-

По вопросу кого Ашинов обманул больше — Петербург или Москву?

Из переписки Ашинова с И. С. Аксаковым и m-me Adam.

Мы имели бы право в хронике нашей общественной жизни обойти молчанием «героя дня», давно известного под именем «вольного казака Николая Ивановича Ашинова», так как по последнему избранному им поприщу для подвигов, ему принадлежит главное место в иностранном обозрении журнала; но в тоже время никак нельзя отрицать и того, что, в действительности, он является не безъинтересным продуктом и вместе героем нашей внутренней общественной жизни. Быть может, еще не наступило время для полной его биографии в связи с тою средою, которая его вскормила и вознесла на страницы всемирной истории, но нельзя не отметить теперь же тех откровенных признаний, которые появились в печати, и вышли притом из Москвы, где, оказывается, была настоящая колыбель славы Ашинова. Теперь только в первый раз делается понятным, почему, например, Ашинов возложил на могилу покойного редактора «Московских Ведомостей» Каткова венок и притом именно из страусовых перьев, а не каких-либо других, с надписью: «От вольного казачества». Возможное соперничество Москвы с Петербургом по вопросу: кого Ашинов обманул прежде и больше? — очевидно, будет решено историею в пользу Москвы. Одна из московских газет, «Русское Дело» (№ 7), доказывает это неопровержимо, с фактами в руках, хотя и не может не выразить удивления, каким образом могла попасться в этом деле Москва хуже самого Петербурга, и для спасения чести Москвы газета решается на предположение, что, собственно говоря, Москва вовсе не была обманута Ашиновым и хорошо знала, с кем она имеет дело, но — «патриотизм» погубил Москву!!

«Что вольный казак Николай Иванович Ашинов, — говорит «Русское Дело», — разыграл (в Петербурге) с большим успехом и в «новой роскошной обстановке» Ивана Александровича Хлестакова перед сонмом чиновных, сановных, духовных и литературных светил, это не диво (радуемся за одно, что наше правительство осталось, по собственному заявлению, совершенно в стороне от этой некрасивой истории); — диво то, что господину Ашинову удалось обойти Москву, старую, умную, практичную Москву, да [434] так обойти, что даже после «правительственного сообщения», когда вся грязная подкладка дела уже достаточно выяснена, за Ашинова еще раздаются сочувственные голоса. Впрочем, нет! Москва не так обманута, как Петербург, — оговаривается «Русское Дело», — Москва сама кругом виновата! Петербург от души уверовал в «сына степей» и его великую миссию. Достаточно было Ашинову рассказать два-три анекдота о кн. Дондукове-Корсакове, достаточно было начать говорить таким тоном: — «Что ваши там министеры, как их там?» или: — «Меня очень любят на бомондах и журфиксах»; или: — «Нас, казаков, эти чинодралы совсем задушили!». — чтобы у Петербурга потекли слюнки и успокоились все сомнения. Ермак du XIX-me siecle, представитель протеста против всевластной бюрократии, предводитель вольных казаков, чуть не обновитель русского духа... И вот, господина Ашинова с его абиссинцами возят по «бомонду», с «журфикса» на «журфикс»; он открывает салон сам, увешивает его неизвестно как добытыми абиссинскими дорогими вещами, и в этом салоне кишмя кишат (точь в точь, как в передней Хлестакова) графы и князья. Только и слышно: ж-ж-ж!.. У Николая Ивановича — «вист свой составился», и даже... лучше, чем у Хлестакова...»

Но Москва — не то, что легкомысленный и легковерный Петербург — она вовсе не была обманута: в Москве, старой, умной и практичной, по словам «Русского Дела», — «все и сразу, с первого же слова, особенно именитое купечество, узнали в Ашинове чрезвычайно тонкого и ловкого проходимца; когда Николай Иванович начинал врать (а он врал мастерски, рассказывая, трезвый, то, чего и не снилось Хлестакову пьяному), его скоро останавливали: «ведь ты врешь, голубчик, Николай Иванович» — и Николай Иванович, понизив тон, сознавался, что врал».

Что же, однако, из всего этого должно было бы выйти: Москва, значит, не дала себя обмануть человеку, которого она хорошо знала за враля и «проходимца»? — но вышло нечто неожиданное и в высшей степени характерное, откуда мы узнаем одно, а именно, какую цену имеет в наше время всяческая ложь и наглость.

«Но это вранье, — комментирует «Русское Дело», — бесспорно нравилось Москве (прибавим в ее защиту: едва ли одной Москве!), нравилось чуть ли не потому именно, что Петербург принимал его за чистую монету. Находили отраду и утешение в любопытных рассказах о том, как «вольный казак» с великим успехом дурачил весьма солидных и степенных государственных мужей. В самую же Ашиновскую миссию верили довольно твердо, особенно потому, что Ашинова изобрел наш бывший дипломатический агент в Каире, г. Хитрово, и рекламировал покойный Катков; между [435] прочим, у последнего в доме и в редакции Ашинов считался вполне своим человеком»...

За сим, «Русское Дело» представляет замечательный образчик тех рассуждений, какими руководились, будто бы, в Москве, а также и тех принципов, на которых должна покоиться в наше время всякая «умная и практическая» деятельность. — «Рассуждали москвичи так: — вранье и нахальство Ашинова не только не помеха делу, но очевидная польза; в наше время только такие люди, совершенно необузданные и бесшабашные, и достигают успеха. Ашинов идет напролом, никем и ничем не стесняется; он никого ни к чему не обязывает, и при неудаче от него всегда можно отказаться. А между тем цель у него высокая и хорошая; помимо правительства, помимо дипломатии, «поклонить» России гавань на Красном море, завести русскую колонию, как раз на пути англичан в Индию, устроить угольную станцию для наших военных судов, организовать по военному и поставить союзниками России храбрых абиссинцев и, наконец, присоединить их в греко-российской церкви...

«И вот, — продолжает газета, — несмотря на неимоверное, баснословное вранье Ашинова, несмотря на то, что, кроме его собственных рассказов, у него не было никакого подтверждения его подвигам, патриотическая (?!) Москва отнеслась к нему в высшей степени сочувственно. Для основанной им в собственном его воображении станицы полились щедрые пожертвования; энтузиазм и, усилился, когда появилось воззвание отца Паисия, старого друга (?) Ашинова, примкнувшего в его «миссии» и торжественно посвященного в архимандриты. Воззвание было составлено так ловко, что самое дело имело вид чуть ли не оффициально русского церковного дела, и это сообщало ему некоторую положительность и устойчивость. — «Ну, Ашионов (говорили москвичи), положим, врет, а ведь во главе дела стоит известный еще по Константинополю отец Паисий; тут уж фальши никакой не может быть». Чем, когда и как стал известен отец Паисий — об этом знали довольно смутно; но имя это было окружено легендами, и его усиленно рекламировал все тот же Ашинов. Экспедицию собрали на деньги, отчасти жертвенные, отчасти «из других сумм» (не казенных, впрочем), и отпустили с миром. Публика, состоявшая из самого непозволительного сброда, двинулась через Константинополь и Порт-Саид в «Москву» (будущую колонию)».

Действительно, судя по приводимым далее газетою описаниям этого сброда, сообщенным очевидцами, встретившими Ашионова на пути, едва ли можно найти другое подобное зрелище в истории предприятий, после знаменитого крестового похода, в ХІП веке, под предводительством козы и гуся... «Русское Дело» заключает [436] увещанием по адресу некоторых органов нашей печати, которые настаивали в прошедшем году на том, чтобы морское министерство предоставило Ашинову и К° пароход добровольного флота, и теперь, несмотря на тяжкий урок, продолжают оставаться, по возможности, верными рыцарями абиссинского героя, — в следующих прочувствованных выражениях: «Опомнитесь, господа! Не совершайте позора! Довольно! Скажите прямо: — Мы соврали! ошиблись, или, вернее, согрешили, но не изображайте на смех всей России унтер-офицерскую вдову, которая, по словам городничего, сама себя высекла»...

Видно, однако, что давать добрые советы другим легче, чем самому же первому воспользоваться такими советами. Та же самая газета «Русское Дело» тут же скорбит о том, что — «русское дело в Абиссинии погублено Ашиновым едва ли не бесповоротно, — между тем дело это бесспорно (?!) великое (!!) — и тут же рекомендует вниманию публики для абиссинской экспедиции собственного кандидата, который в прошлом году напечатал письмо в газете с предложением «сойтись дружески с Абиссинией, дать ей инструкторов, чтобы иметь в своих руках всю армию и помочь ей укрепиться на красноморском побережье». Правда, «Русское Дело» присовокупляет, что «письмо это принадлежало весьма серьезному и энергичному офицеру, к сожалению не обладавшему наглостью и иными качествами Ашинова, столь полезными в наших патриотических (sic!) кружках». Но далее, из слов газеты оказывается, что этот «серьезный человек, заслуженный русский офицер, готов был даже стать под начальство Ашинова и отдать ему лавры инициатора и руководителя дела, лишь бы только сделать самое дело. Ашинов, разумеется, весьма благоразумно (и, прибавим от себя, весьма счастливо для «серьезного человека») отстранил непрошенное сотрудничество, а гг. москвичи предпочли заведомого лгуна и авантюриста серьезному, но скромному деятелю», — который, повидимому, все-таки не был серьезен настолько, чтобы не допускать и мысли о возможности служить под начальством Ашинова, уже тогда хорошо известного Москве, судя по словам «Русского Дела».

А что Ашинова давно могли знать в Москве хорошо, это видно из курьезного письма Ашинова к И. С. Аксакову, еще в 1884 г., напечатанного в том же № «Русского Дела». Ашинов пишет Аксакову по поводу тогдашнего своего намерения основать «Москву», в Закавказье, для чего он имел в виду сделать мирное завоевание в собственном отечестве, но тут ему помешали не французы, как в Абиссинии, а «немцы», «генералы» и вообще «бюрократы». В виду всего этого Ашинов и воззвал к патриотизму И. С. Аксакова [437] и вообще всех русских людей, изложив при этом подробно свою программу действий в Закавказье:

«Сухум-Кале, 30-го мая 1884 года.

Глубокоуважаемый наш Иван Сергеевич! Еще раз позвольте поздравить Вас с прошедшим Светлым днем и пожелать Вам и Вашему дому и Вашей матушке-Москве — нашему казачьему русскому сердцу — всего лучшего в мире и всех благ.

Извините, что я так долго не описывал про наше дело; теперь Вам буду описывать все подробно.

По приезде из Тифлиса в Батум, я отправился за семенами и рассадою турецкого табаку в Туретчину — в Трапезонд, и там что нужно добыл и видел своих казачков (все это вранье, — замечает газета); некоторые обещались в зиме в нам придти.

Из Туретчины приехал в Сухум с приказанием от губернатора отводить нам земли, но земель-то казенных оказалось совсем мало, и все роздали, и самые лучшие князьям, которые были против нас, да генералам, не знаю только за какую услугу. А при море, нынешнюю весну и зиму, когда узнали, что казаки идут, роздали более 300-м семействам — чухне да немцам, которых надо прогнать. Мы их по казачьему выучим; они у нас уйдут. Выбрали мы место верст 25 от Сухума, в горах, в местности Изибильдо, и там, Бог даст, поселим станицы три с хуторами, по направлению шоссейной дороги в Кубанскую область. Места очень хороши и богаты; всякий лес есть: и пальма, и орех, и дуб, бук и др.

Как закрепим станицы, то тогда пускай турецкая морда летит к нам, — очень удобно для нас в военном отношении: хоть сто тысяч будет их, то с нами в горах ничего не сделают, — позиции очень хороши.

Казаки малороссийские стали прибывать к нам и первую станицу с Божьей помощью стали селить, а назовем ее в честь нашего Царя, а вторую в честь нашего Атамана — Наследника, а третью в честь Москвы, за ее гостеприимство и великодушие в нам сиротам. Когда я сказал, что сердце России — Москва — стоит за нас, то они хотели первую же станицу назвать Московской. Только малороссийские казачки-запорожцы очень народ бедный, и мы их принимаем чем богаты. У них даже хлеба нет. Жаль их бедных. Да и у нас не больно богато, и не надолго хватит хлеба; а правительство здешнее, стоящее за немцев, отказало нам. Говорят, что у нас у самих нет хлеба; так теперь не знаю, что и делать. Теперь обращаемся к Вам в лице всей Москвы, просят Вас все наши казаки, помогите нам, чем вы можете. Знаете, казаки для себя никогда не просят помощи, но для этих бедняков запорожцев, которые были у жидов. Если им не помочь вовремя, то, как молодое растение, они повянут и погибнут. Мы, Бог даст, как устроимся, — все со сторицею отдадим Москве, нихай за вами она не считает. А то без средств русское население может опять остановиться, а нам, вольным, опять придется скитаться по Кавказу, да по Туретчине. Еще раз просим Вас, глубокоуважаемый Иван Сергеевич, попросите добрых русских [438] людей помочь нам. Трудно нам без Вашей помощи на окраине России бороться со всеми препятствиями. Ждем с нетерпением Вашего письма и просим Вас принять название одного нашего местожительства Вашим именем. За сим остаюсь уважающий Вас и готовый всегда к услугам Вашим известный Вам Н. Ашинов. Все наши казаки кланяются. — Писал по приказанию атамана войск (sic!) писарь Семенко».

Если еще не так давно, в 1884 г., Ашинов и его казачки-запорожцы» думали распоряжаться совсем запросто в собственном отечестве, «выбирали» себе места, а прежних владетелей «по казачьему намеревались выучить» (но встретили себе отпор от «немцев» и «генералов») — то можно ли удивляться, после того, всему случившемуся в Абиссинии!.. Вообще, в этом письме Ашинов оставляет Хлестакова и Ноздрева далеко за собою.

PS. — Мы только-что получили первую мартовскую книгу парижского журнала «La Nouvelle Revue». В своих «Lettres sur la politique exterieure», автор этих «Писем», m-me Juliette Adam, посвящает первые страницы личным воспоминаниям об Ашинове, с целью успокоить своих соотечественников: «Moi, l’amie d’Achinoff, je me porte garante, vis-a-vis de mes compatriotes, qu’il n’a jamais songe a etre un embarras pour la France». Вместе с тем г-жа Адан публикует свою не лишенную интереса переписку с Ашиновым, где он, например, удостоверяет ее, что — «dans le cas d’une guerre avec ces paiens d’Allemands, dont la nation russe ne sait comment se debarraseer, nous, les Cosaques libres, nous nous mettons du cote de la France» (30-го янв. 1887); а месяц спустя, он же извещал г-жу Адан, что он надеется — «obtenir des terrains au bord de la mer Noire pour moi et mon peuple, mais les Allemands travaillent contre moi» и т. д. Очевидно, г-жа Адан и не подозревала, что ее «друг» — большой мистификатор; иначе она не поделилась бы с читателями своею корреспонденциею с Ашиновым...

Текст воспроизведен по изданию: Из общественной хроники // Вестник Европы, № 3. 1889