-

АРНОЛЬДИ К. А.

ВОЕННЫЕ ОЧЕРКИ АБИССИНИИ

(Продолжение.)

(См. «Воен. Сб.» 1907 г., № 12.)

Продовольствие войск в военное время.

Снабжение войск продовольствием в военное время совершенно не организовано в абиссинской армии. Каждый воин, выступающий в поход, должен сам озаботиться о своем прокормлении во все время, пока продлится кампания и с этой целью запастись из дому едой в наивозможно большем количестве. Когда же этот запас истощится, он должен жить на средства той страны, но которой проходит армия.

Правда, что одновременно с началом мобилизации все продовольственные магазины, из которых в мирное время выдается войскам калеб. открываются, запасы зерна заготовленные в них, раздаются людям на руки, и это служит подспорьем в приготовлении себе провизии, а для многих неимущих «киттабель» и единственным ресурсом существования в первое время похода. Но, во первых, казенное зерно получают далеко не все (баламедырья не получают никакого продовольствия от казны, также как и все гындебели и фаны), а во вторых, подъемные средства огромного большинства нижних чинов настолько незначительны, что волей неволей приходится ограничивать количество продовольствия весьма скромным минимумом. [134]

В лучшем случае солдат имеет возможность навьючить своими запасами целого осла. Большинство же принуждено бывает ограничиться лишь его частью, приобретя такового в складчину с товарищами. Многие же, не имея и этого, нагружают, жену, служанку или раба, или же сами несут на голове колчанный мешок (шиллича), наполненный каким нибудь зерном, к которому сбоку привязан еще маленький мешочек с красным перцем.

Понятно, что при такой постановке дела, войска могут быть обеспечены своим продовольствием лишь на очень короткое время. Мы едва ли ошибемся, если определим это время средним числом в две недели. Так, во время итальянского похода, продовольствия, взятого с собою, хватило до местности Бурамьеда, лежащего от Аддис-Абабы (пункт выступления) на расстоянии 400-т верст, т. о. другими словами на три недели ходу. Войску раса Маконена в походе против Бени-Шонгуля пришлось прибегать к средствам страны уже на десятый день после выступления. В некоторых случаях собственное продовольствие совсем не берется. В экспедиции раса Ольде-Георгиса к оз. Рудольфу «продовольствовать войска можно было только путем реквизиции, т. е. сомнительными средствами совершенно неизвестного края; другой способ, в виду большой численности отправлявшегося в поход корпуса и недостаточности подъемных сил раса, оказывался немыслимым, тем более, что на подготовку похода и на разведку театра действий не было достаточно времени» (Булатович «С войсками Менелика II».).

Таким образом, по прошествии весьма короткого промежутка времени, а иногда и с самого первого дня похода, абиссинские войска принуждены свое продовольствие добывать в той стране, которую они проходят. Этот способ собственно и нужно признать, как нормальный способ продовольствования войск во время похода. В нем главный недостаток организации абиссинской армии и наиболее слабая ее сторона.

Существуют два способа добывания жизненных припасов из данной местности: дурго и заррафа.

Дурго — это добровольная безвозмездная доставка местным населением всего необходимого для питания людей и животных. Порядок его производства тот же, что и в мирное время. [135] Заррафа — насильственное отнятие необходимых припасов, в случае нежелания добровольно расстаться с ними; этот последний способ сопровождается всегда самым разнузданным грабежом и убийствами.

Если в мирное время взимание дурно ложится тяжелым бременем на население, то во время войны оно является нередко настоящим бедствием. Отсутствие собственного продовольствия у солдат и несравненно большая величина отрядов, нежели в мирное время, приводят к тому, что страна, по которой проходит абиссинское войско, зачастую совершенно разоряется и притом в весьма короткое время. К этому, конечно, нужно прибавить произвол начальников и солдат, который в военное время, само собою разумеется, развертывается во всей своей силе. Берут с населения уже без всяких правил столько, сколько понадобится и порою даже больше, потому что в богатой местности, изобилующей жизненными припасами, обыкновенно делают запасы на будущее время.

Разорительный обычай давать по воскресеньям гебыры отнюдь не оставляется во время похода. Наоборот, высшие начальники употребляют все усилия, чтобы даже, по возможности, превзойти изобилием пиры мирного времени: популярность и привязанность подчиненных теперь ведь им нужна всего более. Конечно, щедрость военачальников оплачивается тем же населением.

Каждый житель в районе расположения отдыхающих войск должен приготовиться отдать из своего имущества все, что понадобится им. Чика-шумы сбиваются с ног, стараясь по возможности удовлетворить требования, предъявляемые зачастую несколькими начальниками зараз. Сборщики дурго разъезжают в сопровождении своих тикеров, заявляют требования пославшего их начальства и, конечно, берут кое что и в свою пользу. Отдельные солдаты или целые групы таковых, не смотря на запрещения, бродят по ближайшим селениям, отбирая у жителей даром продовольствие, дрова, фураж, одним словом все в чем они нуждаются. Многим беднякам приходится в таких случаях отдавать свое последнее достояние и оставаться самим ни с чем.

Несколько дней пребывания войск в стране разоряют жителей ее до такой степени, что поправляться приходится потом целыми годами. Чтобы точнее охарактеризовать опустошения, [136] которые производит абиссинская армия в мирной стране, по которой она проходит, сравнение с саранчой будет самым подходящим.

Такой порядок продовольствия не кажется никому странным и не вызывает протеста даже у самых развитых абиссинских начальников. Даже сам негус, стоящий во всех отношениях неизмеримо выше своих подданных, не склонен по-видимому видеть особого вреда в том, что население разоряется его же войсками. Идея, что солдат имеет право жить на счет мирного обыватели настолько, благодаря непрерывным войнам, вкоренилась в абиссинские понятия, что никому даже не приходит в голову видеть в этом что то несправедливое. Этому способствует еще и то обстоятельство, что большинство сельского населения галласы, негры и др. потомки покоренных племен, или даже сами недавно покоренные враги абиссинцев.

Протестов со стороны населения обыкновенно не бывает, потому что они могут вызвать репрессии. Горе тому селению, которое недружелюбно встретит сборщиков дурго, или откажет «мысленье» в требуемом количестве продовольствия. В таких случаях чика-шум немедленно заковывается в цепи, а селение, если тотчас же не удовлетворит всех требований, предъявляемых ему, предается разграблению, и таким образом взимание дурго превращается в заррафу. Но такие, так сказать, коллективные протесты, повторяю, бывают редки. Чаще случаются единичные случаи сопротивления, при самовольном вторжении солдат в дома обывателей с целью поживиться имуществом этих последних. Тут дело доходит нередко до убийств, часто на почве ревности, лучше сказать защиты чести жен и дочерей.

Если выведенный из терпения обыватель убьет ударом ножа или дубины грабителя солдата, то ему не избежать жестокой расправы: чаще всего с ним кончают тут же несколькими выстрелами товарищи убитого (так как грабители никогда в одиночку не ходят), если же ему удается ускользнуть, пользуясь первым замешательством, то его ловят потом и казнят смертью; имущество же его предается полному разграблению. Правда, военное начальство старается предотвратить подобные столкновения войск с населением, но приказы, оглашаемые с этою целью, редко останавливают солдат, зачастую понуждаемых голодом и недостатком самого необходимого к насильственным фуражировкам. И если при этом галлас-крестьянин, находясь хотя бы в [137] состоянии необходимой самообороны, убьет притеснителя, или даже просто окажет вооруженное сопротивление, его ожидает суровая кара.

Мне случилось однажды в небольшой галлаской деревне видеть, как выведенные из терпения поселяне напали на солдат, посланных из проходившего отряда вместе с местным шумом собирать фураж. При этом было ранено семь человек солдат и сломано в рукопашной два ружья. Когда порядок был восстановлен, то «зачинщики нападения» со старшиной во главе были закованы в цепи и отправлены в Харар (случай имел место невдалеке от этого города), где их ожидало весьма строгое наказание. Это происходило в мирное время; в военное же, вероятно, они были бы расстреляны на месте.

Таким способом продовольствуют себя абиссинские войска в мирной стране. Со вступлением в неприятельскую землю, или просто в страну, где жители недружелюбно относятся к ним, они переходят к реквизициям, или попросту к грабежу, так как слово «заррафа» именно это и обозначает. Это собственно наиболее подходящий к духу абиссинской армии способ продовольствования, и солдаты всегда бывают в восторге, когда начальство разрешает наконец прибегнуть к нему. Конечно, никакой меры во время заррафы не соблюдается и берется не только одно необходимое, а буквально все, что попадается под руку. Нередко то, чего нельзя взять с собою, портится, разбрасывается, приводится в негодность без всякой нужды, даже скот, если его невозможно увезти, прирезывается и пристреливается, просто из какой то ненасытной жажды разрушения, свойственной абиссинцам. Страна, по которой проходит абиссинское войско, довольствующееся реквизициями, представляет собою печальную картину опустошения. Порою опустошение это достигает таких размеров, что если бы войску пришлось возвращаться той же дорогой обратно, то оно несомненно погибло бы от голода.

Вот описание заррафы, которое дает Булатович в свое книге: «С войсками Менелика II».

«Перед нами расстилалась теперь виденная мною вчера долина реки Ойми. Население ее находилось в эту минуту в полном бегстве. Из домов выходили нагруженные всяким скарбом и продовольствием женщины и поспешно удалялись, угоняя за собою скот. Часам к 11-ти окончена была наконец расчистка дороги, и войска хлынули в долину, где и рассыпались в разные [138] стороны, спеша пополнить свой запас продовольствия. Всякие запреты были бы немыслимы и бесплодны, так как на таких реквизициях зиждилась вся продовольственная система похода. Местность покрылась скачущими во всех направлениях абиссинцами, и в усадьбах закипела деятельная работа: из маленьких клунь солдаты выкидывали связки тьефа и машиллы и тут же на дворе обмалачивали их палками на разосланных шаммах. Некоторые счастливцы находили в домах муку и, радуясь этой находке, торжественно несли ее на бивак. Скоро все ведущие к нашей стоянке тропинки покрылись тяжело нагруженными солдатами: кто нес зерно, кто связку соломы для мулов, кто кур, кто гнал барана. Солдаты были довольны и перекидывались шутками».

Обыкновенно заррафа производится без всякой системы: войска рассыпаются и грабят, как придется, даже и в неприятельской стране, не заботясь ни о своей охране, ни вообще о чем бы то ни было, кроме захвата добычи в возможно большем количестве. Иногда однако соблюдается известный порядок, имеющий целью предупреждение возможных случайностей: так, в передовом отряде раса Ольде Георгиса во время похода к озеру Рудольфа, реквизиции производились следующим образом: полки были разделены на три очереди; очередной полк выступал в указанном направлении и, дойдя до густо населенной местности, разделялся: часть рассыпалась по усадьбам для грабежа, другая же часть, заняв центральное положение в районе производства заррафы, составляла резерв и готова была при первой надобности оказать поддержку в случае нечаянного нападения. На обратном пути в лагерь резерв составлял ариергард и прикрывал отягченных добычей товарищей.

Но подобный способ нужно считать исключительным, и собственно в данном случае, быть может, сказалось влияние находившегося при отряде европейского офицера. Обыкновенно же, повторяю, абиссинцы производят свои реквизиции, (как и все вообще) самым безалаберным образом, что не всегда ведет к плачевным последствиям только потому, что они большей частью имеют дело с весьма непредприимчивым и слабым неприятелем. Впрочем, если когда нибудь будет написана абиссинская военная история, то на ее страницы занесется много фактов, когда разнузданная заррафа приводила к гибели не только отдельных людей, но и целые отряды. [139]

Районы, в которых производится взимание дурго, или заррафы весьма различны по своей величине, которая, конечно, находится в зависимости от численности продовольствующегося отряда. Для большой армии, силой около 100.000 человек, радиус этого района достигает от 3 до 4 дней пути. Понятно, чем дольше стоит армия на одном месте, тем радиус становится длиннее, тем более и более отдаленные местности приходится опустошать, потому что ближайший район бывает опустошен уже в первые дни стоянки. И наконец, по прошествии известного (при этом весьма незначительного) времени, главнокомандующий видит себя вынужденным двигаться дальше, уходить прочь, во что бы то ни стало, на поиски нового, свежего района реквизиций, хотя, быть может, по стратегическим соображениям, ему необходимо было бы оставаться на месте. Голод сильнее стратегии.

Ни для кого теперь уже не секрет, что итальянцы проиграли абиссинскую войну, в большой мере благодаря собственным ошибкам. Одной из главных ошибок, решившей участь всей кампании, было то, что Баратьери поторопился атаковать армию Менелика, расположенную близь Адуи.

Действительно, если бы он подождал еще дня два-три, картина получилась бы совсем иная. Менелик со своим более чем стотысячным войском слишком неделю уже стоял в этой местности и более держаться буквально не мог, вследствие недостатка продовольствия. Страна и без того бедная, разоренная еще предыдущими войнами раса Манагаши с итальянцами, была окончательно опустошена массой шоанских войск, так что и небольшому отряду было бы трудно пропитаться в ней. Поэтому, реквизиции приходилось производить в расстоянии пяти-шести дней пути от лагеря и выделять для этой цели громадное число людей. По наконец и эти отдаленные районы истощились, армия голодала, и дезертирство достигло больших размеров. Перед Менеликом встала диллема: или начать немедленно наступление и атаковать противника на занятых им сильных позициях, или отступать внутрь страны в более богатые местности, причем, принимая во внимание абиссинскую психику, половина его войска рассеялась бы бесследно. Из такого критического положения, как мы знаем, его выручил сам Баратьери, покинувший свои позиции и напавший на абиссинцев при самых неблагоприятных для себя условиях. Насколько положение Менелика было серьезно, мы можем видеть из того, что в этот день, по рассказам [140] участников, около 40% абиссинской армии занималось заррафой и не могло принять участия в бою.

Из этого краткого очерка видно, как примитивно поставлено у абиссинцев снабжение продовольствием действующей армии и какое роковое влияние может оказать система реквизиций на их военные операции и даже на исход целой кампании.

Ставя абиссинскую армию в полную зависимость от продовольственных средств края, эта система вместе с тем превращает ее из защиты мирного населения в жестокий бич его. Поэтому, мы не ошибемся, если скажем, что заррафа и дурго это зародыш слабости и разложения, который абиссинская армия носит в самой себе с первого дня выступления в поход и который может разрушить ее организм даже без единого серьезного столкновения с противником.

В заключение несколько слов о питании абиссинцев в походе. Мы видели, как едят абиссинцы в мирное время. В походе, пока не иссякли продукты, взятые из дому, все идет прежним порядком. По приходе на бивак, жена или служанка (у более бедных такая служанка одна на нескольких) достает камни, растирает в муку известное количество зерна и печет инджеру; затем приготовляется соус из красного перца, и вот обычный обед солдата готов. Также идет дело и после того, как иссякнут собственные припасы, если только армия находится в богатой стране и в «дурго» недостатка нет. Но в конце концов наступают черные дни, когда как привезенное с собою, так и находившееся в окрестной стране, продовольствие съедено. Случается также проходить по незаселенным, пустынным местностям, где не достанешь зерна. Как ни беспечен абиссинец, как ни мало он думает о будущем, он все-таки предвидит подобные случаи и приготовляет себе небольшое количество непортящейся пищи, своего рода консервы (сынк). Эти «консервы» бывают как мясные, так и растительные. Вот их названия.

Дургош — сушеная инджера (Хлебные лепешки.), измельченная в крупный порошок. Его едят разведенным в теплой воде и сдобренным солью, перцем и маслом.

Кванта — полоски вяленого на солнце мяса, пересыпанного красным перцем.

Дабоколо — шарики, сделанные из теста с небольшим [141] количеством масла и красного перца. Очень долго остаются мягкими.

Шуро — гороховая мука с перцем.

Атыр — сухой горох.

Коло — зерна пшеницы или ячменя, поджаренные на железном листе, с солью.

Когда является необходимость, абиссинец умеет быть умеренным и довольствоваться весьма малым. Поэтому, небольшое количество «сынку» хватает обыкновенно на довольно порядочное время. Несколько горстей атыра или коло могут поддерживать солдата в течение целой недели и, хотя он теряет при таком режиме много силы, но продолжает быть работоспособным.

Характеристика личного состава.

Приступая к характеристике личного состава, я прежде всего хочу отметить один важный фактор, который необходимо иметь постоянно в виду для правильной оценки этого состава. Это коренное различие между нашими и абиссинскими воззрениями на войну, вытекающее из совершенно различных условий общественной и экономической жизни у нас и у них. Для нас война представляется обыкновенно народным бедствием, требующим больших жертв, как от частных лиц, так и от всего государства, бедствием, обездоливающим семьи и разоряющим благосостояния. Идущие в бой собираются пожертвовать своей жизнью для блага родины, и это благо — единственное соображение, примиряющее их хотя несколько с военной грозой, оторвавшей их от семьи и от всего, что им дорого.

Не так смотрят на дело абиссинские воины. Выросшие в стране, где гром войны или междуусобиц не прекращается почти ни на одну минуту, где «звание солдата высоко и почетно» не на одних только словах и где люди, лишь благодаря войне, достигают почестей и материального довольства, они смотрят на нее как, на явление вполне нормальное, даже желательное. Только в походе солдат может вволю пограбить крепостного галласа и добыть из его хижины все, что ему нужно, только в сражении, победив врага, он может захватить его скот и имущество и взять в плен его семью, которая будет потом всю жизнь работать на него. [142]

Бескорыстные соображения, которые для нас смягчают суровую необходимость идти на войну, высшие цели, которыми мы стараемся оправдать совершаемые нами на поле сражения убийства, мало понятны и отчасти даже смешны для абиссинцев. Он видит в войне — добычу, в убийстве — геройство; этика войны чужда ему совершенно, и славы без выгоды для него не существует.

Лишь приняв во внимание эту коренную черту различия между нашими воззрениями и абиссинскими, мы сможем правильно оценить достоинство и недостатки личного состава эфиопских войск и не впадем в слишком поспешные заключения, к которым приходят обыкновенно европейцы, имевшие случай поверхностно наблюдать абиссинскую армию.

Несмотря на утилитарную точку зрения, с которой абиссинцы смотрят на войну, патриотизм, этот великий двигатель в военном деле, не чужд эфиопским войскам. Можно даже сказать, что любовь к родине и привычка гордиться своею народностью отличает абиссинцев среди всех народов Африки. В то время, как негр признает интересы только своего рода, в лучшем случае, племени, в то время, как араб постепенно обезличивается, делаясь слугой и помощником европейца, абиссинец с гордостью сознает себя таковым и считает себя выше других народов. «Амара-нань» (я — амара, абиссинец), говорит он, подразумевая под этими словами всех живущих на абиссинском плоскогорий и говорящих эфиопскими наречиями, и это слово «амара» звучит в его устах, как символ всего хорошего, храброго, разумного. Люди — амара, населяют прекрасную страну «Итиопия» (Эфиопию) и выше этого быть ничего на свете не может.

Так рисуется дело в воображении абиссинца и разубедить его в этом невозможно. Не даром сложилась песня у ашкеров Менелика: «у тебя есть дочь Заудиту, у тебя есть страна Итиопия: чего же лучшего ты можешь желать»? Эта горячая любовь к своей родине и чувство племенной связи между всеми абиссинцами, являющиеся следствием исторических условий, в котором развивалось абиссинское государство (постоянная окруженность врагами, борьба против магометанских завоевателей и проч.), а также изолированного географического положения (высокое плоскогорие, окруженное пустынями), ставит абиссинцев значительно выше окружающих народов и составляет большой плюс при оценке качеств их армии. [143]

Несмотря на частые междуусобицы, иногда не прекращавшиеся десятки лет и сопровождавшиеся обыкновенно взаимным разорением земель, массовыми убийствами и вопиющими жестокостями, абиссинцы никогда не забывали, что они принадлежат к одной национальности. Стоило появиться опасности извне, как тотчас же домашние раздоры утихали и недавние враги становились под одно знамя, для отражения общего неприятеля.

Итальянцы потратили много денег и времени, чтобы поселить вражду и раздор между абиссинскими властителями: императором Иоанном с одной стороны и негусами: Годжама — Текле-Хайманотом и Шоа — Менеликом с другой, а впоследствии между этим последним и расом Манагашей. И действительно, они достигли своей цели, так как между означенными владетелями произошли кровопролитные столкновения. Но воспользоваться смутой им не пришлось, потому что при первом серьезном наступлении их, враждующие соплеменники помирились и дали общий отпор, результат которого известен. Даже купленный итальянцами рас Себат (тигринец) перешел в решительную минуту на сторону Менелика.

Абиссинская история указывает несколько подобных примеров. И насколько известно, в ней не найдется ни одного примера, чтобы одна из враждующих сторон обращалась за помощью к иноплеменникам, как это случалось нередко в Европе, а особенно в России удельно-вечевого периода.

Итак, абиссинцы (и в частности, конечно, абиссинское войско) проникнуты чувством патриотизма, что, как мы уже заметили, составляет большое достоинство в рассуждении личного состава армии. Но этот патриотизм имеет другую сторону, являющуюся отрицательной величиной в общей сумме ее качеств. Счастливое царствование Менелика, соединившего под своим скиптром всю абиссинскую землю, удачные походы против соседей, покорение обширных земель, наконец, решительная победа над белыми людьми, — насколько все это дало пищу патриотизму и возвысило абиссинцев в их собственных глазах, настолько же унизило в их представлении всех иностранцев и родило преувеличенное понятие о могуществе родной страны.

Под влиянием невежества, освещающего события ложным светом чрезмерной самоуверенности, абиссинец решил, что нет такой силы в мире, которая могла бы сломить его, что он народ избранный, перед которым все остальные народы должны [144] преклониться и что иноземные государства существуют только для того, чтобы служить Абиссинии (в этом убеждении, между прочим, абиссинцев постоянно поддерживают всевозможные «миссии» и посольства европейских и иных государств, являющиеся в Аддис-Абабу совершенно как данники, с целыми караванами подарков, которыми они стараются перещеголять друг друга, чтобы заслужить исключительное внимание Атье Менелика). Следствием таких выводов является, понятно, полное презрение к иностранцам, особенно же к белым. Всякий европеец, побывавший хоть раз в Абиссинии, испытал на себе это презрительное отношение, которое каждый добрый «амара» считает долгом проявить по отношению к «ференджу».

Не так давно еще европеец назывался «гым» — нечистый, и всего лишь лет пять тому назад на улицах дети, а иногда и взрослые кричали, завидев белого «али! али»! (позорная кличка, которую, однако, Менелик сумел почти совсем вывести, назначив суровое наказание за нее). В последнее время уже не приходилось почти слышать явного выражения презрения со стороны абиссинцев, но что в душе они остались прежнего мнения о нас, за это можно поручиться.

Даже абиссинцы «высшего общества», придворные, приближенные Менелика и проч., которые постоянно видят европейцев и более или менее осведомлены о том, что делается на белом свете, имеют самое жалкое мнение о нас. Они, конечно, никогда не позволят себе этого высказать, как люди в известном смысле весьма воспитанные и сдержанные, но судя по мыслям, которые подчас невольно вырываются у них, в этом не может быть ни малейшего сомнения.

Рас Ольде-Георгис не мог скрыть своего истинного изумления, когда Булатович рассказал ему, что в наших войсках тоже принято атаковать в рукопашную, когда это необходимо. «Я думал», — сказал рас, — «что ференджи только стреляют». Даджазмач Габро-Эгзиабихер правитель Лекки, однажды попросил меня и Булатовича поговорить между собой по-русски. «Удивительно», — сказал он смеясь, когда мы исполнили его просьбу: «совершенно как птицы». И, обращаясь к приближенным, добавил: «нет, наш язык куда же лучше». Хотя это было сказано шутя, но выражение его лица ясно передавало мысль, которую он старался скрыть: «какой же язык может быть у этих ференджей?». Другой высокопоставленный абиссинец (правда, редко [145] бывавший при дворе), задал мне такой вопрос: «правда ли, что у ференджей все негусы — женщины?» и очень удивился, когда я ответил отрицательно.

Презрительное отношение к иностранцам увеличивается еще вследствие религиозных причин. Абиссинцы считают лишь себя настоящими христианами «теру кристиан», как они говорят (чистые христиане). Остальные народы или «ислам» (мусульмане), или еретики. Громадное большинство абиссинцев считает всех белых, в том числе и нас, русских, магометанами. Один тигринец рассмеялся мне в лицо, когда я ему сказал, что русские такие же христиане, как и они, даже чище. «Если вы христиане», возразил он, «то почему же вы едите свинину и не обрезываете детей» (по абиссинским религиозным понятиям, представляющим удивительную путаницу еврейских, языческих и христианских догматов, истинные христиане не могут есть свинины и других нечистых животных и должны подвергаться обрезанию. В сущности, все христианство абиссинцев заключается в том чтобы не есть известных «нечистых» животных и поститься по средам и пятницам. «Господин», сказал мне другой абиссинец, «зачем вы едите мясо барана, зарезанного рукой сомаля? христиане так не делают». Как всякий нецивилизованный народ, абиссинцы чересчур ревниво относятся к обрядовой стороне своей веры и всех, не разделяющих их религиозных убеждений, считают «погаными» и достойными презрения.

Такое положение дела, неприятное для иностранцев, попадающих в Абиссинию, грозит еще большими неприятностями самим абиссинцам. Действительно, преувеличенные представления о своей силе и доблести еще никому не послужили на пользу, не послужат, конечно, и им.

В частности, говоря об армии, мы должны признать, что армия личный состав которой относится пренебрежительно к неприятелю, стоит на опасном пути. Из опытов истории мы знаем, к каким неожиданностям приводило ложное мнение о силе и способностях врага. Несомненно, что и абиссинское высокомерное отношение к красным людям («Кайоч» — красные. Абиссинцы считают цвет нашей кожи не белым: «белый цвет вот», говорят они, показывая на кусок полотна или бумаги, «а вы красные».), вытекающее из неверного представления о недостатке у них силы, храбрости и др. военных качеств приведет их когда-нибудь к финальной катастрофе, если течение событий не отрезвит их во время. [146]

Абиссинский воин, будь то солдат или офицер, не желает учиться у европейцев. Он считает себя выше ференджа и поэтому не намерен ничего перенимать у него. Правда, они выдумали ружья, которых абиссинец сделать не может, но эти ружья они же и продадут всегда, а не то так и подарят, — больше ничего от европейцев и не требуется. Свою тактику абиссинец считает идеальной, свое снаряжение — первым в мире, военную организацию — не оставляющей желать ничего лучшего, себя самого — образцом солдата. Что нового могут сказать ему несчастные ференджи, которых он убивал и гнал на холмистых нолях Адуи из ущельях Амба-Аладжи, чему они могут научить? «Не нам у них, а им у нас нужно учиться, как воевать», с усмешкой думает гордый сын Шоа и со спокойною совестью пребывает в своем невежестве.

С этой точки зрения, победа над итальянцами принесла большой вред абиссинской армии, укрепив ее окончательно в своих заблуждениях. Впрочем, абиссинцы настолько консервативны, что вряд ли даже и поражение вывело бы их из области обычной рутины, освященной многими столетиями, и они продолжали бы сражаться так, как сражались древние египтяне и эфиопы, потомками которых они себя считают.

Единственно, в чем они показывают желание брать пример европейцев и не отставать от них, это оружие. Оружие они любят и чем новее система его, тем в больший восторг оно приводит абиссинцев. Менелик и его вассалы из всех сил стараются снабдить своих солдат огнестрельным оружием новейших образцов, и это им отчасти удается.

Необходимо заметить, что, говоря о хорошем вооружении абиссинцев, следует подразумевать только ручное оружие. Артилерия в абиссинской армии совсем не пользуется почетом. Причина (как мы видели) главным образом та, что организация артилерии требует дисциплины и знания двух вещей, которые с покон веков отсутствовали в эфиопской армии. Поэтому, отняв у итальянцев превосходную горную артилерию, абиссинцы не только не воспользовались этим обстоятельством, чтобы создать из нее прочную силу, но в короткое время привели в невозможное состояние. «Зачем нам артилерия, когда мы с одними ружьями победили итальянцев, имевших много орудий?». Эту фразу мне неоднократно приходилось слышать в Абиссинии. Она очень характерна для илюстрации настроения абиссинских войск, настроения [147] пагубного, могущего, как я уже говорил, повести к печальным результатам. К сожалению, ослепленные своими успехами и невежеством, абиссинцы не видят необходимости изменять его. Даже наиболее просвещенные из них, постоянно имеющие дело с европейцами, вполне довольны настоящим положением вещей в армии, и им и в голову не может придти мысль, что их солдаты только превосходный материал для создания войска, а не настоящая современная вооруженная сила.

Таким образом, отрицательный, так называемый квасной патриотизм, сильно развит в абиссинской армии и составляет невыгодный противовес настоящему здоровому патриотизму, т. е. любви к родине и готовности пожертвовать за нее жизнью.

Есть еще одна черта в абиссинском народе, весьма умаляющая положительное значение патриотизма. Это — страсть к деньгам, которая в связи с крайней бедностью абиссинцев является серьезной угрозой хорошим качествам армии. Каким образом это происходит, я сейчас постараюсь выяснить

До конца XIX столетия Абиссиния жила совершению обособленной жизнью, изолированная на своем плоскогорий от всего остального мира. Деньги были большей редкостью, вся торговля производилась обменом; потребности населения были минимальные и легко удовлетворялись местным производством. Но в конце прошлого столетия появляются европейские интересы в государстве негуса. Оффициальные и частные лица заинтересованных держав проникают в библейскую страну, а вместе с ними появляются и деньги, в количестве, доселе невиданном абиссинцами. Само собою разумеется, что европейские деньги не предназначались к раздаче населению в виде безвозмездного вспомоществования. Они употреблялись для достижения определенных целей, которые, конечно, не всегда совпадали с интересами Эфиопии; в этом было их развращающее влияние.

Абиссинец падок до денег, в этом сказывается, быть может, его семитическая натура, вернее свойство — общее всем некультурным народам, которым деньги в редкость. Блеск талера его ослепляет и притупляет в нем многие чувства, даже ненависть к «ференджам», — даже любовь к «Итиопии». При всем своем презрении к европейцу, абиссинец не может не считаться с тем фактом, что «в земле ференджей талеры растут на деревьях». И это заставляет относиться к иностранцу сначала, как к вещи нежелательной, но терпимой, потом, как к вещи совсем [148] уже не такой дурной, как казалось раньше, в конце концов бывает уже трудно обойтись без него.

В начале европейскому путешественнику было очень нелегко нанять достаточное число хороших ашкеров-абиссинцев. Поступившие на службу к ференджу, осмеивались своими сородичами, их называли «базуками», «исламами» и другими нехорошими кличками, над ними издевались. Но любовь к деньгам превозмогла все, число желающих прислуживать «ференджам» увеличивалось с каждым годом, и теперь вы найдете столько слуг, сколько пожелаете, лишь бы платили деньги.

К европейцам идут отовсюду: идут из народа те, которые поступили бы на службу в армию; идут, не смотря ни на какие запрещения и наказания, из самых рядов армии (Переходы из армии до последнего времени все-таки редки.): кому же не ясна разница между четырьмя талерами в год и пятью-шестью в месяц?

Любовь к родине велика у абиссинцев, но не мала и любовь к деньгам. Что возьмет верх в будущем, и какому чувству он уступит в критический момент? Сказать трудно, но есть уже печальные симптомы, заставляющие призадуматься всех друзей абиссинской независимости.

Так, мы знаем, что число туземных «аскариев» в итальянских войсках, расположенных в Эритрее постепенно возрастает. Под Адуей целая бригада, под командой ген. Альбертоне, так называемая «туземная бригада», была составлена из них. Кто же эти «туземцы», комплектующие собой колониальные итальянские войска, назначение которых действовать против Абиссинии? Это те же абиссинцы, — тигринцы, шоанцы, годжамцы, — которые решили пожертвовать всем: любовью к родным горам, к вольной жизни, к вечному бродяжничеству, преодолеть в себе ненависть к жарким странам, к порядку, к европейской дисциплине, изменить всем своим привычкам и все это для того, чтобы получать 13 талеров в месяц.

Количество денег, ввозимых в страну, возрастает с каждым годом, но деньги эти идут не на ее пользу. Бюджет некоторых представителей в несколько раз превышает их действительные потребности. Куда девается избыток? Сказать не трудно: на приобретение симпатий. И, принимая во внимание слабость абиссинцев к разного рода авансам, можно опасаться, что в случае [149] открытого конфликта между Менеликом и какой нибудь заинтересованной державой, симпатии нескольких вассалов с их войсками могут оказаться не на стороне первого.

Это, конечно, только предположения, но предположения не невероятные. Конечно, быть может, в критический момент, чувство патриотизма возьмет верх, и подкупленный военоначальник поступит подобно тому, как рас-Себат поступил с итальянцами, т. е. надует своих союзников, тем более, что это вполне в характере абиссинцев. Мне передавали в Адис-Абабе, как достоверный факт, следующую историю.

Придворному лицу, стоявшему довольно близко к Менелику, было очень ловко предложено одним из европейских представителей 10.000 талеров единовременно и кроме того ежегодное пособие, если оно согласится доставлять сведения о планах и намерениях негуса и передавать все, что говорят в интимном кругу геби. Абиссинец отклонил это предложение и счел нужным о своей лойяльности доложить негусу. «Ты очень глупо сделал», сказал ему Менелик, «не приняв предложения. Ты должен был согласиться и взять 10.000 талеров, а потом придти ко мне и рассказать об этом деле. Поступив иначе, ты лишил себя больших денег, а меня возможности доставлять иностранцам через тебя ложные сведения, которые бы их вводили в заблуждение относительно моих намерений». «Ответ достойный потомка Соломона», заключил с восторгом абиссинцев, рассказавший мне этот случай. Se non e vero e ben trovato. Во всяком случае, это очень типичный рассказ, характеризирующий абиссинское мировоззрение.

Но случаи подобные этому и тому, который произошел с раком Себатом, не исключают вредного влияния европейских денег на абиссинский народ, а в частности и на абиссинскую армию, которая в сущности есть тот же народ.

Суммируя все сказанное до сих пор о личном составе абиссинской армии, мы, в коротких словах, приходим к следующему выводу: абиссинские офицеры и солдаты проникнуты в довольно высокой степени чувством любви к своему отечеству; но хорошие стороны этого качества в значительной мере парализуются ложным патриотизмом, являющимся результатом невежества и преувеличенного представления о своих силах, а также страстью к деньгам — вполне допускающей возможность подкупов и служения интересам противника. [150]

Преданность монарху есть чувство, которое не менее патриотизма, способствует сплоченности армии и развитию в ней боевых достоинств. В том виде, как мы понимаем это чувство т. е. как любовь к одному лицу, которым олицетворяется все отечество, оно отсутствует у абиссинцев. Причиной тому — исторические условия, в которых вырабатывался государственный строй Абиссинии. Не нужно забывать, что Абиссиния есть страна феодальная, вылившаяся приблизительно в ту же форму, как западноевропейский средневековые государства, с королем во главе и бесконечной лестницей вассалов. Негус считается верховным владетелем всей земли, но на самом деле расы и другие правители, которым он раздает земли, представляют собой в своих областях совершенно бесконтрольных властителей, маленьких царей, обязанных государю только податью и помощью в случае войны.

Каждый вассал негуса, как мы знаем, имеет свое собственное войско, и это войско служит ему и только ему одному. Верен вассал императору, и войско его верно; восстанет против него, восстанет и войско. Ни один из подчиненных какого нибудь раса не решится исполнить приказания негуса, не запросив предварительно своего господина.

Только за последнее время Монелик начинает несколько изменять такой порядок, централизуя власть, заставляя неуклонно исполнять свою волю по всему государству, но, конечно, искоренить порядки, освещенные веками не так то легко даже и Менелику, опирающемуся на громадную силу своей армии и колоссальную популярность.

Всякому европейцу, путешествовавшему в Абиссинии не исключительно только по большой дороге Харар — Аддис-Абаба, приходилось отмечать тот факт, что обаяние власти негуса постепенно уменьшается по направлению от центра к перифериям государства. Подобно тому, как слабеют круги от брошенного в воду камня, распространяясь все дальше, так и авторитет Менелика теряет свою силу гио мере удаления от столицы.

Неопытный путешественник, уезжающий из столицы, запасается бумагой от негуса ко всем властям по дороге его следования и считает себя обеспеченным от всяких задержек и притеснений. Но, чем дальше они отъезжает от резиденции негуса, тем меньше впечатления начинает производить пропуск, [151] украшенный большой черной печатью и начинающийся торжественными словами: «Лев от племени Иуды победил». И, наконец, где нибудь ему самым вежливым образом заявляют, что дальше ехать нельзя.

«Но ведь у меня же пропуск от императора!» восклицает в отчаянии европеец.

«Совершенно верно, отвечают ему, но мы не можем вас пропустить без разрешения господина».

«Какого господина?»

«Раса X (или деджазмача У), владетеля этой страны».

«Но ведь рас X (или деджазмач У) должен исполнять приказания Менелика».

«Это верно. Но мы можем слушаться только нашего господина. Подождите, пока мы пошлем гонца к расу с вашим пропуском».

Подобные этому и всякие другие затруднения устраиваются путешественнику, не запасшемуся особенным, составленным по личному приказанию негуса, паспортом, проводниками и письмами к владельцам тех стран, по которым он будет проходить.

Еще характерная черта. У абиссинцев считается признаком большой любви и преданности к начальнику, если вы клянетесь его именем. А так как абиссинцы большие любители клясться, то в Аддис-Абабе вы каждый день по сту раз можете слышать крикливые восклицания: «Ба Менелик!» и: «Менелик имут!» (именем Менелика! Менелик да умрет! (Самая сильная клятва.) Но как только вы попали в землю какого нибудь вассала, как уже слышите, что клянутся его именем: «Маконен имут!» «Тассама имут!» «Убие имут!» и т. д. Этим солдаты показывают, чьими слугами они гордятся быть и преданность кому вменяют себе в долг.

Изложенное проводит к заключению, что лойяльность абиссинских воинов, так сказать, местного характера и что особенной преданности к повелителю своей родины они не чувствуют.

Но как велика их преданность своему господину, в войске которого они служат? По-видимому, и она не высокого качества. Это доказывают частые переходы от одного начальника к другому. Вопрос материальной выгоды, легкости службы и другие [152] личные соображения заставляют зачастую абиссинского солдата переходить от одного военачальника к другому, даже после долгих лет службы у первого. Вообще чувство преданности не значится в числе первых качеств абиссинского воина.

Рассказы о необыкновенной преданности абиссинцев встречаются только в книжках, написанных людьми, никогда не бывавшими в Абиссинии. Все, кто знаком с этим народом близко, единогласно приписывают ему обратные качества. Боясь уклониться от главного предмета этой главы, я не стану приводить для доказательства многочисленных фактов в подтверждение моих слов, фактов, происходивших у меня на глазах. Скажу только, чтобы не быть совсем голословным, что я лично был обокраден слугой, которого считал наиболее привязанным ко мне и на которого всецело полагался.

Людям, имеющим такое слабое понятие о преданности, вообще вряд ли может быть доступно в большой мере высокое чувство бескорыстной преданности своему монарху, олицетворяющему собою всю родную страну. Поэтому, абиссинскому воину в этом достоинстве приходится отказать, если не всецело, то в большой части. Это, конечно, не исключает преданности по расчету, т. е. за те или иные выгоды, получаемые на службе у императора. Но подобного рода чувство стоит уже гораздо ниже первого и не может считаться очень полезным качеством армии, имея в виду скромность казны абиссинского императора, особенно в сравнении со средствами его будущих европейских врагов. Нужно надеяться, что в случае конфликта с ними, чувство патриотизма все таки возьмет верх.

К. Арнольди.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: Военные очерки Абиссинии // Военный сборник, № 1. 1908