СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СВЯТОГО ЕЛИСЕЯ

Биография на службе агиографии: литературная судьба эфиопского святого Елисея, второго настоятеля Дабра Асбо, в позднейшей дабралибаносской житийной традиции

Первое по времени литературное упоминание о Елисее, втором настоятеле монастыря Дабра Асбо, основанного св. Такла Хайманотом и впоследствии переименованного в Дабра Либанос ¹, мы встречаем в «Житии» третьего настоятеля этого монастыря - Филиппа Дабра-Либаносского (ок. 1274-1348). Автор «Жития Филиппа Дабра-Либаносского», которое было написано между 1424 и 1426 гг. ², изображает своего героя любимым учеником Такла Хайманота, который «угоден ...был ему во всех своих делах и в послушании ему, и он благословлял его всегда» ³. Однако перед смертью св. Такла Хайманот неожиданно объявил своим преемником не Филиппа, а Елисея. «И он не напомнил им о Филиппе, так как знал, что Бог после Елисея утвердит память имени его в род и род» ⁴. Далее, однако, глава 7-я целиком посвящена именно Елисею. Ее текст настолько интересен, что заслуживает быть приведенным целиком: «И этот Елисей угождал Богу во всяком подвиге. И он не ложился во все дни свои, и когда хотел спать, садился на подставку и дремал вследствие утомления плоти и сам говорил: "не следует монаху умножать сон и рождать сновидения", и он сокрушался душою и изнурял члены и не наполнял чрева едой никогда во все дни своей жизни. И когда они так пребывали, оплакивая смерть отца своего, преставился один диакон. Омыли тело его, и когда несли его погребать, он двинулся на своем ложе. Затрепетали видевшие это, и положили его вместе с ложем и сняли с него поспешно погребальные пелены. Он вздохнул трижды. И сказали ему братья: "что ты скажешь, и где ты?" Он сказал им: "отец наш Такла Хайманот послал меня, говоря: "Елисей да отойдет ко мне, а Филипп да будет вместо меня на седалище моем, ибо он будет отцом многих народов и упасет стадо Христово в правде и истине". И так сказав, он уснул, и погребли его братья честно. А Елисей преставился на третий день, и не знали братия, что он преставился, и увидели его у окна сидящим по обычаю, и сказали: "он устал теперь от многих постов; оставьте его, пусть отдохнет немного, ибо дни и ночи он бдит, стоя в посте и молитве". И когда прошел час, и он не вышел, как всегда, они открыли двери кельи его и, войдя, нашли его преставившимся. И оплакали [44] его братия и сказали: "иди, отче, куда ты позван; от труда к покою, от скорби к радости". И погребли его честно в гробнице отца его Такла Хайманота 23 текемта... И был поставлен блаженный отец наш Филипп тогда, как сказал умерший...» ⁵.

Что до Филиппа, преемника Елисея, ставшего третьим настоятелем Дабра-Либаносского монастыря, то его роль в истории обители весьма значительна, а его «Житие» представляет собою во многом необычное произведение эфиопской агиографии. Вот как Б. А. Тураев писал об этом: «Несомненно, мы имеем дело с повествованием о происхождении столь важного впоследствии сана эччеге ⁶ и его одиннадцати наместников (neburana-'ed), "наставников" отдельных благочиннических округов эфиопской епархии коптской церкви» ⁷. На самом деле Филипп осуществил еще более решительное преобразование своего монастыря: он превратил келлиотскую обитель в общежитие, создав общежительный монастырь, который впоследствии развился в центр большой и влиятельной конгрегации. При жизни основателя монастыря, св. Такла Хайманота, и при втором его настоятеле, Елисее, этот монастырь, учрежденный на горе Асбо и называвшийся тогда Дабра Асбо, представлял собою типичную келлиотскую обитель, где его обитатели (мужчины и женщины) жили в отдельных пещерах, которые они вырубали для себя в скале. В одной такой пещере жил и сам св. Такла Хайманот, в пещере же он был и похоронен. Та же традиция келлиотского жития сохранялась и при недолгом настоятельстве Елисея. Когда же главою обители стал Филипп, то на просторном месте под скалой он построил новый «большой монастырь; половина осталась на той же скале, где жили они раньше у гроба отца нашего Такла Хайманота, кадя и бдя над ним в славословии многом... А умножившиеся монахи были поселены в том монастыре, который был построен под скалой. И установил он службы часов, когда надо им молиться» ⁸. Таким образом, Филипп организовал, собственно, новый монастырь, уже не келлиотского, а общежительного типа, переселившись туда из прежней обители в скале и оставив за ней лишь значение почитаемой гробницы основателя, но не главного места жительства монахов. Насколько именно Филиппу удалось осуществить столь решительное нововведение от начала и до конца - вопрос открытый, поскольку его «Житие», в котором описывается это деяние, появилось через полвека после его смерти при шестом настоятеле Дабра Либаноса Иоанне Каме, когда общежительные порядки уже прочно утвердились в этом монастыре и воспринимались чуть ли не как изначальные.

В этих обстоятельствах агиограф Филиппа предпочел не подчеркивать новаторство своего героя, а напротив - выставить его верным последователем св. Такла Хайманота. Так, согласно «Житию», Филипп был просто вынужден перенести монастырь на новое место потому, что «собралось много монахов и монахинь к нему, так что не могла эта обитель вместить их» ⁹. Далее, учредив новый, уже явно общежительный, монастырь, Филипп сам продолжал вести образ жизни прежних настоятелей и «не выходил из своей кельи никогда и пребывал в труде и посте и молитве, в молчании и изрядстве и совершенной любви» ¹⁰, - образ жизни, едва ли возможный для [45] деятельного руководителя общежительного монастыря. Дальнейшая агиографическая традиция также старается по возможности сгладить решительность происшедших перемен. И здесь вставной эпизод о Елисее должен был убедить читателя, что настоятельство Филиппа, а следовательно, и осуществленные им реформы были санкционированы свыше самим святым основателем обители.

Этот вставной литературный эпизод, посвященный, собственно, не столько жизни, сколько смерти Елисея, любопытен также и тем, что в описании монашеского быта в нем фигурируют совершенно неэфиопские реалии. Настоятель Елисей жил в отдельной пещере так же, как его предшественник Такла Хайманот и все остальные монахи. Что представляла собою та подставка (***) на которую он садился? Б. А. Тураев в своем переводе «Жития Филиппа Дабра-Либаносского» перевел это слово на русский как «подставка», что, вероятно, соответствует коптскому шааф (χαθισματιον) (a kind of reclining seat) ¹¹ («сиденьице») - обычному месту отдохновения коптских монахов, которые «никогда не спали на боку». Однако это коптская монашеская реалия, а отнюдь не эфиопская. Далее, монахи видели умершего Елисея «у окна (***) сидящим по обычаю», однако какое окно могло быть в его пещере? Затем они «открыли (ключом) двери его пещеры (***)», что также несколько удивительно: неужели его пещера имела дверь, запираемую на замок? Эти обстоятельства наводят на мысль, что весь этот литературный эпизод, повествующий о благочестивой жизни и благочестивой смерти настоятеля Елисея есть заимствование из иностранной, вероятнее всего, коптской литературы. Как пишет А. Л. Хосроев, основательный знаток быта египетских монахов, «там, где мы встречаем описание кельи отшельников или монахов полуотшельнического типа, непременно говорится о ее двери, которая отгораживала их от внешнего мира и служила защитой от непрошеных гостей, будь то разбойники, нежеланные посетители или звери. Так, Афанасий рассказывает о том, что Антоний, начиная свою отшельническую жизнь, уединился в заброшенной языческой гробнице и, войдя внутрь, "закрыл за собой дверь"... которую он или сам соорудил, или купил. Когда Антоний находился внутри жилища, "дверь обычно была закрыта"... В нашем случае можно думать, что дверь Антония запиралась изнутри (на какой-то засов или т.п.), чтобы препятствовать проникновению внутрь посторонних. Даже если сам Афанасий и не видел этого жилища Антония, надо думать, что он описывал обычную практику египетских отшельников: заняв пещеру (зачастую заброшенную египетскую гробницу), они приделывали к ней дверь, которая была (иногда постоянно) закрытой, а с приходившими они общались через окно» ¹². В «Житии» Филиппа этот вставной (и исключительно литературный по своему характеру) эпизод о Елисее имеет лишь то значение, что утверждает законность и предопределенность как самого настоятельства Филиппа, так и предпринятого им впоследствии реформирования внутренней организации Дабра Либаноса, т.е. Елисей играет здесь роль связующего звена между третьим и первым настоятелями этого монастыря, Филиппом и Такла Хайманотом. И в дальнейшем литературная судьба Елисея оказывалась тесно связанной с литературной судьбой Такла Хайманота.

Усилия Филиппа, направленные на создание вокруг Дабра Либаноса широкой конгрегации, построенной на особом культе св. Такла Хайманота, увенчались полным успехом, хотя и не при его жизни ¹³. Результатом был широкий рост популярности [46] св. Такла Хайманота, что вызвало потребность в новой (дабралибаносской) редакции его «Жития», этой популярности соответствующей. Причины последнего лежат в той особенности народного восприятия истории, о которой писал Аллан Хобен, известный исследователь и знаток эфиопского народа амхара, к которому принадлежал и сам св. Такла Хайманот, и большая часть его почитателей: «Большинство амхара мало интересуются прошлым как таковым. Для них главные события традиционной истории важны постольку, поскольку они отражаются на нынешней местности и имеют продолжение в настоящих административных и общественных отношениях. Современные отношения находят свое оправдание в ссылках на эти исторические события, и изменения в этих отношениях, особенно изменения, касающиеся до прав на землю, обычно влекут за собою и изменения в интерпретации "истории"» ¹⁴. Такой «историей» были и жития святых, и было только естественно, что рост значения св. Такла Хайманота, ставшего фигурой общенационального масштаба, потребовал создания новой редакции его «Жития», этому масштабу соответствующей. В литературном отношении эти «изменения в интерпретации "истории"» в новой (дабралибаносской) редакции «Жития св. Такла Хайманота» оказались очень значительными, существенно изменившими прежний житийный стиль и канон. Одним из этих новшеств явилось широкое развитие такого элемента жития, как генеалогия святого, «сына Бога по благодати и сына Адама по плоти» (***). Прежде таких «родословий по плоти» в эфиопской агиографии не встречалось: приводились только «родословия духовные», или «родословия монашеские», где святого монаха возводили (по благодати, но отнюдь не по плоти) к египетским родоначальникам монашества - Антонию, Макарию и Пахомию; что же до его плотского происхождения, то упоминание о нем обычно ограничивалось именами непосредственных родителей святого. В новой редакции «Жития» генеалогия Такла Хайманота прослеживается до времен ветхозаветных. Вот генеалогия Такла Хайманота, представленная в рукописи Эф. 18 из собрания СПбФ ИВ РАН: (f. 9r. col. 2) [48] *** ¹⁵.

«(f. 9r. col. 2) Стал местом происхождения сего святого град Иерусалим из пределов, что выделил Иисус [Навин-]князь, чтобы был он частью левитовой, а эта часть - для Садока-священника, сына Авиафара, во времена царя Соломона. Садок родил Азарию, а Соломон родил Эбна-Хакима, что означает "сын мудрого". Сделал Соломон царем сына своего Эбна-Хакима и послал в область Эфиопскую, чтобы царствовал он надо всеми областями ее, а сына же Садока Азарию (col. 3) послал с ним, чтобы был он священником, как отец его. Вышли они из Иерусалима со многими законами и уставами. А Сион же, ковчег Бога Израилева, вышел с ними в область Эфиопскую. И во всех принадлежностях его и употреблении сведущ был Азария по закону отцов своих, левитов. Они достигли земле Тигрэ и жили там недолгое время. Взял в жены Азария дочь одного из знатных людей страны, которые назывались чадами Мадабайскими, родил сына и дал ему имя Садок, по имени отца своего. Садок родил Левия, а Левий родил Хэзба Раада, а Хэзба (f. 9v. col. 1) Раад (В тексте - Хэзба Раай (в обоих случаях), но это - явная ошибка переписчика, вызванная сходством знаков дант (в 6-м, но особенно в 1-м порядке) и йаман (в 6-м порядке). - С. Ф.) родил Хэзба Вахи; и жили эти священники, уча Закону Моисееву всех людей Эфиопии, которые собирались у царя, по обычаю священников скинии, покуда не родился Христос. А в 1000-м году от исхода их из Египта, при Тиверии, царе Рима, и Ироде, царе Галилеи, и Базене, царе Эфиопии, и Акине, священнике в ней, родился Царь наш Иисус Христос в Вифлееме Иудейском. А Акин родил Симеона, а Симеон родил Энбарима, а после того (col. 2), как вознесся Господь наш Иисус Христос, на 200-й год пришел купец из Иерусалима, а с ним два отрока: имя одному - Фрументий, второму - Седрах. Ночевали они в доме Энбарима-иерея, и в эту ночь заболел купец, а спустя немногое время умер. Эти отроки выросли в доме Энбарима. Однажды сказал Фрументий Энбариму: "Господине мой, дивлюсь я обычаю вашему, людей Эфиопских: есть у вас обрезание и вера Христова, а крещения и преподания Св. Тайн нет". И сказал Энбарим: "Обрезание принесли (col. 3) левиты, отцы мои, а веру принес евнух царицы Кандакии, а для принятия крещения и Св. Тайн не было послано к нам апостола. Но ты вот пойди к патриарху и получил от него разрешение, дабы ты был бы нам апостолом!" И сказал Фрументий: "Ей, по слову твоему, господин мой". И дал Энбарим Фрументию золота и серебра на пропитание в дороге, и пошел Фрументий в Иерусалим, и прибыл к патриарху авве Афанасию, и поведал ему весь обычай страны. И услышав, возрадовался патриарх весьма и поставил его, чтобы был он (f. 10r. col. 1) митрополитом для всей области Эфиопской, и нарек ему имя Салама, что означает "примиритель между Богом и людьми", авва Салама страны геэзов, в 245-м году от рождества Господа нашего. И прибыл он к Энбариму сначала, крестил его и поставил в диаконы. А наутро сделал иереем и переменил ему имя, и нарек Хэзба Кадсом, и сказал: "Крести всех людей, и подо мною пусть будет власть твоя и пусть называют тебя епископом". И, получив от него поставление, крестил он всех людей и учил вере Христовой. Тогда крестились люди Нубии (col. 2) и Сабы, люди Награна и Тигрэ, люди Ангота и Амхары, и Валака, и Куата, и Забагудара. И стали все они большими христианами рукою Хэзба Кадса во дни царей благих Абрахи [49] и Ацбахи. А Хэзба Кадс родил Хэзба Барака, а Хэзба Барак пришел из Тигрэ и поселился в области Даунта, которая называется Бахра Кага, и взял жену оттуда, и родил Такла Каата. А Такла Каат взял жену из [области] Амхары, которая называется Макдала, и родил семь чад, и выросли они там, и доныне она является их уделом, и называются они семью домами диаконов-(со1. 3)иереев скинии Града Сиона. Один из них, по имени Ацка Леви, крестил людей Валака и Бета Амхары, людей Марха Бете и Манзеха. И этот Ацка Леви взял жену из Харба Гэше и родил авву Йидля, что означает "да идет он, дабы стать отцом области Шоа", ибо дух пророчества вещал устами людей Амхары, которые говорили то, что сбудется во время свое. И авву Йидля послал царь Дегнайизан в область Шоа со ста пятьюдесятью иереями, честными левитами, которые пребывали в обителях, дабы крестили они всех людей, что живут там, а начальником их был авва Йидля (f. 10v. col. 1). И по прибытии их в Шоа, жил авва Йидля в области Целалиш и крестил там много людей: по 10 тысяч и по 20 тысяч в день единый, и возвел много церквей в земле Шоа во дни этих иереев, ибо таботы, и утварь священная, и все книги церковные пришли из Амхары по повелению царя Дегнайизана с этими иереями. И этот авва Йидля выбрал землю из [земель] Целалиш по имени Зораре и жил там. И взял он жену из знати страны и родил Харба Гоша, то бишь Хевотна Бацэйон, a (col. 2) Хевотна Бацэйон родил Бакуара Цейона, а Бакуара Цейон родил Хэзба Кадса, а Хэзба Кадс родил Берхана Маскаля. И в те дни перешло царство от Израиля к племени Хепаца, то бишь Загвеям. А Берхана Маскаль родил Хевотна Бэна, а Хевотна Бэна родил Зара Йоханнеса, то бишь Цага Зааба. Он-то и явился отцом отца нашего. Вот завершили мы родословие левитов, ища не славы рода их, но славы крещения нашего от них. Когда бы искали мы славы рода их (col. 3), то повествовали бы вам, предпосылая свидетельства от Писания: во-первых, от книг Моисеевых, во-вторых, от книг Царств, а в-третьих, от Книги истории, что излагает историю отцов. Поспешим же рассказать историю отца нашего праведного...»

Б. А. Тураев в своей докторской диссертации «Агиологические источники истории Эфиопии» отметил это агиографическое новшество в «Житии Такла Хайманота»: «Синаксарь даже прямо ставит его и генеалогически в связь с первыми проповедниками христианства в Эфиопии, а дабралибаносское житие приводит его полную генеалогию от первосвященников Садока и Азарии; последний со своими потомками выставляется проповедником в Абиссинии... Крайне характерно это стремление авторов житий подчеркнуть апостольство святого» ¹⁶. Похоже, однако, что авторам здесь было важнее подчеркнуть связь Такла Хайманота не столько с «первыми проповедниками христианства в Эфиопии», сколько с родом левитов (подобно тому как знаменитый эфиопский династический трактат «Слава царей» подчеркивал принадлежность эфиопской царской династии к роду ветхозаветных царей Давида и Соломона), а также то обстоятельство, что израильский родоначальник Такла Хайманота Азария пришел в Эфиопию из Израиля вместе с родоначальником правящей династии Менеликом I, сыном царя Соломона и царицы Савской: первый «от предела Левина», а второй - «от предела Иудина». Этой генеалогией агиограф вписывал весь род Такла Хайманота как в священную, так и в эфиопскую историческую традицию, включая такие ключевые ее элементы, как миф о происхождении эфиопской династии от царя Соломона Иерусалимского, историю Филиппа, евнуха царицы Кандакии (Деян. 8, 27-39), и крещения Эфиопии Фрументием. Однако при помощи этой генеалогии составитель дабралибаносской версии утверждал права на гегемонию в области церковной всего рода Такла Хайманота. Его же личные права (а следовательно, и права основанного им монастыря) на исключительное положение в этой области [50] нужно было доказывать особо. Собственно, этой цели и должны были служить уже не столько генеалогические, сколько «биографические» подробности святого, появившиеся в новой редакции «Жития св. Такла Хайманота».

О биографическом элементе в эфиопской агиографии Б. А. Тураев писал: «Жития писались в монастырях, бывших местами подвигов святых уже в последний период их жизни; писались они не всегда тотчас по кончине и не всегда непосредственными учениками, писались лицами, которые если и не были сами свидетелями подвигов святых, то могли узнать о них или из рассказов у старцев, или из монастырских записей. Но сведения таким путем они могли получить большей частию опять-таки только о жизни святых в монастыре. Вот почему части, повествующие о домонастырском периоде жизни святых, отличаются нередко шаблонностью и изобилуют общими местами. Здесь-то именно и оказывает услугу авторам их начитанность. Мотив праведности родителей и "не бе има чада" подозрительно часто находит себе место в житиях; он идет, конечно, не столько от пр. Самуила и Иоанна Крестителя, сколько от Макария Египтянина, Даниила Столпника и особенно Шенути» ¹⁷. И вот этот-то шаблонный мотив праведности родителей в дабралибаносской редакции «Жития Такла Хайманота» разрастается в увлекательный роман о родителях святого. Начинается все достаточно обычным повествованием о благочестивой супружеской жизни священника Цага Зааба, будущего отца Такла Хайманота, и его жены Эгзиэ Харайя, счастье которых было омрачено лишь бездетностью их брака. Однако далее с приключенческой быстротой начинают нарастать события, которые ниже приводятся с вынужденными сокращениями: (f. 12v. col. 2) *** (В современных стандартных изданиях эфиопской Библии - ***, в издании А. Дильмана - ***, (Veteris Testamenti Aethiopici t. II / Ed. A. Dillmann. Lipsiae, 1861. P. 52). Правда, в его словаре дана помета cum variotionibus и указано, что речь идет об искаженном греческом ακοντισται «копьеметатели» из I Царств 31, 3 (Dillmann A. Lexicon linguae Aethiopicae. Lipsiae, 1865. P. 1403). В толковании этого слова как «лучник» эфиопская традиция следует, однако, не LXX, а масоретскому изводу. - С. Ф.) [51] *** [52] ***... ¹⁸

«(f. 12v. col. 2) И когда они так жили, появился один неверный, по имени Моталами, а имя матери его - Эсландани, и воцарился самочинно над всеми областями Дамота и областями Шоа до предела Амхары у большой реки, называемая Жема. Он разрушал церкви и поклонялся идолам, говоря: "Вы сотворили меня, и вы - моя сила в битве". И нарушал он все законы Божий, а наместникам Шоа говорил: "Приводите ваших женщин, чтобы женился я на них". И присылали они ему в черед свой, страшась, как бы не убил он их, ибо (col. 3) был он искушен в битве, как стрелки из лука (филистимские) (I Царств 31, 3). И потому воцарился он над ними копьем своим, и девиц не осталось во время его, ибо приводили к нему найденных девиц, и он нарушал их девство. И из полона захваченного, если были там девицы, их приводили к нему, и он нарушал их. Нечестив он на всех путях своих, и гнусны все дела его. В это время прибыл он в землю Целалиш и окружил землю Зораре. И Цага Зааб, посмотрев, что окружают селение, понял, что пришел этот неверный убить его, и бежал он от него (f. 13r. col. 1) скоро другой дорогой. Поскакал из войска Моталами один воин верхом и гнался за Цага Заабом, чтобы убить его. Он метнул в него дротик и не попал. А когда хотел он метнуть второй дротик, прилип дротик к руке его, и не смог он метнуть в него. Когда за ним гнался воин, достиг Цага Зааб бездны водной и бросился в нее камнем. Увидев это, остановился воин ненадолго на берегу реки, чтобы увидеть, не выплывет ли он из пучины воды. И когда не появился он (col. 2), вернулся тот в город захватывать полон, что там был. А Цага Зааб, иерей чистый, войдя в пучину водную, не претерпел никакого ущерба, но превратилась для него эта бездна в шатер, годный для жилья, ибо хранил его архангел Михаил. А тогда был праздник Михаила - 12-е месяца магабита. Но он не видел его, но стал кричать под водою, говоря: "Михаиле, надежда моя! Михаиле, помощь моя! Михаиле, оплот мой! Где же крепость твоя, где сила твоя, где чудеса твои? Вот, пришла на меня смерть. Днесь - [57] день ужаса, днесь - (col. 3) день бедствия, днесь - день погибели настал для меня. В праздник ли твой удручаешь ты меня вместо того, чтобы радовать?"... И в это время явился ему Михаил явно и сказал ему: "Цага Зааб! Что ты плачешь? Вот, я, Михаил, храню тебя... На сей раз явится чудо не только тебя одного ради, которого спасаю я, но ради (f. 13v. col. 1) сына твоего избранного, что во чреслах твоих..." И извлек его из воды, и ввел в церковь Зораре, и сокрылся от него. И обнаружил Цага Зааб: вот страна его пуста, и разграблена (col. 2) церковь, и дома людей тоже разграблены. И постиг его плач пуще прежнего: люди города угнаны в полон, и не осталось скота, и жена его тоже была угнана в полон вместе с ними в этот день 12-го магабита...

А что до Эгзиэ Харайя, то, когда угоняли ее в полон, взяли ее воины стражи и вели с почетом и честью, говоря: "Будет она женою нашему господину царю, ибо она женщина весьма красивая..." (col. 3)...И поведали они Моталами и сказали ему: "Благовестив тебе, царь, благовестив тебе! Нашли мы тебе (f. 14r. col. 1) женщину, подобной которой не найдется во всех домах царских. Если женишься ты на ней, поклонятся тебе все пределы земли"... (f. 14v. col. 2) И были удовлетворены эти стражники и сказали ей: "Привет тебе, царица! Завтра отведем тебя к царю; он сделает тебя своей женой, и будут поклоняться тебе все, кто в царстве его"... Все они заснули, окружив ее. И в этот час встала она и сняла одежды нарядные с себя, говоря: "Если буду я молиться (col. 3) в этих одеждах поганых, не услышит меня Бог мой". И надела она одежды свои прежние, и клала поклоны многие, так что вспотела, и встала она пред Господом, и простерла руки свои, и молилась так: "Господи Боже всякой твари и всякого насаждения; нет для Тебя невозможного... (f. 15г. col. 1)...Ты же ныне яви на мне силу спасения Твоего! Подай славу имени Твоего, Господи, и не оставляй рабу Твою брошенной в пасти волков. А ты, Михаиле, что молчишь и что немотствуешь, когда все эти беды пали на рабу твою? Позабыл ли ты завет, что заключила я с тобой, что буду справлять я память твою? Постигли меня все эти беды, а ты вместо того, чтобы почтить, посрамляешь меня и вместо того, чтобы радовать, печалишь меня. Срам тебе, Михаиле, не поступай так!.." (col. 2)...И когда она молилась, явился ей Михаил явно и сказал ей: "Мир тебе, о святая! Не затем, чтобы погубить тебя, случилось все это, но чтобы явил я крепость любви моей на тебе; не тебя одной ради будешь ты спасена от беды, но ради сына, которому предстоит от тебя родится, цены которому не будет. Слава царей и богатство народов не будет стоить пылинки земли, которую будет попирать нога его. Он - жизнь многих, и исцеление болящим - в руке его, и его ради будешь ты спасена от напасти"... (col. 3)...Она же простояла всю долгую ночь, а когда рассвело, надела она одежды нарядные прежде, чем поднялась стража. И поднялись стражники и отвели ее к царю, украсив золотом и серебром, как приказал он им накануне... (f. 15v. col. 1)...И сказал он воинам своим: "Истинно, истинно говорю я вам: вы привели мне прекрасную женщину. Я же, сын Эсландани, дам вам должности, которых достанет и вам, и детям вашим. А эту женщину берегите бережением добрым, и исполняйте ей все, что она пожелает, покуда не станет она царицей надо всем, чем владею я... (col. 2) ...И когда достигнем мы Мальбаради, столицы моей, там жените меня по закону моих богов"... А она плакала плачем горьким в сердце своем и говорила: "Михаиле, когда же спасешь ты меня? Вот близок день погибели". И это говорила она все время... (f. 16r. col. 2)...И поднялся Моталами и вслед за ними достиг Мальбаради... Встретили его люди страны с радостью и кликами... И сказал он им: "Приготовили ли вы все, что я приказал вам?" И сказали они: "Ей, царь!" И сказал он им: "А колдуны, волхвы и все чародеи собрались ли?" (col. 3) И сказали они ему: "Ей!" И сказал он: "Ныне скажите всем: "Приготовьтесь назавтра, чтобы поклонились мы моим богам и устроили им праздник великий, ибо они препоясывают нас силой в битве"". И сказали они ему: "Ей, сделаем, как [58] ты сказал нам". И вошел он в столицу свою Мальбаради, а Эгзиэ Харайя велел он поместить в другом доме до завтра. Сам же он провел всю эту ночь, устанавливая весь устав воцарения, и воины его не спали, приготовляя трапезу и закалывая жирных тельцов, и было (f. 16v. col. 1) зарезанных в этот день числом 20 тысяч и 8 тысяч (тельцов). А множество яств, приготовленных в этот день, не исчислить... (col. 3)...И наутро велел он привести Эгзиэ Харайя к капищу. Пошли они за ней и привели ее. Поднялся он, и пошел со всеми своими князьями к капищу, и следовало за ним все войско его. И, прибыв в капище, встал он пред всеми собравшимися, чтобы поклоняться богам, и заставить поклониться Эгзиэ Харайя, и воцарить ее над всеми своими подданными. И тотчас (f. 17r. col. 1) внезапно сверкнула молния с неба, и разразились гроза и гром, и поколебались все силы небес и земли, и сошел Михаил-архангел, и взял Эгзиэ Харайя из среды их, и умчал на крыльях своих, и нес на груди своей, и доставил из земли Дамот в землю Зораре в три часа дня 22-го месяца мага-бита, когда совершал каждение Цага Зааб и молил о ней, и поставил ее у стены церкви, и, оставив там, и вознесся на небо. А Моталами содрогнулся от страха молний и грома, и умалилась душа его, а из (col. 2) войска его умерло от ужаса этой молнии тысяча, и из волхвов 3 тысячи. Кто возможет повествовать об ужасе, что был в тот день на этом неверном и на войске его! Как одичало сердце Навуходоносора-царя на 7 лет из-за превозношения его, так пропало сердце Моталами на 25 лет за грехи его...»

Главная идея всего этого вставного эпизода «Жития» ясна; здесь устами архангела Михаила неоднократно и недвусмысленно возвещается сначала Цага Заабу, а потом Эгзиэ Харайя об исключительном предназначении их будущего сына Такла Хайма-нота, с которым «не сравнится слава царей, и богатство народов не будет стоить пылинки земли, которую будет попирать нога его». Это предсказание относится уже к личности, а не к роду, отчего и повествование на этот раз имеет не генеалогический, а «биографический» характер, хотя и относится ко времени до рождения святого. Сами по себе утверждения, что святой герой жития «избран от чрева матери своей», были достаточно широко распространены и в предшествующей житийной литературе, но там все ограничивалось кратким упоминанием об этом; в дабралибаносской же редакции «Жития св. Такла Хайманота» этот мотив разросся до размеров пространного литературного сюжета. На взгляд нынешнего читателя сюжет этот вряд ли может рассматриваться в качестве элемента биографии святого. Не так, однако, смотрел на дело средневековый читатель и слушатель житий. Для него жития были не только святой правдой, но и реальной историей. Если эти «истории» были не вполне обычны и зачастую удивительны, то все это естественным образом объяснялось особой сущностью их героев, которые были святыми. Как известно, «дивен Бог в святых Своих». И чудес в житиях, действительно, много. Само их обилие наводит на мысль, что чудеса не просто служили доказательствами святости героя житийного повествования, но были необходимой функцией святого. При всем бесконечном разнообразии этих чудес можно заметить, что по характеру своему они распадаются на два типа: чудеса, совершаемые святым, и чудеса, которые совершаются над этим святым. Чудеса первого типа обычно носят довольно обыденный характер и не выходят за рамки повседневности: святой помогает бедной вдове отыскать потерянную единственную корову, святой так отводит глаза бессовестным ворам, посягнувшим на монастырский скот, что те загоняют его в монастырский же хлев, думая, что прячут его у себя дома, и т.п. Чудеса же второго типа, т.е. чудеса, которые свершаются над самим святым и носят таким образом «биографический» характер, отличаются, напротив, грандиозными масштабами.

Б. А. Тураев с раздражением писал про «те бесконечные рассказы о явлениях Бога, Богоматери, святых и Ангелов по всякому, самому незначительному поводу и [59] начиная чуть ли не с младенчества святого... те упоминания о сверхъестественных хождениях в Иерусалим и ношениях по воздуху "на духовных колесницах", которые так любят списатели, та едва ли не служебная роль, какую играют относительно преподобных даже Архангелы и Ангелы - все это коренится в свойственном... всему востоку неумении соблюдать масштабы, а также носит на себе печать упадка церкви и недомыслия ее деятелей. Насколько в данном случае, кроме влияния коптской литературы, сказалось воздействие нехристианских представлений и даже языческих переживаний, сказать мы не в состоянии, но... примеры их, правда, в более мягкой форме есть и в других агиологических литературах; абиссинам принадлежит только та утрировка, которая является столь характеристичной для многих сторон их церковной жизни» ¹⁹. То, что маститый ученый назвал «утрировкой» и «неумением соблюдать масштабы», мы могли бы назвать мифологичностью и отметить, что, во-первых, это свойственно не только эфиопской житийной литературе, а во-вторых, что масштабы нарушаются лишь относительно личности самого святого. Да и есть ли здесь нарушение масштабов? Душа святого оказывается полем грандиозного противоборства сил Добра и Зла, и именно история этого противоборства есть предмет житийного повествования, которое сами эфиопы называют гэдль, т.е. «борением» (***), и именно это борение, а не биография святого является предметом описания агиографа. То, что это борение изображается грандиозным и мифологическим образом, только естественно, как естественно и то, что агиограф переносит действие в мифологическое пространство, как в случае с родителями Такла Хайманота - в языческий Дамот, где правит могущественный язычник легендарный нечестивец Моталами ²⁰.

Впрочем, и более чем значительный объем, который занимает чудо с родителями святого (семь листов рукописи in folio), и его увлекательная беллетристичность резко выделяют дабралибаносскую редакцию «Жития св. Такла Хайманота» из всей предшествовавшей эфиопской житийной литературы. Разумеется, эти новшества (пространные родословия святого и увеличение элемента чудесного в повествовании) не были случайными и непреднамеренными: они вводились авторами ради вящей славы своего святого и растущей конгрегации его имени и этой цели достигали. Эта редакция «Жития св. Такла Хайманота» стала очень популярной и вызвала многочисленные подражания, для чего были причины не только литературного характера. Рост дабралибаносской конгрегации, ее влияния и могущества, увеличение числа монастырей, к ней принадлежавших, порождали и новые проблемы, в частности проблему [60] известного соперничества этих монастырей внутри самой конгрегации, проблему иерархии их настоятелей, как нынешних, так и прошлых. Это соперничество имело в том числе и агиографическое выражение, весьма заметное при изучении житий настоятелей тех монастырей, которые принадлежали к этой конгрегации. Литературная зависимость таких житий от дабралибаносской версии «Жития св. Такла Хайманота» вполне понятна, и авторы их охотно использовали для возвеличивания своих настоятелей такие приемы, явно позаимствованные из этой версии, как чудесные приключения героев и их генеалогии. Французская исследовательница истории дабралибаносской конгрегации Мари-Лор Дэра написала об этих настоятелях специальную диссертацию «"Чада" Такла Хайманота», где есть особый раздел «Принадлежность к Дабра Асбо, или умелое использование генеалогий» ²¹. В житиях этих «чад Такла Хайманота» их генеалогии использовались (точнее, изобретались) действительно умело, как показывает пример Жития св. Фаддея, настоятеля монастыря Дабра Марьям на озере Тана, где в генеалогию этого святого вплетено множество имен святых дабралибаносского круга, в том числе и Елисея, этого непосредственного преемника Такла Хайманота:

«Возвратимся же ныне к прежнему повествованию об отце нашем Фаддее-мученике. Затем пребывал он у отца нашего Хейвот Бэна Бэцейона, своего наставника в законе духовном и отца его отца плотского. И на 30-й год после того, как родился отец наш, родились многие чада родичей его святые: отец наш Такла Хайманот от Зара Йоханнеса, то бишь Цага Зааба, и авва Гонорий Старший, сын Зара Абрехама, и авва Хэцан Моа, сын Аркаледеса, и авва Матьяс, сын Йонаса-иерея, и авва Зена Маркос, Иоанн-иерей, прозванный Феодором, новым мучеником, и авва Такла Маскаль, сын сестры Хэцан Моа, и авва Такла Амин, сын брата Захарии, сына сына Хейвот Бэна Бэцейона, предка этих святых, и авва Самуил, сын Андрея, первого сына сего Захарии. И после того, как родились эти девять святых - отец наш Гонорий Второй, сын сестры аввы Такла Амина, и авва Евстафий, сын сестры аввы Матьяса, и авва Тасфа Микаэль, сын сестры Гонория Старшего, и авва Йохани, сын сестры отца нашего Хэцан Моа, и отец наш Маскаль Безана, сын брата аввы Фаддея Романйоса, и авва Зена Маркое, сын Зара Абрехама, Абрехам же отец Гонория, и авва Иосия, сын сестры сестры (sic!) Андрея, авва Самуил и авва Адхани, а он - сын сестры Андрея, который младше отца нашего Иосии.

Возвратимся же к родословию сего Фаддея, сына Романйоса, отца нашего. Когда возвратилась Марта от отца нашего Фаддея и от Хейвот Бэна Бэцейона, получив его благословение, соединилась она с Романйосом, мужем своим, по закону чистому, понесла и родила дочь прекрасную, и назвали ее Амата Эгзиабхер. И родилась она после рождения Фаддея на 21-й год. А на 8-й год после того, как родилась она, женился на ней Зэгна, царь Дамота, и родила она от него отца нашего Елисея после того, как отцу нашему Фаддею, брату ее, исполнилось тридцать лет. И тяжело у него было на сердце, ибо царь Зэгна поклонялся идолам, и сказал он однажды авве Елисею: "Принеси в жертву идолам начатки тельцов!" И сказал Елисей: "Не буду я приносить жертву идолам, ибо мать моя была христианкой, дочерью иерея Романйоса, а брат ее - Фаддей, чистый от греха. И родичи мои не нечестивцы, как ты, но чистые, и приносят жертвы чистые, и зарезают скот от имения своего для бедных во имя Бога, Сотворившего их, дабы спас Он их от нападения бесов, любимцев твоих!" И услышав это, разгневался отец его весьма и вошел к жене своей, матери Елисея, [61] и сказал ей: "Ты - жена злая, которая не поклоняется идолу Дамота Великого, который сотворил нас!" И когда услышала она это, засмеялась: "Разве идол сотворил тебя, ты, безумный и глупый человек? Как идолы, сделанные рукою ремесленника из железа и дерева, не ведают, кто их творец, то же и с тобою, нечестивцем; как и твои идолы, ты - обиталище бесов нечистых. Я же родила тебе младенца чистого того ради, что не признаю поклонения идолам. Так отпусти же меня в мою страну вместе с сыном моим: мы уйдем от тебя, а ты живи, поклоняясь идолам, и сойдешь вместе с идолами твоими в час смерти твоей в геену огненную к диаволу, начальнику бесов, отцу лжи. А если не хочешь отсылать меня от себя к отцу моему, не поклоняйся идолам. Если же отрубишь мне мечом голову и предашь плоть мою птицам, а кости мои зверью, не убоюсь я, ибо спасет душу мою Господь мой Иисус Христос, Сотворивший меня". И когда сказала она это, призвал он жрецов идольских и сказал им: "Господа мои! Послушайте: эта жена моя, дщерь людей Шоанских, не поклоняется идолам вашим. Что вы скажете о ней: убить ли мне ее или отпустить идти к отцу ее?" И сказали они ему: "Не подобает тебе убивать жену твою, матерь сына твоего, но принесем мы идола твоего, который подает тебе победу над врагами твоими, ибо он - сила, которая заставляет поклоняться против воли насильно величием своим". И услышав это, велел он принести идола и поставил ее перед ним и сказал ей: "О, царица, поклонись этому богу моему, чтобы сделал он тебя царицей всех женщин!" И сказала она им: "Разве мой бог - идол, которого вам приходится нести и который сам ходить не может, хотя ноги имеет? Он имеет уста, а не говорит, глаза имеет, а не видит, уши имеет, а не слышит, ноздрями не дышит". Сказав это, она взяла камень с земли и ударила в лицо идолу, и камень, которым она ударила, отскочил от его лица и, падая на землю, убил двух жрецов идольских. И тогда обнажил меч муж ее, чтобы убить ее, а она подставила ему шею, говоря: "Вот давай руби мою шею ради имени Бога моего!" И когда тот приблизился, чтобы ударить ее мечом, Бог наш Иисус Христос увидал твердость сердца ее ради имени Его и послал Он ангела Своего, чтобы спасти ее в мгновение ока. Разверзлись небеса сами собою, и восхитил ее из страны Дамот и доставил в страну Зораре, страну Цага Зааба, и поместил в доме отца ее, и вознесся на небеса этот ангел Господа Бога нашего милостивого.

А тогда пребывал сын ее Елисей у отца своего, покуда не возрос, а дети жрецов идолов погибших скрежетали зубами, когда видели его, но боялись убить его, ибо Елисей был сыном царя их. И потому дали ему съесть зелье смертоносное, смешанное вместе с медом. И после того, как пошел отец наш Такла Хайманот из страны Шоа в страну Дамот, в это время уверовал Моталоми, царь Дамота, в Господа нашего Иисуса Христа по проповеди Такла Хайманота. Отец же Елисея уверовал [вместе с] Моталоми, и отец наш Такла Хайманот расспросил об истории сына его, Елисея, и поведал он ему ее от начала до конца. И тогда сказал ему отец наш Такла Хайманот: "Приведи сына твоего, болеющего от зелья, и покажи". И тогда привели его к отцу нашему Такла Хайманоту, и сказал отец его: "Авва, ради Бога твоего милосердного исцели его от болезни его по молитве твоей". И сказал ему отец наш: "Поместите его предо мною, чтобы увидел я болезнь". И тогда привели его к нему и поставили пред ним. И осенил лицо его отец наш Такла Хайманот крестным знамением и сказал: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Единого Бога, изыди дух нечистый из сего младенца, сына царского!" И тотчас возопил диавол, обитавший в Елисее, и сказал: "Увы мне, куда остается деваться мне от этого злого человека, Такла Хайманота? Когда же пришел ты ныне из страны твоей, страны матери, которая оставила его, ведь его предали мне возлюбленные мои, волхвы и колдуны, чтобы погубил я его!" Помолился и сказал отец наш: "Господи Иисусе Христе, пошли молнию гнева Твоего на этого диавола, чтобы убить его, ибо губил он народ христианский, рабов твоих!" И не успело замолкнуть слово молитвы отца нашего Такла Хайманота, как сошла [62] внезапно молния с неба и поразила этого диавола, и пал он, и открылся лик образа его черного, как обезьяны, и видели его все люди Дамота и говорили о нем: "Сколь же мерзок образ диавольский!" А Моталами услышал про это чудо, вышел из чертога дома своего и пошел туда, где пал диавол. И увидев, удивился весьма и сказал царю Зэгна: "Это ли сын твой, сын христианки, историю родословия которой и страну поведал ты мне прежде, и как унесла ее птица явно и вознесла на небо?" И сказал он: "Это мать сего сына моего, и нет у меня другого сына, кроме него". Повернулся Моталоме к отцу нашему Такла Хайманоту и сказал: "Послушай нас, авва, спрошу я тебя относительно Бога твоего: "Есть ли брак на небесах между женой и мужем, как существует на земле?"" И ответил Такла Хайманот и сказал: "Зачем ты спрашиваешь меня о браке во имя Бога моего и что замышляет и желает сердце твое?" И сказал Моталоме: "Что до матери сына царя Зэгна, которую вознесли на небо белые птицы, то был с ними красный человек, когда возносили ее на небо". И ответил отец наш Такла Хайманот и сказал: "Нет на небе брака, а только на земле, ибо гласит слово Евангелия, которому я учил тебя, относительно воскресения мертвых, где "не женятся, не выходят замуж, не рождают сынов и дочерей, но пребывают как ангелы Господни". И эта женщина, матерь сего младенца, была вознесена не для брака, но вознесена для возвращения в страну области христианской из страны вашей, которая стала страною волхвов, которые волхвуют во вред сему сыну, чаду христианки". И сказал Моталоме: "Знаешь ли ты эту женщину?" И ответил отец наш Такла Хайманот и сказал: "Да, я знаю ее, ибо страна ее это страна моего отца и жены брата матери моих предков, как говорил я тебе прежде, когда ты спрашивал меня об истории страны ее и всей истории жизни ее до прибытия ее в эту страну, как это было. Послушай меня, я расскажу тебе. Этот царь Зэгна, твой родственник, повелел поклоняться идолу, а она отказалась. И тогда, как [некогда и] мать мою, исхитил ее ангел Господний на небо от царя Зэгна и доставил с миром в страну ее, к отцу моему, и пребывает она там доныне с родичами своими и матерью своей, женой брата родичей моих"...» ²².

Занимательная история святых на этом не кончается, но и из приведенного видна как зависимость этого повествования из «Жития св. Фаддея» от дабралибаносской редакции «Жития св. Такла Хайманота», так и дальнейшее развитие в «умелом использовании генеалогий» в эфиопской агиографии. Если генеалогия св. Такла Хайманота, приводимая в его Житии, должна была внушить читателю мысль о том, что проповедь христианства в Эфиопии была наследственным занятием всей длинной череды эфиопских предков святого, то генеалогия св. Фаддея представляет создание дабралибаносской конгрегации прямо-таки семейным делом, где основателями большинства монастырей этой конгрегации оказываются близкие кровные родственники. Б. А. Тураев видел в «Житии св. Филиппа Дабра-Либаносского» повествование «о происхождении столь важного впоследствии сана эччеге и его одиннадцати наместников (neburana-'ed), "наставников" отдельных благочиннических округов» ²³ дабралибаносской конгрегации. В «Житии св. Фаддея» мы видим дальнейшее развитие и переработку такого же повествования, но уже при помощи генеалогии этих настоятелей. В их число вошел и Елисей с новыми «биографическими» подробностями его жизни. Если в «Житии св. Филиппа Дабра-Либаносского» эти подробности относятся не столько даже к жизни, сколько к смерти Елисея, то в «Житии св. Фаддея» повествуется о раннем его детстве, причем и те и другие сведения имеют характер явных [63] литературных заимствований: в первом случае, по всей видимости, из коптской житийной литературы, во втором - из дабралибаносской версии «Жития св. Такла Хайманота». Невольно приходишь к выводу о том, что именно эти «биографические» сведения о жизни святого оказываются наименее достоверными с исторической точки зрения.

Потому ученые с пессимизмом смотрели на перспективы изучения эфиопской агиографии как исторического источника. П. К. Коковцов (1861-1942) в своей рецензии на книгу Б. А. Тураева «Исследования в области агиологических источников истории Эфиопии» рассматривал эфиопские жития как собрание «материала, интересного, собственно говоря, скорее для исследователя народной психологии и фольклора, чем историка» ²⁴, а израильский исследователь эфиопских житий Стивен Каплан склонен был рассматривать их чуть ли не как произведения беллетристики, жанра, которого в средневековье не существовало и не могло существовать. В своей монографии он утверждал: «Житие обычно писал монах из того же монастыря, что и святой, и писал он свое произведение, желая прославить святого и его монастырь. Его целью не было написание истории в современном смысле этого слова, и, таким образом, те политические, общественные и исторические сведения, которые так интересны нам, были для него побочными, случайными и маловажными. Он отбирал свои источники (если отбирал их вообще) не для создания самой точной правды, а для создания произведения, отвечающего его целям. И действительно, рукописи свидетельствуют именно об этом, потому что когда имеются две редакции одного жития, то самой распространенной оказывается наиболее фантастическая и занимательная версия. Если агиограф ценил свои источники не за историзм, то и отсутствие источников не смущало его. Когда не было ни устной, ни письменной традиции, автор наполнял свое повествование эпизодами и аллюзиями из Ветхого и Нового завета, а также из знаменитых агиографических произведений, вроде "Жития св. Антония"... Однако, прежде чем выносить суровый приговор методу агиографа, мы должны вспомнить, что житийная литература, несмотря на свой святой предмет, отнюдь не занимала высокого положения литературы канонической. Пишучи свое житие, монах чувствовал себя вправе использовать и подгонять материал для своих нужд, поскольку знал, что никто не обязан верить в правдивость его повествования. Также и писец переписывал рукопись жития не так, как он переписывал библейский текст. Часто он позволял себе налагать на материал отпечаток собственной личности или перерабатывать его в соответствии с меняющимися нуждами своей общины верующих. Таким образом, писцу мы обязаны постоянным обновлением житийных текстов» ²⁵.

Здесь С. Каплан превращает эфиопского писца чуть ли не в соавтора агиографа и приписывает ему такую творческую свободу, которая вряд ли существовала в действительности. Разумеется, эфиопский книжник относился к житиям не так благоговейно, как к текстам Св. Писания: садясь за переписку последних, он не только тщательно мыл руки, но даже и свой белый тюрбан перевязывал особым способом, отличным от обычного. Оттого-то и описки в рукописях библейских книг являются редчайшим исключением, чего не скажешь про рукописи житий. Однако житийное повествование воспринималось эфиопами если не как святая правда, то уж во всяком [64] случае как истинная история. Разумеется, эфиопские агиографы не называли свои произведения ***, т.е. буквально «историей», потому что так обычно называлась официальная история царя, написанная его придворным историографом, но могли называть их *** - «повествованием», а так назывались самые разные исторические повествования - от истории отдельных личностей (Александра Великого ²⁶, Девы Марии, некоторых святых, вроде Габра Хер или Германа Эгзиэ ²⁷) до историй монастырей (например, Дабра Либаноса ²⁸), в достоверности которых никто не сомневался. Никто не сомневался и в достоверности житий, и простой переписчик не дерзал своевольно менять их текст, хотя, конечно, переписывал его менее тщательно, нежели тексты Св. Писания.

Разумеется, создавались и новые редакции житий, как выразился С. Каплан, «в соответствии с меняющимися нуждами своей общины верующих», но происходило это отнюдь не само собой просто в ходе обычной переписки рукописей. Это делалось по прямому указанию настоятеля монастыря, который приходил к выводу, что изменившиеся обстоятельства монастырской политики, новые реалии и цели требуют создания новой истории основателя этого монастыря, этим изменениям и целям соответствующей. В результате появлялась новая редакция, иногда разительно отличавшаяся от предыдущей. Новое положение, на которое теперь претендовала обитель как внутри монастырской конгрегации, так и внутри Эфиопской Церкви, нуждалось в том, чтобы в создаваемом тексте было дано новое, убедительное и пространное обоснование этому, что заставляло авторов широко обращаться к тому элементу чудесного и «биографического», который вообще присущ житийному жанру. Это, в свою очередь, резко повышало ту «беллетристичность» повествования, которую отметил С. Каплан («когда имеются две редакции одного жития, то самой распространенной оказывается наиболее фантастическая и занимательная версия»). Беллетристичность, однако, была не целью, а средством, а самой распространенной версией жития оказывалась, естественно, самая поздняя его версия. Понятно, что подобного рода «исторические» и «биографические» подробности жизни святого оказывались сплошным разочарованием для историков, интересовавшихся тем отрезком времени, когда тот жил, и приводили их к выводу о том, что значение эфиопской житийной литературы как полноценного источника ничтожно. И это действительно так для оценки эпохи героя житийного повествования. Однако если посмотреть на житийные памятники как на источники относительно того времени, когда они были составлены, относительно места и времени появления новых редакций и тех изменений, которые они претерпели, то картина выглядит иначе. Можно смело утверждать, что эфиопские жития являются хотя и достаточно сложным для анализа, но весьма ценным историческим источником, способным многое сообщить исследователю, однако это будут сведения не столько о героях, сколько об авторах житий и времени создания. Они тем более ценны, что помогают исследователю увидеть обстановку внутри эфиопских обителей, куда историку зачастую оказывается заглянуть труднее, нежели в царский стан или на поле битвы.

Комментарии

1. Обычно это название переводят как «гора Ливанская». Однако, скорее всего, его следует переводить как «монастырь (св.) Ливания», одноименный древнему северному эфиопскому монастырю Дабра Либаносу в Шимезана, названному так в память его основателя Ливания - одного из «девяти преподобных», принесших в Эфиопию институт монашества в VI в.

2. Derat M. L. La formation du domaine royal ethiopien sous la dynastie salomonienne (1270-1527). Espace, pouvoir et monarchisme («These de doctorat presentee par Marie-Laure Derat sous la direction de M. le Professeur J. Boulegue. Universite de Paris I - Pantheon Sorbonne. Centre de Recherches Africaines. U. F. R. d'histoire»). P., 1998. C. 188.

3. Тураев Б. А. Исследования в области этиологических источников истории Эфиопии. СПб., 1902. С. 387.

4. Там же.

5. Там же. С. 388.

6. Эччеге - это титул главного архимандрита Дабра-Либаносского монастыря, а впоследствии и всех монастырей Дабра-Либаносской конгрегации и настоятеля самой Дабра-Либаносской лавры. Начиная с XV в. сан эччеге стал действительно очень важен: по своему положению в эфиопской церковной иерархии он был вторым после митрополита лицом в Эфиопской церкви. В отличие от митрополита, который всегда был коптом, эччеге выбирался исключительно из эфиопского духовенства и являлся при дворе представителем национальной церкви.

7. Там же. С. 123.

8. Там же. С. 389.

9. Там же.

10. Там же.

11. Crum W. E. A Coptic Dictionary. Oxf., 1939. P. 55b.

12. Хосроев А. Л. О двери в келью египетского монаха // Христианский Восток. 5 (XI) (в печ.).

13. Конец земной жизни Филиппа был трагичен. Его, вступившего в резкий конфликт с царской властью и отправленного в изгнание, побоялись принять даже в родном монастыре: «Когда царь изгнал отца нашего Филиппа, он пошел в место Царабт и хотел там прожить несколько дней. И сказали авве чада его: "зачем нам жить здесь? боимся мы царя, чтобы он не перебил нас из-за тебя, ибо слышали мы, что он уже сделал". И сказал им блаженный Филипп: "если вы боитесь, я уйду для вас". И потом встал он и сказал бывшим с ним: "пойдем в Ваша. Примут нас или не примут, я поклонюсь отцу моему Такла Хайманоту и облобызаю гроб его, ибо (близок) конец мой". ...Там сказали ему тоже, что и раньше (?). Сказал им блаженный Филипп: "не печальтесь и да не постигнет разорение гроба отца моего; я уйду. Но только потерпите меня эту зиму до Иванова дня, а потом я уйду". И сказали ему: "отче, да не будет так, ибо боимся мы весьма, как бы не прислал царь сегодня или завтра". И услыхав это, отец наш Филипп встал тотчас у гроба отца нашего Такла Хайманота, постучался в гроб его и сказал: "отче, вот я скончал течение мое и исполнил служение мое, и пришло время моего упокоения. Ныне я разлучаюсь от тебя, но да приидет на меня благословение твое, и не удали меня от милости твоей". И так сказав, он облобызал гроб отца нашего Такла Хайманота и вышел. И сказал он чадам своим, которые остались в монастыре: "отселе вы не увидите плоти моей"» (Тураев Б. А. Исследования в области агиологических источников. С. 426).

14. Hoben A. Land Tenure among the Amhara of Ethiopia. Chicago, 1973. P. 83.

15. Житие отца нашего Такла Хайманота. Рукопись Эф. 18 из собрания СПбФ ИВ РАН. F. 9r-10v.

16. Тураев Б. А. Исследования в области этиологических источников. С. 97-98.

17. Там же. С. 27-28.

18. Житие отца нашего Такла Хайманота. F. 12v-17.

19. Тураев Б. А. Исследования в области агиологических источников. С. 47-48.

20. Это имя, прочно вошедшее в эфиопскую житийную литературу и историческую мифологию, представляет собою сочетание сидамского титула моте и имени Лами, недаром иногда оно пишется в эфиопских житиях в два слова. Современный исследователь общества сидама, давно утратившего свою политическую независимость, Арне Толо приписывает моте в нынешних условиях «прежде всего ритуальную и посредническую функцию» третейского судьи внутри клана (см.: Tolo A. Sidama and Ethiopian. The Emergence of the Mekane Yesus Church in Sidama // Studia Missionalia Upsaliensia LXIX. Uppsala, 1998. P. 47). Однако в прежние времена сидамского могущества это была, судя по эфиопским источникам, довольно грозная фигура, обладавшая, кроме всего прочего, и значительной военной силой. Вот что пишет об одном таком моте, по имени Диламо, автор жития царя Иясу I (1682-1706): «...пошли они к моте по имени Диламо, который был по образу своему, превозношению сердца и силе мужества словно Голиаф-исполин, знаменитому и известному повсюду силою мужества своего и превозношением сердца. И если шел он на войну, прогонял один тысячи, и никто не мог устоять перед лицом его из витязей вражеских, но все трепетали и дрожали от ужаса его, как корова пред ликом льва грозного. И если ссорилось племя с племенем в области галлаской, приводили его в ту область и договаривались о воздаянии ему по сотне коров, чтобы он воевал и погубил врага их. Он же так и делал и получал воздаяние, как договаривались. Такова была его жизнь и бытие» (см.: Эфиопские хроники XVII-XVIII веков. Введ. и закл., пер. с эфиопского и коммент. С. Б. Чернецова. М., 1989. С. 270).

21. Derat M.-L. Les "enfants" de Takla Haymanot: naissance et developpement d'un reseau monastique au Chawa (Ethiopie) du XIIIeme au XVeme siecle («Memoire de maftrise presentee par Marie-Laure Derat sous la direction de Bertrand Hirsch, Maitre de conferences a l'Universite de Paris I - Pantheon Sorbonne. Centre de Recherches Africaines»). P., Juin 1993. С. 118-128.

22. Six V. Die Vita des Abuna Tadewos von Dabra Maryam im Tanasee Text, Uebersetzung und Kommentar («Verzeichnis der Orientalischen Handschriften in Deutschland. Im Einvernehmen mit der Deutschen Morgenlaendischen Gesellschaft herausgegeben von Wolfgang Voigt. Supplementband 18»). Wiesbaden, 1975. S. 94-112.

23. Тураев Б. А. Исследования в области агиологических источников. С. 123.

24. Коковцов П. К. [Рец. на:] Тураев Б. Исследования в области агиологических источников истории Эфиопии. СПб., 1902 (Monumenta Aethiopiae hagiologoca. Ed. B. Turaiev. Lipsiae et Petropoli, 1902) // Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. Т. 17. СПб., 1906. С. 51-52.

25. Kaplan S. The Monastic Holy Man and the Christianization of Early Solomonic Ethiopia. Wiesbaden, 1984. P. 4.

26. The Life and Exploits of Alexander the Great Being a Series of Ethiopic Texts. Ed. with an English translation and Notes by E. A. Wallis Budge. Vol. I-II. L., 1896.

27. Zelleke K.-R. Bibliography of the Ethiopic Hagiographical Traditions // Journal of Ethiopian Studies. Addis Ababa, 1975. Vol. XIII, № 2. P. 75-76.

28. Тураев Б. А. Повествование о Дабра-Либаносском монастыре // Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. Т. 17. СПб., 1906. С. 345-363.