-

АДУЛЬФ ДЕЛЬГОРГ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЮЖНУЮ АФРИКУ

VOYAGE L’AFRIQUE AUSTRALE, notamment dans le territoire de Natal, dans celui des Cafres Amazoulons et Makatisses et jusqu’au tropique de Capricorne, execute durant les annees 1838, 1839, 1840, 1841, 1842, 1843 et 1844, par M. Adulphe Delegorue. Avec une introduction p. M. Albert-Montemont. Accompagne de dessins et cartes. Paris, 1848; in 8°; 2 vol. (Путешествие в южную Африку, именно в страну Наталя, кафров, амазалу и макатиссов и до тропика Козерога, совершенное в 1838 по 1844 г. Адульфом Дельгоргом. С предисловием г. Альберта Монтемона, рисунками и картами. Париж. 1848 г. в 8 д. л.; 2 тома).

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ.

Автор сочинения, которого заглавие мы сейчас представили нашим читателям, принадлежит к числу самых интересных путешественников нашего времени, и личность его не менее замечательна самой книги. Оставшись сиротою в самой ранней молодости, он приготовлялся к юридическому поприщу, которое, впрочем, было вовсе несообразно с его характером и наклонностями. Еще в малолетстве любил он читать описания дальних путешествий в страны малоизвестные, и эти чтения постепенно развивали в нем охоту к странствованиям. Воспользовавшись первым удобным случаем, он сбросил с себя адвокатскую шапку и сыскал должность на корабле, отправлявшемся в Сенегал. В течении пяти лет посетил он северные берега Европы, западный берег Африки и Антильские острова; но жизнь и занятия на [2] корабле не понравились молодому искателю приключений. Оп воротился в Дуэ (Douai), свою родину, и там задумал план многолетнего путешествия в южную Африку. Без всякой помощи со стороны правительства или какого-либо мецената, с весьма ограниченными денежными средствами и с самыми поверхностными сведениями в естественных науках, поддерживаемый одною только твердою волею, Дельгорг совершил одно из затруднительнейших путешествий в страны, где до него не была еще нога европейца, и вывез оттуда богатую коллекцию разнородных этнографических и естественно-исторических сведений и предметов, послуживших значительным для наук пособием.

Путешествие Дельгорга не походит на другие, предпринимаемые обыкновенно с определенною ученою, политическою, или коммерческою целию, и поэтому носит на себе совершенно отличительный характер. Это, — незатейливый рассказ страстного охотника, заброшенного судьбою или собственною волею в дикую, девственную страну, — охотника, пробирающегося, с ружьем за плечами и в случайном товариществе, все далее и далее, куда глядят глаза да бежит зверь, не заботясь о том, далеко ли зашел он и куда заведет его случай среди бестропинных пустынь и лесов, впрочем, и то сказать, этот охотник не по плечу нашим доморощенным Немвродам, и дичь его не похожа на ту, которую удается нам стрелять у себя дома. Не в утку или куропатку, не в зайца и даже не в медведя целит он: его дуло ищет слонов да львов, кровожадных гиен да чудовищных иппопотамов, и обстановка этой грандиозной охоты, на которую наш авантюрист пускается часто один-одинехонек, состоит не из наших болот и степей с их мирными жителями, а из пустынь южной Африки, населенных дикими племенами кафров. На такой охоте не может быть недостатка в приключениях, и наш автор рассказывает их просто, без затей, претензий и хвастовства, но с задушевным жаром и тоном образованного человека, который не только умеет отличаться в товариществе готентотов, но и в состоянии занять видное место в любой парижской гостиной.

Познакомив с личностью автора, мы считаем нужным сказать несколько предварительных слов о стране, в которую он направил свое странничество, хотя и то и другое гораздо резче и определительнее выказывается в самом рассказе путешественника. Но мы полагаем, что такой предварительный взгляд необходим для, того, чтобы читатель мог заблаговременно составить свое понятие о том, чего он может требовать и надеяться от автора книги. [3]

На крайней южной оконечности африканского материка лежит обширное пространство земли, называемое колониею Мыса Доброй Надежды и составляющее одно из важнейшим заморских владений Англии. Верст до 800 в длину и от четырех до пяти сот в ширину, лежит площадь, заключающая в себе почти до 250 тысяч квадратных верст, окаймленная с трех сторон линиею берегов, слишком в 250 географических миль. На этом обширном пространстве, ограниченном с запада и юга Океаном, с востока землею Кафров, а с севера Готентотиею, простирающеюся в неведомые страны внутренней Африки, живут, под верховною властию английской королевы, около двух сот тысяч человек, из которых 60,000 белых и свободных цветных людей, 40,000 негров, 30,000 гетентотов и слишком 50,000 кафров и бошесманов (лесных людей). Здесь, среди могущественной растительности, близких к тропику стран, видишь почти все роды наших европейских домашних животных рядом с туземными: в полях же и лесах куропатка попадается вслед за сгроусом, гиена травит зайца, буйвол пасется в дебри недалеко от стада слонов и чудовищный иппопотам поднимает из воды колоссальную голову, чтобы посмотреть на пьющую газель или носорога. Ступайте осторожнее в густой траве: там гнездятся ядовитые змеи, да страшные белые муравьи. Не ждите здесь ни весны, ни осени, потому что здесь только два времени года: лето, в которое при палящем зное не падает ни капли дождя, и зима, в которую он льет несколько месяцев, почти без перемежки.

Три державы, владычествовавшие каждая в свою очередь морями, водружали поочередно свои флаги на таинственном мысу, который впервые был обогнут Васко де Гамою и по справедливости назван Мысом Бурь (Capo de los tormentos) Но подвиг Гамы рассеял волшебный мрак, лежавший над южным Океаном, и открыл европейским кораблям путь в Индейское море; блестящая будущность, представлявшаяся оттого португальской торговле, побудила изменить название Бурного мыса в мыс Доброй Надежды. Это событие совершилось почти в тоже самое время, как Колумб открывал Америку.

Казалось, новооткрытый мыс представлял самый естественный пункт роздыха для лузитанских кораблей шедших в Индию и возвращавшихся оттуда; но не только португальцы не основали тут поселения, а даже не догадались выстроить, на случай нужды, и временного укрепления или станции. Прошло более века, пока явились туда голландцы, но и те продумали полстолетия, прежде чем решились заложить колонию. Первое поселение голландцев на [4] мысе Доброй Надежды заложено фан Рибеком 8 апреля 1652 сода и послужило краеугольным камнем батавского могущества на южной оконечности Африки, постоянно возраставшего с тех пор до 1795 г. В последнюю эпоху, вследствие переворотов, причиненных в Европе первою французскою революциею, англичане завладели мысом Доброй Надежды, который впрочем был возвращен Голландии в 1803 году, по заключении Амиенского мирного договора. Однакож, три года спустя, Англия покорила вновь эту полонию своей власти и сохранила ее с тех пор, утвердив окончательно права свои постановлением Венского конгресса в 1815 году.

Вот в нескольких строках история мыса Доброй Надежды. Но прежде чем мы перейдем к рассказу г. Дельгорга, скажем несколько слов о прежних замечательных путешествиях в эти страны, совершенных во время голландского и британского владычества. По нашему мнению, странствование смелого француза выставится через это пред читателями гораздо рельефнее.

Первое известное путешествие по южной оконечности африканского материка совершил некто Лопец в конце XVI века. Описание его странствования, изданное Пигафеттою в 1591 году, (под названием: Описание страны между, мысом Доброй Надежды и Нилом), дает нам первое понятие о кафрах и о стране Наталь (Рождества), названной так потому, что она впервые открыта в день Рождества Христова.

Вслед за Лопецом появились в упомянутых местах несколько голландских и английских туристов, об открытиях которых сохранилось очень мало сведений, так что второе замечательное путешествие относится уже к 1673 году, когда Тен Рин (Ten Rhyne) посетил Мыс и страну Готентотов. Краткое описание этих стран было издано в 1686 г. в Шафгаузене, па латинском языке.

В 1705 году, ланддрост Кунт, в течении полутора месяца посетил несколько готентотских деревень для вымена у туземных жителей быков, нужных голландским колонистам.

С 1705 до 1713 г. длилось странствование Колбе, путешественника хотя и правдивого, но легковерного. Он описал страну, занятую в то время колонистами, и познакомил Европу с нравами, обычаями и формою правления их диких соседей.

Книга Колбе (изданная в трех томах) заключает в себе много драгоценных сведений; но, к сожалению, в ней попадаются странности, свидетельствующие о легковерии автора. [5]

Путешествие Лакайля (Lacaille), совершенное в 1751 и 1752 годах, ограничивалось одною только астрономическою целию — наблюдения звезд южного неба. За Лакайлем Хон и Бринк, в 1761 и 1762 годах, мечтатель Бернардень де Сен-Пьерр в 1771 и наконец Спарман в 1772 по 1776 г. посещали мыс Доброй Надежды. Особенно замечательно путешествие последнего, весьма подробно описавшего нравы и образ жизни кафров, готентотов и бошесманов и принесшего богатую жатву предметов естественно-исторических.

Рядом и одновременно с Спарманом, является Тунберг, отличный натуралист, исследовавший протяжение владений капской колонии, особливо в ботаническом отношении. За ним (1777-1779) следовал Патерсон, далее предшественников своих проникший на север в неизвестные страны и переступивший, по этому направлению, Оранжевую реку, а к востоку за большую Рыбную реку, лежащую в глубине земли кафров.

Наконец (1780-1785) является Левальяк, затмивший славу своих предшественников и сообщивший множество любопытнейших подробностей, касательно орнитологии и вообще зоологий этих малоизвестных стран. Заметим однакож, что в описании путешествия Левальяка, составленном молодым талантливым писателем Бароном, часто встречаются места, более похожие на роман, нежели на истину. Молодой расскащик, кажется, искал заинтересовать читателей любопытными подробностями, прикрашенными воображением, и не заботился об истине фактов; поэтому, книга его, содержащая много преувеличений, читается весьма легко и отличается необыкновенною занимательностью.

В 1796 г., в год английского завоевания, американец Стаут (Stout), голландец (Jong) и англичанин Персиваль, странствовали по землям кафров и готентотов; и в тоже время француз Дегранпре исследовал положение берегов Капской колонии. За ними, в конце прошлого века, следовали Барроу, Семпль, Трутер и Сомервиль. Последний, перешагнув за Снеговые горы, открыл по ту сторону пустынь плодородные равнины, дотоле неизвестные европейцам.

Во время кратковременного восстановления батавского владычества (1803-1806), совершившегося вследствие амиенского трактата, ученный путешественник, Генрих Лихтенштейн, посетил колонию и соседние с ней земли и издал их описание, чрезвычайно богатое, как учеными фактами, так и подробностями о жизни и обычаях туземных племен. [6]

По возвращении колонии под власть Англии, множество британских туристов устремились в эти страны. Между ними замечателен миссионер Кэмбль (Campbell), углублявшийся в 1812-1815 на север и восток капских владений и проникнувший в земли гриков и намаков. Он явился туда вторично в 1820 г. с другим миссионером Филипом, который дошел даже до Латаку (в 1825 г.). Английские миссионеры уверяют, что собраты их Сэмбль и Филип своими путешествиями много способствовали к просвещению туземных дикарей и к упрочению мирных отношений их к колонистам; но Дельгорг, проживший более шести лет в тех странах, свидетельствует о совершенно противном и утверждает, что упомянутые миссионеры своим. фанатическим неблагоразумием вселили в туземцах ненависть к европейцам и их просвещению и разными непозволительными средствами еще более развратили диких чад природы, населяющих земли, сопредельные владениям колонии. Трудно, не бывши на месте, решить, кто прав, кто виноват. Автор лежащей пред читателем статьи сам имел случай провести несколько дней в Каптоуне (Cap Town), столице Капской колонии, и, сообразив слышанное и виденное там, с свидетельствами других путешественников, разделяет мнение Дельгорга и не может вообще похвалить действий английских миссионеров, которых ему удавалось видеть вне Европы.

Оставим, однакожь, в покое миссионеров и обратимся к Борчелю (Burchell), собравшему с 1800 по 1812 г. бесчисленные зоологические и ботанические сокровища на Мысе и сопредельных ему странах. По следам его шел Томпсов, с 1821 по 1824 г.

Пока Томпсон занимался приведением в порядок своих богатых коллекций, Коупер Роз (Cowper Rose) исследовал движение и состояние пограничного населения колонии (с 1824 по 1828), миссионер Халбек посетил земли тамбуков и кафров (в 1827 г.), а Кови (Cowie) и Грин (Green), английские колонисты проникнули до залива Лагоа. Доктор же Смит (Smith) с своей стороны достигнул до тропика Козерога, но только по совершенно другой дороге, чем по которой прошел впоследствии Дельгорг.

Наконец в 1841 году капитан Харрис, находившийся в службе ост-индской компании, издал в 1841 году, в Лондоне, описание своих охотничьих экскурзий в страну кафров Масиликаци, где сообщил несколько географических данных о Грэмстоуне (Graham’s Town), Графрейнете (Graf-Reynett) и Снеговых горах, с подробностями о боерсах, или голландских поселенцах [7] Эта книга была бы довольно интересна, если бы содержание ее не исчезало совершенно пред гораздо полнейшим и замечательнейшим трудом г. Дельгорга, в сравнении с которым сочинение Харриса теряет всякую цену, тем более, что английский капитан, разделяя недоброжелательство многих из своих земляков к голландским поселенцам, отзывается о них с самой дурной стороны, и притом весьма часто без всякого основания, кроме национальной вражды. В этом отношении Дельгорг был гораздо беспристрастнее, несмотря на то, что не один раз терпел личные неприятности и даже обиды от боерсов.

Пора приступать нам наконец к самому рассказу французского туриста.

В первой главе автор знакомит нас с побудительными причинами его путешествия, с переездом из Европы на мыс Доброй Надежды, с видом Каптоуна и Столовой горы. За тем описывает он путешествие свое к Потерянному озеру (Verlooren Valley)» при чем сообщает любопытные сведения о способах путешествия в тех странах, и о тамошних волах, заменяющих наших лошадей. Относительно предметов естественной истории, в первой главе описаны полосатая гиена и птицы фламманы.

Каптоун, во время голландского владычества называвшийся Капштатом, очень красивый город с широкими правильными улицами и домами, построенными на один лад. Крыши этих домов устроены в виде террас, и однообразие зданий нарушается только нередка расписанными и раскрашенными фасадами. Улицы не вымощены камнем, но усыпаны крепко убитым крупным песком (гравием); такая мостовая возможна только в местах, где дождь идет довольно редко. Население города обстоит из двадцати пяти тысяч душ англичан, голландцев, готентотов, кафров, негров, малайцев, мулатов и других племен, представляющих все возможные видоизменения цвета человеческой кожи. Вообще город носит на себе отпечаток какой-то опрятности, свойственной городам голландским.

Положение Каптоуна чрезвычайно живописно, и мы не можем вспомнить о нем без восхищения. Он выстроен на некрутой покатости, спускающейся к Столовому заливу, покрытому мачтами судов, идущих в Ост-Индию и возвращающихся оттуда. Каптоунский рейд не отличается удобствами якорной стоянки; но его должно было выбрать за неимением другого, лучшего: он защищен от юго-восточных ветров, но зато северо-западные бушуют там на просторе и причиняют частые бедствия. Говорят, [8] будто бы намерены предпринять гигантские работы для приведения рейда в совершенно безопасное при всякой погоде положение.

С одной стороны Каптоун омывается волнами Столового залива, а с прочих он прислонен к величественным горам — Демоновой, Столовой и двум Львиным, представляющим величественную панораму. Климат очень здоров, за исключением простудных болезней. Северный ветер наносит с пустынь внутренней Африки нестерпимый зной; но часто, при перемене ветра в юго-восточный, в полчаса времени температура понижается на двадцать градусов. Поэтому здесь встречаешь нередко странное для иностранца явление, что все жители города разом получают насморк и делаются охриплыми.

Несмотря на это, Каптоун считается местом весьма здоровым для европейцев, и офицеры ост-индской армии приезжают сюда в отпуск для поправления здоровья, расстроенного знойным климатом Индии. Это самые почетные гости в городе, потому что они здесь иногда в течении двух или трех месяцев проживают двух— и трехгодовые оклады своего огромного жалованья.

Впрочем, как бы то ни было, а прежняя веселая и приятная жизнь в Капштате осталась только в воспоминаниях старожилов. Ханжество английских миссионеров превратило прежних гостеприимных колонистов в лицемеров: в воскресные дни встречаешь одни постные лица, скрывающие под личиною благочестия отвратительный эгоизм, ненасытную жажду к деньгам и коренную испорченность нравов. Общество трезвости и проповеди миссионеров не уменьшили пьянства и не развили христианских добродетелей, а только поселили в сердце скрытность, лицемерие да ханжество. Как отрадно вспомнить при этом случае о мудрой терпимости нашей православной церкви, которая видит в людях обыкновенных людей, и после молитвы дозволяет развлечение невинными забавами. В Англии, Соединенных Штатах и везде, где господствует англиканизм, воскресенье представляет не праздничный, а какой-то траурный, постный день, тогда как у нас после теплой молитвы Подателю благ, труженик наслаждается беспрепятственно и неукоризненно благами, дарованными всещедрою рукою для услаждения человеческой жизни. У нас, как установлено законом природы,

«Всему свой час — труду, безделью

И легкокрылому веселью!»

В Каптоуне вас не спросят, к какой вы принадлежите вере или нации: англичанин лишает вас права распоряжаться [9] воскресным днем по произволу, принуждает принимать наружность постника и скучать так, как он сам скучает.

Англичане уничтожили театр, существовавший при голландском правлении. Они даже закрыли прекрасный зоологический музеум, считая его ненужным для колонии учреждением; а богатый ботанический сад, где растения тропиков, пред переходом своим в Европу, привыкали к холодному климату, так резко отличному от зноя их отчизны, превращен частию в огород губернатора, частию в пастбище для городского стада. Странная черта в просвещенной нации — превратить ботанический сад в огород и городской выгон!

Способ путешествия в Капской колонии и вообще в южной оконечности Африки, за исключением пешеходного, довольно оригинален; я сам имел случай наблюдать его.

Вообразите себе экипаж, очень похожий на нашу ревельскую фуру, но только в больших размерах и еще надежнее окованный; длина его от семи до семи с половиною аршин, а ширина около полутора. Подобно упомянутым фурам, на нем устроена сверху полукруглая крыша из клеенки, а внутренность разделена на три отделения поперечными скамейками. Сзади и по бокам экипажа прикреплены сундуки или ящики для поклажи. Во внутренность входят помощию подножек, или, правильнее сказать, лесенок, с несколькими ступенями: эти лесенки устроены между колесами, с обеих сторон фуры и сзади; боковые входы запираются дверьми, а задний — люком.

Но этого еще мало. Так как путешествующие в таких гигантских экипажах имеют в виду провести не одну ночь под открытым небом, то над крышею укрепляется еще четырехугольная рама тех же размеров, как и самый экипаж; на эту раму навязываются ремни, служащие койкою для путешественников в ночное время. Конечно, должность тюфяков исправляет при этом всякого рода верхняя одежда, потому что и без них титаническая повозка нагружена донельзя всяким скарбом и рухлядью.

Этот экипаж, весящий с кладью не менее полутораста пудов, должна, катиться по местности, на которой или вовсе нет дорог, или есть такие, которых совестно назвать этим именем. Эти дороги идут по каменьям и пескам, с горы на гору, чрез, реки и овраги без мостов. Здесь нечего думать о лошадях: в капские повозки запрягают обыкновенно от пяти до девяти пар здешних волов, животных, отличающихся невероятною силою. Менее пяти пар не запрягают ни в каком случае, а при [10] далеких и трудных перевозках число их доходит иногда до двенадцати пар. И этим всем управляет один возница; да и должно признаться, что искуснейший из европейских кучеров и ямщиков, просто дрянь в сравнении с капскими автомедонами.

На пути к Потеряному озеру, Дельгорг имел случай впервые испытать южно-африканскую охоту; но здесь ему попадались только пантеры да гиены, которых голландские поселенцы травят приученными для этой охоты собаками. Другае, более благородная и опасная охота, где человек становится с зверем личом к лицу, охота на львов, слонов и иппопотамов, предстояла нашему путешественнику еще впереди.

На мысе Доброй Надежы водится две породы гиен: полосатая и темная. Первая из них живет внутри лесов и равнин, питаясь остатками дичи. убитой львами, а вторая — животное рыбоядное, бродит вдоль морского берега и пожирает тела, выбрасываемые морем, которое в иных местах нагромоздило толщи раков и других черепокожих от двух до трех аршин вышиною. Она бродит по ночам, отыскивая добычу на влажном морском песку, и боерсы не боятся за свои стада, при ее соседстве, зная, что ей по вкусу только мясо морских животных, которых всегда много валяется по берегу. Сила челюстей обоих видов гиен одинаково замечательна, и, кажется, в этом отношении гиена занимает первое место в животном царстве.

После экскурзии к Потерянному озеру и его окрестностям, описанным во второй и третьей главах, наш автор возвратился на Мыс и оттуда немедленно отправился в Порт-Наталь. В заливе Алгоа, между Капом м Порт-Наталем, встретил он первых кафров: они принадлежали к племени фингу и отличались высоким ростом и непомерно длинными руками и ногами; все тяжелые работы предоставляются им; а эти люди работают нагие, под лучами палящего солнца и под холодным дождем; даже передник не составляет необходимой принадлежности их незатейливого туалета. Так как вся цель этих кафров состоит в том, чтобы заработать количество денег, необходимое для покупки одной или двух пар коров, то редко одно лицо работает в городе долее шести месяцев. Заработав нужную сумму, кафр возвращается в свою степную обитель, а место его заменяется вновь пришедшим бедняком. Вообще кафры окрестностей залива Алгоа живут смирно и приносят европейским поселенцам много пользы.

Едва прибыл наш путешественник в Порт-Наталь, как захворал местною болезнию, которую зовут порт-натальским [11] скорбутом. Ноги несчастного покрылись широкими и глубокими язвами, проникающими до кости и причиняющими с самого начала нестерпимую боль. Все жители Порт-Наталя — мужчины, женщины и дети, более или менее страдают этим страшным недугом, который исцеляется сам собою, при приближении старости. Эта болезнь причиняется, по всей вероятности, маленьким красным насекомым, весьма обильным в окрестных равнинах и лесах, покрытых густою и очень сухою травой. В самом деле, в 1842 г. начали выжигать эту траву, и болезнь тотчас же ослабела. В некотором отдалении от берега, где начинается холмистая местность, красная букашка совсем исчезает, и там не слыхать о страшной болезни, которая, впрочем, преимущественно поражает людей с белою кожею.

Вообще южная Африка изобилует паразитными насекомыми, которые живут на живом теле людей и животных. Дельгорг приводит страшные примеры этой язвы, которых мы не решаемся повторять слабонервным читателям. Довольно того, что паразитов можно найти в складках кожи слонов и носорогов, в перьях птиц, между чешуями пресмыкающихся и в ушах иппопотамов. Везде страшный жилец впускает в кожу свое отравленное жало и пораждает самые злокачественные нарывы.

Все время пребывания в Порт-Натале и его окрестностях, когда только не удерживала его болезнь, Дельгорг посвящал на собрание естественно-исторических предметов, чем заслужил от туземцев презрительные названия voogel obstroper (набивателя птиц) и bloem soecer (собирателя цветов), которыми голландские поселенцы величают натуралистов. Эти господа полагают несомненно, что естественные предметы вывозятся в Европу на продажу и идут для украшения комнат и т. п., при чем не пропустят посмеяться над странным вкусом жителей Европы.

Познакомившись с английским лейтенантом Хардингом, Дельгорг отправился с ним на первую охоту за иппопотамами. Наши охотники прибыли на полуостровок, довольно глубоко вдающийся в озеро, населенное этими толстокожими чудовищами, и, тихонько подкравшись к берегу, поросшему камышом, не могли удержаться от восторженного восклицание: пятнадцать иппопотамов выставили свои головы из воды на таком расстоянии, что, казалось, не только пулею из винтовки, но можно было докинуть до них камнем. Хардинг и Дельгорг пожимали друг другу руки и клялись перестрелять всех иппопотамов, живших в озере, что казалось им делом весьма легким. Только готентотский мулат Хендерик, их проводник, насмешливо улыбался, глядя на восторг [12] европейцев: полудикий туземец; привыкший к зрелищу тамошней природы, лучше умел судить о расстояниях, чем образованные пришлецы. Нигде глаз не обманывается так, как в беспредельности диких пустынь.

В южной Африке, когда останавливаются на дороге для роздыха или ночлега, первым делом бывает отыскиванье сухих сучьев или травы для варки кофе, необходимого там напитка. Сколько бы раз в сутки ни откладывали волов, каждый раз непременно варится кофе, так что случается иногда пить его по шести раз в день. Так как день уже клонился к концу, то охотники, напившись кофе и поужинав привезенными из Порт-Наталя припасами, расположились ночевать на мягкой, низкой траве, покрывавшей полуостров, окруженный иппопотамами и крокодилами. Какое завидное положение для наших смельчаков, еще недавно покинувших лондонские и парижские гостиные! Впрочем, они легли слать, убаюкиваемые самыми приятными мечтами и с надеждою на покойную ночь, потому что хорошо знали, что иппопотам не питается человеческим мясом, а аллигатор, смелый и проворный в воде, становится страшным трусом на суше.

Но если наши странники остались покойными со стороны водяных чудовищ, то они жестоко ошиблись, рассчитывая на спокойную ночь и забыв о маленьком насекомом, столь обыкновенном в жарких странах, на берегах озер и рек. Во время дневного зноя миллиарды москитов скрываются в траве, тростниках и иле и вылетают только по захождении солнца. Эта страшная язва опаснее и неотразимее крокодилов и львов; борода, рот, нос, глава, уши несчастных путников наполняются мириадами кровожадных насекомых, столь малых, что они едва видимы простым глазом. Наши европейские комары не могут дать даже слабого понятия о тех мучениях, которыми терзают москитосы несчастного путешественника, расположившегося ночевать на берегу африканской или американской реки, в ту эпоху года, когда свирепствуют москитосы. Дельгорг и Хардинг вполне испытали эту муку. Тут было не до сна; как сумасшедшие бегали они взад и вперед с неистовыми криками; белье их и кожа покрылись кровью, пена выступала изо рта, и если бы восходящее солнце не положило предела таким страданиям, то наступившая от боли лихорадка, вероятно не позволила бы им прожить более одних суток. Туземцы, с малолетства привыкшие к москитосам, страдают гораздо меньше.

При восхождении солнца, кровожадные насекомые исчезли мгновенно, как бы по мановению волшебного жезла; но лица наших охотников были до того опухши, что они с трудом узнали друг [13] друга. Постоянные, в течения двух часов, примочки лица холодною водою значительно уменьшили опухоль.

Первая неудача для стрелков. Иппопотамов должно стрелять рано утром, пока не подует дневной ветер, потому что головы этих животных гораздо лучше означаются среди спокойной воды. Пока примачивали опухшие лица и глаза холодною водою, солнце поднялось над горизонтом довольно высоко и задул ветерок, возмутивший зеркальную поверхность озера. Потом должно было искать прохода чрез чащу тростников, покрывавшую тонкий берег озера; а такое путешествие среди тростников очень опасно, и, совсем неожиданно оступившись, можно попасть по пояс в лужу, в которой сторожит вас открытая пасть аллигатора.

Охота за иппопотамами опасна преимущественно со стороны крокодилов. Охотник сторожит глазом за речным конем (Иппопотам слово греческое и значит речной конь.) — и не замечает, что в десяти шагах от него, в луже, закрытой тростником, в уровень с водою, следят за его собственными движениями два маленькие глаза безобразной головы грязно-зеленого цвета: эти глаза, эта голова принадлежат чудовищному ящеру в две или три сажени длиною, который ждет только, чтобы охотник оступился с шаткой кочки, на которой он стоит, беспечно выжидая иппопотама и зная, что лужа кругом неопасна, потому что не глубже как по пояс. Наконец он выждал голову пахидерма (Иппопотамы принадлежат к числу толстокожих животных, или пахидормов.), пуля вонзилась в нее и охотник перескакивает на другую кочку, дабы приблизиться к своей добыче. Но горе ему, если инстинкт не предупредит его о близком присутствии врага. Едва нога, неосторожного успела уйти в воду по колено, как уже разинутая пасть гигантского ящера очутилась близь нее. Ловкий охотник отпрянул назад на сушу и если лишился лакомого куска ипопотамова жира, то должен благодарить судьбу, что сам не попался на завтрак крокодилу.

Нельзя сказать, впрочем, чтобы крокодилы приносили исключительно один только вред. В жарких климатах, отчизне львов, тигров, гиен и других больших кровожадных животных, реки беспрерывно наполняются трупами слабейших зверей, убегающих туда от преследований своих гонителей. К тому же, дикие животные, населяющие в несчетном множестве необитаемые человеком пространства жарких стран, как-то любят приходить оканчивать свою жизнь в прохладных струях рек и всяких озер. Скопление огромных количеств трупов заразило бы [14] воздух, еслибы крокодилы не пособляли своею прожорливостью. Так, например, индейцы имеют обыкновение бросать своих покойников в священные воды Ганга: эта река запрудилась бы человеческими трупами, еслибы Ганг не изобиловал крокодилами.

Европейский охотник как скоро заметит крокодила, то не может удержаться, чтобы не выстрелить по нем, хотя знает, что из сотен выстрелов едва ли один выдается смертельный. Отражательная сила воды защищает крокодила надежнее, чем его крепкая чешуя. При несколько косвенном направление, пуля почти всегда делает рикошет, то есть отскакивает от гладкой поверхности воды.

При охотах за львами, слонами, тиграми, носорогами, иппопотамами, крокодилами, буйволами, необходимым условием поставляется огромный калибр ружья, которое, следовательно, не может быть иначе как одноствольное. Пули делаются из смеси четырех частей свинца и двух частей олова: если взять, чистый свинец, то они выходят слишком мягки и недовольно глубоко проникают в тело, или даже совсем сплющиваются на твердой коже; если же положить много олова, то, кроме легкости, пуля делается хрупкою и распадается вдребезги при ударе.

Возвратимся к нашим охотникам. Они пробились довольно долго, пока достигли до окраины озера, но тут убедились, что головы ныряющих иппопотамов находятся вне выстрелов. Впрочем, счастливый случай улыбнулся им: она нашли близь берега нечто в роде ящика, длиною в 10, а шириною в 3 фута; весьма вероятно, он был построен предшественниками наших героев взамен лодки. Вытащив на берег, отлили из него воду и, законопатив щели травою, опять спустили его на озеро: он поднимал трех человек, и в него поместились Дельгорг, Хардинг готентотский мулат Хендерик, служивший проводником. Отплыв от берега на несколько сот шагов, они увидели, на опушке тростниковой чащи, огромную голову иппопотама, два раза вынырнувшую на одном и том же месте, и тотчас подъехали на расстояние шести шагов. Между тем ящик, худо законопаченный, наполнялся водою. На европейском озере вся беда ограничилась бы невольным купаньем, но здесь надобно было плыть до берега около сотни сажен, взапуски с иппопотамами и аллигаторами. Что было тут делать? Отливать воду шляпами значило испугать иппопотама, который уж верно бы не вынырнул опять вблизи. В это мгновение нерешительности показалась вновь голова из воды, и две пули дружно вонзились в нее. Животное быстро повернулось [15] в воде; но от этого движения пошла зыбь, начавшая захлестывать ящик и без того до трех четвертей полный водою. Охотники, видя, что тут нечего рассуждать долее, проворно принялись отливать воду своими шляпами; но происшедшая от быстрых движений качка едва не утопила их. Если бы в это время иппопотаму вздумалось повернуться еще раз, то зыбь непременно захлестнула бы импровизированную лодку наших смельчаков: глупое животное не догадалось, однакожь, отмстить своим врагам.

Две пули сидели наверное в голове иппопотама, но не тронули мозга, и поэтому животное скрылось под водою; только если ранен мозг, оно умирает немедленно. Видя неудачность охоты и опасаясь вторичного потопления, охотники поспешили к берегу, где, поужинав очень плохо, приказали перенести свою палатку подальше от озера и его москитосов, на ближний холм, и надеялись там провести покойную ночь после страданий и усталости прошедших суток.

Справедлива пословица, что человек предполагает, а Бог располагает. Едва успели уснуть наши герои, как вдруг были внезапно пробужены каким-то страшным и могучим потрясением: над головами их блистали яркие созвездия южного неба, а палатки как будто не было и в помине. Загадка, однакож, скоро прояснилась: внезапно налетевший вихрь одним порывом унес палатку вместе с кольями, к которым она была прикреплена. Что было делать в таком положении? Осталось одно только средство — лечь спать под открытым небом; за невозможностью выбора должно было и эим удовольствоваться.

На утро оказалось, что порыв вихря не только умчал с собою палатку, но и большую часть вещей наших охотников. Собрав с большим трудом, что было возможно, они пустились опять за иппопотамами, но ветряная погода неблагоприятствовала в тот день охоте. С другой стороны, побуждаемые недостатком съестных припасов, они должны были заняться стрелянием мелкой, пернатой дичи, которой здесь было довольно.

На следующий день охотники ранили еще несколько иппопотамов, которые все ушли в воду. Видя неудачу охоты и по причине истечения срока отпуска, данного Хердингу, они должны были возвратиться домой с пустыми руками. На дороге заметили они огромную стаю хищных птиц, кружившихся на том месте, где стреляли по первому иппопотаму; впоследствии узнали, что животное, раненое смертельно, всплыло и было вытащено на сушу кафрами, которые отняли труп у воронов, указавшим им место добычи.

Возвратясь с этой охоты, Дельгорг пустился в экскурзию вместе с молодым англичанином Парнером, шведским [16] натуралистом Валбергой (посещавшим южную Африку одновременно с Дельгоргом и дошедшим почти также до тропика) и другими охотниками. Близь реки Ом Комас они встретили беглого английского солдата Роберта Джойса, который рассказал им, что кафары недалеко оттуда убили слона из ружей, и он, подойдя взглянуть на труп, встретился там лицом к лицу со львом. Наши охотники направились в указанную им сторону, но, не доходи еще версты до назначенного места, были поражены ужасным зловонием: нужна была вся твердость воли, чтобы продолжать дорогу в подобной духоте. Но каково же было удивление европейцев, когда они увидали труп слона, окруженный не хищными зверями, а двумя десятками кафров, пожиравших смрадный, гниющий труп. Остановимся и опустим завесу на эту грязно страшную сцену.

Слон был самого огромного роста и вышиною не менее 12 футов. И ктож убил этого слона? кафр, по имени Боб, небольшого роста, весь изувеченный и вооруженный плохим ружьем, из которого, однакож, пуля пробила мозг зверя. Лицо и все тело кафра было взрыто рубцами от заживших ран; левая щека разорвана пополам, а нижняя челюсть перебита в двух местах. Несчастный, будучи еще ребенком, был схвачен гиеною и отбит родителями. Он слыл одним из лучших охотников своего племени.

Между Дельгоргом и Бобом завязался весьма интересный разговор, который мы приводим здесь.

— Какую выгоду получишь ты оттого, что убил слона?

— Во-первых, мы все полакомимся слоновым мясом, а во-вторых, мне достанется один из клыков.

— Куда же денется другой клык?

— Его возмет себе Оглэ, вождь моего племени; да и мой клык я обязан продать ему же за корову или за две, как ему вздумается.

— Много у тебя теперь коров?

— Да есть-таки! Мае часто удавалось бить слонов и получать коров за клыки. Молоком я питаюсь сам и кормлю семейство, а телят меняю (Тут он засмеялся каким-то странным образом)!

— На что же ты их меняешь?

— Разумеется, на что! на хорошеньких, молоденьких девушек, которых я удостоиваю счастия быть моими женами.

— Много ли у тебя жен?

— (Со вздохом) Всего только четыре! но я надеюсь еще потрудиться и тогда обзаведусь еще парочкой.

— На что тебе такое множество жен? [17]

— Как на что? чем больше у мужчины коров и жен, тем он богаче и счастливее: он не голодает, имеет беспрерывно вокруг себя прислугу и пользуется всеобщим уважением. На корову всегда можно выменять девушку, которая сперва послужит нам сама, а потом народит еще дочерей, которых можно продать за ту же цену, которую куплены матеря.

Вот вам образчик кафрских нравов. Стада и жены составляют все их богатство и заменяют у них монету, которой употребление им мало известно. Многие вожди имеют более сотни жен, а кафрский король Панда показывал Дельгоргу свой гарем, состоящий из 400 женщин, взятых девушками, а в то время бывшим почтя без исключения матерями. Другой климат, другая кровь, другие нравы!

Возвращаясь от трупа убитого кафрами слона, Дельгорг был свидетелем; степного пожара. Так как в сухой степной траве гнездится бесчисленное множество насекомых, вредных людям, животным и растениям, то, чтобы хотя несколько ограничить их распространение, кафры обыкновенно однажды в год зажигают степную траву, истребляя такими пожарами насекомых, гусеницы и личинок. Змеи погибают также при этих благодетельных пожарах.

Так как саранча составляет один из бичей кафрских плантаций, то стараются отыскивать местности, где она отрождается весною из яичек: на эти места выгоняют стада овец, истребляющих еще неокрыленную саранчу в ужасном множестве. Не мало пособляют в этом отношении насекомоядные птицы, столь обильные в южной Африке.

В восьмой главе дельгорговой книги описана вражда кафрских владетелей Панды и Дингаана. Первый, при помощи голландским поселенцев, одерживает победу и становится королем кафров.

Дельгорг находился в числе европейцев, пришедших; на помощь к Панде, которого дела и образ жизни он описывает самым подробным образом. Между прочим, наш искатель приключений проникнул однажды в палатку кафрского вождя, в то время, как тот еще спал. При этом случае французский путешественник рисует соблазнительную картину: молодца Панды, лежащего на родном ложе с десятью молодыми девушками, окружавшими своего повелителя в самых разнообразных положениях. В течении целого дня, как мужчины, так и женщины этого неразвращенного народа ходят нагие и только немногие носят род коротенького передника. А Дельгорг уверяет нас честию, что там нравы гораздо чище, чем у образованнейших европейских [18] наций. Изображение же самого Панды он заключает выражением англиканского миссионера, у которого спросили, что он думает о новом короле кафров:

«I know Panda: he is a Caffer gentleman» (Я знаю Панду: это кафр-джентельмен.).

Но мнению Дельгорга, Панда даже более чем джентльмен. И все таки в самый день вступления своего на престол он приказал убить одного из своих министров, потому что, по суеверному обычаю, для сохранения себя от влияния злых духов и для упрочения будущих побед над врагами, он необходимо должен был в тот день вымазаться весь кровью одного из вождей и съесть его сердце, которое ему представлялось в полночь, изваренное в собственном жире убитого!

Бродячая жизнь Дельгорга привела его в голландское местечко Питер-Мориц-бург, состоящее из нескольких хижин, сплетенных из сучьев и обмазанных глиною, смешанною с коровьим пометом. Тут ожидало его тяжелое испытании. Внутренности его хижин были наполнены мириадами блох и отвратительнейших клопов; преогромные крысы таскали по ночам свечи, чулки, сапоги и даже кусaли нос, уши и палацы несчастного путешественника. Снаружи домов бродили толпами голодные и чрезвычайно злые собаки, кидавшиеся на прохожих. В этом гнусном местечке обязан он был прожить два месяца, в которые палящий зной солнца не позволял пуститься в путь по окрестной открытой равнине.

Как скоро зной уменьшился, Дельгорг направил свой путь к стране бошесманов, или лесных людей, в горам, поросшими лесами жолтого (Gecle-out.), вонючего (Stinck-out.) и железного (Hyster-out.) деревьев. В этих лесах прежде водились слоны, но туземцы истребили их ямами-западнями, так что теперь еще только остались там буйволы. Но и за ними охота чрезвычайно опасна, и в бытность там нашего путешественника г. Мейер Хоун (Meier Howen) упал в такую яму и погиб ужасною смертию.

Кафры, под командою Дингаана, сверженного властителя, напали на селения голландских поселенцев, из которых мужчины ушли в помощь Панде. Там умертвили они самым бесчеловечным образом женщин и детей: головы грудных младенцев разбивали о камня пред глазами матерей, разрезали животы беременным женщинам, повесив мать за ноги, били по ее голове [19] головами ее детей. Но голландские боеры, возвращавшиеся в это время из похода, настигли злодеев, и 900 голландцев убили 3,200 человек из двадцатипятитысячной армии кафров. Множество беглецов кинулось в ближнюю реку (названную впоследствии Рекою Крови) и спрятались в воде, выставив только поверх ее рот и нос. В этом неудобном положении они держались несколько часов, подражая иппопотамам и надеясь уйти по наступлении ночи; но хитрость была случайно открыта, и боеры, сев на плоты, нещадно перестреляли кафров, искавших спасения в неудавшейся хитрости.

По возвращении из экспедиции против Дингаана, Дельгорг занялся опять исключительно охотою и собиранием коллекции естественных предметов. Тут ему случалось не раз входить в близкое соседство с пресмыкающимися, один вид которых вселяет какое-то невольное чувство отвращения, не только в человеке, но и во всех почти животных. Читатели догадались, что мы говорим здесь о змеях.

Если южная Африка изобилует ядовитыми змеями, то в ней встречаются также многие виды этих пресмыкающихся совершенно безвредных или только опасных по своему росту и удивительной силе мускулов. Впрочем, путешественники обыкновенно преувеличивают опасность, представляющуюся человеку от змей. За весьма редкими исключениями, почтя все змеи, ядовитые и неядовитые, не нападают на человека. Те из них, которые движутся проворно, безразлично стараются скрыться, как скоро заслышат походку человека или другого большого животного, и шорох беглянок весьма часто слышится в сухой окрестной траве. Другие же, неповоротливые, опасаясь попасть под ноги и быть раздавленными, лежат обыкновенно, свернувшись клубком под защитою кустарников, и притом выбирают по инстинкту колючие. Если змея отправляется на охоту за крысами, мышами и другими небольшими животными, составляющими ее обыкновенную пищу, то она редко удаляется от своей норы более как на сотню шагов. Услышав приближение врага, она напрягает мускулы, вытягивается кверху, надувает шею, открывает пасть и, высунув двух-концовый язык свой, похожий на вилочку, издает страшный, характеристический свист. Надобно дать пройти двум-трем минутам, и пресмыкающееся убегает в свою нору; но если беспечный прохожий не заметит близкого врага и не дойдет к нему поближе, то горе ему! Это безвидное тело; без членов, представляет страшное оружие: оно вместе и лук, и тетива, и отравленная стрела. Опираясь на свернутом в спираль хвосте, оно кидается на прохожего и [20] хватает его разинутою весьма расторжимою пастью, как будто указательным и большим пальцами. Сила челюстей тут, однакож, мало значит: вся; опасность заключается в тонких и острых полых зубах, источающих ядовитую влагу. Эти зубы сообщаются мешечками, заключенными в челюстях и составляющими резервуар яда.

Таковы ядовитые змеи; но боа и питоны действуют совершенно иначе. Природа отказала им в яде, но зато устроила их тело как бы один колоссальный мускул, которым они обвивают и давят свою добычу. Впрочем, Дельгоргу никогда не случалось слышать, чтобы боа нападали на человека; они ведут войну только с небольшой млекопитающими и птицами. Главный вред, причиняемый жителям Порт-Наталя, где этих змей чрезвычайно много, состоит в том, что пресмыкающееся забирается ночью в чуланы и курятники, где сидят на яйцах куры и другие домашние птицы, пожирает их и потом совершает свой пищеварительный процесс, свернувшись клубком на яйцах съеденной матки. Впрочем, такие штуки редко проходят даром, и пресмыкающееся, найденное утром на яйцах, падает жертвою справедливой мести хозяина сожранной птицы.

Сличается иногда, что боа забирается потихоньку в обитаемые дома и там, спрятавшись на чердаке или под кроватью, ожидает кошек или мышей. Однажды боа-питон, четырех аршин длиною, забрался на полог постели, в которой спали хозяева дома, где остановился Дельгорг. Супружеская чета вовсе не подозревала такого соседства, как вдруг, однажды, молодая хозяйка, вздумав положить что-то на полог, ощупала холодное, скользкое тело пресмыкающегося, которое, лениво приподняв голову, начало обвиваться вокруг беленькой ручки. На крик дамы прибежал ее муж и ударом трости заставил бежать врага, которого потом убили палками.

Кафры очень хорошо знают, что боа не делают вреда человеку, и потому никогда не убивают их, позволяя этим гадам заползать безнаказанно в хижины. Они даже считают их за каких-то сверхъестественных существ, находящихся в сношении с замогильным миром. Особенно любят они весьма красивую змею от 2 до 3 футов длиною, испещренную жолтыми, коричневыми и зелеными пятнами, которую называют ишлу-зели: эта змея безвредна и водится во множестве вокруг и внутри кафрских хижин, где она занимается ловлею мышеи и крыс не хуже наших кошек и этим доставляет кафра значительную пользу. [21]

Кроме разных видов trigonocephalus, определенных зологически, Дельгорг видел в южной Африке несколько чрезвычайно ядовитых змей, доныне неизвестных в Европе и неопределенных еще ученым образом. Таковы: змея с ожерельем (У поселенцев ring-hals adder.), ночная, ехидна (Nacht-adder.), древесная змея (Booom-adder.) живущая на сучьях дерев и питающаяся птицами, ипхези кафров, или плевунья (Spouwer-slange.), обладающая, по рассказам очевидцев, странною способностию выплевывать свой яд на расстоянии более сажени: если брызги яда попадут в глаз, то он воспаляется и лопается; блулу (Poff-adder.) — толстая, короткая и неповоротливая тварь, кидающаяся обыкновенно боком или задом; жолтая имея с колпакам (Geel-slange kooper-kaapel.), весьма проворная и чрезвычайно ядовитая, но, к счастию, очень редкая; наконец страшная мемба, серо-бурого цвета и длиною около двух сажен, необыкновенно проворная, ядовитая в смелая. Одна из этих последних змея преследовала однажды Дельгорга и товарища его кафра Буланче более сотни шагов; они успели спастись от нее бегом только потому, что свернула с гладкой тропинки в высокую и густую траву, где змее трудно было подвигаться вперед. Это самая опасная из кафрских змей, по силе, смелости и яду. По уверению кафров, она никогда не кусает в ногу, но всегда в спину, в шею, в грудь или в голову, так что нет никакой надежды спасти несчастного, укушенного мембою.

Одна из самых обыкновенных в окрестностях Порт-Наталя охот, есть охота за иппопотамами, которых Дельгорг перебил бездну. Несмотря на колоссальный рост и страшную силу этого животного, охота за ним вовсе не так опасна, и скорее похожа на рыбную ловлю, чем на настоящую охоту. Тут нужны не смелость и мужество, а терпение и неподвижность удильщика, зоркость глаза и верность руки, чтобы улучить мгновение, когда голова иппопотама вынырнет на поверхность воды: не медля ни одного мгновения, нужно улучить его пулею в череп, между глазом и ухом. Голова иппопотама огромна, но череп его чрезвычайно мал, и потому нелегко попасть в него за 70 или за 100 шагов, когда целишь только одну секунду. Раз Дельгорг с товарищами ранили в один день более тридцати иппопотамов, и всех в голову, а убили только одного: в нем сидело 27 пуль, из которых шесть [22] в голове, и в том числе только одна навесла смертельную реву.

Так как этот вверь сидит целый день в воде, изредка высовывая морду, и то на несколько секунд, то кафры охотятся за ними иногда в лунные ночи. Ночью животное выходит из воды на паству; но недостаток лунного света для меткости выстрела и мириады москитосов, осаждающие ночью охотника, не дозволяют этой охоты европейцу. Только кафры да голландские колонисты, не знающие кушанья деликатнее иппопотамова сала, решаются на ночную охоту, ради своего лакомого блюда.

Большая часть рек южной Африка широки и глубоки только в дождливое время года, а в засуху курица иногда перейдет через них не замоча ног. Крокодилы зарываются тогда в мокрый песок и без пищи лежат в ожидании прибыли воды. Но иппопотамы неспособны к этому, и потому во всех реках, где они водятся, роют себе, в самых глубоких местах речного дна, рвы и ямы от 8 до 9 футов глубиною, в которых сохраняется вода, в то время, как русло реки почти совершенно высохнет. В реках, которые только мелеют, трудно судить о размерах этих ям и рвов; но Дельгорг имел случай видеть, подле поворотного круга Козерога (В 600 верстах от ближайшего морского берега и в 800 от устья Лимпоно.), почти совсем высохшее русло Ури, или Лимпоно, наполненное ямами около 5-6 сажен длиною и 2-3 шириною; глубина их, как выше сказано, от 8 до 9 футов. Эти ямы, соединенные между собою широкими рвами, содержали каждая по десятку и более иппопотамов. Такие ряды ям называются голландскими поселенцами see-koe-gat, то есть гатью водяных коров.

Чем шире, глубже и многоводнее река и чем пустыннее окрестная страна, тем более можно видеть в русле иппопотамовых гатей, потому что животные выбирают преимущественно упомянутые сейчас местности. Иногда, в засуху, они удаляются из речных ям в ближайшие озера: это случается, когда их беспокоят люди или когда вода в ямах начнет высыхать. Также, по мере приближения населения к источникам рек, иппопотамы переселяются оттуда в более широкие и глубокие места, лежащие поближе к устьям.

Число этих амфибий, некогда столь огромное в южной Африке, теперь уменьшается с каждым годом, и это уменьшение так быстро, что становится заметным уже по прошествии немногих лет. Так, например, в Тонгуеле в 1839 году, трое охотников убивали ежемесячно от 30 до 35 иппопотамов; в 1840 г. с небольшим по 20, в 1841 г. по 10, в 1842 г. по 4, а в 1843 по 1 [23] и не более как по 2. Не трудно предсказать, что в скором времени иппопотамы сделаются редкостью, везде, куда промикнут европейские поселенцы.

О долговечности этих амфибий можно заключать только из того, что один из плантаторов, г. Мелк, дает в своем пруду приют нескольким иппопотамам, где их никто не беспокоит, и которые поэтому сделались менее дикими. Готтентотские старожилы помнит некоторых из этих животных уже более 60 лет.

Длана иппопотама около полуторы сажени, а вышина слишком два аршина; ноги же его не выше 10 или 12 вершков. Несмотря на такую тяжелую форму, он бегает по суше едва ли не быстрее человека. Он смирен и не трогает людей, даже в воде, противопоставляя неприятелям свою толстую кожу, натянутую на слой жира. Пули трудно берут ее; но кафрские дротики пробивают ее довольно хорошо. Пища этого животного состоит исключительно в траве, камышах и изредка в древесных ночках, которых он ищет по ночам иногда за 10 и 20 верст от реки.

Мясо старого иппопотама жостко и невкусно; но у молодого оно походит на свинину. Лучшее же кушанье составляет его жир, о котором и европейцы вспоминают не иначе, как облизывая губы.

Скажем теперь несколько слов о гиенах, столь обыкновенных в Кафрерии.

Немало сказок распространено насчет полосатой, или капской гиены. Это отвратительное животное мало опасно для охотника. Не обладая ни быстротою бега, ни способностию прыгать, и притом будучи труслива, гиена бродит только ночью и нападает на слабых животных, на падаль, или откапывает трупы. Она опасна для стад, но преимущественно питается околевшими большими животными или остатками львиной охоты. Не нападая никогда на бодрствующего человека, она смело хватает спящего за лицо или за горло. Впрочем, этот зверь чрезвычайно хитер и осторожен и не вдается в явную опасность.

Прожорливость гиен превосходит всякое вероятие, и это животное часто съедает в одну ночь количество мяса, равняющееся ее весу. В этом отношения она похожа на диких собак (Cynhyaena venatica) которые, будучи, однакожь, меньше гиены, отличаются своею смелостию и быстротою бега, охотясь целыми стадами днем и нападая на человека. Дельгорг уверяет, что эта самые кровожадные звери, которых ему случалось видеть.

Перейдем теперь к слонам. [24]

Охота на слонов есть самая интересная из всех. Слоны пасутся иногда стадами по нескольку сот штук, особенно в тех местах, где ростет плод макано, который они очень любят. Подходить к ним надобно с чрезвычайною осторожностию, потому что слон имеет необыкновенное чуткое, обоняние.; он слышит человека за версту, если только ветер ему благоприятствует, и тогда неосторожный охотник наверное рискует жизнию. Слав, опьяневший от действия плодов макано, кидается с слепою яростию за человеком, осмелившимся потревожить его уединение, и преследует его неутомимо, с ужасающею быстротою. Тут одно спасение: уйти из-под ветра, чрез лес, траву и кустарники; или, если возможно, взобраться на такую крутизну, которая была бы для слона недоступною.

Сперва Дельгорг не верил этим рассказам кафров, но вскоре ему удалось увидеть действие плодов макано над слонами и над самим собой. Плод отзывается скипидарным или смолистым запахом и бывает яблочно-зеленого цвета, с прозрачною кожею и мясом, как у сквозных наливных яблоков. Форма его слегка сплюснутая и несколько овальная; мясо кислое и внутри содержащее косточку, которую невозможно раскусить зубами. Десяток этих плодов опьяняет человека быстрее, чем две или три бутылки шампанского; а слон так любит эти плоды, что пожирает их сотнями. Немудрено, что после, такого дессерта он забывает свою обыкновенную важность и делается бешеным. Охота за слонами, наевшимся плодов макано, вдесятеро опаснее, чем обыкновенная.

Однажды Дельгорг, с несколькими кафрами, набрел вовремя охоты на рощу из макано. Охотники спешили освежиться кислым соком, производящим такое быстрое опьянение. Не прошло получаса, и наши кафры хохотали взапуски, рассказывая во хмелю самые безалаберные вещи. То один клялся, что видит, как два слона, наевшись макано и опьянев, ведут друг друга, поддерживаясь взаимно хоботами; то другой божится, что при встрече с слоном непременно отрежет у живого хвост; третий уверял, что вдали лежит целое стадо слонов совершенно лишившихся чувств от макано. Но вдруг посреди этой бестолковой болтовни, как электрический улар, пронеслось вполголоса сказанное слово: слоны! Как ни часто сыпалось это слово в разговоре, но на этот раз оно было произнесено с таким выражением, что все невольно вздрогнули и замолчали. Под ногами охотников тянулось глубокое ущелие, примыкавшей к равнине, в которую они шли. Там, среди жолто-зеленой травы, доходившей человеку по пояс, но не [25] хватавшей до колен слона, паслись три гиганта самого большого роста. Местность давала слонам большое превосходство пред охотниками; но так как ветер был в пользу последних, то Дельгорг немедленно составил план нападения. В долине было мало деревьев и кустарников; но зато в высокой траве можно было хорошо спрятаться. «Вперед, ребята! — сказал он вполголоса — и чтоб ни травка ни хрустнула, ни камень не скатился под ногою!»

Сделав обход, для того, чтобы спуститься в долину, в месте, невидимом для пасущихся слонов, охотники осторожно поползли в высокой траве. До слонов оставалось еще около 500 шагов, как вдруг кафр Кочобана, ползший перед Дельгоргом, спугнул зайца, притаившегося в траве: это обратило на себя внимание чутких колоссов, которые отодвинулись шагов на двести подалее. Пришлось ползти еще. Приблизившись на 35 шагов к самому большому из слонов, Дельгорг обернулся, и увидел, что за ним ползут только двое — Кочобана да Буланче. Безмолвный знак послужил сигналом: три человека мгновенно выросли из травы, в почти разом грянули три выстрела в голову ближайшего слона; эхо загрохотало от этих могучих сотрясении, произведенных ружьями, заряженными каждое пулею в 20 золотников весом. Почти в тоже мгновение что-то колоссальное промчалось вихрем в двух шагах от охотников: то были два слона, бежавших с поля сражения. Если бы они взяли на два аршина правее, то стоптали бы смельчаков.

Опомнившись от первого впечатления ужаса, охотники увидели гиганта, лежавшего в 30 шагах от них. «Пуля моя на пять дюймов выше правого глаза!» закричал Дельгорг — нето слон ваш. В самом деле, огромная пуля пробила мозг в сказанном месте.

Слон был 11 футов вышиною и каждый из его клыков весил полтора пуда.

Вот один из сотни эпизодов охоты за слонами, рассказанных Дельгоргом, и, притом, не самый драматический, а взятый на удачу. Битва с слоном похожа на дуэль с человеком, и как бы ни был хладнокровен охотник, как бы ни был верен его выстрел, он все-таки рискует поплатиться жизнию. Слон бегает чрезвычайно проворно и если только завидит нападающего врага, то идет на него. Всего труднее бить самку, когда она ходит с своим детенышем и бывает очень сердита. На охоту за слонами пускаются только самые неустрашимые; и так как стада слонов попадаются далеко от человеческих жилищ, то для этой [26] охоты нужно совершать путешествие, продолжающееся по нескольку месяцев.

Слоны редко пасутся одиноко, а чаще но нескольку десятков и сотен вместе. Приступ к ним нелегок, потому что слоны, как мы говорили, очень чутки. Надобно подползти нечувствительно и вдруг, как бы выросши из земли, стрелять колосса между глазом и ухом, на одну треть расстояния ближе к последнему. Осечка или промах тут стоят жизни. Остальное стадо, испуганное выстрелом и воображая опасность гораздо важнее, чем она в самом деле, кидается бежать. Хорошо, если при этой титанической ретираде охотник останется в стороне. А что, если один из колоссов, завидя врага, пойдет на него прямо? Пулею в грудь слона не убьешь; но это единственное средство спасения, потому что иногда ошеломленное чудовище даст время охотнику спрятаться. Раздраженный слон не щадит ни правого, ни виноватого; он не любит тех, кто нарушает его уединение, и многие кафры, мужчины и женщины, вовсе не помышлявшие о соседстве слонов, делались жертвою их гнева.

Напор слонов страшен особенно, когда они бегут стадом: ураган не производит таких опустошений. Дельгорг собственными глазами видел деревья, в 60 футов вышины и 9 футов в окружности, сломанные напором слонов так, как трость переломленная человеком на колене. Через двадцать лет еще видны следы той дороги, по которой бежало стадо, и старые деревья хранят еще следы ран, нанесенных им в молодости.

Какое же можно вывести из всего этого заключение?

Слон велик, силен, проворен, умен и мстителен.

Человек мал, слаб, медлен в движениях; но он обладает умом, пред которым сокрушается сила слона. Стадо из пятидесяти слонов, по десяти в ряд, несущихся как вихрь, в состоянии смять любую из наших рощей. Но пусть смелый человек, обладающий невозмутимым хладнокровием, станет в 60 шагах пред этим бегущим стадом и выстрелит в него: почти всегда вся масса остановится и побежит назад. Это не сказка, а факт, неоднократно случавшийся. Кафры иногда без ружей, с одним ассагаем (Род копья с широким, закругленным острием.), идут на слона. Подкравшись сзади, они кидают свой ассагай так искусно, что перерезывают в задней ноге животного ахиллесову жилу: зверь, лишенный возможности бежать, добивается сотнями дротиков. Король амазулуев Дингаан часто травил слонов целыми полками своего войска, [27] вооруженного белым оружием, и смотрел на эту травлю с вершины скалы, неприступной для слонов.

Вот как совершались и поныне совершаются эти травли.

За несколько дней до назначенного для великой охоты времени, посланцы отправляются по всему протяжению земли кафров-амазулуев, от берегов Омнанганы до Тунгуены и от морского берега до гор Кватламбенских, повелевая именем короля, чтобы все кафрские воины собирались в назначенный день в долину Омфилос-Омшлопу, к пирамидальной скале Омгрооти.

Накануне великого дня, тысяч двадцать вооруженных людей собираются у подошвы скалы, на вершине которой, воздымающейся на 800 футов, совет вождей, присев на корточки, выслушивает приказания владыки, сидящего на троне, высеченном из одного куста граната.

Вся армия разделяется на отряды или полки, по 1,000 человек в каждом, и, растянувшись необозримою цепью, окружает окрестности Омфилос-Омшлопу и Омшлати-Омкулу. Эта облава с дикими воплями гонят стада слонов к подножию скалы, на которой сидит король, вооруженный телескопом, подарком англичан. С вершины неприступного слонам утеса наблюдает он за движениями колоссов, кажущихся ему такими малютками, и рассылает приказания своей армии, которая кишит деятельностью как муравьи в своем гнезде и с неустрашимою смелостию движется по мановению гордого повелителя.

При этих маневрах соблюдаются величайшая правильность и порядок. Стада мало-по-малу сгоняются в кучу и сжимаются беспрерывно уменьшающимся кругом облавы. У амазулуев, на охоте и на войне, вся тактика состоит в том, чтобы окружить неприятеля.

Испуганные криком и звуками оружия, слоны теснятся к подножию скалы, и прямые сообщения между сидящими на ней и армиею в долине становятся невозможными чрез посредство гонцев. Тогда начинаются телеграфические знаки: красная таль распахнулась ветром на вершине Омгрооти, и дикий вопль двадцати тысяч голосов смешался с ревом слонов, поражаемых ассагаями. Разъяренные звери, чувствуя боль от ран, забывают испуг и кидаются в свою очередь на нападающих. Люди, щиты, дротики перемешиваются в кровавую кучу; но за десятком падших храбрецов следует другой десяток; место истребленной сотни занимает новая сотня воинов, и слоны, разбитые врозь, окружаются каждый отдельно со всех сторон. Усталый и испуганный слон защищается от стоящих напереди врагов, а между тем один [28] смельчак, поднятый другим на плечи, подкрался сзади, левою хватается за хвост, а правою рубит его с одного разу. Проворный как молния, он оставляет слона вымещать свою ярость на других, а сам летит к повелителю амазулуев с кровавым трофеем, отрезанным у живого зверя и служащим у кафров знаком победы.

— Хорошо! восклицает довольный травлею повелитель и дает знак убивать зверей, истощенных уже потерею крови.

Однажды Дингаан приказал привести к себе дикого слона живым. Шесть тысяч человек отправились и исполнили его приказание. Конечно, оно стоило жизни трех сот человек но должно вспомнить, что нагой кафр вооружен одним только ассагаем, а слон страшен и для толпы, закованной в железо. Но кафры знают, что лучше итти на сомнительную опасность от зверя, чем на верную смерть, ожидающую всякого беглеца с королевской охоты.

Что значит пред этою охотою охота бошесмана, достигающая, впрочем, той же цели! Дикарь ползет к колоссу, вооруженный луком и стрелами, с широким острием, намазанным черною ядовитою смолою. Приблизившись к зверю, он ожидает минуты, когда тот станет таким образом, что возможно пустить стрелу в живот: слон едва почувствует рану; но если из нее вытекла хоть одна капля крови, то дело сделано. Яд течет по жилам гиганта: он ложится и околевает: Один бошесман небольшою стрелою достигает той же цели, которая стоит амазулуям стольких трудов и крови.

Слонов бьют почти только из-за их клыков, потому что мясо их невкусно, а кожа далеко хуже и слабее иппопотамовой и даже носороговой.

В следующей статье мы познакомим читателей с охотами на львов и носорогов и с содержанием второго тома путешествия Дельгорга.

Текст воспроизведен по изданию: Voyage l’Afrique Australe, notamment dans le territoire de Natal, dans celui des Cafres Amazoulons et Makatisses et jusqu’au tropique de Capricorne // Современник, № 11. 1849