанию своего повелителя, и не один из европейских народов мог бы поучиться у кафров безусловной дисциплине и повиновению начальникам.

Кафр плохой купец и считает занятие торговлею делом как бы полубесчестным, приличным только белому человеку. Он ценит выше всего военное мужество и потому часто отказывается даже от приобретения столь полезного ему огнестрельного оружия, под предлогом, что ружьем каждый трус легко может убить храбрейшего воина.

Дельгорг весьма подробно описывает образ правления у кафров; пределы этой статьи не позволяют нам, впрочем, входить в подробности по этому предмету. Тоже самое должны мы сказал о земледелии, скотоводстве и вообще о способах продовольствия у кафрских племен.

Кафры не имеют решительно никакой религии, а следовательно не знают и религиозных обрядов. У них есть только поверье о существовании какого-то духовного существа, которое они называют умершим братом, и влиянию которого приписывают болезни и другие несчастия. Для умилостивления этого злобного духа они прибегают к советам иниангов, или колдунов, которые обладают знанием средств лечить болезни и заклинать умершего брата. Первое понятие о Боге они получили в 1824 году от [51] Фэруеля (Farewell) и дали ему название Кос-Незу, составленное из слов Кос (господин) и Незу (наверху). До того временя у них не существовало никакого слова для обозначения Творца вселенной. По их преданиям, первый человек на земле был кафр Муниама (Слово в слово — черный человек.), он вырос на берегу моря на тростнике; первая же его подруга образовалась из морской пены. Не указывает ли такое предание на то, что Каферия была населена первоначально выходцами из другой страны, приплывшими поморю? Впрочем, кафры неохотно говорят с иностранцами о своей мифологии и на все вопросы Дельгорга по этому предмету, отвечали, что если белые люди узнают тайну происхождения черных людей, то первые не замедлят покорить последних.

Как-скоро амазулу испустит дух, то самые близкие его родственники ни за что в свете не дотронутся до его трупа, полагая, что это навлечет на них большие несчастия. Они накидывают на него веревку, сделанную из соломы или из сучьев, и тащат труп в соседний ров или лес, после чего сжигают веревку и ветви, на которых скончался покойник. Назавтра останутся только оглоданные кости, потому что гиены сделают ночью свое дело. Недолго, однакожь, валяется скелет: и его не пощадят хищные твари; только череп останется невредимым и, убеленный солнцем, лежит на земле, пока его не занесет в реку или не покроет песком. Человеческий труп или скелет только тогда не оскверняет живого, когда последний виною смерти первого; поэтому убийца может безнаказанно прикасаться к трупу своей жертвы. Странные понятия!

По смерти кафра, все наследство переходит к старшему сыну, который становится отцом и начальником всего семейства. Его братья и матери повинуются ему, как отцу и мужу. Нередко случается, что жены умершего отца поступают в число жен сына; но это не правило, а только случайное исключение, неосуждаемое, впрочем, ни законами, ни общественным мнением. Разврата кафр не знает, потому что физический инстинкт любви развит в нем слабо, и никогда не случалось, чтобы кафр, из любви к женщине, решился на что-либо особенное. Точно также неизвестно и самоубийство у этих диких племен: они не дорожат жизнию, которая ценятся там вообще весьма дешево; но никогда кафр не подумает о возможности наложить на самого себя руки. Это происходит, однако же, не от присутствия в нем хладнокровного мужества, идущего навстречу неизбежной опасности; у кафра всегда остается [52] надежда на спасение жизни, даже и в то время, когда топор сверкает над его шеею; у него просто не достает смелости сделать над собою то, что хотят сделать над ним другие.

Кафры имеют о себе самую высокую идею и презирают белых, как людей менее благородного происхождения, пришедших к ним потому, что в белой земле им нечего есть, и что они желают научиться образцовым нравам и обычаям черных людей. Что бы ни стал им рассказывать европеец, они требуют доказательств на каждое слово; а так как это часто невозможно, то считают белых лгунами и хвастунами. Если же им показывают превосходство европейского оружия и гражданских учреждений, заставивших кафров смириться пред иноземными пришлецами, то они, с усмешкой презрения, отвечают: что все это не надолго, ибо приобретено волшебством, а не естественным законом. «Умрет колдун, который все это сделал, и тогда вы увидите» — говорят кафры — «что будет с белыми пришлецами».

Но уже довольно о кафрских нравах и обычаях.

Охотясь в стране Наталя, Дельгоргу удалось видеть весьма странную проделку с молодым слоненком. В этот день ваш француз чуть не поплатился жизнию, охотясь за буйволами; он ранил одного большого самца, но прежде чем успел зарядят ружье снова, буйвол уже налетел на охотника. О бегстве думать было нечего, спрятаться некуда; в отчаянии бросился Дельгорг на землю и прижался к ней. Разъяренный буйвол промчался над ним, задев его только слегка рылом. Несмотря на сильную боль, Дельгорг вскочил и опрометью побежал в ближний кустарник, зовя к себе на помощь своего проводника Хенинга. Не бегом, а летом достигнул он утеса, на который вскарабкался как кошка, и только тогда опомнился, чувствуя себя здесь в безопасности от преследования буйвола. Переведя дух, он начал озирать окрестность, как вдруг заметил, что Хенинг идет на крик, но что за ним движется какое-то странное существо. Любопытство заставило забыть страх и боль, и Дельгорг, не думая о буйволе, спустился вниз, чтобы спешить навстречу Хенингу и его странному спутнику; по каково было его удивление, когда он увидел, что за человеком идет, как собака, молодой слоненок, ростом аршин двух. Вскоре прибыли туда же и другие кафры, бывшие на охоте вместе с Дельгоргом: они тешились находкою Хенинга, но нисколько не дивились ей. Слоненок не отставал от Хенинга, и когда тот нарочно прятался между другими кафрами, то животное валило их с ног хоботом, чтобы поскорей добраться до своего нового господина. На ночь принуждены были привязать слоненка, [53] шагах в двух стах от того места, где охотника расположились ночлегом, потому что животное рвалось к Хенингу, а ночью могла прийти его мать с другими слонами того же стада и перетоптать охотников, потому что слонихи, потеряв детеныша, ищут его повсюду и легко могут пронюхать чутьем, где он находится.

Когда все улеглись после ужина, то Хенинг рассказал Дельгоргу способ, которым он приманил за собой слоненка. Этот рассказ так мало был интересен для кафров, что Дельгорг должен был заключить из того, что средство, употребленное Хенингом, не составляет в Кафрерии большого секрета. Оно, впрочем, было чрезвычайно просто.

Во время охоты, Хенинг заметил четырех слонов, пасшихся в небольшой рытвине, и в числе их слониху с слоненком, еще очень молодым. Он выстрелил по слонихе; но рана была несмертельна, и испуганное выстрелом стадо пустилось бежать. Раненая слониха, терзаемая болью, забыла о своем детеныше и бросилась опрометью в числе других; слоненок же запутался на бегу в огромном кустарнике мимоз, от трех до пяти аршин вышиною. Хенинг догнал его, поймал за хобот и немедленно, помазав кончик последнего потом, струившимся с лица, от быстроты бега. Молодое животное тотчас забыло характеристический запах своей матери и пошло за человеком, который напоминал ему запах испарений, овладевших исключительным обонятельным органом слоненка. Покуда запах пота несовершенно испарится с оконечности хобота (а на это нужно два или три дня), слоненок будет ходить да человеком, его поймавшим, как за своею маткою.

Мы сейчас упомянули об охоте Дельгорга на буйвола; скажем несколько слов об этом животном, одном из главных предметов южно-африканской охоты.

Этот род буйволов (Bos cafer.) есть самый огромный из всех известных, несмотря на то, что он весьма низок на ногах. Вес его доходит до 60 и даже 80 пудов. Шерсть его редкая, черная, мохнатая и большею частию покрытая толстым слоем засохшей грязи и ила. По силе, быстроте бега и мстительному нраву, это одно из самых опасных для охотника животных. Оно живет как в самой дикой глуши девственных лесов, так и на их опушке, и любит пастись в кустарниках. Если же отваживается выходить на открытую местность, то не иначе как гонимое жаждою, пойдет напиться у источника. Поэтому буйвола должно стрелять в [54] таких местах, где удобно подойти очень близко, чтобы послать свой заряд; а в этом и заключается опасность охоты. Буйвол кидается на выстрел, и тогда охотник пропал; если же ему удалось миновать эту опасность, то как осторожно должен он подвигаться по аллее, которую проложил в кустарниках убегающий буйвол! Часто раненое животное останавливается и нюхает ветер: беда, если оно заслышит тогда испарения охотника. Зверь непременно побежит по этому направлению, а быстрота бега и сила напора его ужасны. Раненый буйвол, после первой минуты изумления и боли, останавливается и хладнокровно рассчитывает средства отомстить неприятелю, пролившему его кровь. Завидев врага, он несется к нему навстречу, несмотря ни на какие препятствия, и если он как-нибудь промахнулся при первом разлете, то повторяет нападение, пока не удостоверится, что охотник превратился в массу мяса, крови и грязи, размозженную страшными рогами. Счастлив охотник, которому удастся скрыться на неприступную местность или уйти под ветер буйвола, так, чтобы последний не мог открыть его глазами.

Чтобы дать понятие о силе натиска буйвола, Дельгорг приводит следующий пример: один из убитых им буйволов ударился с разлета рогом об острую скалу, которая срезала у него этот рог подле самого основания: в этом месте рог имел около четверти аршина в диаметре. Надобно заметить, что рог буйвола есть один из самых крепчайших и вовсе не так хрупок, как слоновая кость. Такого рога нельзя бы срубить двадцатью ударами самого острого топора, если бы даже за то взялся очень сильный и искусный человек.

Такой ужасный разлет часто становится гибельным для самого буйвола, и он, наткнувшись на скалу, убивается до смерти, или, набежав на склон горы, не может удержаться и летит в пропасть.

Описывая охоту на буйволов, Дельгорг делает весьма любопытное замечание, что в тех странах, где употребление огнестрельного оружия еще неизвестно, и где, следовательно, звери еще незнакомы с ружейными выстрелами, грохот заряда не пугает их. Весьма вероятно, они считают этот звук за удар грома и не бегут прочь; но как скоро заметят, что вследствие таких ударов падают их товарищи, то весьма быстро научаются отличать выстрел ружья от грохота грома.

При устье Ом-Ноноти, Дельгорг застрелил огромного иппопотама-самца, которого скелет красуется теперь в Брюссельском музеуме естественной истории. Чтобы вытащить из воды такое [55] огромное животное, нужно было привязать к его шее толстую веревку, и на это дело вызвался проводник Хенинг. Осмотрев поближе местность, он скоро заметил, что вокруг убитого иппопотама собралось целое стадо крокодилов. Присутствие этих тварей было не весьма приятно для Хенинга; но так как он сам добровольно вызвался на экспедицию, то отказаться было невозможно, без явного сознания в трусости. С помощию других кафров устроили наскоро род плота из срубленных деревьев, переплетенных собственными их сучьями, и на этом утлом судне отправился новый аргонавт за безрунным животным. Щедро сыпал он удары длинным шестом направо и налево, и головы крокодилов то и дело что выказывались из воды и опять ныряли вокруг плота; а между тем кафры или кидали в них с берега каменьями, или вместе с Дельгоргом стояли с поднятыми ружьями, для того, чтобы образумить пулею слишком смелых. Хотя с немалою опасностью, но дело удалось, и скоро один конец веревки был привязан к затопленному животному, а другой был выведен на берег; кафры дружно принялись тянуть веревку, и труп иппопотама очутился на песчаной отмели, близь берега. Тащить далее было весьма затруднительно, по причине огромной тяжести, а потому Дельгорг и несколько кафров вошли по пояс в воду и начали обрезать мясо, чтобы обнажить скелет, который Дельгорг хотел увезти с собой в Европу. Все очень охотно занялись этим делом, потому что иппопотамов жир составляет одно из отличнейших лакомств, которому может позавидовать любой из наших гастрономов; жир этот вырезывался весьма тщательно, равно как и некоторые части мяса, особенно вкусные; остальное же раскидывалось по сторонам, куда ни попало. Крокодилы так и кишили вокруг наших охотников, стоявших по пояс в воде; но их не боялись, потому что прожорливые твари обратили все свое внимание на куски иппопотамова мяса, кидаемые кафрами, и попадавшие в воду, при чем, эволюций гнусных земноводных ящериц немало тешили охотников. Несмотря, однакож, на крокодилов, множество кусков иппопотамины (Ведь говорят же у нас телятина, свинина, конина, баранина; почему же не сказать иппопотамина?) валялось на берегу, и даже палатка Дельгорга, бывшая в нескольких шагах далее, походила на рабочую мясника.

К закату солнца успели наскоро очистить скелет, и чтобы предостеречь его от жадности крокодилов, общими силами вытащили на берег и положили подле самой палатки, покрыв его целою грудою сучьев росшего по близости весьма колючего, кустарника. [56] Обезопасив таким образом на ночь свое приобретение от хищности крокодилов и гиен, охотники поужинали деликатным жиром и расположилась в палатке для ночлега.

Палатка разделялась на два отделения, из которых в большем поместились кафры, а в меньшем — сам Дельгорг; последнее отделение приходилось стороною к реке. Долго прислушивался наш француз к плесканью воды от крокодилов, беспрестанно выскакивавших на берег за разбросанными кусками мяса и вслед за тем возвращавшихся опять в реку; наконец этот монотонный плеск усыпил его.

Около полуночи, Дельгорг почувствовал, что кто-то сильно тряхнул его и сдернул с него одеяло. С просонков схватился он за ружье и закричал: кто тут! Кафры проснулись на крик, но виновного в возмущении ночного спокойствия и краже одеяла не нашлось. Добыли огня, и на поверку оказалось, что один из крокодилов заполз в палатку и, схватив кусок иппопотамова мяса, валявшийся у ног Дельгорга, прихватил при этом зубами ковер, на котором он спал, и одеяло, которым был прикрыт; хищное животное спаслось бегством в реку.

Haутро охотники убедились, что на берегу, еще вчера закиданном остатками иппопотама, не осталось ни одного кусочка: так тщательно занялись этим делом крокодилы. Впрочем, такое изобилие съестного спасло наших путешественников; иначе крокодилы, при свободном доступе в палатку, не ограничились бы похищением одеяла.

Спустя несколько дней после приключения с крокодилом, Дельгоргу привелось иметь дело с страшною одною из опаснейших змей южной Африки. Дельгорг шел с кафром Буланче по тропинке к болотной луже, в которой они накануне убили крокодила, как вдруг кафр, шедший впереди, увидел мамбу, гревшуюся на солнце. Он опрометью бросился бежать назад и едва не сбил с ног Дельгорга, который, увидев, что змея приподнялась и намеревается вскочить на него, также опрометью последовал за бегущим товарищем, которого скоро догнал. Пробежав шагов с сотню, он оглянулся и увидел змею в десяти шагах за собой: она явно догоняла бегущих и спорила с ними в проворстве. Тогда Буланче кинулся с тропинки в сторону в высокую траву, а с ним вместе и Дельгорг: тут змея не могла ползти так быстро, как бежит человек, и чрез несколько минут охотники были в безопасности.

Мамба есть едва ля не опаснейшая из всех африканских змей и притом единственная, нападающая по собственному побуждению [57] на человека и преследующая его на бегу. Но не одною только смелостью мамба превосходит других змей: быстрота ее движений поистине изумительна, так что по гладкой дороге человек едва ли может уйти от нее. Она не кусает, подобно другим, в ногу, но кидается на человека стоймя и старается ужалить в живот, в грудь, спину или голову. При ужасной остроте ее яда, такое укушение в важные жизненные части тела бывает неизбежно смертельным.

Здесь впервые удалось Дельгоргу видеть мамбу; впоследствии он встречал эту змею еще дважды и из собственного опыта и наблюдения всегда убеждался в истине рассказываемого о ней кафрами. Ни разу, впрочем, не удалось ему застрелить эту змею, что было бы весьма удобно, если бы ружье было заряжено мелкой дробью. Последнее обстоятельство, впрочем, редко случается в тех странах, где был тогда Дельгорг, и огромное его ружье было всегда заряжено пулею неслыханной при европейских охотах величины.

Из страны амазулу Дельгорг перенес свои охотничьи странствования в страну макатиссов, где ему пришлось натерпеться страшного горя. Почти на каждой странице читаем об опасностях и неприятностях всякого рода, испытанных смелым путешественником. Приключения его у макатиссов не менее интересны, но гораздо печальнее, чем у амазулуев, из страны которых его выгнал Панда. Так как Дельгорг пришел к нему впервые с голландскими боерами, находившимися в настоящее время в войне с английским отрядом, занявшим Порт-Наталь, то Панда полагал, что французский авантюрист тоже враг англичан, как и боеры, и, не желая ссориться с английскими властями в соседней с ним Капской колонии, по собственному побуждению, без всякого вызова, запретил прежнему своему другу Дельгоргу охотиться в его владениях, и вежливо, но весьма настойчиво выпроводил, его из страны амазулуев.

У макатиссов весьма часто попадалось дерево, или, лучше, кустарник, известный между поселенцами под названием цуйкер-боша (Сахарный кустарник.), и который, несмотря на то, что водится и в Капской колонии, не был описан ни одним натуралистом. Рост его незначительный — около двух или трех аршин, но он полезнее многих деревьев самого большого роста. Листья его жосткие, кора толстая и вообще древесина годится только для топки. Когда этот кустарник не в цвету, то он ничем не отличается от сотен других видов, изобилующих в южной Африке; но когда сучья его [58] покрываются большими, сухими, бело-розовыми цветами, напоминающими форму артишока, то путешественник невольно обращает на него свое внимание, и боер или кафр расскажет страннику дивное таинство, совершающееся по ночам между этими странными лепестками цвета, не похожего на цветы наших климатов.

Днем и ночью лепестки цветка остаются закрытыми и представляют собою точное подобие небольшого бело-розового артишока. Но пред восходом солнца, когда охладевшая поверхность земли жадно впивает в себя росу, и когда этою небесною влагою покрывается растительный ковер почвы, тогда огромный сухой цветок цуйкер-боша раскрывается и, пропитываясь росою, превращает ее в превосходный, густой и сладкий сироп или мед, одаренный сверх чисто-сахарного вкуса восхитительным ароматом, напоминающим ваниль и землянику. Эту драгоценную влагу надобно собирать на утренней заре, потому что вскоре после восхождения солнца лепестки цветка опять сжимаются и жидкость проливается на землю. Весь цветок проникнут этим сахаристым веществом, но боеры и кафры не хотят или не умеют вываривать из него сахарного начала; а это было бы весьма немудрено, и в местах, где этот кустарник ростет в изобилии, весьма полезно. В южной Африке, где пчел немного, и где мед не в большом изобилии, цуйкер бош (сахарный кустарник) заменяет собою наилучший мед, и им с удовольствием полакомились бы и в Европе. Туземцы сгущают собранную ими с кустарника росу на огне, и, несмотря на то, она нисколько не теряет своего восхитительного аромата., делаясь только гуще и получая сильнейший сладкий вкус. Вообще этот продукт известен там под названием стропа (strop). Опытный собиратель стропа добывает его в одно утро около полуведра.

Близь реки Моой, Дельгорг был свидетелем замечательного случая. Там поселился некто Вермаес, в стадах которого каждую ночь случался недочет одной скотины. «Это лев шалит», сказал поселенец, «а потому надобно с ним расчитаться, и чем скорее тем лучше». — Он взял свое большое ружье и, позвав с собою сына, мальчика лет четырнадцати, отправился отыскивать ночного вора. Экспедиция имела двойную цель: набиваться от опасного животного и дать мальчику урок, который пригодится ему в зрелых летах.

Около часу проискала они врага, как вдруг в шестидесяти шагах показалась из кустарника львица самого большого роста. Раздался выстрел, но пуля угодила в рыло, а не в мозг, и прежде чем Вермаес успел опустить ружье, он уже лежал под [59] когтями зверя. Ужасные зубы впились в мускулы левой стороны груди, как вдруг испуганный ребенок, видя неизбежную гибель своего отца, вскрикнул изо всей силы и упал навзничь. Львица мгновенно приподняла голову на этот крик и увидала падение мальчика. Одному только Творцу всякой твари известно, что произошло тогда в голове зверя, но он уже не терзал более лежащей под ним жертвы, а, приподнявшись с полумертвого охотника, медленно стал удаляться в кусты, беспрестанно озираясь на оба лежавших почти рядов тела. Не прошло десяти минут, и львица скрылась в лесу, которому кустарник служил опушкою.

Покуда львица была ввиду, Вермаес лежал неподвижно, как убитый; но как скоро львица пропала из глаз, он встал потихоньку, приподнял сына, едва живого от страху, потом перевязал наскоро свои раны, зарядил ружье, на ложе которого ясно виделись свежие и весьма глубокие рубцы от львиных ногтей? и сказал сыну:

— Пойдем, малютка! сегодня для тебя будет урок да целую жизнь Не бойся: человек ходит под Богом, и если лев царь над всеми зверьми, то человек царь и над львом. Стыдно, если мы уступим бессловесной твари. Пойдем с Богом вперед, и не пройдет часу, как дело будет решено: либо я, либо львица ляжет в этих кустах. Пойдем, будущий охотник!

— Да? батюшка, я пойду с тобой; но грешно, что ты не дал мне тоже ружья. Если бы у меня было в руках заряженное ружье, то я пустил бы заряд сквозь череп зверя, прежде чем когти его успели бы впиться в твое тело. Вооруженные, я бы не струсил. А теперь?! Поневоле потеряешь голову, когда видишь отца при смерти и не можешь помочь ему.

— Хорошо, сын мой! хорошо, парнишка! В тебе будет толк. На будущий раз я и тебе дам ружье; но сегодня уж делать нечего: надобно итти на львицу так, как есть.

— Идем, батюшка!

Вот какие характеры попадаются между полудикими поселенцами этих пустынных стран!

Отец с сыном пошли в кусты. Дойдя до опушки, отец остановился и подумал минуты с две.

— Останься здесь, сказал он мальчику ласковым голосом.

— Я пойду за тобой, батюшка!

— Останься здесь, повторил отец повелительно.

И мальчик присел под кустом, а старик осторожно пошел вперед. [60]

Но не успехи он сделать сотни шагов по кровавому следу, как вдруг увидел, что в одном кусту что-то шевелится. Быстро Подошел он шагов на десять и поднял ружье на приклад. В это мгновение поднялась и львица, почуявшая человека, в то время, как она лизала кровь, ручьем бежавшую ив раны. Вермаес не дал зверю опомниться и, чтобы опять не сделать неудачного выстрела, пустил львице заряд прямо в грудь. Ружье было заряжено пулею в четырнадцать золотников, слитою из свинца и олова, и, кроме того, пущены были в дуло еще четыре картечи: этот ужасный заряд хватил зверя на расстоянии никак не более десяти шагов.

Несмотря на то, что раны в грудь редко бывают мгновенно смертельны, особливо когда дело идет о льве, и потому довольно опасно подходить к зверю, таким образом раненому, но Вермаес, пылая мщением, не утерпел. Он тотчас подскочил ко львице, которую отбросило зарядом аршина на два назад, и сильно ударил ее прикладом по голове. Это было, впрочем, бесполезно, потому что львица, уже ослабев от первой раны, легла наповал от второй. Она едва переводила дух и тотчас издохла, не будучи в состоянии сделать пред смертью еще какого-либо вреда своему победителю.

Дельгорг встретился с Вермаесом в то время, как он возвращался домой из этой экспедиции. Вермаес рассказал без всякого хвастовства свои приключения, а вид его ран, ран львицы, и свежие царапины в дюйм глубиною на ложе ружья, служили безмолвными, но неподкупными свидетелями рассказа. Смелые охотники крепко пожали руки друг у друга.

Эти люди поняли один другого: у обоих были одни и теже враги — дикие звери да англичане.

Подвигаясь все ближе и ближе к поворотному кругу Козерога, Дельгорг дошел наконец до страны макашласов, непосещенных ранее его ни одним европейцем. Здесь все единодушно уверяли его, что далее он найдет одни только пустыни, в которых нет более населения; но Дельгорг, зная эту проделку диких, которую не раз уже удалось ему испытать, плохо верил всем этим единогласным показаниям туземцев. Он шел далее, потому что ему нужен был экземпляр черной антилопы (Aigoceros niger. Другой, также чрезвычайно редкий экземпляр антилопы конообразной (aigoceros equina), был тоже вывезен Дельгоргом в Европу.), известной натуралистам только по рассказам. Чтобы достать это животное, нужно было углубиться внутрь земли кафров, и Дельгорг, несмотря на все препятствия, подвигался вперед. Если голод [61] мучил его, то он выжидал встречи с буйволом иди носорогом, и, при восклицании: вот наш обед!, зверь падал на землю, пораженный пулею в мозг. Часто ему случалось убивать носорога пудов в двадцать и более, для того только, чтобы пообедать вдвоем с Хенингом!

Чего не натерпелся бедный путешественник в этих негостеприимных странах! Пять месяцев бродил он пешком, вдвоем с кафром Хенингом, по диким пустыням, где никогда еще не видали европейцев, терпел голод, дневной жар, ночной холод, все возможные лишения, неприятности и даже смертные опасности. У него украли его телегу и волов, платья, оружие, вещи и собранные им сокровища натуральных предметов, и он едва-едва успел воротить десятую часть украденого; да и то с какими трудами, хлопотами и пожертвованиями! Наконец он был приведен в такие обстоятельства, что едва не сложил головы в пустынях макашласов.

Любопытен, между прочим, рассказ, как целое стадо диких собак(Cynhyaena.) остановило телегу наших путешественников недалеко от одной деревня макашласов. Неустрашимые охотники едва могли разогнать их выстрелами из ружей: так смело и кровожадно это животное, составляющее что-то среднее между собакою и гиеною. Впрочем, гиена страшный трус в сравнении с дикою собакою. Мы когда-нибудь в другой раз поделимся с нашими читателями этим рассказом.

Но мы обещали поговорить об охоте за носорогами, и едва не забыли вашего обещания.

В южной Африке водятся два вида носорогов — однорогий (Rhinoceros simus.) и двурогий (Rhinoceros africanus bicornis.); первый попадается везде, как в Капской колонии, так и в Кафрерии; но последний, черного цвета (у голландских поселенцев swaart ihenoster), обыкновенен только в странах близких к поворотному кругу. Мясо их довольно вкусно, а кожа едва ли не первая после иппопотамовой. Его стоило бы бить из-за жира, кожи и мяса, если бы туземцы и поселенцы не видели в нем сверх того врага опасного их плантациям. Так как носорог есть одно из самых тупоумных, злых или даже бешеных животных, то часто при встрече с ним и человеку приходится плохо.

Однакожь, для смелого, хладнокровного и опытного охотника охота за носорогами не очень страшна. К нему только надобно [62] подходить весьма осторожно и непременно с подветренной стороны, потому что этот пахидерм имеет чрезвычайно чуткое обоняние. Если кто умеет ползти без шума и терпеливо, тот может приблизиться шагов на двадцать и даже на десять. Стрелять его надобно пулею из свинца и олова, весом не менее 12 золотников (И то если близко; в противном случае нужна пуля золотников в шестнадцать весом.), и целить в переднюю лопатку, или в средину груди, или, еще лучше, в голову, между глазом и ухом, на одну треть ближе к последнему. Если охотник умеет ползти тихо и терпеливо, а ружье и искусство никогда ему не изменяют, то смело можно сказать, что прочие предосторожности, так красноречиво описанные путешественниками (Особенно Левальяном.), вовсе бесполезны.

В стране макашласов, Дельгоргу приходилось бить носорогов почти ежедневно. Раз как-то увидал он с Хенингом вдали, в кустах, стадо, которое они приняли за стадо канн, и потому оба поспешили обойти на подветренную сторону. Но каковы были их удивление и досада, когда, вместо стада канн, оказалось стадо, состоящее из семи носорогов. Но голод не свой брат, и охотники были рады случаю покушать носорогова мяса, которое особенно вкусно на ребрах. Они рассуждали недолго, и в несколько секунд был безмолвно составлен план атака.

Дельгорг и Хенинг подползли к носорогу, предназначенному в жертву, на расстояние шагов двадцати, и первый выстрелил в правое плечо. Раненое животное, по обыкновению, повернулось в побежало; но Хенинг успел послать ему выстрел в левую лопатку. Зверь покачнулся и упал, а между тем все стадо разбежалось от шума выстрелов. У Дельгорга был в запасе еще один заряд: он опустил его в дуло.

— Постойте, постойте! закричал Хенинг. — Этак нельзя стрелять носорога: голова его теперь прикрыта туловищем, и вам надобно сперва обойти, чтобы послать заряд прямо в череп.

Дельгорг послушался; но на дороге стоял колючий куст мимозы, который ему не хотелось обходить. В это время животное, силясь встать, вытянуло ногу так, что открылась грудь, и Дельгорг, не думая долго, послал туда заряд. Кровь хлынула ручьем, и охотник бросился к издыхающему зверю.

— Не подходите, не подходите! кричал Хенинг, коротко знакомый с нравами носорогов: — это swaart rhenoster, и проклятая бестия нс околеет, потому что я видел направление вашего [63] выстрела: он не смертелен. Зверь сейчас вскочит и побежит; но вот я его!

Но несчастный дельгоргов проводник напрасно искал в траве запасного заряда, который уронил, торопясь убить носорога. Минуты уходили, носорог силился приподняться, а Хенинг не имел чем зарядить ружье.

Как на беду, у Дельгорга не было с собою ни лишнего патрона, ни даже охотничьего ножа, который он потерял за несколько часов перед тем. Несмотря на все просьбы, и даже проклятия, которыми осыпал его Хенинг, умоляя подождать, покуда он сбегает до телеги, остановившейся в сотне сажен оттуда, Дельгорг пошел к лежащему на траве зверю. За неимением другого оружия, Дельгорг вынул железный шомпол из ружья и, подойдя к носорогу, сильно ударил им в рану. Судороги усилились, к смелый француз вскочил на носорога, повторяя маневр с шомполом, который он то втыкал, то выдергивал из ран: умирающее животное билось так сильно, что Дельгорг падал с него несколько раз к рисковал попасть в его лапы, а шомпол был совершенно исковеркан.

— Сойдите долой! отойдите прочь! кричал Дельгоргу подоспевший к нему на помощь, один из его спутников, Том.

У Тома было в руках заряженное ружье, и он готов был послать пулю в голову зверя. Дельгоргу, однакож, так понравилась проделка с носорогом, что он, не слушая Тома, продолжал колоть иппопотама.

— Прочь, сумасшедший! раздался вдруг громовый голос Хенинга.

Дельгорг обернулся, не привыкши к таким учтивостям; но в ту самую секунду носорог поднялся на ноги и чуть не стоптал дерзкого охотника. Инстинктивно бросился последний бежать, а носорог, стряхнувшись, пустился за ним в погоню, и наверное наш смельчак был бы раз десяток пронзен насквозь страшным рогом, если бы Том и Хенинг не выстрелили разом по преследователю. Расстояние было слишком велико и положение носорога не таково, чтобы ожидать смертельных ран от этих двух выстрелов; но они заставили разъяренное животное броситься в сторону и оставить преследование.

Дельгорг был встречен хохотом, который ему теперь приходился вовсе не по сердцу. Хенинг утешал его, однакожь, тем, что сегодняшнее приключение познакомило европейца с нравом и упорною жизненностью двурогого носорога. Дельгорг дал себе слово никогда не подходить к черному носорогу, у которого не [64] пробит череп или не прострелена грудь в надлежащем направлении и с должною силою удара.

В тот же день Дельгорг убил самку носорога и живьем взял ее детеныша.

Носорог бегает очень шибко, несмотря на огромную массу своего тела, и так как он может бежать очень долго не запыхаясь, то человеку, даже легкому на бегу, трудно уйти от носорога по прямой линии. Надобно делать повороты и стараться принять подветренное положение, относительно преследующего зверя. При сильном разбеге, носорог поварачивается довольно медленно; к тому же, по причине плохого зрения, он следит человека не иначе, как чутьем, что невозможно, если убегающему удастся уйти под ветер. Если же оставаться над ветром, то погибель неизбежна. Один кафр, надеясь на легкость своего бега, и видя, что с подветренной стороны растут колючие растения, пустился бежать от преследовавшего носорога в надветренную сторону, делая, притом, небольшие уклонения вправо и влево. Но не успел он отбежать 200 шагов, как носорог догнал его, сбил, стоптал и, пробив полуаршинным рогом насквозь, забросил на дерево, где труп повис сажени на две от земли. Такова страшная сила и свирепость этого зверя, впрочем, исключительно травоядного.

О битвах носорогов со львами мы уже говорили. Что же касается до сражений слонов с носорогами, то Дельгорг им не верит и часто видал, как стада обоих видов этих травоядных толстокожих мирно паслись вблизи и даже в виду друг друга. Если бы слоны и носороги жили во вражде, то непременно бы тут случилась схватка; но о таких схватках никогда никто не слыхал в Кафрерии, хотя и носорог и слон попадаются там часто в одних местностях.

Много есть рассказов о крепости носороговой кожи, непроницаемой для пули. Возьмите пулю из 4 частей свинца и 1 части олова, весом от 12 до 18 золотников, и бейте ею на расстоянии не более 40 шагов, говорит Дельгорг: — я отвечаю вам, что носорогова кожа, слоновой череп и даже череп крокодила разлетятся вдребезги. Такою пулею можно пробить даже иппопотамову кожу, самую твердую из всех существующих на земле.

Весьма любопытно то место дельгорговой книги, где он рассказывает впечатление, произведенное на него и шведского натуралиста Валберга видом пустынных, никогда еще не виданных европейцами гор, стелющихся к северу за поворотным кругом [65] Козерога. Здесь среди диких кафров он расстался с Валбергом и уже более с ним не встречался (Г. Валберг занимает теперь кафедру зоологии в Стокгольме.).

На стр. 453-458 описаны охоты макатиссов за слонами и носорогами. Не менее любопытны проделки Дельгорга с кафрами, никогда не видавшими огнестрельного оружия и зажигательного стекла. Вот, в нескольких словах, как это происходило:

Дельгорг заметил, что макатиссы замышляют против него недоброе, и, чтобы устрашить их, показал им действие пули и картечи из слонового ружья. Подробности здесь было бы слишком долго рассказывать. Упомянем только, что кафры испугались и смотрели с почтением на белого, который располагал громом и молниею. Однакож, один из вождей, особенно нелюбивший Дельгорга, начал утверждать, что все это не доказывает еще, чтобы белый человек равнялся могуществом с великими ингангами (Это колдуны, исправляющие должность жрецов у кафрских племен, незнающих никакой религии), которые жили давным-давно в Кафрерии, и которым повиновалось все кроме солнца. Дельгоргу очень было нужно, чтобы все верили его сверхъестественному могуществу. В это время солнце стояло почти отвесно над головами, и путешественник, набивавший свою дорожную трубку, вспомнил о зажигательном стекле.

Он внутренне улыбнулся.

— Не хочешь ли покурить трубки, Ромбока? спросил Дельгорг, кафрского вождя, оказавшегося скептиком относительно сверхъестественной власти белого человека.

— С удовольствием; но здесь нет годного для добывания огня дерева (Известно, что все дикие племена добывают огонь трением двух кусков сухого дерева друг о друга. Для этого годно невсякое дерево: оно должно быть несколько дрябло и добывается по большой частя от дорев, пораженных молниею.), а до музи (Кафры навивают своя деревни — музи.) итти далеко.

— А солнце то на что? Разве ваши инианги не имеют власти приказать солнцу зажечь их табак?

— Солнце не слушается никого; да если бы оно и захотело слушаться, то не могло бы дать огня: оно греет, а не сжет.

— Это говорят ваши инианги, потому что солнце их не слушается. Вот, например, если ему прикажет белый человек, так это будет другое дело. Тут уже поневоле послушается.

— Желал бы я посмотреть.

— Солнце зажги мой табак закричал Дельгорг. [66]

Солнце, разумеется, не послушалось. Прошло около минуты, а кафры все еще стояли, разинув рты и глядя на табак, в ожидании того, что будет. У Ромбока появилась презрительная улыбка.

— Видно, наше кафрское солнце не слушает белых иниагнов, сказал он и повернулся, чтобы итти прочь.

— Постой, Ромбока! ты прав: я и забыл, что здесь кафрское солнце; но у белого инианга есть средства покорить себе это солнце, которое гораздо менее имеет силы, чем светящее в стране белых людей.

— Может быть и есть великие инианги между белыми, промолвил Ромбока, намекая на то, что Дельгорг, наверное, не из числа таких иниагнов.

Между тем француз достал зажигательное стекло.

— Смотрите! закричал он повелительно кафрам. — Солнце, я тебе приказываю немедленно зажечь мой табак: в противном случае я сделаю тебя черным!.

Дельгорг навел при этап словах фокус стекла на табак, и он мгновенно задымился. Кафры опрометью бросились к трубке; сам Ромбока подскочил и пробовал пальцем, в самом ли деле горит табак.

— Дай сюда руку, Ромбока! сказал Дельгорг, и, наведя на нее фокус стекла, сильно обжег палец недоверчивого кафра.

Ромбока там был поражен, что не смел сердиться. Он только стал просить, чтобы путешественник добыл ему этого небесного огня. В самом деле, помощию заряда пороха и сухих сучьев, скоро запылал огонь, который всякий спешил отнести домой, полагая, что огонь такого высокого происхождения непременно осчастливит дом того кафра, к которому он будет занесен.

Подобные сцены десятками попадаются в книге Дельгорга.

Вот что говорит наш турист о путешествиях в южную Африку для географических открытий.

Пройти сквозь всю южную Африку от 34° южной широты до экватора было бы делом не совсем трудным, если бы вместо быков, на которых путешествуют теперь, запастись верблюдами да пригласить с собою человек пятьнадцать людей, привыкших к тропическому климату Африки. Верблюд есть одно из пригоднейших для такой экспедиции животных, хотя он вовсе неизвестен в южной Африке; да и самое это обстоятельство, при эксцентрической форме животного, послужило бы для удивления туземцев и устранения всяких с их стороны неприятностей. В спутники всего лучше выбрать кафров; но, чтобы вполне быть уверену в их усердия и безусловном повиновении, нужно, чтобы они [67] была наняты не с воли, а шли бы по приказанию своего верховного властелина. Скажи Панда одно слово, и кафры пойдут на верную смерть. В этом полудиком народе чувство повиновение законной власти развито в самой высокой степени. Несколько лет тому назад Массиликаци приказал отряду кафров углубиться внутрь материка по направлению к экватору, пока они не дойдут до великой воды, то есть до моря. Кафры свято исполняли это приказание я остановились только на берегу огромного озера, считая его морем: половина их возвратилась после пятимесячного отсутствия, оставив другую половину в песках пустыня. Неизвестно, что за озеро открыла эта экспедиция — Марави, Аквитунду или Квифуа?

Нигде в странах, где путешествовал Дельгорг, он не встречал людоедов и даже не слыхал о них никаких положительных сведений. Он полагает утвердительно, что во всей южной Африке до тропика ни одно дикое племя не употребляет в пищу человеческого мяса.

Взамен людоедов, ему, однакож, удалось удостовериться в существовании между амазулуями особого племени, непохожего на кафров и, вероятно, стоящего ниже всех других человеческих племен. Это так называемые коссобалы, или икоси, обитающие в Амазуасси, или Сануссе. Цвет их кожи жолто-коричневый и рост редко превосходит полтора аршина; волосы и брови их весьма длинны, червы и жестки. Слух и обоняние развиты у них весьма слабо; зато зрение их так остро, что сами кафры ему изумляются. Коссобал ясно различает предметы, доступные европейцу только при помощи оптических орудий: на растоянии тысячи шагов он вело видит черты человеческого лица (!?). Ноги у них кривые и почтя всегда покрытые язвами. Вместо хижин, они обитают в норах, вырытых муравьями-термитами, с которыми эти дикари ведут беспрерывную вражду. Пища их состоит из сырого мяса, падали, гадов и насекомых. Несмотря на свою слабость, коссобалы не терпят обид от кафров, потому что последние боятся, чтобы эти выродки человеческого рода не отравили их. Должно при этом заметят, что коссобалы большие мастера в приготовлении быстродействующих ядов; но так как человек, выродившийся до такой низкой степени, теряет свою природную производительную способность, то племя коссобалов очевидно, уменьшается и, вероятно, чрез несколько десятков лет вовсе исчезает с лица земного.

Что это за люди? откуда они пришли? как опустились они до такой низкой степени развития? эти вопросы остаются покуда неразрешенными. [68]

Прощаясь с макатиссами, Дельгорг описывает лживость, трусость, подлость, обжорство, неопрятность и другие пороки. Физическим видом и умственными способности, нравом и обычаями макатиссы стоят несравненно ниже соседей своих, амазулуев. У последних есть дурные, но есть и прекрасные качества; у макатиссов же Дельгорг не мог найти ни одной черты, которую бы можно было похвалить. Подобно амазулуям, они не имеют никакого понятия о религии, но, в добавок, боятся злого духа, которого называют Морримо.

Истребив собственноручно несколько сот слонов, львов, носорогов, иппопотамов, буйволов, крокодилов и множество других менее колоссальных животных, Дельгорг возвратился в Европу в конце ноября 1844 года.

К сочинению, о котором мы беседовали с нашими читателями, приложены:

1) Словарь языка амазулуев.

2) Реестры коллекций натуральных предметов, собранных путешественником и привезенных в Европу.

3) Карта пройденного пути.

4) Карта распределения животных в тех странах, где охотился Дельгорг. Ее можно назвать картою охоты.

5) Портрет путешественника в том костюме, как он совершал свои подвиги.

6) Гравюра, изображающая Конгуелу и Порт-Натальский залив.

7) Изображение иппопотама.

8) Гравюра, на которой представлена торжественная военная пляска амазулуев.

9) Изображение головы носорога.

10) Группа слонов.

11) Битва амазулуев с боерами.

12) Сцена Дельгорга с буйволом.

13) Изображение газели — Gazella melampus.

Мы надеемся, что читатели разделят наше мнение о книге г. Дельгорга, которую мы считаем интересною не в одном только ученом отношении. Приятно будет видеть ее в русском переводе. Что касается до вас лично, то мы прочли ее с величайшим наслаждением: она напомнила нам прошлые дни собственной страннической жизни, — дни, давно канувшие в вечность.

М. X.

Текст воспроизведен по изданию: Voyage l’Afrique Australe, notamment dans le territoire de Natal, dans celui des Cafres Amazoulons et Makatisses et jusqu’au tropique de Capricorne // Современник, № 11. 1849

© текст - М. Х 1849
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Современник. 1849