АУГУСТ БАРШУ ПЕНОЕН

МЕМУАРЫ ОФИЦЕРА ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА:

АФРИКАНСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

MEMOIRES D'UN OFFICER D'ETAT-MAJOR: EXPEDITION D'AFRIQUE

Воспоминания о войне Французов в Алжире.

(Соч. Г. Баршу-Пеноэна.)

В конце Апреля 1830 года, выехал я из Парижа, поступив под начальство Генерал-Лейтенанта Бертезена. Он командовал первою дивизией Французско-Африканской армии, а я был назначен к нему в Адъютанты.

В мое пребывание в Париже, о походе нашем в Африку мало говорили доброго; но мне казалось, что чем более подвигался я к югу, тем поход сей более находил себе поборников. Причиною сего одобрения конечно была надежда, что оный доставит выгоды торговле на Средиземном море, которая наконец избавится от убытков и опасностей, столь многие годы ею [22] претерпеваемых. Вероятно, что при другом Министерстве или при других обстоятельствах, поход сей был бы одобрен и во всей Франции, ибо главным делом оного было отмщение за оскорбления, нанесенные Французскому флагу.

Для войска же сей поход, предпринятый после долголетнего мира, и по всему обещавший нечто новое, чудное, отважное, был истинною находкой. Офицеры и солдаты считали за особую себе милость, корда их назначали участвовать в оном. При выступлении полков из разных мест их квартирования, для прибытия в Марсель, Эс или Тулон, в коих собиралась армия, не было примера, чтобы хоть один человек не явился на лицо. Они не растягивались по дороге, как обыкновенно водится, длинною цепью отсталых; очень мало больных оставалось по лазаретам, и прибыв на места своего назначения, полки сии во всей полноте своей являлись на предварительные смотры. По истине я видел под ружьем много солдат, дрожавших от лихорадки: все они решительно отказывались итти в лазарет, из опасения, чтобы поспешное отплытие не заставило забыть их там.

Это было следствием хорошего закона [23] о рекрутских наборах, за который армия обязана Маршалу Сен-Сиру. Невозможно желать солдат лучше тех, коих закон сей сводит под знамена. В течение двенадцати лет, повышение давалось по старшинству, или выбор был стеснен в таких границах и огражден такими условиями, кои затрудняли всякое злоупотребление. Мирное время по необходимости должно было способствовать введению в состав, управление и обмундировку войск значительного числа мелочных улучшений, и это было так хорошо выполнено, что мне случалось видеть многих Генералов, давно устранившихся от службы, и дивившихся теперь отличной выправке сих войск. Словом: трудно было найти небольшую армию, лучше обмундированную и снабженную аммуницией, лучше обученную, представлявшую более единства во всех своих частях, теснее связанную в своих звеньях, одушевленную лучшим духом, наконец, удобнейшую для предводительствования.

Начальник оной, Граф Бурмон, должно признаться, был отвергаем внутренним убеждением и политическими пристрастиями многих из его подчиненных. Однако же, как экспедиция, которою он командовал, не могла сильно возбуждать страстей [24] такового рода, и к тому же по весьма естественной причине каждый смотрит на других людей с той только стороны, с которой они ему показываются; то лице политическое, бывший Министр, весьма удобно скрывался здесь под мундиром Главнокомандующего Генерала. Прибавим к сему, что отличная вежливость Г. Бурмона, редкая его благосклонность и приятное обхождение со всеми, волшебною своею силой весьма деятельно смягчали неприятные воспоминания. Посему, когда после смерти Амедея (Сын Г. Бурмона, падший в одном сражении на Африканских берегах. Прим. Перев.), Журналы на минуту приостановились своими жестокими нападками, коими они в продолжение 15-ти лет истязали имя Г. Бурмона, и когда я прочел в Journal des Debats следующее выражение мнения общего: «Г. Бурмон благородно примирился с Францией; кровь его сына искупила все»; то, признаюсь, я почувствовал от сего какое-то облегчение; мне казалось, что я дышал свободнее. Со всем тем, если случится, что сии страницы попадутся в руки Г. Бурмона, то вероятно, что подписанное под оными имя будет ему неизвестно. Исполняя обязанности, кои часто [25] заставляли меня быть при нем лично, я нашел способ утаить от него мое имя.

Адмирал Дюперре, по естественному порядку дел, был более всего на виду у своих подчиненных. Он начальствовал ими, участвовав дотоле в продолжение всей своей жизни в их счастии и невзгодах. Относительно к образу мыслей, чувствования его были совершенно одинаковы с их чувствованиями; а в сем только случае — кроме разве, если божественный дар гения с его всесильным чародейством дан человеку от неба — возможно приобрести большое влияние на массы людей. За то морские офицеры, так сказать, веровали в своего начальника. — «Положитесь на Адмирала: что можно сделать, то наверное он сделает»; таковы были обыкновенные их ответы на все наши замечания касательно трудностей высадки и действий, кои должны были за оною следовать. При сей нравственной власти, каковую давало ему прежнее поприще его жизни, был он еще наделен великою силою характера, и потому мог преодолевать многочисленные препятствия, кои необходимо должны были встретиться при выполнении столь обширного предприятия, и кои, [26] может быть, для других были бы непреодолимы. Он выполнил все, и успех даже превзошел всякое ожидание. В первых числах Мая уже можно было назначить день отплытия, и в гораздо ближайший срок, нежели сначала можно было предполагать.

В таком положении были дела, когда прибыл Е. В. Дофин, для осмотра эскадры и войска. Как обыкновенно водится, высшие чиновники, гражданские и военные, тотчас стеклись к нему с посещениями, с поздравлениями, с приветствиями. В приемных и передних комнатах была теснота, и преданность выражались там столь шумно и столь многими устами, что голова кружилась. Счастлив был тот, кто мог пройти шагов десять, не толкнув локтем другого. За сим следовали посещения казенных заведений, смотры, парады, прогулки по городу пешком и верхом; словом, все те торжественные позорища, в коих верховная власть является народу. — Скажем однако же, что при этом случае, некоторые подробности сих позорищ были приготовлены с большим тщанием, нежели обыкновенно...

Наша дивизия, с блестящим на солнце оружием, с разноцветными мундирами, с [27] главным штабом, скакавшим по ее рядам, со множеством окружавших ее зрителей, сидевших верхом и в каретах щеголеватых дам и пр. и пр., перенеся, так сказать, на Тулонский гласис Гандский бульвар (Один из Парижских бульваров, находящихся в средине города.), представляла собою прекрасное зрелище, когда Принц делал смотр оной; но это еще ничего не значило в сравнении с рейдом, в то время, когда Принц посещал Адмиральский корабль. При виде сего светлоголубого моря, гладкого, как зеркало, и отражавшего в себе широкими бороздами лучи Провансского солнца, либо дробившего их на миллионы искрившихся блесток; при виде сих больших кораблей, с матросами в белой одежде по реям, по снастям и на верхней палубе, с многоразличными флагами и вымпелами, и посреди всех сих кораблей, катера, на коем находился Принц, блиставшего позолотой, и плававшего между ними в сопровождении множества других мелких судов; при виде всего этого, в раме берегов, коих пески, желтого золотистого цвета, исчезали под нарядными толпами людей, а холмики пестрелись тысячью [28] красок от белых платьев, шалей и шляпок женщин, которым из учтивости были уступлены сии высоты, казавшиеся издали огромными корзинами цветов, кои рука художника не могла бы лучше разместить; — при виде всего этого, говорю, вы бы сознались, что это не просто великолепное зрелище, но поистине какая-то картина волшебная, фантасмагорическая. Вы бы поняли также, сколь естественно было то, что Е. В. Дофин, очарованный всем этим, несколько раз повторял в продолжение сей прогулки, то Главнокомандующему Генералу, то Адмиралу: «Как вы счастливы, что начальствуете таким прекрасным войском, такою прекрасною эскадрой!»

Когда Принц, вышед на берег, стал на вершине одного холма, в недальнем расстоянии от берега, тогда показали ему, или можно сказать, сыграли перед ним представление высадки в том виде, как бы мы должны были произвесть ее в Африке, и именно в том виде, в каком мы ее не производили. Но сия репетиция, как обыкновенно бывает с репетициями всякого рода, была холодна, без души, почти неудачна. Мне казалось, что наши гренадеры и вольтижеры весьма неохотно шли в воду. [29] При Сиди Феруче, напротив того, они бросались в нее на перегон, по пояс и даже по шею. Это напомнило мне изречение, приписываемое Г. Безанвалю. Сказывают, что однажды, всходя вверх по крутой и трудной тропинке с ротою гренадеров, он оборотился назад и сказал им: «Бог мой! друзья, право бы мы никогда не взлезли туда на верх, если бы шли не против пуль».

По отъезде Дофинэ, проведшего с нами весьма немногие дни, мы тотчас занялись перемещением на корабли нашей дивизии, людей и лошадей. Должность моя обязывала меня находиться при сем перемещении, в продолжение коего я ни на час не покидал набережной. Не подумайте однако же, чтоб это было мне хотя сколько нибудь неприятно: напротив того, я находил в сем удовольствие. Мне было любо смотреть на солдат, радовавшихся приближению минуты отплытия, о котором они было отчаялись. Море, новые страны, поля сражений, кои они надеялись увидеть — все это было для них поводом к разговорам, в которых вырывались выражения грубые, молодецкие, по сильные, цветистые, живописные, и даже отчасти поэтические. Они указывали друг [30] другу, с лучшей стороны человеческой природы, любовь к опасности, к безвестному, к чудесному, и ничто худое не вмешивалось в это: ни корыстолюбие, ни личные выгоды, ни даже честолюбие; ибо в наше время, в сей просвещенный век, как мы его называем — Дюгесклен, который, правду сказать, был лихой боец, и которого рука была тяжела для неприятеля — Дюгесклен не мог бы добиться и капральского чина. А молодые наши конскрипты находились в одинаких обстоятельствах с этим добрым Коннетаблем: они не умели ни читать, ни писать.

Когда, после людей, настала очередь лошадей, картина переменилась. Жалко было смотреть, как эти бедные животные, коль скоро мы успевали их взвести на ладьи, долженствовавшие перевозить их к кораблям, — становились беспокойными и боязливыми. Они поминутно вздрогивали, брыкались и били копытами друг друга. По мере того, как мы вместе с ними отдалялись от берега, они пристально и час от часу печальнее смотрели на нас. Потом, уныло опустив головы, они не прежде поднимали их, как тогда, когда сильные руки, с помощию машин, сделанных из веревок и [31] широких ремней, подхватывали их под брюхо и подымали на корабль. Тогда, покинув землю, они с исступлением бились несколько минут; но скоро заметив, что они бьются только в пустом воздухе, вися и качаясь в нем, предавались своей участи, опускали головы и ноги, и не подавали более знака жизни. Едва только порою вздрогивали они, как умирающий в последний миг своей кончины. В таком состоянии опускались они в нижний дек. Тут, еще не опомнившись, они оставались в том положении, в каком касались помоста. Чтобы привести их в себя, нужно было слегка ударить их, изъявить сильную ласку; но тогда уже они быстро подымались, радостно ржали и готовы были скакать: они снова являлись благородными товарищами человека.

Едва последние люди были посажены на суда, как ветер, дотоле благоприятный, вдруг переменился и сделался противным. Тогда протянулись для нас многие дни скуки. Нам совершенно нечего было делать, и почти не об чем было говорить между собою, потому что мы были друг для друга совсем новыми лицами. В иной день мы смотрели на пароход, лавировавший для входа в рейд; в иной день занимало нас [32] Левантское судно, с вытканными из хлопчатой бумаги, белоснежными парусами, как бы на стыд грязно-серому цвету наших, и с смуглолицым экипажем, в красных фесках, с длинными усами; тут мы хотели, во что бы ни стало, признать это судно за одну из тех смелых бригантин или легких тартан, на которых подвизались Миаули и Канари. В иной день, матрос указывал нам на поверхности воды обломки, закоптелые от огня, и рассказывал, как линейный корабль, коего это были остатки, сгорел в недальнем расстоянии от пристани, за несколько пред тем месяцев, и доставил жителям Тулона великолепное и ужасное зрелище, представлявшее собою то волкан, выбрасывавший широкие полосы пламени сквозь густой дым; то, по различию воспламенявшихся веществ, чудный корабль с золотою основой, с порфировыми мачтами, с серебряными снастями; то, наконец, огромную печь, в которой огонь и вода долго сражались между собою, с диким свистом, с ужасным клокотом. Все это служило развлечением в пашей однообразной жизни.

Настал однако же день попутного нам ветра, но так слабого, что мы едва смели [33] надеяться. Со всем тем мы не сводили глаз с Адмиральского корабля, до тех пор, пока не увидели на нем флага, возвестившего отплытие. Когда флаг сей появился, то мы посматривали вокруг себя с нетерпеливым любопытством, в ожидании, что то будет? Но, как бы на зло, ожидание наше обманывалось до конца: приготовления, происходившие на каждом корабле, были невидимы для других, и рейд сохранял несколько часов прежний свой вид; даже, в противность тому, что мы могли себе воображать, вдесятеро большее обыкновенного число мелких судов отправилось к берегу; без сомнения, на них отплывали люди, спешившие окончить свои дела или распрощаться с своими родными и знакомыми. — Когда же суда сии возвратились, многие другие сопровождали их и окружили каждый из наших линейных кораблей; в течение нескольких минут раздавались продолжительные прощальные клики и тысячи желаний напутствовали нас.

Наконец, первый тронулся транспорт, коего нумер каждый из нас старался заметить. Проходя мимо корабля: Город Марсель, на котором я находился, транспорт сей наклонился к нему, как бы [34] приветствуя, и вышел в открытое море. За ним еще два или три, за сими прочие, и когда все они пошли с места, тогда наступила очередь военных судов. Корабли Корона и Дюкен, наши ближайшие соседи, развили по ветру широкие свои паруса; за ними напоследок и Трезубец, на коем находился Адмирал Розамель, и коего экипаж уже с давнего времени на морях Левантских заслужил удивление самых Англичан.

В эту минуту громкий голос нашего Капитана раздался на палубе. Целый рой матросов пошел, побежал по всем направлениям в лабиринте снастей, сновавшихся над нашими головами. Другие матросы принялись вертеть ворот, переступая по палубе мерными шагами, раз в раз. Дело состояло в том, чтобы поднять якорь и стать по ветру. Уже несколько парусов было у нас распущено, другие подготовлены; уже якорь был приподнят со дна, и мы поворачивались на месте с увеличивавшеюся быстротою; как вдруг раздался громкий крик с одной лодки, не успевшей отойти во время нашего маневра, и которой мы едва не потопили. При сем вопле, рулевые тщетно хотели удержать движение корабля помощию руля: руль [35] противился их усилиям. Еще несколько секунд — и лодка пошла бы ко дну! Но два или три паруса, развернутые по команде Капитана, приостановили действие первых, и корабль вдруг остановился, сильно закачался на киле, и заскрипел по всем переборам, как будто бы дрожа от нетерпения под могучею рукою, которая обуздывала его порывы. Лодка уплыла при усилиях гребцов. Первое наше направление было нам возвращено, и скоро, развив по ветру все наши паруса, мы двинулись с легкою качкой.

Посменно исчезали от глаз наших большая башня, укрепление Ламальг и мыс Сепе. Острова Йерские еще несколько времени видны были у нас влеве, румянимые последними лучами закатившегося солнца; вправе, гористый берег окутывался покрывалом паров, которому солнечные лучи придавали бесчисленные узоры, подобные красивому шитью; далее — море наконец расхлынулось перед нами, безмерное, беспредельное, образ бесконечного для слабых очей человека. Скоро звезды прорезались на тверди небесной, покрывшейся сумраком, и волны заиграли блестками. Эскадра убежала от нас во мрак, между тем как солнце гасло на горизонте, и скоро от всего [36] этого великолепного зрелища, за несколько минуть пред тем очаровывавшего наши глаза и воображение, едва осталось несколько беловатых призраков, кои то там, то сям, видимы были в неизмеримости, и у подножия коих проскакивали тысячи фосфорических отблесков.

По выходе своем с рейда, корабли мешались, пересекали друг другу путь во всех направлениях, пока из сего кратковременного замешательства не проистек окончательный порядок, в каковом мы должны были итти. Посему на другой день солнце явило нам их разделенными на три большие колонны, коих оконечности терялись на горизонте. Корабли шли величественно, под полураспущенными парусами. Более легкие фрегаты, казалось, с трудом удерживали свои порывы; но все плыли в строгом порядке, как бы прикованные к рядам своим.

Одни только наши пароходы не имели назначенного места. Вестники приказаний Адмиральских, они беспрерывно переносились от головы к хвосту колонн, и по всем направлениям проходили сквозь наши ряды. В быстром ходу их ничто не было препоной их движениям, кои они почерпали в собственных недрах. Они [37] презорливо посмевались противному ветру, красиво покачиваясь на пенистых волнах. Я следовал за ними взором с неизъяснимым участием. Они не были для меня простыми машинами: то были существа одушевленные, одаренные смыслом и волей; и я думал, смотря на них: так благородно идут по пути жизни некоторые избранные из людей, не заботясь ни о ветре, ни о волнах, кои сталкивают или подымают вверх толпу, и нося в груди своей какую либо великую мысль, какое либо возвышенное чувствование, в коем они почерпают всю судьбу свою.

Умеряя по возможности число парусов, дабы итти в совокупном строю, при ветре, не перестававшем быть для нас попутным, на четвертый день мы уже находились в виду Африканских берегов; как вдруг, к великому нашему удивлению, мы поворотили назад, и поплыли по направлению к Франции; на другой день эскадра была уже в гавани Пальмы.

Здесь мы должны были снова терпеть ту же долговременную скуку, как и на рейде Тулонском, и на этот раз, может быть, еще менее безропотно: ибо не знали, от чего происходило сие замедление. Причина оного известна была только на Адмиральском [38] корабле. Что касается до нас, то мы, на палубе нашего Города Марсели, напрасно искали сей причины с утра до вечера, и терялись в обширном поле догадок. Мы недоумевали, на которой из них остановиться. Впрочем, из всех придуманных нами догадок вероятнейшие были две следующие: либо, говорили мы, дожидаются наших транспортных и высадных судов, кои долженствовали присоединиться к нам в Пальме, и не успели этого сделать; либо случилось какое нибудь особенное обстоятельство, начаты новые переговоры между Францией и Алжиром, и может быть, нам готовят мистификацию такого рода, что перед нашими глазами рукою дипломатов распутан будет узел, который нам предназначено было рассечь саблями. При первом из сих предположений, мы почитали себя в праве роптать: ибо нам казалось, что в случае, если оное справедливо, остановка наша легко могла быть устранена. Для сего было бы достаточно, не разделяя судов эскадры на несколько конвоев, кои должны были сойтись вместе на пути, — составить из оных один конвой, дабы они вместе отплыли, вместе шли и вместе прибыли. Если же найдено за лучшее итти [39] по отделениям, если считали опасным слишком далеко растянуться в море: то почему же все наши силы не были еще собраны? Во время Египетской экспедиции, пятьсот судов, отправившихся из десяти разных портов в один назначенный день и почти в один час, сошлись в самую пору на показанное для соединения место. Ужели Средиземное море с того времени сделалось затруднительнее для плавания, или начальники стали не столь счастливы в своих соображениях? — Но при втором предположении, в нас поселялся не только ропот, а досада, гнев. Нам было тяжко, несносно, противно чувствовать себя приостановленными чуждою рукою, в которой мы угадывали руку Англии, и при самом вступлении на поприще, на коем, может быть, ожидала нас некоторая доля славы. И при всем том, сие предположение казалось нам вероятнейшим. По выступлении нашем из Тулона мы повстречали Турецкий фрегат, плывший во Францию. Адмирал наш салютовал его прежде, и чрез то мы узнали, что на фрегате должна была находиться знатная особа; а долгое наше пребывание в гавани Пальмы заставляло нас думать с некоторою достоверностию, что особа сия [40] был Посланник Порты, и привез какие либо мирные предложения, о коих теперь и шли в Париже переговоры.

(Продолжение впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о войне французов в Алжире // Сын отечества и Северный архив, Часть 150. № 21. 1832

© текст - Булгарин Ф. В. 1832
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества и Северный архив. 1832