Посольство Г. Дюпюи в Кумасси, к Королю Ашантиев.

(Высокопарные рассказы Г. Боудича, посланного Африканскою Компаниею в Ашантию, побудили Английское Правительство отправить в сие Королевство агента, снабженного полною доверенностию. Сие поручение возложено было на Г. Дюпюи, и имело гласною целию устроить торговые выгоды Англии, употребляя средства, которых будут требовать обстоятельства. И так Г. Дюпюи должен был жить в Кумасси, столице Ашантиев, в качестве Консула, но он, кажется, слишком сократил свое пребывание в сем городе, и не мог извлечь из того никакой постоянной выгоды.

Сие посольство не воспрепятствовало обнаружению между Ашантиями и Англичанами неприятельских действий, которые и доныне продолжаются. По последним известиям Генерал Турнер отправился из Англии для предложения Ашантиям решительно мира или войны; самые же новейшие известия, от 7 прошедшего Сентября, содержат в себе сведение, что Ашантии совершенно скрылись; но что повальные болезни производят большие опустошения между войсками. Пр. Франц. Издат. — Хотя повествование Г. Боудича несколько плодовитее, нежели рассказ Г. Дюпюи — но в главном основании они согласны. Изд.)

По прибытии нашем в Кикивари, были мы предметом общего любопытства. Домы наши постоянно окружены [138] были зрителями, особенно женщинами и детьми; но сильное желание их познакомиться с нами короче, удерживаемо было движением ужаса при каждом нашем приближении. Веселый вид сих красавиц свидетельствовал мне, что судьба их счастливее той, которою наслаждается вообще пол их в Фантии. Их сладострастные взгляды, сопровождаемые весьма понятными телодвижениями, показывали мне также, что сии женщины, превосходя образованием уроженок Фантии, заражены были, как и они, некоторым пороком. Меня уверяли впрочем, что многие жены и дочери знатных людей имели [139] поручение, для споспешествования некоторым выгодным оборотам, употреблять свои прелести, соблазняя легковерных мужчин, подавать случаи к дерзким требованиям, за которые обыкновенно наказывают пенею или рабством. Когда торг Неграми позволен был на сем берегу, то сие служило обыкновенною приманкою для уловления молодых людей. Не могшие выкупаться от рабства, подвергались действию сего жестокого закона, и часто продаваемы были на всенародных рынках для ссылки в Западную Индию.

На пути в землю Ашантиев, имел я случай сделать о климате и атмосфере некоторые наблюдения, которые покажутся новыми. Давно уже известно, что Золотой берег и места сопредельные с Европейскими поселениями, более или менее вредны для здоровья. Но я утверждаю, что внутренность земли гораздо благораствореннее, что воздух в ней гораздо чище, земля не так влажна, и что те страны менее способны к произведению вредных испарений, нежели сопредельные части морских берегов, между мысом Пальмасом и рекою Габун. Я нашел, что в Дунке, Мансуе и позади Прои, [140] температура очень редко изменяется (исключая только те случаи, когда вихри мгновенно уменьшают теплоту), и что воздух становится там легок и крепителен. Мы испытали сие, проходя чрез сии пустыни, ибо все недуги, которые изнуряли и останавливали нас в дороге, от одного перехода до другого, получили начало в Кап-Кост-Кастле, кроме усталости и боли в ногах. Г. Коллинс и я страдали более других Европейцев; многие из природных жителей были больны лихорадкою, болотным червем и проч.; но страдания их, равно как и наши, получили начало со времени нашего отъезда, или, лучше сказать, в нас были семена болезни, раскрывшиеся затруднениями нашего путешествия. При всем том может казаться невероятным, чтобы земля столь влажная, болотистая, орошаемая бесчисленным множеством источников, покрытая лесом и частым кустарником, в которой вредные испарения растений сгущаются туманами, была здорова; но, какая бы ни была причина сего мнимого противоречия, которую я оставляю на разрешение людей более ученых, собственная моя опытность и мои наблюдения над лицами, состоявшими под [141] моим начальством, не оставляют мне в деле сем никакого сомнения. Убийственное влияние Африканских испарении слишком известно; доказательства, к сожалению слишком многочисленные, заставляли справедливо почитать западные берега Африки, и земли лежащие около рек, в оных протекающих, опасными для жительства. Каллебар, Камерун, Логос, реки Сиерра-Леоне и Гамбия, соделались могилами для многих тысяч Европейцев. Корабли лишались на сих гибельных берегах всего экипажу, и причиною сих бедствий всегда считали заразительные испарения, которыми наполнен воздух. Нельзя сомневаться в истине сих событии, которых никаким умствованием не можно опровергнуть. Между тем можно было бы изыскать, не соединены ли местные обстоятельства с сими ужасными бедствиями, и не заимствуют ли заразительные испарения своего смертоносного качества от гниения растений, свойственных сему морскому берегу, или от смешения пресных вод с солеными? Например, во всех местах, где растет мангифера (не только вблизи вышеозначенных рек, но и при устье всякого ручья во [142] внутренней Африке), испарения почитаются более заразительными, имеют более ядовитого качества, и гораздо более других пагубны для Европейцев.

В сем предположении, замечу только, что вышеупомянутые деревья никогда не были находимы во внутренности земель, и что речная вода везде почти чиста, и имеет пресный вкус. И так я полагаю, что сухое время года в Ашантии столь же здорово, как и в других тропических землях, и что климат там вообще лучше, нежели на Гвинейском берегу, особенно во время дождей, туманов и испарении земли, которые продолжаются восемь месяцев в году.

По приближении нашем к Кумасси, чиновник, посланный от Двора, вышел ко мне на встречу и осведомился учтиво о моем здоровье. В следствие данных от Короля повелений, он повел меня на милю с четвертью, к юговостоку от столицы, в маленькую деревню Сири, содержащую в себе около 70 жителей: здесь сошли мы с лошадей. По перемене дорожной одежды, приличной для сего случая, мы готовились к продолжению пути; но мой паланкин, на который я еще раз променял койку, так [143] расшатался, что должно было укрепить разные части оного древесными ветвями. — Потом обвесили флаг желтыми и красными шелковыми материями, весьма яркими, и все вообще произвело действие, достойное Африканского Двора. Каждый из нас надел свою праздничную одежду, и шествие возобновилось, в сопровождении шумного хора Фантиев. На повороте, где соединяются две дороги, я не мало удивился, увидев против себя толпу солдат, одетых и вооруженных по Английски, и начальствуемых белым Африканцем (или белым Негром) во фраке и в пребольшой офицерской шляпе. — Сии странные воины, составлявшие часть гвардии Короля, раздались, и сделали несколько неловких темпов своими ружьями, сопровождая сии смешные эволюции низкими и рабскими поклонами. Они сказали мне, что Се (Король Ашантии.) даровал честь их войску провожать меня до дворца. Сия учтивость не могла быть сделана более кстати. Мои собственные солдаты, казалось, желали удержать свой пост возле меня; но из политической вежливости, я поручил себя покровительству Королевских [144] телохранителей, а как бы для вознаграждения Фантиев, поставил их в авангард. В четверть часа дошли мы до болота, окружающего город с востока и юга. До самых стен города, лес сохраняет свой мрачный вид. Никакое изменение не означает соседства места столь населенного, как столица Ашантии; самое болото похоже на все болота пустыни. На другой стороне болота, толпились жители города, спеша к нам на встречу и кланяясь, когда видели, что мы на них смотрим. Несколько молодых мальчиков, которых называли сыновьями Короля, бросились в средину телохранителей, и стали возле паланкина. Мы увидели наконец, в расстоянии двадцати или тридцати шагов, столицу, т. е. несколько шалашей, построенных из земли, окруженных, частию, плантациями и стенами из того же вещества, прикрывающими стесненное пространство, отрезанное от соседственной пустыни. Лишь только мы прибыли к первым домам, часть города соделалась видимою; но наружный его вид не обещал ничего превосходного, в сравнении с городами Ассинскими вообще, и, должно сказать, отнюдь не походил на великолепно рисованные и [145] иллюминованные виды, приложенные к сочинению Г. Боудича.

(Г. Дюпюи входит в столицу, где его благосклонно принимают. Сначала посещает он Короли и Кабосиров; после того становится вдали, в ожидании, что Король отдаст ему посещение. Пропустим первую часть сей церемонии, и займемся второю.)

Наступила темная ночь, продолжает Г. Дюпюи, но толпа нас окружавшая, не уменьшалась. Вдруг раздались ряды, и меня известили о приближении Монарха. Мы увидели свет великого числа факелов, и залп всех войск Королевских возвестил о его прибытии. До сих пор мы удерживали свои места без большого затруднения, не смотря на бурные движения, теснившие нас с обеих сторон. Вскоре представилось нам совершенное зрелище Царского великолепия. Когда первые факелы приблизились на пятьдесят шагов от места, где я находился, нестройные крики, восклицания и вой, сопровождаемые усиленным шумом инструментов, поразили слух наш неожиданным громом. Мне казалось, что целию сего ужасного звука было, поразив чувства зрителей, соделать более [146] величественным присутствие Короля. Лишь только я успел помыслить о том, солдаты мои были потеснены отрядом Королевских телохранителей, не смотря на сильное свое сопротивление. Они успели наконец опять соединиться около места, занимаемого мною, чтобы защитить меня от жестоких натисков военной толпы; но все их усилия остались тщетными, и при втором напоре стул мой опрокинулся, и я едва не упал на землю. С некоторым трудом, и при помощи моих верных хранителей, которые, казалось, не менее меня претерпели, стал я опять на ноги, но потерял на время шпагу и шляпу. Телохранители Короля находились тогда среди нашего отряда. Некоторые, большими рогами из слоновой кости и деревянными барабанами, производили гармонию, самую мучительную, какую я только слышал в своей жизни; другие держали в руках факелы из растительных веществ, или кривые сабли, которыми потрясали с грозным видом, как будто вызывая на бой; впрочем видно было, что они действовали сим оружием с осторожностию. В сию минуту спутники мои были отделены от меня, так, что я не мог открыть, где они находятся. Шум [147] и смятение не уменьшались. — Наконец, солдаты мои снова соединились, проложили себе путь сквозь толпу, и нашли мне более безопасное место, за большим деревом. Я встретил там Коллинса и Салмона, которые увлечены были также сим сильным напором. Факелы распространяли яркий свет и умножали дикую пышность сего явления. Флаг (канопи) Короля находился в нескольких шагах от нас, а смятение все еще продолжалось; но тогда мы были сильно защищаемы телохранителями; Фантии же были испуганы, и не делали никакого усилия для удержания толпы. Большое число воинов, украшенных аргусовыми перьями, золотыми побрякушками и колокольчиками, предшествовали паланкину, и производили воинские пляски. Они быстро поворачивали свои ружья, обделанные золотом, и издавали громкие вопли в страшном исступлении. Негр ужасного роста следовал за процессиею, неся плаху, на которой рубят головы, покрытую еще кровью, и крича всеми силами смертную песнь. За сим шли герольды, выхваляя высокие достоинства и военные подвиги Монарха. Завоевание Фантии и Гамана были поименованы в том числе. Достойно [148] примечания, что сии Королевские бирючи соблюдали большую пристойность, приближаясь к особе Короля; они не бросались прямо на него, и не осмеливались никогда входить под его паланкин. — По данному знаку, и когда я еще принужден был бороться с толпою, чтобы удержаться на своем месте, смятение уступило совершенной тишине. В ту минуту, паланкин Короля остановился передо мною, и сей грозный Монарх явился мне с тем же равнодушным видом и еще более открытою физиономиею, нежели прежде. Он смотрел на меня в продолжение нескольких минут быстро и проницательно, как бы желая узнать действие, произведенное во мне первыми впечатлениями. Тогда взял он меня за руку самым ласковым образом и произнес краткое поздравление с благополучным прибытием; потом поклонился другим Англичанам и Фантиям, и удалился.

Некоторые из служителей Короля, несшие факелы, получили повеление показать нам дорогу к нашим квартирам. Таким образом кончилось путешествие, от морского берега до столицы Ашантиев. — Горизонтальное расстояние от Саразу до Кумасси составляешь шесть [149] миль с четвертью, в направлении к северу. Расстояние от Кап-Коста до Кумасси составляет только сто тридцать три мили в прямом направлении, или сто восемьдесят семь по дороге.

Я заметил, что Королевский трон сделан с некоторым искуством, хотя довольно грубо. Ручки и ножки его были покрыты уродливою резьбою и разными украшениями из золота. Многие Кабосиры имели на груди бляхи из цельного золота, цепи из того же металла и слитки необделанного золота, в фунт и более весом. Королевские гонцы шли за Государем своим с широкими кривыми саблями, знаком их должности; лезвее лежало у них на плечах; они старались показывать рукоятку в золотом футляре. Далее, за троном Короля, стояло небольшое число отборных телохранителей, вооруженных обыкновенными Английскими ружьями, в золотых футлярах. Смешной наряд их состоял из большого пера или султана из аргусовых перьев, которые падали сзади на голову. Сии султаны отличались не много от тех, которые носили жители Америки, особенно воины Мексиканской Империи. Перед султаном сгибались, в виде дуг, [150] два бараньи рога, покрытые золотом и обвешанные разными талисманами и амулетами, которые весьма чисто выделаны были из сафьяна. Все сие было прикреплено к скуфье некоторого рода, а длинный тигровый хвост извивался по узкому кафтану, который оставлял свободными одни руки. Вся сия одежда совершенно была покрыта магическими буквами или талисманами, и украшена уборами из золота, серебра и крашеной кожи. Кусок простой материи, обвязанный вокруг пояса, падал до половины лядвий, и оставлял прочую часть тела открытою. Лук и колчан с ядовитыми стрелами висели на спине, равно как и многие футляры с ножами, и большой мешок с порохом. Всего смешнее были большие колокольчики золотые серебряные или железные, висевшие на поясе, и издававшие, при каждом движении, неприятный звук. Над сими колокольчиками висели золотые и серебреные кисточки Европейской работы. Некоторые из офицеров носили небольшие чалмы из шелковой материи, крашеного полотна или кисеи, и были вообще прилично одеты, в туниках полосатого миткаля, весьма красиво подобранных на левом плече. Король имел на [151] себе простой плащ из красного миткаля, отброшенный им за плеча. С голого плеча его висела большая шелковая тесьма или веревка, к которой была прикреплена связка амулетов, покрытых золотом, серебром и шелком. Тяжелая золотая цепь служила ему поясом: множество толстых золотых колец покрывало его пальцы. На левом колене носил он подвязку или тесьму из плетеного шелку и трав, перемешаных с крупицами золота и амулетами, оканчивавшуюся красивою запонкою.

(Аудиенция, на которую допущен был Г. Дюпюи для изложения причин своего Посольства, последовала вскоре за торжеством его первого приема: Вот главнейшие обстоятельства оной.)

Утром 29 Февраля, получил я, говорит Г. Дюпюи, от Короля извещение, заключавшееся в сих словах: «Король приветствует вас и желает вам доброго утра. Он желает вас видеть, когда все Капитаны его соберутся». По сему уведомлению, приказал я офицерам быть готовыми. В десяти часов, почетные чрезвычайные телохранители явились у внешних ворот, чтобы проводишь посольство к Королю. [152]

По прибытии нашем на место, где находился Король, несогласный и оглушающий шум барабанов и рогов поразил слух наш; но он прекратился вскоре, и уступил место глубокой тишине, в которой не слышно было ни малейшего звука. Монарх сидел на своем великолепном троне, под преогромным балдахином из бумажной материи, украшенном пурпуровым сукном. Министры и важнейшие воины окружали его; только три телохранителя стояли за его троном с ружьями, и некоторое число жрецов сидело на земле но левую его руку. Напротив трона, по правую и левую сторону, представлялись взору в значительном расстоянии теснящаяся толпа начальников всех чинов, перемешанных с зависящими от них вассалами. Сквозь сию твердую массу человеческих существ устроена была тесная дорога; я шел по ней к Королю. Приветствия наши были весьма вежливы. Его Величество осведомился о здоровье офицеров и проч., и я изложил предмет моего Посольства в следующих выражениях (Нужно было употреблять самые простые и сходные с языком сего народа выражения, чтобы толмач мог оные перевесть.): [153]

«Король Английский, которого я служитель, посылает Королю Ашантиев мирный поклон; он приветствует также всех великих Капитанов и народ. Король Английский, один из могущественнейших белых Монархов, известившись чрез некоторых своих офицеров, возвратившихся из Кумасси за три пред сим года, что они приняты были с уважением Королем Ашантиев и осыпаны были его милостями, обрадовался, что может почитать сего Монарха своим другом. В сем намерении Король, мой повелитель, желал возблагодарить Короля Ашантиев, за внимание к его подданным, приятным для сего Государя образом, и ему благоугодно было избрать меня для изъяснения его чувствований, в ознаменование коих он вручил мне подарок, который я должен поднести Его Величеству. Король Английский узнал Короля Ашантиев, по войнам, которые он вел на морских берегах, гораздо прежде, нежели подданные его посетили Кумасси; но тогда же известился он, что Его Величество не менее достоин был уважения по гостеприимству к иностранцам, как и по военным подвигам. Руководствуясь сими [154] чувствованиями, Король, мои повелитель, приглашает Его Величество сохранить взаимный мир и дружбу между подданными обоих Монархов, и способствовать ему к поощрению торговли, которая без сомнения полезна будет обоим народам. Я жил более двенадцати лун на морском берегу, ожидая с нетерпением благоприятного случая отправиться к Его Величеству; но прекращение сообщений, произведенное войною с Гаманом, и дождливое время воспрепятствовали мне пуститься ранее в путь.

«Раздор, возникший между Его Величеством и Английским Правительством, был для меня предметом помешательства и сожаления, ибо сие могло только разгневить Английского Короля и его великих Полководцев, которые с огорчением бы увидели несогласие, возникающее между белыми и черными, в то самое время, когда столь много делается для блага общего.

«И так, если Король Ашантиев имеет принести какие-либо жалобы против белых, да будет объявлено обвинение; я смею утверждать, что Государь мой не позволит ни одному из своих подданных, изменнически и без [155] причины оскорблять Короля Ашантиев. В тоже время, по долгу моему, объявляю, что если Его Величество сделает какие-либо обиды Губернатору и белым людям, то он может ожидать лишения дружбы Короля, моего повелителя, и всяких бедственных последствии».

Во время сей речи, которая, согласно с этикетом Двора, была переведена сначала моим толмачом, потом снова переделана в высший слог, Король был погружен в размышления; но лишь только второй толмач кончил свои слова, улыбка пробежала по лицу сего Монарха; он принял вид довольный и важный, и обратившись к своим Капитанам, сказал: «Видите ли, какую честь оказывает мне Король белых! Богам угодно было даровать сию славу мне, а не предкам моим. Кто осмелится ныне не повиноваться мне, когда Король белых есть мои друг?» Тогда, обратившись ко мне, он сказал мне ласково: «Хорошо! я довольно счастлив вашим прибытием. Я буду глядеть вашими глазами, буду слушать вашими ушами, чтобы открыть истину. Вы окончите все споры».

Вечером получил я извещение, которым Король приглашал меня прибыть [156] во дворец его на следующий день, со всеми подарками, исключая ром, ружья и порох (Вещи сии принесены были однако же во дворец тайно в тот же день.). Несколько горшков Паларинского вина принесено было после и роздано Фантиям.

Марта 1 дня, отправился я во дворец, и нашел там множество работников. Король, сидевший под навесом, принял меня в сей раз самым ласковым и откровенным образом; посадив меня напротив себя, и сделав мне несколько незначущих вопросов об Англии и ее Короле, спросил о его имени, старался повторять оное за мною, и произнес весьма ясно шорши. За тем хотел он знать, в каком доме живет мой Государь, сколько он имеет жен, невольниц и проч., желал знать образ войны, которую он ведет, и много других вещей. — Он уверял меня, что признает Английского Короля за первого из белых Королей, и народ его за самый могущественный и самый храбрый между белыми народами; точно так, как он, Король Ашантиев, есть Король из Королей между черными, а подданные его самые [157] великие черные полны. Он окончил сию похвалу, сказав: «Да сохранит великий Бог моих предков, Английского Короля долгое время на скамье (троне), и да погубит он пред ним всех его неприятелей. Король Английский приковал к себе мое сердце».

Он спросил меня потом, действительно ли я Англичанин, ибо другой белый человек (Г. Боудич.) сказал ему, что он также был послан от Английского Короля. Я увидел, что сие обстоятельство было благоприятно для уничтожения всех подозрений, и представил ему мои верительные письма. Один из офицеров, которому я передал бумагу, читал оную громким голосом, а толмач переводил каждый параграф без остановки. Король слушал с большим вниманием, и по окончании чтения, вскочил со своего трона, схватил саблю, которую ему подали, сложил одежду по поясу, и обратив на меня испытующий взор, начал произносить выразительную речь. Капитаны окружили его в некотором смущении. По временам Король потрясал своим оружием, поднимал оное к верху, [158] потом опускал не ниже моего лба. Окончив сию сцену, он удалился за свой трон, выпустил из рук саблю, и подал знак пальцем одному из своих офицеров. По сему знаку Адюзей, его доверенный Министр приблизился и стал говорить с свойственною ему плодовитостию, подражая движениям Короля. За сим офицером следовал Канкам, другой Министр; Апоко, главный Генерал; Адо-Матта, старый офицер первого класса и Агампуг, все любимцы Короля, имеющие на него большое влияние.

Сия странная церемония очень нас удивила, и Король, заметив действие, приказал одному из своих Министров истолковать моему толмачу, что все виденное мною, было обрядом клятвы в ненарушимой дружбе и верности, которою он обязывался служить моему Королю, и сражаться за него, когда он того пожелает, и проч.

Я написал потом, при помощи моего толмача (По прибытии моем в Кумасси, имел я с собою только одного толмача, совершенно способного во всех отношениях к исполнению сей должности. Чрез несколько дней после того, явился другой, но присутствие его было нам более вредно, чем полезно, ибо Король, неизвестно почему, возымел против него подозрение.) и Фантиев, которые притом [159] находились, слова сих клятв; клятва Короля была следующего содержания: «Клянусь великим Богом и Фетишем, и великою клятвою моих предков (сражением при Акроманти), что сия книга (мои граматы) мною одобрена, и что я буду помнить, что справедливо.

«Великий Король поручил уверить меня в своей дружбе: он мой повелитель, я буду служить ему верно и делать все, что возможно, ему в угождение. — Я буду посылать моих солдат в право и в лево, каждый раз, как он захочет воевать со злыми; тогда все сии страны узнают, что я его истинный друг, и что белый Король есть мой Король. Я хочу много сделать для блага Англичан в сей земле, а народ увидит, что я их люблю более всех белых людей. Слушайте сие, Капитаны, мой повелитель посылает ко мне знатного офицера, о котором я должен заботиться. Ни в чем не должен он иметь недостатка, ибо он ныне равен моему [160] собственному сыну, и народ должен знать, что я его чрезвычайно люблю».

Затем разложены были пред ним подарки. Случилось к несчастию, что не столь важные вещи поразили сначала его взор. Токарный станок обратил на себя особенно внимание Короля, внимание, которое сопряжено было частию с смущением; впрочем он рассматривал все части оного, спрашивая о их употреблении, Английские шелковые материи, выделанные по Индейским образцам, и несколько маленьких ковриков разложены были пред ним; после того лице его прояснилось, хотя он старался сохранить вид равнодушия. «Все хорошо!» говорил он, выхваляя красоту и пользу каждой вещи. Выпуклое зеркало возбудило всеобщее удивление, и восхитило Монарха; он ушел, чтобы показать оное своим женам.

Вещи, предложенные ему после того, были: большой, богато вышитый Адмиральский мундир; фарфоровый сервиз; бронзовая лампа; часы с репетициею; табакерка с музыкою, и несколько кусков шелковых материи с золотыми цветами. Видно было, что некоторые из сих вещей нравились ему более, чем другие; но он никакой не оказывал предпочтения, [161] боясь унизить достоинство прочих: он повторил свое одобрение всем вещам, и отдал их на рассмотрение своим главнейшим офицерам. «Я люблю великого Короля», говорил он, «не за подарки. Я очень уважаю все сии прекрасные вещи, которые он мне дарит; но если бы он прислал мне только колосок ржи, то я равным образом был бы доволен: я всегда буду его любить». Его Величество просил, чтоб ему истолковали употребление органа, токарного станка, играющей табакерки и часов. К несчастно, первая машина была более испорчена, нежели все прочее: механизм и звуки других подарков внушили Монарху Ашантиев суеверный страх, особенно табакерка, в которой он предполагал магические силы. Два барабана доставили ему, вероятно более удовольствия, нежели какой либо из прочих подарков. Ящик, в котором они находились с цимбалами, был отделен от прочего, и Фантии, полагая без сомнения, что качества сих инструментов изъяснятся лучше примером их действия, без околичностей начали производить бой. Король сначала не обращал, кажется, внимания на сей шум; но лишь только ему сказали [162] причину оного, он велел перестать, и выражение лица его показало в то же время, что он был разгневан сею вольностию. Наконец открыли ящик с ружьями: они рассматриваемы были с большою подробностию, как будто бы сии губительные оружие заключали в себе более цены, нежели все прочие подарки.

Наступила уже ночь, и Король, по видимому, нетерпеливо хотел удалиться. Он желал знать решительно, в самом ли деле Английский Король посылает ему сии подарки, и когда я в ответе моем подтвердил истину сего, он вскричал: «Теперь я счастлив! Я покорил все страны, которые простираются к морю, порохом и оружием моим, и боги дозволили, чтобы я известен был великому, белому Королю, который посылает мне одного из своих офицеров с прекрасными вещами. Это отличная честь, которой я никогда не забуду. Если земля моя заключает в себе что либо полезное Великому Королю», сказал он, обратившись ко мне: «я отдаю оное ему: он и мой повелитель. Я очень люблю его подарки, люблю и его, потому, что он мой добрый друг, и все его подданные [163] мои добрые друзья». Окончив сии слова, он встал с трона, и вышел.

Пер. Н. Без.

Текст воспроизведен по изданию: Посольство г. Дюпюи в Кумасси, к королю Ашантиев // Северный  архив, Часть 14. № 6. 1825