СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ТЕОДОР БЕНТ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО АБИССИНИИ

Теодора Бента.

V. Адуа.

В Асмаре нас ожидало приятное известие; Рас-Алула и Рас-Мангаша пришли к соглашению и в кафедральном соборе Аксума, на кресте и Евангелии, поклялись в вечной дружбе. Итальянский губернатор телеграфировал из Массовы, что мы можем спокойно продолжать путь и мы немедленно двинулись далее. Ящик с подарками сановникам Тигре прибыл в целости. Тут были ковры, зонтики, ножи, мыло и тому подобные предметы. Когда в Асмаре и окрестностях узнали о пашем путешествии, не было отбоя от предложений услуг, ради нашей охраны. Нас уверяли, что в это время года дорога от Мареба до Адуа кишит разбойниками, и что нам необходим сильный конвой. Но Рас-Мангаша обещал выслать нам на встречу отряд своих войск, и мы ограничились только укомплектованием наших мулов и погонщиков.

К нам присоединились три грека, которым мы никак не могли отказать. У одного из них разбойники убили двух братьев в тех самых горах, через которые нам предстояло проходить и он ехал в свое местечко для получения наследства. Один из братьев пал жертвой скупости, он не пожелал заплатить за конвой. Другой, напротив, ехал впереди конвоя, и был схвачен и убит. Примкнули к нам еще два абиссинских священника, которые возвращались из Иерусалима и везли Рас-Мангаше в подарок бочонок с Иорданской водой. Из уважения к сану наших спутников, мы поместили их бочонок с нашим багажом, предложив им самим пользоваться, поочередно, одним из запасных мулов. Когда в жаркое время дня священники сбрасывали черные рясы и даже желтые подрясники и, задрапировавшись в шаммы, ехали под сению белых зонтиков, они были неузнаваемы. Но приближаясь к селению, они снова облачались, сходили с мулов и отправлялись в церковь, чтобы приложиться к образам и получить братский поцелуй от своих коллег. Священников, побывавших в Иерусалиме, принимают с большим почетом, их рассказы слушают с благоговейным вниманием, и никто не сомневается, что их место в раю вполне обеспечено.

Первый день пути не доставил интересного материала для наблюдений. На ночлег мы остановились в тени сикомора, вблизи деревни с примитивными жилищами, вырытыми в земле, как кроликовые садки. Окрестные равнины были еще безотраднее [72] тех, которые мы видели на севере. Но после полудня мы вдруг очутились на рубеже этой равнины и перед нами открылась величественная панорама гор. В стороне моря гремел гром и шел дождь; издали мы видели молнии, рассекавшие темные тучи; но над нашими головами расстилалось голубое небо и сияло солнце.

К вечеру мы спустились к реке — притоку Мареба и прошли мимо замечательного сикомора, под развесистыми ветвями которого могла бы укрыться целая армия. Ночевали мы в жалкой деревушке Дебароа, где мы не могли достать ни яиц, ни мяса. Поселяне недавно потеряли от падежа весь свой скот; холера и эпидемии окончательно опустошили эту местность. Кто бы мог подумать, глядя на Дебароа, что это был прежде богатый город, резиденция «бахр-негашей», или «царей-моря», как обыкновенно называли губернаторов приморских провинций. Португалец Альварец, проходивший здесь в 1520 г., так описывает эту местность: «Город стоит на возвышенности, над рекой; в нем много хороших домов и, между ними — дворец бахр-негаши». От этого величия остались только развалины церкви и груда камней на том месте, где стоял дворец. Река превратилась в ручей с узким руслом. Она здесь круто поворачивает на восток, потом на юг, и приняв несколько горных потоков из плоскогорья Гамазен, делается многоводной рекой и изливается в Нил. Дома в Дебароа не похожи на круглые хижины других частей Абиссинии; они отчасти вырыты в земле, отчасти выдолблены в скале, [73] наподобие саклей на Кавказе. В скале высекается небольшое квадратное пространство, которое и превращается в дом посредством приставной крыши, которая сзади упирается в скалу, а спереди поддерживается столбами. Крыши от времени порастают травой и путник, спускаясь сверху, совсем не видит селения.

Следующую ночь мы провели в итальянском укреплении Адди-Угри, положение которого, в центре обширной долины, является очень важным стратегическим пунктом. Здесь была прежде деревня того же имени, окруженная оливами, но при возведении укреплений оливы пришлось срубить. Приглядевшись к Абиссинии, легко заметить, что группы деревьев на возвышенностях указывают на места существующих или уже исчезнувших поселений. От селения Адди-Угри уцелела только церковь, из которой итальянцы сделали пороховой магазин. В окрестностях Адди-Угри итальянцы попробовали привить земледелие, поселив отряд учеников итальянской агрономической школы, но до сих пор осязательных результатов не видно. Культура итальянских олив совсем не удалась, тогда как дикие маслины произрастают здесь в изобилии.

Дорога, по которой мы шли, считалась в течение многих столетий одною из самых важных дорог, ключом Абиссинии, и называлась мангада-негус. т.-е. королевский путь. Нельзя сказать, чтоб эта знаменитая дорога оправдывала свое название; она скорей похожа на тропинку, хорошо протоптанную мулами.

В двухчасовом пути от Адди-Угри мы видели [74] посреди дороги большой круглый камень, который каждый погонщик считает долгом приподнять. От этих попыток в течение веков камень отлично отполировался. Тот, кому удастся, хоть немного, сдвинуть камень, считается силачом и пользуется большим уважением; над неудачником смеются. Проба силы и ловкости между абиссинцами в большом ходу. В селении Саханеити, на три дня пути отсюда, есть сикомор толщины необычайной. Всякий, кто поравняется с ним, должен обежать кругом ствола, не переводя дух, и тогда он признается крепким и сильным. Камень, о котором я говорил, служил, вероятно, пограничным столбом между двумя областями. Такие же камни встречаются на западе, где они ставились с тою же целию, а иногда с целию обозначить какое-либо событие, встречу, прощание, примирение двух враждующих сторон.

Абиссинцы большие любители состязаний. Очень часто, по вечерам, после долгого и утомительного пути, наши погонщики и конвой принимались за свои любимые игры: скаканье, борьбу, игру в мяч, причем каждый, поймавший мяч, норовил бросить его другому в лицо, как можно сильнее. В случае промаха, бросавший должен был стоять, пока тот, кто поймал мяч, не швырнет ему его в лицо. Не смотря на то, что на привалах погонщикам еще много дела, они должны расседлать и развьючить мулов, уложить вещи, разбить палатки, накосить травы для животных, набрать хворосту и развести костры, принести воды. Они делают все это чрезвычайно скоро и ловко и покончив, принимаются за [75] свои игры, которыми увлекаются так, что не чувствуют усталости.

Следующая остановка была в селении Адди-Куала. Это последний пункт итальянской оккупации; за ним начинается спуск в долину Мареба. Адди-Куала и соседняя с ней Адди-Кола замечательны тем, что в них жили два вождя, которые беспрестанно враждовали. Итальянцы разбили лагерь между двумя соперниками и старались примирить их; а вышло так, что один возмутился и пытался пристать к Рас-Алуле; но итальянцы его схватили и посадили в тюрьму Ассаба, а земли его присоединили к Эритрейской колонии. Другой вождь покорился итальянцам и сделался их правой рукой. Он доставляет им людей для войска и оказывает другие важные услуги.

Столообразные горы Абиссинии, как я уже сказал, пересекаются поперек более или менее широкими трещинами — куаллами. На краю одной из таких трещин нам пришлось быть на следующий день. Вид, который открылся нашему взору, не поддается описанию. Дикие утесы, нагроможденные друг на друга почти отвесно спускаются в долину. Кажется, будто стоишь на рубеже одного мира, а внизу расстилается другой, до того различны климатические условия обеих местностей, соприкасающихся друг с другом. Внизу, в долине, говорят, еще не так давно, водились слоны, теперь же там остались более мелкие животные, в том числе павианы, которые, стоя на утесах, лают на. путников. На горизонте видны горы Адуи и Аксума и их пики с страшными очертаниями чрезвычайно [76] походят на доломиты. Что-то невольно притягивает к ним, к этим горам, венчающим территорию независимой Абиссинии с их воюющими военачальниками. Для нас это была положительно обетованная земля, до того надоело нам вынужденное странствование по итальянской колонии.

Мы проходили мимо заброшенных полей, так как я здесь холера наложила свою костлявую руку; но встречались и хорошо обработанные участки. Туземцы уже сняли свой тефф, вымолотили его и примитивным способом веяли. Подняв плетушки высоко над головой, они тонкой струей сыпали зерно на землю, а в это время ветер выдувал пыль. Группа туземцев была очень своеобразна и мы сняли с нее фотографию. [77]

На следующий день мы удостоились особого почета: преданный итальянцам вождь со свитою устроил нам встречу. Впереди шли барабанщики, за ними флейтисты, потом трубачи. Не скажу, чтоб все эти кричащие и свистящие звуки были приятны для европейского уха, но церемония встречи была несомненно торжественна и своеобразна. Вождь ехал на прекрасном коне с чепраком, украшенным зелеными львами по красному сафьяну. Он сердечно приветствовал нас и пожелал хорошего пути.

Спуск в долину Мареба так крут и утесист, что мы предпочли идти пешком. Скоро почувствовали мы, что безопасность и цивилизация остались за нами и что наши приключения только начинаются. Долина, расстилающаяся внизу, ознаменована поголовным избиением египтян, кости которых белеют там, на половину прикрытые кустарниками и ползучими растениями. Мусульманское войско стояло лагерем у Адди-Куала, рыло колодцы, которыми и теперь пользуются туземцы, и ни мало не подозревая о близости абиссинцев, готовилось спуститься в долину и перейти Мареб у Гудда-Гудди. Тут-то и напал на них негус Иоанн (1875) с принцами из Тигре, и ни один человек не уцелел. Их предводитель Аракель-паша (должно быть грек Гераклит), тот самый, который построил дворец в Массове, пал под деревом, которое нам показывали, а его друзья, видя с высот его гибель и сознавая бесполезность борьбы, бросились в бегство, и Абиссиния освободилась от опасного врага. [78]

Целых двое суток ждали мы у селения Гундет в долине Мареба, пока получили, наконец, известие, что отряд Мангаши ⁹, который должен был заменить итальянский конвой, встретит нас у реки. Знойный, насыщенный парами воздух этой глубокой долины расслаблял до изнеможения; на окружавшую нас чисто тропическую растительность не хотелось даже смотреть. По счастию стоял сезон засухи и нам не угрожали лихорадки, которые свирепствуют здесь в сырое время. Многих путешественников погубили эти злокачественные лихорадки, происходящие от гниения растений.

Абиссинцы славятся искусством лечить лихорадки какими-то травами и очень возможно, что сама природа дает им для этого средства. Здесь растет, напр., куссо, которое, как известно и в Европе, изгоняет солитера. Этим паразитом заражены почти все абиссинцы и наш переводчик постоянно глотал куссо. Потертые спины мулов погонщики лечат варварским способом, но с успехом. Связав голову и ноги несчастного животного так, чтобы оно не могло двигаться, ему делают глубокие надрезы па потертом месте, прижигают железом и замазывают навозом. Железо шипит, животное ревет — жутко слушать,— но только что операция окончена и мул освобожден, он вскакивает на ноги и идет щипать траву, как ни в чем не бывало. Через несколько дней рана заживает и мул опять годится под вьюк. [79]

Зной был до того невыносим, что на третьи сутки, еще до рассвета, мы сняли лагерь и двинулись в путь на встречу отряда, надеясь еще по холодку добраться до реки. Мареб почти высох и в его каменистом русле блестели кое-где лужицы из которых, казалось, выглядывали головы крокодилов. Но это только казалось, потому что крокодилы, если и были, то лежали зарывшись так глубоко в тину, что мы не могли их видеть. В период дождей, Мареб, говорят, превращается в бурную, почти непроходимую реку; теперь же, мы с трудом нашли достаточно воды, чтоб заварить чай. Конвой еще не пришел, и мы, прождав понапрасну до полудня, разбили палатки под развесистым деревом и вознаградили себя за часы, отнятые от сна ночью. Рассказы о львах и крокодилах, на которые тороваты туземцы, не помешали нам отлично выспаться. Зверей мы не видали и тени.

Фитуэрари (генерал) Мангаша, во главе своего отряда, появился после полудня и мы, простившись с итальянцами, отдали себя под его защиту. Генерал этот, состоявший старшиною одного селения на Маребе получил от Рас-Мангаши предписание конвоировать нас до Адуи. Адуа отстоит от Мареба всего на 20 миль, но эта часть пути считается самою опасною. В горах, окаймляющих дорогу, скрываются разбойники, которые нападают на плохо защищенные караваны. В смутное время такими разбойниками делаются все не признающие властей. Не имея средств к существованию, они прячутся в горных пещерах и высматривают добычу. [80]

Для нас все эти проходимцы не были опасны так как наш караван сильно разросся. К нам примкнули богомольцы, торгаши, фокусники с обезьянами; все рады были в целости добраться да Адуи. Конвой состоял из 150 самых разнокалиберных воинов, вооруженных пиками, саблями допотопными ружьями и щитами из кожи носорога оправленными в серебро. В конвое было 5 генералов и только 3 мула, на которых они садились по очереди. Зато перед каждым шел оруженосец и нес пику и щит своего господина.

Фитуэрари Мангаша оказался превеселым малым; он беспрестанно смеялся, показывая свои огромные зубы. Все генералы были чрезвычайно любезны и говорили, что они очень любят англичан, потому что англичане тратят много денег и дарят хорошие подарки. Это был прозрачный намек на то, что того же ожидали и от нас; не даром мы вступили в настоящую Абиссинию. Было страшно жарко, и при этом приходилось постоянно пробираться сквозь колючую акацию, которая, будто бы, расчищается только тогда, когда проезжает негус. Но Менелик заперся в Шоа и не показывался в Тигре, а потому можно было ожидать, что дорога, благодаря акации, скоро сделается не проездною.

Постепенно поднимаясь, мы достигли плоской возвышенности, со всех сторон заставленной отдельными конусами, и облюбовав развесистый сикомор, остановились на ночлег. На дереве было множество прелестных голубых птичек и маленьких обезьян. Но тут были и другие обитатели [81] в виде большого роя пчел, которые так атаковали нас, что мы поспешили сесть на мулов и убраться прочь. Надо было видеть, как наш несчастный переводчик махал руками и мотал головой, стараясь отделаться от пчел, которые забрались в его густые волосы. С большим трудом удалось освободиться бедняге от его крылатых мучителей и успокоится. Пришлось приютиться под тощей мимозой, почти не дававшей тени. Мы чуть не сгорели живьем и вздохнули с облегчением только тогда, когда солнце спряталось за горы.

На этом месте. обыкновенно, останавливаются караваны и окрестные поселяне пользуются случаем, чтобы кое что заработать. Они принесли нам в подарок хлеба и масла, за что мы, конечно, заплатили тройную цену. Место считается не безопасным и конвой бодрствовал всю ночь. Солдаты говорили, пели и мешали нам спать. Мы встали до рассвета и час спустя, достигли горы, на которую карабкались часов пять. Миновав заброшенную деревню мы вышли на плотину, поросшую деревьями. Здесь протекал ручей Май-Кумал, а кругом высились пики и на многих из них виднелись остатки поселений. Фитуэрари Мангаша очень соболезновал о разорении этих селений и вообще об упадке его родины; конечно нам трудно было его утешать. Вскоре прибыл еще вельможа; со свитой, посланный родственником Рас-Мангаши, губернатором Адуи, чтобы приветствовать нас. После полудня мы двинулись далее и вскоре вступили в лесистое ущелье, замкнутое между двумя каменными стенами. Ущелье Гашиуорке считается самым опасным пунктом [82] из всего пути. Здесь именно были убиты братья нашего грека. Нам показывали также могилу богатого епископа Адуи, павшего здесь от руки разбойника. Невольно становилось жутко при мысли, что мы вступаем в страну полудикую и предательскую.

По выходе из ущелья, мы, наконец, увидали Адую, окруженную ее фантастическими пиками. К сожалению общий вид был испорчен цинковой кровлей церкви, заменившей своеобразную тростниковую крышу. Этот цинковый купол немилосердно сверкал на солнце и резал нам глаза.

Я никогда не видал оригинальнее гор, окружающих Адую. Многие из них имеют вид амб почти неприступных, хотя во время революции и они давали приют инсургентам. На некоторых устроены укрепления, другие увенчаны монастырями. И здесь монахи живут совершенно обособленно, отделенные от мира неприступными скалами или пропастями. На самых неприступных пунктах содержатся политические преступники. Бегство с этих [83] твердынь невозможно. На одной из этих амб сидел Бермудец в XVI столетии.

Некоторые амбы только издали кажутся остроконечными, а в действительности на них лежат обширные планины с богатыми пастбищами и многоводными ручьями, которые низвергаются вниз живописными каскадами. Если бы не затруднительность сообщения, эти места были бы очень удобны для поселений.

За две мили до Адуи, в селении Адди-Абуна, нас встречал крестный ход: духовенство в парадном облачении с зонтиками и крестами. Глубоко тронутые таким вниманием, мы сошли с мулов и приложились ко кресту. К сожалению, со мной мало было разменной монеты и я не мог, как следует, отблагодарить духовенство. За крестным ходом пришла масса народа, глазевшая на нас с большим любопытством, в особенности на мою жену. Очевидно эти люди не привыкли видеть в среде своей европейской женщины.

В Адди-Абуна жил прежде глава абиссинской церкви «Абуна», посылаемый от Коптской церкви в Египте. Он поселился здесь с тех пор, как на Гондар, его прежнее местопребывание, напали дервиши, но в эпоху нашего путешествия по Абиссинии шли несогласия между абиссинскою и александрийскою церковью и Абуны в стране совсем не было. [84]

VI. Португальский эпизод.

В истории Абиссинии видное место занимает так называемый Португальский эпизод, относящийся к тому времени. когда португальские миссионеры с большим успехом работали в этой стране и водворяли главенство папы. Не смотря, однако же, на вековую работу иезуитов. от их влияния не осталось и следа. Это обстоятельство так ярко рисует характер абиссинцев и их приверженность к старым верованиям, что читатель, конечно, не посетует, если я попытаюсь сделать беглый очерк этой интересной эпохи. Летописцы того времени оставили нам по этому предмету довольно богатый материал. Португальцы Альварец, Бермудец и другие иезуиты, поселившиеся в Абиссинии, писали пространные письма в Европу и ставили абиссинцев в такое близкое соприкосновение с цивилизованным миром, какого не бывало со времен греко-романской эпохи, когда красноморские [85] колонии вели торговлю с царями Аксума и оказывали на страну цивилизующее влияние.

Первый европеец, посетивший Абиссинию, был португалец Педро-де-Ковильгам. Он задался целию отыскать мифического христианского монарха, известного под именем священника Иоанна. В одном из портов Красного моря, по пути в Индию, услыхал он об абиссинских христианах и предположив, что он неожиданно очутился у цели, свернул с пути и отправился в Абиссинию. Он пробыл здесь до самой смерти, писал королю Португальскому о состоянии страны, но подробных известий о его пребывании в Абиссинии не сохранилось. По доброй ли воле он остался в Абиссинии, или был задержан негусом, как многие другие путешественники — осталось неизвестным. Пребывание Ковильгама в стране повлекло за собой целый ряд событий. Негус Давид II послал в 1513 году к португальскому королю посольство, вследствие которого и прибыл патер Альварец, который прожил в Абиссинии семь лет и написал о нем целую книгу. С патером прибыл его секретарь, врач Бермудец и еще двое иезуитов; они-то и заложили основание пропаганды.

Около этого времени 1528-1540 великое бедствие постигло страну. Мохаммед Гран, правитель Харрара, собрав под своей командой значительные силы, напал на Абиссинию и разорил ее из конца в конец; между прочим он разрушил собор в Аксуме и обобрал его. Рассказы о жестокостях этого полководца передаются в Абиссинии из рода в род. Никогда еще страна не была так близка [86] к поглощению исламизмом как в эту эпоху. Доведенная до крайности, Абиссиния отрядила Бермудеца просить защиты у португальцев, и ее просьба была уважена. Папа, Павел III, возвел Бермудеца в сан патриарха эфиопского, и дал ему полномочия в силу которых, он должен был привести абиссинских христиан под главенство папы. Бермудец вернулся в Абиссинию со свитою, с пятью артиллерийскими орудиями и с 450 мушкетерами под командою Дона Христофора ди-Гама, сына знаменитого мореплавателя. Португальцы высадились в Массове, сопровождаемые флотом, под командою Эстевана ди-Гама, (брата Христофора). Сначала все шло успешно; ди-Гама выиграл несколько сражений но в одно из них он был ранен и умер от ран. Мусульмане снова начали брать верх. Но один португалец, желая отомстить за смерть своего начальника, убил Мохаммеда Граня и Абиссиния была спасена. Голова Мохаммеда была выставлена поочередно во многих городах Абиссинии и спокойствие восстановилось. Негус Клавдий, из благодарности к португальцам, не стеснял Бермудеца в его миссионерской деятельности, но потом ему показалось, что на его родину португальцы надевают ярмо и он заключил патриарха в амбу.

Таким образом католическая пропаганда велась с переменным успехом. Неоднократно приходилось иезуитам испытывать превратности судьбы, во многом зависевшие от взглядов и направления царствующих монархов. При негусе Сагаде II, португальцы терпели много притеснений; патриарх Овиедо три раза был увезен в горы и заключен в темницу. [87]

Негус Социн был горячим сторонником иезуитов и при нем их влияние достигло высочайшей степени. Церемония коронации негуса, чрезвычайно картинно описана одним португальцем: «В пурпуровой одежде, с крестом в руках, ехал негус на богато оседланной лошади. Перед ступенями, ведущими к священному камню, негус сошел с коня. Дети устлали ступени белым полотном и поперек протянули пурпуровую ленту, которую негус перерезал мечем. Затем он поднялся на ступени и был возведен на священный камень, где и короновался при пении и пляске священников».

Абиссинцы обязаны португальцам многими зданиями, уцелевшими и поныне. Как строитель, особенно известен патер Паэц. Он украсил Гондар королевским дворцом, причем должен был много трудиться не только как архитектор, но и как простой рабочий, научая и указывая как взяться за дело людей, которые о строительном искусстве не имели никакого понятия.

В иезуитских источниках часто упоминается крепость Фремона, тогда как название Адуи нигде не встречается. Есть основание предполагать, что этот город построен позднее. О возникновении Фремоны существует следующая легенда. Купец Меропий с двумя рабами, Фрументием и Адезием ехали в Индию и попали в Абиссинию. Это было в 330 г. по Р. X. Меропий умер, а Фрументий удостоился милости негуса и заслужил любовь народа. Побывав в Александрии, он был возведен Св. Афанасием в сан епископа эфиопского и, [88] вернувшись, окончательно упрочил в стране христианство. Трудно верится, чтобы раб, в те времена в особенности, пользовался таким влиянием, в силу которого он мог бы обратить в новую веру целое государство. Это сказание имеет такой же легендарный характер, как рассказ о том, что Царица Сабейская и ее сын Менелик, по возвращении из Иерусалима, совратили Абиссинцев в Иудейство. К той же эпохе относится греческая надпись в Аксуме о том, что Царь Эйзанас посвятил статую богу Марсу в благодарность за помощь в сражениях. Очевидно, что сведения из области времен давно минувших скудны и сбивчивы. Тем не менее, к народным преданиям нельзя относиться вполне отрицательно. Из них явствует, что абиссинцы и в отдаленную эпоху, имели некоторое понятие о христианской религии. Достоверно известно, что в 600 г. девять египетских монахов пришли в Абиссинию и организовали церковь по образцу Александрийской, а Св. Текла Гамаюнт в 1255 г. поставил ее в такие условия, в каких она находится до сих пор. Какой-то Фрументий, очевидно существовал, так как его именем названа крепость Фремона, развалины которой и теперь явственно видны на возвышенности вблизи Адуи. Абиссинцы боятся подходить к этим развалинам уверяя, что они населены злыми духами.

Из писем иезуитов видно, что негус Социн служил своему пароду примером благочестия. Он часто посещал церковь, внимательно слушал проповеди и причащался на глазах у всех. Но в то же время, когда он проводил большую часть [89] времени в Фремоне, чтоб быть поближе к Св. Отцам, дружил с ними, плакал на могиле патера Паэца, неприязнь народа к насадителям новой религии сильно росла. Монахи распускали слух, что иезуиты вместо тела Христова дают верующим верблюжий и заячий мозг, и народ еще более волновался.

Замечательно, что у иезуитов, имевших две миссии, одну в Фремоне, другую в Дебарроа, не было ни одного операционного пункта в окрестностях Аксума. Очевидно они боялись монахов, ненавидевших их и противодействовавших им всеми силами. Долго шла глухая борьба и по внешности можно было думать, что португальцы пользуются прежним влиянием. «Мы вернулись в Фремону, пишет патер Алмейда, в день Св. Магдалины и были встречены с веселием великим и слезами радости. На всех башнях развевались флаги. Обыватели стреляли из мушкетов и оглашали воздух приветственными кликами. В феврале мы положили первый камень для новой церкви; так как старая была очень мала. Закладка совершилась при барабанном бое и стрельбе из мушкетов».

Спустя три года после смерти Паэца, Альфонсо Мендец, по просьбе негуса, был возведен папой в сан Эфиопского патриарха Римско-католической церкви. Вернувшись в Абиссинию, он принялся энергично перестраивать абиссинскую церковь при горячем содействии негуса и его брата Рас-Села, вице-короля Тигре. Но неудовольствие среди народа продолжало расти и, наконец, превратилось в открытое возмущение, во главе которого встал [90] зять негуса, Гиоргис. Мятежники распускали слухи, что иезуиты хотят свергнуть негуса Социна и возвести на трон Рас-Села. Но негус не поверил этим слухам и с прежним рвением продолжал служить католицизму. Мятеж был подавлен, Гиоргис повешен, но скрытая борьба продолжалась. разрасталась и, наконец, охватила все государство. Негус, опасаясь возмущения, должен был провозгласить свободу совести. Не помогло и негодование Мендеца, который с невыразимым отвращением смотрел, как его паства редела и возвращалась к старой вере. Социн был уже стар и, хотя до конца жизни остался верен католицизму, но не имел уже достаточно энергии, чтобы по прежнему защищать своих друзей. В июне 1632 г. он отрекся от престола, а в сентябре умер. Смерть его была сигналом ко всеобщему восстанию против иезуитов. Их исключительное положение создало им непримиримых врагов и их усердие, не в меру, погубило их дело. Даже друг их, Рас-Села изменил им и открыто стал на сторону молодого негуса, Фазилада, ярого врага Иезуитов. Императорским указом Иезуиты были изгнаны из Абиссинии, и не прошло года со смерти Социна, как от Иезуитов и их влияния и следа не осталось. Некоторые отцы с безрассудным упорством не пожелали покинуть страну, в которой так много потрудились и — сделались мучениками. Вскоре доступ в Абиссинию для европейцев был закрыт и иезуиты, не смотря на многочисленные попытки, не могли пробраться туда. Много позднее, а именно в 1714 году нескольким католическим [91] миссионерам удалось проникнуть в Абиссинию. Они были хорошо приняты и поселились в Гондаре. Но абиссинское духовенство, которое страшно их боялось, сделало донос, что вместо причастия они дают мозг собак и поросят. Народ взбунтовался, негус, покровительствовавший иезуитам, был отравлен, а сами отцы побиты камнями.

Так печально кончилась попытка, имевшая целию подчинить Абиссинию главенству папы. Результатом этой попытки было отчуждение абиссинцев от европейцев и еще большая настойчивость в сохранении старинных обычаев и верований. [92]

VII. Пребывание в Адуе.

Мы встретили в Адуе весьма радушный прием у итальянского резидента, доктора Мартино. Этот человек жил в Адуе совершенно одиноко и около года не видался ни с одним из своих соплеменников. Он был очень рад встрече с европейцами и, во все время нашего пребывания в Адуе, всячески заботился о нас.

Его дом, окруженный большим садом, стоял у ручья и мы, сидя на тенистой террасе, могли делать этнографические наблюдения. Мы смотрели, между прочим, как абиссинцы мыли свое платье. Вырыв яму около ручья, они обложили ее кожей, образовав таким образом род лохани. Затем, намылив платье, положили его в яму и начали топтать ногами. Абиссинское мыло стоит того, чтоб сказать о нем несколько слов. Сделанное из семян местного растения — эндота, оно очень мылко и отлично отмывает грязь. Имея такое благодетельное растение, абиссинцы могли бы быть [93] почистоплотнее. Мыло приготовляется в виде теста, которое режется на куски; но и в сыром виде эндот, растертый в руках, дает пену.

В другой раз мы видели, как туземцы ловили рыбу. Для этого служили листья одного дерева; брошенные в воду, они одурманивают рыбу и ее легко ловить. Доктор Мартино говорит, что абиссинцы хорошо знают свойства своей флоры, и он сам многим от них позаимствовался. Доктор Мартино пользуется между туземцами большой популярностью: он зашивает им раны, лечит разные болезни. Но главная причина его обаяния состоит в том, что он, имея реторты, может гнать спирт и ликеры, которые посылает в подарок Рас-Мангаше. Кроме того Мартино богат и влиятелен.

Окрестности Адуи, благодаря многоводным ручьям, весьма удобны для культуры, и немного лет тому назад это был цветущий уголок. Но война, голод и болезни убавили населения на 2/3 и разорили остальных. Большинство жилищ пустует, и разрушается и то, что уцелело от города, гораздо более походит на деревню.

На следующий день по прибытии, Мартино повел меня с визитом к губернатору Адуи. Абиссинская правительственная иерархия идет в таком порядке: Негус или Царь Царей, Рас или Князь, обыкновенно, но не всегда — вице-король какой-нибудь провинции ¹⁰. Дейетч — губернатор города и, наконец — шум, старшина селения. [94]

Дейетч Адуи, Амбех — очень важное лицо; он состоит в родстве с Императорской фамилией. Дейетч принял нас с большим достоинством в своей круглой хижине. Пол был покрыт свежей травой и устлан персидскими коврами. По стенам, как водится, были прибиты рога с развешанным на них вооружением. Сопровождавшая нас свита губернатора на них же повесила свое оружие и щиты. Дейетч возлежал на ангаребе, по сторонам которого для нас поставили стулья. После обычных приветствий мы перешли к политике, и я был- поражен цветистостью речи губернатора. О Рас-Алуле он выражался как о диаволе, пришедшем из преисподней и уверял, что в ограждение себя от этого демона на всякой двери должен быть поставлен крест. Рассказывая о недавней победе над отрядом Рас-Алулы, он прибавил, что солдаты побежали, словно от преследования роя пчел. Все его сравнения были ярки и образны. На прощанье мы очень тонко дали понять губернатору, что в скором времени он получит от нас подарок.

В тот же день Дейетч прислал нам овцу и 30 хлебов. Такая поспешность означала его полное благоволение. Следующий мой визит был уже с женой. За нами шел мой переводчик с подарками, которые он тщательно скрывал под полой своей шаммы. Мы не знали, что здесь едят всего один раз в день, вскоре после полудня, и попали к губернатору как раз во время обеда. Дейетч с 50-ю высшими сановниками сидел за столом в палатке, где было страшно душно. [95] Перед трапезующими стояли корзины с хлебом и чаши с маслом сильно уснащенным перцем. В чашки они макали кусочки хлеба, которые отламывали так ловко, что совсем не оставалось крошек. Мясо, нарезанное полосками, они брали в рот, отрезая у самых губ ножом, причем их движения не лишены были грации. Пока Дейетч ел, его свита старательно закрывала его от глаз присутствующих; когда же он кончил и вымыл руки, все наперебой бросились обтирать ему их своими шаммами. Трапеза совершалась в полной тишине; трапезующие держали себя чинно, и если были голодны, то не показывали этого. Но когда рог с теджем обошел присутствующих, языки у них развязались и разговор сделался очень оживленным.

По окончании обеда, когда дейетч увидал, что все уже насытились, он стал выказывать любопытство относительно наших подарков. Он мигнул своему гофмейстеру — агарафи — стоявшему у входа в палатку с палочкой в руках и, по знаку последнего все гости разошлись, не выказав ни малейшего неудовольствия. Такой обычай разгонять гостей принят в Абиссинии повсеместно, от дворца и до хижины, и все безропотно ему покоряются. Оставшись наедине с нами, дейетч стал рассматривать наши подарки и относился к ним, по-видимому, равнодушно, пока не появились на сцену часы. Тут уже он не мог скрыть своего восторга. Остальные вещи приказал служителю унести, а с часами ни за что не хотел расстаться. Я показал ему как надо обращаться с ними. [96]

Подарки в обычае в Адуе и итальянский резидент этим заразился. Он преподнес нам много интересных вещей и между прочим «мержеф» — царский плащ, который отличается от обыкновенной шаммы красным узором на подоле. Мы приобрели много образцов абиссинского плетения из крашеной травы: корзинки, покрышки для блюд, чашки для перца. Последние делаются с глубоким углублением в дне, так чтоб слуга мог надеть их на кулак, подавая блюдо. Такое же сложное плетение можно видеть в Нубии и Египте. В числе наших покупок было еще дамское платье, вышитое трехцветными шелками.

Между круглыми хижинами в Адуе есть и квадратные дома; иные — в два этажа с башней. Здесь, несомненно, отразилось влияние португальцев. У Рас-Алулы, в Адуе, несколько круглых хижин, обнесенных стеной. Такой крыши как у главной хижины я никогда не видывал. Она сделана из бамбука, переплетенного ярким разноцветным шелком, что придает ей сходство с фарфоровыми крышами китайских пагод.

К кому мы только ни ходили в Адуе, начиная от дейетча, принца крови, и кончая простым поселянином, везде мы встречали самый радушный прием. Нередко нас спрашивали, скоро ли придут англичане, чтобы дать стране мир и прочное государственное устройство. Каждую субботу бывал в Адуе базар на площади, вблизи так называемого королевского сада. Здесь мы имели возможность познакомиться с производительностью страны, по правде сказать весьма [97] скудною. Тяжелое впечатление производили на базаре несчастные калеки, подвергшиеся увечью за какое-либо преступление. Правосудие в Абиссинии безжалостно и наказания, налагаемые на виновных, жестоки. Неповиновение сына отцу, или раба господину наказывается ослеплением или смертью; призвавший всуе имя Божие, или царское подлежит урезанию языка; вор теряет правую руку; убийца выдается с головой семье убитого и убивается таким образом, каким он сам убил. Отрезанные или отрубленные члены осужденных всегда поджариваются на глазах жертв и затем отдаются им обмакнутые в масло, чтобы они могли сохранить их и предать погребению с остальным телом так, чтобы виновный встал цельным в день суда ¹¹. Курить запрещено, потому что табак вырос на могиле Ария, и некоторые цари-фанатики приказывали отрезывать губы виновным за курение бесовского зелья. Когда абиссинец хочет жаловаться на другого, он связывает его шамму с своей и тот уже обязан идти с ним к судье, иначе считается, что он признал себя виновным. На суде, как обвинитель. так и обвиняемый обнажают плечи и спину, как бы предоставляя судье ударить того, кого он признает виноватым. Нередко абиссинцы обращаются к какому-нибудь ребенку, чтобы он рассудил их. Невинное дитя считается лучшим судьей для решения вопроса кто прав, кто виноват. Выслушав с важным видом тяжущихся и свидетелей, маленький Соломон [98] произносит свой приговор, который все принимают с величайшим уважением и доверием ¹².

На базаре мы приобрели много интересных вещей: кожаный кувшин для воды, тяжелую серебряную печать с крестом на верхушке и надписью: печать Фитуэрари Дабалка. У каждого важного лица есть печать, которая прикладывается в начале письма, хотя бы его писал уличный писец. Еще мы приобрели саблю очень старинного образца, с выгибом посредине, почему кожаные ножны были шире, чем у ножа мясника. Не нашли мы только самого необходимого: овса для мулов и муки для себя. Вся жатва, по словам туземцев, была уничтожена.

Мы зашли в лавку или скорее будку кожевника и не зашли даже, так как в ней нельзя было повернуться, а остановились на ступеньках и принялись обозревать товар. Опять зеленые львы, кресты и другие фигуры, нашитые на красном, резали нам глаза. Я никак не мог решиться купить новый чепрак, а старого никто не хотел продать; так мы и домой вернулись без чепрака. Абиссинские кожевники делают много вещей для домашнего обихода и делают их прекрасно; кожевенное ремесло в Абиссинии процветает. Процветает и ювелирное, в особенности филигранная работа. Нет ни одной женщины, даже самой бедной, которая не имела бы какого-нибудь филигранного украшения. Крестики и серьги составляют необходимую принадлежность женского туалета. Кроме того, носят кольца, [99] ожерелья, браслеты, шпильки и множество амулетов соответственно состоянию и положению данного лица. Драгоценных камней и золотых украшений мне не случалось видеть. Мы приобрели хомут для мула, украшенный серебряной чеканкой. Такие хомуты употребляются только богатыми; обыкновенные смертные довольствуются медными украшениями. Нам чрезвычайно хотелось купить серебряную филиграновую митру замечательной работы, но нам ее не продали.

Однажды я гулял по Адуе один. Ко мне подошел очень представительный человек и пригласил к себе. Только что я вошел, меня поразило благоухание; пол был устлан травой. Я уже познакомился с этим обычаем в Абиссинии, по нигде не встречал такой душистой травы. Мой хозяин был очень любезен, показал мне свои книги, ювелирные украшения жены и, в заключение, угостил меня теджем. Я был поставлен в большое затруднение; тедж мне был противен, а учтиво отказаться, за незнанием языка, я не мог. Пришлось глотнуть немного. Когда я рассказал дома о своем новом знакомстве переводчик сделал мне выговор: «не пригоже де вам знаться с людьми низшего звания». Мой новый знакомый оказался «негаде» т.-е. купец. По всей вероятности мы не раз, во время прогулок по .Адуе. роняли таким образом наше достоинство и смущали абиссинцев. Они никак не могли понять почему мы ходим пешком, когда можно ездить, и почему гуляем одни, когда предполагаемый наш сан дает нам право на свиту.

Самые интересные постройки в Адуе это церкви, [100] в особенности две, построенные на возвышенностях. Кафедральный собор испорчен блестящей крышей, но зато он окружен тенистой оградой, внутри которой происходит ежедневный базар, исключая субботы, когда базар имеет место на площади. Кроме внешней ограды есть еще внутренняя, где помещается самый собор, ризница, жилища священников и разные кладовые, в которых в смутное время хранилось более ценное достояние обывателей. За священные врата ни один грабитель не решается переступить.

Но самая замечательная церковь находится на восточной стороне Адуи, в ложбине. Это храм [101] Спасителя. Пройдя наружную ограду и два красивых портика, вы вступаете во внутреннюю, где находится храм с пристройками и мавзолей коптского Абуна Кирилла, который выстроил храм на свой счет и впоследствии был убит на пути в долину Мареба. Все постройки, по пестроте внешней отделки, чрезвычайно напоминают персидский стиль. Такое сходство в Абиссинии встречается часто, и весьма возможно, что персы, по пути в Мекку, заезжали сюда, заживались здесь и оставляли следы своего влияния на архитектурных памятниках.

Круглое здание храма поставлено на каменной платформе с широким уступом. Крыша поддерживается толстыми колоннами. Резные украшения на дверях и портиках очень изящны; даже фрески не уродливы. Одна из них изображает потопление фараона с войском в чермном море. Другая, написанная на шелковом полотне, представляет рисунок очень сложный. Центр занят распятием в византийском вкусе: Христос изображен, с худощавым угловатым телом, бледным лицом и опущенной головой. Мне показалось сначала, что эта картина с Афона; но приглядевшись, я увидал лики святых смотрящие прямо, а злодеев в профиль; не было сомнения, что это произведение абиссинской школы. На правом фланге сцена, предшествовавшая страстям: вход Христа в Иерусалим. На левом — последующая: сошествие Христа во ад. Тело Христа спускают в преисподнюю на веревках, и там принимают его Адам и Ева. У абиссинцев есть верование, что Сим и [102] Мельхиседек зарыли голову Адама на Голгофе; на византийских картинах, у подножия креста, всегда изображается череп Адама. Здесь же, поверх черепа текут струи крови, как символ омовения первородного греха. Фигуры Марии и Иосифа у креста тщательно сделаны; на Богоматери платье местного покроя. В левом углу картины нарисован дьявол в смятении убегающий прочь, в правом — три ангела держат три сосуда для приема. божественной крови. В подробностях много курьезов: римские солдаты вооружены кремневыми ружьями, а копье, прободающее ребро Христа, чисто абиссинского образца. При въезде Христа в Иерусалим, священники встречают его с барабанами, систрум, посохами и махалками; точь-в-точь как в Абиссинии. Что же касается общего характера картины, то на ней несомненно отразилось греческое влияние. [103]

Картина эта находится теперь в Британском музее; но каких трудов мне стоило добыть ее! Вначале, мои предложения были отвергнуты с негодованием. Но мало по малу презренный металл сыграл роль искусителя, и картина очутилась у меня. Переводчик, он же и негоциатор, принес мне ее с таким видом, словно совершал преступление. «Никому не говорите ни слова, таинственно нашептывал он; даже итальянцам не говорите, и спрячьте подальше, чтоб никто не видал.» Зная до какой степени абиссинцы фанатики во всем, что касается их верований, я охотно принял совет переводчика. Если б народ узнал о нашем приобретении, то и нам, и тем, с которыми мы имели дело, могло бы придтись очень плохо. [104]

VIII. Поездка в Иеху.

В ожидании разрешения от Рас-Мангаши посетить Аксум, мы предприняли двухдневную экскурсию в Иеху. Судя по некоторым источникам, я ожидал открыть в этой местности следы арабской колонизации. Кроме того, Альварец много писал об интересных развалинах в Иехе, и наши спутники греки восхищались ими. Действительность превзошла наши ожидания. Иеха оказалась замечательной местностью и не подлежит сомнению, что по древнему ее значению она может соперничать даже с Аксумом. Дейетч Амбех дал нам конвой и мы отправились. Первая часть пути была, по слухам, очень тяжела; мы нарочно встали с рассветом и направились в сторону островерхих гор на св. от Адуи.

Первый интересный предмет, попавшийся на пути, был огромный сикомор под которым производились казни. Тут же стояла и виселица, по [105] счастию, не занятая. Потом мы проехали церковь Св.Михаила, построенную Рас-Михаилом, который тут же и похоронен. Затем поднялись в горы, перевалили через невысокий хребет и очутились на горной равнине, окруженной, опять-таки, горами. По равнине бежал ручей; виднелись заброшенные селения с церковью посредине и с буйно разросшеюся священной рощей. Видно было, что еще в недавнее время эта равнина была возделана и заселена. Возделаны были даже холмы, устроенные террасами, чтобы с покатостей не стекала вода и не уносила плодородную землю вместе с семенами. Такая обработка холмов террасами встречается в Греции и М. Азии, но здесь она производилась в размерах, гораздо более грандиозных. От сотен и тысяч десятин, возделанных с таким трудом, остались только правильные отрубы утесов, ограждавших террасы и кой-где уцелели деревья. Такой видимый упадок производительности страны наводит уныние.

Позавтракав на берегу ручья, мы начали крутой и утомительный подъем пешком. Мулы следовали за нами, карабкаясь с не меньшим трудом. Дорога, которая, как видно, содержалась прежде в порядке, теперь была загромождена камнями. Еще раз перевалив через горы, мы спустились в долину Иехи и, проехав час с небольшим, достигли около 3-х часов пополудни, цели нашего путешествия.

Вид Иехи производит сильное впечатление. На круглом холме стоят развалины огромных размеров, сложенные из камня. Это старинный храм. [106] Около него небольшая церковь абиссинской конструкции, священная роща и ограда. Мы разбили палатку недалеко от ограды, под тенью развесистого сикомора. Кругом, на большом пространстве, виднелись хижины, утопающие в зелени, и за ними прекрасно возделанные поля; нигде в Абиссинии я не видел такого цветущего уголка. Видно, что ни войны, ни эпидемии не достигали до этих благословенных мест.

Жители с любопытством на нас смотрели, но были очень вежливы. На следующий день нам пришлось присутствовать при интересном зрелище: под тенью дерева собрался суд; кричали и махали руками по абиссинской моде. Старшина, заметив, что шум нас беспокоит, приказал судбищу отойти подальше.

Священникам не понравилось, когда мы принялись осматривать развалины; по некоторый прием с нашей стороны смягчил их, и они сами стали помогать нам отыскивать надписи. Предание гласит, что эти надписи указывают место, где [107] зарыты сокровища; этим и объясняется неудовольствие священников. Когда мы вышли из развалин, они зорко следили за нами, воображая, что мы нашли нужные указания и идем отрывать клад.

С этим историческим памятником жители Иехи обращаются крайне бесцеремонно, разнося его камень по камню. Узнав, что у одной вдовы есть три камня с надписями, взятые отсюда, я хотел снять с них снимки, но она ни за какую плату на это не соглашалась. Тогда я отбросил церемонии и приступил к фотографированию, а в это время глупая женщина лежала в истерике, вполне уверенная, что я накликаю несчастие на ее дом. Грандиозная руина, интересный памятник прошедшего, давно была бы уничтожена, если б она не стояла внутри священной ограды. Здание очень обширно, сложено из желтого известняка без цемента. Камни обтесаны очень тщательно и каждый обведен кантом. Окон нет, если не считать небольших отверстий почти под самым карнизом. С западной стороны большая арка, которая, вероятно, запиралась воротами; против арки на камне видны следы огня. По моему мнению, это здание было в древности Сабейским храмом, посвященным культу солнца. Те храмы, по описаниям, тоже были без окон, возле них также ставились монолиты; наконец, самое заключение здания в священную ограду свидетельствует, что оно преемственно из рода в род считалось храмом, а не крепостью, как думают некоторые.

В ограде, на каждом шагу. попадаются остатки прежнего величия: обломки колонн, колоссальные [108] монолиты; многие из этих остатков попали в новейшие постройки. Невдалеке видны руины другого грандиозного здания: от них осталось всего несколько камней, но что это за камни! каждый из них целый монолит; точь-в-точь как в древнегреческих и этрусских постройках. Эти развалины почти совсем вросли в землю; для археолога было бы чрезвычайно интересно откопать их. [109]

Сведения о древностях Иехи очень скудны; наиболее интересное описание дает Альварец. «Возле церкви я видел башню, замечательную по вышине и ширине. Она выстроена из крепкого камня и украшена богатою отделкою, достойною дворца. Башня окружена домами, которые вполне ей соответствуют. Они имеют и толстые стены и террасы точно дворцы вельмож». Дальше Альварец передает абиссинское сказание о том, что здесь находился кивот завета, прежде чем его перенесли в Аксум. Он описывает также превосходную обработку полей и искусно устроенное орошение. По абиссинскому преданию, это место открыто Абба-Асфе, одним из 11 монахов, пришедших в 600 году из Египта; но гимиаритские надписи не подтверждают этого предания, хотя возможно, что Абба-Асфе, приспособил древний храм для христианского богослужения.

Изучив различные источники, относящиеся до истории Абиссинии, начиная с первых веков христианства, и сопоставив их с надписями, найденными в Иехе и Аксуме, переведенными профессором Миллером, я имею полное основание предполагать, что Иеха есть ничто иное как Ава, древняя столица эфиопских троглодитов-солнцепоклонников. Топография местности еще более подтверждает мои предположения. Окрестные горы изобилуют пещерами, в которых жители, в смутное время прячут свой хлеб и скот. Троглодиты ¹³, как известно, жили в пещерах, но из этого не [110] следует, что они были дикари, нечто вроде диких зверей. По всему видно, напротив, что они достигли значительной степени развития. Устраивая жилища в пещерах, они их старательно вытесывали, придавая им круглую или квадратную форму, на подобие катакомб в Неаполе. Пещерные люди были пастушеское племя, разделенное на роды, которые управлялись своими родоначальниками. Грекам было известно, что сабейское племя, имевшее столицей Аву, обитает в пещерах. Замечательно, что в них и поныне живут поселяне округа Иехи.

Название Ава дано столице троглодитов, по мнению профессора Миллера, в честь поклонения Ваалу-Ава, или солнцу. Позднее, столица была перенесена в Аксум и этим объясняется почему название Ава у географов не встречается.

Пребывание в Иехе было для нас в высшей степени интересно. Мы срисовывали и фотографировали развалины, надписи, окрестности; ни одна минута не пропадала даром. Возле церкви мы разбили палатку и когда, в полдень, солнце прожигало ее насквозь, мы прятались в прохладные развалины и в притворе, на мраморной плите, завтракали. К сожалению здесь много было ужей, а потому .это место не годилось для отдыха.

Церковная ограда — это центр городской жизни. Здесь собирается суд и решаются тяжбы; сюда сходятся обыватели для рассуждения о своих делах; здесь же ставят покойников, прежде чем внести их в церковь. Из всех религиозных обрядов важнейшим считается у абиссинцев обряд погребения. Самый праведный человек был бы [111] признан недостойным войти в царство небесное, если бы родные его не справили приличных похорон и не устроили похоронного обеда. Бедные люди целую жизнь копят деньгу, чтоб достойно почтить умершего. В ограде же, зачастую, справляются и поминки. Но насколько это местечко привлекательно днем, настолько, увы! оно ужасно ночью. Сюда появляются целые стада гиен, привлеченных, вероятно, запахом остатков от пиршеств. Чтоб предохранить нас и подаренную нам овцу от непрошенных гостей, наш сторож бодрствовал всю ночь, поддерживая костер и стреляя по временам в гиен. Отогнанные па почтительное расстояние хищники, давали знать о своем присутствии отвратительным воем.

Помимо научного интереса, представляемого Иехой, пребывание в этом городе приятно еще потому, что глаз отдыхает, глядя на зажиточность жителей и на их прекрасно обработанные поля, среди которых разбросаны желтые соломенные хижины караульщиков. Мы бы охотно пробыли здесь подольше, если бы не обещали итальянскому резиденту вернуться на третьи сутки в Адую. Распростившись с интересным местечком, мы отправились обратно и благополучно прибыли в гостеприимный дом капитана Мартино.

И хорошо, что мы поторопились. На следующий же день получилось известие о возобновлении враждебных действий между Рас-Мангашей и Рас-Алулой. В воскресенье вечером Мартино сообщил нам, что Рас-Алула с значительными силами идет на Адую, и просил нас поскорей [112] собраться и бежать к границе. Весь город был в волнении и страхе. На дворе толпились вооруженные люди, которые должны были охранять нас, хотя я не думаю, чтоб они пошевелили даже пальцем, если б действительно появился Рас-Алула. Рассказывали разные ужасы: будто всякому, кто ни попадется этому ужасному человеку, он отрубает правую руку и левую ногу. «Вам он не посмеет серьезно повредить, говорил Мартино. Он уведет вас в горы и потребует выкуп; а мне не миновать казни. Он давно точит на меня зубы».

От таких разговоров мурашки бегали по коже. О сне нечего было и думать. Уложившись, мы сели и в нервном напряжении ждали рассвета, чтоб двинуться в путь. После полуночи получились известия более успокоительного. свойства. Рас-Алула шел не на Адую, а в свои Тембьенские твердыни, которые он укрепил и снабдил провиантом в самое то время, когда в Аксуме клялся в вечной дружбе Мангаше. Таковы коварные абиссинцы. Бежать нам теперь было незачем и мы решили ждать Дейетч Амбеха, который был спешно вытребован из Аксума.

В 10 часов утра прибыл Амбех и сообщил, что хотя в настоящую минуту опасности не предвидится, но следует быть настороже и зорко следить за движениями Рас-Алулы.

После бесконечных разговоров с Мартино, мы наконец получили позволение двинуться в Аксум, причем должны были дать обещание, что при первом же требовании, возвратимся в Адую и приготовимся к побегу. «Может быть вам удастся [113] пробыть там две недели, говорил Мартино, а может быть два дня. Все зависит от положения, которое примет распря между двумя вождями. Жаль бы было удерживать вас. Вы совершили такое трудное путешествие и вдруг не попали бы в Аксум». Мы и сами так думали; и хотя благоразумие влекло нас к границе, но любознательность подталкивала вперед. На следующий же день мы решили двинуться в Аксум и окончив там свои дела, поскорей покинуть эту предательскую страну. [114]

IX. Аксум — священный город эфиопов

В самый отдаленный период истории Эфиопии, когда легенды перемешивались с действительностью, в те времена, когда христианская религия начала вытеснять Сабейский паганизм, Аксум уже носил название священного города Эфиопии. По некоторым данным можно заключить, что еще за несколько столетий до Рождества Христова Аксум уже существовал. Ноннус, посол императора Юстиниана, свидетельствует, что Аксум, столица Эфиопии — один из величайших городов вселенной. Надписи, которые мне удалось разобрать, подтверждают это свидетельство. На них же значится, что после разрушения Авы, укрепленного Сабейского города, столица была перенесена в Аксум. Теперь это развенчанный и пришедший в упадок город. Здесь коронуются абиссинские императоры, здесь состоит многочисленный штат духовенства и хранятся почитаемые народом святыни — скрижали и ковчег [115] завета, унесенный будто бы, из Иерусалима Менеликом, сыном Соломона и царицы Сабейской. Видеть эти святыни может один только высший сановник церкви, но он никому их не показывает, а, если б и показал, то это ни к чему бы не повело; для глаза грешников они остались бы невидимыми. Беда скептику, который не поверит этой легенде; абиссинцы набросятся на него с ожесточением.

Мы выехали рано утром. Путь шел по ровной однообразной местности и меня все тянуло оглядываться назад на великолепные горы Адуи. Впереди, на утесе, гнездился монастырь Св. Пантелеймона, один из множества монастырей, окружающих Аксум. В этих приютах, в виду священного города, суровые абиссинские монахи черпают силу своего тяжелого подвига. Мрачный и безлюдный утес с монастырем Св. Пантелеймона словно стрела выдается над низменной равниной и заканчивает плоскогорье, по которому мы шли 12 миль. К югу, на сколько может охватить глаз, высятся оригинальные пики, похожие на целый ряд укреплений, крепостей и замков. Это горные вершины Симена, о которых писал патер Лобо, что на них лежит снег. Путешественник Брюс смеялся над ним и уверял, что никакого снега там нет. Но я, как очевидец, свидетельствую, что в течение моего 10-ти дневного пребывания в Аксуме, я ежедневно любовался на эти, поразительно красивые, снеговые вершины. Одна из Адулитанских надписей гласит: «Народ Симена за Нилом (долина Такацце) живет на неприступных [116] снеговых горах, где постоянно господствуют снеговые бури и где человек не может сделать шагу, чтоб не увязнуть по колена в снегу.

Я не слыхал, чтобы туземцы или путешественники, взбиравшиеся по кручам Симена, когда-нибудь жаловались на «горную болезнь»; но известно, что холод похищает ежегодно не мало жертв. В 1848 г. триста человек погибли в снегах Симена ¹⁴. Одна знатная дама, присевшая отдохнуть на перевале, окоченела на месте и в продолжение восьми дней прохожие с ужасом видели ее подле тропинки, сидящею точно богиня морозов, облеченная в драгоценные одежды ¹⁵.

Аксум лежит на 1000 футов выше Адуи и климат его чрезвычайно приятен. Множество садов и рощ, разведенных при каждом домике, при каждой церкви, сплошь покрывают своей густой зеленью склоны холма. Виднеющиеся на заднем плане темные базальтовые стены служат рамкой этой прелестной картине. У подножия холма лежит обширная долина, куда стекают ручьи настолько многоводные, что не пересыхают даже летом. Первое, что бросается в глаза путешественнику, это собор, заключенный в обширную ограду с милю в окружности. Внутри ограды, утопают в зелени монастырские постройки и дом епископа. Ограда кончается у спуска в долину. За нею, по уступам, лепятся домики обывателей. Впереди, по самому спуску, идет ряд замечательных [117] обелисков — монолитов с алтарями между ними. В стороне — древний резервуар, из которого и до сих пор обыватели пользуются водою. Общий вид города имеет в себе что-то притягательное; особенно сильно возбуждает это чувство взгляд на обелиски. Они как бы сближают с таинственным культом прошлого, тогда как собор говорит о настоящем, красноречиво свидетельствуя о набожности абиссинцев и о их фанатической преданности своей вере.

Из города открывается вид на окрестные горы и долины. Я не мог оторвать взора от этой картины и сильно жалел, что смутное время не позволяло мне пожить здесь в волю. Приходилось благодарить судьбу и за те дни, которые удалось провести здесь.

Прибыв в город, мы отправились к губернатору Дейетч Георгису, к которому я имел рекомендательное письмо. Георгис считает себя царского происхождения, но хижина его ничем не отличается от прочих хижин большого размера, в том числе и хижины Рас-Алулы. Каждая хижина имеет на вершине круглой крыши глиняное украшение вроде куста малины с крестиком в центре. Такое странное украшение я видел только в Аксуме; вероятно оно имеет символическое значение, связанное с значением священного города. Хижина губернатора обнесена четырехугольною стеною с башнями по углам. Две из них сторожевые, а две — заменяют кладовые; пол в хижине устлан камышом.

Дейетч, болезненный и худой старик, принял нас очень любезно. Задрапированный в тогу, он [118] возлежал на ангаребе, как какой-нибудь римский патриций. У противоположной стены стояли его сыновья и внуки. Нам поставили стулья. Тотчас появился огромный турий рог с медом; нам налили его в маленькие флакончики, из которых приходилось высасывать его; но после жаркого и утомительного пути напиток. показался нам очень вкусным. Все шло прекрасно, пока дейетч не спросил моего имени. Тут произошел неожиданный переполох. У абиссинцев укоренилось мнение, что Теодором может называться только царственное лицо. У них был уже Теодор I (1409-1412) святой чудотворец; теперь ожидается еще Теодор, которому предстоит освободить Св. Гроб и создать из Абиссинии могущественнейшую из монархий. Вот почему дейетч тотчас же спросил меня не в родстве ли я с английским королевским домом. Получив отрицательный ответ, он очень был разочарован, и мы потеряли в глазах его всякое значение. Сначала он обещал нам содействие в отыскании чистого жилища, помощь при научных исследованиях; но видно, наше плебейское происхождение сильно поразило его, так как он не исполнил ни одного из своих обещаний. Кроме обмена подарков, где он был прямо в выигрыше, мы не имели с ним больше сношений. Опале нашей способствовало еще то обстоятельство, что в политическом отношении мы держались противоположного лагеря. Сын Георгиса был женат на дочери Рас-Алулы и естественно, что симпатии всей семьи клонились в ту сторону. Нет слов для описания той грязи, какую мы [119] нашли в той хижине, которую губернатор нам рекомендовал как подходящее жилище. Английский поросенок не захотел бы жить в таком помещении. Рассчитывая пробыть в Аксуме недели две, нам хотелось иметь жилище более надежное чем палатка, около которой, в предупреждение воров, приходилось постоянно иметь стражу. Кроме того, в Аксуме невозможно жить вне ограды, не рискуя быть съеденным гиенами, а внутри ограды так загажено, что нельзя выбрать места для палатки. Абиссиния традиционная страна неряшливости. Неряшливость возведена здесь в добродетель. Абиссинцы с энтузиазмом рассказывают о каком-то святом старце, который 20 лет не мылся. Эта неряшливость как-то не вяжется с внешней франтоватостью абиссинцев.

День подходил к концу, а мы еще не нашли себе пристанища. Не зная как быть, я решился обратиться к епископу — Эчаге — к которому также имел письмо.

Здесь кстати будет сказать несколько слов об абиссинской церковной иерархии. Во главе церкви стоит Абуна «наш отец», нечто вроде вселенского патриарха. Из опасения чтоб этот высший духовный сановник не приобрел слишком большого влияния в стране, его назначают из иностранцев. Обыкновенно этот пост занимает коптский епископ, присылаемый, за довольно значительный подарок, александрийским патриархом. Чтоб не вводить казну в новый расход, драгоценную жизнь абуны старательно оберегают и часто, после его смерти, это место остается вакантным в течение [120] нескольких лет. К обязанностям первосвятителя эфиопской церкви принадлежит рукоположение в священники и диаконы, освящение церквей, отлучение преступников и богохульцев. Взамен того, он пользуется большими доходами с церковных имений. Вслед за абуной идет «эчаге» местный первосвященник, который заменяет абуну во время его отсутствия, но не имеет власти рукополагать во священники. Он управляет всеми монастырями Абиссинии и начальствует над множеством «дебтаров» или книжников, составляющих самый образованный и самый влиятельный класс страны. Дебтары — миряне,— но они пользуются церковными доходами и имеют большое значение в церковных делах; не редко они посвящаются в приходские священники. Дебтары также наряду с священниками и монахами занимаются в монастырях обучением юношества. Епископ «эчаге» принял меня в своей просторной хижине, осененной великолепными деревьями и камышами в центре ограды. В черном плаще и белой повязке на голове, с крестом в руке, эчаге имел очень величественный вид. По поводу моих сетований о помещении, епископ стал уверять меня, что в священной ограде все были бы счастливы оказать мне гостеприимство, не будь со мною женщины. Он оказался все-таки любезнее Георгиса и приказал проводить меня в хижину одного богатого старого дейетча, бывшего в отсутствии. Этим наши мытарства и кончились. Хижина давно не была обитаема, и потому нам недолго пришлось поработать, чтоб совершенно очистить ее и привести в порядок. На [121] беду в нашей же ограде жило несколько бедных семей, которые вначале надоедали нам своим любопытством и попрошайничаньем. Но скоро мы поладили и с ними. В одном углу хижины жена устроила себе фотографическую камеру; в другом — мы сложили свой багаж и потом складывали постепенно накоплявшиеся дары обывателей в виде зерна и хлеба: прибитые к стене рога нам служили вместо полок и вешалок. Царивший вначале запах мяты, которою усыпан был пол, сменился таким сильным запахом хлеба, что нас стало мутить и мы отдали хлеб погонщикам.

Эчаге, не смотря на свое величие, оказался очень любезным человеком. Ежедневно он присылал нам молока и хлеба. Узнав, что мы не едим кислых лепешек из тефа, он стал присылать нам лепешек другого сорта «амбаша» которые оказались съедобными.

Желая отблагодарить эчаге за его любезности, я отправился к нему с подарками. На этот раз он принял меня в своей молельне, выходящей в прелестный садик, засаженный бананами и другими тенистыми деревьями. Маленькая сводчатая молельня была сплошь покрыта живописью. Подвиги национальных героев и подвиги апостолов и мучеников чередовались без всякой системы. Крошечное оконце давало света как раз настолько, чтобы разглядеть живопись под покровом таинственности. Его Святейшество сидел скрестив ноги на турецком ковре и читал одну из тех книг, которые грудами были навалены около стен. Он встретил меня и переводчика очень любезно [122] и принял мой подарок с большим достоинством.. Чем более я приглядывался к эчаге, тем более он казался мне привлекательным. Это был аристократ чистой пробы, потомок одного из знаменитейших абиссинских родов, и я должен признаться, что во всяком движении его сказывалась порода. По уставу Абиссинской церкви, эчаге, за исключением важных политических сходок, где его присутствие необходимо, никогда не покидает священной ограды. Поэтому он не мог встретиться .с моей женой, и его фотография к нашему великому сожалению не могла быть снята.

За оградою епископского сада всегда толпится множество нищих самого ужасного вида. Слоновая болезнь здесь не редкость; я видел одного несчастного, у которого одна нога была таких же размеров как остальное туловище. Много было прокаженных с отгнившими членами, калек, изувеченных на войне, или вследствие совершенного преступления. Все эти несчастные стекаются в Аксум, чтоб от щедрот монахов получить подаяние. Глядя на них, сердце обливается кровью.

Есть еще одна власть, которая ведает белое духовенство; это так сказать обер-священник, или благочинный. Он живет вне ограды в прекрасном доме, женат и имеет семью. Он же и саккеларий т.-е. хранитель сокровищ аксумских церквей. Прежде, когда эчаге жил в Гондаре, саккеларий был важным лицом; но теперь его власть значительно сокращена. При нас эту должность занимал Небрид Текла Георгис. Мы сделали ему визит и поднесли подарки второй степени: белый [123] зонтик и несколько шелковых платков. Он угостил нас вместо обычного меда кислым молоком и прислал провизии, соответственно полученному подарку.

Мы подружились с двумя братьями-дебтарами, жившими по соседству, и их содействию обязаны возможностью снять копии с надписей. Без них нам никогда не удалось бы этого сделать, так как высшее духовенство Абиссинии очень замкнуто и враждебно относится к постороннему вмешательству во все, что касается церкви или церковной истории.

Дебтары познакомили нас со многими, очень интересными условиями их быта. Они сообщили нам, между прочим, что одна отрасль их профессии дает им хороший доход: на пергаментных полосках, изукрашенных причудливыми рисунками. они пишут талисманы, которые свертываются в трубочку и носятся на снурке креста. Такие талисманы предохраняют от болезней и дурного глаза. У одной монахини мы купили оригинальное ожерелье, состоявшее все из таких свитков. Свитки содержали молитвы и украшены были фигурами святых с крестом в руках и надписью: «крест есть отрава Иудеев». Одна молитва начиналась так: Во имя Отца, Сына и св. Духа, мы начинаем с помощью всемогущего Бога книгу, которую Отец написал своею святою рукою для Христа и Богородицы.

Священная ограда считается неприкосновенным убежищем для всякого, кто попадет туда. Вор, убийца, изменник может считать себя там в безопасности. Достаточно добраться до св. ворот [124] и постучав три раза, попросить приюта. Даже сам Рас-Алула ничего не может поделать против неприкосновенности этого убежища. Мне сказали, что в случае опасности и я с своей свитой могу найти там приют, но так как моя жена не была бы допущена ни за что, то охранительная сила абиссинской святыни равнялась для меня нулю. Впрочем, нападение на священный город едва ли возможно. Он глубоко почитается всем населением, даже подонками общества, и поселяне на пастбищах спокойно пасут скот свой; ни один злоумышленник не решится угнать его. Здесь скот такой же породы как и тот, который мы раньше видели: с высоким горбом и длинным подгрудком. На пастбищах этот скот гуляет с неизбежным украшением на горбу — маленькой серой птичкой с красным клювом. Птичка клюет у животного загноившиеся раны, и хотя порядочно беспокоит его, но приносит в то же время пользу, очищая раны.

Благоговейное почитание священного города поддерживается многочисленными легендами. Одна из них сообщает, что вождь племени Галла вздумал однажды напасть на Аксум, и ограбить его; но только что он ступил на почву Аксума, как внезапно разверзлась земля и поглотила его с лошадью. Шайка, пораженная ужасом, разбежалась. Мохаммеду Грану, названному непобедимым, удалось ограбить и разрушить церковь, но вскоре после этого он был побежден и убит. Таким образом Аксум пользовался благами мира даже в то время когда вся страна находилась в восстании. [125]

Собор построен после набега Грана, под влиянием португальской культуры. Он поставлен на высокой платформе, которая, по несомненным признакам, должна была служить постаментом древнему храму; кладка ее напоминает такую же кладку в древних постройках Иехи. В стенах собора попадаются камни с орнаментами в византийском стиле, очевидно попавшие сюда из старой постройки.

Крыша плоская, зубчатая, на углу небольшая колокольня. Вокруг идет широкая галерея, где священники исполняют вместе с пением священную пляску. Во все время пребывания в Аксуме мы слышали их религиозные упражнения, которые продолжались и день и ночь, прекращаясь только на короткое время перед рассветом. В обширном, широком притворе сложены барабаны, зонтики, [126] и другие принадлежности процессий, для желающих принимать в них участие. Церковный ключ тоже в своем роде замечательная вещь. Он длиною в 2 фута и зубья его напоминают лошадиные клыки. Дебтар, который достал этот ключ, никак не мог изловчится, чтоб открыть им замок; поневоле пришлось послать за священником.

Среди деревьев окружающих храм, разбросано много маленьких построек с крестом; это кладовые, где хранятся священные предметы и ценное имущество духовенства и обывателей. Аксум чрезвычайно богат религиозными достопримечательностями, которые снесены сюда из разных концов Абиссинии, чтоб предохранить их от разграбления. Частные лица хранят здесь свои сокровища как в банке, вполне уверенные, что они будут целы. Ни одного религиозного предмета мы не могли приобрести ни за какие деньги; но частную собственность — ожерелье, один монах согласился нам продать. Он принес из церкви кожаный баул и достал ожерелье, которое хранилось вместе с вещами других лиц.

Священная ограда обнесена еще другой оградой и промежуток составляет как бы переход от строго монастырской замкнутости к мирской жизни. Здесь есть церковь, в которую допускаются и женщины; возле нее пруд для крещения. Некрещеные внутрь церкви не допускаются, о чем гласит надпись над дверьми. Во второй ограде совершается суд, иногда в хижине, а чаще под открытым небом, на траве. [127]

Ознакомившись с святынями Аксума в настоящем их виде, посмотрим, как описывает древний храм Альварец, видевший его до нашествия Мохаммед Грана. Альварец называет Аксум резиденцией королевы Сабейской. Замечательно, что Абиссинская легенда о королеве Сабейской и ее сыне Менелике, чрезвычайно походит на арабский рассказ о королеве Сабейской Билькис ¹⁶, ее богатстве и ее странствованиях. Эта легенда в различных вариациях встречается везде, где остались следы арабского влияния. В Персии, напр., имя Билькис очень часто встречается рядом с именем Соломона. В Зимбубу, земле машонов, большие овальные развалины считаются остатками дворца королевы Сабейской; тоже и в Аравии. Не следует ли из этого заключить, что между арабским и эфиопским племенем есть племенное сродство, хотя сами абиссинцы изо всех сил стараются установить свое сродство с народом Божием; но исторические источники прямо противоречат этому.

«В этом городе, пишет Альварец, мы нашли обширный храм благородной архитектуры. Внутренность его состоит из пяти широких арок, соединенных сводами; потолок и стены расписаны фресками. Вокруг идет широкая галерея, мощеная широкими плитами как на могилах. Храм окружен стеною, за которою идет другая стена, а за нею уже террасами возвышаются дома обывателей. Двенадцать кресел для 12 судей изваяны [128] из мрамора также искусно, как если бы они были из дерева. На портике каменные головы львиные и песьи, изливают воду».

Многое из того что видел Альварец сохранилось и до сих пор, только львиные и песьи головы не изливают воду и относительно назначения мраморных кресел Альварец ошибся. Эти троны предназначались для Аксумских царей, возвращавшихся победителями. Так как описание Альвареца относится к 1520 г., то ясно, что абиссинцы были знакомы с архитектурным искусством еще до вторжения к ним португальцев.

Гуляя по возвышенностям Аксума, мы глубоко наслаждались, любуясь окрестными горами, долинами, равнинами этой своеобразной Швейцарии. Так и тянуло туда, не смотря на опасности, неизбежные в такое время, когда страна неспокойна. Однажды, взяв завтрак, мы сели на мулов и уехали довольно далеко, чтоб посмотреть на льва, высеченного в скале. Изваяние оказалось примитивного свойства, но окружавшая его местность была очаровательна. Возвращаясь, мы увидели на скале сидящего человека величественной осанки с великолепно причесанной головой; вокруг него — толпу народа. Это был сын губернатора Георгиса, женатый на дочери Рас-Алулы. Опасаясь нападения Рас-Мангаши, его лютого врага, он обдумывал побег в горы и обсуждал с своими сторонниками план какого-то разбойничьего предприятия. Он очень любезно поклонился, когда мы проезжали мимо.

По возвращении в Аксум, мы получили отеческий выговор от властей за нашу смелую [129] попытку прогуляться по окрестностям. Говорили, что окрестные горы кишат разбойниками и взяли с нас слово не выезжать без конвоя. Но эта мера была так стеснительна, что мы решились отказаться от экскурсий, а заняться археологией и этнографией.

Самый оживленный день в Аксуме это, конечно, рыночный день. Со всех сторон стекаются поселяне, торговцы и располагаются недалеко от священной ограды, раскладывая свои товары вокруг древних памятников, о которых речь впереди. Провизии на рынке совсем почти не было; мы не могли купить ни овса для мулов, ни овощей для себя. Торговцы мелочники приходят на рынок с длинными палками, усаженными крючками, на которых развешивают товары. Придя на место торговцы втыкают палку в землю и лавка готова.

Не смотря на свое завидное положение обывателей священного города, население все-таки волновалось. Беспрестанно прибывали отряды солдат и приносили тревожные известия. Но так как мы не получали извещения от итальянского резидента, то и решились сидеть смирно и работать. Вскоре явился посланец от Рас-Мангаши с благодарностью за посланный ему подарок и приглашением посетить его лагерь в Тембиене, где он сулил нам самое горячее гостеприимство. Письмо Мангаши, написанное на амхаринском наречии и запечатанное царской печатью было для нашей коллекции настоящей драгоценностью. На печати был лев и кругом надпись: «лев колена иудина будет господствовать». В этой надписи ясно выражалась уверенность [130] абиссинских царей относительно происхождения их от Соломона. Принять приглашение Мангаши по многим соображениям нам было неудобно; я поблагодарил Раса за его любезность и отговорился нездоровьем жены.

На следующий день к нам явился с визитом [131] Мешаша, генерал соседнего округа Шире. Вообще за этот период у нас много перебывало генералов и предводителей разных отрядов, которые под видом любезного визита приходили просто с целью проследить нет ли за нами чего-нибудь подозрительного. Каждому из посетителей я подносил стаканчик полынной и показывал наши вещи, которые они рассматривали с большим вниманием. Чем пошлее была вещь, тем более она их восхищала. С нами была французская игрушка в виде хлебца, из которого, при надавливании пружинки, выскакивала мышь. Во всей Абиссинии эта игрушка имела колоссальный успех. Генералы смеялись до истерики, и так много рассказывали об этой диковинке, что всякий хотел посмотреть на нее.

Генерал Мешаша, обладавший воинственной осанкой, был, видимо, очень занят собой. Он пожелал иметь свою фотографию, чем доставил нам большое удовольствие. Генерал явился на богато оседланной лошади, в парадном боевом вооружении, со щитом и львиной гривой вокруг головы. С ним пришли его оруженосцы. Вид его на лошади был действительно очень внушителен. Затем он пожелал сняться в домашнем костюме, в своем красивом вышитом плаще. Его волосы были тщательно причесаны и сильно намазаны маслом. Позади стояли оруженосцы, один держал щит, другой — копье. Пока генерал переодевался, оруженосцы держали перед ним плащ, на подобие занавески. Мы сделали пять снимков, и когда наш гость узнал, сколько [132] времени потребуется на то, чтоб получить окончательный оттиск, он страшно рассердился. Но нам было все равно; фотография у нас оставалась. Нам очень хотелось купить его щит с серебряными львами и другими рисунками, но так как наши отношения испортились, то об этом нечего было и думать. От оруженосцев мне удалось, однако, добыть каменные пульки и железные сошки для винтовки.

Ожидаемые известия от итальянского резидента, наконец, получились. Мы должны были [133] приготовиться к следующему утру и двинуться в Адую, воспользовавшись конвоем Георгиса, которому волей-неволей приходилось присоединиться к Рас-Мангаше. Хотя все войска из окрестностей Аксума должны были выступить в поход, но мы могли, прибавлял резидент, оставаться, если пожелаем; неприкосновенность священного города обеспечивала нам безопасность. Но тогда мы рисковали застрять в Аксуме на неопределенное время, т.-е. до окончания войны; а когда война кончится, это одному Богу было известно. Двинуться в путь без конвоя нечего было и думать. Нам хорошо жилось в Аксуме, работа нас интересовала и уезжать сильно не хотелось. Но делать нечего, пришлось покориться необходимости.

Мне хотелось сделать снимки еще с нескольких надписей; негативы фотографий, снятых женой, еще не высохли; потом надо было уложиться, так, что только в полдень мы могли сесть на мулов. Весь Аксум пришел нас провожать. Народ бежал по сторонам дороги и кричал приветствия. Георгис, его сын и десять человек с копьями на плече составляли весьма живописный отряд. Георгис под белым зонтиком, который мы ему подарили, ехал впереди с белой повязкой на голове, черном плаще на плечах и босыми ногами с большим пальцем, засунутым в стремя. Он имел до нельзя оригинальный вид. Трудно было себе представить, что это не театральный рыцарь, а воин XIX столетия, едущий сражаться. Под таким крепким конвоем мы совершили путь благополучно и к вечеру прибыли в Адую. [134]

X. О древностях Аксума.

Выводы, сделанные мною путем предыдущих исследований, после пребывания в Аксуме получили еще более устойчивости. Все здесь подтверждает мнение некоторых историков о сродстве арабского племени с эфиопским. Из сабейских надписей видно, что в весьма отдаленные времена арабы основали колонию, укрепленным городом которой была Иеха, или Ава. Вероятно арабская раса перемешалась с местною негритянскою и обособилась от своей народности. Арабское влияние сильно сказывается на некоторых памятниках Аксума, также как и позднейшее, греко-египетское, которое охватило Эфиопию с двух сторон: ср стороны Нила и со стороны греческих колоний. Греческий язык был, по-видимому, языком аристократическим вплоть до 6-го столетия. Король Эйзанас в IV столетии, на воздвигнутом им колоссальном монолите сделал надписи на греческом и сабейском [135] языках. На древних эфиопских монетах мы видим греческие надписи. Позднейшие монеты с изображением креста тоже имеют греческие надписи. Весьма возможно, что сношения с греками повели за собою принятие эфиопами христианства.

«Аксум и Адулис, говорит византийский посол Ноннозус, были главными центрами торговли золотым песком, слоновой костью, кожами и пряностями». Монах Козьма, списывавший Адулитанские надписи, много говорит о меновой торговле. Каждые два года аксумитский царь посылал экспедицию в Сасу, местность богатую золотыми россыпями. Приехав туда, торговцы устраивали забор из терновника. и стоя с одной стороны, по другую клали мясо, соль железо. Приходили туземцы, и взяв мясо, соль и железо, клали золотые слитки, Это описание чрезвычайно напоминает экспедицию финикианских купцов на том же берегу.

В то время могущество аксумского царства достигло высочайшей степени. Оно было настолько сильно, что расширило свои завоевания и по ту сторону Красного моря. Хотя Эйзанас и называет себя царем аксумским и гимиаритским, но неоспоримые доказательства могущества Аксума мы имеем только с царствования Калеба. Прокопий (автор «персидских войн») рассказывает как аксумиты в 522 г. отправились в Аравию, на защиту христиан, и переплыли Красное море на плотах. Вернувшись победителем, Калеб отписал о своей победе Юстиниану и тот прислал епископа Грегентия, чтоб упорядочить эфиопскую церковь. Вскоре после того Юстиниан прислал [136] посольство под главенством Ноннозуса с предложением аксумитскому царю союза против персов.

Но это посольство. по-видимому, не имело успеха. С этого времени Аксумское царство начало падать, [137] и в 575 г. аксумиты были окончательно изгнаны из Аравии. Аравия сделалась жесточайшим врагом Эфиопии и в течении многих столетий, в борьбе креста с полумесяцем кровь лилась рекою. Только благодаря неприступности своей территории, эфиопы сохранили независимость. По этой же причине географы дают нам так мало сведений об абиссинцах. По мнению Гиббона, происхождение абиссинцев от арабов подтверждается сходством языка и типа, преданиями об эмиграции и наконец, узким пространством, разделяющим оба берега Красного моря. Один из греческих писателей говорит, что эфиопы и аксумиты — это одно и то же. [138]

Первый предмет, который встречает путник, приближаясь к Аксуму, это гранитный монолит в 20 ф. вышины, остроконечный, с плоскими стесанными боками ¹⁷. Около этого монолита лежат несколько других. Саженях в десяти стоит монолит Эйзанаса с надписями на двух языках. Греческую надпись разобрать можно, хотя она и стерлась значительно. Судя по тому, что Эйзанас называет себя царем многих народностей, можно заключить, что аксумское царство было очень обширно. Посвящение обелиска Марсу указывает на греческое влияние и совершенно опровергает сказание о иудействе, будто бы предшествовавшем христианству. В некоторых надписях упоминаются три сабейских бога, которым посвящены три статуи: золотая, серебряная и медная.

Несколько камней, похожих па пьедесталы, стоят по сторонам дороги. Вероятно на них помещались статуи. На одном виден отпечаток ноги, на другом — углубление, в котором могла помещаться статуя. Когда целы были все обелиски и статуи, стоявшие по сторонам дороги при спуске в равнину, въезд в город должен был производить весьма сильное впечатление. По всему видно, что линия пьедесталов позднейшего происхождения чем монолиты, которые относятся к более цветущему периоду аксумского царства, т.-е. к IV и V столетию. Между ними замечателен [139] обелиск, стоящий вблизи исполинского сикомора, у которого ствол имеет 7 саж. в окружности.

В этом памятнике думали видеть существование в Абиссинии древнеегипетской цивилизации. Но [140] стоит приглядеться к орнаментации обелиска, чтоб убедиться в ошибочности этого мнения. Монолит изображает подобие 9-ти этажной башни с дверью внизу и окнами по всем четырем сторонам. Он увенчан маленькою пирамидою с выемчатым основанием и сферическими гранями. Число [141] монолитов в окрестностях Аксума доходит до пятидесяти. Многие из них опрокинуты, иных удержали от падения деревья и они стоят в наклонном положении. Ни на одном из них я не [142] видал креста, что ясно доказывает их происхождение в дохристианский период. Неподалеку, в ломке трахита есть камни, наполовину отделенные от утеса; подальше уже обтесанные, но не отделанные и многие — на разных степенях отделки. Такую постепенность в работе проследить весьма любопытно. Посреди этих руин стоят там и сям древние алтари.

У подножия аксумского холма находится обширный резервуар, куда стекают воды ручья. Это тоже очень древнее сооружение; к нему ведет лестница, высеченная в скале. Такие высеченные ступени встречаются во многих местах. Подальше, в долине, за линией монолитов, сохранились фундаменты нескольких старых построек. По-видимому, это скорей недоконченные, чем разрушенные постройки. Они сложены без извести из громадных камней хорошо отесанных и аккуратно пригнанных друг к другу. На расстоянии полтора мили от города, на возвышенности, находится ряд могил, принадлежащих, будто бы, династии Калеба, перенесшего свое победоносное оружие за Красное море; но, по моему мнению, могилы эти относятся к периоду древнейшему. Они напоминают греческие мавзолеи в три комнаты. В одной из них стоит саркофаг и по сторонам в утесах высечены ниши. Точь-в-точь такие могилы можно встретить в Сирии и М. Азии.

Глядя с вершины противоположного холма на Аксум и окружающую его равнину с бесчисленными руинами с обширными фундаментами, служившими основанием дворцам и храмам, можно [143] составить себе некоторое представление о громадных размерах этого древнего города, За пределами города видна трахитовая ломка и целое поле диких монолитов; и еще подальше — насыпной холм круглой формы, вероятно, над чьей-нибудь могилой.

Если бы обстоятельства позволили нам остаться подольше в Аксуме, мы, без сомнения, открыли бы еще много следов этой интересной культуры. Нам говорили, что в двух часах от Аксума, на холме, находятся обширные развалины, носящие название «дома Соломонова». Не доверяя показаниям туземцев, которые часто водили меня в места совсем не интересные, я послал к «дому Соломонову» своего переводчика. Он действительно видел стены сложенные из огромных камней, видел в портике голову льва, но надписей не заметил. Сожалею, что сам я не успел побывать в этом месте. Нет сомнения, что окрестности Аксума представляют для археолога громадный интерес. Очень жаль также, что время не позволило мне посетить другую священную местность Абиссинии, Лалибалу, лежащую к востоку от Такацце. Путешественник Рогивс ¹⁸ сообщает о ней много интересного. Город стоит на высокой базальтовой террасе, имея позади лесистые горы. Семь возвышений почвы позволяют лалибальскому духовенству говорить, что их город, подобно Риму, построен на семи холмах. Как Иерусалим, он имеет свою масличную или Элеонскую гору, и в нем есть деревья с [144] огромными стволами, выросшие из веток или саженцев, привезенных из святой земли несколько столетий тому назад. Дома и церкви окружены садами и рощами, и обилие зелени, вместе с вечной весной, царствующей в этой умеренной области, делают этот чудный уголок одним из приятнейших местопребываний. Население состоит почти исключительно из священников, монахов и их служителей. Церкви Лалибалы самые замечательные в Эфиопии: все они высечены в базальтовых скалах с алтарями, изваяниями и колоннадами. [145]

XI. Возвратный путь.

В Адуе мы застали положение дел в критическом состоянии и итальянского резидента в большой тревоге. Губернатор Адуи отнесся к нему очень дерзко и отказал в конвое для возвращения в итальянскую колонию. «Вам придется ехать на поклон к Рас-Мангаше в Тембиен, говорили нам в Адуе; иначе вас не выпустят». Говорившие, по-видимому, были правы. Очевидно Рас-Мангаша желал привлечь итальянского резидента и нас в свой лагерь, и мы имели полное основание опасаться, что нас задержат в Абиссинии на неопределенное время и мы попадем в самый разгар войны. В надежде получить подкрепление, капитан Мартино тотчас же послал нарочного в Адди-Куала к лейтенанту Мулаццани с объяснением нашего безвыходного положения. Без конвоя нечего было и думать двинуться в путь; это было бы чистым безумием.

День, который мы провели в ожидании ответа, был далеко не из приятных. Каждую минуту, по [146] приказанию губернатора, мы могли быть схвачены и отправлены в стан Рас-Мангаши. В одном с нами положении находились еще три грека и секретарь Мартино, Шампер, сын ботаника немца, женатого на абиссинке. Сын Шампера был женат тоже на абиссинке, так что их пятимесячный ребенок являлся продуктом самых смешанных национальностей.

На утро вернулся нарочный с известием, что Мулаццани нас встретит. Мы живо собрались, и с нами: Мартино, греки и семья Шамперов. Ребенка посадили в кожаный мешок, за спиной его няньки. Десять нанятых нами абиссинских солдат сопровождали нас.

Часа полтора мы шли благополучно; как вдруг наши десять телохранителей остановились и объявили, что не двинутся более ни шагу. Мы как раз находились у входа в ущелье, в котором, по их словам, всегда укрываются разбойники. И в этом-то опасном месте нам пришлось, волей-неволей, в самый жаркий полдень, сделать привал. Мартино страшно бесился предполагая, со стороны нашего конвоя, измену. Только что мы развьючили мулов и разбили палатки, прискакал нарочный от Мулаццони с известием, что он уже близко. С радостными восклицаниями мы бросились все собирать и укладывать и через полчаса встретились с итальянцами.

Мулаццони привел с собой все свое войско, состоявшее из 400 человек, служивших по найму под итальянскими знаменами. Каких только не было, тут типов и костюмов! К сожалению некогда [147] было ими заниматься; не тем заняты были наши головы. Я положительно думал, что Мартино умрет от радости, так бушевала южная кровь. При встрече оба офицера соскочили с мулов и бросились друг другу в объятия. Мы тоже старались приветствовать нашего избавителя, насколько позволял нам наш северный темперамент. Терять временем, однако же, не следовало, и мы двинулись в путь. Надо было поскорей дойти до Мареба и избегнуть встреч с абиссинскими отрядами. Вечером, на привале у ручья, мы любовались на пеструю группу абиссинских солдат из отряда Мулаццони, сидевших вокруг огня. Эти люди были в дороге с трех часов утра и, по-видимому, не чувствовали усталости. Они весело болтали, всю ночь наигрывая на своем примитивном инструменте, а в четыре часа мы выступили. К полудню мы дошли до Мареба, а после полудня в страшный зной двинулись в Гундет, где и разбили свои палатки на ночь.

Избавившись от неприятеля, мы подверглись новой опасности; ночью разразилась такая гроза, какой я не видывал во всю жизнь. Громовые удары следовали без перерыва; яркие молнии, как огненные стрелы бороздили небо. Казалось, небо обрушится на нас, или земля, разверзшись, поглотит нас. Целых три часа продолжалась эта адская буря. Затем полил тропический дождь и опрокинул наши палатки. Наконец кончилась эта гроза, давшая нам довольно яркое представление о конце мира. Стоял сезон бездождия и гроза в это время здесь большая редкость. В этот год, однако же, [148] дожди перепадали очень часто, но так как поля не были засеяны, то они приносили мало пользы.

От Мареба, постепенно подымаясь, мы прибыли в Адди-Куала. На встречу выбежала толпа женщин с радостью приветствовавших своих мужей, которых они не чаяли увидать. Кстати они приветствовали и нас своим журчащим говором. Они плясали, пели и бежали по сторонам дороги. После того, как мы прибыли на место, веселье продолжалось еще часа два. Мы чувствовали себя очень утомленными и нервы у нас были порядочно расстроены после всех треволнений, испытанных в священном царстве древних аксумитов. Приглашение Мулаццони отдохнут дня три в его доме пришлось нам очень кстати.

Положение дел в Абиссинии критическое. Страдая от внутренних смут и разбойничьих набегов своих же соплеменников, бедный абиссинский поселянин не имеет возможности оправиться С каждым поколением земли обрабатывается меньше, пустыри увеличиваются, селения и церкви разрушаются, не заменяясь новыми. Если такой порядок продолжится, то от Абиссинии, также как и от ее слонов, останется одно воспоминание.

Имея возможность располагать временем, мы решили вернуться в Массову другим путем с целью осмотреть развалины, о которых нам говорили много интересного. Мы посетили Годофеласси, бывший когда-то важным пунктом, но потерявшим значение с тех пор как итальянцы перешли в Адди-Угри. Мы осмотрели церковь в тени густой рощи и в первый раз видели изображение очень [149] почитаемого абиссинцами святого Текла Гамаюнта. Он нарисован стоящим одной ногой в воде с библией в руках. Сказание гласит, что так простоял он 7 лет. Текла был аскет, носил вериги, жил в горах, питался растениями и составлял правила для монашества, которыми абиссинские монахи руководствуются и до сих пор. Могила святого находится в монастыре Дебра Либанос, куда стекаются толпы богомольцев, чтобы напиться у ручья, который брызнул из скалы в то время, когда святой, стоя на молитве, страдал от жажды. Дома в Годофелассе квадратной формы в отличие от круглых хижин, к которым уже успел привыкнуть наш глаз. Заметно, что к северу от Мареба эта форма преобладает.

Мы сели под деревом завтракать, и тотчас же были окружены толпою любопытных. У трех женщин были распущены волосы и это нас очень удивило. Оказалось, что они только что вымыли голову, что случается очень редко. У одной из женщин за спиной, в кожаном мешке сидел ребенок с серебряным ожерельем на шее. Такие ожерелья носят дети всех сколько-нибудь зажиточных граждан. Они очень легки, потому что украшения их дутые. Здесь, как и в других пунктах Абиссинии, мы не могли достать хорошего молока и меду, хотя много раз слышали, что эта страна кипит медом и молоком. Молоко было всегда грязно, а мед с червой. С сожалением вспоминали мы о чудном душистом меде, которым угощались у дикарей, в стране машонов.

За Годофеласси мы снова стали спускаться в [150] долину Мареба и проехав несколько часов под палящими лучами солнца, прибыли в жалкую деревушку Шиа, взгромоздившуюся на утесе над самой рекой. Здесь мы полакомились маленькими сочными томатами, величиной с голубиное яйцо. За деревней мы видели огромную смоковницу и под нею плиту с дырочками для любимой Абиссинской игры. Здесь было, вероятно, прежде нечто вроде клуба, так как Шиа, по положению своему над Маребом, должна было иметь важное значение для торговли.

На следующий день, совершив крутой спуск в долину, мы снова должны были подниматься на плоскогорье округа Гура. Дорога была отвратительна и большую часть пути мы шли пешком. В округе Гура с жирной глинистой почвой итальянская агрономическая школа работает с большим успехом. Остановившись здесь на отдых, мы опять попали под ужасную грозу. Но мы уже обтерпелись и гроза не так пугала нас. На следующий день, на низине у ручья, мы нашли много грибов, которые и обогатили нашу коллекцию.

Следующая остановка была в округе Окуле-Кусай, который был прежде обособлен от Абиссинии и управлялся Бар-негусом, т.-е.царем морей. Жители здесь сравнительно благоденствуют. Этнографический тип их сильно отличается от абиссинского. Люди рослы, деятельны и трудолюбивы. В прежние времена этот округ представлял нечто вроде республики. Народ выбирал депутатов в национальное собрание, депутаты выбирали бар-негуса. Население не обязано было [151] служить в абиссинской армии и не платило налогов. Напротив того, проходящие караваны платили известную дань и округ процветал. Лучшие солдаты и работники у итальянцев отсюда.

Для полуденного отдыха мы сделали привал в селении Мареба, где нашли несколько порядочных домов квадратной формы, с башнею посреди плоской кровли. Старшина, по местному «кантиба» Асборум пригласил нас к себе и отлично угостил. Пока мы ели, перед нами повесили шамму, чтобы дурной глаз не повредил нам.

Дом Кантибы был недурно меблирован. Особенно оригинален показался нам стул египетского образца с резной спинкой и сиденьем, сплетенным из ремешков. Мы не могли оторвать глаз от этого стула. Кантиба, заметив, что стул так нравится, тотчас же подарил его нам; а я отдарил его белым зонтиком, которым он остался очень доволен.

В округе Окуле-Кусай давно поселились католические миссионеры и здесь много католиков. Впрочем новая вера не мешает исполнению старых обрядов. В селении Саганеити, где мы ночевали, нам всю ночь не дали спать причитания над умершим в соседней хижине; а после погребения родственники справляли тризну.

Хотя Саганеити расположен довольно высоко, но морские туманы добираются до него. Мы как раз попали в такой туман, падавший в виде изморози. Погода была совсем не подходящая для торжественного дня рождения итальянского короля, которое праздновали в этот день итальянцы. В [152] католической церкви совершалось богослужение абиссинским духовенством, принявшим католичество. Оригинально было видеть в блестящих ризах черномазых священников с босыми ногами. Служба шла по-латыни, по католическому ритуалу, но пляска и систрум нашли себе место. Без этого не мыслимо богослужение у абиссинцев, и миссионеры должны были сделать уступку.

После обедни два брата Кантибы пришли поздравить итальянского резидента и пили за здоровье итальянского короля.

На следующий день погода разгулялась и мы отправились в Дигзу, на два часа езды от Саханеити. Ехали по густому колкуаловому лесу с примесью можжевельника. Деревья были настолько толсты, что годились на постройки. Проехали мимо смоковницы, посвященной Текле Гамаюнту. Кругом разрослись можжевельники и оливы. Для ограждения дерева позади его воздвигнута стенка. На дереве висели в виде приношений: кольца браслеты, ожерелья, лоскутки. Земля под деревом считается целебною от всяких болезней. Больной раздевается донага, садится под священное дерево, а его спутник набирает земли в нарочно принесенный горшок и осыпает его. В день, посвященный памяти святого, сюда стекаются богомольцы, убивают овцу или быка и устраивают пир в честь святого.

Дигза, как и ранее посещенные нами места, отжила свое время. До итальянского занятия она была столицей бар-негуса. Она расположена на коническом холме, откуда открывается вид на долины, горы, и на Мареб. Недалеко от нашей [153] стоянки находилась кузница и мы крайне удивились, увидав в обработке железа такой же прием, как у жителей земли Машонов и Замбезе. Кузнецы в Абиссинии пользуются самой дурной славой. Они считаются злыми колдунами, способными человека превратить в гиену, нагнать болезни, погубить жатву. Абиссинцы, как все мало развитые люди, верят в колдовство и оборотней.

В Дигзе мы приобрели еще один зонтик и малакет, которого добивались так настойчиво. Не малого труда нам стоило достать эту драгоценность. Владетель трубы уверял, что она для него дороже жены, детей, всех благ в мире, и с негодованием отвергал наши деньги. Мы уже махнули рукой. но он, заметив это, всю ночь проиграл возле нашей палатки, рассчитывая, вероятно, пленить нас своим инструментом. Убедившись, что мы непреклонны и не прибавим ни гроша к предложенной цене, он отдал свой малакет.

На следующем привале, в Халае, назойливый музыкант догнал нас и умолял отдать трубу, уверяя, что он умрет без нее. Но опираясь на то, что торг был заключен добровольно, мы нашей покупки не отдали.

Халай лежит на 600 ф. выше Асмары; климат в нем превосходный. Не задолго до нашего приезда он был обращен в военный пункт, а когда-то он был центром римско-католической пропаганды и пережил жестокую борьбу между старою и новою верою. Церковь местечка постоянно переходила из рук в руки: одолевали абиссинцы и служили в ней по-своему; брали верх [154] католики и не пускали абиссинцев. Итальянскому правительству надоели эти ссоры и оно уничтожило церковь, предоставив каждому поклоняться своему Богу, где ему вздумается.

В Халае мы пробыли целые сутки и время провели очень приятно. У итальянцев прекрасный сад, где я видел, между прочим, свекловицу таких размеров, каких прежде не видывал. У самого сада, отененный деревьями, течет чистый ручей, куда приходят женщины с кожаными кувшинами за водою, образуя живописные группы. Ручей изливается в узкое ущелье и, пройдя его, течет по плоскогорью, расположенному ниже Халая. Резкий переход от ущелья к плоскогорью производит оригинальное впечатление, а по самому плоскогорью разбросаны, точно для разнообразия, гранитные глыбы, обросшие можжевеловым деревом и кустами сочного алоэ. С высот Халая открывается вся эта картина и взору не хочется оторваться от нее.

Узнав, что в пятичасовом расстоянии от Халая есть развалины городов и селений, мы не могли отказать себе в удовольствии осмотреть их. [155]

XII. Развалины древних городов.

Плоскогорье Кохаито находится на одном почти уровне с плоскогорьем Халая, отделяясь от него глубокими куаллами с обрывистыми краями. Туда то мы и направлялись теперь. Вскоре за Халаем началась песчаная равнина с наносными холмами странной формы. Здесь мы встретили целое стадо павианов. Испуганные нашим караваном, они столпились в кучу и побежали впереди. Матки несли на спинах детенышей, а самцы лаяли как собаки и их лай повторялся горным эхом.

У местных поселян мы долго не могли добиться толку относительно направления; чуть-чуть не послали нас в совершенно противоположную сторону. Наконец нашелся один, который согласился быть проводником уверяя, что он отлично знает местность. [156]

В селении Таконда уже заметна близость морского берега. Жители носят более бус и колец и их тип несколько иной. Церкви их квадратной формы, сложены из камня с колокольнею в виде квадратной низкой башни посреди крыши. Мы застали поселян в работе. Они плели корзины иглами, похожими на те, которыми женщины завивают волосы. Они также искусно плетут из бараньей шерсти шапки, которые необходимы в этой горной местности, где в известное время года температура бывает низкая. Эти горцы довольно неуживчивого характера и ссоры между ними и береговыми мусульманами не редкость. В былые времена эта местность была ключом к Эфиопии. Здесь шла караванная дорога из Адулиса в Аксум. Но теперь эта дорога совсем забыта и караваны идут через Асмару и ущелье Тараншы. За несколько дней до нашего приезда здесь была поймана шайка разбойников, но по слухам их осталось еще не мало и наш конвой был далеко не лишним.

Приходилось одолеть ущелье, разделяющее два плоскогорья. Сверху казалось, что до другого края рукой подать; но не так было на деле. Чтоб попасть на другую сторону нужно было спуститься в пропасть, идти целые часы по краю головокружительных обрывов, перейти с большим трудом текущую на дне речку и затем подниматься по обрывистым утесам, доступным только в иных местах. Подъем был особенно труден; пришлось сойти с мулов и карабкаться на четвереньках. Как поднялись мулы, навьюченные палатками и другими громоздкими вещами — это одному [157] Богу известно. Наконец мы взобрались на плоскогорье и пошли по следам старой дороги, по местам до того загроможденной камнями, деревьями и всякой порослью, что пробираться было очень трудно.

Плоскогорье Кохаито, благодаря окружающим его горам, богато водою и пастбищами, но оно почти необитаемо. Причиной тому беспрестанные смуты и неразлучное с ними разорение. ,,О горе нам горе!" восклицал наш проводник, когда мы проходили мимо заброшенных селений; “все было и ничего не осталось; помирать так впору!". Он был уроженец здешних мест, но нужда заставила его и его земляков покинуть родное Кохаито и укрываться в Таконде.

Проехав часа два по планине, мы достигли целой группы развалин, и рассчитывая пробыть здесь суток двое, разбили палатки. С первых же шагов мы поняли, что не даром приехали сюда. Грандиозные остатки, которые мы видели перед собою, ясно говорили о былом величии. Первое сооружение, которое мы осмотрели, была массивная каменная стена, пересекающая узкую долину с двух сторон и соединяющаяся с природной гранитной стеной. Очевидно это был бассейн, в котором собирались воды ручьев, текущих с гор. Окружность стены вместе с продолжающейся природной стеной так обширна, что резервуар, наполненный водой, должен был походить на озеро. Таким образом городские обыватели всегда были обеспечены водою. Стена построена уступами и на известном расстоянии поставлены каменные тумбочки. Было ли 'это просто украшением или [158] обозначало известный предел пользования водою — решить трудно. В резервуаре воды уже нет и он заполнен такою буйною растительностью, что продраться сквозь нее нет никакой возможности. Это сооружение напоминает таковое же в Мариабе, Сабейском городе в Йемене и мы имеем полное основание предполагать, что и эти развалины тоже Сабейского происхождения.

Как велик был исчезнувший город — определить трудно. По-видимому, он был громаден. На [159] каждом шагу из заросли можжевельника выглядывали колонны и фундаменты зданий. Саженях в двухстах от резервуара, вдоль русла ручья, стоял целый ряд маленьких храмов. Один из них настолько сохранился, что мы могли взять его размеры. Он построен из хорошо отесанного камня на платформе в 46 ф. длины; сюда ведут несколько ступеней. Уцелел ряд колонн с капителью, но своды провалились. Колонны и капители квадратной формы, точно такого же стиля как колонны Аксума и Адулиса, но материал другой.

Здесь они высечены из песчаника, местного камня, в Адулисе из черного базальта, в Аксуме из гранита. Вероятно постройки эти предшествовали постройкам Адулиса и послужили им образцом.

Милях в двух от развалин мы встретили остатки еще нескольких построек. Едва ли в таком близком расстоянии мог быть другой город. Вернее, что, горожане, привлекаемые свежим горным воздухом и обилием воды, строили себе здесь дачи.

Название разрушенного города неизвестно современным абиссинцам, но из некоторых старинных источников можно вывести заключение, что это тот самый Колоэ, который находился на высоком плоскогорье, отстоящем на три дня пути от Адулиса и на пять — от Аксума. На этом пространстве нет другого города, также как нет Колоэ на абиссинской территории. Из тех же источников видно, что Колоэ был центром торговли слоновой костью. [160]

Проводник уверил нас, что может провести вниз другой дорогой, но оказалось, что дороги он не нашел и мы заблудились. Проплутав в лесу часов пять мы, наконец, наткнулись на трех дровосеков, которые и указали нам настоящий путь. По некоторым признакам видно, что здесь существовала когда-то настоящая дорога. Может быть это и был караванный путь в Колоэ.

Спустившись в долину, мы очутились снова в развалинах, густо заросших камышом. Это обстоятельство еще более подтвердило предположение, что мы стоим на старом пути между Адулисом и Аксумом. Здесь мы также нашли полуразрушенный храм на платформе и колонны, такие же как наверху. Если б нам не нужно было возвратиться в Халай, где оставался наш багаж и мы могли бы продолжать путь к морю, мы бы значительно сократили дорогу и, наверно, нашли бы еще много интересных развалин.

Зато мы выиграли в другом отношении. Очень было бы жаль не видать спуска Шумфету, ведущего из Халая в равнину. По этой, почти отвесной горе в 5000 ф., проложена итальянцами дорога зигзагами, очень удобная для вьючных мулов. С разных пунктов открываются прелестные виды. Впереди лежит во всю долину возвышенное плоскогорье Кохаито; влево — голубая волнообразная линия тор запирает узкую равнину, которая ведет к морю. Позади поднимается изумительно высокая стена Халая. Узкая долина Адда со всех сторон заперта утесами которые, подобно исполинским печам, отражают солнечные лучи. Здесь [161] растут эвкалипты, тамаринды и другие деревья знойных стран. Трудно представить себе более резкого перехода от прохладного климата к тропическому, и между тем от Халая до маленькой арабской деревушки Махио, лежащей в глубине долины, всего три часа езды.

Говорящие на арабском наречии мусульмане, обитающие в Махио, ходят в лохмотьях и носят на себе все признаки нищеты. Между тем, в период голода, по своему положению в равнине, выходящей к морю, Махио был настоящим хлебным рынком, откуда итальянцы распределяли помощь между тысячами голодающих абиссинцев. И теперь в Махио существует производство, которое дает заработок обывателям на месте. Один итальянец вырабатывает веревки и канаты из волокон алоэ, растущего в изобилии в долине Адда. Целый полк женщин выбивает у ручья алоэ, чтоб освободить волокна, которые так крепки, что сделанные из них канаты в большом спросе на судах Красного моря. Это растение впервые открыто ботаником Эренбергом, а полезное применение ему нашел, кажется Швейнфурт.

Ущелья и утесы в виде башен несколько разнообразили монотонную равнину, по которой мы шли два дня. При вступлении в Абиссинию, ее природа кажется очень грандиозною и сильно поражает воображение, но нас она уже утомила и мы очень были рады, когда вышли из района подавляющих утесов на береговую равнину и очутились в Аркико.

Мы уже заранее решили предпринять отсюда [162] экскурсию в Зуллу, древний Адулис. Длинная узкая бухта, врезывающаяся с севера на юг верст на 50 в твердую землю, англичанами называется Аннеслей-бай. Она-то и есть бухта Адулис, в которой 2000 лет тому назад стояли флоты преемников Александра Македонского. Древние развалины Адулиса или Зуллы находятся в 6 километрах от берега, может быть вследствие поднятия почвы, может быть вследствие нарастания аллювиального слоя. Страбон, по-видимому, ничего не знал об этом городе; Плиний и Клавдий Птоломей говорят о нем как о складочном пункте; наибольшие подробности дает монах Козьма Индикоплевст, переводивший Адулитанские надписи. Из надписей явствует, что Эфиопия находилась в сношениях с Египтом еще при Фараоне Тутмесе III. т.-е. за XIX веков до Р. X. ¹⁹

В Аркико мы взяли лодку и при попутном ветре, перед закатом солнца причалили в местности, лежащей в часовом расстоянии от развалин. Переночевав на берегу, мы, из любезности, отрядили нарочного к шейху Зуллы, чтоб предупредить его о нашем прибытии. Он ответил тоже любезностью, прислал нам мулов и ослов, чтобы доставить в его резиденцию. В полдень мы уже разбили палатки в центре развалин древнего Адулиса. К сожалению, мы нашли здесь мало интересного, если не считать нескольких колонн с капителями того же стиля как в Аксуме и Колоэ, что достаточно свидетельствует об однородности их [163] происхождения. Город засыпан песком, во время наводнения занесен илом и представляет группу песчаных холмов, из которых каждый, наверно, заключает в недрах своих какое-нибудь интересное сооружение. Небольшие раскопки были сделаны во время пребывания здесь англичан; при них-то и открыты колонны, о которых я говорил. Систематические раскопки могли бы создать из этого города новую Помпею и, кроме того, пролить свет на столь мало известную историю Африки. Но производство раскопок в этом жарком и нездоровом климате очень затруднительно.

Пробыв в развалинах один день, мы вернулись к берегу, сели в лодку и с попутным ветром, спустя шесть часов прибыли в Массову. Здесь кончилось наше интересное, но утомительное путешествие по Абиссинии. [164]

Мнение доктора Мюллера, профессора Венского Университета и члена Императорской Академии Наук, о надписях, снятых Бентом в Иехе и Аксуме.

«Надписи, снятые г. Бентом, имеют несомненный научный интерес. Они удостоверяют:

1) Тождество Иехи и Авы.

2) Сродство племен Южно-Аравийского и Абиссинского, как и значится в книге бытия.

3) Переселение Сабеян в Эфиопию, что случилось за 6 или за 7 веков до Рож. Хр. Что переселение это было не временною колонизациею доказывается великолепием оставленных Сабеянами построек и надписями, очевидно предназначенными для потомства.

4) Тот факт, что Аксум и Хабеш составляли прежде два отдельные государства, которые, впоследствии, слились во едино».

Мы приводим здесь образцы двух снятых в Аксуме наиболее интересных надписей. Одна интересна по содержанию, другая по необычайному сходству с церковно-славянскими письменами. [165]

Подстрочный перевод.

1) Эйзанас царь Аксумитов Гимиаритов Райдана Габеша Сабейцев и

2) Силха и Тайама и Каза и Бега царь царей сын Махрема который никогда не был побежден

3) врагами, когда народ Бега возмутился он послал своих двух братьев Шазана и Хадефаха и повел против них

4) войну и когда они дошли до них то одолели их счетом шесть царей с их народами

5) и имуществом которое не было прикреплено к земле с их детьми и их жен-

6) щинами и их слугами также взяли сосунков с матерями.

№ 2.

1) Эйзанас сын Эла-Амида уроженец

2) Гален царь Аксумитов Гимиеритов

3) и Райдана и Сабеи и Сал-

4) хена и Тайама и Бего и Каза

5) сын Махрема (Марса) непобедимого

6) от врагов. Они пошли на врагов своего отечества.

Обе надписи, сходные по началу, сильно разнятся в конце; из чего видно, что они принадлежат двум различным эпохам.

Комментарии

9. Не смешивать о Рас-Мангашей.

10. Очень часто независимый феодал.

11. Lefebure, Voyage eu Abyssinie.

12. Реклю.

13. По Египетским иероглифам «throgloditus» значит — обитатель пещер.

14. Ruppel.

15. Abbadi.

16. Билькис — фамилия династии, к которой принадлежала королева Сабейская.

17. В одном из иезуитских сочинений говорится, что в Аксуме, столице царицы сабейской, поставлен монолит на ее могиле.

18. Реклю.

19. Eruezt Desjardins. — Реклю.